8
Роберт въехал в Патио дель Ресибо через широкие двойные двери, ведущие на Калле Аверороэс. Натянув вожжи, кучер остановил экипаж под огромным ореховым деревом в центре внутреннего двора. Густая раскидистая крона серебристых веток уже покрылась легкой зеленоватой дымкой – теплый февраль в Андалузии предвещал раннюю весну.
Роберт, не дожидаясь появления лакея, сам открыл дверь экипажа и спрыгнул на усеянную гравием дорожку. У входа во дворец стояли трое слуг, одетые в ливреи цвета золота и бордосского вина. Одного, мажордома Хуана, Роберт узнал, – он помнил его еще по прошлому визиту. Хуан смотрел на него смущенно и подозрительно.
– Закрой двери на улицу, – распорядился Роберт, – и проследи за тем, чтобы мой багаж тотчас внесли в дом. Кроме того распорядись, чтобы моему кучеру заплатили и дали чего-нибудь поесть прежде чем он уедет. – Он направился во дворец мимо лакеев, застывших у входа.
– Мое почтение, сеньор. Нам не сообщали, что должен быть гость. Наш дом в трауре, – растерянно пролепетал Хуан.
– Я понимаю и тоже скорблю вместе с вами. Но я не гость, а член семьи. Я – Роберт Мендоза, вы меня помните?
– Конечно помнит, да и я тоже, – в патио, через небольшую дверь, вошла Мария Ортега. – Добро пожаловать, дон Роберт. Мы Вас не ждали, но все равно: добро пожаловать.
Она, как прежде, выглядела удивительной женщиной: высокая, почти одного роста с ним и, что странно для испанки, имела рыжие волосы и зеленые глаза, что было более чем необычным. Да, значит она все еще здесь, отметил про себя Роберт. Пожалуй, это было самым неожиданным для него сейчас.
– Добрый день, донья Мария. Несказанно рад вновь встретиться с Вами. Сожалею лишь об одном, что обстоятельства, которые свели нас, довольно печальные.
– Ваше появление способно облегчить нашу скорбь. – Мария говорила формально вежливые фразы, но ее зеленые глаза не могли скрыть удовольствия.
Она повернулась к прислуге и стала раздавать им распоряжения. Справлялась с этим она умело. Роберт решил, не дожидаясь ее, пройти во дворец сам.
Часа три спустя, донья Мария Ортега сидела вместе с ним в одной из небольших столовых дворца.
– Я подумала, что нам лучше обедать здесь. Пусть Вам не покажется, что я оказываю Вам меньшее гостеприимство, это лишь потому, что здесь уютно и все располагает к отдыху. Вам, после такого длительного путешествия, он необходим.
– В самом деле, – согласился Роберт.
Мария сидела на месте хозяйки дома, словно вдова, убитая горем. На ней были черные кружева.
– В прошлый раз я не видел эту комнату, – сказал он, – Она прелестна.
В ней имелось всего три стены, на месте четвертой находились открытые арки, за которыми располагался патио с фонтаном, обрамленный двойными рядами кипарисов. Умелые руки нескольких поколений мастеров фигурной стрижки, превратили их в шедевры.
– Да, и мне эта комната нравится. Вам не холодно?
– Тепло восхитительно, – под столом находилась жаровня. Роберт приподнял со своего края скатерть и накрыл ею колени, – этому он научился еще во время своего прошлого визита.
– Надеюсь, что Вам нравится обед, дон Роберт, – Мария пыталась разговорить его. – Жаркое удается нашему повару великолепно.
Не заставляя себя долго упрашивать, Роберт подцепил на вилку кусочек свинины под особым соусом.
– Очень вкусно, спасибо. – Нет, он так просто не даст проглотить себя этой бесстыжей бабе, пусть она думает о нем, что хочет. Раз пошло в игре о таких ставках, то он готов и свинину сожрать и все, что угодно. – А как донья Кармен? – задал он «невинный» вопрос.
Мария едва заметно пожала плечами. Они были роскошные, – полные, кремового цвета… Рассмотреть их как следует позволяло декольте ее черного траурного платья.
– Да как всегда. Вряд ли можно об этом рассказать. Давайте побеседуем о более приятных вещах. Расскажите мне о своем путешествии.
Красавицей, в обычном смысле этого слова, Мария Ортега не была. Ее лицо было угловатым в той мере, в которой это бросается в глаза, а чересчур проницательный взгляд овальных зеленых глаз создавал впечатление, что она далеко не глупа. Но эта женщина обладала чрезвычайной соблазнительностью. Ее огненные, темно-рыжие волосы, собранные сзади в узел и прихваченные высоким черным гребнем, заставляли любоваться ими. Небольшие, приятной формы уши украшали прекрасные агатовые серьги в виде колец. Но более всего завораживала ее превосходная фигура. Великолепные ноги, переходящие в крупные шикарные бедра, грудь, о которой мечтают мужчины любого возраста – все это заставляло образ этой женщины долго не забывать…
Она наклонилась над столом и дала Роберту возможность некоторое время созерцать нежный изгиб ее полных грудей. Он ощутил томление в области паха. Но на флирт, к сожалению, времени не было, в особенности сейчас, когда эта фурия ухитрилась так далеко влезть в дела их дома. Он отвел глаза, не сомневаясь, что его реакция была ею замечена. Роберт жестом подозвал лакея, стоявшего поодаль возле резного тяжелого буфета, и приказал: «Еще свинины, дружище. Она восхитительна, донья Мария. Я лично должен поблагодарить повара».
Роберт удачно после обеда разыграл утомленность и удалился в свою комнату еще до наступления ночи. Комната была та же, что и в прошлый раз: большая, роскошная балконом, выходящим в один из многочисленных патио. На украшенном резьбой столе, расположенном в углу, светила керосиновая лампа. Фитиль ее был приспущен, и лампа высвечивала лишь небольшой участок комнаты.
Вдруг в одном из темных углов что-то зашевелилось. Роберт инстинктивно потянулся к пистолету, который висел у него на боку с самого начала его путешествия. Оружия не было. Он, сдуру, решил, что впервые за многие недели, находясь здесь может поужинать и невооруженным. Дьявол! Теперь, вероятно, придется платить за свою неосмотрительность.
Существо, вошедшее в кружок света от лампы, сразу же распознало его движение.
– Вам нет необходимости бояться, меня, сэр. Вряд ли я смогу быть соперником для Вас. Когда Вы были здесь в последний раз, мы с Вами не встречались. Я, как правило, стараюсь никому здесь не попадаться лишний раз на глаза. Но я Ваш друг.
Перед Робертом стоял карлик, рост которого едва доходил ему до пояса. Его огромная голова так не соответствовала его недоразвитому телу ребенка, что, казалось, росла из самых плеч.
– Кто вы? – требовательно спросил Роберт, – и что вы здесь делаете?
– Мое имя Гарри Хоукинс. Я знал Вашего отца.
– Вы – англичанин? Когда вы знали моего отца?
– Я родился в том же самом доме, что и Вы. На Кричард Лэйн. Родила меня судомойка, работавшая у вас на кухне. Большинство таких людей, таких как я или похожих на меня, выставляют напоказ в клетках. За деньги. Мне тоже была уготована эта участь, если бы не ваш отец – святой для меня человек. Благодаря ему я избежал этого. Он меня называл «мицва». Вы не знаете, что это на вашем языке означает, сэр?
Роберт безмолвно пожал плечами и покачал головой, не в силах оторвать взгляд от этого подобия человека и одновременно испытывая неловкость – за то, что так бесцеремонно его рассматривает.
– Мицва – это значит «божественная заповедь», это также значит «доброе деяние». Мистер Бенджамин сказал мне, что я – его мицва, а он станет моим учителем. Он воспитал, обучил меня и, выяснилось, что у меня были способности в арифметике. Я работал у него, когда Вы родились. Я хорошо помню этот день и как все радовались, потому, что дом обрел еще одного наследника.
– Почему вы здесь? – Роберт уже не чувствовал того напряжения, как прежде и позволил себе даже опуститься в кресло, стоящее у стола с лампой и жестом пригласил карлика последовать его примеру.
– Когда вы перебрались в Испанию? – спросил он.
– Вскоре после Вашего рождения отец отправил меня в Кордову.
– Шпионить? – спросил Роберт. – Ведь для этого, разве не так?
Большая голова карлика покачнулась.
– Нет. На первый взгляд это может показаться, что именно так. Но это не верно. Я был обращен, милостью Божией, в истинную веру, в католическую. – Карлик истово перекрестился. – В Англии ни католики не могут оставаться в безопасности, ни евреи. Но, в отличие от вашей семьи, я настоял на том, чтобы исповедовать свою веру, ни от кого не скрывая.
А это означало для его покровителя и работодателя, что последний должен был ежегодно выплачивать официальной протестантской церкви огромный штраф, взимавшийся со всех тех, кто не пожелал влиться в русло новой церкви. Бенджамин никогда бы этого не перенес, но с другой стороны, он весьма сочувствовал этому несчастному созданию.
– Я понимаю, – ответил Роберт. – Но, тем не менее, вы информировали его, ведь так? Мой отец говорил, что имеет в этом доме источник информации.
– Я не называю это каким-то шпионажем, – не соглашался Гарри Хоукинс. – Шпионить за кем бы то ни было, не по-христиански. А Вы не задумались над тем, многие ли отважились назвать меня «божьей заповедью»?
– Думаю, что немногие.
– Вот. И когда я понял, что здесь происходило, а здесь задевались права и интересы Вашего отца, я написал ему. Это не значит шпионить.
– А что в этом доме вас насторожило?
Карлик недвусмысленно посмотрел на графин и рюмки, стоящие на столике. Роберт заметил это и налил себе и ему по рюмке бренди.
– Что же вам не нравилось, если вы решили сообщить об этом моему отцу?
Хоукинс проглотил бренди одним глотком. Роберт невольно подумал, что носить такую огромную голову на таком маленьком теле должно быть очень больно еще и физически.
– Я написал Вашему отцу, что дон Доминго пускает на ветер состояние, от которого уже почти ничего не осталось.
– Вы лжете.
– Я не лгу, сэр, – ответил он это с таким достоинством, что оставалось лишь поверить ему. – Почти год назад я написал об этом вашему отцу. Ответа я так и не получил, затем случилось нечто, гораздо худшее – старый идальго умер. Я уже собирался написать еще раз, но вот приехали Вы. Мне кажется, что отец послал Вас в связи с этим событием.
– Мне неизвестна та информация, которую вы давали отцу. И я не верю, что она известна ему. Он бы мне сказал об этом. А вы действительно писали это письмо.
– Конечно, писал, я не…
– Вы не лжете, это вы уже говорили. И я верю вам, Гарри. Но поймите и меня… Я впервые услышал об этом и не сомневаюсь – все это из-за войны. Переписка – невероятно ненадежная вещь сейчас, с тех пор, как началась эта блокада. Теперь, я полагаю, мне удастся узнать больше. Насколько плохи дела?
– Настолько, что хуже некуда. Запасы золота практически исчерпаны, – ни одного слитка. Нет и реалов. Вот-вот отсутствие денег превратится в катастрофу. Дом живет в кредит и не успевает продлять сроки этого кредита.
– Милостивый! – Роберт налил еще бренди – это был крепкий испанский коньяк, грубее, чем рафинированный французский.
Выпив рюмку этого напитка, Роберту почудилось, что он проглотил шаровую молнию, а по телу распространился жар как от горящих в животе углей. Но сейчас этот бренди был весьма кстати.
– Ну, а дома, земли? Ведь Мендоза владеют половиной Испании?
– Верно, – согласился Хоукинс – Владеть-то владеют. Больше чем двумя третями Испании, вероятно. Но рано или поздно все пойдет с молотка. Все дело в том, что дон Доминго был очень скрытным человеком и мне, например, не известны его кредиторы. Одно мне известно точно: незадолго до смерти дон Доминго взял еще один кредит от одного человека из Мадрида. В залог он отдал cortiio.
Cortijo были обширной территорией, принадлежащей Мендоза и расположенной к югу от города. Она была получена домом Мендоза от кастильского короля, избавившего Кордову от мавров в тринадцатом столетии. Многие фермы и оливковые рощи на этой земле стали ценным подтверждением ее платежеспособности.
– Сколько он за нее получил? – поинтересовался Роберт.
– Десять тысяч реалов.
– Десять тысяч?! Да ты шутишь… она же в миллион раз дороже!
– Я знаю. Но я Вам могу сообщить еще одну вещь, сэр.
– Давай, выкладывай все как есть! – взревел Роберт.
– Дон Доминго пообещал королю тридцать миллионов реалов. Примерно через полтора года, к июлю 1803 года.
– Тридцать миллионов! Да он в своем был уме!
– Не знаю, но я думаю, что у дона Доминго в последнее время с головой творилось что-то непонятное. Мне кажется… – Хоукинс осекся.
– Давай, говори приятель. Что ты думаешь? Ты ведь единственный источник информации для меня сейчас. Рассказывай все, что видел и слышал.
– Мне кажется, что Мария Ортега подкладывала ему в пищу разную дрянь, чтобы свести его с ума. – Карлик говорил шепотом и не смотрел на Роберта.
– Господи, я догадывался, что она – гадина, но что… А для чего она это делала?
– Если б я знал? Я пытался выяснить. Мне стало известно, что она уходила из дома на встречи с какими-то странными людьми. Но для того, чтобы следить за ней, не привлекая внимания я, к сожалению, не гожусь. Дети проходу не дают, да иногда и взрослые. Они дразнят меня, выкрикивают все, что Бог на душу положит – проку от меня в таких делах мало.
– Не извиняйся передо мною за то, что не можешь делать, ибо в этом твоей вины нет. – Роберт старался говорить как можно мягче.
Трудно представить нормальному человеку, какой стала пыткой жизнь для этого бедного создания.
– Ты правильно поступал, Гарри Хоукинс. Думаю, что ты и моя «божественная заповедь» тоже.
Карлик покинул его тем же способом, что и явился: по веревочной лестнице, перекинутой через балкон. Он с необычайным проворством спускался вниз и когда достиг земли, Роберт сбросил ему конец трапа с железным крюком на конце. Хоукинс растворился во тьме безлунной ночи. Роберт вернулся в спальню, как вдруг его взгляд наткнулся и замер на клочке бумаги, который торчал из-под двери.
Первой его мыслью было, что это письмо подкинула сама донья Мария. Естественно, что она захотела пригласить его в свою постель, непоколебимо веря в то, что и этот Мендоза, насладившись ее бедрами, грудью и жгучим темпераментом, с «крючка» не сорвется… Он нагнулся, поднял записку и собрался ее разорвать, но передумал. «Приходите завтра, в четыре часа в винные погреба», – прочитал он. Подписи не было. Роберт понял, что Ортега здесь была ни при чем. Куда там… Она же в этом дворце считала себя королевой… И назначать свидания в таком не вполне пристойном месте, да еще во время сиесты? Значит, в этом странном доме был еще кто-то, кому не терпелось поделиться с ним очередным секретом.
Роберт шел вслед за неуклюжей фигурой, все ниже и ниже спускаясь в лабиринт переходов под обширным дворцом.
– Здесь, – остановившись, прошептала она. – Здесь мы сможем говорить, не опасаясь, что ее шпионы нас услышат.
Донья Кармен представляла собой омерзительное зрелище, вполне соответствующее слухам о ней: ее тело опухло настолько, что могло возникнуть сомнение, является ли она вообще человеческим существом, ее глаза превратились в щелки над отекшими и отвисшими щеками. Сверху донизу она была задрапирована в черное и Роберт мог видеть лишь ее лицо. Вполне уместно было бы предположить, что над этим домом нависло проклятье, может быть все, кто родился и жил в этом доме, в конце концов, превращались в уродов. Да нет, карлик-то родился на Кричард Лэйн. Наверное, все они, эти отверженные уроды затаили какую-то непонятную злобу друг на друга и хотят заставить его действовать заодно с ними, натравливая его то на одного, то на другого. Но это было лишь его предположение.
– Что Вы хотите от меня, донья Кармен?
– Справедливости.
– А разве это не зависит от того, кто именно будет судьей? – спросил Роберт нарочито равнодушно.
– Я хочу, чтобы она умерла, – то был не голос, а шепот, змеиное шипенье. – Я желаю видеть ее посрамленной, так как она растоптала меня.
– Полагаю, что под «ней» Вы имеете в виду донью Марию?
– Не произносите этого имени, я не могу его слышать! Я желаю, чтобы эта шлюха страдала так, как страдаю я.
– Вы не пробовали обсудить этот вопрос со своим сыном? – Роберт продолжал смотреть ей прямо в лицо, стараясь увидеть выражение ее глаз, но не смог из-за полумрака, царившего в подземелье.
– Да сразу же после похорон. Он мне сказал, что попытается что-нибудь сделать, но я его с тех пор ни разу не видела. А она все еще здесь. Повелевает всем моим домом, ведет себя так, будто Доминго и не думал умирать…
– Ничего и никогда не остается по-прежнему, донья Кармен.
– Я желала его смерти, – продолжала она. – И он умер, но не так, как я рассчитывала. Я хотела, чтобы его сожгла инквизиция, но мне так и не удалось найти это…
– Что найти? – прервал ее Роберт.
– Доказательства, чтобы передать их инквизиции. Дощечку с надписью. Но раз он умер… Мирно, в своей постели, как всем говорилось. Как же! Он лежал на ней, они спаривались, как два зверя… А я за ними следила… Я всегда за ними следила. Так что ей пришлось снимать его с себя и укладывать в постель, будто он спал один.
Хотя и с большим трудом, но Роберт сумел сдержаться и не улыбнуться. Не худшая смерть для мужчины. По крайней мере, в тот момент он был счастлив. А вот клубочек, который он оставил после себя, распутывать будет кто-то другой.
– С какой целью Вы мне все это рассказываете?
– Вы должны вышвырнуть ее из моего дома, а не то я ее сама прикончу. Но у нее полно всяких друзей и они будут мстить. Я беззащитная женщина.
– Что за друзья? О ком Вы говорите?
– Она встречается с разными людьми. Тайно. Среди них есть и влиятельные персоны. Доминго ведь никогда этого не знал, а я следила и слежу за ней. И за ним следила. Мне все известно, что происходит во дворце.
Роберт готов был поспорить с кем угодно и на что угодно, что так это и было. Он был рад, что еще одно существо подтвердило некоторые подозрения, высказанные Гарри Хоукинсом.
– Хорошо, донья Кармен. Ради Вас я готов это сделать, я разделаюсь с нею. Но и Вы должны мне в этом деле помочь.
Она с нескрываемым подозрением смотрела на него.
– Что? Я бедная, беззащитная женщина! Что я могу сделать для Вас?
– Мне необходимо поговорить с вашим сыном. Хотелось бы послать весточку новоиспеченному идальго. Передайте Пабло Луису, чтобы он вернулся в Кордову. Вы знаете, где его искать?
– Может и знаю. – Она пожала плечами. – Он, наверное, с тореро. Там, где проходит лучшая коррида. Вероятно в Мадриде.
– Напишите ему, чтобы он немедленно возвращался, что он Вам нужен. Объясните ему, что это его сыновний долг не оставлять Вас. Напишите ему все, что угодно, но, ни в коем случае не упоминайте о том, что я приехал сюда. Вы сделаете это?
– А Вы накажете эту шлюху за причиненные мне страдания?
– Да. Ну, так как, донья Кармен, по рукам?
– Yes, англичанин, по рукам!
На следующее утро, позавтракав в своем покое, Роберт начал действовать. Он спустился вниз и поинтересовался, где донья Мария.
– Она ушла, – ответил слуга, – к портному, сеньор.
А что, женщины сами ходят к портным? У Роберта не было сестер и он точно не знал, как водится в таких случаях. Но что к его матери белошвейки приходили сами, это он знал наверняка. Жаль, что он слегка опоздал, а не то обязательно отправился бы вслед за ней. Но ничего, у него есть дело поважней. Роберт сделал знак лакею следовать за ним и отправился наверх, в личные апартаменты доньи Марии.
– Что это еще такое? – Мария Ортега возвратилась через Патио дель Ресибо, как и предполагал Роберт, и в смятении наблюдала, как перед ней выстраивалась стопка из ее вещей, которые выносили из дворца.
– Ваши вещи, донья Мария. Больше Ваши услуги не потребуются во дворце. – Роберт прислонился к притолоке и, сложив руки на груди, взирал на Марию. Этажом выше, напротив, он различал в одном из окон едва различимое темное пятно.
– Мои услуги? А кто Вы такой, чтобы указывать мне, в чем здесь нуждаются. Я обращусь к дону Пабло. Он – идальго.
– Да, но дона Пабло во дворце нет, а я есть. Ну, а теперь, сеньорита, я дал указания кучеру отвезти вас, куда пожелаете. – Он поднял руку и подозвал небольшой экипаж. Еще один взмах руки и трое слуг, подбежав, принялись грузить имущество доньи Марии.
– Это произвол, – возмущалась она, – я никуда не поеду.
– Да нет, я думаю, поедете. Мое имя Мендоза, донья Мария. А у вас этого имени нет. Жена же моего покойного кузена пожелала, чтобы вы покинули дворец. Если вы будете упорствовать, то я вынужден буду прибегнуть к помощи стражи. Я сделаю это, поверьте мне. Хотя, откровенно говоря, не хотелось бы.
Еще мгновение она молча смотрела на него, всем своим видом демонстрируя оскорбленную добродетель, потом повернулась и направилась к экипажу. Кучер помог ей сесть в карету. Роберт подошел и протянул ей кожаный мешочек с деньгами.
– Вот ваше жалованье за два месяца вперед. Тридцать реалов. Должно быть, я не ошибся?
Ему было известно, что ее официальное жалование составляло пятнадцать реалов в месяц. Хоукинс доставил ему гроссбух, где Роберт своими глазами увидел эту цифру. Ему также удалось установить, что недельные траты ее составляли суммы, раз в сто больше этих пятнадцати реалов. Возможно, такое стало благодаря потворству покойного Доминго. Утехи с роскошной доньей Марией стоили бедняге недешево. Поэтому Роберт решил оставить у себя нитку жемчуга после того, как остальные, принадлежащие ей драгоценности были упакованы. Так поступить Роберта побудили не мелочные придирки, иначе он бы конфисковал гораздо больше вещей, а желание дать ей понять, что ему известны ее проделки. Но пока она про жемчуг не могла знать. Он не исключал и того, что донья Мария из гордости откажется от кошелька, но высунув руку из окна экипажа, она буквально вырвала его из рук англичанина.
– Ты еще пожалеешь об этом, – прошипела она. – Я тебе это обещаю, паршивый англичашка.
Первые недели Роберт не вспоминал Марию Ортега и ее угрозы. Его мысли заняла другая женщина. Имя этой красавицы было – Кордова. Она не просто его очаровала, – ею он был восхищен. Такого великолепного создания, каковым являлась Кордова, Роберт не мог и вообразить. Сейчас он пытался взять в толк, как ему удалось не поддаться ее чарам во время первого визита в Испанию… Где были его глаза?.. Может потому, что тогда он и мечтать не мог о том, чтобы ею овладеть?.. Но сейчас! О… Сейчас все складывается по-другому.
Весь февраль и начало марта Роберт посвятил прогулкам по улицам Кордовы. С рассвета и до заката он рассматривал, впитывал в себя прекрасный город. До конца своих дней этот англичанин полюбил ее причудливо извивающиеся аллеи, приводившие его к картинам, которые поражали воображение своей композицией и завершенностью: белая стена, контрастирующая с дверью, окно, изящный горшочек с цветами. Тут же широкие бульвары с апельсиновыми деревьями по краям, журчащие фонтаны, миниатюрные здания и шикарные дворцы в причудливых украшениях и таинственные под сенью листвы внутренние дворики. Кордова пела для него, но эта песнь походила на погребальную.
Деньги – это власть. Так однажды сказал Бенджамин Мендоза, его отец. Их планы сводились к тому, как вырвать из рук одержимого уродца контроль над изменчивой фортуной. Опасность потерять многое из того, чем владел дом Мендоза в Кордове, существовала серьезная. Удача здесь могла отвернуться от них навсегда. Неожиданный и огромный долг в тридцать миллионов реалов, который необходимо было вернуть в июле будущего года, поставил дом Мендоза на край пропасти. Подобная ситуация ими в Лондоне не обсуждалась, так как не имелось подробной и достоверней информации. Следовало бы сейчас дать решающий бой Пабло Луису, но как, если до сих пор его не удавалось обнаружить. Мольбы матери не подействовали на молодого идальго и Роберту ничего не оставалось, как вести самостоятельные поиски своего родственника.
Он поступил так, как ему в данный момент казалось единственно верным: написал в Лондон и попросил у отца совета и золота. Пока, так как прошло немного времени, ответа не было. Но Роберт не исключал и того, что отец не сможет понять, о чем ему сообщал сын. Письмо, правда, было составлено в предостерегающих тонах, но не дай Бог попасть ему в чужие руки. Одно, пока, успокаивало Роберта – шаткое финансовое положение дома не успело стать достоянием общества.
Безумие дона Доминго проявлялось в самых разнообразных формах. Суммы, которые он потерял, сражаясь против Месты, были невероятны, но до самой смерти этот человек оставался скрытным и действовал с оглядкой и потому эти грифоны еще не были взбудоражены запахом крови. Слабое утешение, – размышлял Роберт. Он стоял на окруженном частоколом мостике, завершавшемся башней на противоположном берегу Гвадалквивира. Может и римляне возвели эту башню, защищавшую город, тоже не без помощи Мендоза? После того, как им была прочитана «История Рамона», Роберт готов был поверить в любой миф. А может Мендоза жили здесь еще в первом веке?.. А если так, то они, несомненно, ссужали деньгами римского прокуратора, управлявшего тогда городом, а вслед за римлянами готов, сменивших их. Да, все возможно. Ведь отец Роберта утверждал, что семья помогала деньгами маврам, занявшим Кордову аж в 711 году?.. Но спустя пять веков арабы перестали устраивать Мендоза, и их золото мощным потоком устремилось к королям-христианам, спихнувшим мавров обратно к себе, в Африку.
– И все впустую, – шептал огорченный Роберт.
Но никто, кроме него самого и прохладного мартовского ветерка, обвевавшего лицо, не слышал его причитаний.
– И все для того, чтобы мне приехать сюда и решить, как выбрать наилучший способ обмана и мести. – Роберт повернулся и пошел во дворец.
Внизу, в вестибюле, его ожидал Хоукинс. Карлик появился внезапно, выскочив из-за голубых мраморных колонн, стоявших по обеим сторонам широкой лестницы.
– Боже, ну и напугал ты меня, Гарри. Тебе что, всегда нужно прятаться за углами?
– Простите меня, сэр. Прятаться вошло у меня в привычку, люди не очень-то любят смотреть на меня. Они…
– Да, да, я понимаю. Ну что там у тебя? – Не стоит быть безжалостным с этим человечком, хотя его теперешнее настроение не слишком располагало к теплым словам.
– Новости, сэр. Они пришли в Ваше отсутствие, и я думаю, что надо сообщить их Вам прямо сейчас.
– Что за новости? Что-нибудь от моего отца?
– Нет, это не от мистера Бенджамина, сэр. Новости не личного характера. Между Наполеоном и Эддингтоном заключено соглашение: в Амьене британцы и французы подписали мирный договор. Сэр, Вы кажется этому не рады? Ведь блокаде пришел конец, и мы можем отправлять больше вина.
– Да, я хорошо понимаю, что значит для нас этот мир. Просто здорово. И ты, Хоукинс, прекрасно поработал. Дай знать в Кадис.
– Я уже дал знать, сэр.
– Прекрасно. – Роберт рассеянно повел взглядом по сторонам.
Мигель и его сын Рамон при помощи хереса спасли дом от краха, но то были другие времена.
– Мистер Роберт, – тихо произнес карлик, – могу я еще побеспокоить Вас?
Роберт уже занес ногу над ступенькой.
– Да, конечно. Что ты хочешь?
– Полагаю, что мне удалось установить имя того человека из Мадрида.
Роберт резко повернулся к карлику. – Ты действительно это сумел? Каким образом?
– Шифр, сэр. Все дело в шифре. В том самом, который дон Доминго использовал для записей фамилий людей, у которых он одалживал деньги. Мне удалось расшифровать записи. Теперь я знаю и шифр.
Роберт припомнил, как ему попалась маленькая записная книжка Доминго, испещренная его каракулями. Несколько дней корпел он над ней, предпринимая тщетные попытки разобраться в этих каракулях, но, в конце концов, оставил это занятие.
– Боже великий! Это же чудесно, Хоукинс. Мы начали продвигаться вперед. Иди в мою комнату и принеси эту книжку. Если мы сегодня узнаем кто это, то завтра сумеем от них избавиться.
Роберт взлетел по лестнице так, будто его неожиданно спасли от виселицы. Он разыщет этого мадридского хитрюгу, он достанет эти десять тысяч, это не та сумма, которая способна его разорить. Он вернет ее этому ублюдку. Тогда cortijo и получаемая от него прибыль будет им использована в своих интересах. Это уже было началом, хвала Богу, началом неплохим.
Толпа несла Софью по направлению к Плаза Майор. Она уже чувствовала характерный запах быков в загонах на другом конце четырехугольного пространства, зажатого со всех сторон группой величественных зданий.
В толпе то и дело раздавались громкие крики болельщиков-афесьонадос, объявлявших о своих пари и назначавших встречи после корриды. Здесь собрались жители Мадрида: представители всех сословий и социальных групп. Болельщики пришли насладиться зрелищем боев, себя показать и посмотреть на других и погреться в первых лучах апрельского солнца.
Софья не стала противостоять натиску толпы, сдавившей ее со всех сторон. На ней была темная одежда, лишенная каких-либо украшений или даже цветов. По ее платью невозможно было определить, цыганка она или нет, она не походила даже на жительницу Андалузии. Этот туалет ничем не отличался от тех нарядов, которые были на большинстве модно одетых женщин: платье с тесно облегающим лифом, на который спускалась наброшенная на волосы шаль, и юбка, нисходившая колоколом от талии и прикрывающая щиколотки ног. Софья не должна была отличаться от толпы.
Внутри ограждавших площадь стен она нашла место, где могла стоять, облокотившись на украшенный флагами подиум с возвышавшимся на нем креслом, которое занимал официальный распорядитель-алькальд. Мэр Мадрида был избран членами городской гильдии и жители города почитали его больше, чем даже самого короля. Жена алькальда восседала рядом с ним. Как пчелы слетаются на мед, так и жители спешили к этой паре, выкрикивая приветствия и поздравления.
Спустя каких-нибудь десять минут все пространство перед ареной, было заполнено людьми, за исключением разве что посыпанного песком круга, предназначавшегося для схватки. Взгляд Софьи наткнулся на усеявших крыши близлежащих домов детей – вероятно, цыганята, – подумала она. Время от времени ей на глаза в Мадриде попадались цыгане, но никого из знакомых среди них она не заметила. Сама же она встреч с ними не искала. И теперь Софья надвинула на лицо шаль, скрывавшую ее, и стала ждать. Скоро начнется зрелище. Сейчас трое тореро, которым сегодня предстояло выйти на арену, молились своему покровителю Эль Кристо де ла Салуд в маленькой часовне позади площади.
Краем глаза она заметила какое-то движение. Алькальд взмахнул белым полотнищем. Настало время корриды. Фанфары и барабаны начальными нотами пасадобля возвестили о том, что коррида начинается. Процессия медленно подходила к площади. Во главе ее шествовали трое тореро, позади них раздельными колоннами шли свиты каждого тореро—бандерильеро, пикадоры и их ассистенты на арене. Процессию завершали три мула, которые по традиции должны были оттаскивать с арены туши убитых быков.
Какое великолепное зрелище! Какое богатство красок, одежды, какие украшения, накидки, колокольчики, султаны, кисточки! Процессия пересекла арену и в почтительном поклоне замерла перед алькальдом. Раздался одобрительный гул толпы, когда тот бросил слуге ключ от стойла, где ожидали боя быки, и тот поспешно спрятал их в шляпу. Толпа загудела еще, когда жена алькальда наклонилась через перила и махнула своим шелковым шарфом самому высокому тореро.
Софью не впечатляла вся эта свистопляска, она никогда не интересовалась корридой. Она пришла сюда, чтобы увидеть алькальда и его супругу. Сейчас, когда начались эти церемонии, она могла приблизиться к ним, без особого риска быть замеченной, ибо супружеская пара была целиком поглощена зрелищем. А увидеть эту пару ей очень хотелось, потому что мэром Мадрида был не кто иной, как Хавьер, ее покровитель, а его жена не была толстой уродиной, как говорили Софье. Она выглядела молодой, красивой и очень счастливой и по всему было видно, что Хавьер ее обожал.
– Что случилось, Софья?
– Ничего.
– Нет, что-то произошло. Я знаю тебя, дорогая, вот уже год и, кажется, изучил тебя хорошо.
– Хавьер, почему ты мною занимаешься?
Ее вопрос его не удивил. Он отложил в сторону вилку и сказал:
– Можно, я отвечу на это тоже вопросом: почему ты осталась?
Она затеребила брошь на груди платья. Это был сапфир. Хавьер как-то сказал, что этот камень подходит к ее глазам.
– Тебе ведь известно, какой я жизнью жила до встречи с тобой, а ты оказался так добр ко мне, Хавьер.
– А теперь? – спросил он. – Ты уже освоила все, чему я тебя учил и, тем не менее, не уходишь.
– Куда я пойду? И, кроме того… – Она замолчала, раздумывая над тем, как верно передать ему свои размышления. – Есть кое-что еще, о чем ты, может быть, даже и не догадываешься, но для меня это очень и очень важно. Ты дал мне время, чтобы созрела моя ненависть.
– Ты права. Я действительно об этом и не думал. Ты и ненависть – вещи несовместимые.
Голос Софьи задрожал.
– Ты ошибся во мне, Хавьер. Я не святая и знаю, что такое ненависть. – Она не могла больше спокойно сидеть и встала из-за стола. – Я же рассказывала тебе о моей дочери и как она погибла.
– Да, рассказывала. Так это твой цыган-муж научил тебя ненавидеть, разве не так?
– Он не мог научить меня этому. Я уже сказала, что ты дал мне возможность, время, чтобы его возненавидеть. Мои чувства к Пако родились до встречи с тобой и до того, как я ушла из Трианы. Но в первый год я не имела возможности задуматься над всем, что с ним связано, я должна была бороться за жизнь и почти забыла о его существовании.
– А теперь?
– А теперь у меня достаточно времени, чтобы многое обдумать и выработать какой-то план действий.
– План отмщения? – спросил Хавьер. – Знаешь, сколько таких планов придумано за прошедшие столетия? И почти ни один из них не достиг своей цели. Отмщение и ненависть – это слишком сильные чувства, моя дорогая Цыганочка. Они способны затмить разум. Если ты желаешь добиться чего-нибудь, то поспешность тебе будет не на руку. Помни об этом всегда и, возможно, будешь за это вознаграждена. Скажи мне, а что ты хочешь предпринять? Как ты хочешь рассчитаться с этим убийцей?
– Я еще окончательно не решила, все мне кажется какими-то полумерами. Но я об этом думаю постоянно, времени, к счастью, у меня достаточно.
– И поэтому ты не уходишь?
Софья покачала головой.
– Лишь отчасти. У меня есть несколько причин не спешить. Но ты так и не ответил на мой вопрос, почему ты меня продолжаешь поддерживать? Ведь то, о чем ты иногда меня просишь, очень немного, Хавьер.
– Мне кажется, что ты себе все представляла по-другому. Чтобы я ни обещал тебе поначалу, ты не могла не думать о том, что я однажды предложу тебе разделить со мной ложе.
– Я сразу об этом подумала.
Сколько раз Софья смотрела на это такое знакомое и дорогое лицо. Он, как всегда, с большим пониманием и терпением выслушивал ее.
– Я думала об этом до тех пор, пока не узнала, что ты алькальд и не увидела твою жену, – мягко сказала Софья.
Наступила долгая пауза. Наконец Хавьер заговорил.
– Коррида – вот что помогло тебе узнать, кто я такой. Там ты должна была меня увидеть.
– Да, – не стала упорствовать Софья. – Это произошло совершенно случайно. Я была недалеко от Плаза Майор и мне нечего было делать. Когда там все началось, поток толпы увлек меня за собой, и я оказалась на корриде.
Хавьер рассмеялся.
– Интересно, такой вариант мне и в голову прийти не мог. Вот что значит женское любопытство… Так ты оказывается «аффесьонадо»? Вот Виктория посмеется, когда я ей расскажу об этом.
– Твоя жена? Ее зовут Виктория?
– Да.
– Она очень симпатичная.
– И намного меня моложе. Но я ее очень люблю и надеюсь, что и она меня.
– Но тогда почему? – Софья нагнулась к нему через стол, даже стукнув своим маленьким кулачком по красному дереву. – Почему, почему?..
– Сядь и успокойся, дорогая. Я должен тебе кое-что рассказать.
Они говорили еще час. Когда разговор подошел к концу, Софья проводила его к дверям маленького дома. Ночь была по-весеннему теплой, светила полная луна. Секунду или две они стояли рядом, Софья оперлась о дверь, поигрывая концами шелкового шарфа.
– Хорошо, – в конце концов, сказала она, – я ничего не обещаю, но ты можешь пригласить его, когда для тебя это будет удобно.
– Благодарю тебя, – Хавьер наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Это было их единственной интимной лаской за все время.
