9
– Однажды мы уже с Вами встречались, – разглядывая Софью, сообщил Пабло.
– Да, – согласилась она, – но это было так давно. Я даже не думала, что Вы меня помните.
– Я никогда не мог забыть ни Ваши глаза, ни Ваш голос. Я Вас узнал тут же, как переступил порог этого дома.
– А что, Хавьер не рассказывал Вам обо мне?
– Он мне ничего не говорил, лишь предложил прийти в этот дом, где меня будут ждать. Я даже думал, что это какой-нибудь тореро.
Софья улыбнулась.
– Вы не разочарованы? Мне говорили, что Вы страстный поклонник корриды, идальго.
– Да, верно, но фламенко я люблю не меньше корриды. Нет, сеньорита, я не разочарован. Во всяком случае, не буду разочарован, если Вы мне споете.
На этот раз цыганка решила петь без кастаньет. Хавьер говорил ей, что Пабло Луис есть в этом смысле пуританин и полагает, что кастаньеты скорее подойдут для танца. Софья подняла над головой руки и захлопала в ладоши. Уже после первых хлопков она почувствовала, как начали гореть ее ладони, она отвыкла. Хавьер предпочитал не фламенко, а другие мелодии. Но его в этот вечер здесь не было, а присутствовал лишь Пабло Мендоза, которого он прислал. Уж очень напоминало ей это о majo. А я, стало быть, – maja, – заключила Софья. Нет, конечно, не так. Деньги здесь роли не играли. «Он ужасно одинок», – говорил Хавьер. – «Большинство считает, что ему кроме корриды ничего не надо. Но я-то его хорошо знаю. Он культурный человек, если не сказать утонченный, с разносторонними интересами. Его интересует все, и даже жизнь цыган, их быт, обычаи, музыка. Я уже потерял всякую надежду найти приятельницу для Пабло среди цыганок».
«Приятельницу или девочку для постели?» – спросила Софья.
«Не знаю… Впрочем, сама решишь. Что до меня, то лишь бы ты с ним была обходительна и утешала его».
«И ты желаешь меня убедить в том, что с твоей стороны это проявление христианского милосердия? Что ты пошел на такие заботы и расходы лишь для того, чтобы подготовить для Пабло Мендоза утешительницу? И все потому, что он твой друг?»
«Можешь думать, что хочешь», – сказал Хавьер, пожав плечами. – «Меня интересует одно – согласна ты или нет?»
«А что, если я отвечу «нет»? Ты что считаешь, что я очень обрадуюсь этому предложению?»
«Тогда, в самом начале нашего знакомства, меня, по правде говоря, не волновало, согласишься ты или откажешься. Я вытащил женщину из сточной канавы и создал ее сам. Я рассчитывал заставлять тебя, если понадобится».
«А теперь?»
«Сейчас я возвысился до того, чтобы тобою гордиться. Я не могу против твоей воли заставлять тебя делать то, что тебе не по душе. Я хочу тебя попросить встретиться с ним, взглянуть на него и дать мне ответ, сможешь ли ты выполнить мою просьбу».
И вот, она сидела сейчас в уютной небольшой гостиной маленького дома, где уже год жила и исполняла фламенко для горбатого управителя самым большим состоянием в Испании.
Софья спела две песни, одну о женщине, ожидающей возлюбленного, другую – о романтических мечтаниях молодой девушки. Пабло внимательно прослушал обе и улыбнулся. Ему понравилось пение девушки.
– Есть еще одна песня, которая мне запомнилась, – сказал он. – Вы часто пели ее для моей матери, – она о мести и отмщении.
Что же такое отражалось в его глазах, когда он произносил слово «месть?» Может быть отчаянье? Она решила, что-то была тоска.
– Часто Вы думаете о мести, дон Пабло? – задумчиво спросила Софья.
Ответом прозвучал его горький смех.
– О мести кому? Богу? Судьбе? Если бы мне было известно, кому мне требуется отомстить, я бы совершил этот акт без колебаний. Ну, а так… Спойте, пожалуйста, эту песню, – попросил он, не закончив фразы.
Она медлила.
– А как донья Кармен?
Пабло пожал плечами.
– Как обычно. Я не видел ее со дня похорон отца. Она писала мне, чтобы я приехал в Кордову. К нам приехал какой-то мой двоюродный брат из Англии, но у меня сейчас нет времени. Я готовлю молодого тореро к его первой корриде, которая состоится в июле. Он будет выступать под псевдонимом Эль Севильяно. Очень смелый юноша. Да, кстати, он тоже из цыган, как и Вы.
Софья не сказала Хавьеру, что ей доводилось уже встречаться с идальго раньше. Это, а также то, что дон Пабло знал и помнил ее, Софью, смущало, ибо давало этому человеку власть над ней, причем большую, чем имел Хавьер. О цыганах она говорить с Пабло не желала.
– Я спою песню об отмщении за Вас, хорошо?
– Я бы очень этого хотел, сеньорита.
Она сделала глубокий вдох, подняла руки и запела. Пабло начал прихлопывать вместе с нею. Точно, припомнила она, он знал цыганские ритмы. Это он хлопал, когда она вместе с Фантой пела в их доме. Но тогда он лишь прихлопывал, а теперь еще и подпевал ей. Жертва немилосердной судьбы – это он и его здоровье. Стеснения Софьи как не бывало. Она почувствовала прилив нежности к нему, которая стала непонятным отражением ее чувств к несчастной Саре. Мистическим образом, Пабло Луис представлялся ей сейчас таким же беспомощным, как и ее собственное дитя.
Под окнами ее комнаты рос жасмин и его запахом была пронизана эта июльская ночь. Софья с наслаждением вдохнула аромат цветов и нежно погладила кожу лежащего подле нее мужчины. Ночь стояла безлунная и, несмотря на открытое окно, в комнате царил полумрак. Софья, как можно нежнее, прикоснулась к его изуродованной руке.
– Не надо, – раздался громкий шепот Пабло.
– Пожалуйста, не надо стесняться. Мне все в тебе близко.
– Этого не может быть, – возразил он. – Любая из женщин, с которыми мне случалось встречаться, ко мне испытывали лишь отвращение.
– Шлюхами были твои прежние женщины, а я нет, Пабло. Я буду заботиться о тебе.
Откуда-то из глубины души у него вырвался звук, похожий на стон: и боль, и триумф – все было в этом стоне. Пабло повернулся и обнял Софью. Его разрывало сдерживаемое в течение многих недель желание. Оно томило его вплоть до сегодняшнего вечера, когда она ошеломила его тем, что привела к себе в спальню, а потом увлекла и в постель. Пабло не мог быть искушенным любовником, он не умел завоевать ее смелостью и натиском, или увлечь игривой нежностью, а тем более разыграть благородную страсть, перед которой трудно устоять женщине. Его сильное желание исходило из ощущения близости, родства душ… И его обуял стыд… Он не смог овладеть Софьей и принести им обоим радость…
– Прости меня…
– Мне нечего тебе прощать, это прости меня ты, – ласково пыталась утешить его Софья.
Он немного помолчал.
– Софья, я люблю тебя. Можешь над этим смеяться, можешь рассказывать кому угодно о том, какой дурак этот горбун Пабло Луис, но все равно будет так, как есть: я тебя люблю и это истинная правда.
– Я знаю и чувствую это, – шептала она, – и поэтому мы здесь.
Это была правда. Софья поступила так не из-за Хавьера и его хитроумных уловок, во что бы то ни стало сделать из нее женщину, в которую бы влюбился Пабло и не потому, что у нее не оставалось выбора. Она могла бы отказаться, и Хавьер бы против этого не возражал бы, она в этом не сомневалась. То, что Софья испытывала к Пабло даже отдаленно не напоминало ту любовь, о которой она пела в своих песнях. К нему она испытывала жалость, нежность и теплоту. Софья прекрасно понимала, что из всех мужчин, которых она знала, он был единственным, кто действительно очень нуждался в ней.
– Я не смеюсь над тобой, – шептала она, – и никогда не смеялась, Пабло. Клянусь тебе.
Аллея Дохлой Собаки являла собой узкий проход между двумя улочками в беднейшем районе Мадрида. Посреди нее проходила сточная канава, в которую стекала гнилая от помоев и мочи вода. Выложенная из булыжника пешеходная дорожка была узкой и неудобной, и пройти вдоль канавы, не попав ногой в зловонную жижу ни разу, не представлялось возможным. Два нищих одновременно вошли в аллею, но с противоположных ее концов.
«Иди за мной, – прошептал один из них, когда они встретились у низкой двери в облупленной стене дома. Толкнув ее, оба прислушались. Второй, сгорбленный, скорее всего под бременем прожитых лет, пригнулся еще ниже, когда они входили в дом. Другому пригибаться не пришлось, – он был невысокого роста.
Они вошли в грязную и зловонную каморку. Ее довольно высокий потолок одному из них позволил выпрямиться. Теперь его можно было разглядеть – прилично одетый молодой сеньор.
– Странное место для обсуждения деловых вопросов, – осмотревшись, заключил Роберт.
– Наши вопросы сами по себе достаточно странны. Меня в Мадриде многие очень хорошо знают, а это одно из немногих мест, где я не опасаюсь быть узнанным.
– Вы имеете в виду, что здесь, в этой клоаке вашего элегантного города людям наплевать на то, кто у них алькальд?
Тот, кто привел Роберта сюда, зажег свечу и поставил ее на бочку, служившую столом. Его улыбающаяся физиономия, выхваченная из мрака светом мерцающего огарка, походила на ухмыляющийся череп.
– А что, у вашего лондонского мэра по-другому? – поинтересовался Хавьер.
– Думаю, что нет. Политиков мало заботят подобные места. А они существуют в любом городе мира.
– Согласен. – Хавьер запустил руку в лохмотья, которые были на нем, и вытащил сложенный листок бумаги.
Он положил его на растрескавшееся дерево бочки.
– Это моя доля сделки, – объявил он.
– А вот и моя, – Роберт бросил на бочку рядом с листком кожаный мешочек. – Не желаете ли пересчитать?
Алькальд покачал головой.
– Не думаю, что после всего Вы способны на столь примитивный риск, сеньор.
– Нет, – согласился Роберт, – не способен.
Организовать эту встречу оказалось невероятно трудно. Даже тогда, когда Роберту стало известно имя человека из Мадрида – кредитора дона Доминго, которому тот должен был десять тысяч реалов. Чтобы собрать эту сумму Роберт был вынужден продать кое-что из вещей: золотые украшения, часть столового серебра, жемчуг Марии Ортега. Для выходца из семьи Мендоза операции с распродажей вещей являлись крайне опасными, узнай об этом кто-нибудь из деловых кругов и могло последовать официальное заявление о финансовой несостоятельности дома Мендоза. Поэтому потребовались всякого рода агенты, агенты этих агентов, посредники, запутанные каналы связи между продавцом – Робертом и покупателями. Наконец, с огромными сложностями и ценой невероятных потерь времени сделки были завершены.
После этого потребовалось не меньше времени, чтобы поставить в известность мэра Мадрида, алькальда Хавьера о том, что ему, как тайному кредитору скончавшегося Доминго Мендоза долг в десять тысяч реалов может быть выплачен, а долговая расписка должна быть возвращена. Роберт развернул документ и быстро пробежал его глазами.
– Вы удовлетворены? – спросил Хавьер.
– Совершенно. – Роберт протянул руку и поднес бумагу к пламени свечи.
Роберт держал горящую бумагу до тех пор, пока огонь не начал лизать его пальцы, затем он бросил ее на пол, где она превратилась в пепел.
– Дело сделано, – произнес он и растер ногой пепел по полу.
Хавьер тем временем засовывал мешочек в карман своих лохмотьев. Роберт смотрел на пожилого мужчину, пытаясь понять, что он в нем больше вызывает: любопытство или отвращение.
– Ну, а теперь, когда все позади, могу я у Вас спросить: какую цель Вы преследуете? – задал Роберт вопрос.
– Вам это непросто понять, но дело в том, что эти земли, cortijo, принадлежащие Мендоза, представляют огромную ценность.
– Но разве вы смогли бы заполучить ее через суд за долг всего лишь в десять тысяч реалов, если бы его не вернули?
Хавьер снова улыбнулся.
– Слухи, знаете ли… Конечно, в них ничего неопределенного, но один скажет одно, другой другое… Где-нибудь прозвучит намек, что, мол, всевластные Мендоза уже вовсе и не такие, что глупость одного из них позволяла транжирить наживаемое годами и поколениями. А в такой ситуации риск, я полагаю, дело стоящее.
Роберт слушал его и понимал, от какой серьезной опасности он сейчас избавил дом Мендоза. И как несложно вляпаться в руки вот такого алькальда, который не упустит возможность разорить любого, кто теряет контроль над собой.
– Вот мы и встретились, наконец, дорогой кузен. Сожалею, что не смог быть твоим гостем в Кордове, но меня занимали другие дела.
– Да, – согласился Роберт. – Принимаю. Какое везение, что мы сумели встретиться в Мадриде.
Пабло сделал жест рукой, давая понять, что с ним согласен.
– Да повезло, а этот дом достаточно вместителен и его для нас двоих вполне хватит.
Дом стоял особняком и имел двадцать комнат. Он находился на окраине Мадрида. В нем не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего великолепие дворца в Кордове. Он был массивный, без следов элегантности – неуклюжая постройка о четырех углах, возведенная в прошлом веке Мендозой, который скончался прежде, чем ему посчастливилось разместиться в нем. Роберту стало известно, что над домом нависла угроза быть конфискованным за долги по так называемому праву «удержание имущества до уплаты долга». Ему было интересно, знает ли об этом кузен.
– Извини, это место не вполне уютное, – сказал Пабло. – Оно редко используется. Мне кажется, что я первый из Мендоза, даже считая прошлые поколения, который так часто бывает в Мадриде.
– Ну почему, вполне удобный дом, – пытался вежливо с ним не согласиться Роберт. – Я благодарен тебе за оказанное мне гостеприимство, Пабло. Твоя мать была так любезна предложить мне остановиться в этом доме, если случится оказаться по делам в Мадриде. Мы ведь и не знали, что ты здесь.
– Конечно, конечно. Оставайся в этом доме столько, сколько пожелаешь. Я еще не знаю, чем займусь после воскресенья, но мои слуги будут в курсе моих дел.
«И сколько же еще времени мы сможем выдержать этот перепляс, разыгрывая вежливую трепотню и выясняя уязвимые места каждого из нас», – спросил себя Роберт.
– Я побуду, но лишь до тех пор, пока не начну тебе докучать. – Пабло принялся уверять его в обратном, но Роберт лишь улыбался.
– Кажется, у нас есть кое-что общее с тобой – цвет одежды, например. Согласись, сейчас немногие мужчины одеваются в Испании в черное, – неожиданно заявил Пабло. – Может, в Англии по-другому? – добавил он.
– В целом нет. Цветные сюртуки и штаны до колен очень популярны. Но для меня они не существуют.
– А у меня несколько другие причины, – говоря это, Пабло весь перекосился. – Но ты, я думаю, сможешь меня понять. Ты случайно не знаешь, когда сомбреро и черная накидка вышли из моды в Мадриде?
Роберт неуверенно пожал плечами и Пабло продолжал.
– Во времена Чарльза III, в 1776 году. Ваш парламент озадачила принятая в американских колониях Декларация Независимости, а в Мадриде приняли закон, запрещавший носить черные накидки и сомбреро. Какой-то идиот сумел убедить короля в том, что под такой одеждой легко спрятать оружие и очень трудно различать людей – все на одно лицо.
– Так твоя накидка противозаконна? – Роберт не смог удержаться от улыбки. – Испанские тюрьмы, должно быть, битком набиты, если здесь регламентируют ношение той или иной одежды.
– Теперь уже нет. В этом году на вербное воскресенье произошли беспорядки. Массы людей были решительно настроены на то, чтобы носить эти вещи, а король столь же решительно был против. К счастью, среди этих дураков в суде нашелся умный человек. Графство Аранда издало декрет о том, что каждый может носить то, что пожелает и этот же декрет утвердил, что сомбреро и плащ становятся официальным одеянием палача. Теперь никто не желает сойти за палача…
– Интересная история, – покачал головой Роберт.
– В моей стране полно интересных историй, – вкрадчиво сказал Пабло. – Если ты их узнаешь, то сможешь понять натуру испанца, а если интересоваться не будешь – не сможешь в нас разобраться, хотя и знаешь язык. Ты быками интересуешься, кузен Роберто?
– Я бы предпочел Роберт, если тебя не затруднит… Нет, я ни разу не видел корриду.
– Ах, прости, просто я не подумал. Может ты сможешь быть моим гостем на корриде в воскресенье в полдень? Будет первая коррида одного молодого человека, который для меня представляет определенный интерес.
– С удовольствием, – согласился Роберт. – Я же хочу понять Испанию, кузен Пабло. Очень хочу.
Шум стоял оглушительный. Роберт не мог поверить, что Плаза Майор способна вместить столько народу. Люди стояли в шесть рядов за барьерами, установленными для того, чтобы оградить арену, где должны состояться бои.
Все стояли, лишь алькальд и его жена сидели на увитых цветами церемониальных местах на помосте. Роберт внимательно посмотрел на Хавьера. На нищего, с которым он недавно встречался, алькальд не походил. Сегодня Хавьер блистал. Одетый в красочный наряд, он налево и направо раздавал улыбки. Его жена, – маленькое и миленькое создание, сильно поблекла бы, будь рядом с нею женщина, которая сегодня сопровождала Пабло Луиса.
Роберт попытался украдкой рассмотреть Софью. Ему показалось, что он где-то встречал эту женщину, но где именно и при каких обстоятельствах, вспомнить не смог. Когда Пабло представлял их друг другу, ее лицо было спокойно. Неожиданно она взглянула в его сторону и их взгляды встретились. Чтобы скрыть смущение, Роберт прибегнул к спасительной фразе: «А Вы аффесьонадо, донья Софья?»
– Не совсем, я приходила сюда раз десять, пожалуй, и все. Дон Пабло обещает сегодня интереснейшее зрелище.
Она повернулась к Пабло Луису, ища поддержки, но идальго ее не слышал. Он был всецело поглощен созерцанием привязанных в углу быков и не спускал взгляд с ворот, через которые вскоре должны были выходить тореро.
Софья снова повернулась к англичанину. С тех пор, как их познакомили, он не сводил с нее своих коричневато-золотистых глаз. Кроме них в его внешности ничего выразительного не было. Он походил на орла, всегда начеку, подобран и готов налететь и атаковать в любую минуту. В нем ощущалась сила и какой-то шарм, очевидно, этим он был обязан своей семье. Ему ничего не стоило сойти за идальго.
Софья распустила веер и из-за него рассматривала Хавьера и его жену. Алькальд как раз подавал сигнал белым платком к началу действия.
Пабло поднял свою здоровую руку и указал ею на тореро, выходивших на арену. «Вот он, открывает процессию». Он повернулся к Роберту. Тот тореро, чья коррида сегодня первая, всегда начинает бои. Роберт пытался что-то расспросить его, но кузен уже не обращал на него внимания. Пабло повернулся уже к донье Софье.
– Ну как, дорогая, что ты скажешь по поводу моего Севильяно? Нет, ничего не говори до того, как закончится бой.
Софья с облегчением перевела дух и была судьбе благодарна, что Пабло полностью поглощен корридой и на нее не смотрит. Она вцепилась в барьер обеими руками, подалась вперед, убеждаясь в том, что это богоподобное создание на арене – не призрак прошлого, не мертвец, а живой и красивый молодой человек по имени Карлос. Быть того не может! О, господи!.. Тореро, которым был одержим Пабло Луис, являлся тем самым Карлосом, которого Зокали и весь остальной табор считали трусом и который бросил ее тогда, когда она в нем более всего нуждалась.
Роберт не мог не заметить, что женщина, стоявшая рядом с ним, находилась в состоянии крайнего волнения, но может виной всему была лишь коррида.
Церемонии заканчивались и уже открывали выгул, где стоял бык, выходивший на арену первым. Прошло еще несколько секунд, но ничего за это время не произошло. И вот это черное чудище уже ногой рыло песок арены. «Милостивый Боже, – невольно пробормотал Роберт, – никогда себе представить не мог, что они такие громадные».
– В нем свыше тысячи английских фунтов. – Говоря это, Пабло не смотрел на кузена, его взгляд был обращен на Карлоса, одиноко стоявшего на краю арены.
Он казался расслабленным, с его правой руки свисал плащ, темно-розовый с одной стороны, желтый – с другой.
– Ну, а теперь все решает бык. Он первый начинает атаку, – пояснил Пабло. – Сейчас он осматривается, ищет стадо, покой, но не находит, а видит лишь человека и решается на поединок с ним, и эта схватка не на жизнь, а на смерть.
Роберт увидел на арене нечто яркое, напоминавшее вспышку молнии или огня. Черная шкура быка, розовый плащ, золото, серебро и голубизна замысловатого костюма тореро и все это в лучах яркого солнца слилось в одном завораживающем глаза движении, вихре. Какой-то момент казалось, что бык и тореро соединились воедино, затем животное вырвалось из этого смерча, развернулось и ринулось через всю арену в атаку. Первое мощнейшее «оле!» вырвалось из тысяч глоток болельщиков.
– Что произошло? – не мог понять Роберт. – Я думал, что этого парня уже нет на свете?
Но все внимание Пабло было приковано к арене. За него ответила Софья.
– Это был изумительный маневр. Настоящая полная «вероника», тонкая, грациозная, проделанная почти вплотную к груди тореро.
Она ближе придвинулась к англичанину и говорила ему все, что ей в голову приходило. Это помогало ей хоть немного справиться с ужасающим вихрем мыслей и чувств, от которых ее голова готова была разлететься на части. Начинался первый акт боя: сначала тореро с плащом, затем вышли пикадоры. Толпа взревела опять, слова Софьи потонули в общем гуле.
– Смотрите, – кричала она ему на ухо. – Смотрите, как он приманивает плащом быка, а затем, тоже при помощи плаща, заставляет его пронестись мимо себя.
Карлос стоял как вкопанный, в классически безукоризненной позе. Его светлые волосы были как у всех тореро собраны сзади в хвост, напоминавший бычий. Он свисал на спине до поясницы, в точном соответствии с традицией. Юноша являл собою само совершенство. Можно было даже услышать, как он кричал, обращаясь к быку, издавал разные звуки, размахивая перед ним своим розовым плащом. Животное атаковало его, но нападение было мастерски отражено, хладнокровно и решительно – тореро демонстрировал завидное самообладание. Сейчас он провел быка позади себя, затем вывел снова вперед, последовала еще серия маневров, столь же блестящих, как и предыдущие. С каждой атакой рога быка угрожающе приближались к тореро.
– Оле! Оле! Оле! – раздавалось отовсюду. Казалось, что ладони болельщиков начинали дымиться от аплодисментов…
– Смотрите! – Софья, сама того не замечая, вцепилась в руку Роберта. – Смотрите!
Карлос завлек быка на себя, но в последний момент поднял над головой плащ, якобы собираясь его надеть. Розовый и желтый цвета плаща переливались на солнце. Казалось, что распустился огромный яркий цветок. Атаковавший его бык пронесся мимо по инерции.
– Это был «фарель», мне уже приходилось его видеть, но такой – никогда. – Софья не выпускала руки Роберта из своей.
Он почувствовал, как ее ногти впились в мышцу с неожиданной силой.
– Mi madre, – она не говорила, а выдыхала. – Он встал на колени!
Действительно, тореро опустился перед быком на колени. Это не было несчастным случаем, как показалось Роберту. Плащ Эль Севильяно взвился в виртуозном танце, возможности уйти от быка, у него не оставалось, если он допустит ошибку. Тореро не утратил контроль за своим грозным противником и, исполнив немыслимый пируэт, поднялся с колен и помахал зрителям рукой. Плаза Майор ответила ему громом оваций.
Тореро ушел за барьер.
– А что будет сейчас? – Роберту не терпелось узнать. – Уже все?
– Нет, теперь настало время пикадоров.
На арене показались два скачущих верхом всадника. У них в руках были длинные копья. У лошадей шорой был закрыт один глаз.
– Они могут скакать по арене только против часовой стрелки вокруг ограды, – объясняла Софья. – По правую сторону быка не должно ничего находиться. Это естественная линия выхода для него.
Когда Эль Севильяно ненадолго исчез с арены, напряжение, в котором пребывал Пабло, слегка спало.
– Эта часть корриды, в которой понимают толк немногие, – рассказывал он своему кузену. – Но пики вонзают в шею быку не для того, чтобы поиздеваться над ним, а чтобы он держал голову ниже для завершающей атаки.
Роберт на это не сказал ничего. Все равно все увиденное было и оставалось жестокостью и неважно, что думал об этом Пабло. Через несколько минут все закончилось и лошади покинули арену через те же ворота, через которые их выпускали.
– Ну, а сейчас пойдут бандерильеры, – едва слышно произнесла Софья. – Во втором акте тореро сам будет выполнять роль бандерильеро, – ведь это его первая коррида.
На арену вернулся Эль Севильяно. У него в руках были какие-то острые палочки. Как прикинул Роберт – длиной около полуметра. Палочки украшались длинными развевающимися ленточками и прежде, чем Роберт успел что-то сообразить, обе стрелы уже сидели там, где им полагалось. Толпа вновь приветствовала тореро, очевидно исполнение публике понравилось. Роберт постепенно начинал терять интерес к происходящему на арене зрелищу.
– Шесть бандерилий. Три пары и все для того, чтобы бык опустил голову для финальной атаки, – объясняла Софья. – И еще, чтобы его раздразнить. Говорят, что свирепый бык становится сильнее и смелее, когда в шее у него торчат бандерильи.
По толпе пронесся ропот – атмосфера изменилась. Еще секунду назад зрители оглушительно кричали «оле!». Сейчас стало тихо. Раздались несколько аккордов пасадобля. На ринге появился еще один человек.
– Это Пепе Талоза, – шептала Софья. – Это знаменитый матадор. Сейчас он засчитает первую корриду Карлоса.
– Какого Карлоса? – недоуменно спросил Роберт.
– Эль Севильяно. Карлос – его настоящее имя.
Похоже она спохватилась, прикусив губу. Почему, продолжал недоумевать Роберт. И он опять стал смотреть на арену. Знаменитый матадор отдал шпагу и плащ Эль Севильяно. Толпа по-прежнему ждала и безмолвствовала, но когда тореро отсалютовал алькальду, вновь раздался одобрительный гул.
– Он посвящает своего быка мэру, – объяснила Софья. Человек, которого звали Пепе Талоза, покинул арену. Теперь на ней царил лишь Карлос. Роберту уже не надо было объяснять, что наступил решающий момент корриды. Он это сам понял по лицам его спутников, как Пабло Луис подался вперед и как он был напряжен, словно его связывали невидимые нити с молодым человеком на арене, в руках которого застыла шпага.
– Buena fortuna, – прошептала Софья.
Роберт услышал этот шепот. Он не понимал, что происходит с Софьей, но чувствовал в ней какое-то личное участие в разыгрывавшейся перед его глазами драме. Он не думал, что девушка могла так реагировать на этот спорт или там искусство… тут было что-то другое. Еще одна загадка для него, но подумать над этим сейчас не было времени.
Тореро обернул шпагу плащом и, манипулируя им, приманивал быка к себе серией маневров. Опасность, которой он себя подвергал, была очевидной даже для тех, кто не считался тонким ценителем или просто знатоком корриды. Но возбуждал он толпу, балансируя на грани жизни и смерти виртуозно. То и дело раздавались громкие «оле!» и опять разноцветная мешанина на арене вертелась, как детский волчок. Ужасающая жара полуденного солнца, виртуозные маневры тореро, восторженные крики зрителей – все это захватило и Роберта, и он не стал противиться этому стадному чувству. Теперь кричал и он.
Софья затаила дыхание. Представить себе, что Карлос сможет продемонстрировать на арене нечто такое, чего еще не видели зрители, было невозможно. Это был Мадрид, в котором проводили свои бои лучшие матадоры Испании… Но Эль Севильяно смог… Еще минут пять он завораживал зрителей своей элегантностью, грациозностью, бесстрашием и дерзостью. Но вот раздался звук трубы. Толпа замерла.
Карлос не торопился. Он вытянул руку вперед и описал ею круг – так он приветствовал зрителей. Рука, обращенная ко всем, кто смотрел на него, как бы говорила им: я исполняю это для вас! Бык ваш!
Взгляд тореро, обойдя зрителей застыл на Пабло Луисе. Как бы получив от Пабло благословение, тореро повел глазами дальше, но вдруг он резко обернулся. Его глаза встретились с глазами Софьи. Взгляды, как безмолвные слова, полетели над ареной, над ее залитым кровью песком, но ничего, кроме секундной паузы, не могло стать подтверждением того, что сейчас произошло.
Карлос выпрямился во весь рост, не сводя глаз с быка. Тот тоже смотрел на него, не отрываясь, затем ринулся вперед. Тореро подпрыгнул и, уже оторвавшись от земли, на лету погрузил шпагу в единственное, крохотное, уязвимое место быка – между лопатками.
Эль Севильяно убил быка таким же невероятным способом, каким и сражался с ним. Он разделался с быком одним махом, артистически перекувыркнувшись через него. Массивное черное тело вздрогнуло, животное подняло голову, стремясь вдохнуть как можно больше воздуха, и тяжело осело. Софья чувствовала, как дрожал Пабло Луис, будто он сам, а не Эль Севильяно столь совершенно завершил поединок.
Зрители не сразу поняли, что произошло, настолько их поглотила эта поэзия движений. На песок градом посыпались цветы, каждая женщина стремилась бросить свой букет тореро. Крики сотрясали древние стены Плаза Майор. Эхо этих приветствий еще долго будет слышно по всей Испании. И не будет такого города или деревни, где бы ни говорили о том, что сегодня здесь происходило. Пабло из-за спины Софьи наклонился к Роберту.
– Запомни все, что ты здесь видел, мой английский кузен. Мы обнажили перед тобой наши души, и ты присутствовал при рождении легенды.
Софья не сомневалась, что он придет. Она отослала Хуану спать, сама же сидела и ждала его возле открытой двери маленького домика у Пуэрто де Толедо.
Еще не видя его, а лишь заслышав тяжелые шаги, она уже знала, что это идет он. Карлос завернул за угол, увидел ее и бросился к ней, но в двух шагах от нее остановился и замер.
Они смотрели друг на друга, не отрываясь и не говоря ни слова. Стояла полночь, полная луна освещала волосы Софьи и отражалась в ее широко раскрытых глазах.
– Это действительно ты? – шептали его губы.
– Да, это я. – У нее бешено колотилось сердце.
Смотреть на него, вот так стоять и смотреть, после всего, что она пережила… От избытка чувств у нее кружилась голова, она была как пьяная. Гнев, отголоски любви, изумление… Софья не могла сейчас различать свои чувства, они все слились в одно.
– Сегодня на корриде, – забормотал Карлос, – я сразу понял, что это ты. Потом я повторял себе, что этого не может быть, что я ошибся. И сегодня вечером, в таверне, где мы сидели и праздновали, я решился и спросил Пабло о женщине, которая была с ним.
– И он сказал тебе, как меня зовут?
– Нет. – Он приблизился к ней тронул ее за плечо, как бы желая убедиться в том, что она действительно та самая Софья, из плоти и крови, а не призрак из прошлого. – Нет, он вообще почти ничего не сказал, а мне не хотелось показаться… как бы это сказать… сильно заинтересованным.
Софья кивнула, она поняла, что он сам, того не желая, обо всем догадался.
– А где сейчас идальго? Как ты меня разыскал?
– Он все еще там, празднует. И, наверное, перепил. Там было много народу и многие неожиданно оказались моими друзьями и все стали пить. Людям свойственно говорить за кубком вина то, что им говорить не следовало бы. Кто-то упомянул о женщине, живущей у Пуэрто де Толедо, которая…
Он осекся, поняв, что лучше замолчать. Софья посмотрела на него, потом отступила в сторону, давая ему пройти.
– Входи, не можем же мы разговаривать на улице.
* * *
– Ничего не изменилось, – ответил Карлос.
– Все изменилось, – не уступала Софья.
– Потому что ты решила, что я тебя бросил четыре года назад?
– Ты же меня бросил.
– Нет. Почему ты этого никак не хочешь понять? – Карлос неподвижно, будто восковая фигура сидел на небольшой кушетке, покрытой розовой накидкой.
Он, как и Софья, привык за эти годы к роскоши, роскоши чужаков, но все еще не мог связать окружавшую его здесь роскошь с Софьей. Сложно было вот так, взять и поверить в то, что он сидит с ней в этом уютном небольшом доме и она хозяйка этого дома. Чужаки переделали ее до неузнаваемости, теперь почти невозможно даже представить, что большую часть своей жизни она Провела вместе с цыганами.
– Я ушел потому, что мне нужно было много денег, чтобы отвоевать тебя у Пако, – повторил он. – Я не бросил тебя, я хотел соблюсти наши законы.
– Может быть. Но все равно это одно и то же, Карлос. Ты ушел, а я должна была выйти за этого борова, а потом он убил моего ребенка. Как ты считаешь, что я должна теперь чувствовать?
– Я понимаю, что тебе ненавистен Пако, но меня ты не обвиняй, ведь ты меня обвиняешь. Что мне было делать, Софья, скажи?
– Ты мог бы взять меня с собой, а вместо этого ты убежал, оставив меня одну, а потом произошло то, о чем ты уже знаешь.
– Я же думал, что они подождут два года. – Карлос запустил руку себе в волосы, – это был жест отчаяния. Его волосы сегодня вечером были гладко зачесаны назад. – Пока Хоселито мне не сказал, что ты вышла замуж, мне и в голову не могло прийти, что Зокали нарушит наш закон и сократит время помолвки.
– Зокали думал о деньгах и ни о чем другом. Всем вам от меня что-то было надо. Лишь один человек, как потом выяснилось, относился ко мне действительно не так, как все. Это Фанта. – Софья встала с кушетки и начала расхаживать по комнате. – Только Фанта заботилась обо мне. Сейчас я не могу пойти туда и разыскать ее, они меня до смерти забьют камнями, лишь только увидят. Ведь весь табор поверил в то, что я убила Сару. Что ты на это скажешь, мой бравый матадор? Вдумайся во все это. Они меня вырастили, стали моей семьей, моими близкими и все равно считают, что я была способна убить свою собственную дочь.
– Фанта умерла, – едва слышно сказал Карлос. – Год тому назад.
Софья остановилась:
– Когда?
– Год назад. Иногда я вижусь с Хоселито. Он мне и рассказал.
Она тяжело опустилась на маленькую козетку, обитую зеленым муаром и закрыла лицо руками.
– Год назад. Фанта была самым мне близким человеком, как мать. Она умерла год назад, а я это узнаю только сейчас. Вот во что превратилась моя жизнь, Карлос. Плыву себе по течению одна, как брошенное в воду бревно.
– Нет, Софья, ты не одна, – он подошел к ней и взял ее руки в свои. Они были податливые и холодные как лед. – Ты моя, Софья. Ты всегда была моей. Выходи за меня замуж. Я – самый великий матадор Испании. У тебя будет все: драгоценности, красивые наряды, дом. Мы сможем…
Она выдернула руки и усмехнулась.
– Карлос, а тебе не приходило в голову, каким образом я оказалась в этом доме? Тебе не приходило в голову, в качестве кого я появилась на корриде с Пабло Луисом Мендозой? Он твой хозяин или как там. Но ведь тебе, надеюсь, известно, что он не просто меценат начинающих тореро, а и самый богатый человек в Испании.
– Мне это известно, но… – Он осмотрелся, будто все это, весь этот дом он видел впервые, потом посмотрел на нее.
На Софье было шикарное платье, отороченное снизу черными кружевами. Светло-голубой шелк ее платья очень шел к ее синим глазам. Волосы были гладко зачесаны назад и собраны в узел, перехваченный ниткой жемчуга. Еще больше жемчужин украшали ее брошь, приколотую к груди. Он схватил ее за плечи и принялся трясти.
– Сегодня вечером умные люди открыли мне глаза, но я им не поверил. Но это так и есть? Он твой любовник? Этот помешанный горбун купил тебя? Из-за него ты здесь?
– Все это не совсем так, как ты представляешь. – Софья оттолкнула его руки и встала. – Но, в конечном счете, да. Карлос, а как еще, скажи на милость, я сумела бы выжить? Что вообще может делать женщина без семьи, без денег, без протекции? Ей остается быть либо шлюхой, либо куртизанкой, либо обзавестись богатым тайным покровителем. Я имела счастье попасть в третью категорию.
– Шлюха, – процедил Карлос сквозь зубы. – Ты можешь выдумать любое объяснение, чужаки тебя научили языком молоть, но все равно ты шлюхой и останешься.
Софья наотмашь влепила ему пощечину. Кольцо с бриллиантом, которое было надето у нее на пальце, рассекло ему кожу на щеке. На лице выступила кровь.
– Да как ты смеешь… Да у тебя мозгов меньше, чем у твоих быков! А храбрости и того меньше. Как был ты трусом, трусом и остался, Карлос.
Он схватил ее мощными руками, как клещами. Под его натиском она чуть не падала.
– Шлюха! Шлюха несчастная! Обманщица, лгунья, змея-чужачка. Жаль, ей-богу, жаль, что я не оставил тебя бандитам. Жаль, что Эль Амбреро не сожрал тебя живьем!
В этот момент перед Софьей будто раздвинулся занавес и ее глазам предстал весь ужас пережитого тогда. Она непонимающе уставилась на Карлоса и вся безвольно обмякла на его руках.
– О, Боже мой… Пресвятая дева… Это Эль Амбреро был тогда в горах… – Тело ее затряслось от рыданий. – Я помню… Я все помню, Боже мой. Это была женщина, и он ей отрезал грудь и сожрал, потом ребенка…
– Прекрати! Ради Христа, прекрати! Софья, не вспоминай! – Он рывком прижал ее к себе, все его мысли о мести куда-то испарились. – Та ночь была такой страшной… Ужаснее тех воспоминаний в моей жизни ничего не было. Я никогда не мог тебе рассказать о тех кошмарах. Я радовался тому, что ты ничего не помнила. Прости меня, что я об этом заговорил, прости меня, Софья. О, Боже мой, как же я тебя люблю. Неважно чем ты жила и кто ты – ты все еще моя, я тебя спас и ты принадлежишь мне.
Он все говорил и говорил. Она его не слышала. Софья лишь подчинялась силе его рук, которые обвили ее. Теперь она вспоминала, как эти руки несли ее тогда, спасали ее много лет назад. Она и сейчас так уцепилась за Карлоса, будто в этом мире ужаса ничего, кроме него, не существовало. В ее ушах стояли крики обреченных на гибель людей, ее ноздри чувствовали запах горелой плоти. Как наяву видела она перед собой огромного человека на огромном белом, без единого пятнышка, коне, а на его бороде человеческую кровь…
– Держи меня, Карлос, не отпускай, – умоляла она. – Не отпускай…
– Тише, успокойся, никто тебя не тронет. Я здесь, мы вместе и никто тебя не обидит. – Впервые в жизни он поцеловал ее в губы.
Даже солоноватый привкус ее слез показался ему сладчайшим нектаром. Карлос чувствовал, как ее мягкое тело словно таяло от близости с ним. Он ощущал спадающий шелк ее одеяний, изгиб бедер и вздрагивающие под его руками ягодицы.
– Ты моя, моя, – шептал он. – Моя и моею останешься.
Они, в объятьях друг друга, медленно опустились на ковер и он овладел ею. Карлос взял ее так же, как и спасал тогда, унося из пылающей Мухегорды по холмам, спотыкаясь о камни, в спешке, страхе, повинуясь инстинкту предков и живя лишь настоящим.
– Что еще ты помнишь? – позже спросил он, лежа подле нее в темноте и спрятав лицо в ее пышных, темных, как эта ночь, волосах. От них исходил благоухающий запах листьев лимонного дерева.
– Ничего больше не помню. Мне всегда казалось, что стоит мне вспомнить ту ночь, и я обрету память. Кто я, откуда пришла и с кем, но нет, я помню лишь Эль Амбреро.
По ее телу снова прошла дрожь, но Карлос успокоил ее нежным поцелуем.
– Все хорошо, любовь моя. Никто тебя не обидит.
Софья жаждала поверить ему, но знала, что это не так.
– Послушай меня, что касается Пабло…
– Не называй его имени. Мне сейчас хочется думать о нем, как о человеке, которого вообще никогда не было на свете. Я и представить себе не могу, что он прикасался к тебе. Мы куда-нибудь уедем отсюда, Софья. Он никогда нас не найдет.
– Нет, Карлос.
– Не пойму я тебя. Что нам еще остается? – Он оперся на локоть и смотрел ей прямо в лицо, освещаемое молочно-белым лунным светом из окна.
– Слишком поздно уезжать вдвоем куда-то, Карлос. У нас была такая возможность, и мы ею не воспользовались. Не могу я бросить Пабло, я ему нужна.
– Я… Я не могу в это поверить, не могу! Ты хоть что-нибудь понимаешь? Ты принадлежишь мне по праву. Я вынес тебя из этого ада, я! И ты моя!
– Нет, Карлос, ты только послушай меня. – Софья села на ковре. Карлос смотрел на ее великолепные груди, мягкие, полные, темно-розовые у сосков. Она не стеснялась их, словно всю жизнь ходила нагой. – Когда ты пришел сюда ко мне, я тебе сразу сказала – все изменилось. Я та, которая есть сейчас, я не тот ребенок, каким я была тогда. И ты ведь не тот полу-цыган, полу-чужак, подкидыш, которого и Зокали и весь табор терпеть не могли. Ты – Эль Севильяно и вся Испания знает тебя и гордится тобой, она у твоих ног. Ты этим обязан Пабло Луису Мендозе. Мы оба ему всем обязаны, всем, что имеем. Я не желаю видеть его гибнущим, не хочу, чтобы его жизнь разрушалась ни тобою, ни мною.
– Я жить не смогу, сознавая, что он трогает тебя, ласкает, прикасается к тебе. – Карлос положил руку ей на грудь.
– А вот так, – его другая рука опустилась ей между ног, – а так он тебе тоже делает? Здесь вот?..
Он ласкал ее самые потаенные места, целовал туда, где еще не прикасались к ней мужские губы. Его прикосновения дарили ей совершенно иные, до сих пор ею не переживаемые ощущения.
– Разве он способен заставить тебя дышать так, как ты дышишь сейчас, любовь моя? Разве он может владеть тобой так, чтобы заставить тебя дрожать и стонать?.. Ну же, скажи мне?
Вместо ответа она назвала имя – Карлос. Это было одно слово, но длилось оно бесконечно и незаметно перешло в тихий стон…
– Ну как? – Он опустился спиной на ковер, его тело блестело от пота.
– Я не могу бросить Пабло, – прошептала она. – Карлос, ты можешь выбирать, ты человек свободный. Я – нет. Я не покину Пабло, потому что не могу.
Вместо ответа он обхватил своими руками ее ягодицы и вновь овладел ею…
