19
Погода в это утро опять изменилась. Стало тепло и влажно, подернутое дымкой солнце лениво освещало ноябрьский пейзаж.
Роберт отправлялся в Кадис. Попрощаться с ним вошли Софья и Рафаэль, которого Софья вскоре отправила к своим друзьям-кошкам.
– Не хочется мне, чтобы ты ехал, – призналась она, когда мальчик ушел.
– Мы же договорились, – резко ответил Роберт. – Мы оба решили, что объединить усилия с де Майя и Марией – единственно правильное решение.
– Да, я понимаю, ты прав, это верное решение, но дело не в этом.
– А в чем?
– Понимаешь, я ни в чем не уверена, – Софья явно колебалась, стоит ли ему перед дорогой портить настроение. – У меня какое-то смутное, необъяснимое предчувствие, что должно произойти что-то страшное. Не уезжай, Роберт. Пусть съездит Энрике, ему ведь можно доверить это дело.
Они были в одной из комнат, которая служила библиотекой. В руках у Роберта были письма к Лиаму и документы для де Майя. Ночью он еще раз их перечитал и пришел к выводу, что они написаны ясно и убедительно. Он положил их в кожаную сумку и застегнул ее.
– Нет, это я должен сделать сам. – Роберт вынул из ящика стола пистолет, заглянул в его ствол и проверил затвор.
– Но и тебя что-то беспокоит, – спросила Софья, наблюдая за тем, что он делал. – Ведь и ты ждешь какой-то неприятности?
– Ничего я не жду, дорогая. Сама посуди, надо быть просто безумцем, чтобы отправляться в дорогу безоружным. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся. – А я уже больше не безумный.
– Нет.
– Благодарю тебя.
– Это не только мои старания, Роберт. Я дала тебе возможность вернуться к жизни, это так, но решение встать на ноги ты принял сам.
– И не собираюсь допустить, чтобы меня опять затянуло в эту дыру. – Он прикоснулся рукой к ее щеке.
Кожа Софьи была восхитительно мягкой и нежной. Внезапно его пронзило чувство, испытанное им от обладания ею, ее обнаженным телом, – терпкий запах ее страсти…
– Софья…
– Да?
Он протянул было к ней руки, но, как бы опомнившись, опустил их.
– Нет, не сейчас, потом, когда вернусь.
Софья молчала, но он по-прежнему видел озабоченность в ее синих глазах.
– Девочка моя, не думай ни о чем, – произнес он с наигранной беззаботностью. – Вот, взгляни, здесь полная комната книг. Полистай их, пока я вернусь. На пять дней тебе их более чем достаточно.
– Я уже многие из них прочитала. – Роберт, запрокинув голову, от души рассмеялся. – Ты вечно меня опережаешь. Многое я отдал бы за то, чтобы разузнать, кто же все-таки научил тебя писать и читать и сделал из тебя то, что ты сейчас есть, донья Софья.
– Я бы тоже хотела это знать, – довольно ядовито ответила Софья. – Но, как я понимаю, здесь мне никто и ничего не скажет.
– И все-таки этим следует заняться, но об этом потом. – Он засунул пистолет за пояс, подхватил сумку и направился к двери.
– Роберт, подожди.
– Да?
Она подбежала к нему, бросилась ему на шею и поцеловала его в щеку.
– Пусть Бог сопутствует тебе.
– Мой Бог или твой? – тихо спросил ее Роберт.
– Какое это имеет значение.
Он схватил ее в объятья и крепко поцеловал. Это произошло впервые за шесть лет, но ничего непривычного он не ощутил. Она не показалась ему чужой, он от нее не отвык. Как и тогда, в тот день в его имении – сейчас от нее исходил тот же запах, невообразимо сладостный, пьянящий его – смесь меда, лимона и лаванды. Когда он отпустил ее, оба тяжело дышали, и она видела, как на его щеках разгоралось пламя страсти и желания. Роберт взял ее ладонь и легонько прижал к ее губам.
– Мы еще поговорим, когда я вернусь, – пообещал он. – Думаю, что у нас есть, что сказать друг другу.
Поцелуй Роберта еще долго преследовал Софью. Все было таким многообещающим, словно ее будущее, давным-давно предсказанное ей чудесным, уже можно было потрогать руками. Но это не принесло ей радости. Все утро Софья пребывала в беспокойстве и озабоченности. Она бесцельно, бродила по дворцу, выходила в бесчисленные патио и смотра на небо. А оно оставалось все таким же неясным и затянутым дымкой. Температура воздуха повышалась, день становился таким же жарким, как и в середине лета. Но стоял не зной и палящая летняя жара, а влажная, гнетущая духотища, вызывающая испарину и не дающая легко дышать. Софья с облегчением возвращалась под защиту прохладных каменных стен дворца.
Займись чем-нибудь, повторяла она себе, начни что-нибудь делать, чтобы отвлечься от дум о Роберте и его поездке. Пури! Да, сейчас самое подходящее время заняться ее проблемами. Софья потянулась к колокольчику и когда появилась горничная, велела ей вызвать кухарку. Она вскоре явилась.
– Вы хотели поговорить со мной, сеньорита.
– Да, Пури, хотела. Подошло время кое-что сделать для тебя.
– А что, сеньорита?
– Мы должны снова превратить тебя в молодую девушку. Пойдем со мной.
Они направились в комнату Софьи. Пури шла за ней, крестясь и взывая к Богу, чтобы эта цыганка-колдунья с ней что-нибудь не сотворила.
Софья как-то натолкнулась в библиотеке на любопытные бумаги, рассказывающие о том, как пользоваться хной. Вот оно! А она, глупышка, ломала голову над тем, как облегчить жизнь своей поварихе. Тогда, во время первой беседы с Пури, Софья уже знала, что можно сделать с волосами кухарки. Она еще помнила, как Фанта превращала седые волосы в черные, но она не знала, что для этого нужно иметь. Теперь же ей в библиотеке попался в руки переплетенный в кожу старый травник.
Эта любопытная книга была написана от руки кем-то из этого семейства, кто всерьез увлекался медициной. Кроме того, его занимали природные явления. На каждой странице были помещены рисунки и наброски растений и трав, а также описания способов приготовления отваров и настоек из них и как употреблять эти микстуры. А вот одно описание ее очень заинтересовало, как впрочем и любую другую женщину. Рядом с тщательно выполненным рисунком растения с парой широких листков и множеством белых цветков, стояла надпись по латыни – лавсония альба; по-арабски – аль-хенех. Женщины-мавританки берут порошок, изготовленный из высушенных листков этого растения, и смешивают с водой до получения вязкой кашицы, служащей для окраски ногтей рук и придания волосам темного цвета.
Софья внимательно изучала рисунок. Она была уверена, что где-то видела этот нарисованный цветок. Но где? Софья без особого труда вспомнила, что в буфете дворца стоят бутылочки, на одной из которых ей и попадался на глаза этот рисунок.
Хозяйка и ее повариха прибыли в роскошный будуар, бывший когда-то спальней доньи Кармен, а теперь принадлежавший Софье. Пури слегка ошалела от представшей ее глазам роскоши. Великолепный атлас, затейливые орнаменты обоев, изящный столик с массой бутылочек, кувшинчиков, расчесок, горшочков и Бог знает чего еще. Ничего удивительного, что хозяюшка такая красавица. Нет, этот будуарчик для приятных забав не для нашей сестры, простой кухарки. Но что там делает сеньорита? От дурных предчувствий Пури поежилась.
– Снимай свою блузу и завернись вот в это. – Софья достала из комода кусок белой материи.
Кухарка выполнила ее распоряжение, но испугалась пуще прежнего.
– Нечего бояться, – ласково сказала Софья, – ничего плохого я тебе не сделаю.
Софья рассматривала кухарку. Кожа у Пури была отличная: ни прыщей, ни пятен, но уж очень грязная – в ее складках застряла копоть. От нее пахло потом и кухонным жиром.
– Пури, тебе приходилось когда-нибудь принимать ванну? – спросила Софья.
– Ванну, сеньорита? Да, каждый год перед Пасхой я чуть-чуть моюсь, но так, чтобы не простудиться. Клянусь вам, сеньорита. Я здоровая и аккуратная женщина.
– От ванны не простудишься, Пури. После ванны ты почувствуешь себя отлично и будешь приятно пахнуть.
Кухарка фыркнула.
– Хорошо пахнуть?.. Хм… Мне и так не составляет труда завлекать мужчин.
– Я знаю, но ведь ты собираешься замуж за Энрике?
В глазах Пури появились слезы.
– Да, сеньорита. Но он возьмет меня только тогда, наверное, когда вы его заставите.
– Я не собираюсь его заставлять, ты это сама сделаешь. И тогда идальго закатит тебе такую свадьбу, что все твои родственники от зависти лопнут. – Софья вытянула большой медный таз и потянула за шнурок звонка.
Явилась девушка, которую звали Ньевес – ее Софья хотела сделать своей камеристкой.
– Принеси горячей воды, три ведра… четыре. Одно нам надобится для того, чтобы вымыть голову.
– Но вы уже мыли сегодня голову, – удивилась девушка.
– Вода нужна не мне, а Пури.
Услышав эти слова, кухарка опустилась на колени и поползла в отдаленный угол комнаты. Она начала молиться, взывая к Деве Марии, чтобы та защитила ее.
– Прибереги свои молитвы для тех, кто в них действительно нуждается, – холодно сказала ей Софья. – Лучше помоги мне придвинуть сюда это корыто.
– Сеньорита, я все сделаю так, как вы прикажете. Я знаю, какая вы умница-разумница и важная госпожа, – причитала Пури. – Но я простая женщина и вмиг умру, стоит лишь мне опуститься в горячую воду.
– Все это ерунда. Скажи мне честно, ты хочешь выйти замуж за Энрике или нет?
Пури завыла еще громче, но раздеть себя и посадить в корыто позволила. Ньевес вернулась с ведром горячей воды, от которой подымался пар. Воду вылили в корыто, туда Софья добавила всяких трав и, подумав, сушеных цветков жасмина. Потом закатала рукава своего элегантного шелкового халата, набрала в пригоршню миндального мыла, приготовленного Ньевес, и принялась отмывать свою кухарку самолично.
– Ну как, не так уж и плохо, Пури, а?
– Да, сеньорита, хорошо. Я буду красивая и чистая, когда меня будут хоронить.
– Никто тебя хоронить не будет. Ты будешь молодая и красивая. А если у тебя хватит ума, и если ты будешь мыться хотя бы раз в неделю, то перед тобой не устоит никакой муж.
И откуда она все это знает? – думала, сидя в корыте Пури. У Гитаниты, похоже, и мужа то не было. Хотя у нее же есть сын?.. А может это сын идальго?.. Но слуги говорят, что они спят отдельно, каждый в своей спальне. Да… Много непонятного. Болтают еще о том, что донья Софья вернула богатство дону Роберту и она как императрица всем заправляет, а император-идальго только делает вид, будто всем распоряжается. Пури, как ни крути, в теплой воде нравилось сидеть…А все-таки спят они, наверное, вместе – все размышляла кухарка. – Не может того быть, чтобы они равнодушны были к этим…
– Все, вылезай Пури, – прервала ее размышления хозяйка. – Какая ты теперь чистая! Сейчас займемся твоими волосами. Скажи, у тебя есть вши?
– Ой, сеньорита! Нет у меня этих насекомых, я раз в месяц извожу их вонючим мылом, которое мне дает Анхелина.
– Хорошо.
Софья, разделила седые волосы на несколько прядей и внимательно их осмотрела. Женщина говорила правду. Слуги пользовались смесью толченого угля и лампадного масла, которую Софья настоятельно рекомендовала всем в самом начале их работы во дворце.
– Вшей нет, а теперь вымоем как следует волосы.
Пури сопела, а Софья ее снова скребла и отмывала.
Через десять минут все было закончено, и Софья усадила Пури к трюмо. Пури уже не задавала вопросов по поводу того, что с ней будут делать дальше, а сидела и, зажмурив глаза, беззвучно шептала молитвы. Похоже, она уже прощалась с этим миром.
Софья присела около Пури, и вдруг до ее ушей донеслись звуки какой-то возни у дверей спальни. Она встала, подошла к двери и открыла ее. К ее возмущению и удивлению у входа в свою спальню она обнаружила с десяток зрительниц во главе с Анхелиной.
– Что вас сюда принесло? Что вы здесь пялитесь, как обезьяны? У вас что, работы нет? Анхелина, пусть они займутся делом. Пусть скребут полы.
– Полы чистые, Гитанита. Клянусь душой моей матери.
– Значит, беритесь за стены.
– Ньевес сказала нам, что вы хотите заколдовать Пури, – прошептала Анхелина. – Мы пришли посмотреть, а заодно и помолиться за ее грешную душу.
Софья тихо вздохнула.
– Боже мой, неужели вы по-прежнему убеждены, в том, что я – ведьма? Вы хоть раз видели, чтобы я колдовала? Я пользуюсь рецептом, чтобы покрасить волосы Пури и все.
– Да, донья Софья, я верю, что это так и есть, но…
– Что «но»?
– Но ведь это правда, что вы – цыганка?
– Цыганки – не колдуньи. Нет вообще никаких колдуний, глупая ты старуха. Есть только вещи, которые мы не понимаем. А впрочем, бесполезно вам что-нибудь объяснять. Давайте отсюда, все! Идите! – выставила их Софья и те, гогоча, как гусыни, стали расходиться.
Она вернулась к Пури.
– Все, Двадцать минут прошли. Давай смотреть, что у нас получилось.
А получилось все так, как нужно. Это было хоть и небольшое, но чудо. Седина Пури исчезла. Ее волосы приняли темно-каштановый цвет с оттенком легкой желтизны. Софья отошла на несколько шагов в сторону от нее, чтобы еще раз порадоваться своей работе.
– Ты красавица, Пури. И лет на десять стала моложе.
Кухарка смотрела на себя в зеркало и не могла насмотреться. Потом упала перед Софьей на колени и принялась целовать ей руки.
– Ладно тебе, давай на кухню, – смеясь, сказала Софья. – Возьми это с собой.
С этими словами она открыла шкаф и извлекла из него платье из желтого ситца с отделкой из белого атласа и подала его Пури. Тут же в голову Софьи пришла еще одна мысль. Она взяла со стола горшочек с пчелиным воском и черепаховый гребень. Все это отдавая кухарке, она напутствовала ее.
– Вот этим воском смажешь волосы и заколешь гребнем и тогда… В общем, не только Энрике, но и еще много мужчин лягут у твоих ног… И не забудь мыть волосы хотя бы раз в неделю, и тогда тебе не придется больше мазать волосы вонючей жидкостью от вшей.
– Но если я вымою волосы, то и краска сойдет, – забеспокоилась Пури.
– Сразу не сойдет. По крайней мере месяца два. А когда волосы посветлеют, мы их вновь покрасим. Я лучше научу тебя это делать.
Кухарка кивнула, зажала в руке дары хозяйки и побежала к своим кастрюлям.
– Потом расскажешь, как тебя встретит Энрике, – крикнула ей вдогонку Софья.
Бедный Энрике! Софья знала, что он влюблен в нее. Но для него самого будет лучше, если он свяжет свою жизнь с Пури. Он любить Софью может по-прежнему, но ему незачем пребывать в бесплодных мечтаниях о том, чего никогда не заполучить. А вот взяв себе в жены женщину, которая, кроме удовольствия в постели, будет его еще и вкусно кормить, то дорогой Энрике со временем поймет, какая это удача. А что тебе еще надо, Энрике?
Последние осенние дни были короткими. Вот и сейчас, солнце уже заходило, через какой-нибудь час станет совсем темно, а жара не спадала. Софья опять отправилась бродить по многочисленным патио. Она слышала про то, что если знать все ходы из одного патио в другой, то их можно все обойти, не заходя во дворец. Но ей этого еще не удавалось. Сейчас она нашла дорогу из Патио дель Инсьенсо в одну из спален Роберта. Теперь перед ее глазами уходила вверх, к балкону, винтовая лестница. Боже, храни его! Пусть он целым и невредимым вернется ко мне и Рафаэлю. Нет, нельзя настолько погружаться в свои заботы и печали. Так и разреветься недолго. Так, по какой тропе пойти? Может по той, что за кустами роз? Она как раз вела к низенькой двери, которую она до сих пор не замечала. Дверь выходила в проход между двумя частями дворца. Этот проход был нешироким, и над ним располагалась плоская крыша парапета, в котором имелись лотки для оттока дождевой воды. Этим проходом пользовались садовники и слуги, но не члены семьи.
Софья подняла голову и посмотрела на небо. Оно становилось с каждой минутой темнее. Внезапно поднялся сильный восточной ветер, гнавший по небу темные, грозные облака. На ее глазах одно из них распалось на две части, и между ними вспыхнула ослепительная изломанная молния. Тут же раздался еще один сокрушительный раскат грома и разразился проливной дождь.
Софья снова побежала туда, откуда начинался этот проход. Она мгновенно промокла до нитки. За прошедшие минуты уютный узкий проход превратился в стремительный горный поток. Вода завихрилась у камней и грозила увлечь ее в эту круговерть. Софья не решилась войти в этот бурлящий поток и бросилась бежать в противоположную сторону к пещере.
Решетка была закрыта на огромный засов, но петли ворот проржавели настолько, что от того, что Софья потянула решетку на себя, они отвалились, и эта железная громадина начала падать. Софья еле успела отскочить в сторону. Открылось углубление в гранитной скале, не очень большое, но довольно высокое. Софья вошла в эту расщелину и смогла в ней выпрямиться во весь рост. Гроза неистовствовала у нее над головой. Небо полыхало странным, неземным светом, который окрашивал все вокруг в бледно-сиреневый призрачный цвет. Софья поежилась и вжалась в глубь пещеры. Следующий удар грома был настолько силен, что ей почудилось, будто у нее лопнули барабанные перепонки. За всю ее жизнь в странствиях по дорогам Испании ей еще не доводилось наблюдать подобного разгула стихии. Вне себя от охватившего ее страха. Софья встала на колени и накинула себе на голову подол своего роскошного платья, пытаясь заглушить в своих ушах в этот ужасный грохот взбесившейся природы.
На мгновение Софья почувствовала, будто к ее виску прикоснулись раскаленным железом, после чего в нос ударил запах горелого мяса. Одновременно с этим ей показалось, что ее убежище зашаталось и стало рушиться. Ощущение катастрофы усугублялось дождем сыпавшихся на нее осколков камней, грозивших ее завалить, но уже через несколько секунд все успокоилось. Она была жива. Медленно, словно не веря в то, что светопреставление закончилось, Софья поднялась на ноги и осмотрелась вокруг.
То, что было солидной скалой, возвышавшейся за ее спиной, и что образовывало стену ее убежища, теперь отсутствовало. Вокруг лежали груды каменных обломков, а на том месте, где только что находилась скала внушительных размеров, что-то темнело. Очередная вспышка молнии осветила темноту, и Софья увидела еще один вход. Ее глаза разглядели в этой обширной пещере сосуды, дубовые бочонки и обтянутые кожей сундуки, поставленные по ранжиру: небольшие предметы – ближе к входу, а более крупные – дальше, вглубь ее.
Софья неуверенно шагнула вперед, но остановилась и оглянулась. Ей показалась, что на нее кто-то смотрит тяжелым взглядом некоего мистического существа, собиравшегося наказать ее. Но любопытство Софьи оказалось сильнее страхов. В конце концов, все это принадлежит Мендоза и, стало быть, она вправе поинтересоваться своей находкой. Почему Роберт никогда ей об этом не рассказывал, появилась у нее мысль. Очевидно потому, что эта была настолько глубокая тайна, что о ней мало сохранилось упоминаний и она, возможно, канула в небытие. Это объяснение показалось ей наиболее логичным. Тем временем гроза продолжала бушевать. Сейчас самый удобный момент для того, чтобы осмотреть этот тайный склад, – подумала Софья. – Вряд ли кто выйдет сейчас из дворца.
Она решила начать с небольших предметов, их было проще передвигать. Деревянные бочки и кожаные сундуки были хорошо закрыты, и раскрыть их без соответствующих инструментов не представлялось Софье возможным. А вот сосуды, которых здесь тоже было предостаточно, были заткнуты промасленной тряпкой. Софья вытащила одну из них и заглянула внутрь сосуда. В нем лежали аккуратно завернутые в тряпицу вещи. Похоже, что эти вещи очень ценные, подумала Софья и, переведя дух, вынула из сосуда одну из них.
Развернув тряпицу, Софья обомлела. Ей в глаза ударил блеск золота и матовое сверкание серебра. У нее на ладони лежали плоские пластины, отделанные по краям серебром. Софья вынула еще одну вещь, это уже был серебряный кубок, красиво отделанный драгоценными камнями. На каждой из вещей стояли какие-то надписи, но Софья не смогла понять, что это за… Да нет! Вглядевшись в них еще раз, она почувствовала, что они ей знакомы.
Бог ты мой, конечно, она их знала и видела. Она не только их видела, она даже понимала, что на них написано. Софья взяла пластинку и закрыла глаза. Она услышала в себе голос. Этот голос принадлежал пожилому человеку, в нем была уверенность и сила, когда он читал торжественную молитву.
Ей была знакома эта молитва, и она знала того, кто молился. Это был ее милый дедушка Бенджамин Валом. И где это происходило, знала она – в Бордо, в доме ее матери Рашели и отца Леона, и она была маленькой и кудрявой избалованной малышкой Софи с синими глазами и ангельским голосом, которая в шестилетнем возрасте освоила грамоту и счет.
Как в трансе Софья опустила руку в кувшин и вытянула из него что-то длинное и мягкое. Это был шелковый четырехугольник с перемежавшимися белыми и синими полосками и густой длинной бахромой. Она долго и пристально рассматривала его и вдруг вспомнила ту тень, лежавшуюся на этом бело-синем шелке и состоявшую из множества маленьких крестиков. Тень отбрасывала перегородка, отделявшая в синагоге мужчин от женщин. И мелодию она вспомнила, и сейчас ее губы сами, едва слышно, ее напевали.
Софья вспомнила, что она была Софи Валон, еврейкой, одной из избранных, дочерью завета, как ей часто повторял дедушка. Она опустилась на холодный земляной пол и, уткнувшись в бело-синий шелк, разразилась потоком слез под аккомпанемент дождя.
Две недели подряд Кадис переживал бурные природные аномалии – леденящий холод и иссушающую жару. Но к тому часу, когда Роберт должен был явиться на встречу с Марией Ортега и ее супругом, стихия утихомирилась. Роберт неспешно взбирался на холм, что позади церкви Санта Мария.
Он видел три стоявших в гавани корабля, они были хорошо различимы в серебристом свете молодого месяца. Один из них – «купец». Слава Богу, английский, на нем развевался красный торговый флаг. На носу корабля Роберт заметил «флаг вежливости», который принадлежал принимавшей стране.
– Красивый кораблик, не правда ли? – услышал голос Роберт позади себя.
Он повернул голову и увидел, что это де Майя.
– Да, весьма неплохой. Полагаю; что именно на его борту вам предстоит перебраться в Англию.
Де Майя кивнул.
– Значит, у вас не возникло никаких осложнений, я очень рад. А где донья Мария?
Де Майя кивнул в сторону гавани.
– Она уже на борту. Там спокойнее, мне кажется. Дон Роберт, спасибо вам за домик в вашем имении, нас там никто не потревожил.
Роберт что-то промычал неопределенное и полез в сумку за документами.
– Пожалуйста, здесь все в точности, как мы и договорились.
Де Майя принял из его рук небольшой пакет.
– Я от души вас еще раз благодарю, дон Роберт. Мы у вас в долгу, но я уверен, что мы найдем способ вас отблагодарить.
– Понимаю. У вас есть какие-нибудь планы, насчет того, куда вы отправитесь? Я имею в виду после Лондона.
– Думаю, что в Буэнос-Айрес. Хотя жена склоняет меня в Пуэрто-Рико. Следует вначале осмотреться и хорошо подумать, где наиболее благоприятные возможности.
– Не исключено, что мой брат сможет предоставить вам полезную информацию. Сейчас я не в курсе того, как идут у них дела, но дом Мендоза в Англии всегда имел торговые отношения с Ямайкой. И это был всегда лучший источник информации о том, что происходит в Вест-Индии.
– Возможно, – согласился де Майя. – Но как он нас встретит? Не станет ли для него появление двух беглецов из Испании неприятным сюрпризом и непосильным бременем?
– Все будет зависеть от того, как он воспримет мое напоминание о себе, – честно признался Роберт. – Если у него есть интерес к возрождению Кордовы, то отнесется к вам, как к блудному сыну, а к донье Марии, как к царице Савской. А если нет…
Он пожал плечами.
– Но в любом случае, стоит вам приехать в Англию, как вам будет уготована участь не беглецов, а героев. Всевозможные реформы в Англии всегда воспринимаются с пониманием до тех пор, пока они не начинают осуществляться на английской земле.
Вид у де Майя был довольно угрюмый.
– Сейчас вся моя надежда на него, – кивнул он в сторону гавани и стоявшего там английского корабля. – Кстати, на нем ничего нет вашего?
поинтересовался де Майя.
– К сожалению ничего. Я еще не настолько воскрес, чтобы начать торговать. Но, от души надеюсь, дон Рикардо, что начну.
– У меня нет сомнений на этот счет. – Рикардо улыбнулся своею кукольной улыбкой. – А у меня есть сведения, которые вас могут заинтересовать.
Роберт посмотрел на него с любопытством. Этот де Майя буквально напичкан различной информацией.
– Ходят слухи, – начал де Майя, – что этот Кортес, который убегал от французов как заяц, намерен вскоре снова собраться.
Роберт уже несколько лет и не вспоминал о том, что в Испании существует парламент – Кортес, и естественно ничего про него не мог слышать.
– Причем здесь, в Кадисе. По причине того, что в Испании больше нет законного правителя и англичан с Веллингтоном во главе, и они почувствовали себя вольготно. Каждая из хунт, управляющих страной, должна прислать сюда своих представителей. Предполагается, что в Кадисе будет сочинена конституция Испании. – Майя замолчал, следуя своей привычке оценивать произведенный его словами эффект.
– Эти будущие члены парламента такие же либералы, как и вы?
– Многие – да. И, таким образом, дон Роберт, и для страны и для вас откроются определенные возможности.
– Вероятно, – пробормотал Роберт. – В том случае, если речь пойдет о настоящих реформах.
– В этом случае их авторитет в ваших глазах поднялся бы, так?
– Да. Чему вы удивляетесь? Вроде не должны бы. Времена меняются. Не может же дом Мендоза богатеть только на войнах, внешних и внутренних. И вовсе не обязательно обладать феноменальной проницательностью, чтобы это заметить.
– Согласен с вами, – сказал де Майя. – Следовательно вам необходимо договориться с Фаролой и его хунтой и оказать влияние на составление этой конституции прежде, чем вы превратитесь в воскресшего Лазаря.
Роберт кивнул. Из глубокого кармана сюртука он достал пакет.
– Вы сможете передать это моему брату? Это новый сорт хереса, под названием «молоко», о котором я вам говорил.
– Если это будет угодно Богу, я это доставлю в Англию, сеньор, – с ноткой торжественности заявил де Майя.
– Отвратительнее климата на земле не сыщешь, – проклинал Лиам декабрьский туман, клубившийся над Кричард Лэйн.
Ему не была видна из окна входная дверь, но он слышал, как кто-то мучил дверной звонок, дергая за шнурок. Дверь открыл его сын Джозеф. Мальчик, казалось, сгорал от нетерпения и жажды деятельности, он даже не дождался, пока это сделает слуга. Лиам улыбнулся, когда услышал шаги сына на лестнице, ведущей в его кабинет. Сын постучал и, не дождавшись ответа, ворвался к нему.
– Папа, тебе письмо. Его принес какой-то нищий.
– Ты дал ему пенни? – спросил Лиам, забирая письмо у сына.
– Я дал ему два, папа. Он сказал, что ему обещали два пенни, если он доставит письмо в целости и сохранности. Он меня очень благодарил.
– Сейчас в Лондоне полно людей, которые тебя бы благодарили, если бы ты дал им двупенсовик, – пробурчал Лиам, изучая восковую печать на конверте. Он посмотрел на сына и улыбнулся, – Давай, отправляйся по своим делам, мальчик, я должен поработать.
Ему действительно надо было поработать, но когда сын ушел, он делами не стал заниматься. И письмом тоже. Его мысли занимал сын. Мальчику должно было исполниться тринадцать лет. Через несколько недель состоится его «бар мицва». Инициативой его жены Мириам было отпраздновать эту дату по иудейскому обычаю. Она украдкой разыскала какого-то раввина и договорилась с ним об уроках древнееврейского языка и прочих церемониях. Мириам осознанно воспринимала свою принадлежность к еврейству и лезла из кожи, чтобы в том лее духе воспитать Джозефа. Взять хотя бы это обращение к отцу – папа. Ни Роберт, ни он сам так никогда не называли Бенджамина, а только – отец.
Воспоминания о Роберте омрачили его настроение. Как он там, в Кордове? Да и жив ли вообще? Своего сына, в своих размышлениях, он невольно соединял с судьбой Роберта. Может быть потому, что у его брата не было наследника. И какие бы руины в Кордове от дома Мендозы не остались, наследовать там было что. Или может от того, что его сын Джозеф очень походил на своего дядю Роберта, которого он не видел с детства. Как же их разъединила жизнь!.. А ведь когда-то они были одна дружная семья. Может Роберт уже и не дождется и не увидит следующего ребенка Лиама, которого сейчас носила под сердцем Мириам. Лиам вздохнул и, отбросив в сторону печальные мысли, решил посмотреть, что за странное письмо пришло ему. Он сломал печать на конверте. Прочитав его раз, Лиам прочитал его еще раз, но смысл письма дошел до него лишь на третий. Он молча сидел в кресле. Внимание привлекла появившаяся жена.
– Лиам, сегодня в полдень явится торговец рыбой. Я могу попросить у тебя два шиллинга, чтобы ему заплатить? Мы уже должны ему за два месяца.
– Конечно, дорогая, – Лиам полез в стол и вытащил из ящика две монеты, которые, не глядя, небрежно ей подал.
Складывалось впечатление, что в столе было столько монет, что хоть дорогу ими посыпай. В действительности же это были последние деньги, выделенные им на покрытие недельных расходов по дому. Лиам изо всех сил старался не подавать виду, что финансовые дела семьи были плохи. Жена была очень довольна переездом в дом на Кричард Лэйн, после того, как умерли родители Лиама. Дом же свой в Ричмонде, они продали. И если бы этот дом стоил дороже, чем тот, который они продали, то Лиам так бы и сделал – он нуждался в оборотном капитале.
– Мириам, – обратился к ней Лиам, все еще не выпуская из рук письма. – Ты могла бы сегодня на вечер приготовить напитки и фрукты для гостей? Скажем вина, бисквитов… Я полагаю, что это вполне подойдет для испанца.
– Испанца? – глаза Мириам округлились. – Но ведь это не твой брат?
Лиам затряс головой.
– Нет, это не Роберт. Первое, он не испанец, хотя тогда, когда мы виделись, он действовал как истинный испанец. Второе – явись он в этот дом, я бы никогда не посчитал бы его за гостя. Этот дом такой же его, как и мой, – добавил он еле слышно.
– Ты скучаешь по нему, ведь так? – Мириам обошла письменный стол и подошла к мужу.
Ее рука легла на его голову и нежно потрепала волосы Лиама. Уже не было у него той буйной шевелюры, но она по-прежнему считала, что ее муж похож на льва. Мириам очень любила своего мужа, и это было большой благодатью господней, тем более, если принимать во внимание стесненные обстоятельства, в которых они находились уже несколько лет.
– Это плохо, что он не здесь. Как ты думаешь, может быть ему написать и позвать его сюда? Домой? – спросила Мириам.
Лиам посмотрел на ее округлившийся живот, а потом на листки бумаги в своих руках.
– Он сам пишет мне. Во всяком случае, я держу в руках записку человека, который привез мне от него письмо.
Когда Рикардо де Майя появился на пороге дома Мендоза в Лондоне в сопровождении своей супруги, Лиам был весьма сконфужен этим обстоятельством.
– Я понимаю вас, это не в ваших обычаях, – извинялся высокий, стройный испанец. Он довольно бегло говорил по-английски. – Но моя жена не знает вашего языка, а ее присутствие и участие в нашем разговоре, я думаю, необходимо.
– Да, конечно. – Лиам посмотрел на эту рыжеволосую женщину.
Она вызвала в нем те же чувства, что и у иных мужчин. Ее хорошо иметь для постельных забав, но не в качестве жены, – подумал он про себя. Из того, что написал ему Роберт, он понял, что эта пара примет самое деятельное участие в их предприятии.
– Женщина, с которой следует считаться, – так рекомендовал ее Роберт.
Лиам сначала посмотрел на лежащие перед ним бумаги, а потом на гостей.
– Насколько я могу судить по этим документам, вы имеете полномочия действовать в качестве агентов в Новом Свете. Вы имеете право рекомендовать от лица дома Мендоза в Кордове помощь молодым и независимым правительствам, так?
– Именно так, сеньор, – согласился де Майя.
– Тогда мне хотелось бы услышать, на какую помощь вы рассчитываете от меня? Роберт просит меня оказать вам содействие добраться до Вест-Индии, я сделаю для вас все, что сумею. Но кажется мне, что вы ожидаете от меня чего-то еще, мистер де Майя?
– Мы бы хотели заручиться подобными полномочиями и от вас, – ответил де Майя.
Лиам втянул щеки и уставился в пространство над головами гостей. Наступила пауза. Наконец англичанин прервал молчание.
– У меня есть кое-какие связи в Кингстоне. Вероятнее всего, что вам сначала придется отправиться на Ямайку.
– А оттуда?
– С Ямайки вы можете следовать в любую часть испанской Америки.
– А что мы сможем извлечь из этого… окольного пути, что ли… я правильно выразился?
– Да, вполне. А что до того, что вы сможете извлечь, время покажет. Дом Мендоза, в свое время, финансировал отправку грузов с Ямайки. Я имею намерения создать там банк, круг интересов которого был бы значительно, шире. Разумеется, это будет возможно тогда, когда Ямайка будет иметь торговые отношения с разными странами, например, с Кубой, Пуэрто-Рико или Рио де ла Плата. Но это возможно лишь при обретении этими государствами истинной независимости, так как вы и Роберт предполагаете… Вот при этих условиях Мендоза-банк, основанный на Ямайке, будет иметь шансы открыть свои филиалы и в этих странах.
– Возможно, что так и будет, – негромко сказал де Майя. – Но на протяжении многих лет они были испанскими колониями. Поэтому с уверенностью можно предположить, что население этих стран не скоро отвыкнет от испанского языка, ставшего для них родным, от испанских привычек и обычаев даже тогда, когда они возьмутся за создание нового, более либерального и свободного пути развития.
– Да, это действительно так, – согласился Лиам.
Роберт писал ему в письме о проблемах дома Мендозы в Кордове. Писал он также и об этом испанце-фанатике. Характеристику он давал ему прекрасную: писал о том, что человек этот весьма образован, в высшей мере порядочен и что Роберт хочет связать с ним осуществление далеко идущих планов. Он упоминал и о том, что в подвалах его дома «хоть шаром покати» и поэтому у него другого выбора нет, как попробовать начать новый путь выхода из нынешнего кризиса. Лиам крутил в руках письмо, посвященное деловым вопросам.
– Мой брат предлагает мне объединить наши оба дома с тем, чтобы совместными усилиями более успешно продвигаться в делах. Ведь мы, думаю, что это для вас не секрет, в последние годы были очень разъединены.
– Я в курсе этого, потому что давно слежу за деятельностью дома Мендоза.
– Приятно это слышать. Тогда вам должно быть известно, что мы вполне можем работать вместе и очень успешно работать, если условия приемлемы для обеих сторон. Так что вряд ли стоит опасаться, что предполагаемый банк столкнется с трудностями, работая с испанскими джентльменами, как вы считаете?
– Я полностью с вами согласен, сеньор, – улыбнулся де Майя в ответ.
Он повернулся к своей жене, что-то быстро ей сказал. Мария Ортега поднялась и грациозно склонила голову, прощаясь с Лиамом. И та и другая сторона пытались перещеголять друг друга в сердечности, обмениваясь прощальными знаками внимания.
– Я подумаю, что для вас сделать, чтобы у вас было поменьше проблем, – пообещал Лиам. – Я пришлю к вам своего сына, когда мне станет что-нибудь известно.
Позже, лежа в жесткой кровати в холодной английской гостинице, которая внушала ей стойкое отвращение с первых же минут, Мария высказалась в адрес Лиама Мендоза.
– Да, его братик и половины Роберта не стоит. С этим мы могли бы заключить любое соглашение, которое пожелали бы и на любых для нас условиях.
Хозяин и хозяйка дома на Кричард Лэйн бодрствовали тоже. Они лежали в постели и разговаривали. На Мириам была бежевая ночная шапочка, из-под которой выбивались темные волосы с отчетливо проступающей сединой. Ее ночная рубашка была того же цвета. Застегнута она была до горла, длинные рукава не позволяли ее греховной плоти выглядывать наружу. Мириам была смиренной богобоязненной женщиной, знавшей свой долг. Сейчас этот долг состоял в том, чтобы разговорить своего мужа и тем самым отвлечь от тягостных дум.
– Лиам, тебя что-то беспокоит? Роберт написал тебе что-нибудь, из-за чего ты расстроился? Мне показалось, что ты очень обрадовался, получив от него весточку.
– Я понимаю, что волноваться особенно нечего. Роберт ведь не круглый дурак. Он предоставил этим испанцам большую свободу, но финансовые решения они без его ведома принимать не имеют права.
– Что же тогда тебя беспокоит?
– Я сам, – тихо признался Лиам. – Я тебе не говорил, что Роберт прислал два письма. В одном из них пишет о том, что несколько лет он был живым мертвецом. Но сейчас воскрес, вернулся к жизни и обнаружил, что у него есть незаконнорожденный сын. Матерью этого мальчика он называет одну цыганку.
– Цыганку? Но он не собирается же на ней жениться? Или собирается? Лиам? Он ведь не может жениться на цыганке?
– Собирается или нет, я не знаю. Он об этом не пишет. Но Роберт не скрывает своего восторга мальчиком и собирается сделать его своим наследником.
– Наполовину еврей, наполовину цыган, – в раздумье говорила Мириам. – Лишь небу известно, что из него получится.
– По крови серединка наполовинку, а вот что касается наследства, то он будет вполне Мендоза, ведь его отец – Роберт Мендоза. И сейчас есть возможность воссоединить наши дома. На виноградниках в Хересе стали изготовлять новый сорт вина. Этот испанец привез мне его на пробу. Это что-то невообразимое. Роберт хочет, чтобы я его завозил, притом не в бочках, а в бутылках с этикеткой «Мендоза – Руэс».
– А ты осилишь это дело?
– Если и осилю, то много этого вина я не продам, – признался Лиам. – Но я ему напишу, что возьму столько, сколько смогу. Если ничего не будет мешать, то между нами опять начнутся хорошие, деловые связи.
– Прекрасно. Это хорошее и правильное решение, Лиам. А теперь вернемся к моему первому вопросу: что тебя волнует?
– То расстояние, которое нас разделяет, – ответил он, подумав. – Мы отдалились друг от друга. Раньше у наших домов были общие радости и неудачи, а теперь… Наши сыновья, Джозеф и этот Рафаэль, некогда могут друг друга не узнать. – Он погладил жену по округлившемуся животу. – А что касается вот этого…
Мириам положила свою руку на его и сильнее прижала ее к своему телу.
– Мой отец мечтал о том, что мы с Робертом достигнем единства во всем, что мы будем равноправными партнерами без всякого там старшинства и прочее. К примеру, эти два мальчика, – абсолютно чужие, незнакомые друг другу люди, принадлежащие к различным мирам. И если наши узы с Робертом крепки, так как мы выходцы из одного дома, то наши мальчики обречены на соперничество. Как это было с предшественником Роберта, доном Доминго. Тот же все делал, как ему заблагорассудится. Мне это ясно, Мириам, как пророчество, увиденное Соломоном.
– Не Соломоном, а Даниилом, – поправила его Мириам.
Ее всегда поражала невежественность ее мужа в вопросах торы и талмуда. Он же ведь мог читать и писать, не то, что она. Изучение священных книг было первейшей обязанностью для мужчины, если он был настоящим иудеем. Но, Лиам… – она отбросила эти мысли и подумала о другом.
Лиам улыбнулся и нежно погладил ее по руке.
– Хорошо, дорогая, как все обдумаешь, так мне скажешь.
Она, конечно, глупышка, но жена-прелесть. Разговор с ней оказал на него благотворное влияние. Лиам повернулся и, наконец, обретя удобное положение, уснул.
Мириам еще долго лежала, не сомкнув глаз, – она обдумывала свой план. Да, решила она, он может быть осуществлен. Джозеф – мальчик-умница. Если даже этот пресный испанец не задержится в Лондоне, она найдет учителя испанского языка. И поиски начнет прямо завтра. А Джозефу она объяснит, что папа пока об этом не должен знать. Что, мол, это для него они готовят сюрприз. Вот он будет удивлен, когда его сын заговорит на этом диковинном языке. А когда он этот язык одолеет, то что ему помешает съездить в Испанию, чтобы встретиться со своим дядюшкой Робертом и со своим кузеном Рафаэлем и создать чувство семейной общности. Ничего не мешает, решила она и успокоенная уснула.
