12
Два года, прошедшие с того дня, как Пабло наложил на себя руки, для Роберта оказались заполнены проблемами, решать которые пришлось ему в одиночку. Он, англичанин, теперь стал идальго. Иногда он размышлял над тем, что по этому поводу могли говорить окружающие, но приходил к выводу, что скорее всего ничего. Во всяком случае сегодня, в это прохладное, октябрьское утро, шествуя по улицам Кадиса в сторону порта, любопытных взглядов на себе он не ощущал.
Где бы он ни оказывался в эти дни, везде видел, как весь город лихорадочно готовился к дню Святого Рафаила, празднику, который должен был наступить через несколько дней, двадцать четвертого октября. Никто не обращал внимания ни на него, ни на царивший на улицах города бедлам и уж тем более мало кто мог ожидать, что в нескольких милях отсюда вот-вот должна разыграться кровавая драма.
В отличие от многих Роберт к предстоящим событиям оставаться безучастным не мог. Ведь он тщательно рассчитал все ставки в этой игре и не только рассчитал, но и сделал их. Ему была необходима победа, ибо поражение… О поражении он даже и думать себе не позволял… Но ничего, скоро должно все решиться и, несомненно, в его пользу и тогда он отпразднует победу вместе со всем Кадисом – и это будет праздник на славу.
Такой, какой может быть лишь в Испании – с песнями, вином и танцами на улицах до упаду.
Повсюду виднелись расклеенные афиши, аляповатые, но красочные, сообщавшие о предстоящей корриде и гастролях певицы по имени Ла Гитанита – Цыганочка. Судя по заявленной в афише программе, она должна была исполнять фламенко. Афиши давали весьма приблизительное представление об ее облике, тем не менее, изображенная на афише женщина с кастаньетами в руках и в пышном платье с рюшами в андалузском стиле, показалась бы Роберту знакомой, будь у него время и любопытство рассмотреть эти афиши. Но сейчас ему было не до развлечений. Его мысли занимались другими вещами и андалузка удостоилась лишь его беглого взгляда. Песни, танцы, вино, женщины – все это потом, а сейчас он спешил на встречу с двумя людьми: своим братом Лиамом и Гарри Хоукинсом.
Лиама он встретил в порту. Тот прибыл в Кадис в ночь на восемнадцатое в сопровождении вооруженной охраны. Еще издали, увидев Лиама, Роберт заметил, как он озирался по сторонам, будто его преследовали и вот-вот должны были настигнуть гончие собаки.
– Хватит пугаться, – подойдя к нему, сказал Роберт. – Ты же не Вильнев, преследуемый армадой кораблей Нельсона.
– Вряд ли те, которых я опасаюсь, это лорды и адмиралы, – резко ответил Лиам, – Испания и Англия воюют, а я – союзник врага.
– Не забывай, что и я тоже англичанин.
– То, как ты выглядишь, заставит, кого хочешь об этом забыть. Ты что, Роберт, перенял уже все их привычки?
– Не все, а те, которые мне подходят. Что касается тебя, то в Испании не особенно много уделяют внимания тем, кто носит гражданское платье. В Кадисе столько приезжих, что местным жителям неважно, что одним иностранцем стало больше и тем более им не интересно знать, какой ты национальности. Лучше пойдем ко мне и поговорим в нормальной обстановке.
Здесь же в порту у Роберта имелось свое здание. Этот дом, впрочем, как и все имущество дома Мендоза, приобреталось его предками. Лиаму, его брату, впервые оказавшемуся в Испании, конечно же интересно было ознакомиться с тем, как живет здесь его брат. Войдя в дом, Роберт стал его показывать брату. Он повел Лиама в верхние комнаты, которые располагались на втором этаже этого обширного здания, некогда приобретенного одним из Мендоза и оборудовавшего их под склады. Первый этаж занимал длинные ряды полок, уставленных бочками шерри – груз дожидался здесь отправки морем. Наверху располагались шесть комнат, личные апартаменты Роберта, меблированные в чисто испанском стиле.
– Очень представительно ты живешь, как какой-нибудь гранд, – высказал свое мнение Лиам, обводя взглядом раскинувшийся перед ним обширный салон.
Жесткие позолоченные кресла с красной бархатной обивкой выстроились вдоль стен, увешанных шпалерами с изображением охотничьих сцен. Пол из мореного дуба покрывал турецкий ковер, основными цветами которого являлись золото и букет из лучших испанских роз. В центре комнаты стоял резной, черного дерева стол, уставленный всевозможными, причудливой формы подсвечниками, их было, по меньшей мере, с дюжину.
– Это не мой вкус, а несчастного Доминго, – увидев удивленный взгляд Лиама, пояснил Роберт. – А может быть кого-нибудь из его предшественников. Я не стал это выяснять и тем более что-то менять – дел по горло, да и здесь я нечастый гость. Нынче приехал сюда, чтобы встретиться с тобой и…
Роберт осекся.
– Ладно, пойдем в мой кабинет, там ты почувствуешь себя уютнее.
Мебель для своего кабинета Роберт подбирал сам: два больших удобных кресла с обивкой из мягкой кожи, множество небольших столиков с вычурными медными лампами, большой резной стол из африканского тикового дерева, полки с книгами в красивых переплетах – испанские, английские…
– Ну как, тебе здесь больше нравится? – осведомился он у брата…
– Очень мило, тем не менее, я считаю, что нам следовало встретиться в Гибралтаре.
– Ах, ну да – чувство уверенности, родная земля и все такое прочее. Лиам, мне необходимо оставаться здесь, а нам нужно о многом переговорить.
– Не было такого письма за последнее время, чтобы ты об этом не упомянул, – сказал Лиам. – Откровенно тебе скажу, что если бы отец на этом не настоял, я бы никогда не отважился на эту поездку.
Роберт налил им обоим вина.
– Отец отправил меня сюда для того, чтобы я завоевал Кордову. И я это сделал.
– Правильно. Я не собираюсь отрицать или недооценивать твои заслуги, Роберт. Наша испанская ветвь никогда не выглядела такой мощной, как сейчас, хвала Богу. А вот дома наступила полная неразбериха.
– Налоги?
– Да. Черт бы побрал все это правительство.
– Но ведь все это делается для того, чтобы победить Наполеона. Ты лее не сгораешь от любви к этому самодельному императору? Разве не так, Лиам?
– Разумеется, мне он не по душе. Но мы сможем победить его только на море. На суше нам его не осилить.
– Возможно, – ответил Роберт. – Тогда все ставки на флот Нельсона? Как ты считаешь?
– Да, все это так. Но когда он вдруг понесся по всей Атлантике до самой Вест-Индии, играя с этим ослом Вильневым в прятки это что, по-твоему, нам на руку? А… Чума на них на обоих!
Роберт посмотрел в окно на порт. Там, буквально мачта к мачте, стояло множество судов.
– А вот эти не в Вест-Индии, – тихо сказал он. – Нельсон находится сейчас в нескольких милях отсюда, а испанская и французская флотилии здесь, в Кадисе.
– Сам знаю, не слепой, видел. – Лиам поднялся, подошел к окну и встал рядом с братом. – А чего они дожидаются, как ты думаешь?
Всякого рода военные приготовления, у Лиама, кроме отвращения, ничего не вызывали. Он был сугубо штатский человек и к тому же не отличался смелостью рискованного мужчины. Но сейчас, при виде мощных, красивых кораблей, в его голосе почувствовалось подавляемое внутри восхищение.
– Боже мой, они и впрямь выглядят непобедимыми!..
– А вот чего они дожидаются, этого я не знаю. Но корабли эти дьявольски хорошие, Лиам. Я сам заплатил за постройку пятнадцати кораблей, которые стоят в этой бухте.
– Пятнадцати? Пятнадцати кораблей, готовых хоть сейчас напасть на Англию? Нет, ты превратился в испанца, что бы ты мне ни говорил. Тогда я пошутил, а вот теперь вижу, что это вполне серьезно.
– Не смотри ты на меня так. Садись и сначала выслушай. Поэтому я и послал за тобой. Не мог я обо всем написать в письме. Я стоял перед выбором, Лиам, и я его сделал.
– Лучше Испания, чем Англия?
Роберт грохнул кулаком по столу.
– Лучше дом Мендоза, чем все народы земли и чем созданная Богом сама она… Вот в чем дело и об этом мы с тобой должны потолковать, Лиам. В этом наше предназначение, независимо от того по душе оно нам или нет. Испания – союзник Франции в этой войне, именно поэтому она была обязана сделать свой вклад в виде военных кораблей, которые сейчас стоят вот там. И если выиграет Наполеон, то выиграем и мы.
– Все зависит от того, кого называть этим «мы», не так ли? – не унимался Лиам. – Я тоже готов бы сказать, что если выиграет Англия, то выиграем и мы, английские Мендоза.
Роберт понимал, что это замечание Лиама справедливо, но и соглашаться с ним не собирался. Ему тоже здесь одному приходилось не сладко. Он вел это сражение с самим собой несколько месяцев, прежде чем пришел к такому решению. Тогда, после самоубийства Пабло и взятия Наполеоном власти в свои руки, как и пророчила Мария Ортега, Роберт крепко задумался над сложившейся ситуацией. Проведя многочисленные встречи с Мануэлем де Годоем, Хавьером и братом Илией, он, наконец, сделал свой выбор, ибо наградой за его участие в этом деле было нечто такое, устоять перед чем было просто невозможно. Мендоза – это один и тот же дом, – говорил он своему брату.
– Одна семья, одно единство. И… – он замолчал, набрал в легкие воздуха и высказал наконец то, что долго в себе сдерживал. – Если мы победим здесь, то нам предоставят полномочия для создания Национального банка Испании.
Лиам уставился на него, не в состоянии понять то, о чем он говорил. Размах, значимость только что сказанного потрясли его.
– Ты уверен в этом? – прокаркал, запинаясь, он.
Казалось, он теряет дар речи.
– Уверен. У меня есть письменное подтверждение человека, который взойдет на трон Испании и аналогичное согласие будущего нового императора.
– Да, но ведь эти пятнадцать кораблей, – повторил Лиам. – Ты заплатил за постройку всех?
– Да, за все пятнадцать. Четыре из них – трехпалубные, вооруженные сотней орудий.
– Великий Боже! Сколько же это стоило?
– Около двухсот миллионов реалов. Больше трех миллионов фунтов стерлингов. Кстати, отец предоставил мне деньги для того, чтобы дать их в долг королю Испании. Но меня убедили в том, что Чарльз IV – не тот человек, которому следовало бы давать деньги в долг.
– Но остальные деньги? Ведь для того, чтобы их собрать, тебе бы пришлось заложить все?..
Перед Лиамом постепенно открывался весь масштаб этой рискованной операции, и голова у него шла кругом. А соотнося эти гигантские суммы к стране, которая вскормила и его и брата, ему стало вообще страшно…
– Все остальное уже серьезного значения не имело. Сделав этот выбор и ввязавшись в эту кампанию, я поставил на карту практически все. Все наши доходы были обеспечены золотом и серебром, которое поступало из испанских колоний. Я заложил и их.
Лицо Лиама приобрело пепельно-серый оттенок.
– Все? – переспросил он свистящим шепотом. – Каждый фартинг нашего дома будет служить для…
– Для обеспечения нашего обозримого будущего, – оборвал его Роберт. – Мне удалось более или менее равномерно распределить риск по банкам Швейцарии, Пруссии и Италии. Но если я проиграю, то от Кордовы ничего не останется. Ради Христа, Лиам, да выпей же ты. И держи себя в руках. Мне необходимо было все это сделать, понимаешь? Не существовало другого способа заставить деньги расти. Не мог я испрашивать разрешения на это ни у отца, ни у тебя, не было у меня времени на это. Особенно после того, когда я прослышал про налоги. Но подумай же, Лиам, ведь мы сможем получить Испанский банк. В наших руках будет удавка, которую мы сможем накинуть на владельца любого ценного груза, который ляжет на наши причалы. Это же полный контроль над национальным кошельком!..
– А если ты проиграешь?
– Почему ты все время твердишь «ты»? Если мы проиграем, так будет правильнее.
Лиам принялся трясти своей гривой, пытаясь Роберта разубедить. В ней появилась первая проседь. И вообще он выглядел старше своих тридцати шести лет…
– Нет, ты не прав. Ты принял это решение на свой страх и риск. Ты не посоветовался ни с отцом, ни со мной и…
– Да не мог я посоветоваться! Черт возьми, Лиам, как ты не можешь этого понять? Письма идут неделями, иногда месяцами. Да и как писать о том, что здесь затевается?.. А вдруг эти письма попали бы… – Роберт в отчаянии махнул рукой. – А мне решать надо было. Понимаешь ты хоть что-нибудь?..
– Ты не посоветовался с нами, – продолжал Лиам, будто его никто не перебивал.
– Но ты не один, Роберт, ты не, – он запнулся, подыскивая нужное слово. – Не какой-то там Медичи или восточный монарх. Ты не можешь управлять всем по божественному наущению или по своему собственному усмотрению.
Роберт отмахнулся от него.
Лиам поднялся, весь его облик, казалось, зримо отражал оскорбленное достоинство.
– Очень хорошо, ты принял решение. Я ничего не смогу предпринять для того, чтобы остановить его исполнение. Там корабли и твои, и наши, и Нельсона. Нам остается лишь смотреть за тем, как будут развиваться события, не так ли? – Он повернулся и собрался уходить.
– Лиам, останься здесь, – предложил ему Роберт. – Я распорядился, чтобы тебе приготовили комнату. Я ду…
– Благодарю, но я считаю, что мне следует предпочесть общественное место, – перебил его Лиам. – Да и то лишь на несколько дней, чтобы успеть подготовиться к еще одной поездке через континент, – он кивнул в сторону порта, где стояли на якоре военные корабли. – Не думаю, что представится возможность добраться домой морем.
– Лиам, послушай меня. Я располагаю надежным источником информации. Что бы ни произошло, мы узнаем обо всем первыми и сможем использовать это в наших интересах. Здесь находится один карлик, его имя Гарри Хоукинс. Этот человек пользуется моим безграничным доверием. На одном рыболовном суденышке я послал его за несколько миль от берега. Он сможет своими глазами увидеть, как будут развиваться события и прислать мне донесение.
– Я не думаю, что это будет полезным для меня, – холодно возразил Лиам. – А Хоукинса я помню. Отец выставил его из дома в тот год, когда родился ты. И хотя я был тогда шестилетним карапузом, но его запомнил хорошо: он не из тех людей, которых быстро забываешь. Несчастное создание, надеюсь, ты его не подвергаешь смертельному риску.
Четыре дня спустя, едва забрезжил рассвет, по улице, ведущей из порта к складам Мендоза, несся гонец. Это был мальчик лет десяти. Его доставило в порт быстроходное одномачтовое судно. За этим суденышком следовали и другие суда, – в ту ночь вблизи Трафальгарского мыса было много всяких морских судов. Карлик уверял Роберта, что если он, Гарри Хоукинс, не найдет способа раньше всех сообщить дону Роберту кто победил, то он может его высечь розгами.
Мальчишка задыхался, когда он вбежал в огромные ворота склада, с него градом катил пот. Несмотря на ранний час, несколько человек занимались перестановкой бочонков с вином.
– Где идальго? Есть срочное послание для него!
– Здесь, – Роберт выступил из темноты.
За эти четверо суток ему удалось поспать всего несколько часов. Этой ночью он следил за погрузкой вина из хересских бодег – он специально занял себя работой, чтобы хоть как-то подавить в себе нервозность ожидания вестей.
– Давай сюда, – потребовал он, приглядываясь к мальчику.
Тот лез из кожи, лишь бы выглядеть взрослее и значительнее, но кошмар пережитого им все еще стоял в его глазах.
– Ну как, плохи дела? – чуть слышно спросил Роберт.
Мальчик кивнул.
– Это ужасно, дон Роберт. Везде кровь, даже море красное.
Роберт уже открыл рот, чтобы спросить, кто же победитель в этой бойне, но передумал. В конце концов, мальчик мог и ошибиться. В такой битве как эта вряд ли десятилетний ребенок мог различить, чьи корабли шли ко дну, а чьи продолжали сражаться. Кроме того, узнать, как в этот раз распорядилась фортуна, желательно было без свидетелей.
– Отлично сработано, малыш, – только и сказал Роберт, – ты будешь вознагражден.
Он обратился к одному из работников.
– Проследи, чтобы его накормили и напоили. Я буду наверху и не хочу, чтобы меня беспокоили.
– Хорошо, дон Роберт.
Он поднялся вверх по ступенькам в свои апартаменты и, перед тем, как пойти к себе в кабинет и прочитать письмо, решил смыть с лица складскую пыль. Письмо было завернуто в клеенчатую непромокаемую бумагу. Четыре исписанных убористым почерком Гарри листка бумаги.
…«Обоих противников мы видим очень хорошо. Сто двадцать кораблей Нельсона и объединенные силы, представленные тридцатью тремя кораблями Вильнева и адмирала Гравины. Сам Нельсон находился на борту «Виктории». В подзорную трубу я его видел так же близко, как вас. Он был при всех наградах. На всех судах добавили парусов и мы знали, что это не займет много времени. Позже, уже около одиннадцати, один человек, который понимал сигнал!:.! фляжками, объяснил мне, что «Виктория» рассылала такое обращение на все британские корабли: «Англия ждет от вас, что вы, каждый, выполнили свой долг» – вот что там было сказано, сэр. Я не мог их слышать, глядя в подзорную трубу, я лишь видел, как они кричали: «Ура!». Трудно было не восхититься ими, сэр. Но на нашей стороне ничего подобного не было. Хотя у нас и было преимущество в кораблях и пушках, но люди не выглядели так, будто они рвались в бой. Я думаю, что все произошло именно поэтому».
Роберт прервал чтение и стал смотреть на гавань. Погода переменилась, и сильный ветер за ночь разогнал дым орудий над горизонтом. Атлантика блестела в лучах восходящего солнца. Каким мирным все выглядело сейчас.
А ведь он был так уверен, даже убежден в том, что риск этой кампании не такой уж и большой, как казался. И что бы он ни говорил Лиаму, он знал, что сама мысль о том, что он мог проиграть, так и не сформировалась в его голове. Одним эффектным приемом он намеревался превратить дом Мендоза в Кордове в средоточие такой власти, которая станет достоянием будущих поколений не только в самой Испании, но и в целой Европе. Он даже подумывал над тем, не прибрать ли к рукам и Северную Америку… И вот все ушло, ускользнуло от него и власть, и победа. Стоит ли дочитывать письмо Хоукинса до конца? Но Роберт хотел испить свою горькую чашу до самой последней капли.
…«Я почти уверен в том, что Нельсон погиб, но то, что они выиграли битву, в этом сомнений нет. Девятнадцать наших кораблей окружены, сэр. Остальные затоплены. Храни нас Бог, сэр Роберт. Да благослови Бог дом Мендоза. Вы поступили правильно, сэр. Я в этом уверен. И хотя все сейчас выглядит очень плохо, я уверен в том, что Бог видел, что вы действовали правильно и не обойдет вас своим благословением.
Ваш вечный смиренный слуга под Богом Иисусом Христом.
Гарри Хоукинс.
Роберт аккуратно сложил листки и снова завернул их в непромокаемую бумагу. Потом он надел плащ и отправился в гостиницу, где остановился Лиам. Брат сидел за завтраком, он был совершенно один. От англичанина шарахаются, как черт от ладана, подумал он.
– Вот, можешь прочесть и возрадоваться, – с этими словами он бросил письмо на стол. – Эта новость скоро разлетится по всему свету. Пока шел сюда, я уже видел, как в гавань устремилось множество суденышек. Но это лишь первая ласточка.
– Нельсон победил? – прохрипел Лиам.
– Да. И, соответственно, ты вместе с ним, если исходить из того, как ты на это смотрел во время нашего последнего разговора. Банка здесь не предвидится, но и Наполеон не отважится после этого напасть на Англию. Более того, Британия снова правит морями уверенно и надежно. Полагаю, что на веки вечные.
– Роберт, послушай, я сожалею о том, что произошло. Я понял, что ты делал то, что считал необходимым. А что же теперь? Что будет с Кордовой?
– Кордова мертва. И это надолго. Большинство из моих должников длительное время будут неплатежеспособны. Кровь будет сочиться по каплям, и труп положат в удобный гробик. Дворец и почти вся собственность в Андалузии вне опасности, но Кордова мертва.
– Ты ведь вернешься домой? Отец захочет узнать, как и что.
– Не думаю, чтобы этого захотел отец. И видеть меня, после такого провала, для него радость небольшая.
– Ты неправ, ты всегда был его любимцем. И одна твоя ошибка его отношения к тебе не изменит.
Роберт покачал головой.
– Нет, может. Да и вообще, не хочу я домой. Уж лучше останусь здесь и буду сидеть у смертного одра. Это старый испанский обычай, Лиам, сидеть возле покойника, пока он не похолодеет и потом не начнет разлагаться. Это один из тех обычаев, которые я решил перенять у испанцев.
Следующие три дня Роберт пил. Потом, когда уже был не в силах вливать в себя ни коньяк, ни вино, он забрался в свои апартаменты над складом и потерял сознание.
Очнулся он раздетым, в полной темноте. Полог кровати и тяжелые гардины на окнах были задернуты. Так как Роберт не помнил, что с ним происходило, то ему осталось предположить, что в постель уложил его слуга. Роберт отдернул полог кровати и шатаясь, поднялся на ноги. Боже, какая головная боль! Кое-как он добрался до окна, потянул шнурок гардин и раскрыл створки. В комнату проник свет. Судя по всему стоял полдень и довольно теплый день. Сделав глубокий вдох, он почувствовал, как от свежего воздуха ему стало легче.
– Индаленсьо! – хрипло прокричал Роберт. Дойти до звонка и вызвать им слугу он был не в силах. – Индаленсьо, иди сюда, ты мне нужен!
– Сеньор, я здесь.
– Ванну, ванну, старина, от меня уже воняет. И чего-нибудь выпить.
– Ванна уже готова, дон Роберт, я не давал ей остыть.
Хотя лакей был вдвое ниже Роберта, он попытался взять идальго за руку и помочь ему дойти до ванной комнаты.
Роберт воспротивился этому.
– Я могу сам идти, Индаленсьо.
Он добрался до комнаты, где переодевался. Большой медный чан с горячей водой дожидался его прихода. Он висел над угольями в очаге. Теплый, влажный воздух маленькой комнаты успокоил его до того, как он опустился в воду.
– Вот, так лучше, намного. Индаленсьо, теперь принеси мне выпить. Я тебя уже об этом просил, но ты, очевидно, не понял меня.
– Я приготовил вам выпить, сеньор. – Маленький человечек держал в руке кубок.
Роберт взял его и стал недоверчиво принюхиваться.
– Судя по запаху это шерри. Олоросо. Но оно теплое.
– Да, дон Роберт, херес с сырым яйцом.
– Опохмелка, – пробурчал Роберт, – то, что мне сейчас нужно.
Он залпом опрокинул содержимое кубка в рот.
Полчаса спустя Роберт, посвежевший и одетый во все чистое, сидел в кресле. Физически он чувствовал себя значительно лучше. Что же касалось остального, то горячая ванна не могла, естественно, отвлечь его от мыслей трехдневной давности. Может быть, прогулка отвлечет и сдует паутину с его мозгов.
Еще только смеркалось, но улицы были уже пусты. Обычно в этот час испанцы прогуливались, приветствуя и рассматривая друг друга, молодые мужчины посылали восхищенные взгляды вслед женщинам и молодым сеньоритам, украдкой из-под своих пушистых вееров отвечавших на эти знаки внимания. Роберт заметил, что на площади, где обычно проходила коррида, навешивали гирлянды из фонарей. Ах, да, праздник Святого Рафаила на носу, – вспомнил он. Вряд ли поражение испанской флотилии могло помешать этому празднику. Но позвольте, какая же коррида в темноте? – недоуменно пожал Роберт плечами. Неподалеку, на одной из упиравшихся в площадь узких улиц, сидел на перевернутом ящике человек. Он преграждал идущим дорогу.
– Что здесь происходит? – спросил у него Роберт.
– Концерт, идальго. Для того чтобы послушать, надо заплатить один реал. Всем, даже благородному сословию, – добавил мужчина, явно наслаждаясь своей властью над миром.
Роберта слишком разбирало любопытство, поэтому он, не вступая с мужчиной в препирательства, выудил из кармана монетку и отдал ее ему. В конце площади была возведена деревянная сцена, где обычно, во время корриды, восседал президент и его свита. Сейчас там сидели двое мужчин. В руках одного из них была гитара, другой держал бубен, но они не играли. Откуда-то раздавался стук кастаньет.
Она еще не показалась на сцене, а кастаньеты уже звучали. Это привлекало внимание толпы, которая сразу же приумолкла. Люди с интересом смотрели туда, откуда должна была появиться певица. Тем временем к кастаньетам прибавился бубен и через мгновение пальцы гитариста забегали по струнам и в вечернем воздухе поплыла томная, возбуждающая мелодия.
Она медленно шла, и музыка рождалась из-под ее пальцев. На ней было надето платье в андалузском стиле: в обтяжку, красное с черным, а у ног, как волны, бушевали пышные складки юбки. Большой черный гребень держал ее волосы, чуть ниже, за ухом рдели розы.
Он уже видел ее, в этом он не сомневался, хотя не мог издали ее разглядеть, но…
Она запела и ее голос, неземной, восхитительный, необыкновенной чистоты заставил его вспомнить все.
– Я не мог и подумать, что девочка-цыганка, которая пела на постоялом дворе близ Севильи и донья Софья – одно и то же лицо… – говорил он ей позже, когда они неспешно прогуливались по одной из улиц позади причалов.
Софья не улыбнулась.
– В какой-то степени и мне это трудно представить, даже теперь. Та девочка была частью одного мира, женщина идальго – другого.
– Но вы соединили их обе в себе.
– Да, когда оказалась перед необходимостью.
– Извините меня.
– За что? – не поняла она.
– Мне никогда не могло прийти в голову, что вы когда-нибудь будете в чем-то нуждаться. Я думал, что Пабло все же как-то позаботится о Вас.
Как ей было объяснить этому человеку, в чем она нуждалась? Разве он мог даровать ей отпущение всех грехов? Или смыть кровь Карлоса и Пабло с ее рук? Нет, объяснить все это ему она не могла тоже.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказала она. – Да и я не была в такой уж нужде. У меня был свой дом в Мадриде, много украшений. Мне ничего не грозило, я не голодала, дон Роберт. Вы не должны чувствовать никакой вины передо мной.
– Пожалуйста, вот о чем я хотел бы вас попросить. Ведь мы вместе пережили многое. Разве мы не можем быть друг для друга Робертом и Софьей? А если вы не нуждались, то тогда почему… – Он не закончил свой вопрос.
– Вы хотите спросить, почему я пою для публики и избегаю приличное общество? – закончила она его вопрос. – Нет, не смущайтесь, я могу понять, почему вы это спрашиваете. Но, согласитесь, иметь статус любовницы, пусть даже самого Мендозы, это не совсем в правилах приличного общества.
У него мелькнула мысль о Марии Ортеге, но Софья продолжала говорить и он ее упустил.
– Кроме того, конечно, была и нужда, но дело не только в недостатке средств, это не то, что вы думаете.
– Что же тогда?
– Потребность стать независимой и надеяться ни на кого-нибудь, а на самое себя, самой обеспечивать свое будущее.
– Значит, вы вернулись к тому, чтобы петь как на постоялых дворах, – в его голосе послышалась неуверенность, и Софья заметила это.
– Нет, – не уступала она. – Не таким способом, как делала это тогда, когда вы меня впервые увидели. Теперь я езжу с двумя музыкантами, но их я наняла для себя, а не наоборот. Пою я, только добившись приемлемых условий ангажемента и только на самых значительных праздниках и ярмарках в Испании. Роберт, я не вымаливаю монет после концерта. Зрители платят за то, чтобы увидеть меня.
– Как матадору, – попытался пошутить он и тут же пожалел, что воспользовался именно этой аналогией. – Извините, я не подумал.
Она полсала плечами.
– Все это было, Бог знает, как давно. Вы имеете полное право забыть.
– А вы нет?
Софья повернулась к нему, изучая его лицо в белом, ярком лунном свете и пытаясь угадать, знал ли он о Карлосе или просто догадывался.
– Бог знает, как давно, но крови пролито было очень много, – тихо произнесла она. – Нет, я поняла, что забыть это не смогу.
– Матадоры рискуют жизнью, выходя на арену. Да и Пабло Луис с самого начала своей жизни стал одержимым человеком, человеком навязчивой идеи. Ни в том, ни в другом случае никакой вины на вас нет.
– Может и нет.
Он заметил, что она поежилась и плотнее завязала шаль.
– Вам холодно. Не следовало бы мне на улице затевать этот разговор. Вы остановились в гостинице?
Софья кивнула, они повернулись и направились обратно в город.
– Когда я вас вновь могу увидеть? – спросил он ее, когда они прощались.
– Завтра вечером у меня последнее выступление в этом городе. Потом я уеду. На той неделе я должна снова выступать, я думаю, в Кордове, если получится.
– Вы не поужинаете со мной после завтрашнего выступления?
– Если вы этого желаете.
– Да, желаю, Вы для меня как глоток свежего воздуха, Софья. Я считаю, что сейчас мне это очень нужно.
– У вас какие-то неприятности, ведь так? – спросила она. – Поражение адмирала Гравины и его кораблей оказало на ваши планы, обратное воздействие, да?
Роберт был поражен ее проницательностью.
– Можно сказать, что да, – признался он. – Но у нас есть более приятные темы для беседы. Итак, до завтрашнего вечера, Гитанита.
Она протянула ему руку, он прикоснулся к ней губами, поклонился и зашагал прочь.
Волочась за этой женщиной, он обретал отдохновение от своего сокрушительного поражения. Его жизнь сейчас представляла собой обломки надежд и иллюзий. Скалы Трафальгарского мыса пробили солидную брешь в его доселе несокрушимом корабле, именуемом домом Мендоза. Да, он жаждал ее, жаждал унять эту агонию поражения, унять огнем… Огнем чего? Похоти? Нет, не совсем, наверное. При желании это могло сойти и за победу.
– Софья, отправьте ваших музыкантов вперед, а мы поедем в Кордову вдвоем. И мне и вам нужно туда, так почему нам не поехать вместе?
– А вы разве не остаетесь в Кадисе?
Он улыбнулся и подлил ей вина из стоящего на столе графина. Они сидели в столовой его апартаментов над складами.
– Мне незачем теперь здесь оставаться.
Она испытующе смотрела на него. Он выводил ее из равновесия. Его присутствие смущало ее уже тогда, когда он стоял на Плаза Майор рядом с ней в день первой корриды Карлоса, и она объясняла ему, английскому кузену Пабло, все тонкости боя быков.
– Вы много потеряли из-за лорда Нельсона?
– Да.
– Это очень неприятно, тем более, что он ваш соотечественник.
– Был таковым. Мне сообщили, что Нельсон погиб во время битвы.
– Вас это утешает?
– Нет, почему это должно меня утешать? – Он поигрывал вилкой, подцепив на нее кусочек оленины, зажаренной с грушами и грибами.
– У меня нет и никогда не было к нему никакой личной неприязни. Все это исключительно деловые интересы, они и были затронуты.
– Но ведь вы – англичанин и он был тоже англичанином, – сказала Софья.
– Я – Мендоза.
Софья уткнулась в тарелку.
– Вы имеете в виду дом? – тихо спросила она. – Семью? Это же, по-вашему, самая сильная степень преданности, так?
Интересно, а кому ей быть преданной? Кому она обязана своим рождением? Где?
– Для меня – да. По крайней мере, так было.
– Пабло был лишен этого чувства.
– Я знаю, и это трагедия для него. Мой кузен так и не смог занять свое место или жить тем, для чего он был рожден. Он пытался заменить родственные узы, заботы о состоянии чем-то другим, но это привело к тому, чему вы были свидетельницей.
Софья покачала головой.
– Вы не совсем правы в отношении Пабло. Все было гораздо сложнее. Что касается состояния и происхождения – не знаю. Не уверена, – добавила она.
– Оставим Пабло, – вы ведь знали его лучше меня. Но о происхождении побеседуем. Почему вы говорите, что не уверены? Разве вы не вернулись туда, откуда пришли?
Она попыталась рассмеяться, но смех вышел горький.
– Я знала, что вы подумаете. Но вы ошибаетесь. Сейчас я не больше цыганка, чем вы.
Роберт начал возражать Софье. Он напомнил ей о своих впечатлениях, которые сохранились в нем с того давнего вечера на постоялом дворе, когда он впервые ее увидел и услышал. Она доверилась ему и рассказала свою личную историю. Выслушав ее, он заключил:
– Все дело в том, что быт цыган – единственное, что вы помните. Следовательно, ваше происхождение вытекает из этого мира и он один вправе вас в чем-либо обвинять.
Софья приложила руку к сердцу.
– Но я этого здесь не чувствую.
Потом, прежде чем он успел что-то сказать, она поднялась, взяла веер и шаль.
– Уже поздно, я должна идти, – произнесла она.
– А как мое предложение? Вместе поедем в Кордову?
– Хорошо, поедем вместе.
Через день они путешествовали по центральной, тускловато-золотой Андалузии. День стоял солнечный, и Софья ощущала его тепло, но по-настоящему ее кровь грело не солнце. Она вся погрузилась в человека, который сидел напротив нее в этой роскошной розово-голубой карете дома Мендоза и смотрел на нее теплым, согревающим ей душу взглядом своих карих глаз, от которого у нее перехватывало дыхание, кружилась голова, и охватывало желание…
Первую ночь они провели на каком-то постоялом дворе, не отличавшемся ни комфортом, ни каким-либо своеобразием. Роберт, осматривая это подобие гостиницы, вопросительно взглянул на Софью. Она хотела его и уже почти согласилась. И все же, как можно легкомысленнее поинтересовалась:
– Две свободных комнаты они для нас уж как-нибудь найдут, кроме нас здесь никаких гостей не видно.
Их путь продолжался. Впереди показалась Севилья.
– Еще не совсем стемнело, – сказал Роберт. – Может потерпим часок и доедем до Кармоны? Там я знаю небольшую гостиницу, она очень мила.
– Хорошо, – согласилась Софья, – давайте поедем туда.
Гостиница оставляла действительно приятное впечатление, небольшая, без претензий на дурную роскошь, она весьма оригинально прилепилась к берегу речки.
– Здесь красиво, Роберт, – отметила Софья.
– Вам когда-нибудь приходилось тут петь?
– С Пако? Нет, не думаю.
Роберт отправился отдать распоряжения лакеям и посмотреть лошадей. Софья подошла к хозяину.
– Две комнаты, пожалуйста, одну для сеньора и одну для меня.
В глазах хозяина отражалось презрение. Настоящая госпожа не может пускаться в путешествие с мужчиной, который ей ни муж, ни брат. Софья не опустила своих глаз и прямо смотрела на него, словно ожидая его реакции.
– Да, сеньорита, – и это были его единственные слова.
Ее комната находилась в мансарде, о чем свидетельствовали покатые стены. В ней имелся балкон, с которого отлично виделась речка. Пологие холмы опоясывали Кармону, а на них расположились беленькие, словно вымытые, домики. Софья пробыла на балконе до ночи и затем легла в постель. Она лежала и думала о том, как много мужчин и женщин, которые сейчас легли в своих домах в кровати и стали заниматься любовью. Комната Роберта находилась напротив Софьиной. За шторами у него еще горел свет. Она представила его, сидящего в постели и что-нибудь читающего. Интересно, а какая на нем рубашка? Шелковая или полотняная? А, может, он спит обнаженным? Ведь выяснить это сейчас ничего не стоило. Надо лишь незаметно проскочить по коридору и легонько постучать в его дверь. Он, несомненно, обрадуется ей. Что же ты со мной делаешь, англичанин? А что я позволяю тебе? За окном заунывно ухала сова.
Она не стала завтракать с ним вместе, а попросила принести жареный хлеб и кофе себе в постель. После завтрака Софья распорядилась приготовить ей ванну. Горничная пыталась было капризничать, дескать, с такими постояльцами хлопот не оберешься, еще никто до них ванны не требовал, но Софья настояла и ванну приготовили. Когда пришло время собираться в дорогу, она достала из дорожного сундука синее платье с голубой накидкой. Софья хорошо знала, что оно прекрасно сочетается с цветом ее глаз и очень ей идет. Когда она спускалась вниз, карета ее уже дожидалась.
– Доброе утро, Софья! Вы хорошо спали?
– Хорошо, Роберт, надеюсь, вы тоже? – его взгляд поддразнивал ее, будто он догадывался о ее ночных бдениях.
– А вот ко мне сон не шел, – признался он.
– О чем же вы думали? – спросила она, естественно ответ предполагая.
– О вас.
Поправляя шарф, повязанный вокруг своих пышных волос и укладывая его красивыми складками на груди, Софья заметила, что он следил за ее руками.
– Вы сегодня очень красивы, Софья, и я понять не могу, что вам больше к лицу – андалузское платье или мадриленьо.
– И то и другое. Все зависит от времени и места.
– Все в жизни должно иметь свое место и б свое время, – сказал он. – Я согласен с вами.
– Ваша бессонная ночь сделала из вас философа.
Он рассмеялся и помог ей сесть в карету. Прикосновение его руки к ней подействовало на Софью, как ожог.
Роберт сел напротив нее.
– Я знаю одну женщину, вообразившую себе, что она есть олицетворение духовной свободы, – сказал он, – и большинство знающих ее людей считают также. А вот если ее сравнить с вами, то она – олицетворение комплексов и условностей.
– Условности никогда не шли мне на пользу. Я научилась обходиться без них… – ответила ему она.
Уже час, как они молчали. Запасы незначительных тем для болтовни иссякли. Теперь нужно либо молчать, либо говорить о чем-то серьезном, размышляла Софья. Я бы выбрала молчание, потому что не знаю, какими должны быть серьезные вещи. Да нет, все не так. Знаю, но они меня приводят в ужас. Ведь это так много, целых два года. Два года я училась бесчувствию и приучала себя к нему. А теперь еще и это.
Софья не могла смотреть на Роберта из боязни потерять самообладание. Вместо этого она предпочла глазеть на дорогу, окружающую их местность, придорожные кусты… Позже, когда солнце достигло зенита, он решил ее удивить.
– Софья, у меня для вас заготовлен сюрприз. Сегодня мы будем обедать в одном, очень своеобразном месте.
– В какой-нибудь из ваших «милых» гостиниц или на «шикарном» постоялом дворе? – в ее голосе звучала ирония.
– Нет. Мы сейчас едем по земле, принадлежащей Мендоза, Софья. И довольно уже давно. Это фамильное имение, оно было даровано нам Фердинандом III, как утверждают, за то, что Мендоза помогли ему разбить мавров и овладеть Кордовой.
– Мендоза составили большую часть испанской истории, если я не ошибаюсь, – произнесла в задумчивости Софья.
– Если верить всему тому, что мне довелось слышать, то возможно и всю. Должен признать, что моим предкам ничего не стоило перейти из одного лагеря в другой. – В глазах Роберта блеснула какая-то хитринка, когда он об этом сообщал Софье.
Может быть, он думал о том, как поддерживал французов и испанцев, выступавших против лорда Нельсона и англичан? – пришла Софье в голову мысль. Если это было так, то значит, он проиграл, и это сейчас ему не давало покоя.
– Нам всем рано или поздно приходится делать свой выбор, – мягко, словно успокаивая его, вымолвила она. – Иногда, правда, оказывается, что выбор сделан не тот. Ну и что? Значит не судьба. А ваш предок был славно вознагражден. Очень красивые места, Роберт, просто чудесные.
В большинстве своем – это фермы, деревеньки, где живут крестьяне, лачуги, хибары. Но есть один дом, который можно назвать даже комфортабельным, хотя далеко не импозантным. Говорят, что построил один из Мендоза еще в четырнадцатом веке. Не знаю, так ли это. Место, в общем, непритязательное и даже примитивное. Но мне там очень нравится, и думаю, понравится и вам.
Он распорядился, чтобы слуга отправился вперед и предупредил в доме об их приезде. Когда они добрались до места, их встречали там двое слуг: мужчина и женщина. Женщина приготовила для них дикого кролика в виде жаркого с горькими апельсинами, которое подалось в комнату, где у очага стоял стол. Дом состоял всего лишь из двух небольших комнат и кухни.
– Наш род всегда отрицал и не понимал такого понятия, как «гасиенда», – объяснил ей Роберт. – Не верится мне, что Мендоза хоть раз сюда заглядывали.
Софья почему-то есть совсем не хотела. Она лишь ковыряла вилкой в тарелке, но имитировать легкую болтовню ей все же удавалось.
– А они всегда жили в Кордове?
– Да, но что значит всегда? Мне точно известно, когда первые Мендоза прибыли в этот город. Но одно не вызывает сомнения – они жили в Кордове уже задолго до того, как был построен дворец. – Он улыбнулся ей, сердце ее мгновенно куда-то опустилось, руки задрожали и она не сомневалась, что он все заметил, хотя и не подал виду.
– Как бы то ни было, дворец выдающийся. Вы должны его видеть.
Она изо всех сил избегала смотреть ему прямо в глаза.
– А Патио Апельсиновых деревьев еще существует? Там еще был бассейн, в котором все отражается как в зеркале и розовые розы вокруг?
– Ага. Понимаю. Пабло показывал вам дворец.
– Никогда он мне его не показывал. – Софья ему рассказала, как еще девчонкой пела там для доньи Кармен.
– Значит, ваши жизненные пути пересеклись с путями Мендоза уже давно, – сказал Роберт. Он потянулся через стол и легонько провел пальцами по ее ладони невидимую линию. – Интересно, что бы по этому поводу сказала та пожилая цыганка-гадалка, вырастившая вас?
– Она бы назвала это судьбой.
– И была бы права. Я всегда знал, что вы когда-нибудь станете частью моей судьбы, с тех пор как впервые увидел вас.
Время притворяться миновало, сейчас нужно было выбирать: или – или. Она повернулась и стала пристально смотреть на него.
– Впервые увидели кого, дон Роберт? Цыганку, которая хорошо пела на постоялых дворах или донью Софью?
– Обеих. Обе женщины заинтриговали меня еще до того, как мне пришлось убедиться, что это одна и та же женщина.
Софья убрала свою руку, взяла бокал с вином и выпила его. Она не могла уже ничего ни выдумывать, ни изобретать и решила не противиться силам, которые неумолимо толкали ее в объятия этого мужчины.
– Роберт, – негромко обратилась она, поставив бокал. – Вы хотите, чтобы я стала вашей?
От шока он даже раскрыл рот, потом откинулся на спинку кресла и громко захохотал.
– Вы просто неповторимы, Цыганочка. Сомневаюсь, что у вас в этом смысле есть достойная соперница.
– Это не ответ на мой вопрос.
А может быть он сейчас возьмет и откажется, скажет ей, что сам выбирает себе женщин, с которыми хочет спать и в состоянии совратить кого угодно. Софья видела по его лицу, что он раздумывает, но искры ее горящих глаз зажгли огонь желания и в нем.
– Да, черт меня возьми, хочу. Не знаю, доверяю ли я вам, донья Софья, но вас хочу.
– Очень хорошо. Скажите, а есть на двери задвижка? – Она кивнула в сторону остальных комнат. – А то эти спальни выглядят не слишком гостеприимно, да и холодно там. А вот кухня как раз то, что надо.
Он поднялся, шагнул к двери и запер ее на тяжелую задвижку. Повернувшись, он увидел ее обнаженной, стоявшей у огня. Ее кремовая плоть отражала темно-красные блики.
Первая их любовь походила на вспышку, на нечто такое, к чему они долго готовились, давно уже созрели для этого, но никак не могли осуществить. Жадно, без лишних слов и без долгих поцелуев, он взял ее, разрядив в нее все свои накопившиеся за последнее время тяготы и переживания. И она себя не сдерживала… Два года постоянного воздержания буквально обрушились на него ее неистовой жаждой наслаждения… Их первое слияние напоминало некую трапезу двух до дрожи в руках изголодавшихся людей. С той лишь разницей, что пищей для них стали тела друг друга… Позже, когда их ищущие руки сплелись, и тела вновь соединились, возникла нежность, ласки и обретение после поисков нового, лишь им одним необходимого чувства. Когда их страсти утихли после полного удовлетворения друг другом, они молча лежали рядом. Софья чувствовала наплывающее на нее состояние услады, покоя и умиротворенности. Будто закончились эти бесконечные скитания, потери и она вернулась к родному очагу.
– Почему? – спросил ее Роберт. – Почему я? Почему сейчас и здесь?
– Потому что ты привез меня сюда для этого, – отвечала она.
Радость мешала Софье говорить, она ясно сознавала, что принадлежала этому человеку полностью, без остатка, что возврата к прошлому нет и быть не может.
– Потому что я тебе нужна. Потому что впервые в жизни я действительно поняла значение слова «любовь». – Она вдруг ощутила, как он будто бы отпрянул от нее, хотя даже не пошевелился.
Ее слова, подобно горящим угольям, обжигали уши, раскаленными спицами входили в сердце. Как он старался забыться, избавиться от всего, изобретая самые разные способы бегства от себя, – недолгого, пусть даже на несколько дней, но муки и страдания не дремали, они ждали его. И опять судьба потешалась над ним. Ведь Софья преподнесла ему бесценный дар и именно тогда, когда он им воспользоваться не мог. Так как же быть? Ничего не оставалось, как отвернуться от дара Всевышнего…
– Софья, послушай меня. Я не могу… Я имею в виду, сейчас не могу, ведь все так… – Он замолчал, понимая, что слова сейчас бесполезны и неуместны.
Она не шелохнулась. Волны страсти и наслаждения откатились, оставили ее погибать на пустынном берегу. Я потеряла его, с внезапной отчетливостью, поняла Софья. Это пришедшее понимание боль внутри не утихомирило, а наоборот, делало ее нестерпимой. Я его потеряла, так никогда и не обретя. Разум ее всколыхнулся, и она поняла, все поняла до конца. До сих пор ей удавалось избегать наказания. Из-за нее погибли два человека, убийца ее дочери так и оставался в живых – да ведь это реки крови! Как она могла просто барахтаться в них и не утонуть? Когда-то она этого желала. Но, наверное, это было бы слишком просто. А вот теперь и начинается ад, маячивший раньше где-то там, далеко, за горизонтом… Потеря Роберта – расплата, наказание за грех, за пролитую ею кровь.
Он даже не появился на ее концертах в Кордове. Весь город собрался, чтобы посмотреть и послушать Цыганочку. Ее восторженно принимали, неистово аплодировали, но лишь один идальго Мендоза устранился от этого. На третье утро пребывания в городе она не имела даже и тех остатков гордости, которые способны были ее удержать в первые дни пребывания в Кордове. Она знала, что будет отвергнута, но сдаваться без борьбы она не привыкла.
Ставни на всех окнах дворца были закрыты, ворота заперты, на ее звонки, сколько она ни дергала за шнурок большого, медного колокола на воротах, так никто и не отвечал. Может быть он уехал? Да, но и тогда должна же оставаться в таком дворце хоть малочисленная прислуга? Софья шла вдоль этих стен, вспоминая прежние дни. На Калле Иудихос она остановилась как раз на том же месте, где много лет назад впервые столкнулась с Пабло Луисом. Ей показалось, что она его даже увидела… Его призрак решил навестить ее, она даже потрясла головой, желая отогнать его от себя, и он исчез.
Дверь, которую Софья искала, оставалась такой же, как и в те времена. Сомнений быть не могло, именно она вела в Патио де лос Наранхос. Она попыталась открыть ее, но дверь, конечно же, не поддалась. Продвигаясь по аллее, вдоль стены дальше, Софья обнаружила знак, оставленный тогда Фантой. Рядом появились и другие. Те цыгане, которые побывали здесь после них, оставили на знаке, нарисованном Фантой, три параллельных линии. Это говорило о том, что в этом дворце их считали за воров. Очевидно донья Кармен, разочаровавшись в снадобьях Фанты, отгоняла появлявшихся здесь цыган всем, что попадало ей под руку. Для Софьи предсказания Фанты тоже не сбылись. Ах, Фанта, Фанта, ты же обещала мне чудесное будущее. А вместо этого я теперь всего лишь шлюха и убийца, а тот единственный человек, которого я люблю, отвергает меня. Она обошла весь дворец и теперь стояла перед еще одной дверью и раздумывала звонить или нет. Но вдруг Софья заметила маленькую дверцу, предназначенную для пеших гостей. Эта дверца неожиданно открылась, и из нее вышел ребенок. Нет, это был не ребенок, а карлик. Он вытирал лицо носовым платком, а в его руках была сумка, в которой обычно носят книги.
– Я хочу видеть идальго, – без обиняков заявила ему она.
Он посмотрел на нее и довольно долго изучал ее, прежде чем ответить. Теперь она видела, что он плакал.
– Нет, сеньорита, идальго умер, – ответил он.
Софья в недоумении смотрела на него.
– Как умер, я же видела его три дня назад.
– Нет, нет. Он ходит, – продолжал карлик.
– Он дышит. Но он умер. Я не знаю, какое у вас к нему дело, сеньорита. Но Вы уж лучше идите. Вам здесь делать нечего, – он повернулся и посмотрел на ворота. – Живым здесь делать нечего. Это могила.
Когда он уходил, Софья смотрела ему вслед. Затем снова подбежала к воротам и стала в них колотить. Она колотила до тех пор, пока на ее руках не выступила кровь. Софья кричала, звала Роберта, пока хрип не сдавил ей горло. Ей даже показалось, что кто-то наверху стоит у окна, но все было напрасно… Через час Софья признала свое поражение и оставила дворец.
Какое-то время Роберт еще оставался сидеть возле бассейна, отражавшего апельсиновые деревья и слушая, как она его звала, как ее маленькие кулачки отчаянно молотили огромную толстую дверь. Когда он уже не смог больше выносить это, Роберт встал и отправился вглубь дворца.
Я люблю тебя. Какая простая фраза, сколько раз ее произносили мужчины и женщины с тех пор, как был сотворен этот мир. Я люблю тебя. Когда она впервые прошептала ему их, он с внезапной и болезненной ясностью осознал, что представляла собой его судьба. Его будущее представилось ему чем-то, не имевшим никакого содержания. Он будет ничем, никем, потому что он не мог никому и ничего дать. Да, эта красивая и восхитительная женщина любила его, и он вполне мог полюбить ее. Принять любовь Софьи, это значит предать все то, для чего он был рожден и даже то, что он разрушил и уничтожил. Принять любовь Софьи, вернуть ее, значило избегнуть своего нынешнего наказания, уйти от тех терзаний и мук, виновником которых он был сам и которые он обязан изведать до конца, в одиночку.
В ту ночь он побывал во многих комнатах дворца Мендоза. Ему казалось, что ее голос все еще преследует его. Еще долго ее крики стояли в его ушах. Роберт знал, что обречен слушать их вечно, что они никогда не оставят его в покое, что это был еще один припев в том хоре упреков, который поселился за этими древними стенами.
На лепном потолке главного обеденного зала висели две огромные люстры. Роберт стоял под ними и вспоминал Пабло Луиса. Потом подошел к окну и стал дергать за шелковые шнуры тяжелых расшитых гардин, испытывая их на прочность. Он оставил это занятие. Нет, искать забвения в небытии было актом трусости, вряд ли чем-нибудь отличавшимся от принятия любви Софьи.
Он побежал прочь из обеденного зала, тяжело стуча по полированному деревянному паркету, по пустым коридорам. На третьем этаже восточного крыла находилась длинная галерея. Стены были увешаны портретами его предков, давно почивших в бозе. Роберт смотрел на них. Он обливался потом, сердце его готово было выскочить, но он закрыл глаза, чуть подавшись назад, собрал всю свою энергию и обратил ее в крик. Он кричал так, как кричат от страшной, мучительной боли, он кричал и изгибался, словно кланялся чему-то, перед чем был виноват в самых страшных грехах и просил, умолял об искуплении.
– Перенесу, вытерплю! – кричал он. – Я виноват. Я не погибну! Пусть меня накажут – я вынесу!
Пастор колебался. Он не выпускал из своих костлявых старых пальцев перо, но имя свое не написал. Женщина ждала и не отрывала от него взгляда.
– Сеньорита, но ведь есть другие способы…
– Нет, теперь этих способов у меня нет.
Взгляд ее синих глаз был неподвижен. Их сейчас как бы подернула тень, след ее недавних мучений, но они оставались по-прежнему красивыми. И все же он не решался.
– Сделать то, о чем вы меня просите, значит совершить грех, – бормотал он. – Я не могу присягнуть тому, что является неправдой.
– Это не грех, а так, грешок, дон Лоренцо. И это должны сделать вы – ведь никто в этой деревеньке не может ни читать, ни писать. А вам поверят.
– Но я же совершу клятвопреступление.
– Об этом знаем только вы и я. – Софья наклонилась к нему.
– Две тысячи реалов, дон Лоренцо. Хватит на то, чтобы построить новую церковь и прорыть колодец, чтобы людям не приходилось за версту ходить к речке по воду. Ну, скажите на милость, где вы еще достанете на это две тысячи реалов? У кого?
– Нигде, – признался он. – Хорошо, я сделаю то, о чем вы просите.
Он уже дважды повторял это: в первый раз неделю назад, когда она впервые обратилась к нему, и сегодня утром, когда она принесла документ на подпись. И все же он никак не мог решиться. Сейчас пастор перечитывал бумагу еще раз.
«Я, Лоренцо Гонзалес Рудин, приходской священник деревни Энсинасола, провинции Андалузия настоящим подтверждаю факт, что женщина по имени Софья, или Гитанита родила в этой деревне сына двадцать девятого феврале года одна тысяча восемьсот четвертого. Этот мальчик был окрещен мною и наречен Рафаэлем Пабло Мендоза Софья в соответствии с законами Бога и Святой Церкви».
– Здесь все правда, за исключением даты, – напомнила она ему.
– За исключением даты, – согласился он.
Ее сын родился неделю назад, двадцать девятого июля 1806 года, но она настояла на том, чтоб свидетельство о рождении было выдано с датой на два года и пять месяцев раньше.
– И имя, – казалось он боится. – Может, вы не будете пользоваться именем столь знатного дома?
Софья встала.
– Вы это подписываете или нет, дон Лоренцо? Но решайте теперь, меня ждет экипаж. Если вы откажетесь, я найду другого священника, которому понадобятся две тысячи реалов.
И дон Лоренцо подписал свое имя маленькими, кривыми буковками, будто надеялся, что ангелы сверху не разберут.
Софья взяла документ и положила в кожаную сумочку, которую носила с собой и подала ему коричневатый замшевый мешочек с монетами.
– Спасибо, надеюсь, вы будете довольны вашей новой церковью, дон Лоренцо.
– Сеньорита, независимо от мотивов, склонивших вас к этому решению, я не хочу вдаваться в подробности, – это не мое дело, хочу лишь сказать вам, чтобы вы жили в согласии с Богом. С этим грехом, грехом в сердце вы не сможете жить.
– Нет, – сказала она, – смогу жить. Раскаяние наступит лишь тогда, когда мне настанет время с ним умирать. До свидания, дон Лоренцо.
Карета стояла у домика, где жил священник. Возница помог Софье сесть в карету и теперь ждал распоряжений.
– В Касерес, – сказала она ему. – Но осторожнее.
Она наклонилась к ребенку и отодвинула шелковое покрывало, закрывавшее лицо ребенка. Женщина, державшая ребенка, улыбнулась ей.
– Он все время спал, Роза? – Кормилица кивнула в ответ.
Она не могла говорить. Несколько лет назад деревня Энсинасола стала объектом нападения бандитов, они убили ее семью, а Розу изнасиловали и вырезали ей язык. От пережитого кошмара у беременной Розы случились роды, но ребенок прожил недолго. Она благодарила Бога, что именно так все случилось, В грудях у Розы сохранилось молоко, и она стала кормилицей. Как-то раз к Розе приехала одна состоятельная женщина и предложила ей стать кормилицей ее сына, которого она недавно произвела на свет. У этой доньи с голубыми глазами ребенок был, без сомнения, внебрачный, иначе, зачем вся эта таинственность. Впрочем, Розы это не касалось. Сейчас они уезжали в Касерес, подальше от этой деревеньки, где каждому было известно о ее позоре. Она еще раз улыбнулась и кивнула донье Софье. Экипаж выехал из деревни на широкую дорогу. Софья взяла ребенка к себе на руки. Подумать только – ему всего лишь месяц от роду, а уже красавчик. Я люблю тебя, мой маленький Рафаэль, люблю твой пушок на головке, твои синие глазки, которые когда-нибудь может, и превратятся в карие. Я рада, что не успела предохраниться. Ты мое сокровище. Ты вырастешь в уверенности, что твой отец умер еще до твоего рождения. Ты никогда не узнаешь боль, которую испытывает отвергаемый человек. Я дам тебе столько любви, сколько смогу. Я буду тебе и матерью, и отцом. Я вынуждена оставлять тебя часто и надолго, но ведь я должна зарабатывать нам на хлеб. Но я буду всегда заботиться о тебе до тех пор, пока в один прекрасный день ты не затребуешь свою часть наследства. И когда этот день настанет, ты будешь готов к нему, сын мой.
Карета наехала на выбоину, и ее сильно тряхнуло, ребенок чуть не выскользнул из ее рук, но она его удержала.
