11
С рассветом тусклый, унылый, темный пейзаж приобрел более четкие очертания. Экипажи с трудом пробивали себе дорогу в плотной желтоватой грязи, комьями облепившей колеса, лошадей и сами кареты. Почти неразличимые из-за завесы дождя, на горизонте появились контуры Севильи – цель долгой и утомительной поездки путников.
– Наше прибытие могло быть более торжественным, – произнес Пабло, но не один из его спутников не отозвался.
Софья куталась в накидку. Холод пробрал ее до костей. Сидя в карете между Пабло и Карлосом, она дрожала от сковавшего ее душу ощущения мрачного предчувствия. Ей не становилось теплее ни от сидящих по обе стороны от нее мужчин, ни от их любви, которой каждый из них стремился ее одарить.
Это холод смерти. Мысль эта возникла внезапно и поразила ее своей откровенностью. Кто-то на этой неделе умрет в Севилье. Может быть она? Ощущения ясности не было. Но смерть придет туда обязательно.
Пабло наклонился вперед и откинул бархатную штору на окне кареты: «Смотрите».
Карлос и Софья стали смотреть туда, куда указывал палец Пабло. Слева от них, на вершине холма, двигалась колонна людей в одеяниях, похожих на монашеские с опущенными на головы капюшонами. Каждый держал в руках оружие – толстую деревянную ручку с прикрепленными к ней кожаными плетеными косицами. До путников доносился свист, издаваемый этими плетками. Люди медленно шли гуськом, хлестая себя по плечам и спине.
– Флагелланты, – прошептал Карлос.
Спускавшееся с холма людское отчаяние исчезло за поворотом. В карете стояла скорбная тишина.
– Страстная неделя в ее средневековом проявлении, – вздохнув, прервал Пабло молчание. – Никогда их не понимал. Но, полагаю, Вам это не в диковинку.
Софья по-прежнему молчала, Карлос что-то невразумительно пробормотал по-цыгански.
«Неужели все это его не настораживает? – думала Софья. – Стоило нам оказаться втроем, как мы с Карлосом как в рот воды набрали! О, Более! И зачем только она с ними поехала? Так хотел Пабло».
– Софья, все будет чудесно, – уговаривал он ее. – Да перестань ты бояться этих цыган! – восклицал он. – Пока ты со мною, они тебя и пальцем не тронут. Это будет самая захватывающая коррида этого сезона, подумай сама. В Севилье страстная неделя, разве можно пропустить такое?
Пабло – как вновь родился. Любовь к Софье его изменила: находиться рядом с ней, восторгаться ею, тосковать по ней в ее отсутствие – все эти чувства он открывал для себя заново, а, вероятнее всего, что ему их испытывать не приходилось еще вовсе. Не легко приходилось Софье: быть рядом с двумя мужчинами, каждый из которых претендовал на ее любовь, на ее внимание, на ее душу и тело, и к каждому из них она была по-своему привязана…
В Севилье уже дожидался приготовленный к их приезду дом. Куда бы ни отправлялись Мендоза, дома их дожидались везде. Собственностью Мендоза этот дом не был. Он взят был лишь в аренду, объяснял Пабло.
– Один из местных грандов задолжал нам крупную сумму денег и никак не может с нами расплатиться. Поэтому, лишь услышав о нашем приезде, этот несчастный идальго покинул город, так как не в силах с нами ни жить вместе, ни даже дышать одним и тем же воздухом, – смеялся Пабло, – настолько невыносима мысль о долге идальго.
Дом был большим, красивым и весьма недурно обставлен.
– Я бы предпочел этот дом, чем возвращение мне денег, – ухмылялся Пабло. – Этот без реала за душой глупец ничего не понимает. Он и не догадывается, что всеми делами заправляет Роберт, а не я.
Софья позволила горничной снять с себя плащ. Как легко было для нее сейчас принимать такие услуги. За те десять месяцев пребывания у Пабло, она овладела всеми необходимыми навыками поведения богатой доньи, всем манерам и капризам привыкшей к богатству сеньоры.
Их ждали, и поэтому все было готово к их приезду. Софья поближе придвинулась к камину, к его потрескивавшему за решеткой огню. Она жадно выпила вино, предложенное лакеем.
– А ты не пойдешь с нами в ganaderia, дорогая?
– Нет, Пабло, наверное, нет, если ты не возражаешь.
– Нет, конечно. – Он взял ее руку и поднес к своим губам.
Она чувствовала на себе взгляд Карлоса, наблюдавшего за ними украдкой. Пабло, казалось, этого не замечал. Он вообще ничего не видел. Софья тоже делала вид, что все, как прежде, но изнутри исходила криком. Больше всего на свете она желала как-нибудь им задать вопрос:
– А о чем вы говорите, когда меня нет с вами?
– О многом, – ответил бы Пабло. – Без тебя мы говорим о корриде, быках. О том, о чем всегда беседуем.
Иногда даже она живо представляла себе эти импровизированные рассказы.
– У меня с ней всегда все очень быстро, – сообщил бы Карлос. – Я не люблю спать рядом с ней, как ты. Любовью с ней я занимаюсь когда угодно и где угодно. Посмотрел бы ты на нее тогда, Пабло. Послушал бы, как она стонет, кричит… А как извивается в моих руках – только я могу дать ей это. С тобой же она нежная, ласковая, а вот со мной – распалившаяся, страстная сука да и только.
Нет, сегодня ничего подобного обсуждаться ими не будет. Оба отправятся на ранчо посмотреть, как там быки и как их готовят к этому престижно-демонстративному убиению. Они будут тщательно осматривать всех животных, с которыми Карлос будет сражаться через три дня, сразу после окончания Страстной недели на пасхальном празднике. Они будут поглощены обсуждением тактики, выдержки, новых приемов, которые Карлос освоил, упражняясь с плащом. Вот только о ней говорить они не будут.
– Я останусь здесь, – сказала она. – Пабло, укутайся потеплее – на улице холодно.
Он улыбнулся ей и потрепал ее по щеке.
– Не беспокойся, маленькая, отдохни. Мы встретимся позже в церкви?
– Да, конечно.
Как и собор в Кордове, собор в Севилье около пяти столетий также служил мечетью. Его единственная башня, возведенная еще маврами, и дала название собору, которое знал каждый житель Севильи: Ла Гиральда. Собор граничил с районом, который когда-то занимали евреи. Сейчас район был известен как квартал Санта Круз.
В Ла Гиральда ей приходилось быть всего лишь несколько раз. Все ее прошлые Страстные недели относились ко времени ее пребывания в Триане. В ту пору обычно они преклоняли колена в церкви Святой Анны – Санта Анна. Сегодня обширное внутреннее пространство собора от лилово-черного траурного убранства казалось погруженным во мрак. Взгляд ее упал на массивные паланкины с водруженными на них огромными объемными изображениями святых – скоро их понесут по городу. Сейчас они, отодвинутые в дальний конец собора, ждали изможденных плеч кающихся грешников. Их застывшее, неподвижное ожидание впечатляло.
– Туда, – указал ей Карлос, после того, как нашел ее в толпе молящихся и, взяв ее за руку, куда-то повел. – Он тебя ждет.
Пальцы Карлоса впились ей в руку.
– Он что-нибудь сказал? – спросила Софья.
– Он много чего говорил, и все о быках. Я тебе уже устал рассказывать. Пока он ничего не подозревает.
– Карлос, мы не можем…
– Ш-ш-ш, не здесь. Пошли, он ждет.
Она последовала за ним туда, куда мимо алтаря он ее вел.
Объектом пересудов Пабло Мендоза не был, он был выше всего этого. Этому способствовало его огромное богатство с одной стороны, и его полное равнодушие к светской жизни с другой. Церковь, как и многие, была у Мендозы также в долгу. Едва ли даже сам епископ осмелился бы критиковать его образ жизни. И если кто-нибудь в Севилье и стал бы возмущаться тем, как этот горбатый дьявол расхаживает по городу со своей любовницей, то вряд ли отважился делать это публично.
Показалась процессия: впереди шли пасторы и епископы, облаченные в красное и сопровождаемые прислужниками в белом, которые несли распятье, обернутое в черное. Другие шествовали со свечами или размахивали кадильницами, источавшими клубы воскуренного, благоухавшего ладана. Они подошли к алтарю по двое, и каждая пара преклонила колени, затем они разделились и встали по обе стороны длинного клироса.
Когда месса закончилась, многочисленные представители высшего церковного общества, отбив положенное число поклонов тем, чья профессия состояла в вечной скорби о всеобщей греховности, сосредоточились около помостов, задрапированных бархатом и парчой. Босые, изможденные с непосильной ношей на плечах кающиеся, проклиная свои бесчисленные грехи, вынесли изображения святых на городские улицы.
Севилья всегда была оживленным городом – настоящий людской муравейник. Толпы страждущих, возжелавших прикоснуться к святыням, окружали процессию, но, завидев идальго рядом с ними, моментально убирались, уступая им дорогу. Пабло, Карлос и Софья добрались до площади Санта Мария ла Бланка тогда, когда часы ударили пять раз. В это время на Гранадскую дорогу выходила еще одна процессия. Около десятка матадоров, облаченных в праздничные одежды, несли изображение Эль Кристо де ла Салуд, покровителя всех тореро. Они несли его оттуда, где находилось его постоянное местопребывание, из небольшой деревушки Сан Бернардо. Карлос опустился на колени, когда процессия проходила мимо.
Снова появились флагелланты, избивавшие себя до крови, которая после каждого удара плетью выступала на их белых облачениях красными пятнами. К этому времени дождь прекратился и заходившее солнце окрашивало город в нежно-абрикосовый цвет.
Шествия и самоистязания продолжались всю ночь. Лежа подле Пабло, на широченной кровати отсутствующего гранда под пологом, укрепленным на четырех столбиках, Софья не спала до рассвета. Она слышала вопли кающихся с улицы и думала о своем.
Она тоже была кающейся грешницей. И почему она не могла ринуться в ночь и кричать, рыдать и говорить о своем горе в надежде, что и ее покаяние дойдет до небес?.. Она была и предательницей. Она не только изменила Пабло, но и предала свою дочь Сару. Вот уже второй год, как она не может отомстить убийце ее. Ведь она далее и не пыталась найти Пако. Стоило ей обрести временный покой, как ее ненависть утихла. А сейчас планы о мести потускнели перед совершенными ею прегрешениями. Где-то на улице мужской голос запел классическую санэту, показавшуюся Софье естественным излиянием религиозных чувств мятущейся души певца. Через открытое окно мелодия слышалась очень хорошо, и Софья внимала этому певцу до тех пор, пока голос не замер.
Процессии длились двое суток. Каждая проходила по предписанному маршруту, каждая имела свой кодекс правил, формировавшийся годами и ревниво соблюдавшийся гильдиями и братствами.
– Наконец-то все кончилось, – с облегчением отметил Пабло.
– Боже праведный, что за странный город. Непонятный город в безумной стране. Тебе известно, почему Эль Колон выбрал Севилью, а не Кадис в качестве центра своих дел? – обратился он к Софье.
Та отрицательно покачала головой.
– Потому что, – продолжал Пабло, – в 1492 году порт в Кадисе был переполнен судами, вывозившими евреев, которых их католическое величество высылало из страны. Мы обречены на крайности, дорогая. Наверное, – это часть нашего характера и прежде всего жителей Севильи. Рассказывали, что три флагелланта умерли, забили себя до смерти. Но таких фанатиков в Испании гораздо больше.
Софья кивнула. Она следила, как процессия терялась из виду, шествуя в направлении собора и затем она перевела взгляд в сторону Трианских холмов.
– Есть люди, которые обязаны просить у Бога прощения, – произнесла она.
Он увидел куда Софья смотрела.
– Но не тебе, – нежно проговорил он. – Забудь об этом, маленькая моя. Все кончилось, им уже не в чем тебя обвинять. И, кроме того, через несколько дней Пасха наступит. Хватит себя изводить, пришло время праздника. – Он взял ее руку в свою. – С тех пор, как у меня появилась ты, понял и я, что такое радость.
Очистив себя от греховной скверны, Севилья готова была вновь грешить и веселиться. Яркое солнце конца апреля светило над Плаза де Торос в Пасхальное воскресенье. Восторженные зрители вопили «оле!» каждому удачному пасу матадора Эль Севильяно – теперь он уже стал их собственностью. Эхо многократно повторяло крики обезумевшей толпы болельщиков. Карлос, взяв псевдоним Эль Севильяно, мгновенно превратился в их идола. «Оле!» – вновь раздались оглушительные вопли, когда после серии удачных и виртуозных «вероникас» он, завершая бой, исполнял превосходную «гаонеру».
– С каждым боем он становится все лучше и смелее, – бормотал довольный Пабло. – Бесстрашнее.
Будто с каждым выступлением жизнь для него теряла ценность, – мелькнуло в голове у Софьи. Она рассматривала толпу зрителей и ей иногда мерещились то Зокали, то Пако. Присмотревшись, она убеждалась, что это были не они. Да и окажись они здесь и, увидев Софью, они бы ее не узнали. Им и в голову бы не пришло, что женщина идальго-богача в сатиновом платье и шелковой шали – их бывшая Софья, которая пела так, как никто больше не мог. Но, паче чаяния случись такое, все равно они были бы бессильны что-либо предпринять. Аура богатства и привилегий, теперь ей дарованные, вознесли ее на недосягаемую для них высоту и оградили ее от них. Софья все это понимала, но, тем не менее, продолжала всматриваться в окружавших ее людей, как бы ища в них фрагменты канувшего в небытие ее кошмарного прошлого.
В очередной раз Карлос на окровавленном песке арены убил очередного быка, и под неистовый рев толпы президент корриды вручил ему только что отрезанные бычьи уши – знак признания его бесстрашия и мастерства.
– Ты должен решить сейчас, – сказала Мария. – Ты не имеешь права на выжидательную позицию или нейтралитет.
– Почему? – Роберт нежно поглаживал ее волосы и слушал майскую песню сверчков за окном.
Да, эта женщина, без сомнения, его удовлетворяла. Она не была такой ограниченной и одержимой, каким был брат Илия. Роберт начинал понимать, что преданность Марии Ортеги демократическим ценностям была ничем иным, как преклонением перед властью, но никакая не жажда равенства и всеобщей справедливости. Ему было легко с этой женщиной, в которой не было и следа слепой преданности или фанатизма и которой доставляло удовольствие находиться вблизи трона – это наделяло ее своеобразным, присущим лишь ей, шармом, а его – чувством постоянной новизны в эти семь месяцев, прошедших с начала их связи. Он не любил ее, но хорошо понимал. Бывали минуты, когда беседа с нею доставляла ему такую радость и наслаждение, сравнимые лишь с минутами близости в постели.
– Ты думаешь, что если Амьенский мир нарушен, то что-нибудь изменится или уже изменилось? – спросил Роберт.
– Конечно, изменилось. Англичане отказались уйти с Мальты и объявили войну Франции. Наполеон с полным на то основанием решил, что теперь Англия – это враг и останется таковой до тех пор, пока он ее не завоюет.
– Спасибо, что ты хоть объяснила мне, что к чему, – мрачно высказался Роберт. – А то ведь я никогда в политике не разбирался, можешь себе представить.
– Не надо меня дразнить, ты – Мендоза и все отлично понимаешь.
– А кто ты? Почему ты мне никогда и ничего о себе не рассказываешь, Мария. Что же это за такие Ортега, которые предоставили тебе полную свободу действий, разрешили делать то, что тебе заблагорассудится?
– Никто мне не предоставлял никакой свободы. Я сама ее себе предоставила, Роберт. Мне казалось, что ты это понимаешь.
– Может быть. – Он с хрустом раздавил миндальный орех, достал ядро и медленно стал жевать. – Но ты так и не ответила на мой вопрос. Кто же был виновником того, что ты появилась на свет? У тебя же должны быть хоть какие-нибудь родители?
– Конечно, были. Их нет в живых, ни матери, ни отца. Моя семья из Барселоны, с севера. Я их годами не видела.
Он уже готов был спросить ее, сколько же лет ты их не видела, но поостерегся. У него появилось такое чувство, что если он ее об этом спросит, то она выцарапает ему глаза. Он догадывался, что ей далеко за тридцать лет – эдак тридцать пять или семь. Она призналась ему, что побывала замужем, но распространяться об этой стороне своей жизни не стала. Кроме того, она затронула еще одну и весьма существенную деталь.
– Тебе еще должно быть кое-что известно – я не могу иметь детей.
Следовательно, ее муженек, кем бы он ни был, судя по всему, мог спокойно отпустить ее на все четыре стороны в эту свободную жизнь и вряд ли об этом сожалеть. Ему же без обиняков заявили, что он может не опасаться внебрачных детей. Все это выглядело в высшей степени привлекательно, просто превосходно, если бы только она не продолжала бы вытягивать из него это пресловутое решение.
Роберт не собирался принимать никаких решений. В той степени, в какой это касалось его, здесь вообще нельзя принимать ничего. Ему следовало обождать и посмотреть, как будут развиваться события. Наполеон распространил свою власть на Швейцарию и Италию и теперь создавал обширные лагеря и крупные арсеналы в Булони, Кале, Дюнкерке, Остенде. Намерения свои он ни от кого не скрывал, он собирался захватить Англию, как утверждала Мария. Но для этого ему необходимо изловчиться и переправить войска и снаряжение через канал, а Эддингтон уже уполномочил Нельсона уничтожить любое французское судно. Сейчас надо было выжидать.
Мария все еще с чем-то без умолку болтала. Он прекратил свои умствования и повернулся к ней.
– Ради всего святого, женщина, прекрати трепать языком. Я что, явился сюда посреди ночи, на это несчастное ранчо у черта на куличках для того, чтобы ты меня изводила разговорами?
Когда он говорил, то улыбался и она не принимала его слова всерьез. Она обняла его за шею и подставила губы для поцелуя. Он медленно овладел ею, роскошествуя в блаженном наслаждении, в которое она его погрузила и, хвала Богу, ему не надо было заботиться ни о каких жутких шелковых противозачаточных футлярах.
Неделей позже донья Мария послала к нему гонца с посланием, состоящим лишь из одного слова: «Приезжай». Случай был необычный. Никаких приказаний ему никогда не давалось. Он появлялся на ранчо, повинуясь только своим желаниям и влечениям и когда это ему было удобно, а она всегда ждала его и была ему рада. Он решил все-таки выполнить этот ее приказ. Могло статься, что речь идет о чем-то очень важном. Ну, а если его решили разыграть, то он сумеет этому положить конец. Но в тот момент, когда он уже отдавал поводья слуге, Роберт понял, что она не одна дожидается его. Возле дома стояла незнакомая ему карета.
– Роберт, эти люди хотят поговорить с тобой. Хавьера ты уже знаешь, а другой господин, это….
– Разрешите мне отрекомендоваться как Маноло, дон Роберт. Мужчина, так бесцеремонно прервавший Марию, щелкнул каблуками и поклонился. На нем был одет коричневато-серый сюртук и коричневые сатиновые штаны до колен. Сразу бросалось в глаза, что эта одежда ему не шла. На его приземистой, мускулистой фигуре этот наряд выглядел «как бы с чужого плеча».
«Симпатичный. Уж не педераст ли?» – мелькнуло у Роберта в голове. Он мог поспорить на что угодно, что обычным нарядом этого Маноло, была военная форма, неважно какого полка. Мария принялась хлопотать, разливая всем шерри. Роберт взял себе бокал и, пригубив его, молча продолжал ждать. Он чувствовал, что Хавьер пытается определить, что у Роберта на уме.
– Значит, Вы меня перехитрили, – первое, что сказал мэр.
Роберт улыбнулся.
– Я не вполне уразумел как и когда, но все равно, очень приятно слышать подобное признание.
Хавьер улыбнулся тоже.
– Вы, дон Роберт, взяли под свою опеку то, что я считал во всех отношениях подвластным и подконтрольным лишь мне. Выяснилось, что Вы непрочь побыть и троянским конем.
– Ну что вы, куда мне тягаться с целой армией греков. Забавно, а я и не понимал, думал, что я – рыцарь-одиночка.
– Роберт! – резко оборвала его Мария.
Он быстро повернулся к ней. В его глазах блеснул предупредительный огонь, и она моментально отвела глаза, неожиданно присмирев от такого взгляда.
– Может быть сразу перейдем к делу? – предложил Роберт. – Итак, вы хотели видеть меня, джентльмены, но по какому поводу?
– По поводу тридцати миллионов реалов, – тихо пояснил Маноло.
– Правда? Это большие деньги.
– Это именно та сумма, которую дом Мендоза согласился дать взаймы королю Испании не позже, чем через два месяца, – сказал Хавьер. – И, несмотря на то, что Мария предпринимала попытки к тому, чтобы это не случилось и мои ухищрения, направленные на то же, Вам удалось переправить деньги из Англии в Кадис. Теперь эта сумма находится во дворце Мендоза и ждет, пока Вы решите передать ее тому, кому обещано.
– Должен сказать, что ваши шпионы знают свое дело, – признал Роберт. – Но особых секретов из своих передвижений я никогда не делал и не делаю.
– Не делаете, это верно, – согласился Маноло. – Это придало всему делу очень интересное направление.
– Мендоза редко держат под спудом свои намерения, сеньор.
Хавьер вновь наполнил хересом свой стакан.
– Мне кажется, в английском языке есть такое выражение: «бряцать оружием», или нечто подобное, – как бы задал вопрос Хавьер.
– Да, мне знакомо это выражение. – Роберт налил себе немного хереса и снова принял вид человека, который ждет, когда ему начнут задавать вопросы.
Маноло откашлялся.
– Позвольте, я должен внести ясность, Хавьер и Мария предпринимали отчаянные попытки, действуя из патриотических соображений, помешать Чарльзу IV воспользоваться помощью Мендоза.
– Чарльзу, который является полноправным королем Испании, я правильно вас понял? – прервал его рассуждения Роберт.
– Верно, полноправным королем. Это также очевидно, как и то, что Мария Луиза является полноправной королевой Испании. Дон Роберт, и нам и вам необходимо признать тот факт, что все испанцы объединены одним желанием: чтобы стране лучше жилось. Вся загвоздка в том, кто и что считает лучшим для нации и каким способом это лучше достигается.
– Очень хорошо, я это принимаю во внимание. И, несмотря на то, что я не испанец, тем не менее, я желаю лучшего вашей стране. У меня нет никакой затаенной вражды по отношению к Испании, дон Маноло. Но почему, позвольте вас спросить, я должен нарушать обещание, данное моим домом законному правителю Испании? Я осмелюсь предположить, что именно это вы мне предлагаете.
– Не совсем так, – покачал головой Хавьер. – Мы просим Вас о том, чтобы Вы несколько затянули выполнение вашего обязательства. И, по возможности, послали бы эти тридцать миллионов реалов через какого-нибудь посредника, вместо того, чтобы посылать их самому.
– Что за посредника вы имеете в виду, Первого Консула по вопросам жизненных интересов Франции?
– Наполеон скоро станет императором Франции, – негромко произнесла Мария. – У меня есть сведения из надежных источников.
– Мило, – Роберт поднял свой бокал. – Джентльмены, я решил сделаться королем Кордовы, а может и всей Андалузии. В силу того, что, как мне кажется, любой, кто этого пожелает, может объявить себя королевской особой. А я не вижу причин, которые мешали бы сделать это и мне. Итак, милости прошу к моему двору!
– Вы просто издеваетесь над нами, дон Роберт, – Маноло говорил тихим голосом, пытаясь вразумить этого непонятливого англичанина. – Мы ведь говорим здесь о серьезных вещах, о том, что нас так волнует и беспокоит. Чарльз IV – это круглый дурак и инфант Фердинанд ничем не лучше. Королева, да благословит ее Господь, это единственный член королевской семьи, пригодный для того, чтобы управлять Испанией и она нуждается в том, чтобы ее супруг был достоин ее.
– Ах, вот кто это был!
Маноло состоял при дворе в незначительном чине. Его настоящее имя – Мануэль. Точно! Это был Мануэль де Годой, королевский гвардеец и, по слухам, любовник Марии Луизы. Оказывается, он был непрочь забраться и повыше. Роберт не позволил выражению своего лица показать, что он догадался, кто такой Маноло.
– Хорошо, давайте говорить серьезно. Что вы ждете от меня?
– Отложите предоставление денег Чарльзу, – снова повторил Хавьер. – И обдумайте возможность более осмысленного вложения ваших тридцати миллионов, что, кстати, будет сулить огромную выгоду вашему дому, а это не исключается.
– Что вы называете огромной выгодой?
Маноло снова откашлялся.
– Предоставление дому Мендоза права основать Испанский национальный Банк.
Боженька всемилостивый! Этим куском едва не поперхнулся Доминго, пытаясь проглотить его целиком. Это же было право контролировать все грузы золота и серебра из колоний, выпускать банкноты в качестве платежных средств…
– Интересная деталь, – негромко произнес Роберт, – ну, а кто же может предоставить такое особое право?
– Правитель Испании, – ответил на этот вопрос Маноло. – Он лишь подпишет этот декрет и дело будет сделано… Он вынужден будет так поступить. Дон Роберт, и Вы, и я – мы оба понимаем, что именно так дела и делаются.
– М-да, вероятно, – ответил Роберт после недолгого молчания.
– Что вероятно? – пожелал внести ясность Хавьер. – Вероятно, все будет происходить так, как вы здесь описываете.
Роберт осторожно поставил свой пустой бокал на стол.
– До того, как деньги должны будут отправиться в Мадрид, остается сорок дней. Может быть, есть смысл подождать, что произойдет за это время? Ну а теперь, донья Мария, джентльмены, всем доброй ночи! Спасибо за интересную беседу!
После возвращения в Мадрид, Софья много времени проводила в домике у Пуэрто де Толедо. Пабло купил его у Хавьера и отдал ей право пользоваться им. В это июньское воскресенье она сидела за туалетным столиком и наводила красоту к предстоявшей в этот день корриде, которая должна была начаться через несколько часов. Платье из розового шелка, в котором она собиралась выйти, уже висело на двери шкафа. Сейчас она надевала уже пятую юбку. Софья рассматривала себя в зеркало: ее грудь имела идеальную форму, прекрасно выглядели и волосы, она подняла руки и поправляла свою прическу. Лежа на кровати, Пабло не отрывал от нее восхищенного взгляда.
– Мне приятно смотреть на твое бесстыдство, – тихо произнес он.
Сначала она не поняла, о чем он говорил.
– Ах, вот оно что, ты про это? – спросила она, взяв в руки свои груди и, повернувшись к нему, рассмеялась. – Цыганки приучены не стесняться того, что выше талии.
– Тогда мне доставляет удовольствие, что ты в чем-то осталась цыганкой. Цыганочка моя, – он сделал паузу. – Софья, я кое о чем хочу тебя спросить.
Ее сердце учащенно забилось. Не было дня, чтобы она не ждала, когда он, наконец, предъявит ей свое обвинение и она не в силах будет отвести его от себя или что-то отрицать. Но Софья не чувствовала, чтобы он сейчас сердился. Скорее наоборот, он был смущен.
– Что ты хочешь спросишь меня? – Софья нагнулась к нему и нежно прикоснулась к его щеке губами. – Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.
– Я способен стать отцом?
Она отпрянула в недоумении.
– Нет… то есть, я не знаю… А почему ты об этом спрашиваешь?..
– Дело не в тебе, ты уже имела дочь. Мне кажется, что если я способен любить тебя, то смогу и оплодотворить, но, видимо, что-то не так, потому что… Все дело во мне, ты не беременеешь от меня, а ведь мы живем уже год.
Софья отвернулась и принялась нервно теребить серебряную щеточку, лежащую на ее туалетном столике.
– Ты хочешь ребенка, Пабло? Внебрачного ребенка?
– Нет, внебрачного не хочу.
– Но ведь он обречен быть внебрачным.
– Нет, если мы поженимся.
Несколько секунд она была не в состоянии ответить ему.
– Я уже замужем, и ты об этом знаешь, – наконец ответила Софья. – Я до сих пор жена Пако. Мы венчались в церкви Сайта Анна. Это брак, освященный церковью, – в ее голосе звучала горечь.
– Это можно уладить. Все дело не в цыгане по имени Пако, все дело во мне.
Софья покачала головой.
– Нет, Пабло, не в тебе. Мне и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день ты этого захочешь. Я над этим никогда не думала и поэтому не хотела беременности, будучи уверенной в том, что тебе это ни к чему.
Теперь настала его очередь застыть в недоумении.
– Как ты могла пойти на такое?
– Ну, это не очень сложно. Женщины в таборе знают, какие травы помогают в этом.
– Но это же убийство! То же самое, в чем тебя обвиняли там, я имею в виду случай с твоей дочерью.
– Избавляться от ребенка во чреве или после его рождения – да, это убийство. И кстати, вразрез с законом цыган. Только чужачки домогались у нас трав, которые приводят к выкидышу. Но получали они от нас лишь порубленную петрушку, слегка приправленную другими травами, чтобы не смогли распознать. Но существует много способов оставаться бесплодной столько, сколько потребуется: есть растения, которые позволяют женщине не иметь ребенка. Это наш закон не запрещает.
– А закон церкви запрещает, – жестко произнес Пабло.
– Я думала, что делаю так, как ты хотел, Пабло. И если, я огорчила тебя, то очень сожалею об этом. – Софья ни о чем не сожалела.
Как можно было родить ребенка и не знать от кого он? От Пабло или от Карлоса? Если бы рожденный младенец имел светлые волосы и серые глаза, что тогда? Как бы на это посмотрел Пабло? Нет, родить было рискованно.
– Не верю я, чтобы ты сожалела об этом. – Он поднялся с кровати и подошел к ней, глядя в ее отражение в зеркале. – Посмотри сначала на себя, а потом на меня. Зачем тебе ребенок с такой же отметиной, которая лежит на его отце?
Он опять отвернулся от нее.
– Какой же я дурак. Иногда я убеждал себя в том, что ты действительно привязана ко мне, но потом понял в чем, оказывается, дело.
Софья вскочила.
– Пабло, не говори этого! Это неправда. Я привязана к тебе, действительно привязана. Я всегда видела в тебе мужчину и только мужчину, а не твои изъяны. Ты должен верить мне. Куда ты?.. Не уходи… Пожалуйста…
Он захлопнул за собой дверь, прежде чем она успела ему договорить до конца свои мысли.
Минут через двадцать в комнату постучалась Хуана. Софья, полуодетая, так и осталась сидеть за туалетным столиком.
– Донья Софья, к вам матадор.
Она вздрогнула и почувствовала, как по телу прошел озноб. Подумаешь о дьяволе, часто говорила Фанта, и увидишь его хвост.
– Скажи ему, чтобы обождал в патио, я сейчас выйду. – Софья вытерла слезы и припудрила лицо.
Затем взглянула на розовое платье, но вспомнив, что она без корсета, так как у нее не было времени, чтобы надеть его, решила лишь накинуть поверх юбок платье из желтого сатина. Слегка затянув на нем пояс, она прихватила с собой еще и черный лакированный веер. Софья была на удивление спокойна, и она с удовлетворением отметила, что у нее не дрожат руки, хотя недавний разговор с Пабло ее сильно встревожил. В патио она вышла в весьма решительном настроении.
Карлос ждал ее у покрытых розовыми цветами олеандров посреди внутреннего дворика. Облачения тореадора на нем еще не было.
– Что тебе нужно здесь? – спросила Софья. – И почему ты не одет для корриды?
– Я искал Пабло. Кое-какие осложнения с быками. Те, которых мы вчера смотрели на ранчо, не прибыли. Вместо них прислали других.
– Его здесь нет и Хуана должна была сказать тебе об этом.
– Она и сказала.
– Тогда почему ты не ищешь его в другом месте?
Он шагнул вперед и коснулся рукой ее плеча, его пальцы скользнули ниже и теперь лежали на ее груди.
– Я хотел видеть тебя. Не отталкивай меня, Софья, пожалуйста… Что случилось?
– У меня вышел спор с Пабло.
Его глаза сузились.
– О чем вы спорили с ним?
– Не о том, о чем ты думаешь. Пабло хочет жениться на мне.
– Ты не можешь выйти за него! – злобно прорычал он. – Я этого не допущу. Кроме того ты уже замужем.
– Мне это известно. Он говорит, что все может устроить.
– Как это «устроить»?
– Не знаю как. Видимо, богатство Мендоза все может сделать. Они могут купить все, что хочешь, так почему бы не купить и расторжение брака?
Он попытался ее обнять, но Софья оттолкнула его.
– Не смей, среди бела дня, дурачок. Хуана может заметить.
– Проклятая Хуана. Может она шпионит для Пабло, как ты думаешь? Может быть, ему уже все известно? Может он играет с нами, как кошка с мышкой. Софья, давай убежим. Бросим все и убежим. Как эта мерзкая жизнь может продолжаться и дальше?
– Пабло не шпионит за мной, он мне верит. Именно это приводит меня в ужас, именно поэтому я никуда не убегу.
Она обмахивалась веером. Летняя жара была невыносимой, даже в тени олеандров нельзя было стоять.
– Он хочет ребенка.
– Боже мой, ну зачем тебе так пытать меня? Ты не можешь родить от него – подумай, что это будет за ребенок?
– Нет, рожать от него я не собираюсь. – Говорила она это холодным, бесстрастным голосом уверенной в себе женщины.
Софья удивлялась себе: как, произнося эти слова, она не провалилась сквозь землю. Но сказать нужно было все, все до конца.
– Я кое-что решила для себя. Я не собиралась тебе говорить об этом сейчас, до корриды, но раз ты здесь, то скажу.
– Что ты мне скажешь?
– Что я решила с этим покончить!
– Я ничего не понимаю?
– Нет, понимаешь. Вот ты, а вот я – и между нами все кончено. Я не могу больше обманывать Пабло, как раньше. Уходи, Карлос. И не возвращайся. Во всяком случае, не возвращайся без Пабло.
– Вот как, – тихо сказал он. – Горбун, видите ли, предложил Вам руку и сердце, а мне, стало быть, отставка.
– Это ничего не имеет общего с тем, что думаешь ты. Я еще не знаю, выйду ли я замуж за него или нет. Я вот что хочу сказать: у меня нет сил продолжать жить в постоянном страхе и видеть и чувствовать боль, которая исходит от тебя.
– А мне не больно?
– Я в этом не виновата, Карлос.
– Нет, виновата. С тех пор, как я выволок тебя из ада Мухегорды, ты стала для меня смыслом жизни. Ты в долгу у меня, Софья. Ты обязана мне жизнью.
– Нет! – закричала Софья. – Нет! И не смей этого больше говорить! Я сыта этим по горло, Карлос. Меня достаточно побили этой палкой. Уходи отсюда. Уходи, ради Христа, уходи. Нет в Испании женщины, которая не обожала бы тебя. Тебя осыпают цветами, они тебе готовы ноги целовать. Вооружись этими преимуществами матадора, иди и найди себе такую, которая не будет страдать от ненависти к тебе и себе каждый раз, когда ты к ней будешь прикасаться.
Он бросился к ней, выхватил у нее веер и швырнул его через весь дворик.
– Оставь меня. Ты что, с ума сошел? Я закричу…
Карлос размахнулся и ударил ее по лицу – один раз, другой, третий… Теперь он ее бил по-настоящему, не так как тогда, в первую ночь, несколько месяцев назад. Софья опустилась на каменный пол, не устояв на ногах. Она всхлипывала, не могла ни говорить, ни кричать. Ее желтое одеяние распахнулось, обнажив грудь.
– Цыгане имеют обыкновение бить своих женщин, мне это говорили.
– Это что, такой обычай?
Софья подняла залитое слезами лицо. Возле куста жасмина стоял Пабло, его черное одеяние выделялось на ярко-зеленом фоне листвы и белых цветов. Все случившееся здесь отражалось в его разгневанном взгляде.
– Нет, – прошептала Софья, – это не то, что ты думаешь. Карлос и я, мы знакомы с детства. Это не из-за тебя…
– Хватит, – голос Пабло звучал как обычно. Кричали лишь его глаза. – Хватит лгать, Софья, довольно с нас лжи. Больше в ней нет необходимости. Странно, но иногда избиение – большая измена, чем постель.
Он повернулся к матадору.
– Карлос, тебе надо одеться для корриды; меньше, чем через час, тебя будут ждать на арене. Если ты не поспешишь, у тебя не останется времени, чтобы помолиться. – Он снова посмотрел на Софью. – Прошу прощения за то, что побеспокоил тебя. Я лишь вернулся, чтобы сказать, что сожалею о том, что мы поссорились, и хотел пригласить пойти со мной на Плаза де Майор посмотреть, как Карлос одержит еще одну великолепную победу. Все не так уж и плохо, верно? Досадно, правда, и печально… И многое говорит о том, каким болваном я был.
Идальго не мог не присутствовать. Он стоял на своем обычном месте у барьера. Вокруг толпа зрителей громко приветствовала момент открытия ворот и выхода первого быка сегодняшней корриды.
Это было не то животное, которое ожидал увидеть Пабло. Этот бык был красного цвета с длинными, ассиметрично расположенными рогами. Небольшая стрелка на холке говорила о том, что этот бык поступил с того ранчо, как и было предусмотрено, но его они для корриды не выбирали. И первая атака красного быка показалась зрителям какой-то непонятной: атакуя, бык как-то увиливал от тореро, куда-то отклонялся.
Толпа сразу почувствовала, что здесь что-то не то. Стон восторженных криков поубавился, в нем послышались нотки озабоченности, разочарования. Пабло, глубоко вздохнув, ощутил прилив радостной агрессивности и одновременно с ней неожиданного отчаянья. Он во внезапном прозрении вдруг понял, что сегодня должно произойти.
Карлос стоял у дверцы барьера, предназначенной для матадоров. Его самый преданный ассистент, человек, которого Пабло нашел для него в самом начале его тренировок четыре года назад, вышел на арену и пытался плащом разъярить быка. Это давало возможность тореро присмотреться к быку со стороны, заметить какие-то особые его привычки и уловки.
Выходи, матадор, повторял про себя Пабло. Выйди и взгляни, что тебя ждет. Обычно он не мог без дрожи смотреть на первые пасы Карлоса. У него всегда было такое чувство, будто это он сам своей кривой рукой держал плащ, и это он, Пабло, вызывал крики восхищения толпы, и что он глотал сладкий яд опасности и жаждал крови быка и пьянящей победы. Сегодня же, наоборот, его тело начинала бить дрожь, когда бросался в атаку бык. Сегодня Пабло хотел быть не матадором, а быком.
Посмотри на меня, матадор. Неужели ты не видишь, как я тебя презираю? Я даже не хочу убивать тебя, когда ты исполняешь свои знаменитые маневры. Я лишу тебя чести погибнуть в момент, когда тобой восхищаются, когда ты на вершине славы. Я сделаю это, когда ты просто задумаешь пройти мимо меня. Ты отослал бандерильеро и решил сам потешиться, воткнув в меня бандерильи. Это все от того, что сегодня ты обезумел от радости. Сегодня тебя занимает другое: как ловко ты обвел вокруг пальца этого горбуна, этого глупца и теперь эта женщина твоя. Но тебе не суждено жить и наслаждаться ею, матадор. Знай, что когда ты будешь атаковать меня с тыла, я поверну голову, тряхну ею и подниму тебя на рога. И вот мои рога у тебя в животе, матадор. И когда я встряхну тебя на них, они достанут тебе до сердца.
Двадцать минут спустя, кто-то вспомнил, что здесь должен быть идальго, его покровитель и ближайший друг и побежали его искать. Идальго стоял на своем обычном месте, у арены и рыдал так, будто оплакивал конец и своей жизни.
Его слуга обнаружил Луиса Пабло Мендозу на следующее утро, висящим на люстре в своей спальне. Это было в особняке Мендоза на Калле дель Кампо. Он был одет в наряд матадора, цвета бордосского вина с золотом. При жизни видеть его в таком одеянии никому не приходилось. По всей вероятности, он был сшит для него давно и в глубокой тайне. Костюм матадора был изготовлен специально для него, его покрой был приспособлен и к его горбу и к его усохшей руке.
