Тетя Ребекка слегла в феврале 1776 года и умерла от застоя в легких так же тихо и спокойно, как и прожила жизнь.

Спустя месяц после похорон Джон Генри Райленд встретился с племянницей наедине в своем кабинете.

– Феба, дорогая, не хотелось до этого дня беспокоить тебя, но, – он нежно взял ее за руку, – нам следует поговорить о твоем будущем: тебе, конечно, известно, что пока я жив, твой дом здесь, в Райленде; ты также знаешь мое мнение о недопустимости вынужденной женской зависимости – не вижу препятствий к тому, чтобы женщины, обладающие не меньшим умом, чем мужчины, могли выбрать свой жизненный путь. Захочешь выйти замуж – будет более чем достаточное приданое; такая же сумма перейдет в твою собственность, если останешься незамужней и посвятишь свою жизнь учебе, – это наследство, оставшееся от отца.

– Дядя Джон Генри, – упрекнула его Феба со слезами в прекрасных темных глазах, – мне известно, что отец умер в долгах.

– Наследство, о котором идет речь, – объяснил Джон Генри с чувством собственного достоинства, – составлялось в форме обещания твоему отцу и в благодарность Ребекке за замену моей дочери матери.

Рассерженная Феба отправилась на поиски кузины Шошанны и нашла ее в кухне, готовившей лекарственные пилюли для домашней аптечки.

– Дядя дал понять, – заговорила она по-немецки, чтобы повариха, экономка миссис Грей и молодая служанка Нелли не поняли ее, – что отец обеспечил меня большим наследством.

Шошанна невинно посмотрела на нее.

– Какой прекрасный сюрприз!

– Действительно, Шошанна! – Кузина легко перешла на французский, на котором ей легче было ругаться. – За какую простушку ты меня принимаешь? У отца не было денег. Это ты сказала дяде, что я чувствую неуверенность в своем будущем, и вы двое спланировали это вместе.

– Ну и что, даже если и так? – тоже на французском ответила Шошанна.

– Ну, я… я…

– Вот что скажу тебе, дурочка, – ласково объяснила Шошанна, – мы – одна семья, и твоя африканская гордость здесь не к месту.

– Моя… – Не найдя нужных слов ни на одном из известных ей языков, Феба схватила горсть пилюль из ящика и бросила прямо в кузину.

Шошанна ответила тем же.

Напрасно повариха и миссис Грей громко призывали их опомниться, а Нелли, не привыкшая к такому поведению, смотрела на происходящее широко открытыми глазами. Поединок на пилюлях принял серьезный характер и длился до тех пор, пока они не иссякли, после чего воюющие стороны, смеясь, выбежали из кухни, чтобы сменить замасленные платья и причесать волосы.

– Мы уже никогда не будем такими молодыми и глупыми, – сказала Феба после этой схватки, и Шошанна согласилась с ней.

И действительно, в 1776 году, хотели они этого или нет, но почти все жители Нью-Джерси оказались втянутыми в настоящую войну, Происходившую в их стране и даже в их собственном поместье, и больше нельзя было занимать нейтральную позицию, предстояло решить, чью сторону принять в этой борьбе.

Шошанна заняла позицию горячего бунтовщика, а Феба упорно сопротивлялась.

– Хочу подчеркнуть, – однажды в конце августа объявила старшая из девушек, показывая на текст декларации независимости Америки, которую они только что вместе прочитали, – что в соответствии с этим документом свобода раздается в очень ограниченном количестве.

– В нашем несовершенном мире, – спокойно ответила Шошанна, – эта почти совершенная декларация направлена на выполнение задач только одной группы – свободных белых людей. Затем, когда будет завоевана наша свобода от Британии, новые американцы поставят цель добиться ее и для всех остальных соотечественников, – она улыбнулась Фебе, – и соотечественниц тоже.

Феба недоверчиво покачала головой.

– Ты действительно думаешь, что это возможно?

– Английская тирания привела к восстанию американцев, а когда победим внешних врагов, вплотную займемся внутренними проблемами.

Более чем год назад штат Нью-Джерси подвергался нашествию обеих армий по очереди, однако к осени 1776 года войска Вашингтона оказались разбросанными британской армией по всему штату, их произвол против гражданского населения превратил даже равнодушных либералов в пламенных повстанцев. Трое обитателей Райленд-Холла были едины в своей политической позиции, и Джон Генри Райленд запретил дочери и племяннице выезжать в город: ни положение в обществе, ни знатность не могли гарантировать безопасности.

Однажды Джон Генри вызвал Шошанну в библиотеку.

– Хочу сказать тебе кое-что, дорогая, это больше касается тебя, нежели Фебы.

– Да, папа?

– Понимаешь ли, – спросил ее Джон Генри, – что теперь, когда всем известно о наших взглядах, Райленд-Холл в случае победы британцев может быть конфискован?

– Да, папа, – спокойно ответила она. – Понимаю.

– Однако вы не останетесь без средств – ни ты, ни Феба. Часть денег вложено в дело за границей, и они будут в сохранности, если, конечно, весь мир не сойдет с ума и не окажется втянутым в войну. Тем не менее жизнь, насколько мы ее знаем… – Он выразительно пожал плечами.

– Все нормально, отец, – успокоила его Шошанна. – Риск – благородное дело. – Она посмотрела вокруг. – Боюсь только одного, – призналась дочь дрогнувшим голосом, – потерять Райленд, а еще больше, – ее голос окреп, – потерять Америку. – Она вскочила со стула и подбежала к отцу, чтобы поцеловать его. – Так как, – подытожила она смеясь, – немыслимо представить себе такую потерю, давай больше никогда не думать об этом.

В ноябре, после падения форта Ли, Вашингтон отступил в Ньюарк с небольшим войском, не превышающим четверти от всей его численности. Тысяча солдат разместилась в Брансуике и в Равэе, чтобы не допустить высадки десанта британцев. Остальная, лучшая, часть армии находилась в северной части Нью-Йорка, охраняя примыкающее к Гудзону плоскогорье.

Американская армия, массированным ударом прорвав оборону, ослабила угрозу британцев и их наемников. Шошанне и Фебе отец разрешил съездить в Ньюарк, и сам он, отложив в сторону любимые книги, поехал с ними, взяв с собой Яна Петерсена, самого большого и сильного из всех своих наемных рабочих.

Но услуги Яна не понадобились. Американские солдаты нахально смотрели и громко обсуждали достоинства любой молодой женщины, попадающейся им на глаза, могли свистнуть, запеть или еще каким-нибудь образом выразить произведенное на них впечатление, но их поведение ни в коей мере никого не оскорбляло.

Все четверо вернулись в Райленд-Холл, настроенные еще более патриотически, чем до поездки; а на следующее утро несколько солдат, в соответствии с поступившим накануне в штаб-квартиру настойчивым приглашением от хозяина поместья, прибыли с пустыми фургонами, чтобы заполнить их теми видами продовольствия, которые мог предложить Райленд.