Лето 1988

Меня зовут Фэйбл. Наша семья, с которой я прожила всю жизнь в Монкере, славится по всему Теннесси своими скаковыми лошадьми. Однажды отдел светской жизни «Нашвилл Бэннер» собрался опубликовать статью о коневодстве, и корреспондент попросила меня ответить на несколько вопросов.

Она спросила меня, как долго я живу на «старой плантации», расположенной между Нашвиллом и Франклином, Теннесси.

Я сказала ей: «Всю свою жизнь», хотя могла бы добавить: «И гораздо раньше», и это тоже было бы правдой. Но журналистка, вероятнее всего, не смогла бы правильно понять меня. Я ощущаю себя неотъемлемой частью Монкера, и это ощущение никак не вмещается в отпущенные мне Богом временные границы. Но я этого не сказала. Ведь, работая над статьей, она могла бы связать мои слова с одной из теорий о загробной жизни. Поднялся бы шум, а это не очень-то понравилось бы моему отцу: ведь он подумывал всерьез баллотироваться в конгресс от партии консерваторов нашего округа на предстоящих выборах.

– Что чувствуете вы, – спросила журналистка, – пра-пра-правнучка Дайаны О'Ши Макафи Деверо, знаменитой контрабандистки времен гражданской войны?

Мы, южане, никогда не называли Войну Штатов гражданской войной, и обычно я поправляю тех людей, которые не знакомы с этим правилом. Но на этот раз я не стала этого делать.

В тот момент, когда журналистка задала этот вопрос, я как раз чистила скребницей своего любимого коня – Гэмблера.

Кстати, Гэмблер не похож на других наших лошадей. Дело в том, что я не разделяю страсти моей семьи к тому, чтобы заставлять этих прекрасных животных делать то, чего хотят от них люди. Мы с отцом заключили договор: если я не буду публично высказывать своего мнения на этот счет, он не будет настаивать на том, чтобы я присутствовала на соревнованиях или принимала в них участие.

Прежде чем ответить на вопрос журналистки, я еще несколько раз провела скребницей по спине Гэмблера. Это дало мне время побороть те чувства, которые всегда вызываются упоминанием имени моей давно уже умершей пра-пра-прабабушки Дайаны. О своем знаменитом предке я просто сказала:

– Она была великой южанкой.

Теперь я начала расчесывать Гэмблеру гриву.

– Она спасла Монкер и всех людей, живших в нем. Но я думала, вы собираетесь писать о наших лошадях и празднике в Шэлбивилле.

– Ну, вы же знаете, пикантные семейные предания никогда не повредят статье. Древние деньги, древние дома, древние легенды – у вашей семьи все это есть. – Она заглянула в блокнот, и я вся сжалась: я ждала вопроса, которого опасалась больше всего – вопроса о моей сестре Селесте.

Но журналистка заставила меня обмануться в моих опасениях. Ее явно больше всего интересовала Дайана.

– Правда ли, что перед тем как появиться в семье Деверо, ваша знаменитая прабабушка была простой ирландской беженкой, у которой не было ни гроша и которой пришлось заниматься проституцией, чтобы зарабатывать себе на жизнь?

Вопрос был несколько не деликатен. Но, хотя мне в ту пору было всего двадцать два года, у меня уже был достаточный опыт светского общения, и я знала, как положить конец нежелательному разговору.

– Отец сказал, что, если я надолго задержу вас в этих не слишком приятно пахнущих конюшнях, он найдет дело для нас обеих и заставит вычистить здесь весь навоз. Наверняка они с мамой уже сидят на веранде и давно ждут, когда мы присоединимся к ним, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного.

Я положила скребницу на специальную полочку и, погладив своего коня по гладкой спине, направилась к воротам конюшни. Журналистке ничего не оставалось делать, как последовать за мной к выходу, осторожно обходя постоянно попадающиеся на пути кучи навоза.

Выйдя из конюшни, я тоскливо посмотрела на гору Дайаны, где в неспокойные времена моя прабабушка, что-то бормоча, трудилась над своим и по сей день знаменитым пшеничным «Горным виски». Был виден огромный древний дуб, под развесистыми, гостеприимными ветвями которого я так любила мечтать. Над ним нависли черные тучи. Может быть, все именно так и выглядело, когда Дайана стояла там, наверху, и плакала, глядя на красное зарево битвы при Нашвилле.

Как всегда, когда я думала о Дайане, я почувствовала, что у меня по коже побежали мурашки. Это – как легкое прикосновение трепещущей на ветру тончайшей вуали, которая скрывает от меня что-то, пока мне неведомое, но постоянно приближающееся.

– Да, кажется, погода начинает портиться, – сказала я, чтобы не показаться невежливой.

При первых же каплях дождя Мисс Журналистка прибавила шагу, и очень скоро мы уже поднимались на крытую веранду к моим родителям, где нас ждал поднос, уставленный серебряными чашками, в которые уже был разлит джулеп. Посидев немного вместе со всеми, я извинилась и отправилась в свое излюбленное место на горе Дайаны. Мой отец даже не попытался остановить меня, потому что он просто обожает новых гостей, которые никогда еще не слышали ни одной из его историй.

Я вышла из дома навстречу дождю. Я всегда любила бури. Мне нравится наблюдать за тем, как небо, разыгрывая свое драматическое представление, очищает себя и землю. Как это Кольридж сказал в своей знаменитой оде? «И пусть эта буря породит гору…»

Меч молнии, рассекший небо, сделал огни Нашвилла невидимыми. Я заметила, что стала автоматически считать секунды между огненными вспышками и следующими за ними раскатами грома. Мое дерево – дуб Дайаны – вздрагивало при каждом новом ударе. Сорванный ветром листок упал мне на голову. (Около года назад я сделала «химию», но не меняла цвета своих волос. Непослушные пряди, которые мне постоянно приходилось заправлять за уши, были ярко-рыжими).

Мне пришлось долго вытаскивать этот лист из своих спутавшихся волос.

Во мне росло возбуждение, схожее с тем чувством, которое возникает, когда ты уже сидишь в самолете и ждешь, когда же он взлетит. Еще один удар грома… Вдруг я осознала некую раздвоенность своих мыслей: они казались одновременно моими собственными и чужими. Карты? Я, конечно, играю в бридж и в эту глупую игру… забыла, как она называется, но только не покер. И все-таки я ясно видела игрока, держащего в руках пять карт, который…

Новая вспышка молнии осветила мою гору. Старый дуб вздрогнул, и я услышала громкий шелест листвы. Каждая вспышка молнии высвечивала какие-то очертания, предметы, которые сейчас уже не существовали, но которые были мне почему-то знакомы.

Я услышала громкий треск: от моего старого дуба отломилась ветка. Еще одна вспышка, затем приглушенное ругательство где-то недалеко от меня в комнате, в которой внезапно стало темно. Комната? Я нахожусь в комнате? Дайана? Папа!

Почему я так странно одета?

– Папа!