ГЛАВА 9
Собрание западноистонских роялистов состоялось в таком месте, что солдаты, прочесывающие окрестности, ее смогли даже заподозрить, где это. Лорд Стразерн знал, что большинство – если не все – известных домов находятся под подозрением, поэтому он спросил у кузнеца Барнауса Вишингема, можно ли провести встречу в его доме.
Польщенный, Барнаус тут же согласился. Но не преминул сказать об этом своей жене, та возвела глаза к небу, однако возражать не стала. С тех пор, как едва не поймали Томаса, она стала намного осмотрительней: Барнаус без сомнений приписал возможную катастрофу всемогущим свойствам ее длинного языка.
Провести встречу в доме кузнеца – была гениальная находка лорда Стразерна. Рядом с кузницей находился большой сарай, в котором Барнаус хранил разные необходимые для работы вещи, держал лошадей, приводимых ему подковать. В пустом пространстве сарая находились только столбики для привязи лошадей. И там можно было разместить всех лошадей приехавших роялистов, чтобы их большим скоплением снаружи не вызвать подозрения у патрульной службы круглоголовых.
На собрание были приглашены человек двадцать пять. Они представляли разные слои местного общества: от джентльменов типа Цедрика Инграма до купеческого сословия, представляемого Джоном Уилсоном, торгующим шелком и бархатом. Все эти люди долгое время поддерживали Стюартов и хранили в сердце интересы короля.
Пригласительным билетом на собрание для сэра Филиппа стала его раненая нога. Занятый мыслями о том, что лорд Стразерн, явившись к нему с визитом, не привел, на удивление, свою дочь, Филипп согласился принять участие в собрании. Уверенность, что там он встретится с Томасом Лайтоном, рождала в нем тревогу и предчувствие опасности, но он уже ничего не мог поделать. Отказаться прийти туда было так же нежелательно, как и встретить Томаса Лайтона лицом к лицу.
По мере приближения дня собрания Филипп размышлял, как бы это под предлогом боли в ноге избежать участия в нем. Некоторое время он обдумывал этот предлог, но потом решил отбросить подобную мысль. Ведь рана почти зажила, и он пользовался тросточкой скорее как модным аксессуаром, чем необходимым средством для передвижения. Никто не поверит, что рецидив вновь уложил его в постель.
Потом не исключена возможность, что собрание будет прервано властями, несмотря на попытки Стразерна найти самое безопасное место для встречи. Шпион сообщил о возвращении Томаса. Почему бы ему не проинформировать о собрании таким же образом? И если это случится, то вся округа заподозрит человека, который нашел удобную причину, чтобы не прийти.
Поэтому, отправляясь на собрание, Филипп оделся как настоящий придворный: голубой шелковый дублет, широкие черные кюлоты, украшенные бантами из лент, короткий черный шелковый плащ, накинутый сверху на плечи, – и приготовился смело броситься навстречу опасности.
Дом кузнеца был значительно больших размеров, чем то подобало человеку такой скромной профессии. Это было старинное деревянное здание в стиле, популярном около семидесяти пяти лет назад, во времена правления королевы Бесс. Комната, где собрались роялисты, располагалась с одной стороны дома по всей его длине. При своей огромности комната будто уменьшилась в размерах, когда в ней разместились двадцать пять человек. Филипп немного опоздал и преднамеренно смешался с группой горячо споривших мужчин, стоявших поодаль от лорда Стразерна и находившегося рядом с ним высокого молодого человека.
Филипп никогда не видел Томаса Лайтона, но не сомневался, что человек, стоящий со Стразерном, – его сын. Их объединяло не только заметное внешнее сходство, но особая атмосфера гордости, наполнявшая лорда Стразерна любящего отца.
Сделав вид, что увлеченно слушает серьезного джентльмена, Филипп изучал Томаса Лайтона. Удивительно, но больше всего Томас был похож не на лорда Эдварда Стразерна, а на его сестру Алису. Лицо чуть круглее, но тот же твердый подбородок, та же верхняя губа бантиком и полноватая нижняя. Как и у Алисы, у него были живые голубые глаза и пушистые ресницы, но левую щеку пересекал длинный шрам от удара сабли, наверное, полученный в битве при Вустере.
Помимо сходства были и некоторые различия. Его рот тверже очерчен, как будто жизненный опыт вытеснил ранимость и чувственность, характерные для утонченного лица Алисы, и в глазах затаилась циничная усталость от жизни, которая, надеялся Филипп, никогда не появится в глазах Алисы. В глазах Томаса светился еще и живой интерес, видно, ссылка не убила весь оптимизм в его душе.
Барнаус Вишингем, сдержанно одетый в черное в отличие от разноцветных костюмов его гостей, подавал пиво. Филипп взял пивную кружку, говоря кузнецу, что ходит с тростью больше для красоты, чем используя ее по назначению. Вишингем покачал головой по поводу творящегося в округе беззакония, обвинил во всем круглоголовых и пошел к другому гостю.
Потягивая медленно пиво, Филипп изучал собравшихся. В отличие от кузнеца он не верил, что его ранил солдат, и хотел знать, был ли человек, стрелявший в него, в этой комнате. За последние несколько дней он обдумал эту проблему с разных точек зрения и пришел к выводу, что напавший на него человек и предатель, работающий на Эдгара Осборна, – одно и то же лицо. Ради чего неизвестному противнику понадобилось использовать его в качестве мишени – это он еще выяснит.
Филипп наблюдал за окружающими сквозь верхнюю часть своей пивной кружки. Это была интересная смесь различных слоев общества Западного Истона, и положение каждого можно было определить по его костюму.
Преобладали состоятельные землевладельцы, как лорд Стразерн и Цедрик Инграм. Они были одеты в разного цвета сатиновые или бархатные дублеты и широкие, по последней моде, кюлоты с пышными бантами и розочками у колен. Тонкие сорочки виднелись сквозь разрезы на широких рукавах дублетов, а головы украшали дорогие фетровые шляпы, дополненные такими же дорогими страусовыми завитыми перьями, элегантно спускающимися на плечи вместе с длинными блестящими локонами.
Здесь были и преуспевающие, вроде кузнеца, ремесленники и купцы. Их одежда не отличалась такой изысканностью, как у джентльменов, была более приглушенных тонов, но выражение их лиц оставалось столь же серьезным. Ведь решался вопрос о восстании, а это дело нелегкое.
Изучая их лица, Филипп пришел к выводу, что все они хоть и несколько нервозны, но совершенно уверены в предстоящем успехе своего дела. Все это само по себе пугало бы того, кто поддерживал противоположную сторону.
Если бы организация роялистов ограничивалась каким-то одним общественным классом, например, состоятельными землевладельцами или купцами, успех намечаемого ими переворота был бы сомнительным, но люди, собравшиеся здесь, представляли самые влиятельные круги британской жизни, и раз они объединились против республиканского режима, значит правительство Кромвеля обречено.
Собравшиеся заволновались, и лорд Стразерн тут же заметил сэра Филиппа; направившись к нему, на ходу что-то бросил Томасу. Филипп почувствовал, как бешено заколотилось сердце, что бывало с ним перед каждой битвой, и как все блуждающие мысли сразу выскочили из головы и уступили место самой важной – как теперь выжить.
В этот момент вошел Цедрик Инграм, что несколько отвлекло внимание лорда Стразерна, вынужденного обратиться к нему с приветствием. Все еще взволнованный, Филипп оценивал, с какой холодностью Томас кивнул Цедрику. Филиппу показалось это любопытным, так как приветствие вряд ли можно было назвать вежливым. Очевидно, Томас Лайтон не любил Цедрика Инграма. Филипп хотел бы знать – почему. Но и эта мысль оставила его, потому что лорд Стразерн уже приближался к нему.
– Хочу познакомить вас с сыном, – радостно сказал Стразерн и повел за собой Филиппа.
Вблизи Томас Лайтон еще сильнее напоминал Алису. Только нос отличался горбинкой, но, как и у Алисы, казался будто выточенным. И каштановые волосы были чуть темнее, чем у нее, но такие же пышные и вьющиеся. А живые голубые глаза светились особой проницательностью.
– Томас, хочу представить тебя нашему новому соседу сэру Филиппу Гамильтону.
Поклон Томаса оказался таким же сдержанным, как во время приветствия Цедрика Инграма.
Филипп ответил более любезно, с насмешливым и слегка удивленным выражением лица. Ни тени сомнения и тревоги, которые он испытывал, не отразилось в нем, но Филипп знал, что его притворство может быть разоблачено в любой момент. Из того, что сейчас скажет лорд Стразерн, он поймет, насколько возможно избежать ожидаемой конфронтации.
Его надежды разбились вдребезги после слов, сказанных лордом Стразерном:
– Сэр Филипп недавно унаследовал Эйнсли Мейнор от Ричарда Гамильтона. До этого он был в ссылке. Может быть, ты знаешь его?
Вопрос содержал косвенный намек, так как лорд Стразерн был не менее проницателен, чем его отпрыск. Он напряженно наблюдал за знакомством, и было очевидно, что Томас в этот момент не узнал Филиппа.
Взгляд голубых глаз Томаса стал более холодным, оценивающим, и впился в Филиппа, смело встретившего и отразившего его легким движением темных бровей. Когда Томас заговорил, Филипп почувствовал облегчение, которое постарался скрыть, так как оно могло его выдать.
– Мне кажется, нас уже знакомили, но я боюсь, не могу припомнить подробностей нашей встречи. Как вам удалось, сэр Филипп, вернуться и унаследовать собственность вашего отца?
– Моего дяди, – спокойно поправил Филипп. Томас склонил голову, признавая допущенную ошибку. – И мне удалось вернуться, потому что мой брат имел влияние в правительстве лорда протектора. Он помог, чтобы с меня сняли запрещение.
– Вам повезло, что у вас такой великодушный брат, – холодно сказал Томас. – Ведь вы были высланы, и он мог, ничего не предпринимая, унаследовать все сам.
Филипп пожал плечами, оставаясь с непроницаемым лицом, что всегда так раздражало Осборна. Филипп подумал, почему такой вопрос ему не задавали раньше.
– Война закончена, – сдержанно проговорил он, – и семейные связи начинают говорить громче политических.
При этих словах с лица Томаса частично сошло враждебное выражение. Он угрюмо кивнул:
– Англия, действительно, кажется в более выгодном положении по сравнению с колониями.
– Да, – мягко сказал Филипп, – когда мы взрослеем, узы, которыми мы связаны с детства, становятся крепче – с нашей семьей, с землей, со страной…
В ярко-голубых глазах Томаса мелькнуло изумление:
– Вы клоните к тому, что пришло время реставрации монархии?
– А разве не этот вопрос собрались мы обсуждать сегодня? – отпарировал Филипп, не желая компрометировать себя откровенной ложью.
– Именно! – воскликнул Стразерн. – И сегодня мне бы хотелось выслушать ваше искреннее мнение, сэр Гамильтон. Пожалуйста, без утайки скажите нам, хотели бы вы участвовать с нами в одном деле?
Филипп улыбнулся и согласился.
Пока он наблюдал, как лорд Стразерн повел сына к председательскому столу, чтобы открыть собрание, в мыслях продолжал перебирать заново словесную дуэль с Томасом. Кажется, ему удалось убедить Томаса в том, что связан с роялистами одной судьбой, и вроде бы Томас поверил ему, так как не стал задавать каверзные вопросы…
Возможно ли, что Томас никогда не встречал Энтони Гамильтона? В ссылке, в Европе, жили тысячи роялистов. Конечно, не все они были близки с королем, как Томас Лайтон. Насколько известно, брат Филиппа держался на расстоянии от королевского двора и лишь изредка ему позволяли посещать монарха. Чаще же он смотрел на него со стороны. Ссылка казалась Энтони невыносимой, и он стал много пить. Порок вызвал неодобрение таких людей, как Эдвард Гайдн – бывший наставник короля Чарльза и теперь всеми уважаемый советник, – они сочли недостойным поведение их подопечного.
Поэтому ни хорошая родословная, ни близкая связь с молодым королем с детских лет не помогли Энтони Гамильтону – он был выслан снова и именно тем человеком, за кого отдал свою свободу. Филиппу сообщили, что его брат умер ничтожным и разбитым. И эта горькая новость только утвердила его во мнении: жизнь при дворе пагубна и глупо вверять свою судьбу в руки королей.
Поэтому не исключена возможность, что Томас Лай-тон лишь мельком встречался с Энтони Гамильтоном на континенте. Томас принадлежал ко второй волне роялистов, последовавших в ссылку за королем Чарльзом после битвы при Вустере. Они были слишком молоды, чтобы помнить старый режим, и не имели представления о жизни при дворе. Своего короля и новую жизнь они принимали с большей легкостью, чем члены старой гвардии, как Энтони Гамильтон.
Поскольку Томас Лайтон не слышал о смерти Энтони Гамильтона, Филипп решил, что можно с успехом и дальше играть свою роль. Внешне братья были очень похожи друг на друга, а различия, которые мог заметить Томас, логично отнести к изменениям после лечения от алкоголизма.
Опасения Филиппа, вызванные анализом ситуации, прервал лорд Стразерн, который поднял руки и жестом призвал собравшихся угомониться:
– Джентльмены! Спасибо вам, что пришли сегодня. У нас накопилось много вопросов, поэтому прошу занять места, чтобы мы могли начать.
Послышалось шарканье, взрыв смеха, когда два человека попытались сесть на один стул, а потом подчеркнуто вежливо отказывались оба, уступая друг другу. Наконец, все уселись и наступила тишина.
Стразерн, улыбаясь, обвел взглядом присутствующих:
– Мне нет необходимости представлять своего сына, но я горжусь, что он был избран королем Чарльзом в наш район, чтобы оценить готовность к перевороту и восстановлению монархии…
Он прервал себя, так как резко распахнулась дверь и вошла жена кузнеца. Она остановилась, заломив руки, явно чем-то крайне взволнованная.
– Извините за то, что прервала вас, сэр, но это совершенно необходимо.
Вишингем встал, густо покраснев:
– Тебя еще здесь не хватало, милая! – грубо выкрикнул он.
Его неотступно тяготила вина перед Томасом Лайтоном и всеми посвященными в тайну из-за длинного языка своей жены. Бедная женщина побледнела и сглотнула:
– Да, муж. Я клянусь!.. Я долго ждала, чтобы вас не беспокоить, надеясь, что можно погасить, но…
– Погасить?! – озабоченно вскрикнул кто-то. – Это пожар?!!
Пожар всегда являлся опасностью, с которой никто не хотел иметь дело.
Госпожа Вишингем согласно кивнула:
– Он начался в кузнице, сэр, и вначале мы думали, что мы – то есть, мои дети и я, – сможем справиться. Клянусь, мы старались! Но теперь мы боимся… мой старший сын пытается вывести ваших лошадей из сарая, чтобы они не сгорели…
– Сарай тоже может загореться? – требовательно спросил Стразерн.
Она снова кивнула:
– Ага. Он примыкает к кузнице, видите ли…
– Почему ты не сказала об этом раньше, тупица?! – разъяренно заревел Вишингем.
– Ну, я не хотела мешать такому важному собранию…
– Быстрее! – скомандовал Томас. – Не время рассуждать! Надо гасить огонь!
– Согласен, – проворчал Стразерн.
Он разбил группу на части: одним – приносить воду из колодца, другим – отвечать за лошадей, третьим – гасить пожар. В считанные минуты все высыпали на улицу, засуетились, побежали, стали делать все, чтобы спасти дом и хозяйство кузнеца.
Филиппу, ответственному за спасение лошадей, как хорошо умеющему обращаться с ними, сноровка и расторопность лорда Стразерна на пожаре явились доказательством его прекрасных организаторских способностей и прирожденного чувства лидера. Случись начаться восстанию – и Чарльз Стюарт получил бы хорошую поддержку в лице лорда Эдварда Стразерна. Филиппу захотелось узнать, многие ли сторонники короля обладали такими способностями. Втайне он надеялся, что немногие, иначе английской республике – конец.
Пламя еще не перекинулось на сарай, когда Филипп, прихрамывая и тяжело опираясь на трость, торопливо подошел туда. Запах дыма и жар от огня напугали лошадей, и бедные животные испуганно ржали, поднимались на дыбы, пытались сорвать привязь или пинали копытами находившихся поблизости. Филипп быстро организовал людей, приказал выводить раньше тех лошадей, которые привязаны ближе к кузнице, и посоветовал, чтобы набрасывать тряпку на глаза животным, прежде чем выводить их наружу. Отбросив в сторону трость и не обращая внимания на боль в ноге, он отчаянно работал вместе с остальными.
Через десять минут они освободили сарай, и как раз вовремя, потому что сено на чердаке с ужасающим треском вспыхнуло и старый бревенчатый сарай запылал, как огненный оранжевый факел. Филипп, задумчиво глядя на огонь, стоял возле лошадей на безопасном расстоянии.
Сарай сгорел с поразительной быстротой. Конечно, сооружение было старое и в нем находилось много легковоспламеняющихся материалов, но этот огромный огненный шар не мог вспыхнуть от простого сена. Скорость и сила пламени сказали Филиппу о том, что здесь замешан порох. Это значило, что огонь разожжен преднамеренно, если, конечно, кузнец не хранил в сарае боеприпасы, что казалось Филиппу сомнительным.
«Если кто-то устроил поджег, тогда кто? И когда? И что важнее всего – зачем?.. Найди человека, устроившего пожар в кузнице, – найдется и предатель Томаса Лайтона, а там – быть может! – и тот, кто в меня стрелял», – думал Филипп.
* * *
– Я пойду в садик, – сказала Алиса дворецкому Дженкинсу, прикалывая широкополую шляпу к длинным локонам. – Хочу посмотреть, насколько выросла трава после зимы.
Стоял прекрасный весенний день, солнечный и теплый, подходящий для прогулки по саду и приготовления клумб под цветы.
– Если я кому-то понадоблюсь, то буду там.
Она сидела на корточках возле клумбы с лавандой, обрывая прошлогодние лепестки, когда над ней нависла большая мужская тень. Она улыбнулась и подняла голову, рассчитывая увидеть отца или брата. Но это оказался не кто-то из родных, а сэр Филипп Гамильтон. Алиса покраснела. Говоря Дженкинсу, куда идет и где ее искать, если будут спрашивать, она совершенно не предполагала, что придет он. И одета она была в то самое поношенное платье, в котором тогда бросилась в Эйнсли Мейнор навещать раненого Филиппа, и хотя он уже видел это платье раньше, она почувствовала себя так, будто вышла встречать гостей в белье. К тому же волосы были распущены. Они спадали с плеч и струились по спине шелковым золотым потоком. Алиса любила распускать волосы, но позволяла себе это лишь в присутствии своей семьи или в одиночку. А для встречи гостей она всегда делала строгую прическу. Особенно, если гостем был такой привлекательный мужчина, как сэр Филипп Гамильтон.
Алиса поспешно встала и отряхнула руки.
– Сэр Филипп, какой сюрприз! Не ожидала здесь увидеть вас.
В отличие от Алисы Филипп был одет соответственно визиту: дорогой дублет насыщенного винного цвета, широкие кюлоты, украшенные розочками и бантами из лент, на плечах красивая черная накидка, на ногах облегающие рейтузы и мягкие черные ботинки. Он держал в руке букет живых цветов. Когда Алиса заговорила, он с грустной улыбкой посмотрел на цветы.
– Я тоже не ожидал найти вас в саду, думал, что вы будете в доме, поэтому принес вам цветы, чтобы напомнить, что пришла весна.
С нежной улыбкой Алиса взяла цветы, и случайно, а может быть нет, их руки соприкоснулись. Ее сердце радостно запрыгало, и она вдруг осознала, что они здесь одни, в напоенном солнцем пространстве, огражденном от внешнего мира.
– Какая прекрасная мысль, сэр Филипп, – она наклонилась понюхать цветы. – Я обожаю живые цветы… Как вы догадались принести их мне?
Филипп улыбнулся с явным облегчением. Его взгляд ласкал ее лицо, доставляя Алисе такое же огромное удовольствие, как и его слова:
– Цветы напомнили мне вас… Как и вы, они прекрасны в любое время, но при ярком солнечном свете – восхитительны!..
Его красивый бархатный голос вибрировал от переполнявшего его чувства. И Алиса инстинктивно восприняла это, что-то повлекло ее в неизведанные глубины.
– Филипп, я не знаю, что сказать…
С улыбкой он слегка приподнял ее подбородок:
– Тогда ничего не говорите.
Они стояли так близко, и солнце так горело внутри них и так окутало своим светом, что время остановилось. Алиса остро ощущала все: головокружительный запах сорванных лепестков лаванды, тепло солнечных весенних лучей, прикосновение его пальцев и – склонившееся над ней лицо. Потерявшись в неизмеримой глубине его глаз, она приоткрыла губы.
Мгновение Филипп колебался – потом склонился над ней. Когда его лицо приблизилось, она закрыла глаза. Как дуновение ветра, его губы коснулись ее. Это было само целомудрие. В ней произошло неожиданное – чувства взорвались мириадами ярких обжигающих созвучий, которые сразу же вызвали бурю восторга.
Она вся подалась к нему, подчиняясь неистребимому природному тяготению. Его рука скользнула по ее талии, плотнее привлекая ее к нему. Сжимая подаренные цветы, Алиса вскинула руки ему на плечи, повинуясь его желанию. Шляпа упала с нее, а он взял в пригоршню ее шелковые волосы и с наслаждением сжимал их, еще крепче целуя в губы. Алиса затрепетала в его объятиях. Ее нетронутость не мешала всецело подчиниться голосу природы и ответить на его страстный поцелуй.
Когда его упругий язык настойчиво проник в ее нежный и влажный рот, внутри нее вспыхнул огонь, и она была уже не способна контролировать себя. Тело ее таяло и одновременно сжималось от его обжигающего поцелуя. Силы, вскипавшие внутри нее, заставили еще плотнее прижаться к нему.
– Алиса! – простонал он, держа ее лицо в ладонях и отодвигая его, чтобы с еще большей страстью прильнуть в пламенном поцелуе.
Она потеряла ощущение реальности. Все ее существо сосредоточилось на Филиппе Гамильтоне. Чтобы он не захотел сделать с ней сейчас, Алиса приняла бы с радостью. Поцелуй длился бесконечно, как раскаленным железом, выжигая в ней его имя.
Прерывисто дыша, он отстранился, посмотрел на нее с тоскою, со сдерживаемой страстью, той, которая и Алису держала в своих когтях. Она понимала, что только ее чистота удерживает его от порыва – взять ее всю, сейчас, здесь, на благоухающих травах. В ней боролись разочарование от несбыточности желаемого и восхищение его благородством, в жертву которому он приносил свои бушующие чувства. Она была глубоко тронута тем, что ее репутацию он ставил выше всего.
Опустив руки, он отступил на шаг. Постепенно поволока в его взгляде исчезла, и он стоял перед ней до боли ранимый.
– Простите меня, госпожа Алиса.
Алиса зарделась и потупилась.
– Сэр, не стоит… Вы не принудили меня – я сама пожелала участвовать в этом…
Она наклонилась за шляпой, потом довольно самоуверенным движением отбросила волосы назад, надела ее и посмотрела, как Флора, из-под полей.
– Я не забуду поцелуй, сэр, но ради приличий, может быть, нам есть смысл притвориться, что ничего не произошло?
– Это будет нелегко, – пробормотал он хриплым от волнения голосом.
Из-под опущенных ресниц она украдкой наблюдала за ним, и на щеке ее вновь появилась красивая ямочка.
– Я это знаю, сэр, но человек, который смог спасти всех лошадей из сарая господина Вишингема, должен быть способен на подвиги.
Настала очередь покраснеть Филиппу.
– Вы уже наслышаны и об этом?
– Конечно! Папа вернулся домой перемазанный сажей и пропахший дымом. Мама тут же заставила его рассказать, что случилось.
– Это было неудачное начало, – хмуро сказал он, наклонившись и подняв трость, упавшую, когда они целовались. – Вы видели брата с тех пор? Мы только начали обсуждение, как сообщили о пожаре.
– Нет. Папа отослал Томаса в целях безопасности, да и никакой особой роли в тушении пожара он бы не сыграл. Папа боялся, что, заметив пожар, сбегутся солдаты, и Томасу не следовало задерживаться там.
– Понятно.
Бесстрастная беседа помогла Алисе прийти в себя, но она еще раз отметила, что они находятся наедине.
– Вы не возражаете, если мы пойдем в дом, чтобы, я смогла поставить цветы в воду?
Она старательно расправляла чуть измятые лепестки. Филипп оценивающе взглянул на них, а она, развеселившись, сказала:
– Я поставлю их возле своей кровати и смогу любоваться ими, когда лягу вечером спать и буду утром просыпаться.
Удивление и радость мелькнули в глазах Филиппа. Он с горечью посмотрел на стены, отделяющие их от остального мира, и ответил:
– Конечно.
Когда они направились к дому, он тяжело опирался на трость. Алиса тотчас же стала заботливой.
– Надеюсь, вы не очень пострадали от героических усилий на пожаре прошлой ночью?
Филипп воспринял как шутку ее вопрос и ответил с улыбкой:
– Как и все остальные, я делал только необходимое. Должен признать, что о спасении животных я беспокоился больше, чем о собственной ноге, может быть, поэтому немного переутомился.
– Когда мы войдем в дом, вам надо сесть и отдохнуть немного, Я бы не хотела, чтобы вы и дальше напрягали раненую ногу.
Филипп рассмеялся:
– Госпожа Алиса, благодарю вас за лестное предложение, но, кажется, мне надо идти. Однако надеюсь, вы позволите мне навестить вас еще раз?
– Буду очень рада, сэр.
В ее искренности вряд ли можно было усомниться.
* * *
На следующий день Филипп удивился, получив от Алисы письмо с просьбой встретиться у небольшого озера возле леса, разделяющего Стразерн-холл и Эйнсли Мейнор. Он дважды перечитал записку, пытаясь уловить хоть намек, объясняющий цель встречи, но ничего не нашел. Однако что-то в этой записке заставило его насторожиться.
Если учесть, что отправление записок – дело непривычное для Алисы, то просьба о встрече в безлюдном месте была еще более необычной. Он вскользь подумал, не захотелось ли ей повторить вчерашний поцелуй, но тут же отбросил эту мысль. Он не верил, что Алиса Лайтон была из тех женщин, которые без сомнений назначают свидания со своим возлюбленным тайно от всех.
Филипп изучающе взглянул на посыльного, который ждал ответа. Он не был в ливрее слуг Стразерн-холла, а больше всего походил на бродягу: кожа обветрена, от глубоких морщин под глазами ощущение, будто бездомный все время щурился на солнце. Филипп взвешивал, мог или нет этот человек быть одним из слуг лорда Стразерна. Если нет, то кто-то использовал имя Алисы Лайтон, чтобы заманить Филиппа в ловушку. Но с Филиппом это не пройдет. Его глаза угрожающе сощурились – он принял решение и отрывисто сказал, что ответ будет – да. Человек резко взмахнул головой, откинув чуб со лба, и ушел, оставив Филиппа готовиться к встрече.
Через два часа он ехал к назначенному месту. По привычке Филипп приехал рано. Ему не надо было много времени, чтобы убедиться, что к лесу он подъехал первый. И еще меньше времени ему потребовалось, чтобы найти укромное место среди деревьев, откуда можно было вести наблюдение. Одетый в грубый дублет серо-коричневого цвета, который почти сливался с подлеском, он оставался невидим. Когда вскорости он увидел выехавшего на поляну Томаса Лайтона, Филипп понял, что его беспокойство при первой встрече было не напрасным.
И записка была вовсе не от Алисы, а от ее брата. Это объясняло причину, по которой использовали ее имя, чтобы привести его сюда, но Филипп только еще догадывался о настоящей причине встречи с Томасом. Очевидно, роялист знал об Энтони Гамильтоне больше, чем показал при встрече. Но тогда почему он не разоблачил Филиппа вчера вечером в доме кузнеца?
Он не найдет ответа, пока не поговорит с Томасом Лайтоном. Легким движением Филипп вывел жеребца из укрытия. Конь осторожно прокладывал себе путь среди густой поросли, значительно отличаясь от обычных лошадей и обнаруживая особую натренированность и умение пробираться к цели тихо и незаметно, – об этом Филипп в свое время позаботился.
Томас расположился там, откуда он мог следить за тропинкой, ведущей из Эйнсли Мейнор, видимо, ожидая, что Филипп появится оттуда. Поэтому появление Филиппа из-за густых деревьев явно вывело Томаса из равновесия. Он дернул за удила, его лошадь замотала головой и робко пошла бочком.
– Итак, круглоголовый, – сказал Томас, глядя на Филиппа холодными голубыми глазами, – …ты приехал раньше меня.
Он с презрением оглянулся:
– А отряд кавалеристов на этот раз тоже ждет удобного момента, чтобы схватить меня?
Филипп остановил свою лошадь неподалеку от Томаса и свободно опустил поводья.
– Я не выдавал ваш приезд военным.
– Однако ты пришел на собрание и спрятался, как человек, которому есть что скрывать.
В голосе Томаса слышалось презрение, но Филипп не прореагировал на это. В конце концов, он говорил правду. И он не из тех, кто спокойно позволит другому взять над собой верх.
– То же самое сделали и вы, – отпарировал Филипп, отражая нападение противника. Его жеребец переминался с ноги на ногу, отчего сам он раскачивался из стороны в сторону.
– Я приметливый человек.
– А я всегда тревожусь, когда чувствую ловушку.
К его удивлению Томас усмехнулся:
– Что я сделал не так? Мой посыльный не был похож на слугу моей сестры?
– Понятия не имею, – мягко сказал Филипп. – Ваша сестра никогда не посылала мне записок. Тем более, она не предлагала мне встретиться с ней тайно в лесу или где бы то ни было. Именно это заставило меня задуматься о том, что случилось.
– Существенное наблюдение. Надо учесть. Языки доносят, что вы ухаживаете за Алисой, и она почти без ума от вас. Цедрик Инграм выходит из себя, когда ваши имена произносятся вместе. А так как вам удалось очаровать и моего отца, то я предполагал, что уже готовится свадьба.
– С круглоголовым? – язвительно спросил Филипп.
– С роялистом, – саркастично произнес Томас. – Мой отец уверен, что вы поддерживаете короля Чарльза.
Филипп недоуменно пожал плечами. Он не знал, что сказать этому молодому человеку, последние восемь лет проведшему в ссылке.
Томас изучающе посмотрел на Филиппа:
– Почему вы пытаетесь выглядеть не таким, каков вы есть, если действительно не собираетесь предавать мою семью?
Это был очень хороший вопрос, который уже давно родился в голове Филиппа, долго не давал ему покоя и на который он еще никак не мог найти ответ.
– Мой брат умер, – сказал он наконец. – Вы это знаете.
Томас кивнул.
Одна часть души Филиппа хотела узнать, какова была жизнь его брата в ссылке, а вторая – дисциплинированная – знала, что делать это не следует, он не должен вступать в пустую болтовню со своим врагом.
– Хотя я законный наследник Эйнсли Мейнор, но ведь известно, что эта область поддерживает короля. Я не хочу, чтобы моя жизнь осложнилась из-за старых распрей, поэтому позволяю людям думать, что я и есть мой брат, Энтони Гамильтон.
– Такая простая причина, – пробормотал Томас, – но круглоголовый брат был фанатично предан Оливеру Кромвелю.
– Оливер Кромвель умер, – твердо сказал Филипп. Он взглянул на Томаса, ожидая ответа и сомневаясь, что смог убедить его.
– Сущая правда. Но его сын живет, и Оливер отдал ему в управление Англию, как истинному наследнику. Ваша привязанность могла легко перейти от отца к сыну.
– Ричард Кромвель слабоумный осел, – с неожиданной горячностью сказал Филипп. Он всегда знал, что недолюбливал Ричарда Кромвеля, но до сих пор, пока не стал отрицать свою приверженность королю, не осознал, насколько сильна была эта нелюбовь. – Я уже сыт по горло этим человеком, и Англии будет значительно лучше без него.
Еще сомневаясь, Томас, кажется, поверил ему.
– Итак, вы оставили свое прошлое и идете к новому будущему! Зачем присоединяться к организации роялистов? Ведь можно оставаться нейтральным?
Филипп позволил себе цинично ответить:
– Я притворяюсь роялистом, вернувшимся из ссылки. Едва ли я смог бы заявить, что не хочу видеть, как Черный Принц вернется на трон, – он специально назвал Чарльза II по ироничному прозвищу, которое дали ему круглоголовые.
Томас вопросительно повел бровью:
– Если вы не шпион среди нас, то кто же вы?
– Этого я не знаю, – честно ответил Филипп. – Но я скажу вам следующее, Томас Лайтон: пожар в кузнице был подстроен преднамеренно. Найдите поджигателя, и вы найдете вашего шпиона.
– Откуда вы знаете, что это было подстроено?
– Я участвовал в семи основных сражениях и в бессчетном количестве мелких стычек. И знаю, что такое порох, как он себя ведет и как пахнет при воспламенении. Этот пожар был подстроен, клянусь вам.
Томас задумчиво уставился на него, наконец, неуверенно согласился:
– Допустим, я верю вам. Но мне неясна причина, по которой шпион устроил пожар, из-за чего пришлось прервать собрание. Наверняка, если он знал, где мы встретимся, ему было бы легче позвать солдат, как сделал это в ночь моего приезда.
– Да, так было бы логичнее, – согласился Филипп, – и так бы он сделал, но что-то, по-видимому, пошло наперекосяк.
Суровым холодным взглядом Томас впился в Филиппа:
– Возможно. Ну что, круглоголовый, что нам с вами делать?
Филипп с улыбкой пожал плечами:
– Право выбора за вами, Лайтон. Вы можете либо выдать меня своему отцу и сделать отверженным в собственном доме, либо сохранить мою тайну. Выбор за вами.
– А если я ничего не скажу, вы оставите в покое мою сестру?
– Не могу, – мягко ответил Филипп и понял, что сказал правду.
Томас молча наблюдал за ним.
– А когда Алиса узнает, кто вы на самом деле? Как вы объясните ей, что все это время лгали?
– Я решу, что сказать, когда будет нужно.
Филипп тронул поводья и направил жеребца к тропинке.
– Ну, роялист, как вы намерены распорядиться моим будущим?
Это развеселило Томаса.
– В данный момент – никак. Но решу прежде, чем покину Англию.
– Хорошо, – сдержанно сказал Филипп, вежливо отдав поклон, – до встречи.
– До встречи, круглоголовый.
Насмешка, прозвучавшая так явственно в голосе Томаса, всю дорогу до дома не давала Филиппу покоя, острыми когтями царапала его душу.
