Глава 21
— Бонни? — Августина с тревогой ожидала звонка внучки. В Лексингтоне было пять часов вечера. Августина сидела в своем любимом кресле, а рядом с нею — Мора.
— Все в порядке, дитя мое? — она хотела узнать новости именно от Бонни.
— Ой, бабушка, ты ни за что не догадаешься, что случилось, — Бонни просто пела от счастья. — Я здесь с Энгусом, и мы уже помолвлены. — Бонни любовалась обручальным кольцом. — Я никогда не была так счастлива. Все так замечательно. Я извинилась перед Маргарет за свой побег, но она не сердится. Она говорит, что счастлива, если счастлива я. — Бонни перевела дыхание. — Тереза будет моей свидетельницей. Я хочу, чтобы Мора тоже была свидетельницей. Вы приедете на свадьбу?
— Подожди, подожди, — Августина засмеялась, — это слишком неожиданно для старой женщины. Когда вы хотите пожениться?
— Энгус говорит, что апрель — прекрасное время для этого. В его поместье есть небольшая церковь, и отец Макбрайд обвенчает нас. Мне бы хотелось повенчаться здесь и не устраивать бурного торжества в Лондоне.
— Все это прекрасно звучит, но сначала я хочу встретиться с твоим молодым человеком. — Тон Августины не допускал возражений. — Я доверяю твоему выбору, но чувствую, что мне необходимо встретиться с Энгусом до того, как ты примешь окончательное решение выйти замуж.
Бонни посмотрела на Энгуса, который не спускал с нее глаз.
— Бабушка хочет с тобой познакомиться, — сказала она, прижав трубку к плечу.
Энгус улыбнулся. Он всегда нравился пожилым женщинам.
— Замечательно, — сказал он, — передай бабушке, что через несколько дней приедем в Лондон, а затем в течение двух недель заедем и к ней.
Бонни передала все это бабушке.
— Отлично, — сказала Августина, — мы ждем вас обоих, Бонни. Надеюсь ты не собираешься жить с Энгусом до свадьбы?
Бонни засмеялась.
— Бабушка, ты старомодная. Но не волнуйся, мы об этом уже поговорили. Энгус будет в своем клубе, а я буду жить в его лондонском доме.
— Очень хорошо, — у Августины отлегло от сердца.
Мода приходит и уходит, а девушке с подмоченной репутацией будет трудно потом найти приличного мужа. «Энгус похож на достойного, приличного мужчину», — подумала она.
— Я рада за тебя, моя дорогая. Я всегда знала, что ты удачно выйдешь замуж и будешь счастлива. Я люблю тебя, моя детка, очень люблю.
— Я знаю, — ком подступил к горлу Бонни, — Я знаю это, бабушка. Я так хочу быть рядом с двумя самыми дорогими мне людьми на свете. Тебе что-нибудь привезти?
Августина задумалась.
— Да. Привези мне английских сосисок. Мне кажется, они очень вкусные.
— Будет сделано. Спокойной ночи, бабушка, — сказала она счастливым голосом, — да хранит тебя Бог.
Бонни положила трубку и представила, как бабушка сидит у огня, свет от которого падает на ее седые волосы.
— Двое, которых ты любишь больше всех на свете? — спросил Энгус.
— Да. — Бонни бросилась к нему и обвила руками его шею. — Бабушку и тебя.
— Сначала меня, потом ее.
Бонни удивила холодность в его голосе. Она смутилась.
— Но ведь моя любовь к бабушке и любовь к тебе — это совершенно разные вещи.
Пальцы Энгуса крепко сжимали кисть ее руки.
— Конечно, нет. Любовь — это любовь. И я хочу, чтобы ты меня любила больше всех в мире. — Его глаза сверкнули. — Я это и имею в виду. Я не согласен на меньшее.
Бонни нахмурилась.
— Энгус, мне больно. Идем. — Но он не отпустил ее.
Его рот вытянулся в узкую полоску.
— Я серьезно, Бонни. — В голосе зазвучали металлические нотки, которых она прежде не слышала.
— Конечно, я люблю тебя больше всех на свете, — она его нежно поцеловала.
— Больше, чем бабушку?
— Больше, чем бабушку. — Бонни почувствовала свою вину, но решила, что так как Энгус потерял свою мать очень рано, то ему было необходимо ее утешение. — Я буду всегда любить тебя, — пообещала она.
Энгус успокоился. Сердитое выражение лица исчезло, глаза подобрели. Он погладил ее волосы и прижался губами к щеке Бонни. Она никогда не ощущала такого физического напряжения. Медленно его губы отыскали ее. Бонни застонала от удовольствия.
— Нам нужно остановиться.
Он отстранил ее и усадил на стул, напротив дивана.
Она изумилась его самообладанию. Лишь минуту назад он сгорал от страсти. Еще через минуту он был холоден и спокоен. Она же все еще была возбуждена. Сердце Бонни сильно стучало, и она не знала, выдержат ли ее ноги.
— Завтра, — объявил Энгус, — мы поедем на лошадях, а потом я хочу показать тебе Лох-Несс.
Он составил список дел, которые заняли остальные дни.
Время пролетело так быстро, что Бонни не заметила, как пришлось собираться и ехать в Лондон.
Энгус позвонил Зейкервелю и попросил быть дома, когда они приедут.
— Ходят слухи, что ты собираешься на ней жениться?
— Да.
— Она же не в твоем вкусе.
— Что может дизайнер-гомосексуалист знать о моем вкусе? — враждебно спросил Энгус.
— Ну, ну, не надо со мной так. Мы много вместе пережили.
Энгус смягчился.
— Ладно, я знаю, что ты имел в виду. Бонни не такая, как все, поэтому я и женюсь на ней.
— Не делай ей ничего плохого, ладно?
— Постараюсь, — искренне ответил Энгус.
В ночь перед отъездом в Лондон Энгус заглянул в комнату отца. Старик лежал в кровати в чистой комнате без мебели. Его мужчины-сиделки давно устали от бешенства старика, поэтому из комнаты были убраны столы и стулья.
Энгус смотрел на изможденное лицо отца. Он был напичкан наркотиками и не мог узнать Энгуса. Его пустые голубые глаза смотрели в никуда.
— Ты грязный ублюдок, — сказал ему Энгус, — я женюсь на девушке, такой же красивой, какой была моя мать, пока ты не стал лапать ее своими грязными мерзкими руками.
Энгус почувствовал, как в нем поднимается волна ужасной черной ненависти.
— Я ненавижу тебя. Ты убил мою мать. Ты хотел убить меня. Ты, грязное похотливое чудовище.
Он плюнул отцу в лицо. Слюна потекла по щеке старика. Он заморгал, как удивленный ребенок.
Позади Энгуса открылась дверь, и вошел старый Джон. Он положил руку на плечо Энгуса.
— Оставь его. Он очень далек от того, чтобы тебя услышать. Оставь его.
Энгус вспылил.
— Может быть он очень далек и от того, что сделал с моей матерью, а потом со мной?
— Иди и ложись спать. Уже поздно. А тебе рано утром вставать на поезд.
Энгус согласился. Старый Джон всегда его успокаивал.
Джон вытер слюну с лица лорда Макфирсона. На этот раз ему повезло. Думая о женитьбе, Энгус не стал набрасываться на отца. Много раз слугам приходилось оттаскивать его от старика.
— Если ты убьешь отца, то проведешь всю свою жизнь за решеткой, — предупреждал его Джон.
Сейчас он глубоко вздохнул и покачал головой.
— У парня есть веская причина ненавидеть тебя, — сказал он лорду.
Глаза старика дернулись. Джон помнил тот день, когда его позвали к подножию лестницы, где в луже крови лежала бедная хозяйка. Еще более отчетливо он помнил инцидент, который имел место спустя четыре года. Джон сидел на кухне, когда услышал душераздирающий крик, доносившийся из гостиной. Джон понесся по коридорам, стены которых эхом разносили крики. Он ворвался в комнату.
— Отнеси его в кровать, — приказал Александр Макфирсон. — Я наказал его.
Джон взял мальчика на руки. Хотя ребенку было восемь лет, он был худеньким и легким, как пушинка. Джон принес мальчика в свою комнату.
— Скажи мне, — сказал Джон, — что твой отец делал с тобой?
Кровь сочилась из-под юбки мальчика. Ребенку было так больно, что он выл и стонал, а затем бросился на кровать.
Раздался стук в дверь. В комнату вошел Филипп Мактаггарт, кузен Александра.
— Я проходил мимо. С парнем все в порядке?
— Нет, ему нужен врач.
Филипп, заметив кровь, немедленно отправился звонить.
Старый доктор Роджерс был пьян, но менее чем обычно. Осмотрев Энгуса, он протрезвел.
— Мальчика изнасиловали, — сказал он. — Наверное, кто-то из слуг…
Он глянул на Джона. Джон смотрел в пол.
— Его нужно отвезти в больницу, — добавил доктор, — наложить швы. — Он помолчал. — Это очень серьезное преступление. Можно выдвинуть обвинение.
«Старый сумасшедший пропойца, — подумал Филипп. — Надо же, что сделал с собственным сыном».
— Нет, спасибо, доктор. — Они все трое знали, кто так жестоко изнасиловал мальчика. — Я… уезжаю в Лондон через неделю и заберу мальчика с собой. Джоан обожает детей, а своих у нас нет.
Доктор вздохнул: «Сначала умерла леди Макфирсон, теперь это…» Единственное, чего он хотел, — снять с себя ответственность.
— Я поговорю с Александром, — сказал Филипп и удалился.
Доктор собрал свою сумку.
— За мальчиком я пришлю машину скорой помощи. Я хочу наложить швы, пока действует обезболивающее, которое я ему дал. Я поговорю в больнице, чтобы не расползлись никакие слухи.
Старый Джон на всю жизнь запомнил яростные глаза ребенка, когда он мертвенно-бледный уезжал в Лондон. Теперь, через четверть века, тот же самый гнев гонял Энгуса по свету.
— Может, — пробормотал Джон, стоя над лордом Макфирсоном, — любовь молодой красивой девушки залечит его раны. — Он вздохнул.
Энгус следил за выражением лица Бонни, когда они в Лондоне пришли к нему домой. Девушка ожидала, что дом будет такой же, как и у Бартоломью, и была приятно удивлена тем, что здесь ее окружали комфорт и роскошь.
— Да, — сказал Энгус, заметив ее удивление, — в каждой ванной здесь есть свой душ.
Бонни сразу же полюбила дом и сад. Дом был построен еще во времена королевы Виктории дедушкой Филиппа Мактаггерта. Дедушка построил этот дом на деньги, которые заработал в Индии. Когда дом перешел Филиппу в наследство, он переделал интерьер, убрал нелепые ноги слонов, предназначенные поддерживать мокрые зонты и трости, кожаные пуфы, привезенные из Азии, громоздкую мебель. И все это из-за того, что обстановка раздражала его жену. К ее большому разочарованию Филиппу не удалось ничего сделать с зубчатыми башнями, которым позавидовал бы даже замок Драмосси.
Бонни засмеялась.
— Боже мой, это же смесь баварского чудовища и свадебного торта.
Уже через несколько минут после приезда Бонни была в саду. Она с удовольствием разглядывала лужайки и клумбы.
— А здесь есть огород? — спросила она мужчину, который полол траву.
— Да, мадам.
Энгус подошел к ней на лужайке.
— Бонни, это Бен. Он здесь с детства, а его отец был садовником до него.
Бен кивнул.
— Здравствуйте.
— Это мисс Фрейзер. Мы поженимся с ней весной.
Бен снова кивнул.
— Мир быстро меняется.
— Идем Бонни, я хочу показать тебе дом изнутри.
Они шли, держась за руки. Бонни оглянулась.
— Как только устроюсь, сразу же посмотрю огород.
— Хорошо, мисс Фрейзер, — сказал Бен.
Бонни улыбнулась Энгусу:
— Я люблю сады, — и описала оранжерею в Лексингтоне.
— Ну вот, — сказал Энгус, показывая ей светлые просторные апартаменты. — Это будет твоя комната, когда мы поженимся. — Он нахмурился. — Иногда по ночам я люблю быть один. — Бонни удивилась. — У меня головные боли, — объяснил он, — и я не выношу, чтобы кто-то был рядом со мной. В эти минуты я лежу, пока они не пройдут.
— Бедный Энгус, — сказала Бонни с нежным сочувствием. — И ничего нельзя сделать?
— Нет. Я везде был и все перепробовал.
«К счастью, — подумал он, — здесь хорошая звукоизоляция». Он не хотел, чтобы Бонни знала о его болезни.
Звукоизоляцию комнаты ему делал Зейкервель, и он был единственным человеком, который знал о его припадках и о том, что в детстве Энгуса изнасиловал отец. У Зейкервеля даже был с ним небольшой роман, и он знал Энгуса больше, чем кто-либо.
— Ты ведь ненавидишь женщин, Энгус, — сказал он ему однажды. — Почему бы тебе от этого не отказаться и не жить с мужчиной?
Энгус вспомнил про тот разговор только теперь, когда послышались шаги Зейкервеля, взбегавшего по лестнице.
— Бонни, дорогая, — он поцеловал ее в щеку. — Теперь, когда ты собираешься замуж за этого демона, я буду единственным человеком, которому будет позволено целовать твою руку. И все это потому, что он знает, что я безопасен.
Бонни усмехнулась. Она заметила, что Энгус всегда держит ее в поле зрения, даже несмотря на то, что они только неделю были вместе. Бонни вспомнила случай, который произошел по дороге в Лондон. Сев в поезд, какой-то молодой человек попытался вступить в разговор с Бонни.
— Занимайся своими делами, не суй сюда свой нос, — грубо отрезал Энгус. Позже, когда он пришел к Бонни в купе, чтобы пожелать спокойной ночи, она заметила его дурное настроение.
— Ты ему приглянулась, — сказал он.
— Ну и что? Мне-то он совсем безразличен.
У Бонни появилось странное ощущение силы и безопасности, когда Зейкервель сообщил о ревности Энгуса. «Он меня любит, и ему просто страшно подумать, что он может потерять меня. Наверное, Энгус привык к женщинам, которые все время обманывают своих мужей».
— Энгус, не волнуйся, что я могу тебя предать. Я никогда этого не сделаю, никогда. Ты веришь мне?
Он улыбнулся.
— Говорят, что женщинам нельзя доверять. — Его глаза блеснули.
— Ну, мне ты можешь доверять, — сказал Зейкервель. — А сейчас, Бонни, сосредоточься. Давай подумаем, что мы можем здесь… Энгус, мы с Бонни должны подумать, как привести эту комнату в порядок. Но что здесь делать?
Энгус засмеялся.
— Хорошо, думаю, я должен доверять моей любимой. Ладно, Зейкервель. Я только сделаю несколько телефонных звонков. Оставляю Бонни в твоих руках. Ну и получишь же ты, если вздумаешь настраивать ее против меня. Она ничего не будет слушать. Правда, дорогая?
— Конечно, — ответила Бонни с улыбкой.
Энгус поцеловал ее.
— Что мы будем делать с этой комнатой? — деловым тоном спросил Зейкервель.
Раньше это была спальня экономки, но потом Энгус переселил ее из дома в небольшую квартиру рядом с конюшней.
— Я не смогу слушать, как его жена будет кричать, — сказала экономка поварихе. Она уже всякого насмотрелась и наслушалась и хотела пожить спокойно. Тех слуг, которые пробовали во что-нибудь вмешаться, сразу же увольняли без предупреждения, а теперь, с потоком иммигрантов, готовых работать за мизерное жалованье, было трудно найти хорошо оплачиваемую приличную работу.
Энгус хорошо платил за молчание, но экономка не любила его, впрочем, как и другие женщины из прислуги. Мужчины же считали, что женщины, которые приходят к Энгусу, получают то, что заслужили. Разнесся слух, что будущая невеста Энгуса, молодая девушка-иностранка, понятия не имеет, во что она влипла. Экономка, миссис Тернер, была доброй женщиной, и она, устраиваясь в новой маленькой квартире, беспокоилась за Бонни.
Зейкервель тоже прикусил язык. Но ему хотелось, чтобы Бонни сошла с этой опасной тропы. Хорошо зная Энгуса, он мог ручаться, что тот не способен изменить себя.
— Какой ты представляешь себе эту комнату? — спросил он снова.
— Может, сделать из нее что-то типа гостиной и поставить кровать? Не думаю, что буду проводить здесь много времени. Это все из-за головных болей Энгуса. Он не выносит никого рядом, когда у него болит голова. Но, — она доверчиво посмотрела на Зейкервеля, — я думаю, что все головные боли прекратятся, как только мы поженимся. Ему необходима такая женщина, как я, которая готова посвятить свою жизнь ему и его детям.
Зейкервель бросил скептическое замечание:
— Энгус ненавидит детей.
— Он только так говорит. Он полюбит своих детей. Многие мужчины ненавидят детей, но стоит им взять своего ребенка на руки, как они сразу же влюбляются в него.
— Бонни, есть ли в твоих мечтах место для черных дней?
Девушка посмотрела ему в глаза.
— Нет, — твердо ответила она, — я не думаю о плохом. Если будешь думать о плохом, то все так и будет. — Она улыбнулась. — Я знаю, что у Энгуса пылкий нрав, но…
— Мягко сказано, — не выдержал Зейкервель.
— Я знаю, знаю. Но у него никогда не было дома и любимого человека.
— Бонни, у него было навалом женщин, и большинство из них пытались создать уютный дом и любовь.
— Да, но те женщины не могли сделать его счастливым, иначе он женился бы на какой-нибудь, ведь правда?
Зейкервель тяжело вздохнул.
— Никогда не спорь с женщиной, — сказал он. — Хорошо, Бонни, я буду молчать. Давай завтра отправимся выбирать мебель, если Энгус отпустит тебя.
Энгус был невероятно счастлив, что Зейкервель водит Бонни повсюду. В отличие от Гарри, который спал с Энгусом всего несколько раз, Зейкервель был не болтлив и предпочитал не обсуждать гомосексуальные наклонности Энгуса.
— Конечно иди, дорогая, — говорил он Бонни, желая ей спокойной ночи. — Делай все, что хочешь. Осталась еще неделя, а потом мы полетим к твоей бабушке.
Бонни засыпала, мечтая об Энгусе. Энгус засыпал, мечтая о немолодой женщине, преследующей его с кнутом наездника в руках.
Бонни купила небольшую резную кровать из красного дерева с белым балдахином. Зейкервель подобрал два стула с изогнутыми спинками в викторианском стиле, обтянутых розовым бархатом. Розовый подходил к тяжелым портьерам, а потом они нашли толстый ковер белого цвета для пола.
— Из маленькой комнаты слева я сделаю отличную ванну, и тебе нужен будет туалетный столик, — сказал Зейкервель.
Бонни подумала.
— Мне всегда хотелось такой столик, чтобы на нем было зеркало и по бокам электрические лампочки. На нем должны быть полочки, которые завешиваются. У Ланы Тернер был такой в старом фильме, который я видела еще в университете.
— Ваше желание принято, моя принцесса. — Он взял Бонни за руку. — А теперь мне нужно отвезти тебя к этому людоеду, иначе он откусит мою голову и швырнет ее в проезжающий автобус.
— Почему ты так ужасно отзываешься об Энгусе?
— Потому что очень нежно и тонко пытаюсь предостеречь Бонни Фрейзер.
Она вздернула подбородок.
— Хорошо, считай, что предупредил. И если хочешь, чтобы мы остались друзьями, больше не предупреждай меня об этом.
Зейкервель кивнул.
— Кстати, о друзьях, — сказал он, чтобы переменить тему разговора. — Я слышал, что Тереза и ее толпа вернулись в Лондон. Почему бы не позвонить ей?
— Позвоню, но в субботу мы улетаем в Бостон, и у нас много дел.
Зейкервель усадил Бонни в машину, и водитель повез ее домой.
— Я подготовлю ваше гнездышко к приезду из Штатов, — пообещал Зейкервель, когда машина притормозила у его небольшого домика на Итон Мьюз Вест.
Энгус был очень недоволен тем, что Бонни собралась рано лечь спать.
— Если ты не пойдешь со мной, то я пойду один, — сказал он твердо. — Я очень часто вечерами хожу играть в азартные игры.
Бонни сидела в гостиной. На ней было черное шелковое платье и бриллиантовое колье. Они сидели друг против друга за маленьким столиком. Бонни настояла на том, чтобы от этого стола отвинтили откидные доски. Она хотела быть ближе к Энгусу. И сейчас, сидя от него на расстоянии вытянутой руки, Бонни чувствовала, как он раздражен.
— Пожалуйста, Энгус. У меня болит голова, и я устала.
— Черт возьми, Бонни, никогда не спорь со мной. Прими аспирин и едем.
Она пила кофе, а в руках Энгуса был стакан с бренди. Он переминался с ноги на ногу от нетерпения.
— Я действительно не хочу идти, Энгус, — она увидела как вспыхнуло его лицо. — Не понимаю, почему ты меня заставляешь. Ты лучше проведешь время без…
Энгус бросил стакан с бренди в стену. Затем рванулся вперед и вцепился Бонни в шею. Бонни дернулась назад, и он выпустил ее горло, но его пальцы ухватили колье, и оно порвалось. В ярости Энгус подбежал к окну, распахнул его и изо всех сил швырнул колье наружу.
Бонни была шокирована и не могла пошевелиться.
Энгус вышел из комнаты. Через минуту Бонни услышала, как хлопнула входная дверь. В комнату вбежала Джинни с совком для мусора и шваброй в руках.
— Убрать со стола? — вежливо спросила она.
Бонни кивнула.
— Я устала, Джинни. Мне лучше лечь.
Она лежала, глядя в потолок. Да, мать тоже швыряла вещи, но ведь она изменилась. Бонни заплакала.
Энгус вернулся домой под утро. Он проиграл много денег и был очень пьян. К тому же он обругал богатого араба, и вышибала вывел его из клуба. Энгус так часто проигрывал, что несмотря на его плохой характер, перед ним никогда не закрывались двери. Вышибалы знали, что в определенный момент нужно выставить его за дверь. После драки с вышибалами Энгус успокаивался.
Но в этот раз ему было не по себе. Он оставил Бонни в слезах. Показал-таки свой мерзкий характер. Он любил Бонни.
— Брайтон-стрит, — сказал от таксисту, которого остановил у клуба. В руку водителя он сунул пять фунтов, и через три минуты они остановились у ювелирного магазина. — Подожди, я недолго, — он дал водителю еще пять фунтов.
— Рад служить, — сказал тот. «Вот странный», — подумал он, видя как Энгус ломится в запертую дверь.
В окне над магазином появился свет, оттуда выглянули.
— Мне нужно самое лучшее бриллиантовое колье, которое у вас есть, — прокричал Энгус хозяину.
— А, это ты, Энгус. Подожди. Я должен был узнать. Спускаюсь.
Энгус зашел в магазин. Через несколько минут он, довольный, сидел в такси.
— Едем в Хэмпстед, и там ты меня подождешь, — скомандовал он.
— Как скажете сэр. — Ничего подобного таксист еще не видел.
Энгус зашел в дом, на цыпочках поднялся по лестнице. Он прокрался в спальню Бонни и положил голубую бархатную коробочку на столик рядом с кроватью. Он посмотрел на ее заплаканное лицо. «Как смешно заставлять женщину плакать», — подумал он. Он повернулся, тихо вышел и попросил: таксиста отвезти его в клуб. «Она должна будет простить меня, — думал Энгус. — Это чертово колье обошлось мне в сорок тысяч долларов».
Бонни открыла глаза. «Вот мы и поссорились в первый раз», — подумала она и тут увидела на столике коробку от ювелира. Бонни открыла ее и загляделась на изумительное колье. Бриллианты были в три раза крупнее, чем те, которые подарила бабушка. Это Энгус так извиняется. Она улыбнулась: «Мне придется научиться не спорить с ним». Бонни все еще улыбалась, спускаясь на завтрак вниз по лестнице.
Когда Энгус приехал днем, Бонни уже ждала его. На ней было скромное серое платье с треугольным вырезом. Колье висело на шее.
— Спасибо, Энгус, — сказала она, бросаясь к нему в объятия. — Какой красивый подарок. — Она поцеловала его. — Прости меня за то, что спорила с тобой. Я не буду больше.
— Все в порядке, дорогая. Те, кто любят, обязательно ссорятся. Мы поцелуемся и помиримся, ладно?
Бонни прижалась к нему.
— Я не люблю ссор.
Энгус засмеялся.
— Ну не дуйся. Это же смешно.
Бонни ничего не сказала. Она «училась».
Бриллианты Бонни лежали незамеченными в двадцати ярдах от дома, а в субботу, через несколько недель какой-то мальчик подобрал их и показал матери. «Это, должно быть, от новогодней хлопушки, — подумала она. — Очень милая вещица». И спрятала ее в комод.
