31

— Почему ты ничего не ешь, лапочка? — спросила Сюзан за ужином.

— Не была ли ты сегодня слишком долго на солнце, дорогая? — спросила мама встревоженно. — У тебя болит голова?

— Да-а, — сказала Нэн. Но у нее болела не голова. Неужели она солгала маме? А если так, то сколько еще раз ей придется лгать? Ведь она знала, что никогда больше не сможет есть, никогда, пока ее мучает то, что ей известно. И она знала, что никогда не сможет рассказать об этом маме. Не столько из-за обещания — разве не сказала Сюзан однажды, что плохое обещание лучше нарушить, чем выполнить? — но потому, что этим она причинила бы маме боль. Почему-то Нэн знала, что маме, вне всяких сомнений, было бы ужасно больно. И папе тоже.

Однако была еще Касси Томас. Она ни за что не станет называть ее «Нэн Блайт». То ужасное чувство, которое испытывала Нэн, когда думала о Касси Томас как о настоящей Нэн Блайт, невозможно описать. Ей казалось, что эта мысль совершенно стирала ее с лица земли. Если она не Нэн Блайт, она никто! Она ни за что не станет Касси Томас.

Но мысль о Касси продолжала преследовать ее. Неделю Нэн не могла отогнать от себя призрак рыжей девочки с серо-зелеными глазами. Это была ужасная неделя, когда Аня и Сюзан очень волновались за ребенка, который не хотел ни есть, ни играть и «лишь хандрил по углам», если употребить выражение Сюзан. Неужели она так грустна потому, что Дови Джонсон уехала домой? Нэн сказала, что дело не в этом. И вообще ни в чем. Она просто устала. Папа осмотрел ее и прописал какое-то лекарство, которое Нэн послушно приняла. Оно было не такое противное, как касторка, но даже касторка ничего не значила бы теперь. Ничто не значило, кроме Касси Томас и ужасного вопроса, который всплыл в ее смятенном уме и завладел всем ее существом.

Не должна ли Касси Томас получить то, что принадлежит ей по праву рождения?

Было ли справедливо то, что она, Нэн Блайт, — Нэн отчаянно цеплялась за свое имя — имеет все, чего лишена Касси Томас, но на что именно Касси имеет законное право? Нет, это было несправедливо. Нэн испытывала глубочайшую уверенность, что это несправедливо. Честность и чувство справедливости были очень сильны в Нэн. И день ото дня крепло ее убеждение, что будет только справедливо, если Касси Томас узнает всю правду о себе.

В конце концов, никто, вероятно, не будет особенно огорчен. Папа и мама сначала немного расстроятся, но как только узнают, что Касси Томас — их дочка, вся их любовь обратится на Касси и она, Нэн, не будет ничего значить для них. Мама станет целовать Касси Томас и петь ей в летних сумерках, петь колыбельную, которая нравилась Нэн больше всех других песен:

Я видела кораблик, что плыл в морской дали,

И вез он мне подарки со всех концов земли.

Нэн и Ди часто мечтали о том дне, когда придет их кораблик. Но теперь подарки — ее доля их, во всяком случае, — будут принадлежать Касси Томас. Касси Томас отдадут ее роль королевы фей на предстоящем концерте воскресной школы и ее ослепительный пояс из золотой мишуры. Как Нэн ждала этого концерта!.. Сюзан будет печь фруктовые слойки для Касси Томас, а Заморыш тереться о нее и мурлыкать ей. Касси будет играть с куклами Нэн в домике для игр в кленовой роще и спать в ее кровати. Понравится ли это Ди? Будет ли Ди любить Касси как сестру?

Настал день, когда Нэн поняла, что больше не в силах выносить это. Она должна сделать то, что правильно и справедливо. Она пойдет в рыбачью деревню и скажет Томасам всю правду. А уж они пусть скажут папе и маме. Нэн чувствовала, что просто не может сама сказать им.

Когда Нэн пришла к этому решению, ей стало немного легче, но очень, очень грустно. Она попыталась съесть хоть что-нибудь за ужином, так как знала, что ест в Инглсайде в последний раз.

"Я всегда буду называть маму мамой, — сокрушенно думала Нэн. — И я не буду называть Шестипалого Джимми папой. Я буду просто говорить «мистер Томас», очень почтительно. Я думаю, это не вызовет у него возражений".

Но что-то душило ее. Подняв глаза, она прочла слово «касторка» в глазах Сюзан. Сюзан и не догадывается о том, что ее не будет здесь перед сном. Глотать касторку придется Касси Томас. Только здесь Нэн не завидовала Касси Томас.

Нэн ушла из дома сразу после ужина. Она должна сделать это, пока не стемнело и пока смелость не покинула ее. На ней было ее клетчатое полотняное платье, в котором она обычно играла, — переодеться она не решилась, опасаясь, что Сюзан и мама спросят зачем. Кроме того, все ее красивые платья в действительности принадлежали не ей, а Касси Томас. Но все же она надела новый передничек, который сшила ей Сюзан, — нарядный маленький передничек с фестончиками, обшитыми ярко-красной ниткой. Нэн очень нравился этот передничек. Конечно, Касси Томас не пожалеет для нее такую мелочь.

Она прошла через деревню, по дороге мимо пристани и вышла на прибрежную дорогу — смелая, гордая маленькая фигурка. Нет, Нэн не приходило в голову считать себя героиней. Напротив, ей было очень стыдно за себя, поскольку оказалось так трудно сделать то, что было и правильно, и справедливо, так трудно преодолеть свою ненависть к Касси Томас, так трудно не бояться Шестипалого Джимми, так трудно удержаться от того, чтобы не повернуться кругом и не убежать назад в Инглсайд.

Вечер был пасмурный. Над морем висела тяжелая черная туча, похожая на громадную темную летучую мышь. Мерцающие молнии играли над гаванью и дальними лесистыми холмами. Рыбачья деревня была залита красным светом заката, пробивавшимся из-под тучи. Тут и там вдоль берега сияли, как огромные рубины, бухты. Безмолвный белопарусный корабль дрейфовал мимо тускло освещенных туманных дюн в сторону таинственного, манящего океана, и чайки кричали как-то странно.

Нэн не понравился запах рыбачьих домиков и стайка грязных детей, которые играли, дрались и вопили на песке. Они с любопытством посмотрели на Нэн, когда она остановилась, чтобы спросить у них, где дом Шестипалого Джимми.

— Вон тот, — сказал мальчик, указывая рукой. — Что у тебя к нему за дело?

— Спасибо, — сказала Нэн, отворачиваясь.

— Ты чего такая невоспитанная? — завопила одна из девочек. — Слишком важная, чтоб ответить на вежливый вопрос?

Мальчик встал перед Нэн и загородил ей дорогу.

— Видишь тот дом за Томасами? — сказал он. — В нем сидит морской змей, и я запру тебя там, если не скажешь мне, зачем тебе Шестипалый.

— Отвечай, ты, мисс Гордячка! — насмешливо крикнула большая девочка. — Все вы там в Глене думаете, что вы большие шишки. Отвечай Биллу!

— Смотри, ты, задавака, — сказал еще один мальчик. — Я собираюсь топить котят и скорее всего спихну тебя в воду вместе с ними.

— Если у тебя есть при себе десятицентовик, я продам тебе зуб, — сказала, широко улыбаясь, чернобровая девочка.

— У меня нет десятицентовика, и твой зуб мне совсем ни к чему, — отвечала Нэн, немного собравшись с духом. — Оставьте меня в покое.

— Не дерзи! — сказала чернобровая.

Нэн бросилась бежать, но мальчик — тот, что пугал ее морским змеем, — подставил ей ножку, и она растянулась во весь рост на разглаженном приливом песке. Остальные завизжали от смеха.

— Теперь не будешь задирать нос! — сказала чернобровая. — А то ходит тут важно со своими красными фестонами!

Но тут кто-то крикнул:

— Лодка Черного Джека подходит! — и все они бросились к причалу. Черная туча опустилась ниже, и все красные бухты стали серыми.

Нэн встала. Ее платье было облеплено мокрым песком, чулки замараны. Но ее мучители наконец оставили ее. Неужели им предстоит быть ее товарищами для игр?

Она не должна плакать — не должна! Она поднялась по шатким дощатым ступеням, ведущим к двери Шестипалого Джимми. Как все дома в рыбачьей деревне, его дом стоял на массивных деревянных столбах, вне пределов досягаемости любого необычно высокого прилива. Пространство под ним представляло собой свалку битой посуды, пустых жестянок, ржавых ловушек для омаров и всевозможного мусора. Дверь была открыта, и Нэн бросила взгляд в кухню, ничего подобного которой еще никогда не видела, — грязный голый пол, закопченный потолок в пятнах, в раковине гора грязной посуды. На колченогом деревянном столе стояли остатки трапезы, и над ними роем вились отвратительные большие черные мухи. Женщина с неопрятной копной седоватых волос сидела в кресле-качалке и нянчила толстую малютку, серую от грязи.

«Моя сестра», — подумала Нэн.

Не было видно ни Касси, ни Шестипалого Джимми — последнее обстоятельство очень обрадовало Нэн.

— Кто ты и чего тебе надо? — спросила женщина довольно неприветливо.

Она не пригласила Нэн войти, но та все же вошла. На улице начинался дождь, и дом задрожал от первого раската грома. Нэн знала, что должна войти и сказать самое главное прежде чем мужество покинет ее, иначе она повернется и убежит от этого ужасного дома, этого ужасного младенца, этих ужасных мух.

— Я хотела бы видеть Касси, — сказала она вежливо. — Мне надо сказать ей что-то очень важное.

— Ох уж! Важное! — фыркнула женщина. — Очень, должно быть, важное, если судить по твоему росту. Касси нет дома. Отец взял ее в Глен — проехаться. А тут такая буря приближается. Кто ж теперь скажет, когда они вернутся? Садись.

Нэн села на сломанный стул. Она знала, что люди в рыбачьей деревне бедны, но не представляла, что они так бедны. Говорили что миссис Фитч в Глене бедна, но в ее доме царил такой же порядок и было так же чисто, как в Инглсайде. Конечно, все знали, что Шестипалый Джимми пропивает все заработанное… И этому дому предстояло отныне быть ее домом!

— «Я все же постараюсь привести его в порядок» — думала Нэн в унынии. Но сердце налила свинцовая тяжесть. Порыв высокого самопожертвования, который увлек ее, уже прошел.

— Зачем тебе Касси? — спросила миссис Томас с любопытством, вытирая грязное лицо младенца еще более грязным передником. — Если это насчет того концерта воскресной школы, так она не может пойти — вот и весь сказ. У нее нет никакой приличной одежки. Ну на что я куплю ей платье? А? Я тебя спрашиваю.

— Нет, это не про концерт, — сказала Нэн печально. Она вполне может рассказать миссис Томас свою историю — ей в любом случае предстоит все узнать. — Я пришла сказать… сказать ей, что… что она это я, а я это она.

Вероятно, миссис Томас можно простить за то, что она не нашла это сообщение исключительно ясным и понятным.

— Да ты, видать, не в себе! — воскликнула она. — Что, скажи на милость, ты имеешь в виду?

Нэн вскинула голову. Худшее было теперь позади.

— Я хочу сказать, что я и Касси родились в одну ночь и… и… нянька подменила нас, потому что была зла на маму, и… и… Касси должна жить в Инглсайде… и иметь преимущества.

Это последнее выражение она когда-то слышала от учительницы воскресной школы и теперь сочла, что оно поможет с достоинством завершить очень нескладную речь.

Миссис Томас в изумлении уставилась на нее.

— Я сошла с ума или ты? То, что ты говоришь, лишено всякого смысла. Да кто тебе сказал такой вздор?

— Дови Джонсон.

Миссис Томас слегка откинула назад свою всклокоченную голову и рассмеялась. Она, возможно, была не очень чистой и не очень опрятной, но смех у нее был очаровательный.

— Ну конечно! Я могла бы сама догадаться. Я все лето стирала у ее тетки, а эта девка — зелье! Думает, что это хорошая забава — дурачить людей! Ну, маленькая мисс — как тебя там? — тебе лучше не верить всему, что городит Дови, а то она заставит тебя поплясать.

— Вы хотите сказать, что все это неправда? — ахнула Нэн.

— Да конечно! Боже мой, ты, должно быть, совсем простушка, коли попалась на эту удочку. Касси наверняка на год старше тебя. Да кто ты хоть такая, скажи на милость?

— Я Нэн Блайт. — О как это прекрасно! Она действительно Нэн Блайт!

— Нэн Блайт! Из инглсайдских двойняшек! Да я помню ночь, когда ты родилась. Мне случилось забежать тогда в Инглсайд с каким-то поручением. Я тогда еще не была замужем за Шестипалым — жаль, что я вообще за него вышла, — а мать Касси была жива и здорова, и Касси уже начинала ходить. Ты похожа на мать твоего отца — она тоже была там в ту ночь. Как она гордилась своими внучками-двойняшками! И подумать только, что у тебя хватило ума поверить такой нелепой выдумке!

— Я привыкла верить людям, — сказала Нэн, поднимаясь со стула с некоторой величественностью в манерах, но слишком безумно счастливая, чтобы желать осадить миссис Шестипалую особенно резко.

— Ну, это привычка, от которой тебе лучше отучиться в этом мире, — цинично заметила миссис Томас. — И не водись с детьми, что любят дурачить людей. Садись, садись, детка. Ты не сможешь пойти домой, пока этот ливень не кончится. Льет как из ведра, и темно как в могиле. Ох, да она убежала… убежала!

Нэн уже скрылась за пеленой ливня. Ничто, кроме безумного восторга, порожденного заверениями миссис Томас, не могло бы дать ей силы для того, чтобы добежать до дома в такую бурю. Ветер хлестал ее, дождь лил на нее потоками; раскаты грома были ужасны — ей казалось, мир раскалывается на части. Только холодный голубоватый блеск вспыхивающих одна за другой молний освещал ей дорогу. Снова и снова она скользила и падала. Но наконец она, промокшая насквозь, шатаясь, вошла в переднюю Инглсайда.

Мама подбежала и схватила ее в объятия.

— Дорогая, как ты нас напугала! Где ты была?

— Надеюсь только, что Джем и Уолтер не простудятся насмерть под этим дождем, разыскивая тебя. — Голос Сюзан звучал резко после пережитого волнения.

Нэн была почти без сил и не могла отдышаться. Она сумела лишь с трудом выговорить, чувствуя, как мамины руки обнимают ее:

— Ox, мама, я — это я… вправду я. Я не Касси Томас… и никогда больше не буду никем, кроме меня самой.

— Бедная лапочка бредит! — воскликнула Сюзан. — Она, должно быть, съела что-нибудь, что плохо на нее подействовало.

Аня вымыла Нэн и уложила в постель, прежде чем позволила ей говорить. Затем она выслушала всю историю.

— Мама, я вправду твоя дочка?

— Конечно, дорогая. Как ты могла думать иначе?

— Мне никогда и в голову не приходило, что Дови может меня обмануть. Кто угодно, только не Дови! Мама, да можно ли хоть кому-то верить? Дженни Пенни тоже рассказывала Ди всякие небылицы.

— Это всего лишь две девочки из всех маленьких девочек, каких ты знаешь. До сих пор ни одна из твоих подружек никогда не говорила тебе неправду. Хотя есть люди на свете, которые лгут — не только дети, но и взрослые. Когда ты немного подрастешь, тебе будет легче отличить золото от мишуры.

— Мама, я думаю, что Уолтеру, Джему и Ди не обязательно знать, какой глупой я оказалась,

— Не обязательно. Ди уехала в Лоубридж с папой, а мальчикам мы скажем только, что ты ушла слишком далеко по прибрежной дороге и попала под дождь. Ты была глупа, что поверила Дови, но было очень благородно и мужественно с твоей стороны пойти и предложить бедной Касси Томас то, что ты считала ее законным местом. Я горжусь тобой.

Буря улеглась. Луна смотрела вниз на прохладный, счастливый мир.

"Ах, как я рада, что я это я!" — было последнее, что подумала Нэн, засыпая.

Поздно вечером Гилберт и Аня зашли в спальню, чтобы взглянуть на лица спящих девочек. Диана спала, втянув уголки своего плотно сжатого маленького ротика, но Нэн уснула, улыбаясь. Гилберт уже выслушал всю историю и был так сердит, что Дови Джонсон не поздоровилось бы, не будь она за добрых тридцать миль от него. Но Аня испытывала угрызения совести.

— Мне следовало выяснить, что тревожит ее. Но я была слишком занята другими делами на этой неделе — делами, которые в действительности были ничто в сравнении с муками ребенка. Подумай, сколько выстрадала бедняжка!

Она склонилась над ними — с раскаянием, с любовью, с восхищением. Они все еще были ее — целиком ее, чтобы ласкать их, любить, защищать. Они все еще спешили к ней с радостью и горем их маленьких сердец. Еще несколько лет будет так. А потом? Аня содрогнулась. Материнство — это так сладко, но и очень страшно.

— Хотела бы я знать, что готовит им жизнь, — прошептала она.

— Будем, во всяком случае, надеяться и верить, что каждая из них получит такого же хорошего мужа, какого получила их мать, — поддразнил ее Гилберт.