30

— Я знаю кое-что про тебя, чего ты не знаешь… чего ты не знаешь… чего ты не знаешь, — бубнила Дови Джонсон, раскачиваясь вперед и назад на самом краю пристани.

Пришла очередь Нэн оказаться в луче прожектора — очередь Нэн добавить свою историю к воспоминаниям инглсайдских лет. Хотя Нэн до конца своих дней краснела, когда ей напоминали об этом. До чего же она была глупа!

Нэн содрогалась от страха, глядя на то, как Дови раскачивается на самом краю, и все же находила в этом зрелище что-то зачаровывающее. Она была уверена, что Дови когда-нибудь упадет, и что тогда? Но Дови не падала. Счастье никогда не изменяло ей. Все, что делала Дови, или рассказывала, будто делала, — что было, возможно, не одно и то же, — приводило Нэн в восхищение. Нэн, выросшая в Инглсайде, где никто никогда даже в шутку не сказал никому ничего, кроме правды, была слишком простодушна и доверчива. Дови, которой было одиннадцать и которая всю жизнь жила в Шарлоттауне, знала так много — гораздо больше, чем Нэн, которой было только восемь. Шарлоттаун, говорила Дови, — единственное место, где люди что-то знают. Что можете вы знать, сидя в таком захолустье, как Глен святой Марии?

Дови проводила часть каникул у своей тети Эллы в Глене, и у них с Нэн, несмотря на разницу в возрасте, завязались весьма близкие отношения. Возможно, потому, что Нэн смотрела на Дови, казавшуюся ей почти взрослой, снизу вверх с восхищением. Дови нравилась ее скромная маленькая обожательница.

— Нэн Блайт совсем безобидная, она только немного простоватая и доверчивая, — говорила она тете Элле.

Бдительные инглсайдские взрослые не видели ничего подозрительного в Дови — даже несмотря на то, что, как было известно Ане, ее мать приходилась кузиной авонлейским Паям, — и ничуть не возражали против ее дружбы с Нэн, хотя Сюзан с самого начала очень не доверяла этим крыжовенно-зеленым глазам с бледно-золотистыми ресницами. Дови была воспитанной, хорошо одетой и говорила не слишком много. Сюзан ничем не могла объяснить свое недоверие и помалкивала. Когда начнутся занятия в школе, Дови уедет домой, а пока явно не было никакой необходимости доставать частый гребень.

Нэн и Дови проводили большую часть свободного времени вдвоем на пристани, где обычно стоял корабль, а то и два, со свернутыми крыльями-парусами, и Долина Радуг почти не видела Нэн в том августе. Остальные инглсайдские дети не питали особенно теплых чувств к Дови, да и она к ним тоже. Однажды она разыграла Уолтера, и разгневанная Ди сказала ей все, что думала. Дови, очевидно, очень любила розыгрыши. Возможно, именно поэтому ни одна из девочек Глена никогда не старалась отбить ее у Нэн.

— Пожалуйста, скажи мне, — попросила Нэн.

Но Дови только плутовски прищурила глаза и сказала, что Нэн слишком мала, чтобы ей говорили такие вещи. Слишком мала! Это было невыносимо обидно.

— Пожалуйста, скажи мне, Дови.

— Не могу. Мне сказала это по секрету тетя Кейт. Она умерла, так что теперь я единственная в мире знаю эту тайну. А перед тем как узнать ее, я обещала, что никогда не скажу ни слова ни одной живой душе. А ты скажешь кому-нибудь… не сможешь удержаться.

— Не скажу. Я умею молчать, — горячо заверила Нэн.

— Говорят, что вы в Инглсайде все рассказываете друг другу. Сюзан в два счета выудит у тебя любую тайну.

— Не выудит. Есть много такого, о чем я никогда не говорила Сюзан. Всякие секреты… Я расскажу тебе мои, если ты расскажешь мне твои.

— Меня не интересуют секреты таких маленьких девочек, как ты, — заявила Дови.

Какое оскорбление! Нэн считала, что ее маленькие секреты прелестны — и та цветущая дикая вишня, которую она нашла в еловом лесочке за сараем, где мистер Тейлор складывает сено, и придуманная ею крошечная белая фея, что спит на плавающем листе лилии на краю болота, и ее мечты о вплывающей в гавань лодке которую тянут лебеди, прикованные к ней серебряными цепями, и романтическая история, которую она начала сочинять, о прекрасной леди, живущей на старой ферме Мак-Алистеров. Все эти секреты казались Нэн чудными и полными волшебства, и, подумав, она, пожалуй, даже обрадовалась тому, что ей не придется открыть их Дови.

Но что же такое Дови знала о ней, Нэн, чего сама Нэн не знала? Этот вопрос изводил Нэн, как надоедливый комар.

На следующий день Дови снова заговорила об известной ей тайне.

— Я обдумала этот вопрос, Нэн. Возможно, тебе все-таки следует знать то, что знаю я, поскольку это касается тебя. Тетя Кейт, конечно же, имела в виду, что я не должна говорить это никому, кроме той, к кому это имеет непосредственное отношение. Слушай, если ты дашь мне твоего фарфорового оленя, я скажу тебе, что я о тебе знаю.

— Нет, Дови, оленя я дать тебе не могу. Сюзан подарила его мне на день рождения. Если бы я отдала его, это бы ее ужасно обидело.

— Прекрасно. Если тебе больше хочется иметь этого дурацкого оленя, чем обладать важными сведениями, можешь оставить его себе. Мне все равно. Я предпочту сохранить свою тайну. Мне всегда приятно знать то, чего другие девочки не знают. Это делает меня такой значительной. Я буду смотреть на тебя в следующее воскресенье в церкви и думать про себя: "Если бы ты только знала, что я знаю про тебя, Нэн Блайт!" Это будет забавно.

— То, что ты знаешь обо мне, хорошее? — спросила Нэн.

— О, это очень романтично… что-то вроде того, что читаешь иногда в книжках. Но неважно. Тебе это не интересно, а я знаю то, что я знаю.

К этому времени Нэн уже почти сходила с ума от любопытства. Не стоит и жить, если она не сможет выяснить, что же такое таинственное и романтическое знает Дови. Внезапно в голову ей пришла идея.

— Дови, я не могу отдать тебе моего оленя, но, если ты скажешь мне, что ты знаешь обо мне, я отдам тебе мой красный зонтик.

Крыжовенные глаза Дови блеснули интересом. Зонтик давно был предметом ее зависти.

— Новый красный зонтик, который твоя мать привезла тебе из города на прошлой неделе? — уточнила она деловито.

Нэн кивнула. Сердце ее забилось. Неужели, ах неужели Дови все же откроет ей тайну?

— А мать тебе позволит? — спросила Дови.

Нэн кивнула во второй раз, но уже не так решительно. Она была далеко не уверена, что ей позволят отдать зонтик. Дови почувствовала это.

— Тебе придется принести зонтик сюда, — сказала она твердо. — Будет зонтик — будет секрет.

— Я принесу его завтра, — торопливо пообещала Нэн. Она должна узнать, что Дови знает о ней, — должна, и все тут.

— Но я еще подумаю, — добавила Дови. — Так что не очень надейся. Возможно, я все-таки ничего тебе не скажу. Ты слишком мала… Я и так часто говорила тебе больше, чем следовало.

— Сегодня я старше, чем была вчера, — выставила в качестве довода Нэн. — Ну, Дови, не будь мелочной!

— По-моему, я имею полное право говорить или не говорить то, что я знаю, — привела свой неотразимый аргумент Дови. — Ты скажешь Ане, ну, то есть своей матери…

— Разумеется, я знаю, как зовут мою собственную мать, — с достоинством заявила Нэн. Секреты секретами, но всему есть предел. — Я уже говорила тебе, что не скажу никому в Инглсайде.

— Ты поклянешься в этом?

— Поклянусь?

— Не будь попугаем. Разумеется, я имела в виду просто торжественное обещание.

— Я торжественно обещаю.

— Еще торжественнее!

Нэн не понимала, как можно обещать еще торжественнее, — у нее свело бы судорогой лицо, если бы она попыталась.

Положи на сердце руку,

И скажи: готова

Я принять от неба муку,

Коль нарушу слово, —

распорядилась Дови. Нэн прошла через этот ритуал.

— Завтра принесешь зонтик, и тогда посмотрим, — сказала Дови. — Что твоя мать делала до того, как вышла замуж?

— Она была учительницей, и очень хорошей учительницей, — ответила Нэн.

— Да я так просто поинтересовалась. Моя мама думает, что твой отец совершил ошибку, женившись на ней. Никто ничего не знает о ее семье. И мама говорит, было полно других девушек, на которых он мог жениться. Ну, я пошла. Орвуар!

Нэн знала, что это по-французски и значит «до завтра». Она очень гордилась тем, что у нее есть подружка, которая умеет говорить по-французски.

Нэн еще долго сидела на пристани после того, как Дови ушла домой. Ей нравилось сидеть там и следить за отплывающими и возвращающимися рыбачьими лодками, а иногда за каким-нибудь кораблем, который медленно выходил из гавани, направляясь в далекие сказочные страны. Как Джему, ей часто хотелось поплыть на таком корабле — по голубой гавани, мимо туманной гряды дюн, мимо мыса, где по ночам вращающийся маяк Четырех Ветров становился сторожевой башней морских тайн, и дальше, дальше — к голубой дымке, что была летним заливом, вперед, вперед — к заколдованным островам в золотых утренних морях. Нэн, сидя на корточках на старой осевшей пристани, носилась на крыльях воображения по всему миру.

Но в тот день ей не давал покоя секрет Дови. Откроет ли она его ей? И в чем он заключается, в чем он может заключаться? И что это за девушки, на которых папа мог жениться? Одна из них могла бы быть ее мамой. Но это было бы ужасно! Никто не мог быть ее мамой, кроме мамы!.. Такое было просто немыслимо.

— Я думаю, что Дови Джонсон собирается сказать мне секрет, — призналась Нэн маме в тот вечер. Мама пришла поцеловать ее на ночь. — Но я не смогу открыть его даже тебе, мама, так как обещала, что ничего никому не скажу. Ты ведь не будешь возражать, нет, мама?

— Ничуть, — сказала Аня, стараясь подавить улыбку.

Когда Нэн на следующий день отправилась на пристань, она взяла с собой зонтик. Это был ее зонтик, говорила она себе. Он был подарен ей, так что она имеет полное право делать с ним все, что хочет. Успокоив свою совесть этой софистикой, она тихонько вышла из дома, стараясь никому не попасться на глаза. Ей было тяжело думать о том, что придется отказаться от ее прелестного, яркого маленького зонтика, но к этому времени безумное желание выяснить, что же все-таки знает Дови, стало слишком сильным, чтобы ему сопротивляться.

— Вот зонтик, Дови, — сказала она, сдерживая дыхание. — А теперь скажи мне секрет.

Это было полной неожиданностью для Дови. Она не предполагала, что дело зайдет так далеко, — она не думала, что мать позволит Нэн отдать ее красный зонтик. Дови поджала губы.

— Не знаю, будет ли этот оттенок красного мне к лицу. Он слишком кричащий. Пожалуй, я все-таки не скажу.

Но Нэн обладала силой духа, и чары Дови еще не смогли низвести этот дух до слепой покорности. Ничто не возмущало его быстрее, чем несправедливость.

— Уговор есть уговор, Дови Джонсон! Ты сказала: зонтик — за секрет. Вот зонтик, и ты должна выполнить свое обещание.

— Ну, хорошо, — сказала Дови утомленно.

Вдруг все замерло. Порывы ветра стихли. Вода перестала плескаться вокруг столбов пристани. Нэн содрогнулась от восхитительного волнения. Она наконец узнает, что известно Дови.

— Знаешь семью Джимми Томаса из рыбачьей деревни? — спросила Дови. — Шестипалого Джимми Томаса?

Нэн кивнула. Конечно, она знала Томасов, ну, во всяком случае, знала о них. Шестипалый Джимми иногда заходил в Инглсайд и предлагал рыбу. Но, по словам Сюзан, она никогда не могла быть уверена, что рыба у него свежая. Нэн не нравилась его внешность — его лысая макушка, пышные кудрявые белые волосы по обе стороны от нее и красный крючковатый нос. Но какое отношение Томасы имели к тайне?

— А Касси Томас ты знаешь? — продолжила Дови.

Нэн видела Касси Томас — Шестипалый Джимми привозил дочку как-то раз с собой на телеге с рыбой. Касси была ее ровесницей, с копной рыжих волос и дерзкими серо-зелеными глазами. Она показала Нэн язык.

— Ну… — Дови глубоко вздохнула, — вот вся правда о тебе. Ты — Касси Томас, а она — Нэн Блайт.

Ошеломленная Нэн растерянно смотрела на Дови. У нее не возникло даже смутного понятия о том, что может иметь в виду Дови. То, что она сказала, было полнейшей бессмыслицей.

— Я… я… что ты хочешь сказать?

— Мне кажется, все достаточно ясно. — Дови смотрела на нее с жалостливой улыбкой. Раз уже ее вынудили сказать секрет, она намерена сделать этот секрет заслуживающим того, чтобы быть сказанным. — Ты и она родились в одну ночь. Тогда Томасы жили в Глене. Нянька взяла сестру Ди к Томасам и положила там в колыбель, а тебя отнесла к матери Ди. У нее не хватило смелости взять и Ди, а иначе она это сделала бы. Она ненавидела мать Ди и выбрала этот способ, чтобы свести с ней счеты. Вот так и вышло, что ты на самом деле Касси Томас и должна бы жить в рыбачьей деревне, а бедная Касси должна бы наслаждаться жизнью в Инглсайде, вместо того чтобы мучиться в доме Шестипалого, где ее частенько поколачивает мачеха. Мне часто так жаль ее.

Нэн верила каждому слову этой нелепой выдумки. Она никогда в жизни не лгала и ни на миг не усомнилась в правдивости Дови. Ей никогда не пришло бы в голову, что кто-то — тем более ее обожаемая Дови — может выдумать такую историю. Она смотрела на Дови страдальческими глазами существа, безвозвратно утратившего все иллюзии.

— Как… как твоя тетя Кейт узнала об этом? — задыхаясь, еле выговорила она пересохшими губами.

— Нянька призналась ей на смертном одре, — мрачно сообщила Дови. — Я полагаю, ее мучила совесть. Тетя не сказала никому, кроме меня. Когда я приехала в Глен и увидела Касси Томас… Нэн Блайт, я хочу сказать… Я внимательно посмотрела на нее. У нее рыжие волосы и глаза точно такого цвета, как у твоей матери. А у тебя и глаза темные, и волосы… Вот по какой причине ты не похожа на Ди — близнецы всегда выглядят совершенно одинаково. И у Касси точно такие же уши, как у твоего отца, — красивые и так плотно прилегают к голове. Я полагаю, теперь уже ничего нельзя исправить, но часто думаю о том, что это несправедливо. Тебе так легко живется, и наряжают тебя как куколку, а бедная Касси… то есть Нэн… в лохмотьях и часто недоедает. И старый Шестипалый бьет ее, когда приходит домой пьяный! Ну что ты так на меня уставилась?

Нэн чувствовала, что не в силах вынести эту муку. Все теперь стало пугающе ясно. Люди всегда находили странным, что она и Ди совсем не похожи друг на друга. Вот почему это так!

— Я ненавижу тебя, Дови Джонсон, за то, что ты мне это сказала!

Дови спокойно пожала пухлыми плечами.

— Я же не говорила, что тебе это будет приятно, правда? Да я и не хотела ничего рассказывать. Ты заставила меня… Куда ты?

Нэн, бледная и пошатывающаяся, поднялась на ноги.

— Домой… сказать маме, — страдальчески пробормотала она.

— Не смей! Ты клялась, что не скажешь! — выкрикнула Дови.

Нэн растерянно уставилась на нее. Это была правда. Она обещала, что ничего не скажет. А мама всегда говорила, что нельзя нарушать обещания.

— Я, пожалуй, сама пойду домой, — сказала Дови; ей не совсем нравился вид Нэн.

Она схватила зонтик и убежала, ее толстые голые икры быстро мелькали вдоль пристани. Позади она оставила несчастного ребенка, сидящего среди руин своего маленького мира. Дови это мало волновало… Доверчивая — слишком слабо сказано! И одурачить-то ее было не очень интересно. Конечно, она все расскажет матери, как только вернется домой, и узнает, что ее обманули.

«Хорошо, что я в воскресенье уезжаю домой», — думала Дови.

Нэн долго сидела на пристани — ей показалось, что прошли часы, — сидела, ничего не видя перед собой, сокрушенная, полная отчаяния. Она не была маминой дочкой! Она была дочкой Шестипалого Джимми… Шестипалого Джимми, которого она всегда втайне боялась, просто потому, что у него шесть пальцев. Она не имела права жить в Инглсайде, быть любимой папой и мамой. «О!» Нэн жалостно застонала. Мама и папа не будут больше любить ее, если узнают правду. Вся их любовь обратится на Касси Томас.

Нэн приложила руку ко лбу.

— У меня от этого голова кружится, — сказала она.