ГЛАВА 11
Настенные часы пробили четыре, и Женевьева тяжело вздохнула: ей предстояло работать еще несколько часов. Надев очки, она взяла перо и учетную книгу, в которую записывала все свои доходы и расходы. «Слава богу, – подумала девушка, – что 1781 год сложился для меня удачно. Хорошо, если бы в этом году хватило денег и для фермы, и для того, чтобы раз и навсегда отделаться от Генри Пиггота».
Женевьева долго считала и пересчитывала колонку цифр, но результат получался один и тот же: чистая прибыль оказалась слишком мала, чтобы избавить ее от долга.
Она с шумом захлопнула книгу и задумалась. В доме стояла полная тишина, нарушаемая лишь равномерным тиканьем часов. Сегодня было воскресенье, и все семейство Гринлифов отправилось в Скотс-Лэндинг, в церковь для рабов.
Женевьева терпеть не могла воскресенья. Правда, ее тоже много раз приглашали в церковь, но она всегда находила какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отказаться. Несмотря на доброжелательность жителей Дэнсез Медоу, девушка по-прежнему чувствовала себя здесь чужой и держалась поближе к своему дому, занимаясь бесконечными делами, стараясь отогнать пронизывающее, мрачное одиночество. Но оно овладевало Женевьевой каждую минуту, лишь только она останавливалась, чтобы передохнуть.
– В жизни есть вещи и похуже одиночества, – проворчала девушка, обращаясь к коту, который грелся под окном на солнышке.
Но с каждым днем ей становилось все труднее убеждать себя в этом. Сегодня тиканье часов казалось особенно давящим и тяжелым, оно почти сводило с ума. Поэтому Женевьева обрадовалась, услышав за окном странный лязгающий звук.
Однако шесть лет войны приучили ее к осторожности, к тому же, поговаривали, что британские налетчики объявились и в округе Олбимарл. Рука Женевьевы сама потянулась к висевшему рядом с дверью пенсильванскому ружью – проверить, заряжено ли оно. Только после этого девушка вышла на крыльцо.
Звяканье стало еще громче, а вскоре на дороге показался и всадник. Первым желанием Женевьевы было вернуться в дом и запереть за собой дверь. Местность буквально кишела дезертирами-наемниками, британскими солдатами, солдатами Континентальной армии, для которых жизнь человека стоила дешевле, чем сытная еда.
Всадник вдруг поднял руку и снял шляпу. Женевьева ухватилась за дверной косяк, боясь поверить своим глазам. Господи, она так часто в тайных мечтах видела это лицо, что теперь просто не верила в реальность происходящего.
Но вот всадник подъехал еще ближе, звяканье упряжи и оружия стало громче, и Женевьева поняла, что все это не сон.
– Рурк!
Исполненный счастья крик мало походил на ее голос.
С головокружительной быстротой девушка сбежала с крыльца и бросилась ему навстречу, как песню повторяя имя любимого.
Но в конце двора Женевьева так же внезапно остановилась, будучи не в силах двигаться дальше. Годы войны очень изменили Рурка. Одетый в потрепанные охотничьи штаны и рубашку, он выглядел более худощавым, чем она его помнила. К тому же, Рурк отпустил пышную грубую бороду, еще более рыжую, чем торчавшие из-под широкополой шляпы, какие носили в Кентукки, неровно подстриженные огненные волосы. Он был чужим, заросшим, неопрятным и таким же грубым, как сама война. Женевьева поняла, что даже немного боится его. Кроме того, и всадник, и конь были настолько увешаны всяческим оружием, что оно издавало при каждом шаге невообразимый грохот.
В это время Рурк соскочил с коня и улыбнулся такой доброй, такой до боли знакомой улыбкой, что сердце Женевьевы сразу оттаяло. Девушка сделала еще один неуверенный шаг, но потом долго скрываемые тоска и желание толкнули ее вперед, прямо в раскрытые объятия любимого.
Рурк стоял, раскачивая Женевьеву из стороны в сторону, спрятав лицо в ее волосы и глубоко вдыхая их аромат. А она смеялась и плакала от радости в его сильных руках, с благоговением слушая, как Рурк взволнованно произносит ее имя.
Наконец он опустил Женевьеву на землю:
– Я не смогу рассказать, как я скучал все эти четыре года, Дженни.
– Правда, Рурк Эдер?
– Это нельзя выразить словами.
На сердце у девушки стало так тепло, что она задержала дыхание и посмотрела в сторону, чтобы Рурк не заметил слез у нее на глазах.
– Ты уже был на своей ферме?
Он покачал головой:
– Я еду с севера. Сейчас отправлюсь туда.
Женевьева вместе с Рурком подошла к его коню и наблюдала, как он садится в седло. На душе у нее было неспокойно. Ей столько нужно было сказать Рурку, но она никак не могла собраться с мыслями.
– Хэнс вырос в прекрасного мальчика, – наконец произнесла Женевьева.
– Боюсь, он даже не узнает меня. Я упустил столько времени с парнем.
– Ты еще все наверстаешь, Рурк.
– Надеюсь.
В глубине души девушка тоже надеялась на это. Хэнсу сейчас, как никогда, был нужен отец. Он в самом деле превратился в прекрасного мальчика, со светло-русыми волосами и голубыми глазами, доставшимися ему в наследство от Пруденс, а изобильная вирджинская земля подарила ему отменное здоровье. Но что-то в мальчике тревожило Женевьеву. В характере Хэнса наблюдался оттенок дикости, которая уже заметно переходила границы детской шалости. Парнишка рос своевольным, требовательным, а порой даже жестоким. Но Женевьева ничего не сказала об этом. Пусть Рурк сам оценит характер мальчика.
Рурк помедлил, прежде чем повернуть коня.
– Дженни, – произнес он своим глубоким голосом; подобное обращение никогда не оставляло девушку равнодушной, она вопросительно посмотрела на него снизу вверх. – Я еще вернусь. Можно мне завтра прийти?
Женевьева улыбнулась:
– Никогда не спрашивай на это разрешения, Рурк. Ну конечно же, можно. Вернее, я настаиваю на этом, – она скользнула взглядом по длинному шраму, который начинался где-то под воротником и поднимался почти до самой челюсти. – Я хочу узнать, каким сделала тебя война, и считаешь ли ты, что выиграл свою войну.
– Ты, правда, мой папа?
Рурк отложил бритву, которой только что сбрил бороду, и потер рукой непривычно гладкое лицо Боже, как приятно снова оказаться дома, почувствовать себя чистым и отдохнувшим. Он улыбнулся и посадил мальчика на колени.
– Именно так, сын. Разве ты не помнишь меня? Хэнс торжественно покачал своей золотистой головой.
– Я был в Кентукки, – пояснил Рурк. – Воевал с индейцами.
Лицо мальчика просияло:
– Ты их много убил?
– Я убивал только тогда, когда это было необходимо.
– А какие они, папа? Они похожи на Мими и на жену мистера Квейда?
Рурк улыбнулся, услышав слово «папа» и постарался отогнать страшные образы, вызванные разговорами об индейцах.
– Индейцы совсем не такие, как мы. Они одеваются в шкуры и перья, украшают себя бусами, летом ходят почти голыми. Но, тем не менее, это тоже люди, Хэнс. Их дети играют в куклы и плачут, когда падают. Они так же горюют, как и мы, когда случается что-нибудь плохое.
Рурк на мгновение содрогнулся, вспомнив Черного Медведя, выкрикивающего его имя, как боевой клич.
– А зачем же ты дрался с ними? – спросил Хэнс, с любопытством рассматривая задумавшегося отца.
– Потому что они воевали на стороне англичан.
– Ты выиграл драку?
Рурк нахмурился, подумав о признании полковника Кларка в их последнюю встречу:
– Думаю, что выиграл, сын.
Хэнс принялся теребить ремни седельной сумки.
– Ты мне что-нибудь привез?
Рурк улыбнулся.
– Немного можно привезти из тех диких краев, – сунув в сумку руку, он достал из нее круглую чашку и объяснил: – Индейцы едят из таких.
При виде отделанной хрусталем чаши глаза мальчика восхищенно заблестели.
Затем Рурк показал ожерелье из медвежьих клыков, украшение из перьев и пригоршню полированных агатов.
– А это подарки Гринлифам.
Хэнс тут же поставил чашку и, схватив ожерелье, громко заявил:
– Мое! Я хочу все!
Рурк знал, что жадность обычна для детей такого возраста, но и понимал, что лучше не уступать ей.
– Извини, парень, – мягко сказал он. – По одному подарку каждому из вас. Завтра мы с тобой отправимся к Гринлифам, и ты поможешь мне раздать их.
Но Хэнс соскочил с отцовских колен, вцепился в сумку и кричал, топая ногой:
– Нет! Мое!
Рурк поднялся со стула:
– Пожалуйста, Хэнс.
– Гринлифы не сыновья тебе! Я – твой сын! Я могу делать с подарками все, что хочу! – продолжал вопить Хэнс, вне себя от ярости.
Неожиданно мальчик изо всех сил швырнул ожерелье в камин; тесьма порвалась, клыки рассыпались по полу.
– Оно было моим, – упрямо пробормотал Хэнс.
Рурк сжал губы, стараясь не высказывать ни гнева, ни удивления этой выходкой сына. Он нагнулся и начал собирать ожерелье.
– Раз ты рассыпал ожерелье Филиппа, – спокойно объяснил Рурк, – придется подарить ему твою чашу.
– Нет! – снова закричал Хэнс, бросаясь на отца с красным от ярости лицом. – Я ненавижу тебя! Зачем ты вернулся!
Мальчик потянулся за чашей, но Рурк отстранил его.
– Я отдам ее Филиппу, Хэнс, и если замечу, что ты попытаешься отобрать подарки, то сделаю то, что должен был сделать несколько минут назад: хорошенько тебя отшлепать. А теперь, почему бы тебе не собрать клыки? Мы постараемся снова нанизать их.
– Нет, – упрямо проговорил Хэнс и с угрюмым видом отвернулся.
Когда мальчик выходил из комнаты, Рурк снова услышал:
– Мое! – но на сей раз совершенно проигнорировал это.
Да, Хэнсу необходимо время, чтобы привыкнуть к тому, что в доме появился отец. Но Рурк вовсе не собирался потакать прихотям сына. Он уже понял, что мальчик нуждается в гораздо большем, чем просто воспитание.
Бочки с табаком неуклюже перекатывались по дороге к реке, поднимая за собой красно-коричневую пыль. Их гнали к пристани сыновья Джошуа Гринлифа. Деревенские жители с удивлением поглядывали на бочки, качая головами и восхищаясь их количеством. А Женевьева буквально светилась от гордости – это был их лучший урожай.
– В Дэнсез Медоу все еще не могут привыкнуть к твоим успехам, – улыбаясь Женевьеве, сказал Рурк. – Всего несколько лет назад никто бы не поверил, что женщина и бывший раб смогут вырастить что-нибудь, кроме репы.
Пока они смеялись, мимо проплыла Нел Вингфилд, демонстрируя невероятных размеров новую шляпу.
– А у тебя вырос неплохой табачок, Женевьева, – заявила она. – Генри будет очень доволен.
Лицо Женевьевы сразу помрачнело. Генри Пиггот, действительно, с удовольствием узнает об изобилии ее фермы. Несмотря на то, что он отсутствовал но время войны, девушка не сомневалась, что Нел держала его в курсе всех событий в Дэнсез Медоу. Женевьева жила в постоянном страхе, что Пиггот вот-вот вновь объявится в их краях.
Тем временем, Хэнс, восседая на плечах отца, сорвал со шляпы Нел искусственную виноградинку.
– Посмотри, папочка, – со смехом показал он. – Она же не настоящая! А я-то думал, почему это птицы ее не клюют?
– Ну-ка, отдай, разбойник! – обиделась Нел и потянулась к мальчику.
– Нет! – веселился Хэнс, с необычайной ловкостью сползая на землю. – На твой старой страшной шляпе и так целый компот!
– Хэнс!
Рурк бросился вслед за ребенком, изо всех сил пытаясь спрятать улыбку.
Нел сердито посмотрела им вслед.
– Невозможный ребенок! – фыркнула она. – Не мешало бы его хорошенько отшлепать. Странно, что такой человек, как Рурк, терпит подобные манеры, – прищурившись, Нел наблюдала за тем, как Рурк пытался отнять у сына виноградинку. – Хотя, – продолжила она, – трудно упрекать Рурка в недостатках этого ребенка.
Женевьева бросила на нее предостерегающий взгляд:
– Замолчи, Нел. Слышишь, никогда не смей говорить об этом. Если ты когда-нибудь скажешь хоть слово, то, клянусь, пожалеешь!
В этот момент Хэнс шлепнул Рурка рукой по ноге и, вырвавшись, с индейским кличем побежал к реке.
– Кровь все равно возьмет свое, Женевьева, – хитро продолжила Нел и откровенно улыбнулась Рурку, когда тот отдавал ей виноградинку.
Нел уже собиралась уходить, но, вспомнив о чем-то, подала Женевьеве сложенный лист бумаги.
– Прочитай мне это, – попросила она. – Почерк слишком неразборчив. Я не хочу утруждать глаза.
Надев очки, Женевьева спрятала улыбку: Нел с трудом могла прочитать даже свое имя. Она внимательно посмотрела на листок и сказала:
– Это от человека по имени Дезмонт Слоут.
– Партнер Генри, британский чиновник, занимающийся закупками, – пояснила Нел.
Но Женевьева уже не слышала этого. Она без сил оперлась на Рурка и с трудом дышала от изумления.
– Генри Пиггот мертв, – наконец выдохнула девушка, глядя на письмо. – Убит на ферме около Фэрфилда.
У Женевьевы даже закружилась голова. Перед глазами встал образ Пиггота, ее кредитора и мучителя. Господи, неужели его действительно больше нет… Она глубоко и неровно вздохнула. Вот и наступило освобождение. Женевьева испытала такое облегчение, что ей даже стало стыдно за себя.
Женевьева с опаской смотрела вверх, на огромный орешник, который рос у нее во дворе. Рурк уже залез на первую большую развилку и теперь осторожно продвигался вперед, держась вытянутой рукой за ветку. Девушка прищурилась, прикрыв ладонью глаза: солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, ложились ей прямо на лицо.
– Рурк, держись двумя руками. Ты же упадешь! Он на минуту остановился и улыбнулся сверху, покачав головой. Эта улыбка показалась Женевьеве ослепительнее, чем солнце на небе.
– Если я буду дрожать за свою жизнь, то не смогу как следует завязать веревки.
– Ну, по крайней мере, будь осторожен, – попросила Женевьева.
Однако, глядя на Рурка, она прекрасно понимала, что волноваться незачем. Ловко оседлав ветку, он уже двумя руками закреплял веревки. При этом сквозь натянутую ткань брюк четко вырисовывались мускулы на его крепких ногах, которые без особых усилий удерживали тело. Закончив работу, Рурк посмотрел на Женевьеву.
Ее щеки окрасились горячим румянцем: забыв обо всем на свете, она с нескрываемым восхищением рассматривала своего друга. Широкая улыбка Рурка показала, что он заметил взгляд Женевьевы, чем еще больше смутил девушку.
Ухватившись за веревку, Рурк быстро съехал по ней вниз и упал на траву прямо перед Женевьевой. Затем он молча поднял доску, которую сам выпилил и отшлифовал песком, продел концы веревки сквозь два отверстия в доске и завязал их. После этого Рурк немного отступил назад, любуясь своей работой.
– Не было никакой необходимости делать это, – заметила Женевьева.
– Ерунда, девочка. Каждому ребенку нужны качели. Хэнсу, например, очень нравятся те, что я ему сделал.
– Но здесь же нет детей. Младшей дочери Джошуа уже двенадцать.
– Значит, – невозмутимо заявил Рурк, поднимая Женевьеву и сажая ее на качели, – придется старушкам наслаждаться этим удовольствием.
– Но, Рурк! – слабо запротестовала Женевьева, но он уже толкнул качели, послав ее высоко к небу.
Девушка охнула: никогда в жизни она не каталась на качелях и даже не мечтала об этом. Но пока мягкий осенний ветерок играл ее волосами, Женевьеве даже не пришло в голову возражать против подобного баловства – так по-детски развлекаться, когда ждет работа!
Рурк стоял, восхищенный и очарованный этой картиной. Казалось, Женевьева сбросила, наконец, свою защитную маску и теперь безоглядно предавалась безудержному веселью и удовольствию, что было такой редкостью. Кудри ее развевались, глаза сверкали от смеха, словно изумруды…
Неожиданно Рурк осознал, что ему хочется веселить Женевьеву каждый день, а не только во время этих нечастых визитов. Он почувствовал, что сейчас она готова выслушать его признание в любви. Господи, Рурк столько лет ждал этого часа!
Когда Женевьева снова прилетела к нему, он обхватил ее за талию и снял с качелей. Очевидно, на лице Рурка были написаны охватившие его чувства, потому что девушка перестала смеяться и внимательно смотрела, склонив набок голову.
Рурк обнял ее за плечи и так тесно прижал к себе, что она ясно слышала гулкое биение его сердца.
– Я люблю тебя, Дженни Калпепер, – проговорил он хриплым, срывающимся шепотом.
Женевьева затаила дыхание, настолько поразила ее серьезность этого признания. Девушка снизу вверх пристально посмотрела в лицо Рурка, такое родное и близкое. Господи, неужели уже прошло семь лет с тех пор, как она впервые увидела его в темной и дымной таверне отца? Ее насквозь пронзило теплое, ни с чем не сравнимое чувство, которое Женевьева так тщательно скрывала все эти годы от всех, даже от себя самой.
Девушка подняла руку и нежно погладила щеку Рурка. Впервые наедине с ним она не чувствовала ни малейшего напряжения. Наконец-то можно свободно прикоснуться к лицу, которое так часто стояло перед ее внутренним взором и так восхищало ее.
– Я тоже люблю тебя, Рурк, – тихо произнесла Женевьева.
Его глаза радостно вспыхнули, и он очень медленно коснулся губами ее губ. Поцелуй был таким теплым и всепоглощающим, что Женевьева, казалось, растаяла в этом долгом объятии.
– О боже, Дженни, как я люблю тебя! Мне просто необходимо каждое утро просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя… Я так хочу, чтобы у нас родились дети… Пожалуйста, Дженни, выходи за меня замуж, – попросил Рурк, почти не отрывая от нее своих губ. – Пожалуйста.
Еще совсем недавно у Женевьевы были сотни причин, чтобы отказать ему, но сейчас почему-то ни одна из них не приходила на ум. Она знала только, что любит Рурка, желает его, и что ее жизнь без него никогда не будет полной.
– Да, Рурк, – словно издалека услышала Женевьева свой голос. – Да, да!
Она обняла Рурка за шею и дала волю охватившей ее головокружительной радости. В поцелуе Рурка было обещание грядущего счастья. И Женевьева знала совершенно определенно, что счастлива первый раз в жизни.
Мимси Гринлиф сама назначила себя портнихой невесты, взяв в свои умелые руки весь разнообразный набор кисеи, ситца, полушерстяных тканей. Особой ее любовью пользовался отрез зеленого хлопка с узором из веточек, который Женевьева выбрала для свадебного наряда. Глаз Мимси, безошибочный в отношении фасона и деталей, и ее умелые руки создали платье, краше которого Женевьева еще не видела.
Женевьева впервые примерила его утром, в конце сентября, стоя на полукруглой табуретке в ожидании, пока Мимси подошьет подол. Платье сидело безупречно. Плотный корсаж красиво обтягивал талию девушки, поднимаясь к открытому, отделанному кружевами вырезу; пышные рукава были собраны чуть ниже локтя. Роза, явно унаследовавшая от матери талант к рукоделию, зашнуровала корсаж лиловыми и зелеными лентами и из таких же лент смастерила широкий пояс.
Последнее время Женевьеве постоянно хотелось петь. Она и сейчас с трудом сдерживала себя, стараясь стоять спокойно.
– Еще несколько дюймов, – прошамкала Мимси, держа губами булавки. – Этот подол не меньше четырех ярдов в ширину.
– А я не запутаюсь в юбках? – забеспокоилась Женевьева.
– Когда ты в чем-нибудь путалась? – быстро парировала Мимси. – Похоже, ты всегда все делаешь правильно, девочка. Не представляю, как мы будем без тебя, когда ты уедешь отсюда…
Женевьева рассмеялась:
– Прояви же немного почтения к Джошуа, Мимси. Я не могла бы оставить ферму в более надежных руках.
– Ты уверена, что хочешь бросить ее?
Глаза девушки обратились к окну, к двум одинаковым холмам, которые возвышались за домом. Сейчас они казались серо-зелеными от зрелого табака. Каждый акр был полит ее слезами и потом. Женевьева любила эту землю и ненавидела ее, воспевала ей хвалу и кляла, но, в конце концов, заставила ее приносить урожай.
Теперь им с Рурком предстояло выращивать куда больший урожай, но уже на его ферме. Поэтому Женевьева все переписала на Джошуа Гринлифа: и землю, и ферму.
Да, она готова уехать. Готова, потому что того, что их ожидало с Рурком, не мог дать никакой кусок земли.
Женевьева ласково похлопала Мимси по плечу.
– Абсолютно уверена, – ответила она, и вдруг ее лицо расплылось в улыбке. – Рурк здесь!
Действительно, по дороге на своем чалом жеребце ехал Рурк, держа перед собой в седле Хэнса.
– Стой спокойно, девочка, – заворчала Мимси, заметив, что Женевьева собирается спрыгнуть с табуретки, чтобы встретить гостей.
– Но я хочу показать ему платье.
– Не нужно, оно еще не готово. Совсем скоро Рурк увидит его во всей красе.
Женевьеве пришлось согласиться, что завтра наступит совсем скоро, и позволила Мимси снять с себя наряд. Затем девушка быстро надела одно из своих обычных простеньких платьев и, даже не успев обуться, побежала навстречу Рурку.
Женевьева сняла с седла Хэнса и поцеловала в теплую от весеннего солнца сияющую головку. Мальчик тут же стремглав побежал на поле, где Джошуа с сыновьями убирали табак.
Соскочив с коня, Рурк заключил девушку в объятие, от которого у нее на миг остановилось дыхание. Поначалу Женевьева протестовала против столь откровенных проявлений нежности, которые он позволял себе у всех на виду. Но теперь она в полной мере познала теплую сладость поцелуев любимого и силу рук, обнимающих ее. Женевьеве хотелось близости так же сильно, как и ему.
– Завтра, любовь моя, – пробормотал Рурк куда-то ей в волосы. – Боже, нам придется ждать целую вечность!
Женевьева не могла не согласиться с ним. Когда Рурк находился рядом, все пылало у нее внутри. Она с трудом призывала себя к терпению, настолько ей хотелось целиком принадлежать ему.
– Я не могу остаться надолго, – с сожалением сказал Рурк. – Я и не подозревал, что перед свадьбой может быть столько дел. Между прочим, мистер Карстерс согласился провести ритуал.
– Замечательно! – обрадовалась Женевьева. – Это очень мило с его стороны, особенно, если учесть, что шесть лет и ноги моей не было в церкви.
– Он с удовольствием сделает это, Дженни, – заверил ее Рурк. – Сай Хинтон уже помог мне привести в порядок сад. Мы поженимся как раз под тем платаном, под которым я в первый раз сделал тебе предложение.
Женевьева покраснела:
– Странно, что ты еще помнишь об этом. Кажется, тогда я вела себя не очень вежливо.
Глаза Рурка заискрились от смеха:
– Я не обиделся, Дженни. Я уже тогда знал, что ты влюблена в меня. Но ты была слишком упряма, чтобы признать это.
Девушка легонько стукнула его кулачком в грудь:
– Вы льстите себе, мистер Эдер.
– Неужели, Дженни? – он устремил на нее проницательный взгляд.
Женевьева, вздохнув, кивнула головой. К чему теперь все попытки отрицать это? Она чувствовала себя спокойнее, признав правду.
– Я всегда любила тебя, Рурк Эдер, – проговорила Женевьева хрипловатым от нахлынувших чувств голосом. – Всегда.
– Ну, стоит ли расстраиваться из-за этого, малышка, – ласково сказал Рурк, осторожно смахнув большим пальцем слезу на ее щеке. – Единственное, о чем можно сожалеть, – так это о потерянном времени.
Женевьева кивнула и устроилась поудобней в теплом кольце его рук. С Голубых гор дул прохладный ветерок, напоминая о недавнем зимнем холоде.
– Обними меня, Рурк, – попросила она, охваченная странной тревогой. – Обними меня и скажи, что все это происходит на самом деле, что это не сон.
– Это не сон, Дженни. Но сейчас мне нужно поймать Хэнса и отправляться обратно. А вот с завтрашнего дня мы всегда будет вместе.
Женевьева прижалась лицом к груди любимого и с наслаждением вдохнула его запах – запах солнца и чистой земли.
– Поклянись, Рурк, – проговорила она. – Поклянись, что мы всегда будем вместе.
Он приподнял пальцем ее подбородок и, заглянув в глаза, произнес:
– Клянусь, любимая, – после этого Рурк скрепил свою клятву поцелуем, который был гораздо красноречивее всяких слов.
Женевьева смотрела ему вслед и чувствовала, что счастье настолько переполняет ее, что даже испугалась этого.
– Боже мой, – удивлялась она, – почему судьба так улыбается мне? Я ведь ничего особенного не сделала, кроме того, что получила от этой земли несколько фунтов табака да умудрилась завоевать любовь лучшего на всем белом свете мужчины.
В этот момент набежавшее облачко закрыло солнце, но Женевьева не обратила на него внимания. Придавать значение подобному факту означало поставить под сомнение свою радость.
Время тянулось невыносимо медленно. Когда часы торжественно отмерили несколько ударов после полудня, Мимси удалилась, чтобы нанести последние штрихи на платье Женевьевы, и забрала с собой Розу. К ним присоединилась Каролина, унаследовавшая от Калвина стремление к учебе и чтению. Девочка постоянно оттачивала свое мастерство, читая вслух матери и сестре Писание. Она надеялась, что когда-нибудь будет учиться в Квакерскул в Филадельфии, в школе, о которой ей рассказывал Лютер Квейд.
Оставшись одна в своем доме, Женевьева прислушивалась к тиканью часов и думала о Рурке, о том, что сегодня она переночует здесь в последний раз. Однако в ее душе даже ничто не дрогнуло при этой мысли. Дом не стал для Женевьевы чем-то большим, чем единственным наследством Корнелиуса Калпепера, мужа, которого она никогда не видела, но который обошелся с ней так жестоко, оставив кучу долгов.
Неожиданно взгляд девушки уловил на дороге какое-то движение. Женевьева с удивлением наблюдала, как к ее дому направляется незнакомый экипаж; полуденное солнце играло на его полированной стенке. Экипаж не мог принадлежать кому-нибудь из жителей деревни: после начала войны в Дэнсез Медоу почти не осталось экипажей, как, впрочем, и лошадей.
Между тем, карета подъехала к дому и остановилась на посыпанной гравием дорожке. Черный слуга спрыгнул с подножки, распахнул дверцу, и… появился Генри Пиггот.
Женевьева непроизвольно подняла руку ко рту, издав слабый стон беспомощного отрицания. «Ты же мертв; ты ведь был убит, когда грабил фермы в Фэрфилде», – хотелось закричать ей. Пока эти мысли вихрем проносились в голове, Женевьева уже знала, что произошла ошибка, непоправимая, но она, возможно, будет стоить ей счастья.
Стряхнув с себя оцепенение, девушка вышла навстречу гостю, с неприязнью отметив, что Пиггот с годами заметно увеличился в размерах. Он стал очень массивным и сейчас заполнял собой весь дверной проем.
Не отрывая от посетителя глаз, Женевьева заставила себя спокойно произнести:
– Здравствуйте, мистер Пиггот.
Он невесело улыбнулся, по-прежнему не вынимая изо рта любимую зубочистку.
– Воскрес из мертвых, не так ли? Я счел целесообразным изобрести собственную картину. Видите ли, патриоты собирались арестовать меня за шпионаж в пользу тори, но теперь все уже в прошлом. Бунтовщики обречены, а мне нужно продолжать свое дело, – Пиггот протянул девушке пачку бумаг, которые все это время держал в руке. – Надо собирать долги.
Трясущимися руками Женевьева с трудом надела очки и впилась глазами в выцветшие строчки.
– Но у меня сейчас нет столько денег в твердой валюте, – наконец произнесла она дрожащим от волнения голосом, нервно сжимая и разжимая пальцы рук.
Пиггот равнодушно пожал плечами:
– Очень хорошо. В таком случае я заберу эту ферму и твоих черномазых.
Женевьева мысленно поблагодарила судьбу за то, что этот негодяй не успел подойти ближе. Она в сердцах стукнула кулаком по столу, опрокинув глиняную миску, в которой Мимси хранила перец.
– Вы никогда не получите эту ферму, мистер Пиггот, а эти «черномазые» не принадлежат мне, поэтому я не могу ими распоряжаться.
Женевьева постаралась взять себя в руки и успокоиться. В общем-то, все складывалось не так уж плохо. Появись Пиггот на день раньше, ферма была бы еще наполовину ее. Однако вчера они с Джошуа официально оформили передачу имущества, поэтому Пиггот не мог забрать эту половину. Женевьева с удовольствием объяснила это своему кредитору.
Казалось, он не расстроился.
– Я уверен, что вы сумеете найти какую-нибудь другую форму платежа. Насколько я понимаю, в ближайшем будущем вы собираетесь выйти замуж. В такой маленькой деревушке, как Дэнсез Медоу, длинные языки не могут не обсуждать предстоящую свадьбу. Вашему мужу придется…
– Нет, – воскликнула Женевьева, чувствуя, что начинает всерьез паниковать.
Ее долг Пигготу все еще равнялся целому небольшому состоянию. Она знала, что у Рурка нет таких денег. Конечно, можно продать ферму… Но Женевьева считала нечестным принуждать брать его на себя чужие долги. Рурк заслуживал того, чтобы жениться на женщине, а не на денежных обязательствах.
– Кто-нибудь знает о том, что вы приехали? – неожиданно спросила Женевьева.
Пиггот покачал головой:
– Никто, даже прекрасная Нел. Здесь, на территории патриотов, мне приходится держать в секрете свое присутствие.
Женевьева с трудом перевела дыхание:
– Рурк тоже ничего не должен узнать об этом.
– Так что же вы все-таки собираетесь делать, миссис Калпепер?
Женевьева повернулась и задумчиво подошла к окну, даже не заметив, как от ее резкого движения бумаги Пиггота упали на пол. Действительно, что же ей делать? С Женевьевы словно упало золотое покрывало безмятежности, укутывавшее ее с тех пор, как она согласилась выйти замуж за Рурка, оставив нагой и незащищенной перед холодным чувством беспомощности. Господи, какой же она была дурочкой, поверив, что судьба, наконец, улыбается ей! Препятствия всегда были и будут на ее пути.
Девушка, не отрываясь, смотрела на восток, на реку, в которой отражалось полуденное солнце. Неожиданно в ее душе затеплилась надежда. Как же она могла забыть о Дигби Ферте?! В прошлом этот человек всегда был так щедр к ней, да и Женевьева еще ни разу не разочаровала его. Правда, это означало, что завтра не состоится их с Рурком свадьба. Женевьева даже не рискнет сказать ему о своих проблемах. Но Рурк поймет, он должен понять…