ГЛАВА 10
Грузовая пристань Дэнсез Медоу, как всегда, была полна народу. В эти дни приезд Лютера Квейда считался примечательным событием: все с огромным нетерпением жаждали услышать новости о войне, которая длилась вот уже четвертый год. Однако на этот раз всеобщее внимание вызвали не новости, а пассажирка Квейда. Женевьева протолкалась поближе к причалу, встав рядом с другими женщинами.
– Бесстыдница, – прошептала миссис Карстерс, прикрывая своей широкой юбкой маленькую Дженни.
– Интересно, кто же она такая? – спросила Салли Хинтон.
Женевьева привстала на цыпочки и сумела разглядеть спадающие из-под шикарной шляпы соломенно-желтые волосы незнакомки. Но вот поля шляпы приподнялись, и девушка, к своему огромному удивлению, оказалась лицом к лицу с широко улыбающейся Нел Вингфилд.
– Ослепи меня Бог, – выдохнула Женевьева.
Она никак не ожидала снова встретить эту женщину. Но перед ней действительно стояла Нел и выглядела так, словно владела всем миром. Подойдя поближе, Женевьева отметила про себя, что Нел не настолько великолепна, как кажется с первого взгляда. Правда, ее одежда была столь же броской, как и манеры, но оказалась явно не новой, сшитой из дешевой ткани и местами изрядно потрепанной.
Прошедшие годы, судя по всему, никак не отразились на Нел. Разве только губы сжаты немного тверже обычного, да тело сбито уж не так крепко. Тем не менее, это была та самая Нел Вингфилд, которая так нахально вела себя на корабле «Благословение» по дороге в Вирджинию.
Взгляд женщины скользнул по любопытствующей толпе и остановился на Женевьеве.
– О, малышка Женевьева Калпепер! – насмешливо протянула Нел, подчеркнуто оглядывая ее поношенное платье из грубой полушерстяной материи. – У тебя явно сельский вид.
Речь Нел заметно изменилась. Она нарочито смягчала резкие окончания, свойственные обитателям портовых районов Лондона. Но глаза, как заметила Женевьева, остались теми же. Они по-прежнему мерцали опасным светом, который ясно показывал, что враждебность Нел не исчезла.
Как только миссис Карстерс осознала, что Женевьева знакома с этой женщиной, она тут же приступила к ней с расспросами. Перед девушкой встала весьма пикантная задача: представить жене священника Нел Вингфилд.
– Мы вместе плыли на «Благословении», – объяснила она.
– Я здесь в качестве гостьи мистера Пиггота, – важно заявила Нел.
При этих словах улыбка исчезла с лица Женевьевы, и на причале воцарилась мертвая тишина.
Имя Пиггота было хорошо известно всем жителям Лэнсез Медоу. Он слыл в Вирджинии поборником тори и постоянно вынюхивал, на каких фермах можно поживиться, где находятся запасы пороха и продовольствия, передавая все сведения командованию Британской армии. Казалось, Пиггот обладал сверхъестественной способностью к уверткам и предательству, которая к тому же хорошо вознаграждалась.
Нел самодовольно улыбнулась:
– Я вижу, что репутация моего покровителя опережает его появление.
– Мы здесь все патриоты своей страны, Нел, – предупредила Женевьева.
– Я приехала сюда не для того, чтобы сражаться, – фыркнула Нел. – Мистер Пиггот послал меня, чтобы я вступила во владение фермой старого Паркера, которую он недавно купил.
Снова повисло тяжелое молчание. Вместе со всеми жителями деревни Женевьева с возмущением и отвращением восприняла это известие. Да, несчастье Паркеров, судя по всему, послужило на руку Нел.
Ничего не заметив, Нел Вингфилд важно показала на гору чемоданов и баулов, выразительно похлопав при этом по толстому кошельку у себя на поясе.
– Мои слуги не в состоянии справиться со всеми вещами. Возможно, кто-нибудь поможет мне за добрую твердую валюту? Ее не сравнить с этими ничего не стоящими континентальными долларами, которые вы сейчас только и видите, – она поджала губы. – Ну, сможет ли кто-нибудь показать мне мой новый дом?
Однако никто даже не пошевелился. Напряжение, в конце концов, стало настолько невыносимым, что Женевьева, рискуя вызвать неудовольствие соседей, шагнула вперед, не желая совсем разобидеть Нел в первый же день ее приезда в Дэнсез Медоу.
– Я покажу тебе, Нел, – спокойно произнесла девушка и взглянула через плечо на Джошуа Гринлифа. – Может быть, когда вы с сыновьями закончите дела на пристани, то поможете перенести вещи?
– Не слишком ли ты вежлива со своими рабами? – заметила Нел, когда они отошли от причала.
Женевьева возмутилась:
– Они вовсе не рабы, Нел! Джошуа – мой друг и деловой партнер. Он – свободный человек.
Нел лишь неодобрительно поджала губы и небрежно кивнула в сторону своих рабов, которые тут же направились следом за ними. Это были мальчик-мулат лет двенадцати и три девушки, которые выглядели настолько одинаковыми, что, скорее всего, приходились друг другу сестрами.
Все вместе они направились к западному концу улицы, а затем свернули на заросшую тропинку, которая вела на заброшенную ферму. Дом Паркеров вот уже четыре года стоял необитаемый. Ветра и непогода еще больше растерзали его, труба обвалилась, вьющиеся растения заплели обожженные стены.
От цветника Эми, которым она когда-то так гордилась, веяло запущенностью и тоской. Он успел зарасти сорняками, и только головки ноготков, которые уже пошли в семена и от этого казались грязными, напоминали о былой заботе миссис Паркер. Здесь же медленно гнил стульчик для прополки, сделанный когда-то Сетом.
– Черт возьми, да это же пустырь, – проворчала Нел.
– Когда-то здесь был дом, – тихо ответила Женевьева, вспомнив, как Эми любила сидеть в палисаднике, напевая своей маленькой дочке и одновременно занимаясь цветами.
Девушка вкратце рассказала Нел о том, что произошло с семьей Паркеров.
– Я всегда знала, что Эми плохо кончит, – заявила Нел. – В ней никогда не было прочного стержня, – она подбоченилась. – Будь уверена, я справлюсь со всем лучше, чем наша малышка Эми. Генри пока остался по делам в Вильямсбурге, но он пришлет мне людей, чтобы помочь с весенними посадками. Пиггот собирается выращивать здесь пшеницу для виски, – глаза Нел гордо сверкнули. – У меня есть еще четыре негра впридачу к этим рабам.
– Поздравляю, – сухо выдавила из себя Женевьева.
– Между прочим, тебе тоже нужно подумать о том, чтобы заиметь собственных рабов, – не заметив сарказма в ее голосе, предложила Нел.
Женевьева недовольно нахмурила брови:
– Власть над другим человеком нужна мне не больше, чем луна или звезды.
Нел покачала головой.
– Ты никогда не обращала внимания на условности, – с этими словами она принялась внимательно осматривать свои новые владения: заглянула во все углы двора, зашла в дом, потом с разочарованным видом повернулась к Женевьеве: – Да, потребуется время, прежде чем этот дом станет пригодным для того, чтобы сюда ступила моя нога. Поэтому пока ты можешь рассказать о себе. Помнится, когда мы виделись в последний раз в Йорке, Генри старался найти тебе мужа, вот только желающих что-то не оказалось, – ядовито добавила Нел.
– Меня это не слишком огорчило, – быстро ответила Женевьева. – Я вполне самостоятельно выращиваю табак.
Нел пожала плечами, показывая, что на нее это не производит впечатления.
– Кстати, а как поживает твоя дорогая Пруденс? Женевьева тяжело вздохнула. По сей день при воспоминании о своей многострадальной подруге слезы наворачивались у нее на глаза.
– Пруденс умерла при родах больше четырех лет назад.
Нел понадобилась почти минута, чтобы переварить эту новость, затем она пробормотала:
– Какая жалость, – но голос женщины был так ровен, что Женевьева усомнилась в искренности ее скорби. – Рурк Эдер, наверняка, уже снова женился? Я помню его таким великолепным, потрясающим мужчиной.
– Нет, Рурк живет один, со своим сыном. У него работает женщина по имени Мими Лайтфут, которая и заботится о ребенке…
– Со своим сыном? – переспросила Нел. – Но Рурк вовсе не такой уж простофиля!
Женевьева с леденящей душу ясностью вспомнила, как Нел разгадала на корабле тайну Пруденс. Она выпрямилась и, твердо глядя в глаза женщины, бросилась на защиту памяти подруги.
– Я очень надеюсь, что ты не настолько дурно воспитана, чтобы измышлять сплетни о том, что Хэнс – не собственный сын Рурка Эдера, – горячо проговорила Женевьева, сжимая кулачки. – Никогда не смей этого делать, Нел!
Нел внимательно посмотрела на маленькие, плотно сжатые кулачки Женевьевы, которые, наверняка, напомнили ей ту давнюю потасовку на «Благословении», и быстро сменила тему разговора, не желая снова ввязываться в подобную историю.
– Кстати, до приезда Пиггота я свободна, а Рурк Эдер, несомненно, нуждается в компании. Я должна нанести ему визит.
– Его сейчас нет здесь, Нел. Он в Кентукки: воюет на стороне патриотов.
– Значит, Рурк скоро вернется домой, – уверенно заявила Нел. – Бунтовщики уже выбиты из всех фортов на побережье. Генерал Корнвалис крепко держит в своих руках весь юг.
Женевьева, услышав это, гордо вскинула голову:
– Ненадолго, Нел. На нашей стороне – французы.
Нел неприязненно улыбнулась в ответ, задетая уверенностью девушки:
– Ай-яй-яй! Неужели ты превратилась в патриотку этой страны? Неужели то, что ты родилась в Англии, совершенно не имеет для тебя никакого значения!
– Я появилась на свет в самых грязных лондонских трущобах. Наша родина не дала мне ничего, кроме пустого желудка и всех мыслимых болезней, которые только может породить бедность. Как ты можешь требовать от меня верности Англии?
Рурк постарался заставить себя думать о чем-нибудь другом, но только не о нечеловеческом холоде, от которого не было спасения, и понял, что не может этого сделать. Вот уже девятнадцать дней подряд их отряд пробивался через ледяные болота и речки. Иногда они оказывались настолько глубоки, что ружья и порох приходилось часами нести над головой в трясущихся от напряжения руках.
Даже замечательные бескровные победы у Каскаскии и Кахокии уже не могли поддержать боевой дух людей полковника Кларка в этом тяжелом походе, на двести забытых Богом миль, к реке Вабаш. Отряд направлялся в форт Сасквиль, в Винсенне. Полковник Кларк был исполнен решимости отбить этот форт у генерала Гамильтона, легендарного британского «Покупателя скальпов».
Для переправы через Вабаш патриоты построили плоты. Рурк вместе с Калвином Гринлифом и Барди Тинсли оказался на первом плоту. Им предстояло найти на противоположном берегу бурлящей желтой реки место, удобное для высадки отряда. Они долго сражались с потоком до дрожи в руках и ногах, пока наконец не пристали к покрытому кустарником и зарослями болотной травы берегу.
– Вот и избавление – воскликнул Тинсли, открывая флягу с грогом.
Однако ему так и не удалось выпить: река принесла их прямо в руки воинов племени Шони. Калвин Гринлиф оказался самым проворным и успел вскочить обратно на плот: ухватившись за ветку, он швырнул на него свое тело, отчаянно призывая Рурка и Барди сделать то же самое. Но путь к отступлению уже был отрезан. Повсюду мелькали разрисованные красным и черным лица индейцев.
– Плыви один, Калвин, давай! – крикнул Рурк.
Он почувствовал внезапное облегчение, наблюдая за тем, как стремительный поток уносит юношу в безопасное место. Вдруг Рурк отчетливо услышал:
– Рурк Эдер!
Только один индеец знал это имя и произносил его, как самое страшное ругательство – Черный Медведь. Рурк почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он тоже узнал своего заклятого врага. За два года, прошедшие со времени стычки в Харродсбурге, юноша заметно вырос и стал еще злее. Его глаза по-прежнему полыхали ненавистью, словно отца убили только вчера. Остальные индейцы, а их было с полдюжины, также явно жаждали крови. Они яростно били себя кулаками в грудь, гремели ожерельями из медвежьих клыков и неистово вопили в диком возбуждении.
Осознав безвыходность ситуации, Барди Тинсли, рослый седеющий солдат, с отчаянным рыданием упал на землю.
Индейцы почему-то медлили; Рурк ощутил на себе их оценивающие взгляды. Решив бороться до последнего, он неожиданно бросился на самого высокого из врагов, стараясь сбить его с ног так, чтобы тот упал в заросли. Однако дни голодных маршей ослабили Рурка, замедлив и движения, и реакцию. Он промахнулся. Краснокожие тут же кучей навалились на него. Замелькали грязные руки, занесенные томагавки. Рурк попытался оказать сопротивление, но, оказалось, что нужно огромное усилие просто для того, чтобы набрать в легкие воздуха. В считанные минуты индейцы отобрали у него вещмешок, связали за спиной руки, а затем, вместе с Барди Тинсли, потащили вглубь леса, то волоча по земле, то заставляя идти самих по заросшей тропе. На протяжении всего пути пылавшие ненавистью краснокожие поощряли пленников копьями, кулаками и грубыми издевательствами.
Рурка разбудил звук приглушенных рыданий. Какое-то время, ничего не понимая, он недоуменно осматривался вокруг себя. Его мозг, затянутый пеленой боли, голода и холода, работал слишком вяло. Но жало шипящего дождя привело Рурка в чувства, и он сразу все вспомнил: четырехдневный переход к лагерю Шони, зловещую радость победителей… Да, судя по всему, их ждет нелегкая смерть.
– Прекрати эти адские всхлипывания, Барди, – резко приказал Рурк. – Неужели ты думаешь, что это поможет?
– Боже милостивый, но мне страшно, Рурк, – заныл Тинсли. – Ведь они собираются забить нас, как пару кроликов. В этих краснокожих нет ничего человеческого.
Рурк отвернулся. Он знал, что Тинсли обожал рассуждать о приличиях. А между тем, в Харродсбурге сам беспрестанно хвастался участием в побоище Грейтхауза и, хихикая, рассказывал, как изнасиловал беременную индианку, а потом вырезал у нее из живота нерожденного ребенка.
В центре маленького лагеря мерцал костер, возле которого праздно шатались несколько индейцев, издеваясь над пленниками на своем гортанном, с придыханиями, языке. Тинсли старательно прятал от краснокожих свое лицо, Рурк же, напротив, смотрел на них прямо и открыто.
Неподалеку от них бродила какая-то женщина. Поначалу Рурку удалось разглядеть только грязное лицо да рваное платье. Но вот женщина подошла ближе, и ее лицо на миг озарилось оранжевым светом костра. Несмотря на всю свою вялость и заторможенность, Рурк почувствовал слабый толчок мысли.
– Боже всемогущий! – выдохнул он, протягивая вперед связанные руки. – Эми Паркер! Эми, это я, Рурк Эдер!
Женщина еле слышно вскрикнула и отшатнулась, оглянувшись по сторонам, затем медленно и осторожно приблизилась к пленникам. Она уже собиралась что-то сказать, но один из краснокожих «каркнул» ей какой-то приказ и, подойдя, грубо дернул за руку.
В ту же секунду что-то упало на землю, совсем недалеко от Рурка. Он с трудом дотянулся связанными руками до предмета и поднял брошенный Эми нож. Зажав его между коленями так, чтобы не было видно со стороны, Рурк принялся осторожно перерезать ремни, которыми были связаны руки.
Вскоре возле костра в сопровождении еще одного краснокожего появился Черный Медведь. Судя по всему, они приходились друг другу братьями, настолько были похожи. Индейцы смеялись и болтали, стоя над пленниками, без сомнения, обсуждая, как отомстить за своего отца. Черный Медведь специально выставил напоказ пояс, на котором висели скальпы, и покачивал ими перед лицом Рурка.
Скальпы были с темными и светлыми волосами. От них исходил тошнотворный запах засохшей крови. Внимание Рурка привлек один скальп с необыкновенными белокурыми локонами, которые могли принадлежать только маленькому ребенку.
– Дьяволы, – с ненавистью выдавил Рурк сквозь плотно сжатые зубы.
Он вспомнил генерала Генри Гамильтона, который щедро платил индейцам за скальпы их врагов, и пожалел, что уже никогда не попадет в Винсенн, чтобы сказать этому «Покупателю скальпов», что думает о нем.
Неожиданно среди индейцев началось какое-то движение: женщины и дети ушли, а группа из восьми краснокожих, включая Черного Медведя и его брата, вплотную подошла к пленникам. Тинсли забрали первым, очевидно, потому, что он уже начал раздражать индейцев своим постоянным хныканьем, и утащили куда-то в сторону.
Рурк закрыл глаза, чтобы не видеть мучений Барди, но был не в состоянии приглушить свой слух и обоняние. Крики Тинсли оглашали воздух и улетали к первым вечерним звездам. От этих звуков Рурк начал дрожать всем телом, а почувствовав запах горелого мяса, уже не мог противостоять дурноте. Собрав последние силы, он снова принялся перерезать ножом кожаные путы.
Барди Тинсли умер мучительно медленно, заживо съеденный у костра торжествующими дикарями.
Когда Барди, наконец, затих навсегда, стал различим новый звук. Сначала Рурк решил, что подошел еще один отряд индейцев, но потом, к великому облегчению, узнал крики и проклятья своих товарищей.
– Белые! – завопили краснокожие и бросились за оружием.
Но вирджинцы уже ворвались в лагерь и теперь рыскали по нему, словно стая разъяренных волков, безжалостно орудуя ножами и поливая все вокруг пистолетным и ружейным огнем.
Не медля ни минуты, Рурк резким рывком разорвал кожаные путы, развязал себе ноги, но едва успел подняться с земли, как оказался лицом к лицу с переполненным злобой Черным Медведем.
Дикарь взвыл и замахнулся томагавком, чтобы нанести удар. Рурка спас вовремя подоспевший Калвин Гринлиф. Прыгнув на Черного Медведя, юноша повалил его на землю и выбил ему глаз. Затем Калвин придавил коленом грудь индейца, крепко-накрепко связал руки веревкой и рывком поставил поверженного врага на ноги. Несмотря на изувеченный глаз, из которого ручьем бежала кровь, Черный Медведь держался очень величественно. Его единственный здоровый глаз по-прежнему горел ненавистью и, как ни странно, торжеством.
Рурк слишком поздно понял причину этого. Что-то более злобное и сильное, чем рысь, неожиданно прыгнуло ему на спину – брат Черного Медведя!
В ту же секунду томагавк по самую рукоятку воткнулся Рурку в плечо, заставив его взвыть от боли. Он содрогнулся от ужаса, снова почувствовав леденящую сталь ножа, приставленного к своей шее. Но рука Рурка уже нащупала нож Эми. Лезвие удивительно легко вошло между ребер краснокожего, разрезая человеческое тело, словно масло.
Черный Медведь дико завыл, увидев смерть брата. Мстительная ненависть в его взгляде стала еще сильнее.
Индейцы продолжали в панике метаться по лагерю, пытаясь найти защиту в глухом лесу. Рурк заметил Эми Паркер, которая бежала за руку с высоким мужчиной, и преградил им путь. Краснокожий не выказал никакого страха, продолжая смотреть в сторону леса.
– Пойдем со мной, Эми, – закричал Рурк. – Быстрее!
Это казалось невероятным, но женщина колебалась.
– Боже мой, Эми, скорее же! Мы можем спасти тебя!
Краснокожий потянул ее за руку и что-то пробормотал.
– Я не пойду, Рурк, – покачала головой Эми.
– Ты же вернешься домой, подумай об этом!
– Домой?! Но без Сета и маленькой Рут у меня нет дома. Теперь я – Шони, – она посмотрела на своего спутника. – Кунаху – мой муж, и во мне уже шевелится его ребенок.
– Но ведь эти люди – дикари, Эми, они – убийцы!
Женщина пристально посмотрела на окровавленный нож в его руке.
– А ты сам, Рурк Эдер? – спросила она и убежала в лес вместе с высоким индейцем.
Вирджинцы взяли в плен семерых врагов, не потеряв при этом ни одного из своих товарищей. Обратный путь в форт отряд проделал в приподнятом настроении.
– Винсенн наш! – почти приплясывая, возбужденно восклицал Нил Кумз. – Да, мы сыграли неплохую шутку со старым «Покупателем скальпов»! Мы заполучили на свою сторону большинство жителей города, и, так же как и в Каскаскии, убедили Гамильтона, что нас, по крайней мере, целая тысяча. Каждый из нас сражался за десятерых!
Однако Рурку было слишком больно, чтобы веселиться вместе со всеми. Он чувствовал, как кровь сочится из наспех перевязанных ран на плече и шее, и шел, слегка покачиваясь, пытаясь бороться с головокружением. В конце концов, Рурк настолько ослабел, что товарищам пришлось нести его в форт на руках.
Когда на позиции увидели пленных индейцев, раздалось дружное радостное гиканье. Солдаты принялись уговаривать полковника Кларка немедленно казнить бандитов.
Кларк никогда не убивал пленных, но сейчас и он разъярился при виде скальпов, украшавших их пояса. Полковник решил показать краснокожим, что генерал Гамильтон никакой им не благодетель, не «Белый отец», и приказал, чтобы казнь состоялась возле церкви.
Среди вирджинцев поднялся невообразимый шум: каждый жаждал размозжить череп краснокожему на глазах у «Покупателя».
Борясь с туманом боли, Рурк прислонился к забору около ворот и наблюдал за происходящим. Индейцев выстроили в ряд. Черный Медведь стоял последним. Наверняка испытывая острую боль от поврежденного глаза и понимая, что его сейчас убьют, юноша, тем не менее, выглядел столь же непреклонным, как и обычно. Рурк осознал, что восхищается Черным Медведем.
– Краснокожие считают святым делом умереть от руки врага, – объяснил Кумз.
Рурк отвернулся. Он столько раз убивал сам и видел смерть других людей, что этого, казалось, хватит ему на целую жизнь.
Неожиданно Черный Медведь быстро отделился от остальных и метнулся к воротам. Вокруг закричали, но индеец летел, подобно молнии. Только Рурк, который как раз в этот момент находился в стороне, не желая смотреть на это кровавое зрелище, мог остановить краснокожего.
Рурк до конца и сам не понял, что заставило его отступить в сторону – апатия или же сострадание? На какую-то долю секунды на лице Черного Медведя мелькнуло удивление, но потом на нем снова воцарилось выражение привычной ненависти. Как клятву, произнес он имя Рурка и побежал к реке.
– Господи, Рурк! – изумился Кумз. – Ты отпустил этого дьявола?!
Рурк отвел в сторону ствол ружья и хрипло приказал:
– Не стреляй. Я уже лишил парня и отца, и брата. Я хочу, по крайней мере, сохранить его собственную жизнь.
Кумз покачал головой:
– Мы ничего не добьемся, если станем жалеть краснокожих. Кроме того, проявив подобное милосердие, ты оказал ему плохую услугу: Шони воспринимают это как оскорбление. Теперь ты заполучил кровного врага, который не успокоится, пока не лишит тебя жизни.
– Сомневаюсь, что когда-нибудь встречу его опять.
– У индейцев долгая память, Рурк. Черный Медведь пронесет ненависть к тебе до конца жизни, я уверен в этом.
Когда в хижину вошел полковник Кларк, Рурк постарался сесть прямо, несмотря на то, что каждое движение причиняло ему страшную боль.
– Лежи, лежи, – остановил его полковник. – Это плечо еще немного поболит.
– Шесть месяцев – это больше, чем немного, – мрачно отозвался Рурк.
Эти месяцы словно выпали из его жизни – ушли в туман забытья и горячки.
Раны Рурка загноились сразу после падения Винсенна, и началась лихорадка, долгие недели державшая его в своей власти. Лагерный лекарь пиявками и постоянными кровопусканиями отнял у Рурка последние силы, чуть ли не вплотную подведя к смертной черте.
Джордж Кларк снял шляпу и пододвинул к кровати раненого табуретку.
– Я направляю тебя в Харродсбург, до полного выздоровления, – сказал он, окидывая Рурка острым взглядом, и, помолчав, добавил: – А потом поедешь домой.
– Я не настолько плох, – запротестовал Рурк.
– Я все вижу. Ты сильный человек и хороший войн: используешь в битве голову, а не сердце. Но здесь мы уже почти закончили свое дело. Британия потеряла свои позиции.
Рурк облизал запекшиеся губы:
– А как же Дейтройт?
Кларк покачал головой:
– Пока у нас нет возможности взять его и, очевидно, еще долго не будет. Мне пришлось разделить силы между Винсенном, Каскаскией и Кахокией, а еще нужно построить форт у водопадов Огайо.
– Похоже, люди вам как раз и понадобятся, – заметил Рурк, беспокойно повернувшись на койке.
Он снова попытался сесть прямо и получил за это острый приступ боли.
Кларк в который раз медленно покачал головой:
– Ты уже отвоевал свое, Рурк, и отвоевал хорошо. Я и мечтать не мог о лучшем солдате, чем ты. Но тебе пора возвращаться домой, – полковник поднял голову, предупреждая все протесты. – Ты не убийца, Рурк. Ты слишком хороший человек для того, чтобы год за годом убивать индейцев.
– Но я же делал это, – мрачно сказал Рурк. – Вот уже почти три года, как я занимаюсь этим.
Кларк кивнул:
– Да, смешная вещь – убийство. С каждой отнятой жизнью ты словно теряешь частицу самого себя. Вот почему Барди Тинсли так изменился к концу: ничего не осталось, кроме пустой оболочки страха и ненависти.
Рурк молча согласился. Действительно, Тинсли жил, как животное, и умер, как животное, – от рук своей же жертвы.
– Ты уже сделал больше, чем можно требовать от одного человека, – продолжил полковник. – Я бы сказал, что ты заслужил дорогу домой так же, как заслужил кусок земли в Кентукки, пожелай его взять.
Рурк с трудом сглотнул:
– Вы уверены…
Кларк широко улыбнулся и достал флягу с грогом:
– Отправляйся домой, Рурк Эдер. Отправляйся домой и возделывай землю, чем ты и занимался до этой войны.
