Книга: Вереск и бархат
Назад: ГЛАВА 30
Дальше: ГЛАВА 32

ГЛАВА 31

Обтянутый кожей сундук лежал на земле, словно раненое животное. Лезвием лопаты были сбиты петли и расколота крышка. Железный замок был выворочен одним яростным ударом или точным пистолетным выстрелом. Пруденс понимала, что если у нее осталась хоть капля разума, ей следовало бы повернуться и бежать, бежать, не останавливаясь, до самой Англии.
Но что-то удерживало ее. Глядя вверх на башню, она сделала один шаг, затем другой, загипнотизированная холодным свечением башенного окна. Он осквернял темноту, портил бархатную красоту ночи, сжигал ее надежду дотла.
Главная дверь была слегка приоткрыта. Она проскользнула в щель, затаив дыхание.
Следы их занятия любовью виднелись тут и там по всему холлу: смятые одеяла; угасающие огоньки на каминной решетке; опрокинутый графин, лежащий в золотистой лужице эля. После этих теплых, восхитительных часов прошла, казалось, целая вечность.
Кот Себастьян свернулся на теплых камнях очага. Он поднял сонную мордочку и с любопытством посмотрел на хозяйку.
Взгляд Пруденс метнулся вверх, к узкой полоске света на лестничной площадке. Он манил ее вперед, и перепуганная до смерти женщина, неслышно ступая, поднялась по лестнице к двери башни.
Она шагнула в этот свет, сжимая помилование в руке.
Себастьян полусидел на подоконнике спиной к ней. Он повернулся на звук ее шагов. На миг в чертах лица мужа Пруденс уловила невероятное сходство с другим мужчиной. Но вот это сходство исчезло, и она обвинила в этом игру неровного света факела.
Себастьян вытянул руку и издевательски улыбнулся. Тонкий ручеек камешков и песка заструился между его пальцев, со стуком рассыпаясь по каменному полу.
— Наше совместное будущее, моя дорогая.
— Пруденс неимоверным усилием сдержала дрожь в голосе.
— Будущее должно строиться на более крепком основании, чем камни… или золото.
— Слова настоящего оптимиста. — Он встал и вытер руку. — Все это ведет к одному концу, не так ли? Как и у нас.
— Слова настоящего фаталиста.
— Или реалиста.
Свет факела позолотил его спутанные волосы. Себастьян подошел к ней с ленивой грацией. Все движения его были замедленными, плавными. Его серые глаза были пронзительными, как стрелы. «Опий», — вспомнила Пруденс.
— Совершенно верно, дорогая, — насмешливо сказал он, словно читая ее мысли. — Боюсь, ты просчиталась. Такое мизерное количество опия делает меня лишь слегка подвыпившим. Когда мы жили в Париже, мой дед кормил меня опиумом, как конфетами.
Она содрогнулась перед осознанием такого падения, такого бессердечного, преступного отношения к внуку со стороны д'Артана и опустила глаза, понимая, что ее сочувствие еще больше разъярит его.
Себастьян потянулся и закрыл дверь.
— Где ты была, моя Пруденс? Ходила выпить чаю со своим женихом?
Он стоял прямо перед ней, тепло его дыхания касалось ее виска.
— Прости, — пробормотала она. — Мне не следовало усыплять тебя. Это было ошибкой.
— Аu contraire, ma cherie. — Его голос был задумчивым, почти нежным. — Это было великолепно. Я говорил тебе когда-нибудь, как восхищаюсь твоим умом?
Себастьян погрузил руки в ее волосы, обхватил голову и приподнял вверх. Она закрыла глаза, не смея противиться силе, скрытой в этих изящных руках.
— Даже когда ты выдала меня Тагберту, одна частичка моего «я» склонилась перед тобой и крикнула: «Браво! Какая она сообразительная! Какой ум! Какая смелость! Она видит, что надо сделать и делает это!»
Ее глаза распахнулись. Пруденс попыталась высвободиться из его рук, но его пальцы еще крепче вцепились в ее волосы.
— Прекрати насмехаться надо мной! — вспылила она.
Себастьян по-детски невинно заморгал.
— У меня же нет мозгов. Ты же должна помнить, что я лишь невежественный горец. Я даже не умел читать и писать почти до двадцати лет. А правописанию я так и не научился. — Он прижался губами к ее волосам и прошептал. — Я нахожу твое совершенство экзотичным и эротичным. — Его язык коснулся розовой раковины ее уха, обжигая пламенем. — Золото, Пруденс. Где оно? Ты отдала его Мак-Кею? Или у тебя в запасе есть другой обожатель? Премьер-министр Питт, возможно? Начальник тюрьмы?
Пруденс прижалась лбом к его груди. Мозг ее слабо работал, и тело отказывалось подчиняться разуму, когда губы так сладко ласкали волосы на затылке; согнутая в колене нога так небрежно втиснута между ее ног… Себастьян все еще тешил надежду, что она спрятала золото, чтобы досадить ему. Но что же он сделает с ней, когда узнает, что оно потеряно навсегда?
— Золото? — весело спросила она. — Какое золото?
Себастьян не удостоил ее ответом. Он приник губами к пульсирующей жилке у нее на шее. Пруденс не могла вынести его обманчивой нежности, чувствуя, как гнев кипит в нем.
Она толкнула его в грудь кулачками.
— О, ради Бога, перестань мучить меня! Я отдала твое бесценное золото бедным детишкам в деревне Джейми. Мне было противно видеть, как ты используешь меня, чтобы ублажить свои алчные амбиции. Я раздала его и рада, что сделала это. И я снова сделаю это, если придется!
Пруденс посмотрела ему в лицо, вызывающе вздернув подбородок. И только нервное подергивание губ выдавало ее смятение и боль.
Себастьян притих. Приглушенное фыркание вырвалось у него, затем еще одно. Пруденс несмело шагнула вперед, испугавшись, что ярость может задушить его. Он небрежно отмахнулся от нее, и грубый смех вырвался из его горла. Покачнувшись, Себастьян прислонился к столбику кровати и согнулся, схватившись за живот. Он смеялся над своей глупостью, злые слезы текли по его щекам. Пруденс попятилась к двери. Быть может, он тронулся умом от опия? Она читала о таких случаях. Возможно, шок от потери был слишком велик?
— Как забавно, — выдохнул он. — Как умно. Все золото, добытое годами грабежа на дорогах, отдать нуждающимся. Бьюсь об заклад, вы с Мак-Кеем здорово посмеялись над этим. Кажется, я оказался снова с тем, с чего начал. В Данкерке. Нищий. С единственной одеждой, которая у меня на плечах.
«И со мной». Ей так хотелось произнести эти слова вслух. Но если Себастьян снова начнет смеяться, она знала, что не сможет удержать горьких слез, жгущих ее глаза.
Пруденс сжала руку, сминая дорогую бумагу. Она бессмысленно смотрела на пергаментный сверток с королевской печатью, только сейчас вспомнив о помиловании.
Она пересекла башню и ткнула рулончиком кремовой бумаги Себастьяна в грудь.
— Не только с одеждой на плечах. Теперь ты имеешь намного больше. У тебя есть твоя свобода.
Последние следы веселья исчезли с его лица. Себастьян взял бумагу из ее рук и поглядел на королевскую печать, не разворачивая свертка.
— Моя свобода? — Он насмешливо вскинул бровь. — Вы имеете в виду вашу свободу, герцогиня?
Протестующий крик вырвался из ее горла, когда Себастьян разорвал помилование пополам.
— Без золота я стою куда больше мертвый, чем живой. Наверняка, вы с твоим бесценным Мак-Кеем рассчитали это.
Пруденс попятилась от него, осознавая, что не хочет оставаться в башне наедине с этим незнакомым человеком. Она даже не была уверена, кто он.
Себастьян медленно надвигался на нее, глаза его гневно сверкали, но затвердевшие черты лица осветила ангельская улыбка.
— Ты должна мне тридцать тысяч фунтов, дорогая.
— Ты, конечно же, шутишь.
Пруденс обессиленно прислонилась к стене. Себастьян прошел мимо нее к сундуку, вытащил чернила и перо и разложил их на подоконнике.
— Сколько составляет твой ежегодный пенсион?
— Десять тысяч фунтов.
— Математика всегда давалась мне лучше, чем правописание. — Он нацарапал что-то на обратной стороне помилования, затем поднял его вверх, весело ухмыляясь. — Через три года ты полностью освободишься от меня. Уверен, Мак-Кей подождет. Он проявил себя весьма терпеливым мужчиной. Если, конечно, доживет до того светлого дня.
Пруденс насторожилась.
— Ты, определенно, сошел с ума.
— Мы не должны забывать о многих твоих умениях, а с этой минуты, и обязанностях: ведении счетов, вышивании, уборке замка… — Себастьян изогнул бровь в дьявольской издевке. — Есть еще более быстрый способ расплатиться со мной. Сколько, по-твоему, ты стоишь за ночь, дорогая?
Он развел руками.
— У тебя так много возможностей. Будем назначать сумму за каждую ночь или за каждый раз? Без сомнения, ты захочешь, чтобы я принял в расчет то, что уже было между нами. — Он преувеличенно тяжело вздохнул. — Я буду щедрым и накину несколько лишних фунтов за первый раз. Большинство джентльменов поступило бы так же.
Изумленно приоткрыв рот, Пруденс кругом обошла сидящего перед ней мужчину, глядя на него во все глаза. Она не могла поверить в то, что слышала, не могла постичь безжалостности этого человека. Он так настойчиво стремился свести каждый момент нежности между ними к бумажным фунтам и холодным шиллингам…
Себастьян пощекотал пером кончик носа.
— Я не уверен насчет сегодняшнего дня. Следует ли мне заплатить за него половину? — Он бросил на нее провоцирующий взгляд. — Или вдвойне?
Горячая краска залила щеки Пруденс. Ее первым порывом было желание ударить его так сильно, чтобы вогнать это перо прямо в его глотку. Но интуиция и здравый смысл остановили ее. Себастьян был в ярости. Но чем безумнее он становился, тем сильнее пугало ее его напускное веселье. Сколько раз приходилось ему скрывать свою злость? Он не мог показать своего раздражения или ярости перед отцом и научился смеяться ему в лицо, еще больше распаляя необузданный гнев Брендана Керра.
Она, возможно, не умела играть в «фараона», но знала, как спровоцировать мужчину. Пруденс разжала кулаки и поднесла руки к пуговицам корсажа.
Улыбка Себастьяна сникла.
— Что ты делаешь?
Она расстегнула одну пуговицу и удивленно вскинула брови.
— Разве не так это делается в Лондоне? Определенно, такой искушенный мужчина, как ты, достаточно часто посещал публичные дома, чтобы усвоить заведенный порядок.
Яростное веселье Себастьяна исчезло, уступив место растерянности и отчаянию. Он начинал ненавидеть себя.
Пруденс сняла туфли и поставила ногу на табурет, поднимая юбку и открывая взору длинную, стройную ногу. С грациозной медлительностью она опустила вниз чулок, обнажая золотящуюся в свете факела гладкую кожу бедер.
— Пруденс! — сдавленно воскликнул Себастьян. Она обнажила другую ногу, не глядя на него, затем подняла руки и, изогнувшись, одним грациозным движением сняла платье через голову. На ней не было нижней юбки, лишь шелковая сорочка, которая стала почти прозрачной от частых стирок в грубом щелоке.
— Не делай этого, — прошептал Себастьян хрипло. — Это не то, чего я хотел.
Но вот уже, не отдавая себе отчета в этом, он двинулся к ней, загипнотизированный просвечивающимися сквозь тонкую ткань округлостями изящных грудей, увенчанных чуть приподнятыми сосками, плавными линиями бедер…
Себастьяну захотелось плакать. Ему хотелось упасть на колени у ног этой женщины и боготворить ее. Ему хотелось молить ее о прощении за тысячи грехов, совершенных им, его отцом и многими другими мужчинами на протяжении столетий.
— Нет, — выдохнул он, протягивая к ней руки. Пруденс отступила, не позволяя ему прикоснуться к себе.
— Сколько я стою сегодня, Себастьян? Сотню фунтов? Тысячу?
Она резко откинула волосы с плеч. Его взгляд проследил волнообразное движение сверкающей массы.
— Я скажу тебе, сколько я стою сегодня — тридцать тысяч фунтов. Если ты дотронешься до меня хоть пальцем, только взглянешь на меня, мы будем квиты. Никаких долгов. Никаких сожалений.
Несколько долгих мгновений Себастьян смотрел на нее искоса.
— Никаких сожалений?
Пруденс покачала головой, глаза ее светились восторгом. Тогда он подошел к ней и прижал к стене с гортанным стоном. Словно умирающий с голода мальчишка, каким он был когда-то. Себастьян пожирал ее глазами, ртом, руками. Она единственная имела способность утолить его жестокую жажду и чувственный голод, возбудить в нем страсть и вознести на вершину восторга. Сейчас все, чего он хотел, — это наполнить ее и услышать крик любви.
Себастьян почувствовал, как бедро ее скользит вверх по его бедру, и поймал длинную, шелковистую ногу, поднимая ее к своей талии.
Пруденс на самом деле не была так спокойна, как хотела казаться. Она дрожала, трепетала от той же лихорадки, что охватила и его.
Себастьян вздернул ее сорочку вверх и смял груди своими ладонями. Он рывком распахнул свою рубашку и освободил из бриджей напрягшуюся от возбуждения плоть, отчаянно желая почувствовать каждый дюйм ее кожи своим обнаженным телом. Она была горячей, такой безумно горячей и влажной.
Себастьян помнил долгие зимы в Данкерке и думал, что уже никогда больше не согреется. Он долго не мог вспомнить ощущение солнца на своей коже и запахи лета. Кожа Пруденс была солнцем, ее утонченный аромат — бесконечным летом. Он зарылся лицом в ее теплые волосы и вошел в нее.
Они, прижавшись к стене, слились воедино в сплетении волос, рук, ног… Он обладал ею, длинными толчками погружаясь в жаждущее лоно, защищая ладонями ее спину от ударов о каменную стену.
Пруденс льнула к нему, словно ребенок, руками и ногами опутывая его, даря восторг и блаженство.
Себастьян застонал, скользя в опасной близости от черты, за которой его тело взорвется ослепительной вспышкой упоительного наслаждения. Он почувствовал приближение оргазма всем своим существом, почувствовал, как его освобождение наступает слишком быстро. Себастьян запаниковал.
Пруденс сжала ноги на его пояснице и мягко простонала его имя. И этот тихий стон был похож на прикосновение к спусковому крючку заряженного пистолета. Себастьян взорвался внутри ее лона и пролился в него живительной влагой.
Он крепче обнял подрагивающее тело Пруденс и спрятал лицо у нее на шее, сдерживая слезы, зная, что должен дать ей уйти, прежде чем она поймет, как низко он готов пасть, чтобы удержать ее рядом с собой.
Пруденс проснулась, лежа на животе в путанице одеял. Она открыла глаза, затем снова сонно закрыла их и глубже зарылась в вересковую подушку. Ее руки сжались в кулачки, и, гибко выгнув спину, юная женщина сладко потянулась и зевнула. Кот Себастьян лежал, свернувшись, у ее ног. Место на кровати рядом с ней было пустым и холодным. Она провела рукой по слабому углублению в вересковом матрасе, где спал Себастьян, уверяя себя, что их занятия любовью не были сном.
«Спал» было слишком мягко сказано. После сегодняшней ночи любви никто не обвинит Себастьяна Керра в том, что он не знает цену своим деньгам.
Пруденс села, радуясь слабому томлению тела, легким болезненным ощущениям в нижней части живота.
Дверь распахнулась. Она натянула одеяло на колени, борясь с внезапным смущением.
Плетеная корзинка свисала с руки Себастьяна. Она обычно собирала в нее яйца. Пруденс радостно потянулась к мужу, но он едва удостоил ее взглядом. Сердце ее упало в предчувствии беды.
Она растерянно наблюдала, как Себастьян сложил свою единственную сменную рубашку и сунул ее в корзину.
— Надеюсь, коту Себастьяну будет удобно путешествовать здесь, — сказал он, не глядя на нее. — Ты не должна допустить, чтобы он снова убежал. В следующий раз он может не быть так удачлив.
Пруденс уставилась на пыльное пятно на полу, где еще вчера стоял ее сундук. Внезапно она поняла яростное отчаяние любви Себастьяна прошедшей ночью, мучительный голод его прикосновения. Он намеревался больше никогда не видеть ее. Никогда. И он прощался с нею навсегда.
— Я не поеду.
Он не обратил внимания на ее слова, словно и не слышал их.
— Можешь взять повозку, чтобы добраться до Мак-Кея. Я пошлю за ней Джейми завтра. Я написал это заявление, заверяющее, что наш брак был недействительным и что я согласен на его расторжение.
Себастьян положил бумагу в карман ее редингота.
— Я только не был уверен, «расторжение» пишется с одной или двумя «с»?
— С одной, — прошептала она.
Он взял на руки кота, явно намереваясь посадить его в корзину, но Пруденс выхватила озадаченное животное и прижала его к груди, гневно глядя на Себастьяна.
— Так же ты собираешься поступить и со мной? Засунуть в повозку и отправить?
Себастьян провел рукой по волосам и наконец осмелился встретиться с ней взглядом. Глаза его были полны отчаяния и боли, но на лице была написана уверенность в правильности выбранного решения.
Кот Себастьян извивался в ее руках, оставляя на нежной коже глубокие царапины, но Пруденс не замечала этого. Себастьян протянул руку и мягко забрал у нее возмущенное животное.
Он посадил кота в корзину, поглаживая пушистый мех.
— Мак-Кей сдержал свое слово, а я сдержу свое. У меня немногое осталось, но мое слово что-то еще значит. Я хочу, чтобы ты вернулась в Англию. Там твое место. Забудь обо мне. Ты не нужна мне в моей жизни. Я не хочу тебя в своей жизни, — глухо проговорил он и, не обращая внимания на жалобное мяуканье, закрыл крышку и закрепил застежку.
— Ты меня не любишь?
Руки Себастьяна дрогнули. Сколько раз эта храбрая нежная женщина удерживала в себе этот самый вопрос, сталкиваясь с рассеянной любовью отца или эгоистичной привязанностью Триции? Он не обладал красноречием и не мог описать ей, какой восхитительной и ужасной бывает любовь. Брендан Керр любил его мать. Он похитил ее из мести, но удерживал ее при себе, одержимый мрачной, испепеляющей любовью к ней. Себастьян до сих пор помнит отчаянные мольбы отца, когда он выпрашивал у гордой, не сломленной его издевательствами девушки малую крупицу любви в ответ. Это единственное, в чем она могла ему отказать. Поэтому он использовал свои кулаки, чтобы выбить из нее эти слова.
Себастьян застегнул корзину и развязно улыбнулся.
— Нет, я не люблю тебя.
Пруденс побелела. Он пожал плечами.
— Я находил твою невинность интригующей. Женись я на Триции, ты была бы удобной любовницей. Мне не нужно было бы уезжать из дома в поисках удовольствий. И, разумеется, я считал тебя приятным развлечением в последние недели, полные забот. Уверен, ты понимаешь. Развлечения — такая редкость в этих краях.
Себастьян подтянул стул к окну и сел спиной к ней, отчаянно пытаясь избежать ее ошеломленного взгляда.
— Ты лжешь, — сказала Пруденс. — Мне и себе. Чего ты боишься, Себастьян Керр? Зачем прячешься за…
— Перестань. — Он холодно прервал ее. — Мы заключили сделку прошлой ночью. Никаких долгов. Никаких сожалений. Ты поклялась.
Себастьян слышал за своей спиной ее торопливые движения, шуршание одежды, хриплое дыхание. Скрипнули ручки корзинки, звонкий стук каблучков стих у двери. Он почувствовал затылком ее упорный взгляд и понял, что это в последний раз она усмиряет свою гордость ради него.
— Неужели ты никогда не хотел построить настоящую жизнь вместе со мной? — спросила она хрипло. — Пылающий огонь. Дети, играющие у очага?
— Нет, — солгал он. — Никогда. Себастьян оглянулся на легкий шорох, но комната была пуста. Пруденс ушла.
Себастьян положил ноги в сапогах на подоконник и откинулся на спинку стула. Туманные сумерки сгустились за окном, поглощая яркие краски угасающего дня. Башня погрузилась в темноту.
Он вставал со стула лишь один раз в течение дня. Заряженный пистолет лежал у его ног. Оружие понадобится ему, когда люди д'Артана обнаружат, что он отпустил от себя Пруденс. Он не пошевелился, чтобы зажечь факелы и развести огонь в очаге. Холодный ветер врывался в окно, освежая его разгоряченное лицо. Теперь не нужно было закрывать окно. В нем не осталось ничего пугающего. Ни ветер, ни вересковая пропасть внизу не были его врагами. Все, чего он должен был бояться теперь, — это тишина.
Себастьян вспомнил солнечный день, когда он хоронил своего отца. Тишина тогда была божественным даром, подобно прекращению пушечной пальбы после долгой, кровавой войны.
Он бессмысленно уставился в сгущающуюся темноту. Он не слышал ни одного шороха в опустевшем замке, словно Пруденс забрала все звуки с собой, оставила его глухим и слепым. Не было слышно ни звонкого стука каблучков ее туфелек по ступенькам, ни мягких переливов смеха, ни мурлыканья кота Себастьяна. Он прогнал ее, оставшись один на один с тишиной, и обрек себя на жизнь в пустых залах Данкерка. Уже за один день Себастьян соскучился не только по Пруденс, но и по ее подгоревшим булочкам и невыносимой стряпне.
Мужчины не плачут!
Оглушительный рев, яркая вспышка боли и теплая струйка крови с подбородка. Даже в пятилетнем возрасте Себастьян знал, что это ложь. В сумерках того далекого дня он видел отца, стоящего на коленях перед свежей могилой его матери, ссутулившегося, с лицом, искаженным скорбью. Мужчины не плачут.
Внизу со скрипом открылась дверь. За резким ударом последовало выразительное ругательство. Себастьян закрыл глаза. Не сейчас, Джейми. Пожалуйста, Господи, не сейчас. Ворчливая веселость Джейми была невыносима для него в этот момент.
Мольба Себастьяна осталась без ответа.
— Кто-нибудь знает, что сейчас, черт побери, восемнадцатое столетие? Можно подумать, что мы живем в эпоху мрачного средневековья. Кто-нибудь в этой темнице слышал о масляных лампах? Свечах? Можно убиться в такой… — Его голос сорвался на визг. — Себастьян? Если ты снял с Пруденс одежду, тебе лучше надеть ее, потому что я уже иду.
Себастьян положил голову на скрещенные на подоконнике руки и застонал.
Джейми, спотыкаясь, вошел в башню и бросил на пол объемный шуршащий сверток.
— Черт знает что такое! Вы что, ждете меня, когда я приду и разведу огонь? Кажется, вы считаете меня своим рабом.
Он затопал по комнате, развел огонь в очаге и зажег факелы. Себастьян вздрогнул от внезапно вспыхнувшего света.
— А где Пру? — Бровки Джейми тревожно нахмурились. — Если она снова на кухне, я немедленно ухожу в деревню.
Себастьян поднялся, не в силах произнести ни слова объяснения в ответ. Он не сможет выдержать обвинений, вопросов, которые, он знал, с избытком задаст Джейми. «Как странно», — подумал Себастьян. Впервые в жизни он чувствовал себя онемевшим. Неужели Пруденс не оставила ему ничего?
— Что с тобой? — поинтересовался Джейми. — Кот Себастьян забрал твой язык? — он подхватил сверток. — Моя подружка-швея сказала, чтобы я передал это тебе. Не могу представить, зачем. Менять одежду каждый день — глупая и греховная привычка. Моя маманя всегда так говорит.
Джейми бросил ему сверток. Себастьян не успел поднять руки, и пакет ударил его прямо в грудь. Тонкая бумага разорвалась, освобождая ярд за ярдом мягкую шерстяную ткань из чередующихся черно-зеленых квадратов — плед Керров во всем его блеске и великолепии. Себастьян немо уставился на море шотландки у своих ног.
Краешек кремовой карточки выглянул из-под пушистой горы. Он опустился на колени и поднес карточку к свету. Изящным почерком на ней было написано: «Себастьяну Керру, лаэрду Данкерка. Твоя любящая Пруденс».
Джейми, прищурившись, выглянул у него из-за спины.
— Что там написано? Ты же знаешь, что я не очень-то хорошо читаю.
Себастьян безвольно опустил руки на колени, отчужденно глядя на своего друга.
— Там написано, что я дурак, Джейми. Полный и законченный дурак.
Назад: ГЛАВА 30
Дальше: ГЛАВА 32