ГЛАВА 17
Ее предложение так ошарашило, что Роман не решался ответить сразу, боясь торопливости, — вдруг это сон, который закончится и больше не повторится?
Воцарившееся молчание смутило Теодосию — как могла забыть?
— Извини, Роман, — прозвучал чей-то чужой голос. — Золото. Забыла, что у меня нет больше денег, чтобы заплатить. Но осталась рубиновая брошь…
— Не нужны ни золото, ни брошь, Теодосия. Взглянув на него, она поняла правду этих слов в лазурных глубинах его глаз.
— Согласен? — прошептали ее губы.
Не видя ничего, кроме ее ослепляющей красоты, не слыша ничего, кроме прекрасного голоса, он кивнул:
— Да.
Когда-то давным-давно ей вздумалось совершить коитус с любым незнакомцем в темной комнате гостиницы — теперь решено заняться любовью с Романом Монтана под пологом деревьев.
Радость поднялась в ней, словно чудесный рассвет — девушка протянула к нему руки.
Роман прижал ее к себе, к груди и держал так, словно кто-то вот-вот мог прийти и увести ее куда-то далеко. Улыбаясь, они улеглись на землю, продолжая держать друг друга в объятиях.
Ночь застала их все в том же приподнятом настроении, уютно устроившихся друг около друга — на мягком ложе из травы и цветов.
— Уже темно, — прошептал Роман. Теодосия молчала: время пришло, еще немного — и она расстанется с девственностью.
Эта мысль вызвала у нее трепет беспокойства.
— Ты будешь мягок, Роман.
Она произнесла слова утвердительно, но он услышал в них вопрос.
— Да.
Поднявшись с земли, она достала одну из своих сумок с повозки и исчезла в зарослях кустарника.
Неровно дыша и волнуясь, Роман развел костер в укрытии ближайшей дубовой прогалины, решив приготовить рагу из вяленого мяса и картофеля, хотя еда его мало беспокоила, но Теодосия не ела с полудня.
Когда кушанье забулькало над огнем, она, одетая в свою фланелевую ночную рубашку, сидела, прислонившись к большому дереву — свет костра плясал на ее длинных золотых волосах.
— Ужин готов.
Девушка не чувствовала запаха рагу, но видела только Романа, снявшего рубашку, сапоги и чулки, оставшегося в одних узких черных бриджах — сбросит их и будет любить ее. Сегодня. Эта мысль вертелась в ее голове, словно любимый деликатес.
— Хочешь есть, Теодосия?
Онемев от ожидания, она лишь покачала головой. Он почувствовал ее возбуждение, но напоминал себе, что трепет нетерпения обостряет желание. Небрежно взяв ложку, начал мешать рагу.
— Нервничаешь?
— Нет, — немного торопливо ответила она. Он улыбнулся.
Заметив его усмешку, поняла — знает, что солгала.
— Да, Роман, волнуюсь. Но только потому, что сегодня впервые буду… буду…
— Совершать коитус? — Продолжая улыбаться, помешивал рагу, желая сделать все возможное, чтобы могла расслабиться. — Считай, что это не больше чем научная процедура. Разве не ты говорила об этом — соединение мужских и женских гениталий, которые двигаются в ритме…
— Это физическое слияние мужских и женских гениталий, сопровождающееся ритмичными движениями, обычно приводящее к извержению семени из пениса в женский воспроизводящий тракт. Но, Роман, я…
— Да, да, знаю. Постельные, правила, не забыл. Сделаю нашу постель в темном лесу, подальше от огня. Не буду тебя целовать, не стану прикасаться, а лишь дождусь, когда ты обнажишь свою нижнюю половину. Ты закроешь глаза и станешь думать об отвлеченных вещах, а я управлюсь за пару минут, может, меньше. Даже могу не снимать бриджи, если хочешь, просто расстегну ширинку.
— Пару минут? — повторила она удрученно. Ее расстройство ужасно позабавило его.
— Теодосия, разве забыла, что однажды говорила сама? — Сняв рагу с огня, поднялся, достал одеяла из повозки и направился к ней. Один лишь его вид обещал волны удовольствия, можно было только догадываться, каким блаженством станет возможность почувствовать его внутри себя.
Эта мысль возбудила ее настолько, что она сжала в руках листья, разбросанные вокруг нее.
— Роман, нужно поторопиться. Если не сделаем что, боюсь, ожидание доведет меня до безумия.
Остановился перед ней.
— Думал, что ты нервничаешь.
— Сейчас испытываю множество чувств: нервозность — одно из них.
— Понятно. — Подавив смех, приступил к приготовлению постели.
Она понимала, что должна бы помочь ему, но не могла даже шевельнуться.
Он готовит постель. На мягких одеялах она отдаст ему свою девственность, станет женщиной в руках Романа.
Раздался ее тихий стон и на лице появилось выражение напряженного ожидания. Боже, неужели ее фантазии настолько реальны, что могут довести до экстаза?
— Эй, подожди меня, — дразнил он. — Мы собирались сделать это вместе, помнишь?
Она встала и медленно развязала ленточки на рубашке.
Роман мгновенно посерьезнел. Рубашка каскадом струилась вдоль ее роскошного тела, соскользнув на землю. Он видел ее обнаженной и раньше, но сегодня — что-то другое.
Сегодня суждено познать каждый дюйм этого бледного и совершенного тела, но, вопреки ее требованию, познавать медленно.
Подняв ее рубашку, он снова надел ей ее через голову.
— Роман, что…
— Правила, — напомнил он. — Ложись.
Она подчинилась, поглядывая на него.
— Накройся одеялами. Снова повиновалась.
— Подними рубашку до талии, закрой глаза и думай о чем угодно, кроме того, что будет происходить.
Она выполняла все так, как он говорил, но остановилась на полпути.
— Роман, прекратим эту игру. Он сощурил глаза.
— Делай то, что говорю, Теодосия.
Он не шутил — поразительно сексуальный звук его голоса убеждал в этом. Пришлось подтянуть рубашку к талии и закрыть глаза.
— Тебе хотелось полной темноты, ты ее получила, — пояснил Роман. — Что бы ни происходило, не открывай глаза. — Он опустился рядом. — Хочешь, чтобы я остался в бриджах или без? Можно делать и так и эдак.
Его вопрос усилил ее томление.
— Без.
Он вытащил ее руки из-под одеяла, лаская большими пальцами тыльные стороны ладоней, располагая их на застежках своих бриджей.
— Обжог руки, готовя рагу, и не могу справиться с пуговицами. Придется помочь.
Девушка удивленно открыла глаза, но в следующую секунду почувствовала, как рука Романа прикрыла их.
— Просил же не открывать глаз, Теодосия. Немного повозившись, она сумела расстегнуть пуговицы — огонь желания просто пожирал ее. Она готова была поклясться, что языки пламени обжигали пальцы, а они вырывались из твердого тела Романа.
— Теодосия, — поторопил Роман.
Расстегнув все пуговицы, стянул бриджи и нижнее белье, услышала, как он пошевелился, поняла, что с этим закончено, — он обнажен.
Потянулась, чтобы коснуться его, Роман перехватил руку.
— Никаких прикосновений, и не вздумай открывать глаза.
Такое расстройство охватило ее, что она застонала.
— Ты обнажен, а я нет.
— Знаю.
— Но…
— Готовлюсь проникнуть в тебя, Теодосия, — прошептал он ей на ухо, — собираюсь выплеснуть свое семя. А ты, мой маленький милый гений, будешь думать о совершенно отвлеченных вещах.
Она попыталась открыть глаза, но он снова положил на них руку.
— Роман…
— Проникнуть в тебя, — пробормотал он еще раз. — Вот так.
Она почувствовала, как его пальцы скользнули в нее и вскрикнула от наслаждения.
— Думай об отвлеченных вещах, Теодосия, — проворковал Роман, водя большим пальцем по самому чувствительному месту ее женской плоти. — Если бы думала, то не чувствовала бы удовольствия. Подумай о… мм, селезенках.
Хотелось побранить его, но наслаждение, которое разливалось по ней, делало разговор невозможным, она беспокойно заерзала под его рукой.
— Конечно, не собираюсь проникнуть в тебя только пальцами, — продолжал Роман, придвигаясь к ней поближе.
Она почувствовала, как его возбуждение обожгло ее бедро.
— О Боже, Роман…
— Думай об обонятельных нервах, Теодосия, — мягко предложил он, прижимаясь к ней в ритме, который доводил ее тело до лихорадочного уровня. — Думай о Шекспире.
Мягко раздвинул ее бедра и устроился между ними — затвердевшие соски прижимались к его груди, тихие постанывания проникали в его мозг, и пламя опаляло все тело. Целуя и покусывая шею девушки, он расположился так, что его горячая плоть слегка касалась ее женской влажности.
— Теперь проникну в тебя, — предупредил он хрипло. — А пока думай о величине звезд.
Она почувствовала, как бархатистый кончик его мужественности слегка прижался к пульсирующему входу в ее тело. Инстинктивно среагировав, обняла Романа руками за ягодицы и попыталась подтолкнуть его вперед.
Он воспротивился ее усилиям.
— Думай о законе индукции.
Он слегка вошел в нее, предоставив достаточно времени, чтобы она почувствовала его полностью, прежде чем отстраниться и затем повторить ту же мучительную процедуру еще раз.
— Теодосия, открой глаза.
Она открыла их и увидела самую сущность страсти: он продвигался вперед медленно… медленно, и это происходило с такой сладостной неторопливостью, что она не испытала страха от своего первого соединения с мужчиной.
Он был плотным, но ее тело растягивалось, чтобы приспособиться к его размеру; был длинным, но она хотела его всего; она попыталась поднять ягодицы, но его вес прижимал ее к земле.
— Думай обо мне, Теодосия, — прошептал Роман, твердо удерживая ее млеющий взгляд. — Думай обо мне.
В следующую секунду вспышка боли пронеслась сквозь нее, когда он вошел полностью, но чудесное ощущение быть заполненной им быстро преодолело боль.
— Теодосия, — простонал Роман, — о Боже, Теодосия. — Он затих, наслаждаясь столь долгим ожиданием удовольствия погрузиться в ее шелковистую влажность.
Но Теодосия не собиралась оставаться безучастной — изогнувшись под ним, нетерпеливо стремилась получить тот восторг, который он так умело дарил ей в прошлом.
Быстрым движением Роман стащил ее рубашку через голову и отбросил в тень; взяв в рот твердый сосок, начал показывать ей истинное значение любви.
— Сегодня ты пройдешь полный круг, Теодосия, и я с тобой. Двигайся со мной, милая.
Хотя она никогда прежде не знала мужчины, ее тело подсказывало, что делать: каждый раз, когда, казалось, он выскользнет из нее, она, прижав ягодицы к земле, поднимала их, чтобы слиться снова.
Забывшая обо всем, кроме него, Теодосия слышала, как он бормотал слова ласки и поощрения, его глубокий низкий голос ласкал, и она отдавалась с полной несдержанностью.
У Романа появился новый прилив желания довести ее до высочайшей точки экстаза: продолжая двигаться глубоко и равномерно, целовал ее, погружаясь языком между мягкими губами, ласкал рукой твердые соски возбужденной груди.
Его внимание к столь многим местам одновременно давало Теодосии глубочайшее наслаждение, которое ей еще предстояло испытать — экстаз нарастал, она почувствовала, как ее плотный проход сжался, словно обнимая его крошечными ритмичными объятиями; его присутствие внутри нее приближало завершенность, чувства обострялись, а тело извивалось; взлетая на гребень блаженства, она выкрикнула его имя.
Чувственные сокращения воспламенили Романа, его твердое гладкое тело напряглось в попытке удержаться, но она пульсировала так плотно, так сладостно, что наступившее блаженство унесло его в тот же огонь, который сжигал и ее.
Пламя экстаза пронзило все тело — дрожа от необыкновенных чувств, которые испытал в объятиях Теодосии, он поцеловал ее более страстно, чем когда-либо прежде… и выплеснул семя.
Теодосия нежилась в изгибе руки Романа, ее тело блестело от любовной игры и лунного сияния. Каскад иссиня-черных волос ниспадал ей на грудь — теплый, густой и мягкий, как атлас. Она медленно открыла глаза.
— Было ли для тебя это так же прекрасно, как и для меня? — прошептала она.
Ее вопрос прозвучал легко, словно перышко на ветру.
— Да.
— Никогда не забуду эту ночь, Роман.
Он провел рукой по изгибу ее спины, к ягодицам, и, наконец, положил ее на гладкое бедро.
— Если забудешь, напомню утром. Удовлетворенная тем, что он собирается любить ее снова, когда проснутся, она призналась:
— Не знала, что такое занятия любовью. Думала об этом, как об обычной научной процедуре.
Он рассыпал нежные поцелуи по ее щеке и векам.
— Потому что верила всему, о чем читала, а следовало бы задуматься, правда ли то, что пишется. — Он притянул ее ближе, в теплое убежище своего тепла и накрыл одеялом, чтобы вечерний ветерок не остудил ее разгоряченное тело.
Теодосия снова утонула в глубинах голубых глаз, а ее мысли понеслись туда, куда им хотелось, — к Роману.
Он не только друг, размышляла она, и не только любовник — что-то гораздо большее. Она просунула пальцы в шелковистую темень его волос, поймав себя на мысли, что раньше даже не сомневалась, будто Бразилия и исследования удовлетворят все ее желания.
Теперь она в этом уже не была так уверена.
Хруст листвы прервал сон Романа — кольт оказался в руке еще до того, как открыл глаза.
— Тихо, — приказал он, когда Теодосия зашевелилась.
— Не стреляй, — послышался мужской голос из рощи. — Не собираюсь причинять вреда. Хотел напроситься на завтрак, если у вас есть чем поделиться.
Твердо держа револьвер, Роман смотрел, как мужчина с копной седых волос усталой походкой вышел из леса, рядом мул, нагруженный мешками, и маленькая седая собачонка.
— Здрасьте, — поздоровался мужчина, останавливаясь рядом с кострищем. — Я Обл Смотт. Увидел вашу повозку сквозь деревья.
Теодосия в испуге села, прижимая одеяло к груди.
— Прошу прощения, мэм, — сказал Обл, приподнимая шляпу. — Увидел вашу повозку через лес, но, конечно, не знал, что вы раздевши. Отвернусь, пока вы накинете одежду.
Чувствуя, что Обл Смотт не кто иной, как очередной бродяга, Роман подал Теодосии ее фланелевую рубашку, затем встал и натянул бриджи.
— Это Упри, — сообщил Обл, почесав длинные уши мула. — Упри значит «упрямый». А это мой пес Чапарито. По-мексикански звучит как «маленький приятель». Я взял старину Чапарито, когда был в Мексике лет десять назад. С тех пор, правда, не был там ни разу. Милостивый Боже, ну и ветра там.
Меня чуть не сдуло с седла, когда выезжал из Мехико. Вы уже оделись?
Роман взглянул на Теодосию и увидел, что она завязывает последнюю ленточку рубашки.
— Одеты.
Обл повернулся и начал разводить огонь.
— Вы, похоже, счастливая парочка. Кто вы? Чтобы не смущать Теодосию, Роман объявил.
— Мистер и миссис Монтана. Меня зовут Роман, а жену Теодосия.
— Помнится, знавал одну Теодосию, — вспоминал Обл. — У нее были самые большие и самые хорошенькие глаза, которые доводилось видеть. А когда она моргала своими длинными ресницами, я просто терял голову. Правда, кто-то украл ее. Может, съел. Я всегда знал, что из нее получилась бы хорошая пища, но у меня не хватало духа съесть ее. Лучшая корова на свете, старина Теодосия.
Теодосия, улыбнувшись, громко расхохоталась.
Счастливые, они разом рассмеялись. Продолжая улыбаться, он пошел к повозке за продуктами к завтраку, Теодосия вскоре уже поджаривала над огнем небольшой пирог с мясом.
— Премного благодарен, — сказал Обл, когда они с Чапарито поглотили большую часть пирога. Похлопав себя по сытому животу, прислонился спиной к ногам Упри, затем удивленно вскрикнул, когда холодная вода брызнула ему в лицо.
Иоанн Креститель выплеснул из клетки вторую порцию воды.
— Премного благодарен, — сказал он. — Его среднее имя было Эгберт, а сокращенно звали Эгги. Я, конечно, не видел, что вы раздевши.
Обл покатывался от смеха.
— Помилуйте, да это же одна из тех говорящих птичек! Никогда их не видел, но слышал про них. Как поживаешь, птичка?
Попугай поклевывал семечко подсолнуха.
— Если хочешь червяка, Теодосия, найди его сама. Подними рубашку до талии.
Роман быстро потянулся к клетке.
— Собираюсь выплеснуть в тебя свое семя, — весело объявил Иоанн Креститель.
Заметив смущение на лицах мужчины и женщины, Обл засмеялся.
— Не надо краснеть, ребята. Если бы не задирались рубашки и не выплескивалось семя, то на земле не было бы людей. Будет вам смущаться, лучше расскажите, куда вы направляетесь.
Роман поставил клетку с Иоанном Крестителем позади Теодосии и зло взглянул на попугая.
— Никуда, — ответил он.
— Лучшее место на свете, — заявил Обл. — Сам бывал там не раз. Большинство людей, с которыми мне доводилось встречаться, спешат куда-то: что-то торопились сделать, что-то увидеть, не могут потерять ни секунды, стремясь попасть туда-то и увидеть то-то. Им бы остановиться и перестать беспокоиться о завтрашнем дне, когда сегодня смотрит им прямо в лицо.
Он вытащил репей из короткого хвоста Чапарито.
— А я? Не сделал ничего такого уж важного в своей жизни, но скажу правду. Радуюсь каждой минуте своей незатейливой жизни, особенно дням, проведенным с моей любимой Джевелин, — вместе двадцать два года. У нас не было детей, но мы были счастливы, и до сих пор скучаю без нее, а бывает, проснусь среди ночи и тянусь к ней. Конечно, никого не нахожу, и мне становится так грустно. Моя старушка Джевелин, помнится, носила цветы в волосах, сама выращивала их, а однажды даже получила приз на церковном празднике за фиалки.
Он замолчал, вспоминая дни, праздники.
— Тот церковный праздник начался для меня хорошо, но потом укусила белка, когда Джевелин выиграла своей приз. Эта бесовка прокусила своими зубками ноготь большого пальца, и с тех пор он больше не вырос. А я ведь ничего не сделал этому чертову зверенышу, хотел покормить орехами. Знаете, никогда не думаешь о том, как нужны ногти, до тех пор, пока что-нибудь не случится с самым полезным из них. Этим я пользовался, чтобы чистить уши. Теперь уже не могу делать этого и иногда подумываю, не потому ли стал хуже слышать, что мои уши не чистятся.
Он встал, отряхнул штаны и поднял Чапарито на спину Упри.
— Ну, пожалуй, пойдем. Держитесь друг друга покрепче, слышите? Милуйтесь, смейтесь побольше и проживете по-настоящему хорошую жизнь вместе.
Когда Обл исчез в лесу, Теодосия уставилась ему вслед.
— До сих пор тянется к своей жене по ночам, — прошептала она.
Она гадала, будет ли она тянуться к Роману, просыпаясь среди бразильских джунглей.
И, просыпаясь в своей спальне на ранчо, будет ли Роман тянуться к ней?
Нахлынувшая пустота давила изнутри, она прижала руку к груди, словно пытаясь смягчить боль.
— Теодосия? Что с тобой? — спросил Роман, заметив взгляд глубокого отчаяния, отразившийся на ее лице.
— Что? Да. Да, конечно. Ничего особенного, Роман. Размышляла о мистере Смотте. — Поспешила придумать что-нибудь, совершенно не связанное с ее истинными мыслями. — Он как-то беспорядочно строит свою речь. Почему в Техасе люди разговаривают в такой манере?
Роман вычистил сковороду.
— Беспорядочная речь? Нельзя понять, о чем он говорит.
— К примеру, мистер Смотт начал с того, что не сделал в жизни ничего важного, а закончил тем, что его покалеченный белкой ноготь стал причиной грязных ушей. Не могу постичь никакой связи в таких гибких речевых отклонениях.
Роман улыбнулся.
— Так вот, значит, что такое гибкие речевые отклонения. Ты живешь в городе. Все, что от тебя требуется, когда хочешь увидеть других людей, открыть дверь дома. Но здесь люди обычно живут далеко друг от друга и нечасто видятся, поэтому, когда собираются вместе, так много говорят друг другу, что одна тема вполне естественно наскакивает на другую, та, в свою очередь, на третью, и так далее. Они говорят ни о чем и обо всем, а когда общение заканчивается, отправляются по домам с новыми темами для разговоров до следующей встречи. Через некоторое время такая манера входит в привычку, поэтому, даже оказавшись в городе, Деревенские люди продолжают болтать ни о чем и обо всем. И это никто не считает гибкими речевыми отклонениями, Теодосия, а называет болтовней.
— Болтовня, — пробормотала она. — Но с чего начинается деревенская болтовня?
— С того, что ты говоришь что-нибудь и затем ждешь, что дальше взбредет в голову. Но ты же с Севера. Возможно, у тебя не получится, — поддразнил он.
Она сосредоточилась на первой фразе, которая пришла ей на ум.
— У Обла Смотта седые волосы.
Роман подождал ее следующего предложения, но она ничего не сказала.
— И?
Она не могла придумать, что еще сказать.
— А его седые волосы ни о чем больше не напоминают? — поинтересовался Роман.
Она закрыла глаза и увидела, как что-то белое всплыло в памяти.
— Его волосы такие же белые, как постельное покрывало, которым я застилала кровать, когда была девочкой.
— Хорошо. Ну, и о чем напоминает тебе покрывало?
— Я пролила на него чай и попыталась спрятать его под одеяло, но миссис Синглетон, гувернантка, обнаружила пятно. От нее всегда пахло мятой, потому что ее карманы были вечно набиты конфетами. Однажды мы во время прогулки в парке уснули на скамейке. Я проснулась первой и пощекотала ее одуванчиком под носом — она чихнула так сильно, что ее очки слетели и упали в траву. Какой-то мужчина наступил на них и раздавил, поэтому мне пришлось вести бедняжку домой.
Когда она открыла глаза, то увидела, что Роман улыбается ей.
— А теперь скажи, какое отношение имеют очки миссис Синглетон к седым волосам Обла Смотта, Теодосия.
— Никакого.
— Это и есть деревенская болтовня.
Она поняла, что, в конце концов, тут нечего анализировать. Такая манера речи была способом выстраивать воспоминания в цепочку случайных связей, присущих дружеской болтовне. И хотя болтовня и казалась странной для ее интеллектуальных ушей, она как-то пообвыкла и находила ее довольно успокаивающей.
Припомнилось, о чем болтал Обл Смотт: о своем муле, собаке, о ветрах в Мексике, о ненужной торопливости, о том, что можно ничего важного не совершить, но прожить долгие дни счастливо.
«Держитесь друг друга покрепче, слышите? Милуйтесь, побольше смейтесь, и проживете по-настоящему хорошую жизнь вместе».
Хороша жизнь, подумала она: один в Техасе, другой в Бразилии.
Там, в Бразилии, не будет никого, с кем можно будет потренироваться в деревенской болтовне: доктор Уоллэби не поймет ее, да у него и не будет на это времени. Если бы не Воман, она бы тоже не поняла и не научилась ей.
Она гадала, как много всего другого могла бы узнать от него, научиться тому, чего никогда не знала, и болезненная пустота снова овладела ею.
— Теодосия, ты слышала, что я сказал?
— Что? Нет, извини, Роман, не слышала.
— Спрашивал, не забыла ли ты о прошедшей ночи. Судя по этому отсутствующему взгляду, забыла, а я обещал напомнить утром. Пора выполнять обещанное.
Она скрестила руки на груди.
— Роман, Обл Смотт увидит…
— Давно уже ушел, — сказал Роман, потянув за ленточки ее рубашки. — Кроме того, уверен, подозревает, что мы займемся некоторым рубашкозади-ранием и семявыплескиванием, как только он уйдет. Поэтому и не вернется.
Он подхватил ее на руки и понес к спальному тюфяку, уложил и растянулся рядом.
— А знаешь, прав Обл Смотт: люди слишком много спешат, Теодосия, я собираюсь воспользоваться его советом и медленно, медленно любить тебя.
Она повернулась в его руках, решив, что тоже последует мудрому совету Обла; отбросив мысли о завтрашнем дне, сосредоточилась на том, что было у нее прямо перед глазами.
О, что это было за сексуальное зрелище! Взгляд Романа пылал голубым огнем, и его желание стало ее собственным; она не помнила, когда и как он снял с нее рубашку, а с себя бриджи; ее воспоминания прояснились с того момента, когда его губы устремились к мягкому чувствительному углублению у шеи.
А пока он так целовал ее, его мужская твердость тоже скользила по ней: губы… руки… каскад длинных черных волос… горячее возбуждение…
Его каждая часть касалась ее каждой части, она извивалась под его умелыми ласками, тело трепетало от ожидания твердой мужской плоти внутри.
Хотя Роман и чувствовал ее страсть, ему хотелось довести ее до кипения. Подняв ее на колени, сам лег головой на гору подушек, руками показывая, что ей сделать.
Поняв намерение своего смуглого и неотразимого любовника, Теодосия ахнула от удивления, но в нетерпеливом предвкушении наслаждения, добавляющего силы ее трепещущему телу, подчинилась побуждению его рук и встала на колени над его лицом.
Одной рукой массируя грудь, а другой лаская ягодицы, Роман захватил губами мягкие бледные волосы между бедрами, затем начал дразнить кончиком языка ее влажную женскую плоть, зная, где коснуться и как воспламенить ее еще более глубокую страсть.
Чувственные ласки разносились по всему ее телу, она изгибала спину; головой упала на его плечи, а льняные волосы рассыпались по гладкой смуглой груди Романа — вращая бедрами, отдалась во власть восхитительного наслаждения.
Роман продолжал ласкать ее до тех пор, пока не почувствовал, что она почти достигла вершины экстаза. И тогда одним сильным, быстрым движением притянул ее вниз.
Прежде, чем она осознала, что он делает, почувствовала, как он вошел в нее, всю заполнив собой. Такими ровными были его движения, что ее кульминация не прервалась, но поднялась на такую немыслимую высоту, что когда последняя вспышка восторга ослепила, она выкрикнула имя Романа со всей лихорадочной страстью, которую пробудило в ней его волшебство.
— Еще, — горячо прошептал Роман ей на ухо. — Еще.
Она едва услышала его, с трудом понимала до тех пор, пока он не начал неистово двигаться, глубоко погружаясь в нее, только почувствовала, что закружилась, понеслась навстречу еще одному сладостному блаженству.
Ее кульминация плотно обхватила его, соблазняя и маня к пламенному освобождению, горячие спазмы прокатились по его телу, словно раскаты грома по небу.
Обессиленная, но полностью пресыщенная, Теодосия затихла на его груди, прижавшись щекой к влажному плечу Романа, не могла и не хотела двигаться.
Роман тоже.
Утренний свет разливался по ним, когда они тихо лежали, все еще слившиеся телами воедино, с сердцами, бьющимися в унисон.
Проходили дни, недели, и Теодосия однажды удивилась, что не может вспомнить число: попыталась считать, но время ускользало от нее и вскоре совсем перестало иметь какое-либо значение.
Все заслонил собой Роман: в чудесном мире, который он ей представлял, она играла с ним — под деревьями и открытым небом, танцевала, и он кружил ее по бальным комнатам лесов и цветочных лугов; пела с ним бесконечно прекрасную симфонию природы, которая сопровождала их повсюду.
Она любила его: под покровом высокой изумрудной травы, на мягком ложе из листьев или в искрящихся ручьях; отдавалась на рассвете, в знойную жару полудня и под мерцающими звездами прохладных ночей.
Никогда не оставалась без него — днями находился рядом с ней, а ночами заполнял все сны.
И ее счастье не знало границ.
— Жаль, что у тебя такое плохое настроение, Теодосия, — однажды вечером заметил Роман. Прислонившись спиной к дереву, он чистил нож мягкой тряпочкой и слушал, как звонкий смех Теодосии разносится вокруг — играла с малышом опоссумом, которого ему удалось поймать. Теперь она смеется все время, подумал он. Любая глупость смешила ее.
Сидя у костра на куче сложенных одеял, Теодосия рассмеялась еще громче, когда маленький зверек обкрутил свой длинный хвост вокруг своей голой спины и начал дергать ее за волосы маленькими цепкими лапками.
— Не могу поверить, что было время, когда отказывалась спать без ночной рубашки, — заключила она, погладив спинку опоссума и улыбнувшись, когда тот зашипел от удовольствия. — Теперь хожу по лесам и полям нагая, как…
— Как мне нравится, — закончил за нее Роман. Его тело было обнаженным, как и ее, ибо они не утруждали себя одеванием после купания в ближайшем озере. — Но согласись, как приятно не носить одежду постоянно.
Она дотронулась до розового носика опоссума.
— Да, — согласилась она с улыбкой. — В самом деле, мне кажется, что в следующий раз, когда придется долго носить одежду, она будет мне в тягость.
Роман закончил с ножом и сунул его снова в кожаный чехол.
— И не носи ее подолгу. А это идея. Как насчет того, чтобы остаться здесь на некоторое время и пожить нагишом?
— Как Адам и Ева, и это будет наш Эдем.
— Не хочешь немного почитать, Ева? — усмехнувшись, как обычно, достал две книги из ее сумки.
— Селезенки или секс-руководство? — спросил он, подняв оба тома.
— Селезенки, пожалуйста. Он оглядел обложки.
— Сегодня нет настроения для селезенок.
— Хорошо. Тогда секс-руководство.
Он бросил медицинский учебник обратно в сумку, подошел к костру и сел рядом с ней.
— Твой друг еще слишком мал, чтобы быть рядом, пока мы будем читать это, Ева.
Она погладила мягкий мех опоссума, посадила его на землю и понаблюдала, как зверек убежал в лес.
— Ты прекрасна, знаешь это? — спросил Роман, глядя, как свет костра мерцает на ее бледном теле и длинных золотых волосах.
Его комплимент побудил в ней волну чувств. Она наклонилась к нему, влекомая больше чем желанием, больше чем страстью.
— Испытываю незнакомые чувства, — прошептала она.
Она ничего больше не объяснила, да и не нужно было. Роман испытывал то же странное, властное чувство, но если у Теодосии нет для него названия, то и он не станет пытаться определить его.
— Книга, — напомнила она, приблизив к его губам свои. — Мы собрались читать книгу.
— Да, книга. — Вернувшись из властных чар нахлынувшего на него чувства, он сунул пальцы между страницами и наугад открыл книгу.
Взглянув на открытую страницу, уставились на детальную картинку, изображавшую мужчину, который, используя язык, руки, стопы и член, занимался любовью с не менее чем шестью женщинами одновременно.
— Пора отправляться на Тибет, — насмешливо заметил Роман, переворачивая страницу, на которой была другая иллюстрация: мужчина, обвязанный веревками вокруг запястий и лодыжек, висел, подвешенный к перекладине потолка в состоянии полной эрекции, а четверо мужчин, держащих веревки, опускали его на распростертую на полу женщину.
— Нет, все-таки лучше Техас, — решил Роман вслух.
Хихикнув, Теодосия полистала книгу дальше, затем задержалась на одной странице.
— Попробуем вот так.
Роман нахмурился. Картинка изображала пару, занимающуюся любовью в сидячем положении с ногами, поднятыми и сомкнутыми за головой.
— Ты рехнулась? Не могу так задрать ноги за шею.
— Попробуй.
— Нет.
— Почему?
Он уставился на нее. Неужели этот безрассудный бесенок и есть та самая чопорная женщина, которая собралась совершить короткий, бесчувственный коитус в темной комнате?
— Послушай, Теодосия, даже если мне и удастся скрестить вот так ноги за головой, то никогда больше не смогу опустить их, и придется ходить по земле, передвигаясь на голой…
— И очень хорошо. — Она перевернула страницу. — Как насчет этого?
На картинке, которую она открыла, мужчина в стоячем положении занимался любовью с женщиной, держа ее на весу, расположившись лицом к лицу; тело женщины напоминало положение складного ножа: ноги — на груди мужчины, стопы — на плечах, а руки — на его затылке; для подстраховки руки мужчины поддерживали женщину снизу за ягодицы.
Роман вспомнил, как Теодосия вытянула ноги над его головой во время их ночного занятия в Ред Вулф и предположил, что эта необычная любовная поза не окажется для нее сложной.
— У такого положения есть определенные прелести.
Когда он поднялся с земли, Теодосия заметила, что он полностью возбужден и готов к эксперименту. Это зрелище подстегнуло и ее желание, и она с готовностью взяла протянутую ей руку.
Роман помог ей подняться, затем сжал ее талию.
— На счет три запрыгивай. Раз… два… три. Она запрыгнула на него, обхватив ногами спину.
— Неправильно, — определил Роман, глядя в ее мерцающие глаза. — Ноги положи на грудь, а стопы — на плечи.
— Не могу поднять ноги кверху, пока ты меня так держишь — твои руки мешают.
— А там, случайно, нет каких-нибудь инструкций насчет того, как правильно делать это?
Она покачала головой и поцеловала в кончик носа.
— Видно, придется определить детали самим. Роман на мгновение задумался.
— Есть идея. — Поставив ее на землю, лег на спину. — Садись на живот и вытяни ноги на груди.
Она осторожно села на его живот и вытянула ноги перед собой так, чтобы стопы свисали с плеч.
Ее поза показалась Роману весьма соблазнительной.
— Почему бы нам не остаться в таком положении ненадолго? — предложил он, гладя руками ее бедра, кончиками пальцев слегка прижимаясь к нежному сокровищу между ногами.
Теодосия наклонилась и сомкнула руки у него на затылке.
— Вставай, мой великолепный тибетский возлюбленный.
Придерживая ее за поясницу, Роман медленно сел, ноги Теодосии поднялись вместе с ним.
— Ты уверена, что так не будет больно? Она вздохнула.
— Чувствую сильное, приятное растяжение в задней части бедер и сладкую боль желания внутри моей… ну, ты знаешь.
В самом деле, знал, эта мысль едва не лишила его рассудка от томления по ней.
— Ну, хорошо, теперь начнем вставать. Держись. Это оказалось делом куда более трудным, чем можно было представить. Большая часть веса Теодосии давила на его торс, и поскольку она сидела между его грудью и согнутыми коленями, он не мог, сохраняя равновесие, перенести вес на ноги, чтобы встать, не наклонившись назад.
— Буду раскачиваться на ногах, — сообщил он. — Сиди спокойно.
Он раскачивался взад и вперед, звуки хрустящих листьев и его тяжелого дыхания наполнили тишину ночи, но вскоре ему удалось перенести вес двух тел вперед и встать.
— Удивительно, как эти тибетцы вообще еще способны заниматься любовью после того, как поднимутся со своими женщинами, висящими у них на шее.
Теодосия улыбнулась.
— Пока ты раскачивался, я думала о средствах, которые они, возможно, используют для достижения этого положения. Женщина, вероятно, ложится спиной на высокую кровать или стол и поднимает ноги к плечам. Мужчина наклоняется над ней и обхватывает ее за спину в то время, как она сцепляет руки у него на затылке. Таким образом, мужчина выпрямляется.
— И ты говоришь это теперь. Мы могли бы воспользоваться повозкой, чтобы сделать так. Какая польза от твоей гениальности, если ты не подсказываешь вовремя? — Повернув голову сначала в одну, потом в другую сторону, он поцеловал обе ее лодыжки.
Почувствовав, как его разбухшая плоть зашевелилась внизу ее спины, она шепнула: — Люби меня, Роман, Ее просьба и необычная поза придали ему силы.
Подняв ее выше, он попытался расположить ее так, чтобы опустить прямо на затвердевшую мужественность.
Но не видя, что делает, почувствовал, что его «копье страсти» скользнуло по ногам Теодосии и оказалось на животе.
Она глянула вниз и улыбнулась.
— Промахнулся.
— Проклятие, не вижу! А так как держу тебя обеими руками, то не могу чувствовать, что делаю: все равно, что пытаться попасть в бычий глаз с завязанными глазами и связанными за спиной руками.
— Помогу тебе, о несчастный, — пропела Теодосия. Она убрала правую руку с его шеи и твердо ухватила его пульсирующее возбуждение. — Подними еще раз.
Когда он сделал так, как она просила, Теодосия справилась со своей задачей.
— О! — мягко вскрикнула она. Спрятав лицо в густой массе чернильных волос, струящихся по его плечу, она сосредоточилась на чудесном ощущении, заполнившем ее целиком. — О, Роман.
Он не мог ответить. Стиснув зубы, пытался сдержать удовольствие: она приняла его всего и так глубоко, что чувствовалась ее матка — самое потрясающее ощущение, которое когда-либо испытывал.
Осторожно, боясь причинить боль, начал двигаться, одновременно поднимая и опуская Теодосию.
Осторожность, которую он сохранял всегда, казалась излишней.
— Роман, пожалуйста. — Подняв голову с его плеча, прижалась к его губам и проникла языком глубоко в его рот.
Ее страсть освободила его от всяческого беспокойствами он погрузился в нее, давая выход яростному желанию.
И вдруг затих, услышав хрустящий звук. О Боже, неужели он или Теодосия сломали что-нибудь жизненно важное?
— Что-то сломалось. Твое или мое? Несмотря на томление — чувственная вершина наслаждения приближалась — Теодосия не удержалась от смеха. Роман крепко держал ее, вздрагивающую в его руках — и эти конвульсивные встряски не только мешали держать равновесие, но и вызывали беспокойство о безопасности и благополучии крайне уязвимых мужских органов. Он поднял Теодосию выше и почувствовал, что выскользнул из ее глубин, и новая волна смеха сотрясла ее.
— Ради всего святого, Теодосия, прекрати…
Конец фразы остался непроизнесенным, он споткнулся о выступающий корень дерева и полетел на землю, успев развернуться, и приземлился на спину, уберегая Теодосию от повреждений. Испугавшись, она перестала смеяться.
— Ты ушибся? — спросила она, сидя у него на животе.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить дыхание.
— Шутишь? — выдавил он. — Падение на спину через корень дерева, да вместе с тобой — такое приятное ощущение, что можно повторить.
Его шутка убедила, что с ним ничего не случилось. Она легла на него всем телом.
— Роман, — начала она, не сдерживая улыбки. — Хрустящий звук, который ты услышал, издала сухая ветка, на которую ты наступил. Теперь жалею, что засмеялась, но когда ты спросил, не сломал ли кто-то из нас что-нибудь, не могла удержаться — это было настолько… ты был так серьезен, что я…
Он увидел, как смех снова заискрился в ее глазах, и на этот раз рассмеялся вместе с ней. Нежно прижимая к себе, смеялся, и не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь так веселился.
— Роман, — прошептала Теодосия, когда наплыв веселья, наконец, утих. — Закончим то, что начали.
Он вскинул бровь.
— А нельзя ли это сделать по-американски? Она улыбнулась.
— Да, Роман, конечно.
Он погрузил пальцы в ее волосы и вглядывался, словно сегодня наступил последний день, когда он видел ее. Охваченный нежнейшими чувствами, перекатил на спину и накрыл своим телом.
Теодосия упивалась любовью. Он доставлял наслаждение так нежно, неторопливо и сладостно, что ее счастье казалось настолько всепоглощающим, что на глазах выступили слезы.
А когда они насытились друг другом и он ласково прижимал ее к своему теплому и сильному телу, Теодосия глядела на пламя костра, предаваясь воспоминаниям, каждое из них сохраняло единственную правду, нашедшую место в глубине ее сердца, пока она, наконец, не распознала то незнакомое чувство, которое прежде ускользало от нее.
Теодосия убедилась, что это чувство родилось давно, в тот день, когда впервые почувствовала на себе этот мерцающий сапфировый взгляд.
Она полюбила Романа Монтана.
