ГЛАВА 16
Ярость направляла Романа, когда увидел, как банда Бланко прижала Теодосию к склону холма. Тогда он поклялся, что через несколько минут они превратятся в покойников.
Удерживаясь лишь силой ног на Секрете, он отпустил поводья и прицелился, не беспокоясь, что промахнется и попадет в Теодосию — плавный, размеренный бег жеребца давал уверенность в стрельбе с абсолютной точностью.
Выстрелив дважды, увидел, как двое мужчин упали у ног Теодосии. Поняв, что они мертвы, трое других преступников начали отступать, а скорость Секрета помогала Роману быть неуязвимым — через несколько секунд великолепный жеребец домчался до холма. Пристрелив третьего разбойника, в молниеносном прыжке вонзил нож в живот мужчины, оказавшегося перед ним. Бандит качнулся, но, имея еще достаточно сил, ногой выбил нож из его руки и поднял револьвер, но Роман откатился в сторону, увертываясь от пули; вскочив на ноги, схватил разбойника — одной рукой за горло, другой за голову, со страшной силой дернул, сломав шею.
Тяжело дыша, пытался не упустить пятого бандита, успевшего вскочить на лошадь и выбраться на луг — белые лошади убитых мчались за ним вслед.
Роман выхватил кольт.
— Молния.
Тихий, голос, произнесший это слово, прорвался сквозь его дикое безумие — Опустил пистолеты и уставился на четверых мертвых мужчин, лежащих в грязи.
Печально известные бандиты Бланко убиты им — они хотели изувечить Теодосию. Один убежал.
Он снова взялся за оружие, обернувшись в сторону скачущего разбойника.
Что-то коснулось его спины — дрожащие пальцы.
— Роман.
Он застонал, поднимая Теодосию на руки, одним мощным движением усадил на спину Секрета и вскочил в седло.
Теодосия, положив голову на грудь Романа, все еще слышала гром, дождь, барабанивший по одежде, и резкие звуки копыт жеребца по размокшей земле.
Ее дыхание согревало ему грудь, он прижал ее крепче, почувствовав дрожь. «Такая мокрая, — подумал он. — Дыхание теплое, а грудь холодная и обнаженная».
Злость снова рвалась наружу, хотелось кричать, но он продолжал направлять быстрый и ровный бег Секрета к маленькой хижине неподалеку, пока, наконец, натянув поводья, не остановил жеребца.
С Теодосией на руках спешился и помчался к хижине, одним пинком открыв дверь, другим — закрыв ее. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что произошло: вещи разбросаны по всему полу, золото исчезло — Бланко обнаружил хижину раньше, чем нашел Теодосию.
Он долго рассматривал пустой камин, собираясь с духом, чтобы задать вопрос, тревоживший его, но боялся ответа.
— Они тебя изнасиловали?
Она не слышала ничего, кроме его сердцебиения.
— Команчи, — произнесла она. — Хэммонд радовался, что они убили индейцев, Роман.
Он нахмурился. О чем она говорит?
— Один убежал, — прошептала Теодосия, — с ребенком. Хэммонд надеялся, что они умрут. Возможно, это были Маманте и его сын, которому ты дал еду, лошадь, винтовку, вначале заставив бороться, чтобы вернуть его гордость. Он нанял женщину из города, она принесла провизию для пикника. Хэммонд нанял ее. — Она вцепилась в его рубашку, увидев новую вспышку молнии в окне. — Пыталась найти тебя вчера вечером, но дверь не открывалась, Секрета не было, значит, и тебя тоже. Женщина приготовила ростбиф, но я думала только о бутербродах с изюмом.
Догадавшись, что это бред, Роман отнес ее в спальню и уложил на кровать. Вид ее обнаженной груди невольно заставил его сжать Кулаки. Но с нежностью, противоречащей ярости, начал снимать с нее мокрую одежду; раздев, накрыл одеялом, обнял и прижал к себе.
— Он говорил, что это сюрприз, — прошептала Теодосия. — Эта хижина. Но я бы все равно вспоминала тебя, куда бы он меня ни увез. Он оказался не тем, Роман. Не могла спать с ним.
Роману стало ясно, что она не отдала девственность Хэммонду Ллевеллину. А банда Бланко?
— Теодосия…
— Почуяла бурю, услышала ее. Ласточки летали низко, казалось, что касаются цветов. Мы сидели под деревом. На пикнике. И молния. Точно так, как тогда… мои родители… Я… я никогда еще не испытывала такого ужаса. — Она не всхлипывала, но он почувствовал, как увлажнилась его рубашка. — Испугалась, Роман, а он еще больше, и бросил меня. Осталась совсем одна с молниями и теми мужчинами. Бежала так быстро, как только могла. Но молнии преследовали меня, и эти люди тоже. Загадала желание — не на звезду, а на Волшебную гору, и потому появился ты.
— Значит, они не…
— Нет. Ты убил их прежде, чем они смогли. Один убежал.
Он долго ничего не говорил.
— Прости, что сбежал от тебя вчера вечером. Его извинение согрело девушку больше, чем одеяло, которым он обернул ее.
— Это Иоанн Креститель, — прошептала она. — Пожалуйста, поверь мне, Роман, это Иоанн Креститель.
Мгновенно он все понял — она не предавала его, болтал попугай.
Тяжелое бремя вины придавило его.
— Прости, — снова произнес он. — Боже, я был так взбешен, Теодосия. Даже и не подумал, что птица…
— Гнев имеет обыкновение лишать нас рационального мышления.
Ее обращение к интеллектуальным упражнениям убедило его, что она успокаивается. Убрав мокрую прядь волос с ее лба, глядел, как капли дождя скатываются на подоконник.
— Буря. Ллевеллин не понимал, как ты боишься молнии, а я знаю, поэтому и вернулся. Управляющий сообщил, где вы с Ллевеллином и что он нанял несколько человек, чтобы перевезти вещи в хижину. Я собирался защищать тебя от молнии, но нашел в лапах банды Бланко.
Она почувствовала, как он поцеловал ее обнаженное плечо, и задумалась над его рассказом: считая, что она выдала его секрет Хэммонду, он, тем не менее, выскочил прямо под пули ради нее, убил четырех бандитов и мог умереть сам — ради нее.
Нахлынули такие глубокие эмоции, что она совершенно лишилась чувств. Громкий птичий крик раздался в комнате, и через плечо Романа она увидела Иоанна Крестителя.
— Должно быть, они перевернули клетку, когда обыскивали хижину, — вслух размышлял Роман. — По крайней мере, с ним ничего не случилось.
— Обыскивали? Кто?
— Разве ты не видела переднюю? Вещи разбросаны по всей комнате.
— Что?
— Золото пропало, Теодосия, — мягко сказал он. Ему было ужасно неприятно говорить об этом, но выбора не было. — Драгоценности, наверное, тоже, кроме рубиновой броши, которая все еще приколота к тому, что недавно было платьем. Банда побывала здесь до того, как нашла тебя на лугу.
Ее слезы закапали на его ладонь, блестя, словно бриллианты. Глядя на них, он поймал себя на том, что они больше не вызывают в нем горестных чувств.
— Что же теперь делать? — всхлипнула Теодосия. — Без денег, как же я…
Он заглушил ее всхлипывания долгим и нежным поцелуем. А затем, все еще лаская ее губы, прошептал слова, которые никогда не говорил ни одной женщине.
— Я позабочусь о тебе, Теодосия.
* * *
Она не имела понятия, куда ее повезет Роман: обессиленная, она и не думала об этом. Подогнав повозку к хижине, усадил ее — Теодосия, взяв поводья, приготовилась следовать за ним, куда он поведет.
Свет звезд и луны освещал дорогу. Буря стихла, и дождь оставил в ночном воздухе запах свежести. Она ощущала нежный аромат цветов и любовалась волосами Романа на широкой спине.
Несколько часов спустя он остановил Секрета у прогалины, через которую весело бежала речушка.
— Переночуем здесь, — объявил он, спешиваясь.
Она выбралась из повозки и приготовила постель. Закончив с этим, вглядывалась, как Роман разводит огонь, чувствуя глубокую умиротворенность от того, что все это так знакомо ей с тех пор, как они встретились.
— Есть хочешь? — спросил он.
Она кивнула. Роман протянул ей бутерброд с изюмом, она улыбнулась, удерживая его так, словно это последняя и самая бесценная пища на земле.
— Куда ты хочешь поехать, Теодосия?
— Мне показалось, что у тебя на уме есть какое-то место.
Он прикончил свой бутерброд в три приема.
— Все, о чем я думал, это забрать тебя из этой хижины и увезти из Энчантид Хилл. Следующий город — Сандж, около пяти миль к западу отсюда. Хочешь поехать туда, чтобы найти… расклеить свои объявления? — Он остановился, борясь с собой, чтобы не вспылить. — Как всегда, приезжая в новый город?
Вытянувшись на постели, она смотрела, как раскачиваются ветви деревьев.
— Без золота я ничем не могу заплатить — сто долларов золотом — установленная плата за… — Она закрыла глаза. После того, что случилось, можно ли мечтать о ребенке для Лилиан? — И с тобой нечем рассчитаться, — прошептала она.
— Когда-нибудь пришлю счет, — мягко сказал он, улыбаясь.
Она попыталась ответить на улыбку, но ей это не удалось.
— Не знаю, что теперь делать, Роман. Ребенок… Даже не знаю, что и предпринять.
Он подошел к ней и помассажировал напряженные мускулы плеч.
— Поспи.
— А утром проснусь и все равно не буду знать, что делать.
Улегшись рядом, он обнял девушку.
— Не надо ничего делать, Теодосия. Побудь со мной некоторое время.
Она заглянула в его глаза, освещенные лунным светом. «Возможно, он прав, — подумала она, — пройдет время, и станет ясно, что делать». Прижавшись к нему потеснее, глубоко вдохнула знакомый запах.
— Что мы будем делать вместе, Роман?
— Ничего, — ответил он, нежно улыбнувшись. — И все.
Теодосия съела два блина намного раньше, чем Роман прикончил свою порцию. В голову так ничего и не приходило, что можно придумать для их ничем не занятого первого дня, но продолжала рассчитывать, что ему что-нибудь обязательно да придет. С этой мыслью девушка и принялась за чистку сковороды, на которой пеклись блины. Обернув руку полотенцем, чтобы не обжечься, уже собиралась выбросить на землю все, что от них осталось.
— Подожди! — крикнул Роман.
От испуга сковородка выпала из ее рук.
— Роман, что, Бога ради…
— Там ведь еще остались блины.
Она рассмотрела вначале пустую сковороду, потом его полную тарелку.
— Роман…
— Ты собиралась выбросить блиновых детишек, — объяснил он. — А это лучшая часть завтрака. — Он указал на крохотные кругляши, оставшиеся на сковороде. — Это капли с ложки, когда ты налила большие. Ну же, Теодосия, только не говори, что никогда не ела блинов-детишек. Все это делают.
Она взяла один блинчик размером с монетку и бросила в рот. Он захрустел на зубах, оставляя тот же вкус, что и большие.
— Ну вот, Роман, я попробовала блинчик-детишку. Доволен?
— Здорово, а?
Она поняла, что тема блинов-детишек не закончится до тех пор, пока не признается, что они ей понравились.
— Не припомню, чтобы когда-нибудь ела более вкусную пищу. В самом деле, почему в лучших ресторанах Бостона не подают такие деликатесы?
— Ну-ну, давай, потешайся. Неужели Роман обиделся?
— Я не потешаюсь, я…
— А должна бы.
— Должна бы что?
— Потешаться. Забавляться. Смеяться. Знаешь, на что еще годятся блины-детишки, кроме еды?
Она не придумала для них иного применения, но подозревала, что Роман знает не менее тысячи.
Взяв несколько маленьких блинчиков, Роман осмотрел окрестности и обнаружил то, что искал.
— Смотри. — Он улегся на живот и бросил несколько крошечных кружочков рядом с муравейником.
Заинтригованная, Теодосия легла рядом.
— Смотри, как они затаскивают блины в муравейник, — сказал Роман, не отрывая взгляда от трудолюбивых муравьев. — Бывало, наблюдал за ними часами. И сейчас люблю смотреть.
— Муравьи — одна из нескольких групп общественных насекомых, которые принадлежат к отряду Hymenoptera, — пояснила Теодосия. — Известные виды муравьев классифицируются на семь подсемейств Formicidae. Предки муравьев, предположительно, имели твердые, окаменелые…
— Теодосия?
— Да?
— Замолчи и наблюдай за муравьями.
Она так и сделала, и вскоре тоже начала бросать кусочки блинов, чтобы муравьи относили их в свой дом. Когда один блинчик оказался слишком тяжелым и его трудно было затащить, она помогла, бросив его прямо у входа в муравейник.
Роман не говорил ни слова, пока она играла с муравьями, наблюдал за ней, испытывая глубокое удовлетворение, что видел радость и удовольствие в ее прекрасных глазах.
Прошло около часа. Теодосия пристроилась около пня и удивилась — Роман снял сапоги и чулки, босые ноги опустил в лужу, сидел и смотрел, как темная липкая грязь просочилась сквозь пальцы ног.
— Зачем ты это делаешь? Он пожал плечами.
— Приятно, но если хочешь испытать, найди свою лужу. Это моя.
Девушка не могла понять, зачем погружать ноги в грязь.
— Нет особого желания.
— Как хочешь. — Он наклонился вперед и опустился в грязь еще и ладонями. Погрузив их глубже, захватил хорошую пригоршню грязи и вытащил ее из лужи.
Теодосия наблюдала, как поднялись и полопались на поверхности лужи маленькие пузырьки, а потом на палец выполз земляной червь. Она не удержалась, чтобы не рассмотреть его поближе.
— Ты нашел члена семьи Lumbricidae, Роман, а именно, бесполого червя, которые передвигаются в земле посредством щетинок…
— Нет, ошибаешься. Это не Lubmicditty.
— Lumbricidae.
— Все равно. — Он поднял червя на уровень глаз Теодосии. — Это Эрни. Добрый старый Эрни Земляной Червяк, и передвигается по земле, извиваясь, понятно? — Стал искать еще червей и вскоре набрал целую горсть.
Теодосия потянулась за одним. Он отвел руку.
— Мои.
Его усмешка захватила все ее внимание, как ей нравилось это капризное выражение.
— Хочешь червяка, Теодосия, найди сама.
Она посмотрела на грязную лужу, Романа разбирал смех.
— Для тех, кто слегка покрывается пылью, сама мысль о том, чтобы сунуть руки в грязную лужу, кажется невероятной. Вот что я скажу вам, леди Чистюля. А как насчет того, чтобы искупаться после грязевой ванны?
— Вместе?
— Что светится в твоих глазах — шок или возбуждение?
Его вопрос застал ее врасплох.
— Я не касалась грязи, Роман, следовательно, не нужно и купание.
И тут же пожалела о своей торопливости.
Роман выпустил червей, захватил еще грязи и провел по ее левой щеке.
— Это больше, чем немного пыли. Нужна ванна. Грязь расползлась и попала на лиф платья.
— Посмотри, что ты наделал.
Ее испуг показался в высшей степени забавным.
— Пора расквитаться со мной.
Не поднимая головы, она посмотрела в его глаза, окунула руки в лужу и вытащила две горсти грязи.
Неподдельное озорство заискрилось в ее прищуренном взгляде: что будет дальше?
— Ну, давай же, — подстрекал он. — Бросаю тебе вызов — раз, два, четыре!
Теодосия уняла дрожь, когда грязь протекла в рукав, подумав, если бросит ее в Романа, то он не останется в долгу, а стать совершенно грязной не очень хотелось, но отступать тоже было нельзя.
Он пригнулся, когда она решилась на бросок.
— Ха-ха, промазала!
С этого момента грязевая игра захватила ее целиком: собираясь во что бы то ни стало измазать его, Теодосия вооружилась еще грязью, но не успела воспользоваться случаем, как Роман поднялся, вытащил что-то из седельной сумки и убежал в лес.
Она отправилась за ним, но не так быстро.
— Роман? — Прислушиваясь к звукам, она вглядывалась в заросли. — Роман?
Карканье вороны напугало ее так, что она выронила грязь.
— Роман, игра в прятки не так забавна. Покажись, или я…
Она замолчала. Или что, спрашивала себя Теодосия, чем она собиралась его напугать?
— Роман, если ты не покажешься сию же минуту, перестану играть.
Ничего. Ни звука, ни движения, ни Романа.
— Прекрасно, — крикнула она в лес. — Я возвращаюсь — Она повернулась, сделала несколько шагов, затем резко остановилась.
Страх сковал ее. У подножия дерева, росшего менее чем в футе от нее, лежала гремучая змея, свернув толстое туловище и треща хвостом — смертельное предостережение.
— Роман, — прошептала она, не шевеля губами. — Роман.
Едва она успела произнести его имя во второй раз, как откуда ни возьмись появился он, будто упав с неба, и приземлился прямо на опасную змею.
В следующую секунду извивающаяся рептилия оказалась зажатой пальцами за голову.
— Хочешь погладить? Она попятилась.
— Нет.
— Давай же, Теодосия, погладь ее. Не так много людей в мире, которые могут сказать, что гладили живую гремучку. Погладь ее. — Он шагнул к ней. — Погладь же. — Он снова придвинулся к ней.
Она поняла, что он не отступит.
— Ты ведь будешь крепко держать ее, да?
— Если она хотя бы попытается укусить тебя, я сам ее разорву.
Не найдя никакого утешения в его абсурдном обещании, провела пальцем вдоль извивающейся спины.
— Ну вот, погладила.
— Прекрасно, Теодосия. Замечательно.
— Где ты был, Роман?
Используя змею, как указатель, он показал в сторону дерева.
— Увидев змею раньше тебя, уже собирался предостеречь, когда ты повернулась и чуть не наступила на нее. Дай тебе волю, Теодосия, и ты не избежишь опасности.
Она смотрела, как он понес змею в глубь леса, вернулся без рептилии, и Теодосия знала, что он отпустил ее.
— Другой на твоем месте убил бы гремучую змею. Роман стряхнул кусок засохшей грязи.
— Я убиваю, когда добываю пищу или защищаюсь. Мне не хотелось есть эту змею, а она не собиралась напасть на меня.
Вытащив кусок мыла из седельной сумки, направился к ручью.
Теодосия знала, куда он идет и зачем, понимала, что ей не следует идти за ним, но пошла.
— Ты похож на Санта-Клауса.
Роман в последний раз прошелся по намыленной бороде и снова зачерпнул прохладной воды из ручья.
— А ты выглядишь так, словно на голове примостилась белая сова.
— Это шляпа, Роман. Горностаевая.
Она подняла руки, поправляя мыльную шляпу.
Он сидел в ручье, стараясь смотреть только на мыльное творение, а не на великолепное обнаженное тело.
— Что такое горностай?
— Большая европейская ласка. — Ручеек мыла пополз вниз, попав на грудь. — На самом деле у меня на голове образовалась гора, Роман.
— Больше похоже на шляпу из ласки.
— Уже сказала. — Теодосия опустилась в воду рядом с ним. — О Боже, эти речные камешки…
— Приятное ощущение для голой попки, а? — Он притянул ее поближе. — Все такое круглое и гладкое.
— Круглое и гладкое, — повторила она вслух, глядя на него краешком глаза. — Это о камешках или о попке?
Он увидел завлекающую улыбку в ее глазах.
— Узнаю приглашение, когда слышу его, Теодосия, — хрипло пробормотал он.
— Сэр, не понимаю, о чем это вы?
— Да? Так позвольте показать, мисс.
Она застонала от радостного возбуждения, когда он, подхватив ее на руки, уложил на коленях — кожа казалась такой теплой, а вода — прохладной.
Пронзил длинными пальцами ее волосы — мыльная шляпа соскочила. С его пенной бороды капли падали ей на грудь. Он обхватил ее руками, рассматривал, будто впервые, мыльные следы — снова, снова и снова…
Это зрелище так подействовало на Романа, что по телу пробежала легкая дрожь. Обняв ее одной рукой за шею, он, приподняв лицо девушки, стал целовать, направив другую между бедрами, погружаясь в ее женственные глубины.
Она приготовилась смаковать медленное, восхитительное путешествие к наслаждению, но блаженство пришло мгновенно, заструившись по ее телу так, как вода ручья сбегает по коже. Изогнувшись, окунула голову в воду.
Могла бы утонуть, не поддержи он ее.
— Боже, Теодосия, — произнес Роман, когда она, наконец, затихла в его руках. — Извини, мне следовало лучше подготовить тебя.
Она смущенно улыбнулась, но стыда не чувствовала: тело уже научилось реагировать на сексуальное мастерство Романа, словно музыкальный инструмент в руках мастера, рождающий мелодию слишком прекрасную, чтобы сопротивляться или сдерживаться.
С нежностью заглянув в его глаза, почувствовала, что хотела бы дать ему такое же удовольствие, которое он подарил ей, — не имело значения, что еще не знала, как это делается, но была уверена, научится.
Сползла с его колен и села перед ним, обхватив руками за талию, нежно потерла большими пальцами твердый живот, взглянула вниз.
— Роман, копье полностью устремляется из воды. Откинув голову, он рассмеялся.
— Да, старый миг страсти, определенно, делает выпад, а?
Осторожно взяла его в руку, наслаждаясь мягким стоном, вырвавшимся у Романа.
— Пульсирует.
— Мужские органы имеют обыкновение делать это, когда их касается красивая женщина.
Она улыбнулась.
— Собираюсь провести эксперимент, Роман. Многозначительный тон ее голоса воспламенил его.
— Какой еще эксперимент?
— Во имя науки — сексуальный, — добавила она, крепче сжимая его. — Доказано, что раскаленные шипы имеют способность пульсировать, но сейчас попытаюсь узнать, что еще они могут делать.
Он не мог ответить сразу, стиснул зубы, делал глубокие вдохи, пытался думать о чем угодно, кроме того, что она говорила, делала, собиралась делать.
В конце концов, проговорил.
— Теодосия, вот-вот взорвусь в твоей руке, — предостерег он.
Она увидела напряженное выражение его лица.
— Но я еще ничего не сделала.
— Тебе и не надо. Одна лишь мысль… ощущение твоей руки… Бога ради, женщина, лишь звук твоего голоса сводит меня с ума.
— Ты выглядишь так, словно тебе ужасно больно.
— Так и есть.
— А, значит, поищу лекарство.
Он удерживался за каменистое дно ручья, когда она начала скользить вверх-вниз — не было сил сдержаться, хотелось, чтобы происходило медленно, а произошло быстро.
Когда он прижался к ней, Теодосия встала на колени, прижавшись грудью к его груди, не замедляя ласки. Он зажал ее бедрами, поймал руку. Горячее, твердое, пульсирующее — ее взгляд отмечал каждую черточку мужского лица, чувствуя начало освобождения, продолжала ощущать его силу в своей руке.
Наблюдение экстаза этого чудесного мужчины было самым прекрасным из того, что ей когда-либо доводилось видеть. А сознание отмечало, что это она дала ему такое наслаждение — глубокое счастье вырывалось из самой ее души.
— Теодосия, — прошептал Роман. Тяжело дыша, спрятал лицо на груди девушки, чувствуя ее сердцебиение. Океан чувств охватил его, он пытался дать им определение, но не мог сконцентрировать внимание на чем-то определенном.
Боже, как хорошо. Ему подарили эту радость — хотелось обнять ее как можно крепче, но остановился, вспомнив свою силу.
С нежностью снова усадил ее на колени и покрыл нежными поцелуями шею и плечи.
— Необязательно было делать это.
— Мне хотелось.
— Почему?
«Вот он, снова тот маленький мальчик, — подумала она, — ребенок, который отдавал, но ничего не получал».
— Роман, — проговорила она, гладя мускулы его рук, — ты доставлял мне удовольствие в прошлом. Мне было приятно доставить удовольствие тебе. Уверяю, я стала такой же счастливой, как и ты.
Ее слова коснулись, нашли и согрели какие-то глубокие струны, скрытые так далеко, что невозможно было понять, где они.
— Спасибо.
Она перебирала его волосы, любуясь видом своих бледных пальцев, затерявшихся среди густой черноты.
— Не за что, — прошептала она, затем надолго замолчала.
— О чем ты думаешь, милая? — спросил Роман. Она зачерпнула ладонью воды, вылила ему на плечо, залюбовалась тем, как прозрачные струйки пробежали по мускулам груди.
— Думала над определением слова «забава», которое означает «веселит или радует», а также — «игривый», часто шуточный поступок или высказывание. Решила, однако, что нельзя считать это определение правильным.
Он поднял голову и заглянул ей в глаза.
— Хочешь сказать, что собираешься изменить значение слова?
Она кивнула и подтянулась, чтобы поцеловать впадинку на его подбородке.
— Новое определение слова «забава» — Роман Монтана.
* * *
— Не получается, Роман, — сказала Теодосия, и крошки печенья посыпались ей на колени.
Верхом на коне, Роман наклонился и подал ей еще один крекер.
— Попробуй еще раз.
Она остановила повозку, взяла печенье и откусила, но губы почему-то не складывались в трубочку. Этот крекерный опыт стал очередным, в котором, по мнению Романа, она нуждалась. В последнюю неделю путешествия он учил ее ловить мелких рыбешек руками, оставлять хлебные крошки у птичьих гнезд для птичек-мам, набивать рот лесными орехами, чтобы посчитать, сколько влезет за один раз. Она даже приняла участие в первой за всю жизнь битве подушками, которую Роман выиграл, но только потому, что наперники его подушки были из более толстой ткани, чем у нее.
И теперь учил свистеть, когда губы облеплены крекерными крошками.
— Можно вначале глоток воды?
— Нет. — Чтобы доказать, что такое вполне возможно, Роман съел четыре крекера и с прилипшими к губам сухими крошками свистнул громко и протяжно. — Видишь, можно есть крекеры и свистеть.
Она попыталась облизать губы, но не смогла.
— Роман, ужасно хочу пить. И солнце уже садится. Нельзя ли остановиться на ночь где-нибудь возле воды?
Иоанн Креститель просунул клюв между решетками клетки и выхватил печенье из рук Теодосии.
— У меня был ужасный случай кори в семь лет, — пронзительно крикнул он. — Солнце уже садится.
— Впереди речка, — смягчился Роман, пришпоривая Секрета в сторону лесистой местности, лежащей неподалеку. — Но если ты считаешь, будто я забыл о том, что не научил тебя крекерному свисту, то ошибаешься.
Улыбнувшись, Теодосия последовала за ним и направила повозку к красивой поляне, по которой протекал искрящийся ручей.
Но ее улыбка сникла, когда разглядела на земле множество лошадиных следов.
— Банда, — прошептала она.
Роман уловил на ее лице страх и понял, что ей вспомнилась банда Бланке.
— Нет, Теодосия, это не лошади белых людей. — Он спешился и отошел от ручья, изучая дорожку следов. — Мустанги.
Ее страх мгновенно улетучился.
— Как ты узнал? А не индейские кони?
Он знал, что она не спрашивает его, а хочет научиться, и указал на несколько аккуратных куч конского навоза.
— Лошади, которые были здесь, остановились. Индейский военный отряд не дает лошадям задерживаться, поэтому помет всегда разбросан. Они передвигаются со своими семьями и скарбом, перевозя вигвамы, оставляющие отпечатки на земле. Здесь же не видно. Мустанги часто пробегают под низкими ветвями, от которых всаднику бы несдобровать. Видишь следы под теми низкими ветками вон там?
Действительно, разглядела следы, на которые он показывал, подивилась, как быстро он установил, что их оставили безвредные мустанги.
Она спрыгнула с повозки, напилась чистой, вкусной воды из ручья и села среди густой травы и полевых цветов, наблюдая, как Роман ведет лошадей к воде, и предалась воспоминаниям.
Представила длинные проходы библиотеки, наполненные старыми книгами, утомительные часы, которые проводила, бегая по ним в поисках какой-нибудь информации, припомнила старых профессоров с бородами, в очках и с длинными костлявыми пальцами; даже припомнила, как пахло от профессоров — пылью, быть может, от бесконечного хождения по тем же душным библиотечным проходам.
Сейчас она тоже изучала проходы — бесконечные ленты пыльных дорог, окруженные свежей растительностью, счастливыми птицами, чистыми успокаивающими бризами. Ее нынешний профессор не носил ни бороды, ни очков, имел пальцы, хотя и длинные, но мускулистые и смуглые, которые, переплетаясь с ее пальцами, согревали и возбуждали.
От него не пахло пылью, а пахло солнцем и кожей, и он обладал знаниями, которых нельзя было отыскать на пожелтевших книжных страницах. Часто улыбался, делясь с ней своей мудростью, она отвечала тем же, упиваясь его уроками, словно каждая капля таких знаний была ценнее предыдущей.
Он носил имя Роман, и мир, который открывал ей, оказался таким прекрасным, что она не знала, как сможет оставить его.
Эта мысль настолько поглотила ее, что Роман обратил внимание.
— Почему так затихла?
Она провела ладонью по густой массе травы и цветов.
— Думаю.
Ее ответ встревожил его: он делал все возможное, чтобы отвлечь ее от будущих планов, и кое-что удалось, но понимал, что это вопрос времени, — снова задумается над своими планами.
— Ты думаешь о ребенке, о Бразилии, о докторе Уоллэби и его исследованиях? — Он сел рядом с ней, рассеянно срывая цветы, растущие вокруг него.
Она смотрела, как он ногтем проделывал отверстие в стебле каждого цветка, через которое просовывал другие стебли до тех пор, пока не получилась длинная цепочка из цветов.
— Когда-нибудь делала так, Теодосия? — Связал два конца — получилось маленькое ожерелье.
— Нет, Роман, никогда.
Надел ей ожерелье через голову и, когда расправлял на плечах, яркая бабочка запорхала у ее лица.
— Я иногда делал такие цепочки, а моя кобыла Ангель носила их вокруг шеи и, в конце концов, съедала. Теодосия тоже сделала ожерелье, поменьше, и венчала им голову Романа.
— Вот. Теперь ты — Его Величество Король Роман.
Он наклонился и поцеловал ее мягкую щеку.
— Когда мы только познакомились, ты не относилась ко мне, как к королю.
— Тогда я не знала, как к тебе относиться, — ответила она, проведя ладонью по его руке. — С тех пор я сделала кое-что, чего никогда не позволяла раньше.
«И есть еще так много, что я хотел бы показать тебе, Теодосия». Он уложил ее на землю и лег рядом.
— Закрой глаза и посмотри на солнце. Через некоторое время ты начнешь видеть пучок кружащихся цветков.
Она так и сделала, и увидела цветы, о которых он говорил. Было так незатейливо — наблюдать, как они вертятся.
Это принесло ей такой покой.
— Роман, — позвала она, не открывая глаз. Он тоже лежал с закрытыми.
— Что?
— Я не думала о ребенке, Бразилии, докторе Уоллэби или исследовании. Размышляла, как мне хорошо с тобой. — Помолчала, пытаясь определить, откуда нахлынула внезапная печаль. — Буду скучать без тебя, Роман Монтана.
Это признание усилило его подозрение — все еще собирается осуществить свои планы, а затем вернуться в тот мир, в котором для него не было места.
Он поднялся и некоторое время наблюдал, как лошади пьют из ручья. Настанет день, и только одна лошадь будет пить из ручья — Секрет останется его единственным компаньоном.
— У меня для тебя кое-что припасено, Теодосия. Она открыла глаза и тоже села.
— Купил в Энчантид Хилл, — продолжил Роман, беря ее за руку и гладя тоненькие пальчики, — но… ну, тогда разозлился и не отдал.
Он встал, сходил к ручью, где стоял Секрет, и вытащил из седельной сумки желтую коробку. Солнце осветило ярко-красную ленту, и он порадовался, что попросил завернуть подарок.
— Что это? — спросила Теодосия, когда получила коробку.
Сунув руки в карманы, он ухмыльнулся.
— Можем сидеть здесь неделями, но ты так и не угадаешь. Не проще ли поступить разумнее — открыть ее.
В ответ она показала язык. Ему никогда не приходилось видеть, чтобы так делала прежде.
— Ну?
Теодосия медленно начала раскрывать подарок — целых пять минут ушло на развязывание красной ленточки. Роман едва удержался, чтобы не взять у нее коробку и самому не разорвать бумагу.
— Ради Бога, Теодосия, ты хочешь получить этот подарок или нет?
Нетерпение рассмешило ее.
— Наслаждаюсь предвкушением этого момента, Роман.
Чтобы еще сильнее раздразнить его, она перестала открывать подарок, лишь поглаживала пальцами желтую обертку, и только уловив искру раздражения в его глазах, открыла коробку — внутри лежала кукла с пухленьким личиком из орехового дерева; золотистая солома заменяла волосы, а оранжево-голубое ситцевое платье было надето на туловище из мешковины, набитой перьями.
— Это не антиквариат, понятно? — заявил Роман. — Ее не нужно класть под стекло и глазеть, можно играть и не бояться испортить. Худшее, что иногда случается, — отрывается голова, но не страшно, всегда можно приклеить на место.
— Ошибаешься, Роман. Он нахмурился.
— В чем?
Теодосия погладила жесткие соломенные волосы куклы.
— Эта самая ценная, потому что ты подарил ее мне. — Вспомнив, что она однажды рассказывала о коллекции их трехсот кукол, с которыми не играла, поняла значение подарка.
— Ты расстроишься, если я заплачу?
— Ты уже вроде плачешь, — ответил он, видя, как несколько слезинок упали на коричневое кукольное личико.
Прижав куклу к груди, Теодосия подняла глаза на мужчину, подарившего ей радость; длинные волосы цвета воронова крыла блестели в вечернем солнце, глаза казались голубее небес, на подбородке глубокая впадинка, добрая улыбка.
Рост и сложение всегда изумляли ее — такая великолепная внешность удивительно гармонировала с его мастерством и знаниями, хотя у него почти не было образования, и все же…
И все же Роман Монтана — один из умнейших людей, которых она знала.
Некоторые, размышляла она, используют свой ум и знания в стенах лабораторий, и немного оставалось такого, чего они бы не знали или не понимали в пределах своего научного диапазона.
Лабораторией Романа был весь мир, вокруг него не замыкались стены, и почти не было таких явлений, которых бы он не знал или не понимал в пределах своего природного простора.
Она задумалась: мудрость не определяется количеством страниц прочитанных книг, не всегда является следствием учебы, а гений необязательно тот, кто удостоился академических наград, необязательно…
Гений. Она мало задумывалась над этим словом раньше. Гений — личность, наделенная необыкновенными умственными способностями, незаурядной силой мозга: гений в математике, естествознании и других академических областях…
Или обладать врожденной гениальностью в отношении лошадей, мастерства выживания, людей…
Тогда, ее осенило, Роман Монтана — гений в полном смысле этого слова.
Она уронила куклу.
— Теодосия? — позвал Роман, заметив изумление на ее лице, опустился рядом с ней на колени и погладил щеку девушки ладонью. — Что случилось?
Ее широко раскрытые глаза встретились с его взглядом: неделями ездила из города в город, приглашала незнакомых мужчин, пытаясь найти такого же умного, как Аптон. А все это время он находился рядом с ней, направляя ее своей особенной гениальностью, умный и добрый.
Именно такими и были Аптон и Роман Монтана.
О Боже, почему она не уловила сходства раньше? Неужели ее поиски академической учености закрыли ее глаза на все остальное?
Ее сердцебиение участилось, словно приглашая к другой жизни.
— Роман, — прошептала она, — я… — остановилась и положила руку ему на грудь. — Роман… не возражаешь стать отцом ребенка?
