Глава 22

Бэнни теперь хранила свою скрипку здесь, на сеновале. Конечно, высокая температура и влажность могли повредить инструмент, но так было легче: теперь ей не нужно было тайком от матери выносить скрипку из дома. Она открыла кожаный футляр. Гладкое дерево заблестело, подмигивая ей, как старый друг. Бесс вынула инструмент. Слегка нахмурясь, она сосредоточенно подтянула струны. Наконец, удовлетворенно кивнув головой, начала играть.

Раньше, когда Бесс играла для него, он часто закрывал глаза: боялся, что она заметит в его взгляде такое выражение, которое скажет ей, что он не тот, за кого себя выдает. Теперь же он открыто смотрел на нее. Элизабет была поглощена музыкой, порой закрывала глаза и покачивалась из стороны в сторону. На ее лице отражалась глубокая страсть и все те чувства, которые она хотела выразить игрой.

Бэнни играла до тех пор, пока у нее не заболели спина и пальцы. Она знала, что Джон смотрит на нее. Да, играть для кого-то гораздо лучше, чем только для себя. И все же понимала, что не могла бы играть не для кого, кроме него, потому что никто не смог бы разделить с ней ее музыку, как Джон. Он чувствовал ее музыку, и она была бесконечно благодарна ему за это. В изнеможении она опустилась на одеяло. Он медленно зааплодировал.

Покраснев от удовольствия, Бесс приложила палец к губам.

– Ш-ш-ш. Кто-нибудь может услышать, и мне придется сказать, что я сама себе аплодирую.

– Извини. Я забыл.

Это правда. Пока она играла, а он смотрел на нее и слушал, Джонатан забыл, где находится, и как сюда попал. Забыл все, что сделал, и все, что ему придется сделать. Это было божественно. Но все уже закончилось. Улыбка быстро сошла с его лица. Она заметила, и ей тут же захотелось снова взять скрипку и сыграть что-нибудь легкое и веселое, чтобы вернуть эту улыбку.

Но на его лице появилось новое выражение твердой решимости, и Бэнни вдруг засомневалась, что сможет вернуть эту улыбку, как бы хорошо ни играла. Она благоговейно убрала скрипку обратно в футляр и повернулась к Джону.

– Ты не забудешь про одежду? Ее сердце упало.

– Нет. Завтра принесу.

Она принесла ему одежду утром вместе с завтраком и вернулась днем, захватив еще еды. Но их разговор был вялым и неловким. Что они могли сказать друг другу? Он больше не мог ничего ей рассказать, а она не осмеливалась больше ни о чем спросить. Бэнни пообещала придти на закате и принести еще еды, чтобы он мог взять с собой в дорогу.

Вечер был тихим и теплым. В траве, ярко-зеленой после дождя, пели сверчки. В лучах заходящего солнца листва деревьев казалась золотой.

Когда Бесс поднялась на сеновал, Джонатан зашнуровывал новые ботинки Генри. Интересно, как она объяснит братьям, что случилось с их вещами, пока их не было дома. Он помахал ей рукой в знак приветствия, потом выпрямился, и сердце Бэнни учащенно забилось.

Как солдат в бело-красной форме он был красив. Как раненый в старых брюках и мало что скрываемой повязке он был неотразим. Но, одетый в простую одежду поселенцев, он смотрелся просто потрясающе.

Белая льняная рубашка свободно облегала его широкие плечи. На нем были толстые шерстяные носки и темно-коричневые бриджи, а волосы завязаны сзади в пучок лентой. Джонатан выглядел просто образцом настоящего Американца. Бэнни знала, что ее братья, гордившиеся своей внешностью, сейчас позавидовали тому, как этот английский солдат выглядел в одежде, которую они, сами того не зная, одолжили ему.

– Бесс?

Он подошел к ней настолько близко, насколько осмелился, но гораздо дальше, чем ему хотелось бы. Она была удивительно хороша, но на ее лице не было и тени улыбки.

Он провел довольно много времени, зашивая пакет в подкладку куртки, которую дала ему Бесс. Как только он пришел в сознание, он кинулся искать его. К его величайшему облегчению, он обнаружил, что пакет все еще надежно спрятан в поясе, который он обмотал вокруг талии. Вся его одежда – окровавленный пояс, рубашка, камзол – валялись здесь, в углу сеновала. Очевидно, у Бэнни не было времени избавиться от нее. Все время, пока он колол себе пальцы иглой, которую он взял в сумке, принесенной Бесс, он пытался придумать хотя бы одну самую слабую причину, чтобы остаться здесь еще на день или два. Это было не трудно: он еще недостаточно окреп, еще один день отсутствия в расположении роты ничего не изменит, ему нужно время, чтобы придумать правдоподобное объяснение своему внезапному исчезновению.

Но все это были лишь отговорки. Он это прекрасно знал. Ему просто хотелось снова и снова смотреть на нее. И все же весомой причины у него не было ни одной. У него есть сведения, которые он обязан доставить по назначению, и ему еще нужно как-то выяснить, что же произошло той ночью в крепости.

У него есть работа, к которой он обязан вернуться. И если эта работа оказалась гораздо безобразнее, чем он думал, это все равно был его долг.

Джонатан посмотрел на Бесс и подумал, что есть еще одна причина, по которой он должен немедленно уйти. Если он останется, нет никакой гарантии, что он не потребует от нее еще больше, чем уже получил, хотя и это уже слишком много.

– Вот, – она поставила сумку к его ногам. – Здесь должно хватить еды дня на два. Как ты собираешься добираться до Бостона? Я думаю, можно сказать, что кто-то украл лошадь, но…

– Не нужно. Я справлюсь. Ведь я теперь не очень-то похож на лейтенанта Лэйтона.

Риск был больше, чем она подозревала. Ведь его могли узнать в ту ночь. Но у него не было выбора. Иначе он не сможет доставить сведения и выяснить, откуда тогда взялась эта засада. Теперь уж точно можно было сказать, что другая сторона тоже имела в их рядах агента, преданного и умного.

Джонатану оставалось только надеяться, что маскировка не позволит им узнать его.

– Я хочу, чтобы ты знала, Бесс. Я никогда, слышишь, никогда не хотел причинить тебе боль. Я пытался объяснить тебе в письме, но…

– В письме?

– Ты не получила его?

– Получила, – она опустила руку в карман, где всегда носила это письмо. – Так это ты сам его написал, да? Не было никакого торговца, которому ты заплатил?

– Да.

Она должна была догадаться. Четкий, угловатый почерк. Это так на него похоже. Кто же еще мог написать его?

– Я пытался сказать тебе все в этом письме, но боялся, что его прочитает кто-нибудь еще. А потом, я не знал, как сказать об этом.

Казалось, ему не хватало слов. Это напоминало ей прежнего Джона. Элизабет почувствовала его боль, как будто она была ее собственной. Желание успокоить, утешить его было непреодолимым, как будто между ними существовала давняя неразрывная связь. Она знала о нем с самого начала, и чувство это еще больше усилилось с тех пор, как он перестал играть свою роль. Это было больше, чем жалость или понимание. Это было единство и родство душ.

Но ведь он мог быть ее врагом. Если бы только она знала, кто он на самом деле. Однажды Джон уже обманул ее. Нет никакой гарантии, что он не лжет ей сейчас. А если это так, то она помогает британскому солдату… нет, хуже… британскому шпиону, – вернуться снова в бой против ее соотечественников, против ее семьи.

– Скажи мне, на кого ты работаешь? – потребовала она.

Он молча посмотрел на нее.

– Скажи! – она обеими руками схватила его за куртку, словно собиралась вытрясти из него ответ. – Ты обязан мне все сказать!

Он не мог. Это никому, кроме него самого, не пойдет на пользу и, вероятно, будет опасно для Бесс. Он и так ненавидел себя за то, что пришел сюда и подвергал ее такой опасности.

Элизабет поняла, что он ей ничего не скажет.

– Будь ты проклят! – закричала она, стуча ему кулаком в грудь.

Он схватил ее за руки, крепко, но, не причиняя боли.

– Даже если бы я сказал тебе, почему ты должна мне верить? Это было бы так просто. Я мог бы сказать тебе, что работаю на американцев. Почему нет? Это бы тебя так обрадовало бы, и ты бы поверила, ведь так?

Боже праведный! Да! Она бы поверила, не раздумывая.

– Пусть Господь проклянет тебя! Ты лгал!

– Да! Я лгал.

В его глазах сверкал гнев, но Бэнни не боялась его. Если она и знала что-то наверняка, так это то, что его гнев никогда не обернется против нее.

– Именно это я и делаю, Бесс. Я лгу. – В его охрипшем голосе теперь звучала тоска и боль. – Тебе, всем остальным, даже самому себе. Никогда не верь моим словам. Даже, когда я говорю, что люблю тебя. Особенно, когда я говорю, что люблю тебя.

Он поцеловал ее, и сердце Бесс поверило ему. Несмотря ни на что, ее сердце поверило ему.

Сила воли, которая позволяла Джонатану обманывать всех в течение трех лет, заставила его оторваться от ее губ. Угрызения совести сделали то, чего не смогло сделать чувство вины. Он отпустил Бэнни и отвернулся, не в силах смотреть ей в глаза, боясь того, что может в них прочесть.

Он услышал шорох сена и понял, что она уходит. Джонатан молил Бога, только чтобы это произошло как можно скорее. И вдруг почувствовал ее прикосновение.

Он стоял к ней спиной, опустив голову. Она знала, она чувствовала его отчаяние. И тогда поняла: она не может оставить его одного в таком состоянии. Он поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– О, Боже, Бесс. Когда я закрываю глаза, то вижу только кровь. Но, когда я прикасаюсь к тебе, то вижу только тебя.

Элизабет взяла его руку и положила себе на грудь, туда, где билось ее сердце.

– Тогда прикоснись ко мне, – прошептала она.