Глава 18
Раскачиваясь на высоком дереве, фигура горела ярким пламенем — словно факел. Крестьяне, взявшись за руки, водили хоровод вокруг соломенного чучела и негромко пели. Черный дым поднимался к яркому голубому небу и исчезал где-то в вышине над зелеными и золотыми полями, раскинувшимися за деревней.
Николас пошевелился в седле и искоса взглянул на Уайтхоука — в бледных глазах отца зажегся опасный огонь: он наблюдал церемонию сожжения чучела. Они остановили коней на пологом склоне как раз напротив деревенской площади. Каждого сопровождали несколько воинов.
В течение тех двух недель, когда Николае с отрядом стоял лагерем в долине, Уайтхоук ни разу не упомянул о свадьбе сына, да и вообще едва разговаривал с ним. Поэтому барон удивился, получив приглашение встретиться с графом в деревне.
Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на медленное качание пылающего чучела. В день Святого Варфоломея по древнему обычаю сооружали безобразное горбатое соломенное чучело, наряжали его в лохмотья, трижды проносили по деревне и вешали на высоком дереве. Когда солома вспыхивала, словно факел, крестьяне начинали петь и танцевать вокруг него, устраивали пир в честь какого-то давно забытого языческого духа соломы.
Элрик возвышался в толпе. Рядом стояла его семья — Мэйзри и двое сынишек. Николас видел, как Элрик рассмеялся какой-то шутке, потом кивнул жене, услышав, как люди вокруг запели:
Слышен рога рев меж крутых холмов,
Он вперед влечет свору гончих псов.
Повелитель их нравом крут и богат,
Он добыче любой безудержно рад.
Счастья бедняка трепетный росток,
В чаще ль лесной дикой розы цветок —
Раскидав, как сеть, своры псов и рать,
Все вокруг готов он к рукам прибрать…
Гудели волынки, смешиваясь с потрескиванием горящей соломы и не умолкающим пением.
— Старый Барт горит, и в этот самый день я посылаю предостережение Черному Шипу, — неожиданно резко вдруг прервал молчание Уайтхоук. — Взгляни-ка вон туда! — Он показал на крутой склон долины.
Отряд из десяти-двенадцати всадников спускался по травянистому склону. Красные плащи, словно пятна крови, алели на фоне зелени и голубого неба.
Один из всадников вез на седле длинный тюк. Въехав на деревенскую площадь, не останавливаясь, он бросил его возле горящего Барта. Прищурившись, Николас разглядел еще одно соломенное чучело — на сей раз завернутое в зеленые лохмотья, с руками, ногами и головой, украшенными колючими ветками.
Со склона выпустили из лука горящую стрелу. Послышались женские крики: стрела попала в зеленое чучело и подожгла его.
Уайтхоук проехал мимо деревенской церкви и медленно обогнул толпу. Его белые блестящие волосы и черный плащ развевались на ветру. Остановившись, он внимательно осмотрел крестьян. Наступила тишина. Захныкал ребенок, но сейчас же замолчал на руках у матери.
— Барт горит, чтобы исчезло зло, — провозгласил граф. — Я тоже сжигаю Черного Шипа и Лесного Рыцаря. Он давно не дает покоя этим краям. И если он найдет здесь свою смерть, я вознагражу вас. Ведь эта земля моя. И я — ваш господин. Прислушайтесь к моим словам, если хотите жить со мной в мире! — С этими словами он догнал Николаев и воинов и уехал. — Черному Шипу конец, — доверительно обратился граф к Николасу. — Они больше не станут поддерживать его.
Но странно — пение, казалось, не утихало, а становилось все громче. Николас оглянулся. Дым поднимался к солнцу, а крестьяне водили хоровод и пели:
Но внимательным будь меж дубов и лип —
Есть у нас дружок, и зовут его — Шип.
Розу Шип спасет от руки лихой,
Слабых защитит он стеной живой.
Кто ж невзрачного вздумает Торна,
Что растет на ветвях непокорно.
Смять ли руками, железом отсечь,
Должен себя и свой пыл поберечь.
Пусть очень богат он и знатен пусть,
Может в лохмотьях закончить свой путь…
Элрик прибежал откуда-то с полным ведром воды и обрушил целый водопад на то, что должно было символизировать Черного Шипа. Люди смеялись, смеялся и Элрик — гулким, напоминающим звук колокола, смехом. Кто-то заиграл на дудочке, и хоровод закружился с новой силой.
Улыбнувшись, Николас отвернулся.
Лето стремительно катилось к своему концу, увядая, будто садовый цветок. Благодаря усилиям сенешаля Юстаса в Хоуксмуре уже почти покончили со сбором урожая, с заготовками и подготовкой к зиме. Отсутствие хозяина затянулось. Николас приезжал лишь три раза с перерывом в несколько недель, чтобы посовещаться с Юстасом и леди Джулиан. И каждый раз уезжал уже на рассвете, увозя с собой еще кого-то из мужчин.
В первый его приезд Эмилин так и не встретилась с ним. Она упорно пряталась в часовне или в своей комнате. А на заре он исчез. Через несколько недель опять появился — поздно вечером. На следующее утро, проходя по саду, Эмилин услышала его густой смех и легкий голос Элрис. И опять спряталась на весь день.
Тибби уговаривала ее подойти, но Эмилин упорно отказывалась. Смущение и гнев тяжелым грузом лежали на сердце. Она ни за что не подойдет первой. Это его предательство, и он обязан налаживать отношения. Если, конечно, считает это нужным.
В конце сентября Николае появился во второй половине дня и остался на весь следующий день. После завтрака, разыскивая Кристиена, который, как всегда, куда-то запропастился, Эмилин зашла в главный зал. Николас и леди Джулиан стояли около камина, спокойно и серьезно беседуя о чем-то.
Николас обернулся, и Эмилин невольно замедлила шаг. Он замолчал на полуслове, вызвав этим любопытный и удивленный взгляд тетушки.
Несмотря на величину комнаты, его глаза мгновенно пронзили ее, и он покраснел. Эмилин показалось, что в этом взгляде просвечивает истинная тоска. Сердце девушки забилось стремительно, и она остановилась, желая, чтобы он заговорил. Но лицо барона вновь приобрело непроницаемое выражение, и он отвернулся. Густо покраснев, Эмилин вышла.
Оскорбленная и обиженная, через несколько недель после отъезда Николаса Эмилин уже мечтала, чтобы он подошел к ней и объяснился.
Теперь ей хотелось понять, почему он все это сделал. Когда спокойный, любящий лесник, которого она знала, стал единым целым с холодным и высокомерным бароном? В тот момент, когда Николас отвернулся от нее в зале, несмотря на весь свой гнев и презрение, Эмилин почувствовала, что ее оттолкнули, отвергли. Тогда, во время бурной ссоры, она ведь приказала ему не считать ее больше своей женой.
А сейчас всерьез испугалась, что он поймал ее на слове.
Под звуки холодного осеннего дождя, стучащего по крыше часовни, Годвин и Эмилин закончили сцену взвешивания душ. Осталось всего несколько нерасписанных участков стены, и Годвин решил, что его работа завершена. Он сообщил Эмилин, что собирается вскоре вернуться в Вистонбери.
— Аббат Джон уже ждет меня, — пояснил он. — Ведь в нашей переплетной столько незавершенных манускриптов! Я и так задержался здесь слишком долго.
Прохладным утром Эмилин, Тибби и дети простились с Годвином и долго смотрели, как он удаляется на прекрасном ослике, подаренном леди Джулиан. В мешочке, привязанном к поясу, монах увозил плату за роспись часовни. Деньги предназначались аббатству — Годвин не мог принять их для себя лично.
Поплотнее заворачиваясь в плащ, Эмилин с нежностью смотрела, как дети изо всех сил машут вслед своему дядюшке. Они выросли настолько, что леди Джулиан приказала портнихам сшить для них новую одежду, а сапожнику была заказана новая кожаная обувь.
Кристиен стал выше и тоньше. Он тянулся вверх, словно молодое деревце. Духом был смел, решителен и весел. Эмилин вспоминала, что Гай рос таким же. Изабель тоже подросла, но ей суждено остаться невысокой — как сама Эмилин. Свойственная ей нерешительность начала сглаживаться, хотя она все еще предпочитала полагаться на твердую волю брата. Гарри уже ходил и бегал, хотя, конечно, еще был далек от того, чтобы надеть длинные штаны.
Дети жили в Хоуксмуре, окруженные любовью и заботой, как будто они были здесь родными. К некоторой досаде, ее малыши нашли в Хоуксмуре именно ту жизнь, о которой мечтала для них сама Эмилин. Вопрос об их спасении больше не стоял: в качестве подопечных Николаев они были счастливы и довольны. Эмилин прекрасно видела, что за их благополучие волноваться не приходится.
Ее личное положение в доме барона не было столь же прочным. Роспись часовни подходила к концу, Годвин уехал, и оставалось все меньше и меньше поводов задерживаться в замке в качестве мадам Агнессы. Однако она продолжала носить монашескую одежду — просто потому, что никто, кроме Николаса и ее семьи, не знал, кто она на самом деле. Нуждаясь в обществе детей для поддержания собственных жизненных сил, Эмилин молчала.
Потеряв после ссоры всякую уверенность в Николасе, в том, осталась ли она еще его женой, Эмилин не хотела пока признаваться, что она не монахиня. Если Уайтхоук узнает, что Эмилин в замке, трудно предположить, что он может сделать в отсутствие барона. Сначала она стремилась в Хоуксмур, чтобы защитить детей, теперь же боялась покинуть его, сама ища защиты от Уайтхоука.
Частенько она не могла заснуть до зари, мучительно решая, остаться ли ей в замке или уехать, довериться Николасу или нет, заговорить с ним или ждать, когда он подойдет первым.
Однажды ей приснился ястреб, запутавшийся в колючих плетях цветущего плюща. Пытаясь освободиться, птица погубила красные розы и золотые цветы примулы, которые каким-то чудом уживались на одной ветке. Эмилин проснулась в слезах, мечтая об объятиях Черного Шипа.
Прохладная осенняя погода заставила изменить летний распорядок. Темнело рано, и леди Джулиан ослабила свое строгое предписание, гласившее, что дамам надлежит удаляться на покой с заходом солнца. Эмилин читала или просто рассказывала что-то все увеличивающемуся кругу слушателей; в него входили дамы, слуги и рыцари, которые не спешили после ужина расходиться по своим комнатам, а собирались у камина, чтобы послушать ее.
Небольшая группа детей, состоящая из Кристиена, Изабели и нескольких сыновей рыцарей, ежедневно приходила к Эмилин на уроки чтения, письма и начал математики. Маленький Гарри удивил своим интересом к буквам, и сестра давала и ему кусочек мела и грифельную доску. Но чаще малыш бегал на своих толстых ножках и что-то лепетал.
Изабель каждое утро усаживалась в дамской гостиной и прилежно принималась за вышивание под руководством Тибби, Эмилин или леди Мод. Ее работы отличались аккуратностью и хорошим вкусом. Кристиен же с заметно возрастающим мастерством скакал верхом на пони, проводил массу времени в конюшнях или на площадке для турниров, наблюдая за занятиями рыцарей, или же вместе с другими мальчишками ловил в саду лягушек.
К середине октября Эмилин почти завершила роспись часовни. Закончила и книгу псалмов и принялась за исправление и восстановление других книг. Леди Джулиан попросила ее расписать побеленные стены своей спальни, которые уже были разделены красными линиями на прямоугольники. Эмилин, благодарная за предоставленную возможность задержаться в замке, добавила узор из нежных, но ярких цветов.
Жизнь текла вполне мирно, если не считать колкостей, которые нередко позволяла себе Элрис:
присутствие Эмилин явно действовало ей на нервы. Даже леди Джулиан однажды не выдержала этой надоевшей всем язвительности — она попросила Элрис помолчать и помолиться о том, чтобы Господь смягчил ее душу. Эмилин изо всех сил старалась не замечать высказываний Элрис, не обращать внимания на хвастовство девицы по поводу того, что казалось ей брачным предложением со стороны отсутствующего барона.
Поглощенная своими делами, Эмилин старалась, как можно реже встречаться с другими обитателями замка. Ежедневно часть дня уходила на обучение детей, чтение и рукоделие. Она не могла заставить себя не думать о Николаев, и молилась о каком угодно — но решении этой проблемы. Неизвестность становилась невыносимой.
Эмилин понятия не имела, почему Николас так долго отсутствует, а леди Джулиан крайне редко упоминала о делах и заботах племянника. Из разговоров девушка поняла, что его отряд стоит лагерем в долине, действуя от имени аббата и удерживая Уайтхоука от агрессии.
Леди Джулиан ни разу не сделала ни единого намека на тот полдень, когда Эмилин и барон кричали друг на друга, словно двое рыночных торговцев. Леди Мод также молчала, и Эмилин поняла, что всякое обсуждение этого случая возбраняется. Лишь леди Элрис не могла скрыть злорадного любопытства.
Аккуратно водя кисточкой по нижнему краю бордюра из розовых и голубых бриллиантов, Эмилин провела красную линию, от старания даже высунув кончик языка, И когда дверь в часовню открылась, прошло несколько мгновений, прежде чем она заметила присутствие леди Элрис.
— Мадам Агнесса, — заговорила та, откидывая украшенный куньим мехом капюшон и прищуривая зеленые глаза. — Ваш дядюшка уехал уже несколько недель назад. Полагаю, что и вы скоро отбудете к себе в монастырь.
— Мне разрешено оставаться с братьями и сестрой до тех пор, пока они нуждаются во мне, — осторожно объяснила Эмилин.
— Как необычно: монахиня — одна, так долго вне стен своего монастыря…
— Свобода предоставляется монахиням при определенных обстоятельствах в семье, миледи. — Эмилин отвернулась, чтобы закончить изящную линию.
— Вы явно пользуетесь в миру преимуществами по сравнению с другими обитателями монастырей, — не останавливалась Элрис. — В том числе и преимуществами в спальне.
Эмилин остановилась.
— Простите, миледи? — растерянно произнесла она.
— Вам не стоит под разными предлогами медлить с отъездом из Хоуксмура, дожидаясь возвращения барона. Он вряд ли снова проявит к вам внимание.
Эмилин вздохнула.
— Извините, но мне необходимо работать. — Не в силах унять дрожь, она направилась к лесам.
— Я собираюсь поговорить с графиней, — заявила Элрис холодно. — Вам давно уже пора вернуться в монастырь. Ваши младшие на попечении у барона и вовсе не нуждаются в вас. Учить их сможет любой священник. Часовня закончена и вполне готова к нашей свадьбе. Как только барон вернется, о ней сразу объявят. — Элрис направилась к высокой стрельчатой двери. — Думаю, что мы поженимся сразу после Нового года.
— Так скоро? Ну, желаю вам счастья, — вежливо произнесла Эмилин. В душе ее кипел гнев, но выражение лица оставалось безмятежным — она старательно искала что-то среди красок и кисточек.
Хлопнув дверью, Элрис ушла. Эмилин тут же выронила из рук кисточку и зарыдала, закрыв лицо ладонями. Скоро, скоро, повторяла она, ей уже не потребуется этот маскарад. Поскорее бы вернулся Николас! Всему этому должен быть положен конец.
При одном воспоминании о голосе Черного Шипа, о его негромком густом смехе, о его объятиях глаза Эмилин наполнялись слезами. Как бы ни перепуталось все в ее душе и сердце, она все равно продолжает любить его. И так хочет быть рядом с ним — жить в лачуге и быть счастливой.
Внезапно девушка выпрямилась и широко раскрыла глаза. Даже если бы луч света проник в часовню прямо из рая, он не смог бы осветить реальность яснее.
Черный Шип не исчез. Николас не мог настолько изменить свою внешность с помощью одежды и прически, что не осталось бы и следа от того человека, которому она поверила и которого полюбила. Какой-то внутренний голос предупреждал ее, что в душе он не может нести злобу. Если и Николас, и Черный Шип — один и тот же человек, значит, так оно и есть. Тот, которого она любит, заключен в том, которого она не знает.
Очевидность и простота открытия поразили ее. До этого момента она не могла принять его целиком. Любить только часть человека и отвергать другую его часть невозможно — это разрывает сердце. Эмилин ощутила, как свет прощения пронзил ее и придал силу. Мир в душе наступит тогда — теперь она понимала это, — когда она откроет свое сердце реальному человеку, такому, каков он есть на самом деле.
Вытерев слезы, Эмилин почувствовала себя увереннее. Она замужем за тем, кого любит, даже если он оказался бароном, внушающим страх. Элрис не сможет занять ее место в качестве баронессы, а леди Джулиан вряд ли прогонит из замка мадам Агнессу в отсутствие Николаев.
Едва лишь Николас вернется, она не будет больше избегать встреч с ним, а выяснит все до конца.
Питер ворвался в палатку и поскорее запахнул за собой полог — ветер и ливень вовсю трепали его.
Вода ручьями стекала с доспехов рыцаря. Он снял зеленый плащ, и брызги едва не загасили костер в центре — он зашипел и задымил. Питер налил пива и тяжело опустился на узкую койку.
— Всевышний! — взмолился он, вытирая мокрое лицо, — мне бы сейчас к камину, да обед блюд этак из восьми, да ванну погорячее. Этот проклятый дождь льет уже девять дней кряду. Такое чувство, что доспехи прилипли к коже.
Николас поднял глаза. Он сидел за небольшим столом, за которым провел уже больше часа, разбирая коряво нацарапанные документы и вслушиваясь в шум дождя.
— На сегодня объезд закончен? Питер чихнул и откашлялся.
— Насколько у нас хватило терпения. Никто не в состоянии находиться в седле в такую погоду, хотя один фермер примерно в лиге отсюда уверяет, что у него пропал десяток овец.
Николас вздохнул.
— Скорее всего, их надо искать в суповых котлах Уайтхоука вместе с чьей-нибудь пропавшей репой. — Он отодвинул в сторону листы пергамента, взял деревянную кружку с элем и облокотился на стол. Ощущение было такое, будто голову его набили мокрой шерстью. Как и Питер, он страшно устал от холода, сырости и неудобств.
Холодные туманы и дожди не прекращались уже много-много дней. В палатках все покрылось плесенью. Они покосились, гордые яркие шелка выцвели на солнце, истрепались на ветру, промокли и представляли жалкое зрелище.
Большинство воинов простыли, все кашляли, чихали, мучились от ревматических болей и казались больше озабоченными добычей чеснока к обеду, нежели тем, кого из фермеров сегодня обидел Уайтхоук. Николас от всего сердца желал, чтобы это мучение поскорее закончилось.
Питер махнул рукой в сторону расшитого, но промокшего насквозь полога палатки.
— Я уже не представляю, как выглядят нормальные прочные стены. Представь только, какие хорошенькие ручки, должно быть, вышивали этот павильон. Как жаль, что мы не на каком-нибудь турнире и не сможем увидеть красавиц, сделавших все это. — Он проворчал еще что-то, прихлебывая свой эль. — Гром небесный! Сколько же мы здесь уже торчим!
— Гораздо дольше, чем собирались. Но, во всяком случае, долина еще не сожжена дотла, — ответил Николае, перебирая листки пергамента и выбирая среди них по-особому сложенный документ.
Питер закатил глаза.
— Долину от пожара спасло вовсе не наше драгоценное присутствие, а мокрая рука Господа! Николас усмехнулся.
— Ты прав; не считая патрулирования да бесконечных споров с Уайтхоуком, мы мало что сделали. Он отказывается уходить отсюда, поэтому остаемся и мы.
— Как прошла ваша сегодняшняя встреча? Мы проезжали мимо павильона, но не слышали ничего, кроме криков.
Утром прибыл королевский гонец. И Николаев вызвали в палатку Уайтхоука, чтобы обсудить новейшие планы короля Джона относительно отца и сына.
С момента ссоры в Хоуксмуре Уайтхоук ни разу не упомянул в разговоре о женитьбе Николаев, но обращался с ним с вежливостью, граничащей с ненавистью. Такая реакция не удивила барона: он понимал, что граф времени даром не теряет, готовя кардинальную месть — что-нибудь вроде полного лишения наследства. Сегодня, по просьбе аббата, Николас попытался еще раз поднять вопрос о владении землей в Арнедейле. И сейчас, вспомнив подробности разговора с отцом, лишь мрачно нахмурился.
— Он без конца повторял о своем почетном праве на эту землю — до тех пор, пока мне не захотелось придушить его, — признался барон, подливая себе темного эля, присланного несколькими днями раньше аббатом.
— Почетном? Где же в этом деле честь графа, хотелось бы мне знать! — удивился Питер.
— В том-то и вопрос. А сейчас он требует, чтобы монахи покинули эти земли раз и навсегда. Заявляет, что имеет полное право сжечь их, если они не послушаются. — Николас рассмеялся. — Право!
— Твой гарнизон и дожди не позволяют ему выполнить угрозу. Но, думаю, едва мы уедем отсюда, он свое возьмет!
Николас перевязал лентой письмо, которое держал в руке.
— Его люди продолжают рыскать по лесу, словно шакалы, в поисках Черного Шипа или Лесного Рыцаря.
Питер усмехнулся:
— Бесполезные поиски, милорд! — Николас пожал плечами.
— Он еще надеется. Кроме того, сейчас он нашел новое место для своей проклятой крепости. Уайтхоук вгрызся в эту долину, словно голодный пес в найденную кость.
— Он, однако, больше не продолжает одно из направлений своих поисков, — недоуменно заметил Питер. — Почему он прекратил разыскивать леди Эмилин? Наверное, ты что-нибудь знаешь об этом, хоть и молчишь. — Он слегка обиженно взглянул на барона. — Ну ладно! Вот мы здесь сидим — в двух лагерях, вежливо объезжаем фермы, леса и болота, ожидая, пока посланники епископа не приедут в Долину из Йорка. Даже прибытие самого архиепископа Уолтера не спасет положения. Необходимо что-то предпринять. Николас взглянул на Питера серыми, словно дождь, глазами.
— Что ты предлагаешь?
Питер небрежно пожал плечами.
— Если бы граф еще разок повстречал Лесного Рыцаря, то, возможно, страх прогнал бы его домой. Почесав небритую щеку, Николас нахмурился.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь рисковал, а сам не имею ни минуты свободной с тех самых пор, как приехал сюда. — Он легонько постучал пергаментным свитком по столу. — Кроме того, мне кажется, что в этом нет необходимости. Сегодня прибыл королевский посыльный. Уайтхоука вызывают на юг, ко двору.
— Принято какое-то официальное решение по поводу претензий на землю?
— Вовсе нет. Король Джон слишком занят своими проблемами, чтобы заботиться о мышиной возне Уайтхоука. Он вызывает графа в Рочестерский замок затем, чтобы тот присоединился к его сторонникам. Если графу дороги жизнь и благоденствие, он выедет немедленно.
— Рочестер? Но там же от имени короля управляет Реджинальд Корнхилл!
— Уже нет. Группа мятежников с легкостью захватила замок. Джон в ярости и, похоже, заставил своих кузнецов изготовить осадное орудие. Сам он выступил вместе со своими приближенными.
— Не очень хороший знак для остальных баронов.
— Именно. Я догадываюсь, что он строит кое-какие планы помимо этой осады. Прошлым летом он же поклялся отомстить тем, кто принял участие в попытке его свержения.
— Поначалу казалось, что король настроен миролюбиво. Он даже вернул несколько замков, которые до этого отобрал у законных владельцев, — размышлял вслух Питер. — А что слышно о Гае Эшборне? Его наследство вернулось к нему?
Николас покачал головой.
— Нет. Я недавно выяснял. Король совершил этот миролюбивый жест, пока ждал ответа от Папы римского на свое послание по поводу хартии.
— Разумеется. Король Джон не замечен в справедливости.
— Для северян положение будет лишь ухудшаться. Что бы ни случилось на юге, северные бароны могут скоро выступить против короля.
Питер встал и начал ходить из угла в угол.
— Джон выбрал неплохое местечко, чтобы начать свою маленькую войну против непокорных баронов. Но северяне неорганизованны, у них нет единой армии, и если король не поленится идти на север, он перебьет их по одному.
Николас помахал свитком, с которого свисала королевская печать.
— Он уже начал атаку. Его предписание пришло сегодня утром. Папа стал на сторону короля и аннулировал Великую Хартию. Он также отлучил тех из нас, кто принимал участие в восстании. Джон может радоваться.
— Какая интересная стратегия! Устрашить душу врага?
— Страх вечного проклятья творит чудеса. Джон сможет разделаться с каждым из баронов, как ему заблагорассудится. — Николас швырнул пергамент на стол. — Война не за горами, Перкин! А сегодня дела обстоят так, что делегация епископа откажется встретиться с Уайтхоуком в присутствии отлученного от церкви барона. — Он пожал плечами. — Я проклят.
— Ну, по крайней мере, мы сможем уехать отсюда, — обрадовался Питер. — Хотя твоя тетушка и расстроится, узнав, что душа твоя изгнана из лона церкви.
Это замечание Николас отмел одним движением руки.
— Получить прощение не так уж трудно. Нужно или заплатить за него звонкой монетой, или спокойно ждать, пока Папа простит мятежных баронов. Рано или поздно это случится. Питер улыбнулся.
— Леди Элрис тоже расстроится. Она надеется выйти за тебя замуж, едва ты вернешься.
Николас тяжело вздохнул и пальцами начал выбивать на столе барабанную дробь.
— Святые угодники! — пробормотал он, взяв кружку и покрутив ее в руках. — Я должен, в конце концов, поговорить с тобой о своей женитьбе.
Питер, казалось, удивился.
— Ты собираешься сделать предложение леди Элрис?
— Нет. Я вовсе не собираюсь никому делать предложение. Я уже женат.
— Что?! — В два шага Питер оказался у стола. — На ком?
— На леди Эмилин.
Недоверчиво покачав головой, Питер потянулся к кружке.
— Гром небесный! Николас, срочно давай сюда самый крепкий эль! Я должен укрепить свою кровь, прежде чем услышу это!
