Глава 14
— Мы обязаны! — Эмилин торопливо шагала рядом с Годвином по сводчатому коридору главной башни замка. — Дядюшка, мы должны действовать как можно быстрее! Нельзя доверять барону. Если он меня узнает, то расскажет Уайтхоуку.
— Успокойся, милая, — вздохнул Годвин. — Ты так хотела быть рядом с детьми, а теперь спешишь уехать. Вера и терпение укажут правильный путь. Ты собираешься навестить леди Джулиан в ее комнате? — Эмилин кивнула, и вместе они завернули за угол.
— Дядюшка, ради своих фресок ты готов оставаться здесь сколько угодно. Но барон вернулся, и я не могу находиться с ним рядом. Ты послал письмо Папе?
— Я обдумал то, что должен написать, но еще не изложил это.
— Ну, так изложи! Обязательно! А я разыщу Черного Шипа и найду способ переправить Тибби с детьми в Шотландию. А когда получишь ответ из Рима, обязательно поставь нас в известность!
Вздохнув, Годвин остановился и внимательно посмотрел на Эмилин.
— Прислушайся к голосу разума, милая, — тихо проговорил он. — Ты стремишься разгневать и барона, и короля? Уайтхоук уже ищет тебя. А барон присоединится к этим поискам, если ты заберешь детей. Умоляю, заставь себя слушать не только голос сердца, но и голос разума!
Эмилин нетерпеливо сжала губы.
— Я не боюсь мужчин, которые используют женщин и детей для достижения своих целей. У меня вполне достаточно и ума, и силы духа, и хитрости.
А, кроме того, у меня есть Черный Шип. Королевские приказы порождены низостью и жадностью. Сейчас, когда хартия стала законом, отмена их лишь вопрос времени. Гая восстановят во всех его правах. И все мы вернемся в Эшборн.
Снова вздохнув, Годвин потер подбородок.
— Трудно даже предположить, что предпримет король. А твоя импульсивность просто пугает меня. Что можно сказать об этом поспешном браке? И где сейчас горячо любимый муж и защитник?
Едва девушка собралась что-то возразить, монах предостерегающе поднял руку.
— Успокойся и жди. Даст Бог, хартия разрешит проблемы многих обездоленных. — Он взял племянницу за руки — словно отец, пытающийся успокоить расстроенного ребенка. — Верь в Господа, дорогая. Неужели так уж необходимо срочно увозить отсюда детей? Они же здесь в полной безопасности и окружены заботой. Успокойся и подумай о себе.
Годвин подвел племянницу к маленькому окошку, куда из сада долетал свежий воздух. Гроза закончилась, и солнечные лучи робко смотрели на зеленое великолепие. Среди фруктовых деревьев, взявшись за руки, радовались хорошей погоде дети; среди них Эмилин сразу заметила Кристиена с Изабелью и маленького Гарри. Он старательно топал ножками, пытаясь не отстать в танце от остальных. Звонкий и беззаботный смех разносился по саду.
Гарри все-таки не удержался и упал, потянув за собой Изабель и еще двоих детей. Кто-то из мальчиков поднял с земли яблоко и бросил в другого. А скоро уже все подбирали полугнилые дикие яблоки и персики, используя их в качестве снарядов. Смех перерос в воинственные крики. Остановила эту возню Тибби, стремительно ворвавшаяся в сад, чтобы разнять детей и отряхнуть испачканные штанишки и платьица.
Эмилин наблюдала эту картину, с улыбкой подперев подбородок рукой. Она очень хорошо представляла слова, которые разносятся из уст Тибби в такие минуты. Свежий ветер привольно играл монашеским убором на голове девушки. Годвин положил руку на плечо племянницы.
— В Эшборне у детей был родной дом, видит Бог, — заговорил он. — Но здесь они снова обрели свободу. Без страха они могут выйти за стены замка, без страха могут играть с детьми слуг и рыцарей. Неужели ты лишишь их всего этого?
Эмилин вздохнула:
— Признаться, я не ожидала, что им здесь будет так хорошо. Но они мои, а не Николаса Хоуквуда! Даже Кристиен еще недостаточно взрослый, чтобы его воспитывали как рыцаря. Я поклялась отцу, что позабочусь о них. А здесь они просто заложники!
— Но с ними обращаются очень хорошо.
— Я хочу самого лучшего.
— Лучшего для них или для тебя?
Эмилин резко обернулась, пораженная таким внезапным поворотом беседы. Стараясь выполнить волю отца, она решила вернуть детей, во что бы то ни стало. Гнев и решимость подгоняли ее. Но здесь ее малыши действительно вне опасности. И возможно, они на самом деле вовсе не так нуждаются в ней, как она в них.
— Посмотри и подумай, милая, — настаивал Годвин. — Пусть Господь подскажет, оставаться тебе или уезжать.
После долгой паузы Эмилин наконец молча кивнула, и в отступлении этом боль смешивалась с облегчением.
— Я постараюсь запомнить, что ты сказал, — Годвин с улыбкой похлопал девушку по плечу!
— Верь, милая!
Дождливая погода стала причиной того, что в комнате леди Джулиан собралось общество значительно более многочисленное, чем обычно. Когда Эмилин пришла, у графини уже сидели несколько жен рыцарей, ее дочь Мод и леди Элрис.
Уютная комната, украшением которой служили кровать с балдахином, комод, два великолепных кресла и несколько низких пуфиков, наполнилась щебетом и смехом. Эмилин села в глубокой нише окна на каменную скамью, укрытую подушками. Взявшись за работу — она вышивала рубашонку для Гарри, — девушка взглянула на леди Элрис и леди Мод, которые сидели напротив, нагнувшись над пяльцами, и тихонько разговаривали.
Почти вся швейная работа в замке — и практичная, и чисто художественная — выполнялась во время подобных встреч. Шились и украшались узорами платья, подшивалось постельное белье, расшивались занавеси, скатерти, наволочки.
Эмилин взглянула на графиню, которая, сощурившись, втыкала иглу в кусочек материи. Стежки явно получались неровными. Зрение леди Джулиан было настолько плохим, что обычно она даже не знала, какую работу выполняют другие дамы. Рассмотреть что-то она могла только вблизи. И все же она питала искренний интерес ко всем произведениям подобного рода: ценила цвет, рисунок, любила вышивку, кружева, книги с их живописными миниатюрами.
Совсем недавно леди Джулиан даже не побоялась залезть на леса, чтобы как следует рассмотреть вблизи работу Годвина, поскольку снизу она видела лишь цветовые пятна и смутные очертания фигур. Эмилин знала, что опытные стекольщики вполне могут изготовить очки, и решила рассказать об этом или самой графине, или ее дочери.
Мод приветливо улыбнулась гостье, карие глаза ее излучали свет.
— Малыш Гарри очень вырос за то время, пока он живет здесь, — заметила она, глядя, как Эмилия подшивает подол детской рубашки.
— Да-да, — улыбаясь, подтвердила девушка.
Мод казалась всего на год или два моложе Эмилин — высокая крепкая девушка, дружелюбная и открытая. Волосы ее по цвету напоминали красное дерево, а глаза были в точности, как у матери. Она очень нравилась Эмилин своей честностью, живым чувством юмора, добродушием. И даже увлечения их оказались близкими: Мод гораздо больше интересовалась охотой и верховой ездой, чем шелковыми платьями, вышивкой или белизной своей кожи.
— Мадам Агнесса, — проговорила молчавшая до этого леди Джулиан, — наступает время молитвы. Мод тихо застонала:
— Мама, мы же молились на мессе! С того времени едва прошел час.
Мать сурово взглянула на нее и сложила руки ладонь к ладони.
— Леди Агнесса! — требовательно повторила она.
Эмилин вздохнула про себя и опустилась на колени, бормоча молитву, выученную годы назад, еще в монастыре. Произнеся, знакомые, такие успокаивающие слова, каждая из женщин предалась размышлению.
Эмилин думала, с каким спокойствием и достоинством леди Джулиан руководит всем в этом доме — словно любящая мать или настоятельница: внимательно, мягко, но в то же время властно. Возможно, близорукость естественным образом обращает мысли человека внутрь, поскольку леди Джулиан действительно вела себя скорее как аббатиса, чем как графиня: простая одежда, частые молитвы и заботливое сердце.
В своей мягкой, но настойчивой манере леди Джулиан требовала от всех женщин в доме, чтобы несколько раз в день они останавливали свою деятельность и предавались молитве и размышлению. Вечерней порой, когда в других семьях все собирались слушать чтение хозяйки дома или игру музыкантов, в доме леди Джулиан все женщины, замужние и незамужние, отправлялись в свои комнаты, чтобы предаться молитве. Мод совсем не устраивал этот обычай. А, только что приехавшую, Элрис он и подавно должен был угнетать.
Когда молитва закончилась, графиня блаженно улыбнулась и взяла со стола небольшой переплетенный в кожу томик.
— Мадам Агнесса, не прочитаете ли вы нам несколько абзацев из Марии, пока мы работаем?
Раздался одобрительный шепот — все в комнате предвкушали удовольствие.
— Непременно! — ответила Эмилин. Новеллы Марии Французской были одной из ее любимых книг. Она взяла в руки прекрасно иллюстрированный том и открыла золоченую кожаную обложку.
Выбрав рассказ о Гигмаре — рыцаре, поехавшем на охоту и попавшем в беду, — она начала читать. Чуть хрипловатый голос спокойно и уверенно вел повествование, а паузы наполнялись потрескиванием поленьев в камине да едва различимым шорохом рук занимавшихся рукодельем женщин.
— Однажды Гигмар хотел убить лань, — читала Эмилин. — Но животное оказалось заколдованным. Стрела отскочила и вонзилась рыцарю в бедро. А лань прокляла его, обещая, что рана не заживет до тех пор, пока из любви к нему женщина по доброй воле не перенесет мук и испытаний.
Читая, Эмилин невольно покраснела. Перед ней предстал. Николас Хоуквуд в Эшборнском лесу — со стрелой в бедре. Она постаралась прогнать неприятное воспоминание. Только истинная любовь сможет исцелить рану, читала девушка. Возразить на это было нечего. Но Гигмар, по крайней мере, допускал любовь, а не кипел неизбывной злобой.
Когда Эмилин закончила чтение, графиня позволила женщинам уйти и заняться другими делами, предложив попозже встретиться в саду, если, конечно, позволит погода.
Спеша скорее заняться исполнением собственной идеи, Эмилин поспешила в солярий, который леди Джулиан разрешила использовать в качестве мастерской. Приоткрыв узкую дверь, девушка проскользнула внутрь.
Несколькими неделями раньше леди Джулиан попросила Эмилин закончить иллюстрацию книги псалмов. Девушка получила свободный доступ в маленькую комнатку, соседствующую со спальней барона и отделенную от нее лишь плотной занавесью. Сейчас, когда барон вернулся домой, Эмилин опасалась, что не сможет больше работать, в так полюбившейся ей мастерской.
Постоянно наполненный ярким светом и свежим ароматным воздухом сада, все время тихий и уединенный, солярий казался Эмилин раем: он давал редкую в любом замке возможность побыть одной.
Девушка подошла к занавеси и тайком заглянула за нее, чтобы удостовериться, что барона нет в комнате. Ей совсем не хотелось снова с ним встречаться.
Комната пустовала, хотя в камине горел огонь, а подстилка на полу казалась совсем свежей. Огромная кровать с резными столбами и темно-красным балдахином была главным предметом в этой комнате. Девушка подумала, что ложе выглядит мягким и удобным. Возле кровати на комоде стоял высокий железный подсвечник с тремя сальными свечами. На столике у камина красовалась шахматная доска, а рядом с ней — два стула с простыми прямыми спинками. На каминной полке сушились сапоги.
Отойдя от занавеси, Эмилин уселась на свое рабочее место — за дубовый стол напротив ряда окон. Комнатка вмещала еще узкую кровать и пуфик, но все равно казалась просторной благодаря высоким стрельчатым застекленным окнам.
На столе, отполированном и блестящем на солнце, лежала огромная книга. Чтобы тяжелый фолиант не закрывался, по углам его придерживали солидной величины камни. Рядом с книгой теснились горшочки с краской, появившиеся из бездонной дорожной сумки, рожок с чернилами, кисти, гусиное перо и несколько чистых мягких тряпочек. Засучив рукава, Эмилин принялась за работу.
Леди Джулиан объяснила, что в Лондоне купила у переплетчика книгу, в которой некоторые иллюстрации были лишь набросаны, но не закончены художником. Эмилин согласилась заполнить пробелы иллюстрациями и виньетками. Но работа оказалась тяжелой, неудобной и продвигалась медленно из-за того, что приходилось иллюстрировать уже переплетенную книгу, а не отдельные листы пергамента.
Склонившись, художница тщательно рассматривала окантовку, нарисованную накануне. Изящная лоза украшала поля, чередуясь с нежными розами. Лоза и розы служили авторским знаком Эмилин: подобный обязательно присутствовал в каждом манускрипте любого художника. А на этот раз она нарисовала на лозе крошечные, едва заметные черные шипы. Сейчас она рассматривала именно эти шипы и почувствовала, как что-то дрогнуло в ее сердце.
Опустив кисточку в белила, смешанные с кармином и охрой, Эмилин придала живой цвет крошечной руке Господа, протянутой с небес к царю Давиду, стоящему на коленях со своей арфой. Сосредоточившись на работе, девушка не услышала, как в соседней комнате открылась дверь. Раздался шум, явно имитирующий топот лошадиных копыт.
— Кристиен, ради Бога, прекрати, — не поднимая головы, проговорила девушка. — Ты так напугал меня, что я чуть не посадила кляксу. Брат галопом подскакал к ней и заглянул через плечо.
— Тибби сказала, что ты здесь. Что это такое?
— Это рука Господа, дарящая милость царю Давиду.
— А где же рыцари?
— Ну, видишь ли, в этой книге их нет.
— Жаль, я люблю рыцарей. В той книге, которую ты рисовала для Гая, их было так много! А дядя Годвин нарисовал в часовне такого красивого Святого Георгия! — Мальчик поднял руки, показывая, насколько велик святой. — Когда я вырасту, то сделаю так, что в моем замке все стены будут расписаны святыми — до самого потолка! Если ты захочешь, то сможешь нарисовать их, — милостиво разрешил он сестре.
— Ну, спасибо! Так, значит, тебе понравился Святой Георгий?
Глядя, как мальчик истово закивал, Эмилин взяла тряпочку и привычным движением подложила ее под руку — так, чтобы чувствительные к любым следам страницы не испачкались. Окунув кисточку в чернила, она быстро набросала точную копию воинственного святого, изображенного дядюшкой, изобразив, однако, все детали его доспехов и украсив щит красным крестом. Кристиен восхищенно наблюдал за работой, время от времени делая профессиональные замечания по поводу деталей оружия — темы, такой дорогой его сердцу. Эмилин, удивленная его познаниями, послушно следовала советам, и скоро работа была закончена.
— Ну вот, — проговорила она, — когда картинка высохнет, ты сможешь взять ее себе.
— Спасибо! А теперь нарисуй мне, пожалуйста, дракона.
Эмилин засмеялась и покачала головой.
— Я должна закончить свою работу. Но если хочешь, ты можешь нарисовать его сам.
Она дала брату чистый лист, кисточку и несколько добрых советов для начала. И оба целиком сосредоточились на работе, склонившись над столом голова к голове, спинами к двери.
Короткое покашливание, чуть хрипловатое, заставило художников вздрогнуть. В проеме двери, ведущей в комнату барона, отдернув занавесь, стоял Николас Хоуквуд собственной персоной. На темно-красном фоне эффектно смотрелась черная туника с расшитым серебром подолом.
— Милорд! — радостно закричал мальчик и стремительно подскочил. — Посмотрите, что нарисовала мне сестра!
Подойдя ближе, Николас наклонился над столом. Эмилин так и не повернулась, старательно наклоняя голову и благодаря судьбу и обычаи за пышные и глубокие складки монашеского головного убора.
— Славная работа, — заметил барон, обращаясь к Кристиену. — Мои поздравления, мадам Агнесса! А я и не знал, что мой личный солярий уже превращен в переплетную мастерскую!
Эмилин густо покраснела, чувствуя, как жар заливает ей лицо.
«Святая дева, — подумала она, — его голос такой же бархатный, как у Черного Шипа, но манера говорить настолько отличается! Высокомерие сквозит в ней, фразы коротки, интонации резки». Пришлось чуть-чуть повернуть голову. Головной убор, закрывающий подбородок и шею, делал движения плавными и медленными, но она не решалась повернуться больше, опасаясь яркого света в солярии, хотя и понимала, что барон может воспринять это как грубость.
— Простите, милорд, — заговорила она, — я куда-нибудь перенесу свои вещи, если мое присутствие здесь нарушает ваш покой. В ваше отсутствие графиня просила меня закончить роспись книги и предложила эту комнату в качестве спокойного места для работы. Его рука медленно протянулась через ее плечо, чтобы аккуратно перелистать страницы.
— Понятно, — помолчав, произнес он. Эмилин ощущала горячее тепло за своей спиной, живую тяжесть руки на плече.
— Это прекрасная работа. Я и не предполагал, что в семье Эшборнов все художники.
— Лишь мой дядюшка и я, сэр, — прошептала девушка. — Я училась в монастыре.
Барон помолчал, аккуратно водя пальцем по разрисованным полям книги. Эмилин наблюдала, как чистый, коротко подстриженный ноготь повторил линию роз и шипов, остановился на них, а потом медленно был убран в сторону.
— Ваша работа безупречна, — наконец проговорил он. — Хорошо. Вы вполне можете использовать эту комнату в качестве мастерской.
— Благодарю вас, милорд, — вежливо ответила Эмилин, а про себя молила: «Уходите скорее, ради Бога!»
Его рука уперлась в стол как раз напротив ее глаз. Девушка прекрасно видела длинные пальцы, слегка припорошенные, словно пылью, темными волосами. Они лениво перелистывали страницы манускрипта. Его тело согревало ей спину. Ее рука со стальным колечком на пальце лежала на столе рядом с его рукой. Девушки нервно пошевелила пальцами.
— Пожалуйста, милорд, — попросила она, — краска ведь еще совсем свежая — даже не высохла.
Он убрал руку, медленно, как будто специально проведя ею по плечу художницы. От этого прикосновения уже знакомый огонь загорелся в душе и теле Эмилин. Пораженная своими ощущениями, покраснев, она быстро опустила голову. Сердце билось с невероятной силой.
Кристиен протянул руку за листком со Святым Георгием.
— Он высох?
Эмилин быстро кивнула.
— Да. Ты можешь его взять, Кристиен. — Стараясь говорить спокойно и сдержанно, девушка с трудом подавляла бурю, бушевавшую в душе. Брат осторожно взял рисунок за уголок, позволяя емупросохнуть на легком ветерке, залетавшем в открытое окно.
— Вот уж Изабель позавидует! — воскликнул он и понесся прочь, покинув комнату с таким же шумом, с каким он и ворвался в нее.
Эмилин спиной ощущала присутствие Николаса Хоуквуда, несмотря на его молчание. Его взгляд жег ее. Она положила обе ладони на стол, боясь пошевелиться и оглянуться. Барон очень нервировал ее: из-за него она не могла ни думать, ни даже спокойно дышать.
— Мадам Агнесса, — наконец прервал молчание Николае. Этот голос опять задел какие-то струны в ее душе, и против воли они зазвучали. А легкая насмешка, с которой было произнесено ее имя, живо напомнила язвительную манеру Уайтхоука. — Вы с дядюшкой планируете надолго задержаться в Хоуксмуре?
— До тех пор, пока не закончим роспись часовни, сэр, — заикаясь, едва пробормотала художница. — Если, конечно, мы здесь не лишние.
— Вам здесь рады! — Он помолчал. — Ваше кольцо достаточно необычно.
— Я ношу его в знак данной клятвы, сэр.
— Клятвы… — Последовало молчание тягучее и густое, словно мед. — Ну, — прервал его наконец барон тихим, с хрипотцой, голосом, — не буду больше вам мешать. До свидания, мадам.
Его шаги прозвучали твердо, даже, пожалуй, излишне громко. Открылась тяжелая дверь, потом с шумом захлопнулась.
Эмилин с трудом усидела на месте. Барон сердится. Получается, что каждый раз, когда она видит его, он на что-то сердится. Девушка пожала плечами, стараясь освободиться от тяжелого ощущения его присутствия.
«По крайней мере, — с некоторым облегчением подумала она, — он не узнал меня».
