Глава 15
Я лежала, глядя в потолок и думала. Все-таки странную историю мы раскопали.
Как хорошо, что Эндрю, леди Маргарет и дядя Барри провели хоть несколько счастливых дней в Линдфильде, Я понимала, почему они не любили выходить из дома. Им просто хотелось побыть вместе, подальше от любопытных глаз. Соседи говорят, что леди Маргарет обожала юношу. Значит, она была счастлива тем, что снова видит сына. Неприятно, что дядя взял на себя унизительную роль слуги. Раз леди Маргарет стала миссис Лангтри, почему было и ему не стать мистером Лангтри, а Эндрю их сыном? Знал ли Эндрю, что он их сын, или ему сказали, что он — племянник миссис Лангтри?
Утром, когда мы спустились в отдельный кабинет лорда Уэйлина, и мама, и я выглядели ужасно. Одной бессонной ночи достаточно, чтобы лицо женщины стало похоже на выжатый лимон, а если к этому прибавить волнение и стыд, то оно станет вообще ни на что не похоже.
Я не очень расстроилась, когда увидела, что кабинет пуст. Официант сказал нам:
— Их светлость позавтракали рано утром и уехали в Лондон. Они просили передать, что их не будет несколько дней, мадам.
Я вздохнула с облегчением. Неприятное объяснение откладывалось, хотя и ненадолго. Потом я подумала о кузене Эндрю и поняла, что нельзя допустить, чтобы Уэйлин действовал совершенно бесконтрольно.
Как только мы заказали завтрак и официант ушел, я сказала:
— Мы должны остановить Уэйлина, мама.
— Я напишу ему письмо и расскажу, как, по моему мнению, все обстояло на самом деле. У меня не хватит сил на поездку в Лондон.
— Разве вам не хочется увидеть кузена Эндрю?
— Хочется, но я совсем не жажду увидеть лорда Уэйлина. Лучше рассказать ему обо всем в письме. У него будет время поразмыслить как следует перед тем, как мы снова встретимся.
За завтраком подробно обсуждалось содержание письма. После того, как убрали со стола, мы попросили принести ручку и бумагу, и мама просто и откровенно написала свое объяснение. Она, разумеется, выразила надежду, что лорд Уэйлин не будет слишком строг с мистером Джоунзом. Уж тот-то, наверняка, был невинной жертвой в этой истории. Когда письмо было окончательно готово, и мы обе остались довольны его содержанием, мама отдала его официанту и велела отправить в резиденцию лорда Уэйлина в Лондоне.
— Можем мы, наконец, теперь ехать домой? — жалобно спросила мама.
Мне, конечно, хотелось сначала отвезти набросок с портретом дяди Барри в Линдфильд, чтобы миссис Сэнгстер его опознала, но у мама был такой измученный вид, что у меня язык не повернулся попросить ее еще немного задержаться. Мы приказали подать карету. Можете себе представить мою досаду, когда я увидела этого негодяя Стептоу, восседавшего на козлах рядом с Рафферти. Стептоу приподнял шляпу и произнес:
— Доброе утро, миледи. Рафферти, опуская ступеньку, обратился к мама.
— Он попросил подвезти его. Надеюсь, вы не возражаете, мадам?
— Ладно, — ответила мама. Ей было не до Стептоу.
Мы почти всю дорогу молчали. Наблюдая за мама, я видела, как хмурое выражение лица постепенно сменилось мечтательной улыбкой, и поняла, что она думает об Эндрю. Я тоже о нем думала, и старалась представить, какой он. Признает ли его семья Уэйлина? Само собой разумеется, что мама его признает. В ирландских семьях отношения вообще более простые. И если герцог Кларенский хвастает тем, что у него целый десяток внебрачных детей, почему мы должны стыдиться признать одного?
— Мы пригласим моего племянника в Гернфильд, после того, как все выяснится, — объявила мама, когда мы приехали домой. — Жаль, что мы поспешили переоборудовать мансарду. Ему было бы приятно жить в комнате отца.
С тех пор, как я узнала, что Борсини — самозванец, у меня пропало всякое желание брать у него уроки живописи. Я откажусь от его услуг и буду работать самостоятельно. Так как мансарду уже начали переделывать, оставлю в ней свою студию.
Я была рада вернуться домой, хотя и не знала, как все для нас обернется. Меня умиляли даже ворчливые причитания Бродаган.
— Опять явился этот индюк. А я-то надеялась, что мои глаза его больше не увидят…
Она еще долго говорила о нем, перечисляя все его пороки:
— Где его носило? Вот что я хотела бы знать, и узнаю. Я выведу этого подлеца на чистую воду. А если он сделает вам какую-нибудь гадость, он у меня получит по заслугам.
Значит, внизу предстоят новые баталии, но мне было не до этого. Я, не мешкая, отправилась на чердак и начала методично пересматривать все дядины вещи: коробки, сумки, ящики, надеясь найти что-нибудь подтверждающее или опровергающее предположения мама.
Леди Маргарет должна была отвечать на его письма. Она могла даже писать ему, когда он был в Индии. Мои поиски продолжались еще два дня. После того, как я дважды перебрала все сверху до низу, я поняла, что дядя Барри не хранил письма и вообще какие-либо компрометирующие его вещи.
Умер он не внезапно, а медленно угасал в течение двух недель… У него было время, чтобы избавиться от всех подобных улик.
По-видимому, Эндрю узнал о кончине матери от дяди Барри. Вскоре после этого его ждало известие о смерти отца. Каково было бедняге пережить все это! И он даже не мог прийти на похороны своих родителей! Чем больше я думала об Эндрю, тем яснее представляла его как реального человека, с его бедами и горестями. Кто его воспитывал? Можно ли его считать настоящим джентльменом? Он преподавал в школе для мальчиков, значит, он человек образованный. Мне трудно было представить себе его внешность. Леди Маргарет была полной блондинкой с мягкими чертами лица. Дядя Барри был темноволосым и худощавым. В молодости он слыл красавцем, но к тому времени, когда я его встретила, это был ожесточившийся и даже немного озлобленный человек с обожженным тропическим солнцем лицом.
Иногда он немного оттаивал, и сквозь твердый панцирь можно было разглядеть натуру мягкую и добрую. Когда к нам приходили гости, он частенько рассказывал о своей жизни в Индии, особенно, если в обществе были дамы. Во время моих уроков с Борсини, они с графом обычно оживленно болтали, как и подобает джентльменам, которые много путешествовали по свету. Дядя Барри любил рассказывать о своих приключениях в Индии, а Борсини — о жизни в Италии.
Приближался день моего следующего урока с Борсини. Чтобы с ним не встречаться, я написала ему в Альдершот и сообщила, что больше не нуждаюсь в его наставлениях.
Я вежливо поблагодарила его за помощь, но совершенно ясно дала понять, что занятия наши окончены.
Стептоу, по-прежнему, служил у нас. Он стал как шелковый, а мы были слишком заняты и не хотели тратить время на поиски нового дворецкого. Наступило воскресенье, а Уэйлин все еще не вернулся из Лондона. Его визит подозрительно затянулся, и это вызывало большое беспокойство у нас в Гернфильде. Он не потрудился даже ответить на письмо мама. Мы, понятно, не могли справится о нем в Парэме. Ведь мы не знали, сообщил ли он леди Уэйлин о происходящем.
В понедельник пришли маляры красить мою студию. Я поднялась в мансарду, чтобы дать им необходимые распоряжения. Бродаган не могла упустить случая покомандовать и тоже пошла с нами наверх. Глянув на пол, она недовольно проворчала:
— Я же говорила Стептоу, этот ковер нужно свернуть и убрать, а он не проследил. Теперь они испортят его краской.
— Это неважно, Бродаган. Он уже никуда не годится.
— Никуда не годится? Да он намного лучше, чем тот жалкий огрызок, что лежит у меня в комнате.
— Мы не испортим его, миссис, — заверил ее старший маляр. — Мы закроем его брезентом.
Он взял брезент за один конец, а его помощник за другой, и они аккуратно закрыли наш рваный ковер. Потом они открыли банку с краской и стали ее размешивать. Краска была чересчур холодного белого цвета. Я не хотела им мешать работать и пошла вниз. Мама как раз надевала шляпу.
— Я еду в Альдершот, Зоуи, — сказала она. — Хочу там купить муслин на простыни для Эндрю. И посмотрю новые занавески в голубую спальню для гостей. Старые уж очень выцвели.
— Мы еще не знаем, приедет ли он, мама, хотя новые простыни и занавески не помешают. Я останусь дома и присмотрю за работой маляров. По-моему, краска слишком откровенно белая и режет глаз. Когда они окрасят половину стены, я попробую сделать более теплый оттенок.
— Я скоро вернусь.
Она уехала, а я взяла альбом и пошла в сад рисовать садовника, который возился с розами перед домом. Поблизости не на что было сесть, и я уселась прямо на траву. С минуту я смотрела на него, стараясь выбрать подходящий ракурс. Я хотела нарисовать его в полный рост и постараться передать движение. Садовник часто менял позу, поэтому рисовать было трудно. Он приходил к нам работать только два раза в неделю и мне не хотелось мешать ему и просить постоять спокойно.
Борсини учил меня рисовать людей в движении. Нужно дугообразно водить карандашом, чтобы создалось впечатление, что человек двигается. У него это здорово получалось, но когда я попробовала, у меня получился клубок, похожий на приближающийся смерч. Я снова попробовала быстро нарисовать руку в той же манере. Садовник снова переменил позу; Я стала рисовать быстрее.
Но чем быстрее я рисовала, тем больше становилась рука, и, в конце концов, у меня получился еще один клубок, который, казалось, вот-вот соскользнет с листа.
Мое занятие прервал шум приближающегося экипажа. Я подумала, что это Уэйлин, и сердце мое учащенно забилось, но, взглянув на дорогу, я увидела небольшой щеголеватый кабриолет, запряженный одной лошадью. Миссис Чотон ездит в похожем, но у нее он черный. Этот был гораздо шикарнее: темно-зеленого цвета, и в него была запряжена красивая гнедая. Когда кабриолет подъехал поближе, я увидела, что в нем сидит джентльмен. На нем была касторовая шляпа с изящно загнутыми полями и синий пиджак. Кузен Эндрю!
Я поспешила ему навстречу и увидела, что это граф Борсини. Обычно он ездил в наемном экипаже, а в плохую погоду мы посылали за ним карету. Я страшно разозлилась. Если он приехал уговаривать меня продолжать наши уроки, я дам ему понять, что комедия окончена.
Он остановил экипаж и приподнял шляпу;
— Buongiorno signorina Баррон! Ну как? Вам нравится? — спросил он, дружелюбно улыбаясь. — Какое удовольствие снова взять в руки вожжи. Я соскучился по лошадям. На вилле Борсини я ездил на упряжке папа.
Я всегда находила его привлекательным. Он и вправду довольно красив, а его обаяние и иностранные фразы, которыми он любит щеголять, делают его особенно эффектным. Каштановые волосы, голубые глаза, правильные черты лица, хорошее телосложение, хотя, пожалуй, он немного чересчур худощав.
— Видно, дела у вас идут неплохо, Борсини, — сказала я, оглядывая экипаж. — Очень хорош!
— В прошлом году папа неплохо заработал на вине. Мы даже продали несколько ящиков Ватикану — это большая честь. Папа прислал мне небольшой бонус. Я приехал пригласить вас прокатиться.
Раньше я, случалось, ездила погулять с Борсини, до всегда в сопровождении дяди. И эти поездки так или иначе были связаны с искусством. Мы бывали на выставках, иногда он водил меня в студии других художников. Один раз он поехал со мной в магазин купить принадлежности для рисования, потому что ему не нравились мои кисти, но мы еще ни разу не ездили кататься одни и просто ради удовольствия. Конечно, у него тогда не было своего экипажа, поэтому он не мог пригласить меня.
— Я сейчас занята.
Он увидел мой альбом на траве и поднял его.
— Хорошо! Я рад, что вы отказались только от Борсини, но не от живописи.
Это был единственный упрек, который я от него услышала, но, глядя в его печальные глаза, я чувствовала себя преступницей. Он посмотрел на мой «смерч» и покачал головой.
— Вы еще не совсем овладели этим приемом. Надо вот так. Prego?
Он взял у меня карандаш, сделал несколько ловких дугообразных штрихов, и вскоре из бесформенного завихрения проступила фигура садовника, видно было, что тот двигается.
Пусть Уэйлин говорит что угодно, но Борсини все-таки хороший художник. Подумаешь, принц не заказывал ему портрет! Ну и что из этого? Может, ему действительно нужны деньги? Разве это не достаточная причина, чтобы продолжать наши занятия? Не исключено, что мысли мои приняли такой оборот из-за кузена Эндрю. Я часто думала о том, как он, бедняга, должен барахтаться в потоке жизни, пока кто-то не протянет ему руку помощи.
Борсини отдал мне альбом и улыбнулся.
— Думаю, еще несколько уроков вам не помешают, signorina. А если речь идет о деньгах, Бог с ними, — и он презрительно махнул рукой. — Я вам уже говорил, что получил несколько сотен фунтов. Я был бы счастлив продолжить наши занятия бесплатно. Непростительно бросать их, когда вы начали делать такие успехи.
— Я подумаю об этом, Борсини.
— Надеюсь, я вас ничем не обидел?
— Разумеется, нет.
— Grazie, — сказал он, отвешивая грациозный поклон. Если бы так поклонился англичанин, это бы выглядело нелепо, потому что Борсини прижал руку к сердцу, как будто боялся, что оно вырвется из груди, но у него это получилось очень мило.
— Как подвигаются дела в нашей, простите, в вашей студии? — спросил он с грустью. Это он предложил оборудовать для меня студию. И, по-моему, он ждал, когда она будет готова, с таким же нетерпением, как и я.
— Сейчас там работают маляры, и я как раз собираюсь пойти посмотреть. Белая краска, которую они принесли, очень режет глаза. Я не хочу чисто белый цвет. Мне кажется, нужно добавить немного желтого или красного, addoici — как вы говорите. Это ее немного смягчит. Может, вы пойдете со мной и посмотрите?
— Delizioso! Я только поставлю кабриолет в конюшню.
Я попросила садовника заняться экипажем, и мы направились к дому. Стептоу на месте не было. Он снова потихоньку возвращался к своим старым привычкам, но дни его в нашем доме были уже сочтены. Нас встретила Бродаган, которая давно уже украдкой поглядывала на Борсини из окна. Она явно к нему неравнодушна. Он кокетничает с ней и даже старается говорить с ирландским акцентом, чтобы ей угодить.
— Бродаган, радость души моей, — произнес он, отдавая ей шляпу. — Вы обо мне скучали?
— Когда это у меня было время скучать о ком-то? — проворчала она сердито. — Мне приходится и отворять дверь, и стряпать, и чистить, и мыть, и заниматься студией для миледи. У меня нет времени скучать даже о самой себе.
— О, как бы мы все скучали о вас, если бы вы нас покинули, дорогая вы наша Бродаган! — воскликнул Борсини, смеясь.
— Я принесу вам чашечку чая, — она улыбнулась жеманно, отвесила ему неуклюжий реверанс и, счастливая, ушла заниматься своими делами, держа в руках его шляпу, как будто это была драгоценная королевская корона.
Борсини посмотрел ей вслед.
— Не знаю, что будет с нашими уроками, signorina, но вы должны позволить мне нарисовать Бродаган. Мы совершим преступление перед потомками, если не запечатлеем пирамиду, которую она сооружает на своей голове. Я ее просто обожаю.
— Она тоже в вас души не чает.
— Сейчас она принесет такой крепкий чай, что его ложкой не помешаешь. Так они понимают гостеприимство в Ирландии.
— Ив Гернфильде тоже. Студия на третьем этаже. Лезть придется довольно высоко, — сказала я, поднимаясь вместе с ним по лестнице.
На лестничной площадке он огляделся. Раньше он никогда не был у нас наверху, но мне не понравилось его любопытство. Увидев, что я недовольна, он поспешил объяснить:
— Мне просто хотелось угадать, где ваша комната, мисс Баррон.
Обычно, после нескольких минут разговора, он перестает называть меня «signorina» и переходит на «мисс Баррон».
— Она не здесь, — ответила я, продолжая подниматься по узенькой лестнице, ведущей в мансарду. Нас встретил сильный запах краски, и ослепительно белая стена, похожая на сугроб.
Борсини вскрикнул и закрыл глаза руками.
— Слепит! Слепит! Я сейчас ослепну! Fermata! Немедленно остановите этот вандализм!
Маляры смотрели на него, как на сумасшедшего. Он бросился к ним и вырвал кисти.
— В вашей студии будет стоять зима двенадцать месяцев в году. Это настоящее издевательство над человеческой личностью. Желтый. Принесите мне золотисто-желтый пигмент, яркий, как солнце, и я, Борсини, создам цвет, который согреет вашу студию.
Мне казалось, что в студии уже потеплело. Я решила, что буду пока брать уроки у графа Борсини.
