***

Сила утекала из него, словно вода из решета.

Руки ноги тряслись. А мешок с корой тянул к земле, словно набит был камнями. Обережник брел к Вадимичам. Тын маячил за деревьями, но Ивор плутал и все никак не мог к нему выйти. Голова кружилась. Мужчина видел лунки своих следов, видел впереди деревенский частокол и закрытые ворота…

Холодная морось сыпалась с неба на пылающее лицо. Зудело под одеждой немытое тело, и Ивор знал: если заголится, увидит, как ползут по коже красные пятна. Лихорадка накатывала медленно, однако глупо обманываться — злая хворобь взялась и за Осененного. Ей всё едино и все равны.

Он снова побрел вперед — напролом через мокрые кусты. Запутался ногами в ветках, чуть не упал, но теперь крыши Вадимичских изб вдруг замаячили справа. Да что же за напасть? Как леший водит!

И тут слабая догадка вспыхнула в голове.

Нет-нет-нет!..

Ивор бухнулся на колени, приложил скрюченные пальцы к прибитому дождями, оледеневшему ввечеру снежному насту, отпустил Дар, и сияющая дорожка метнулась от пальцев по корке осевших сугробов, растеклась в стороны, заключая деревеньку в защиту обережного круга.

Нет…

Уставший, обессиленный мужчина скорчился на мокром снегу и рассмеялся. Вот и пришла подмога.

Сунулся было разомкнуть черту, дивясь зачем неизвестный ему насельник сотворил ее здесь — в безлюдье таком — и онемел. Заклинание затворило живых, как мертвых, держало в ловушке.

Нет!

— Эге-э-эй! Друже! Тут я!!!

Тихо. В сыром лесу звук глохнет. Да и нет у Ивора мочи кричать зычно. Только так — слабо, дребезжащим голосом:

— Дру-у-уже!

Лишь капли падают с деревьев, да шуршит мелкий дождь, стекая мокрыми дорожками по складкам плаща.

Обережник скреб ножом черту, пытаясь разрушить чужое заклинание. Впусте! Другой раз хватило бы ему нескольких счетов сломать наговор. Ныне же Сила едва лилась, да и не лилась уж. Капала. Он скреб и скреб снег, а когда понял, что толку от того не будет, повалился ничком и закрыл глаза.

— Как же так… как же…

Лихоманка выкручивала кости, тянула жилы, дурманила ум, кружила голову. Нестерпимо зудели пятна на коже. Хотелось пить. Но пуще — спать.

А жизнь все не уходила и не уходила из тела. Его омывало дождем, несло волнами половодья, кружило, разбухшее, в водоворотах, прибивало к корягам, выбрасывало на поживу зверью.

— Дру-у-уже! Как же так…

Ивор не понимал, отчего он все не умирает. Поэтому в один миг поднялся на ноги и пошел куда-то. Все искал заветный тын. Все тянулся на боль. Все хотел защитить людей. И напастей в мире было множество великое. И скорбей.

А он шел и шел. Видел и не видел. Мелькали лица, то злые, то добрые, но ни одного знакомого. Кого мог спасти, спасал. Не всегда понимая — от чего, но точно зная, зачем. Ради жизни.

— Дру-у-уже! Устал я с ними…

Тамир вскрикнул, чувствуя, как сердце надсаживается от тоски, и распахнул глаза.