***

— Дяденька, а дяденька! — разнесся по каменному коридору звонкий голос. — Дя-а-аденька!

Клесх замер и обернулся. В нескольких шагах от него стояла чудная патлатая девка. К груди она бережно прижимала ком мятого тряпья.

— Дяденька!

— Чего тебе? — он внимательно ее оглядывал.

— У тебя глаза-то мертвые какие! — испугалась она. — И страшный ты весь!

— Страшный — не гляди, — пожал он плечами и развернулся, чтобы идти дальше. Уже понял, что наткнулся на Донатосову дурочку.

Но Светла забежала вперед, снова глянула в изуродованное лицо обережника и сказала назидательно:

— Ты вот зря обиделся. Правду ведь говорю. Страшный ты. Безжалостный. И смерть вокруг тебя. Так и вьется!

Крефф вздохнул и как можно спокойнее произнес:

— Светла. Узнаю, что донимаешь Донатоса, распоряжусь, чтобы отправили тебя в самую захолустную сторожевую тройку. В Любичи. Колдун ихний без дела чаще мается, чем ненаглядный твой. Вот и будешь там докуку чинить. Ему смех, тебе развлечение. Поняла? Только узнаю, что креффу кровь портишь.

Она испугалась, забеспокоилась, закивала:

— Поняла, поняла, родненький. Ух, злющий ты! Яростному судьба покоряется. Но твоя судьба — горькая. Тоски в ней больше, чем радости. Зверь тебе дорогу перешел, родненький. Тоже злющий. Тоже яростный. Как ты.

Ратоборец слушал бессвязный лепет, а потом, устало сказал:

— Это я все и без тебя знаю. Ты чего меня окликнула-то?

— Ой! — она почесала кудлатую макушку. — Я уж и забыла.

— Так я и поверил, — усмехнулся обережник.

Светла застенчиво улыбнулась и тихо спросила:

— А ты ненаглядного моего не видел ли?

Клесх все-таки не смог удержаться от мелочной мести колдуну, с которым никогда не был в особенном ладу:

— Видел. В покой он к себе пошел. Отдыхать.

Девка просияла лицом, однако крефф ее радость тут же и погасил:

— Узнаю, что допекаешь…

— Помню, помню, родненький! — закудахтала она. — В Любичи.

— В Любичи.

Он развернулся и ушел, оставив скаженную томиться и ждать пробуждения ненаглядного.