***
Нэд был найден на ратном дворике, где задумчиво смотрел, как Дарен с Озброй гоняют первогодок. Лицо у Главы было хмурым, брови сошлись на переносице.
— Скачут, как кобылы беременные… — пробормотал он и повернулся к Ихтору. — Опять ты с ней? Обневеститься что ли надумал?
Целитель досадливо поморщился:
— А куда ее девать? Ты ее в поломойки отрядил, так служки прогнали, говорят, нет в ней ни ума, ни сноровки. Отрядили к искройщикам, те тоже жалуются, мол, поручение дашь ей, так и пропадет до вечера, или не сделает ничего, или напакостит не со зла. На скотный двор отправили, там скотина пугается, видать, девка волками навек пропахла. И что прикажешь? Волочу ее за собой, как хвост, а только отвернусь — уже сбежала, уже где-то егозит.
— Ты его не ругай, дяденька, — ласково заговорила Светла и подошла поближе к смотрителю.
Рослый крефф как скала возвышался над дурехой. А та без страха смотрела ему в глаза и безмятежно улыбалась. Так, как могут улыбаться только дети и блаженные — без ума и смысла, с одной душой.
— Не ругай, он ведь не виноват, что я глупая такая. Да и ты себе сердце не рви, — забормотала дурочка, обходя Нэда по кругу. — Любит она тебя, любит. Но все бежит. Не одну пару сапог стопчешь, пока догонишь. Она ж у тебя как речка быстрая.
— Ты чего мелешь? — растерялся Глава. — Какая речка? Какие сапоги?
— Обыкновенные, — улыбнулась скаженная и вдруг вцепилась в ремень воеводы. — Ой, опоясок какой у тебя справный! Но душит он тебя. Душит. Потерпи, родненький, потерпи. Скоро все кончится. Вздохнешь спокойно. Не горюй. Вот держи, — она пошарила в кармашке передника и достала оттуда глиняный черепок. — Держи, держи, миленький, у меня еще есть.
Глава стоял — дурак дураком — посередь ратного двора с осколком старой миски в руке и молчал. Глядел на скаженную и… завидовал. Потому что не было у нее на плечах груза забот о Цитадели и выучах, не приходилось ей думать о том, как защитить людей от Ходящих. Вся ее немудреная радость — бусины да лоскутки.
— Ты б определил ее, Глава, куда-нибудь, — донесся из-за спины голос Ихтора. — Не могу ж я с ней ходить до старости.
— Может, к Нурлисе в мыльни приставить? — с сомнением отозвался Нэд.
— Приставь меня к свету моему ясному, — с мольбой проговорила Светла. — Я за ним пригляжу. Совсем, вон, неприкаянный ходит.
Глава смерил дуреху внимательным взглядом. Блаженные, ежели что в голову вобьют — кнутом не перешибить. Так и Светла. Взбрело ей опекать Донатоса и хоть ты тресни. Таскается за ним уже который день, выматывает обережнику душу. То возле покоя его караулит, то по следу бредет, то пытается в накидку теплую закутать, чтобы не мерз, то коркой сухой подкармливает. И не боится ведь. Однажды до того его вывела, что вытянул розгой поперек спины. Так эта бестолочь, рубец терла, плакала, но все одно бродила за колдуном, будто навь неприкаянная.
Крефф то и дело врывался к Главе, требуя убрать от него подальше скаженную, грозился прибить. Ненадолго удавалось ее спрятать, а потом дура-девка опять вырывалась на свободу, и бралась за наузника с новой силой. Уж и шишки ему к поясу привешивала, и лоскутки на рукава вязала, чтобы краше стал. Сколько раз крефф за ухо блаженную к Главе приводил — не счесть. Но наука ей впрок не шла.
Нэд смотрел на безумицу и думал, что нынче же надо будет отправить Донатоса куда-нибудь по требам, глядишь, проветрится и внимание на глупую обращать перестанет. Безобидная она, что возьмешь. Ну, вот вбила в голову, будто опека ему нужна. Назад ведь ум не вывернешь.
А может, выделить коморку, пусть запирает ее там, чтоб под ногами не мельтешила?
— Ступай в мыльню, воды возьми, да иди на поварню котлы чистить. Узнаю, что отлыниваешь, запру в чулан, а света твоего ясного отправлю на год по деревням скитаться. Коли завел себе такую дуру бездельную, пусть хоть сам пользу приносит.
Угроза достигла цели. Блаженная сошла с лица, испуганно захлопала переливчатыми глазищами и поспешила прочь. Нэд усмехнулся. Диво, что раньше не додумался этак пригрозить. Долго, конечно, она не продержится, но хоть на время Донатоса спасти. Совсем-то ведь все равно не отвяжется.