Книга: Золотая ветвь
Назад: ГЛАВА 26
Дальше: ГЛАВА 28

ГЛАВА 27

Князь Далматий встал еще до рассвета. Собственно говоря, он почти не спал эту ночь и за два часа до первого удара колоколов, возвестившего о том, что ночная стража закончена и можно горожанам подниматься и разводить в домах огни, поднялся окончательно. Разбудил слуг, велел одеть себя и вплоть до второго удара колокола — знак того, что горожанам можно выходить на улицы и спешить по своим делам, — мерил шагами залы и галереи. Едва дождавшись удара колокола, он поспешил вниз, на замковый двор. Через несколько минут откроют ворота, чтобы все желающие могли увидеть казнь. Она должна свершиться до третьего удара колоколов — знака, что лавочникам можно торговать, а мастеровым — работать.
Князь нарочно выбрал именно этот час — самый короткий в городских сутках, — ибо боялся, что что-то в самый последний момент может помешать. И понял, что самые дурные предчувствия начали сбываться, когда навстречу ему шагнули сразу Первосвященник и главный сенешаль.
— Мой князь! — Сенешаль отдал честь. — Только что ко мне прибыл сотник твоих верных орков Уртх аш-Гишак. Он предложил свои услуги для охраны лобного места…
— Нет, — отмахнулся князь. — Орки уже достаточно потрудились для меня. Я решил, что пойдут мои рыцари. Они…
— Из рыцарских сотен удалось набрать только пятьдесят мечей, — осмелился перебить князя сенешаль. — Остальные…
— Что? Как пятьдесят мечей?
— Твои воины, князь, — сенешаль опустил голову, словно сам спровоцировал случившееся, — вчера ночью слишком рьяно праздновали победу. Многие до сих пор пьяны, другие пострадали от уличных беспорядков. Остались лишь те, кто стоял ночь на посту, и пятьдесят мечей твоего резерва. Ну и орки.
— Сколько их? — скривился князь.
— Без малого восемь десятков. Среди них тоже были… мм… буяны и выпивохи.
Далматий задумался, глядя на высокие стрельчатые окна, выходящие во двор. Уже вовсю полыхал рассвет. Если бы не эта задержка, он бы уже вышел на балкон и толпа приветствовала его.
— Каждый миг промедления дорог, сын мой, — подал голос Первосвященник.
— Мой князь, — добавил сенешаль, — Уртх аш-Гишак уверяет, что орки готовы послужить тебе бесплатно!
Это решило дело. Все-таки казна уже потратила на этих наемников полтысячи золотых, не считая награды конным рыцарям. Далматий несколько раз резко кивнул, давая понять, что принимает предложение орков.
Пятьдесят рыцарей стояли у подножия балкона, когда на него вышел князь. Орки тем временем не спеша, чеканя шаг, разворачивались цепью по периметру с таким видом, словно каждый день принимали участие в подобных делах. Они оцепили весь двор, оттеснив немногих любопытных горожан — к лобному месту заявились лишь те, кому было нечего делать дома и в лавках, а таких были считаные единицы. В основном подростки и полунищие бродяги. Ну и кое-кто из знати.
Орки оставили свободным только проход, ведущий в княжескую темницу. Сейчас там толпились священники и небольшая горстка тюремной охраны. Выставив своих, Уртх сам занял место точно в середине строя, примерно напротив балкона с князем и как раз ближе всех к помосту, возле которого стояли пятьдесят мечников. Рядом с ним встали Гиверт и остальные разбойники.
— Где он? — вертел лучник головой. — Где Терезий?
— Рядом, — безмятежно отозвался Инирис. — Я его чувствую. В той стороне!
Он указал на проход, забитый священниками.
— Тише, — остерег их Уртх. — Сейчас начнется!
Началось все отнюдь не с речи князя — Далматий просто махнул рукой, давая знак, и вперед вышел Первосвященник. Вскинув руки, он глубоким, хорошо поставленным голосом стал начитывать молитву, которую тут же подхватили остальные священники. Один за другим, не прерывая ее, они стали подходить к помосту, занимая каждый свое место.
— Что они делают? — Гиверт топтался на месте, невольно привлекая к себе внимание, остальные замерли, как статуи.
— Кажется, молятся, — поморщился Уртх. — Я ничего не знаю о человеческой магии и ваших духах, но…
— Это не слишком-то похоже на молитву, — промолвил Гиверт. — По крайней мере, у меня дома наш собственный священник молился совсем не так.
Молитва — если только это была она — тем временем набирала силу. Именно силу — ее странные, с трудом понимаемые даже людьми, слова уже, казалось, гремели в сердцах и душах. Священники вскинули руки, не глядя на Первосвященника, но в точности повторяя его жесты. Он словно дирижировал огромным оркестром, и под звуки этого «ансамбля» проход наконец открылся, и в глубине показался сам осужденный.
— О духи! — вырвалось у Уртха, когда он увидел его.
Спотыкаясь на каждом шагу, клоня голову чуть ли не к самой земле и явно ничего не видя вокруг, по проходу между поющими священниками и тюремной охраной ковылял… дракон. Крылья и хвост волочились по булыжникам, на шее гремел толстый ошейник, и цепи от него тянулись к нескольким чугунным глыбам, которые он волоком тащил за собой. Тюремная охрана двигалась справа и слева, короткими тычками копий заставляя дракона двигаться строго вперед. Уже в нескольких местах его шкура была порезана, и кровь каплями стекала из ран.
— Что они с ним сделали? — Гиверт чуть не сорвался с места, бросаясь к другу, но стоявший поблизости коблинай вовремя схватил его за локоть.
— Магия, — уверенно заявил Инирис.
— Да, человеческая магия, — кивнул Уртх. — Они держат его под заклятием и не дают превратиться в человека, хотя уже давно утро. Он, должно быть, очень мучается!
Перед самым помостом дракон упал набок и забился, пытаясь встать. Стало ясно, что каждое движение причиняет ему боль. Подскочившие мечники стали награждать его ударами, пока еще держа мечи плашмя, и дракон внезапно заревел, вскидывая голову. В его вопле слышались тоска и боль.
— Реви, реви, чудовище, — подал наконец голос князь Далматий. — Пришел твой конец!
Среди жидкой толпы любопытных послышались голоса — зрители обсуждали «чудовище». Если прислушаться, можно было понять, что они-то все сообразили — Первосвященник сдерживает магией плененное чудовище, дабы оно не набросилось на людей. Но для более опытного глаза было ясно другое — магия, наоборот, делала все, чтобы измучить и измотать несчастное существо. Дракон едва смог выпрямиться на дрожащих лапах. Его слезящиеся глаза были полны почти человеческой муки и боли.
— Доблестные рыцари! — раздался голос князя. — Настал ваш час! Кто из вас дерзнет выйти и, как в старые добрые времена, один на один прикончить мерзкую тварь?
При этих словах дракон резко поднял голову. Взглядом нашел князя и неимоверным усилием взмыл на дыбы, взмахивая крыльями. Мечники отпрянули как один. Среди зрителей послышались испуганные восклицания, и только орки застыли как вкопанные.
— Что встали? — снова воззвал князь. — Прикончить его!
Священники повернулись лицами к дракону, вскидывая руки, и опять забормотали молитвы. Слов было не разобрать, но дракон опять рухнул наземь и забился в судорогах. Перепончатые крылья махали без толку, когти впустую вспарывали воздух.
Примерно в это время — точно сказать никто не мог, все смотрели на арену и бьющееся в агонии существо, — во дворе появились новые зрители. Бесцеремонно расталкивая всех, к Уртху пробился Хаук и поставил перед ним Ласкарирэль.
— Она — шаманка, — без предисловий заявил он и развернул девушку лицом к происходящему. — Смотри! Что видишь?
Оказавшись в первом ряду зрителей, Ласкарирэль невольно схватилась за сердце. Она уже видела что-то подобное в самый первый свой день жизни в городе, но тогда картина была нечеткой. И лишь сейчас перед ее мысленным взором все встало на свои места.
— Он — маг. — Девушка безошибочно ткнула в Первосвященника. — Он колдует! И его сила… О-ох! Мы должны что-то сделать! Хаук, пожалуйста!
Вместо ответа орк шагнул вперед, нарушая строй:
— Мой князь?
— Наконец-то нашелся смельчак, — провозгласил князь Далматий, — который сразит монстра! Вперед! Сруби его голову и можешь просить все, что угодно!
Мечники с готовностью расступились, давая ему дорогу, и Хаук спокойно обнажил талгат и меч. Меч был чистым, талгат — покрыт пятнами свежей крови.
Ласкарирэль старалась не смотреть на своего орка. Взгляд ее, раз наткнувшись на Первосвященника, уже не мог от него оторваться. Человек творил волшбу — не вычурную, но мощную именно своей грубой силой. Его младшие коллеги, все, как один, были медиумами и щедро делились с ним энергией.
По дороге сюда Хаук кое-что успел рассказать девушке, и она не нуждалась в подсказках. Но все равно с двух сторон Уртх и Гиверт начали торопливо ей нашептывать, кем на самом деле был этот дракон и почему так важно для князя уничтожить его. Дрожащая рука ее на ощупь нашла один из амулетов, которые нацепили на нее служанки-элле сегодня на рассвете, и стиснула его в кулаке.
И вдруг Первосвященник запнулся. Тень пробежала по его лицу, он повторил свои последние слова, но медленнее, чем прежде, словно не был уверен, что это именно то заклинание, которое нужно. Следом за ним примолкли и остальные священники, а дракон с усилием встал и выпрямил шею, озираясь по сторонам так, будто впервые сообразил, где находится.
Хаук шагал к нему прямо через двор. В каждой руке он держал по обнаженному клинку.
Дракон заревел.
— «Что я тебе сделал? — перевел его мысленную речь Уртх. — Почему ты хочешь моей смерти? Я доверился тебе, а ты…»
— Доверься мне еще раз, — спокойно произнес Хаук. — Орки не берут грязных денег!
— Что? — Князь завертел головой, потом толкнул Первосвященника. — Что происходит, святой отец? Я желаю, чтобы тварь была немедленно убита! Иначе я…
— Сейчас, — произнес тот и нахмурился, опять что-то забормотав. Правая рука его взлетела вверх, указывая куда-то в небеса, а левой он стал чертить перед собой быстрые пассы.
Ласкарирэль застонала. Ей показалось, что в живот ей вонзилась горячая игла и от нее во все стороны растекается жар. Когда он дойдет до головы, Видящая потеряет сознание. И прежде, чем удушье перехватило ей горло, она совершила то, что никогда бы не сделала прежде — нанесла удар.
Рука ее мотнулась, словно отвешивая пощечину, и голова Первосвященника дернулась. Он непроизвольно тоже дал отмашку — и первые ряды мечников просто смело. Дракон дернулся, как от удара кнутом, и рывком взмыл в воздух.
Закричали, шарахнувшись прочь, зрители. Среди мечников вдруг обнаружилось несколько лучников, но рыцари не успели ничего сделать. Строй орков рассыпался, делясь на десятки, и наемники атаковали.
— Измена! — заверещал князь.
Первосвященник сумел устоять и снова начал делать пассы. Ласкарирэль со слезами на глазах следила за ним, стараясь предугадать его движения. Будь перед нею эльф или даже орк, она бы давно сразилась с ним на равных, но человеческая магия настолько существенно отличалась от всего, что она знала, что девушке оставалось одно — внимательно следить за своим врагом и, принимая удар за ударом, пытаться ответить на них.
Внизу живота вдруг стало так горячо и больно, что она вскрикнула и непроизвольно схватилась за лоно. Из нее уходила ЖИЗНЬ. И девушка вдруг поняла, что оказалась перед выбором — кого спасать.
— Я больше не могу, — простонала она, оседая наземь и чувствуя, как руки орков хватают ее, не давая упасть. — У меня нет сил!
— Ты должна, — проревел ей кто-то на ухо. — Еще чуть-чуть! Ради них!
Хаук тем временем добрался до дракона. Вернее сказать, прорвался к нему, ибо священники вдруг обнаружили неплохое знание рукопашного боя, а кое-кто успел подхватить валявшееся тут и там оружие и напал на одинокого орка. Их было почти сорок против одного — расклад, неблагоприятный для любого бойца, но на помощь неожиданно пришли разбойники. Они ударили плотным кулаком. Сразу две стрелы, пущенные Инирисом, смели самых рьяных, а с остальными схватились гоблины и коблинай. Гиверт, сунув теряющую сознание Ласкарирэль Уртху, со своего места через головы сражающихся пускал стрелу за стрелой.
Сенешаль успел поднести к губам рог и протрубить приказ. Кроме полусотни мечников в казармах отдыхали после ночной стражи дозорные, и сейчас их спешно поднимали по тревоге.
Увлеченный схваткой с невесть откуда взявшейся ведьмой, Первосвященник упустил из вида дракона, и тот стал быстро превращаться в человека. Это зрелище ненадолго остановило побоище — все, кто мог видеть, обернулись на монстра, стремительно теряющего звериные черты.
— О боги! — Сенешаль свесился с балкона, хватаясь за перила. — Княжич Терезий?
— Чудовище! — взвыл князь Далматий. — Убейте его!
Первосвященник разом вскинул обе руки. Между растопыренными пальцами блеснула молния, и все шарахнулись прочь. Обнаженный юноша, стоявший посреди пустого пространства на коленях, запрокинул голову.
— Отец, — шевельнулись его губы. — За что?
Ласкарирэль схватилась за голову. Этого удара она не могла отразить — просто потому, что у нее больше не было сил. Но кое-кто еще не мог просто стоять и смотреть. Скрестив над головой меч с ятаганом, Хаук одним длинным прыжком рванулся к княжичу, прикрывая его собой.
— НЕ-Э-ЭТ!
Оттолкнув державшего ее Уртха, Ласкарирэль бросилась вперед. От резкого движения боль скрутила ее, заставив согнуться почти пополам. Перед глазами встала кровавая пелена, но она успела выбросить вперед руки и отбила молнию.
И упала на камни двора лицом вниз, теряя сознание от боли.
Волшебница не видела, как в самый последний момент над двумя мужчинами словно вспыхнула радуга, и, отразившись от ее изгиба, молния метнулась назад, на балкон. Не видела, как истошно закричал Первосвященник, ибо остановить собственное заклинание он не успевал. Не видела, как, превратившись в огненный столб, он налетел на замершего с разинутым ртом князя и в агонии вцепился в него. Не видела, как Далматий шарахнулся прочь, оступился и покатился вниз вместе с висящим на нем Первосвященником. И уж, конечно, не видела, как сенешаль пытался, рискуя сгореть заживо, отодрать одного от другого и сбить плащом пламя со своего князя. Ей не было дела до поднявшейся суматохи, до Хаука и княжича, который цеплялся за орка, с трудом поднимаясь на ноги. До сбегавшихся со всех сторон рыцарей и рядовых дружинников, до разгоравшегося вокруг боя. Уртх, приняв командование на себя, поднял бесчувственную девушку на руки, сунул ее Эйтху и приказал немедленно отнести в безопасное место.
Она пришла в себя много позже и сперва решила, что ослепла — вокруг была темнота. Ласкарирэль испуганно вскрикнула, и тут же рядом что-то задвигалось. Послышался сухой стук, и вспыхнула свеча. В ее свете стали заметны нары в орочьей казарме и две склонившиеся над нею головы.
— Хаук, — слабо позвала она, и тут же ее запястье стиснула сильная рука.
— Еще раз позволишь себе такое, Ласка, — прорычал орк, — я тебя прибью!
— Тихо, — второй голос принадлежал незнакомой орчихе. — Она так слаба. Знала я, что вы, светловолосые, хилые, но чтобы настолько… Твое счастье, девчонка, что все быстро кончилось. Иначе я бы ни за что не отвечала!
Почему-то девушка сразу поняла, что она имела в виду.
— Хаук, — Ласкарирэль нашла орка глазами, — Хаук, у меня получилось!
— Ничего себе «получилось»! — фыркнул тот. — Чуть не сдохла! Я думал, ты более живуча! Самое простенькое волшебство тебя чуть не прикончило. Какая ты после этого шаманка? Одно слово…
— Ты не понял, — она попыталась улыбнуться. — У меня получилось… получилось стать матерью! Я беременна!
Хаук вдруг резко отодвинулся от нее и выпустил ее руку. Лицо его как-то странно исказилось. Орчиха покосилась на орка с тревогой, и Ласкарирэль, не стесняясь, коснулась ее ладони.
— Что? — Голос Видящей дрогнул. — Я все-таки его потеряла? У меня случился… У меня не будет ребенка?
— Слышала я, что вы, светловолосые, дуры, но не верила, — скривилась орчиха. — Ну разве можно так говорить? Мужчину надо сперва подготовить. Для них это всегда такой удар, что, кажется, иногда проще действительно огреть топором по голове, чтобы дошло!
Хаук встал и отошел.
— Он-то думал, что ты умерла, — шепотом продолжала орчиха. — И вдруг выясняет, что ты не только жива, но и готова осчастливить его наследником! Поосторожнее со словами, девочка! У меня шестеро ребят, но всякий раз я тщательно готовила своего старика прежде, чем сообщить такую новость! А теперь, — она поднесла к лицу девушки глиняную плошку, — выпей. Худа не будет!
Ласкарирэль послушно проглотила густой травяной взвар и вскоре уже спала.

 

Когда она проснулась, был день. Хаука рядом не оказалось, и при свете, льющемся из двери, девушка поняла, что находится отнюдь не в казарме, а в землянке той самой орчихи. Здесь царили ужасная теснота и беспорядок, который создавали многочисленные нары, сундуки, громоздящиеся один на другом, и пятеро орчат разного возраста, носившиеся туда-сюда с оглушительными воплями. Где-то над головой натужно кашляли, а хозяйка дома была занята тем, что пинками и шлепками пыталась выгнать мелкоту на двор.
— Живо бегите отсюда, — ворчала она. — Погрейтесь на солнышке, пока лето не кончилось. У меня тут болящие! Нечего вам возле них тереться!
Детвора наконец высыпала вон, и орчиха под локоть спустила с нар и отправила вслед за ними старуху, с которой обращалась значительно мягче. После этого задернула тканую шерстяную занавеску, заменяющую днем дверь, и, ворча, вернулась к огню, на котором что-то кипело и бурлило в горшках.
— С ума сойти! — бормотала она себе под нос. — Я — и ухаживаю за светловолосой! Да узнай про это моя мама, она бы плюнула мне в лицо и прокляла! По правде, ее надо было бы стукнуть чем-нибудь по темечку и прикопать в огороде, а я вместо этого… Ох, духи, духи! За какие мне это грехи?
— Спасибо вам, — нарушила молчание Ласкарирэль, и орчиха от неожиданности чуть не выронила себе на ногу горшок с варевом.
— Очнулась-таки? — со странной интонацией поинтересовалась она. — Значит, будешь жить. Есть хочешь?
Девушка кивнула.
— Тогда потерпишь. — Орчиха осторожно попробовала густое и на вид неаппетитное варево. — Скоро будет готово!
— Почему вы со мной… возитесь? — спросила Ласкарирэль. — Если вам так… в тягость?
— Да потому, дурочка, что тебя приволок Хаук! Если бы не он, вовек бы не стала возиться со светловолосой!
— А почему? Хаук ваш… родственник?
Орчиха воздела глаза к потолку и пробормотала пару очень нелестных слов об умственных способностях эльфов вообще и эльфийских девушек в частности.
— Да ты вообще можешь хоть что-то видеть? Глаза у тебя на месте или нет? — отведя душу, воскликнула она. — Ты что, мужняя жена, никогда не видела у него татуировки? И не знаешь, что она означает?
— Ну, — Ласкарирэль смутилась, — это означает, что Хаук знатного рода…
— Знатного рода! — скривилась орчиха. — Да он в этом городе знатнее всех вместе взятых! Даже этого… князя! Про его предков у нас легенды рассказывают! «Быль про кузнеца Гарбажа», слыхала?
Ласкарирэль помотала головой.
— Вечером расскажу, — смилостивилась орчиха. — Когда свою мелкоту буду спать укладывать. Они у меня страсть как любят про прошлое послушать!
…Но вечером девушке не удалось послушать обещанной басни — уже перед ужином вернулся шестой отпрыск ее хозяйки, прыщавый орчонок-подросток. Он и принес последние городские новости.
Ирматул затих, но это было затишье перед бурей. Хотя свидетелей «казни монстра» было не так уж и много, все же все в городе знали, что Первосвященник погиб, предавшись темным силам. Боги послали Деву-Усмирительницу, которая и низвергла Первосвященника, предав его очистительному огню (за вариант «Первосвященник вознесся на небо в огненной колеснице» рассказчика часто били). Князь Далматий сильно обгорел и лежит в своих покоях. Неизвестно, будет ли он жить, ибо Первосвященник пытался прихватить его с собой (что больше всего доказывало злокозненность его изначальных намерений). Ко всему прочему, пострадал совершенно посторонний человек — княжеский сенешаль, командовавший дружиной, когда пытался защитить своего князя. Его жизнь вне опасности, но все равно власть во дворце временно принадлежит некоему Терезию, которого кое-кто признал, как много лет назад пропавшего сына князя Далматия. Все ждали либо смерти князя, либо его выздоровления. Пока же хрупкое равновесие держалось на талгатах орков, которые сутки напролет несли службу в княжеском дворце. Но чей-нибудь неверный шаг или даже не вовремя сказанное слово, не говоря уже о смерти самого князя Далматия, могло нарушить этот мир и развязать кровавую бойню.
Назад: ГЛАВА 26
Дальше: ГЛАВА 28