Часть первая
Туман, слепящий души
Умение уходить — одна из тех жизненно необходимых наук, которые мне было бы небесполезно начать постигать давным-давно. Ещё с той минуты, как услышал нечто подобное от тётушки Тилли. Но снежинки мгновений настоящего продолжают таять на ладони вечности, пора прилежного ученичества закончилась, уступив место то азартной, то мучительно скучной чехарде проб и ошибок, а кладовая знаний по-прежнему полупуста. Хотя многие мудрецы считают более правильным говорить: «наполовину полна». Уговаривая своё беспокойное сердце или обманывая остальных страждущих истины? Они не знают причины и не желают знать, безмятежно несведущие. А вот я никак не могу рискнуть и поверить в самого себя. Наверное, потому что всякий раз, гордо поднимая взгляд в ожидании заслуженной награды, вижу, как венец победителя возлагается на новое, но отнюдь не моё чело.
Кто-то возразит: разве так сложно научиться время от времени закрывать за собой двери? Несложно. Ведь есть всего три условия, которые нужно соблюсти, чтобы считаться мастером этого дела.
Выбрать шаг.
Пуховая поступь эльфийских разведчиков и тяжёлый марш панцирной пехоты оставляют слишком разные следы и на пыльной дороге, и в чужих сердцах. Призрак невесомых прикосновений способен рассеяться на следующем же выдохе, глубокие шрамы могут остаться навсегда.
Выбрать время.
Нырнуть в утренний туман, обернуться плащом полдневного марева, растаять в вечерних сумерках или стать дуновением ветра в беззвёздной ночи? При свете дня уходят уверенные, под утро — нерешительные, на закате — жестокие, ночью... Ночь. Воровское время. Впрочем, иная кража стоит того, чтобы прослыть вором.
Выбрать цель.
Желаешь оставить о себе долгую память или знать вернее верного, что твоё имя не вспомнят даже под страшными пытками? Легко устроить и то, и другое. Несколько слов, произнесённых или оставшихся за замком сомкнутых губ, помогут тебе надёжнее любого оружия, но сначала должно решить, кем хочешь прослыть, героем или убийцей. Самое забавное, что второе часто оказывается полезнее первого во много раз. Ну а тот, кто не желает ни отнимать жизнь, ни дарить беспочвенную надежду, становится...
Беглецом. Как я.
«Ты так часто убегаешь, что должен был бы уже привыкнуть к собственной трусости», — ворчливо заметила Мантия.
Часто? Пожалуй. Особенно в последнее время. Хотя то, как я уходил из дома, и выглядит настоящим бегством, таковым в полной мере оно не являлось. Мне просто нужно было остаться одному на несколько часов или несколько дней, но даже столь ничтожное стремление не увенчалось успехом. А вот поспешное удаление моего бренного тела из пределов Саэнны более чем подходит под обидное определение. Только сие было не просто «бегство», а «бегство паническое». Но тем труднее признаваться в собственном страхе, пусть и самому близкому существу во всём мире.
Хотя я и в самом деле привык убегать. И вовсе не жалуюсь на обстоятельства.
«А чем же ты тогда занимаешься?»
Хм... Назвать самое точное определение моего состояния?
«Это будет предпочтительнее всего прочего».
Хорошо бы ещё ухитриться найти нужные слова...
Что со мной происходит?
Негодую. Злюсь. Ненавижу. Чувствую, что мне нужно либо в яростном бешенстве сыпать проклятиями, либо рыдать горючими слезами, нужно во что бы то ни стало сорваться в бездну какой-нибудь из страстей, предаться телом и душой или гибельному восторгу, или всепожирающему горю. Чувствую, и всё же... Не могу сделать ровным счётом ничего, потому что между мной и зарницами желанных пожаров жизни пролегла пустота. Полоска безжизненной и бесстрастной растерянности.
Так что же я делаю?
Недоумеваю.
«Позволишь узнать причину?»
В невинном вопросе Мантии явственно послышалось странно настойчивое приглашение к откровенности. Настойчивое до непристойного нетерпения. Так случается, если поток моих мыслей оказывается слишком расплывчатым для её понимания. Осталось выяснить, почему невозможность узнать, какие такие раздумья занимают моё сознание уже несколько часов кряду, мучает мою вечную спутницу.
Итак, что виновато в твоём волнении больше, материнская забота или женское любопытство?
«Не разделяй неделимое».
Советуешь или угрожаешь?
«Приказываю. Такой вариант тебя устроит?»
Хочешь поехидничать? Пожалуйста. Только делай это в своей собственной компании.
«Моя единственно возможная компания — ты».
Если в ход не пущены хорошо известные тебе иглы.
«Бррр. Это запрещённый удар!»
Знаю.
«Так ничего и не скажешь?»
Уффф. Скажу. Сейчас. Потому что устать можно не только от крика, но и от молчания.
Набрать полную грудь воздуха и задержать дыхание. Ненадолго, лишь до того мгновения, как свежестью наполнится каждая капелька крови. Выдохнуть, стараясь избавить горло от последних песчинок робости... Всё, можно начинать.
Сегодня я понял, что больше не нужен этому миру.
Мантия выдержала скептическую паузу.
«Объяснись».
Неужели тебе не ясно?
«Твоё мнение? Вполне. Но мне любопытно знать, из чего оно родилось...».
Из событий последних дней.
«А что у нас было намедни? Я уже и запамятовала. Освежишь память старушке?»
Я имел ввиду дни, проведённые в Саэнне.
«Этом душном муравейнике? Я так и знала, так и знала... Ты перегрелся. Нельзя было столько времени находиться на солнце!»
Опоздала со своим предположением: прошедшей зимой Ксо утверждал, что я выморозил мозги. Если он прав, перегреваться было уже нечему, поэтому не причитай понапрасну.
«Пусть так. Выморозил, выжег... В сущности, особой разницы нет. Но у любого сумасшествия есть повод, и я хочу знать, что стало таковым для твоего...».
Маллет.
«И?»
Это повод.
Мантия задумчиво расправила крылья.
«Милый, хотя и угрюмый мальчик. Но ты не провинциальная девица, чтобы сходить по нему с ума».
Если пользоваться твоими словами, я сошёл с ума не «по нему», а по его способностям.
«Фью! Ты можешь делать всё то же самое, что и он, разве что за небольшим исключением».
Небольшим?
Едва не задыхаюсь от удивления.
Огромным! Он может созидать. Да, с оговорками. Да, используя чужие заклинания. Но он может создавать нечто новое, нечто своё. И, самое обидное, он способен разрушать магические построения, не уничтожая основ.
«По-твоему, это завидная участь?»
Это то, чего я никогда не смогу узнать на собственном опыте! Разве малая причина для зависти?
«Пожалуй, достаточная...»
Она согласилась с моим горестным воплем так неожиданно равнодушно, едва ли не позёвывая, что отчаяние мигом переродилось в возмущение.
Зачем Эна свела меня с ним?
«Уверен, что в вашей встрече виноваты именно шаловливые ручки Пресветлой Владычицы?»
А чьи же ещё? Она может обвинять хоть весь мир, но без её ведома под тремя лунами не происходит ни единого события.
«Хорошо, не станем спорить. Допустим, всё так и было. А теперь позволь задать главный вопрос: зачем?»
Если бы я знал! Впрочем, могу предположить, что она заботилась о запасном выходе на то время, когда меня...
«Не станет?.. — Мантия задумчиво вздохнула. — Что ж, вполне разумно. В самом деле, для того чтобы быть уверенным в достижении цели, нужно предусмотреть хотя бы два самостоятельных и независимых пути к ней...».
С появлением Маллета моё присутствие в мире становится необязательным, а если задуматься, то и вовсе... Ненужным.
«Не забывай, что он, как и ты, существо единственное и неповторимое, по крайней мере пока».
Его дар может перейти к его детям, в отличие от... Он будет унаследован. Обязательно будет.
«Согласна. Но когда это случится? В первом поколении? Но втором? В десятом? Мир может и не успеть дождаться».
Сейчас у него полно времени, а потом...
Я ведь тоже могу не дождаться того урочного часа, когда по-настоящему понадоблюсь. Просто умру однажды от старости и oстанусь пребывать в дрёме небытия, пока кто-нибудь из драконов не окажется настолько сумасшедшим или отчаявшимся, чтобы решиться на воскрешение Разрушителя. Но уже не меня, а кого-то другого. Может быть, во сто крат лучшего, чем я, вот только...
Мне-то будет всё равно. Нет, мне уже всё равно.
«Ясно. Ты всё-таки подхватил эту мерзкую хворь, и когда только успел...».
Какую ещё хворь?
«Самую человеческую из всех возможных. Ревность. Впрочем, стоило ли ожидать иного, если с людьми ты проводишь намного больше времени, нежели с представителями других, более достойных общения рас».
Хочешь сказать, я ревную? Кого? К кому?
«А вот это хороший вопрос. С очень простым ответом, как и полагается всему истинно хорошему».
Она удовлетворённо замолчала, словно смакуя гениальность собственных умозаключений, и так увлеклась избранным занятием, что я вынужден был снова повторить свой вопрос, на ceй раз гораздо спокойнее и много заинтересованнее:
Так кого и к кому я ревную?
«Ревнуешь мир. Ревнуешь к миру».
Такое возможно?
«Конечно. Возможно вообще всё».
Не говори загадками!
«В Маллете ты увидел своего соперника в борьбе за любовь мира. Сначала тебе было даже радостно сознавать, что кто-то ещё может выполнять твою грязную работу, но потом... О, потом тебя настиг неподдельный страх! Как же так, подумалось тебе, на том игровом поле, где ты безраздельно властвовал всё это время, появился новый игрок, а это означает, что придётся делиться».
Чем? Я никогда не желал власти. Я бежал от неё, открещивался, отказывался, отбивался. Разве нет? Я могу отдать её целиком, лишь бы кто-то согласился принять сей сомнительный подарок.
«При чём тут власть? На свете есть более заманчивые сокровища, — хихикнула Мантия. — Ты желал любви. Ты видел, как Нити любят ласку чутких пальцев Маллета, а сам вспоминал, с каким надрывным стоном они встречают твои прикосновения, и теперь, когда каждая из Нитей перестала быть для тебя безымянной частью Гобелена, обретя лик одного из тех, кого ты знаешь с самого детства, ты...».
Хватит!
«Больно?»
Она спросила не только без тени ехидства или насмешки, но и без намёка на сострадание: так могло бы разговаривать существо, знающее о жизни лишь по чужим, противоречащим друг другу рассказам, а потому сопоставляющее в одной и той же фразе все возможные значения. Все сразу.
Да. Больно, фрэлл меня подери!
Наверное, подобные чувства испытывает старый муж молодой жены, украдкой подглядев, как его возлюбленная наслаждается негой чужих объятий. Меня Нити принимают с покорностью жертвы, Маллета — с азартом и нетерпением. И если раньше я мог мечтать и надеяться на чудо, то теперь понимаю: иного, нежели страх в чужом взгляде, мне не дано.
Но мы с Мантией всегда подходим к решению проблем разными путями: я — лирическим, она — практическим.
«Одного не могу понять... Ты уверяешь меня и себя, что не хочешь причинять вред драконам, так почему же не принимаешь существование Расплетателя как подарок? Как награду за долгое ожидание? Почему, вместо того чтобы начать наслаждаться жизнью, ты надулся, как мышь на крупу? Мир намекнул, что Разрушитель может быть свободен. Разве это не замечательно?»
Эй, эй, подожди! Я не успеваю столь же быстро забежать вперёд и посмотреть на препятствие с другой стороны. Свобода?
«Самая что ни на есть. Полная и безграничная. Ты можешь идти куда захочешь, делать всё, что только заблагорассудится, и не думать ни о капризах богов, ни о причудах магии...».
Примириться с отставкой? Положим, я смогу это сделать. Но о чём же тогда мне думать? С того самого дня, как мне стало известно моё предназначение, мои мысли ни минуты не были...
«Свободными», — тоном, отрицающим возможность возражений, закончила мою фразу Мантия.
Наверное. Но и сейчас, после того, что ты сказала... Я не могу поверить. Не получается.
«Вспомни, ты же думал о пустоте, верно? Пустоте, отгораживающей чувства?»
Хочешь сказать...
«Именно. Просто ты впервые увидел свободу без груды масок, вот и не признал».
Вытоптанное поле, на котором не растёт ни единой травинки? Ты это называешь свободой?
«Будущее, девственное и прекрасное в своей непредсказуемости, вот что такое свобода. Владычица отпустила тебя».
Отпустила...
Прогнала. Дала пинка под зад, но постаралась сделать это за чужой счёт, а не лично. Неужели ей что-то мешало появиться самой и сказать, глядя мне в глаза: можешь быть свободен, парень, нашлась игрушка тебе на замену. Конечно, я бы обиженно потребовал объяснений или, напротив, начал выторговывать более выгодные условия моего «освобождения», но...
Точно! Именно поэтому Эна и не пришла. Разве верховная богиня мира обязана перед кем-то оправдываться или кому-то уступать? Только добрая воля и желание побаловаться могли заставить девчонку встретиться со мной. Девчонку... Как я мог забыть? Она же ко всему прочему ещё и ребёнок, а дети имеют обыкновение бросать и забывать навсегда даже самые любимые игрушки. Значит, нужно радоваться, что ещё легко отделался.
Почему же мне кажется, что я потерял больше, чем приобрёл?
«Потому что до этого момента ты не владел ничем, кроме навязанного извне долга. Зато теперь... Теперь двери твоей кладовой открыты для новых сокровищ!»
Предлагаешь ограбить кого-нибудь?
«Не надо понимать все слова так прямолинейно, — притворно смутилась Мантия. — Хотя, если учесть, насколько легковесен твой кошелёк, ограбление могло бы помочь нам быстрее всех прочих способов обзавестись деньгами».
Да, с монетами дело обстоит печально. Можно даже сказать, горестно и прискорбно. Но моих сбережений хватит на переправу через реку, и, надеюсь, все прошлые заботы согласятся остаться на покинутом берегу.
На пристани было пусто. Ни один желающий путешествовать не топтался по дощатому настилу в ожидании посадки, да и сам паром отсутствовал в пределах досягаемости, только седоусый мужчина степенно раскуривал длинную трубку, добавляя во влажную свежесть речного воздуха горьковатую нотку дыма.
— Подскажите, почтенный, когда паром отправится на тот берег?
На меня посмотрели с некоторым сомнением, словно решая, стоит ли снисходить до разговора, но ответили:
— Когда вернётся к этому.
— Не сомневаюсь, что иного способа не существует, и всё же точный час отплытия известен?
Работник, а может быть, и хозяин паромного хозяйства выпустил из трубки несколько пегих колечек, то ли нарочно выдерживая паузу, то ли от природы обладая таким завидным качеством, как обстоятельность.
Я ожидал услышать что угодно, но то, что долетело до моего слуха, разбило в пух и прах все тщательно выстроенные планы совершить последний побег от себя самого:
— Полдень третьего дня.
— Но... Ведь ещё даже не стемнело. Паром вполне успел бы вернуться и...
Вместо ответа седоусый правой рукой указал на реку примерно в миле выше переправы. Сначала я решил, что таким образом мне советуют отправиться на другой берег вплавь, раз уж тороплюсь, но при более внимательном рассмотрении стала заметна полоска тумана, медленно ползущего по поверхности воды вместе с течением, разве что немногим медленнее.
— Это всего лишь туман.
— Через час, не позже, он доберётся до Элл-Тэйна, и вы сами всё увидите. Но как бы то ни было, до полудня третьего дня ни одна лодка не спустится на воду, даже если гребцу пообещают целую сотню «орлов».
Меня так и подмывало спросить: «А две сотни помогут?» — но раз уж мой собеседник упомянул именно такую сумму, стало быть, для него она была достаточной, чтобы совершить любое безрассудство, кроме... Переправы через туман.
Вот ведь детские страхи! Неужели паромщик боится сбиться с курса? Здесь ведь не так уж и далеко.
«Ты часто переправлялся через реки?..»
Достаточно. Э-э-э... Если честно... Ну, раз или два точно было. Это имеет значение?
Мантия злорадно усмехнулась.
«А ты никогда не замечал, что речные суда ходят только между пристанями, расположенными на одном и том же берегу? А если и доставляют людей на другой берег, то пересаживая в лодки, нарочно с этой целью пришедшие за ними?»
Разве на одном и том же?
«И не иначе».
Но... В самом деле так? Не помню. Не обращал внимания.
«А зря».
Ладно, хватит надо мной издеваться! Я, если вспомнить, чаще бывал в землях, где и рек-то днём с огнём не найти, так что все тонкости водных переправ никак не могу знать.
«А все и не нужно. Довольно одной-единственной: река не любит пересечений».
Река или водяники, позволь уточнить?
Мантия игриво качнула крыльями.
«Признаёшь право любить и ненавидеть только за тем, кто кажется тебе живым существом?»
Ну-у-у... Такой ход вещей мне было бы проще всего понять.
«Простота кроется вовсе не во внешней видимости, а во внутреннем содержании. Напомни мне, из чего состоит Гобелен?»
Из плоти драконов.
«И сия плоть имеет способность не только пребывать в состоянии неодушевлённом, сиречь природном, но и уплотняться, обращаясь в руководимую духом материю. Заметь, руководимую, а не наделённую... Впрочем, не буду забивать тебе голову: довольно и тех знаний, что в ней уже имеются. Если говорить кратко, дракон может пребывать одновременно в двух проявлениях».
Разве только двух? А как же тогда...
«Не обликах, а проявлениях, не путай! Это разные вещи. Облик — наносное, то, что могут увидеть глаза, проявление же, хотя и является изменением видимого пространства, в точности соответствует выражаемой сути. Пока обстоятельства того не требуют, дракон уделяет своё внимание всей плоти, от первой ниточки до последней, а когда становится необходимым присутствие основной части сознания в определённом месте, появляется то, что ты обычно и видишь. Нити сгущаются, сплетаются между собой, выпускают ворсинки, уплотняя пространство. Только и всего».
Но тогда выходит, что дракон может перемещаться по миру мгновенно?
«В пределах границ своей плоти — да. Собственно, он и так всегда находится в каждой точке отведённых ему мировых пределов. Заходя же на чужую территорию... Всё зависит от настроения хозяина по отношению к гостю. Но, как правило, препятствий друг другу никто не чинит».
Чтобы не отрезать себе самому возможность странствовать по всему миру. Звучит несколько трусливо и мелочно, но вполне понятно.
«Договорённости не нужны только там, где ты одинок. А если в одном и том же месте появляются хотя бы двое, приходится или воевать, или заключать перемирие».
О, эту истину я уже хорошо выучил на собственном опыте! Потому и сбежал из Саэнны, а ещё немногим раньше из дома. Двое на одной пяди пространства. Двое, между которыми невозможен мир, потому что война уже начата, стало быть, кто-то победит, а кто-то обязательно будет побеждён...
Но при чём здесь река?
«Любая водная гладь — часть мира, а значит, и часть драконьей плоти, согласен? И каждой струе воды подарена частичка сознания, пусть крохотная и незаметная на первый взгляд, но, собираясь в ручьи, а потом и в реки, вода обретает собственный разум».
Как горы, пустыни, поля, леса и всё прочее. Почему же именно с водой связано столько страхов и странных обычаев?
«Не только с ней, но с ней больше прочих, ведь она ни на миг не останавливает своё движение, что означает: за водой трудновато уследить даже дракону. А чем обычно занимаются дети, сбежавшие из-под присмотра родителей? Действуют в меру своего понимания поведения взрослых. Копируют их».
По-твоему, получается, что водяник и река — то же самое, что...
«Два проявления дракона. Конечно, подделка не отличается виртуозностью, но основные свои качества сохраняет».
Значит, обитатели реки и она сама — единое целое, и, когда я веду беседу с кем-то из водяных существ, я разговариваю всё же с рекой?
«Именно так. Но, собственно, не это знание было целью моего объяснения. Главное, что ты должен усвоить: вода обладает своим собственным сознанием, пусть и неполноценным. По-своему она умеет и любить, и ненавидеть. А ещё она умеет бояться».
Это звучит совсем уж диковинно!
«Отнюдь. Любую связь между берегами река воспринимает как покушение на её жизнь и свободу».
А как же мосты? Их строят в великом множестве, и...
«И каждую весну, когда сходит лёд, река стремится избавиться от каменных или деревянных оков на своём теле».
Хорошо, с мостами всё ясно, но лодки, паромы, корабли — чем они угрожают воде?
«Тем же самым, соединением двух берегов. Вода очень хорошо запоминает, какое судно и откуда отправилось в плавание».
Подожди... Так вот почему многие стараются выходить из лодки прямо в воду? А я считал это всего лишь нетерпением, к примеру желанием поскорее оказаться на твёрдой земле.
«Так они обманывают воду. Притворяются, что не пересекали её».
Но зачем?
«Не хотят навлечь на себя гнев. Вода, знаешь ли, материя памятливая и при первой же подвернувшейся возможности ухитрится отомстить самым жестоким образом. О кораблях, ушедших на дно, я не буду рассказывать, уволь. О смытых в реки деревнях и городах — тоже. Но поверь, их было и будет ещё очень много, потому что всегда найдутся люди, забывшие о силе воды или сверх всякой меры уверовавшие в собственную силу».
Я невольно посмотрел на речную пристань, вспоминая всё остальные, которые мне приходилось посещать или проходить мимо.
Значит, к одному берегу пристают только его «родные» корабли, а если нужно пересечь полосу воды, они остаются на рейде, вызывая лодки с другого берега... Забавное суеверие. Но что касается парома... Он же сейчас стоит, пришвартованный к тому берегу, верно?
«Конечно нет. Он стоит на якорях, ничем не соединённый с пристанью, а когда наступит время погрузки, будут перекинуты мостки. Строго говоря, паром нарочно после постройки выдерживается несколько лет на плаву над руслом, чтобы река привыкла к нему и перестала страшиться».
Но разве это не вызывает только лишние трудности?
«Это вселяет спокойствие и уверенность в души людей. А за такие дары не грех и потрудиться лишнюю четверть часа».
А народное поверье? Мол, бегущая вода уничтожает магию? Теперь я понимаю, почему водный поток может оказаться непреодолимым препятствием, скажем, для погони, если она достаточно суеверна, но как быть с магическими построениями?
«Точно так же. Ты же сам сказал: бегущая вода. Не стоячая, а именно бегущая. Не лужица или озерцо, а лишь та материя, что находится в движении. Что есть движение? Только не делай детских ошибок и не утверждай, что происходит перенос частей пространства с места на место».
Движение есть колебание Прядей.
«Правильно. А что происходит при колебании?»
Пряди приближаются друг к другу или отдаляются.
«Теперь вспомни главное правило равновесия Гобелена».
Пространство всегда стремится сохранять свои свойства в неизменности.
«В том числе свойство накапливать и удерживать Силу».
То есть получается, что как только в область колебания Прядей попадает объект с повышенным содержанием Силы, возникает...
«Взаимодействие, во время которого близрасположенные к объекту Пряди перетягивают на себя часть Силы. В свою очередь их соседки тоже начинают обмен энергиями, и так далее и тому подобное».
Хм. Удивительно просто.
«Не забывай никогда: внутри любого явления всё и всегда просто, иначе мир запутался бы сам в себе».
А что насчёт тумана? Он-то чем может помешать парому?
«Туман есть осаждение влаги, первоначально поднявшейся с водяной поверхности, но пребывавшей в воздухе достаточное время для того, чтобы утратить связь со своей родиной. Говоря мудрёным языком, перенявший свойства иной стихии. Как сам думаешь, когда встречаются чужаки, где безопаснее находиться, между ними или в стороне?»
Можешь не продолжать, я понял. Когда вода висит в воздухе, опасность становится вдвое больше.
Я оглянулся, чтобы посмотреть, насколько белесая полоска приблизилась к пристани, и удивлённо присвистнул. Полупрозрачной кисеи больше не было: на городок надвигалась густая серебристо-молочная пелена. Не спорю, зрелище оказалось весьма завораживающим, но смотреть, как очертания деревьев, речных берегов и прибрежных построек растворяются в тумане, было бы не самым разумным времяпровождением. Как только пришелец с реки накроет городок, мои шансы найти ночлег уменьшатся во много раз, поэтому медлить нельзя. Но в какую сторону отправиться?
В Элл-Тэйн я вошёл по западной дороге, и, поскольку она на всём протяжении оставалась широкой и проезжей, а самое главное, привела меня прямиком к переправе, стало быть, она же являлась главной городской улицей. Чему учит многолетний опыт? На главных улицах гостевые дома обычно непомерно дороги, зато свободное местечко найдётся почти всегда, а на окраинах за постой возьмут втрое или вчетверо меньше, но, как правило, тамошние ночлежки давно заняты более расторопными путешественниками. Итак, дорого и надёжно или дёшево, но рискованно?
Хотя, если вспомнить дома, мимо которых я проходил... Почти с каждого из них приветливо распахивала свои крылья-ставни руна Тийги, обещающая приют. Что же получается? Этот городок у паромной переправы состоит из одних гостевых домов? Странно. Здешний тракт не самый известный из торговых, так чем же живёт Элл-Тэйн?
Пока я раздумывал над особенностями места, в котором очутился, туман успешно добрался до пристани, выполз на берег и лизнул мои сапоги. Всё, ждать больше нечего и некогда, нужно действовать, и как можно скорее, а для этого лучше всего подойдёт... Паутинка.
Как мне показалось, сознание выскользнуло наружу даже охотнее, чем во все предыдущие мои попытки прощупать окружающее пространство, но я не стал придавать непривычному ощущению особого значения, сосредоточившись на натяжении ниточек. Так, в этом направлении слишком туго, здесь едва тронешь, раздаётся такой скрип, что зубы сводит, там чуть полегче, но зато вокруг слишком густо... Хм. А это что за мирный островок посреди бурлящей стихии? Наверное, просто чей-то дом, если в нём не ощущается суетливой толпы сознаний временных жильцов. Тихий и спокойный. Застывший? Нет, жизнь теплится. Такой бы меня устроил. Но пустят ли под его крышу незнакомца, пришедшего с улицы, захваченной воинством тумана?
Добравшись до искомой двери, я не поверил глазам: та же Тийги, похожая на распахнутое окно, красовалась на стене рядом со входом. И ни одного постояльца? Должно быть, гостевой дом закрыт, и мне снова не повезло. Но ладонь, ради любопытства толкнувшая дверную створку, встретила ровно то сопротивление, которое требуется петлям, чтобы повернуться под тяжестью деревянного щита: дверь открылась.
...Никого и ничего, вот что мне нужно, вот что меня манит, влечёт, притягивает... пустота, великая и безграничная... в неё способно вместиться всё что угодно, но выбраться наружу невозможно... пустота... безмолвие и остывающий пепел догоревшего костра...
«И чего же ты ждёшь?» — ворчливо поинтересовалась Мантия, как будто зябла от холодных прикосновений тумана.
А мне вовсе не холодно, даже наоборот: кажется, будто под кожей плоть разогрелась больше, чем обычно. Наверное, всё это от усталости. Но незримые влажные ладошки так хорошо успокаивают внутренний жар, что хочется оставаться на воздухе как можно дольше, хочется дышать, хочется...
...Почувствовать себя свободным... в молочной пелене не видно ни стен, ни дверей, ни засовов, и можно подумать, что их нет и за пределами тумана... я знаю, что это всего лишь наивная фантазия, но здесь и сейчас она почему-то представляется не глупой и бесполезной, а единственно возможной... отказаться от свободы... войти в дом... снова оказаться в западне границ и рамок, после того как наконец-то почувствовал простор... невозможно...
Предлагаешь войти? Не верю своим ушам! Та, что вечно предупреждает об опасности, кроющейся в каждой тени, готова толкнуть меня в мрачный проём, тёмной пастью разверзнувшийся перед...
«И вовсе не тёмный!»
Верно. Из неурочных сумерек, принесённых белой пеленой, выплыл огонёк свечи, находящейся в руке мужчины, способного произвести какое угодно впечатление, но только не душегуба. И пусть говорят, что особенно жестокие насильники и убийцы всегда оказываются внешне крайне обаятельными людьми, у вышедшего ко мне навстречу человека в выражении лица присутствовало то, что никогда не было свойственно ни одному злодею. Усталость.
А ведь я тоже еле-еле стою на ногах. Забавно, но так всегда бывает: пока не думаешь об отдыхе, можешь прошагать десятки миль без остановки, а стоит присесть на придорожный камень передохнуть, и спустя несколько минут понимаешь, что сил не осталось. Ни капельки. К тому же свет свечи и тёплое дыхание обитаемого дома так заманчиво уютны...
— Добрых дней и мирных ночей вашему дому! Не откажете путнику в ночлеге?
«Сколько раз можно напоминать: не подсказывай отрицательный ответ самим вопросом!»
Ты так боишься остаться на улице?
«Я пекусь исключительно о твоём благе».
Не бойся. Всё будет хорошо. Даже если меня вытолкают взашей, это произойдёт... Как ты там говорила? Девственно и прекрасно в своей непредсказуемости.
Мантия фыркнула.
«Вот с «непредсказуемостью» ты попал впросак. Любое здравомыслящее существо скажет тебе, что после такого вопроса не может последовать ничего иного, кроме...».
— В тумане, приползшем с Гнилого озера, грешно отказывать в ночлеге, будь просящий даже распоследним негодяем.
Ещё одна местная страшная сказка? Гнилое озеро? Нет, и не уговаривайте, на ночь не хочу узнавать ни малейших подробностей!
Утро оказалось ничуть не уютнее вечера, потому что туман успешно спрятал за собой весь небесный свет, пропустив лишь малую часть солнечных лучей, по всей видимости, больше в издёвку, нежели чтобы помочь отличить наступающий день от прошедшей ночи. Но запасливым хозяевам не страшны никакие капризы природы: весь мой путь по коридору второго этажа и лестнице вниз отмечали не слишком ярко, но вполне убедительно горящие огоньки крошечных масляных ламп.
— Не припомню, чтобы в других гостевых домах, где я бывал, так заботились о постояльцах.
Дурацкое начало беседы, но удивление попросилось на волю, и я не счёл необходимым сдерживать его неожиданный порыв. Впрочем, хозяин ответил вежливо, с еле заметной ноткой вины в голосе:
— Все услуги будут учтены в сумме оплаты.
Ого. Плохая новость. Представляю, сколько он с меня тогда потребует! Будь здесь несколько постояльцев, плата за свет в переходах наверняка была бы поделена между всеми, а так... Права была Мантия: придётся всё-таки заняться небогоугодными делами. Например, убить хозяина, вот тогда постой обойдётся мне совершенно бесплатно. Впрочем...
...Убить... отнять жизнь... отнять годы... как долго живут люди?.. по меркам мира — ничтожные мгновения... вот он был, вот его не стало, но ничего не изменилось... как только об умершем сотрётся последняя память, нити Гобелена перестанут колыхаться, вернувшись в изначальное состояние, всё станет прежним, как будто человека и не было на свете... но я дам ему шанс... я слишком устал от принятия решений... надоело...
Попробовать закончить дело миром? Хорошая идея. К тому же не только звонкие монеты могут стать платой.
— Почтенный хозяин, денежные средства, которыми я располагаю, слишком...
— Скудны? — опередил меня собеседник, но даже не дождался утвердительного кивка с моей стороны, торопливо продолжая: — Об этом я и хотел поговорить. Вернее, предложить вам небольшую сделку.
Вот это поворот на всём скаку! Так недолго и из седла вылететь.
— В чём она состоит?
Мужчина посмотрел на меня искоса, словно прикидывая, достоин ли я доверия, и, видимо, результат оказался удовлетворительным, потому что беседа продолжилась:
— Я беру за постой большую плату. Больше, чем во всех прочих гостевых домах города. Но если вы пообещаете молчать о моей уступке, скину с суммы половину.
— Но...
— Две трети.
Похоже даже не на предложение, а на отчаянную просьбу остаться в стенах этого дома.
— Зачем вам это нужно? Не могу поверить, чтобы торговец, продающий ночлег, действовал себе в убыток.
— Не бойтесь, свою выгоду я не упущу.
Понимаю: подробного описания причин, вынуждающих отказываться от большей доли выручки, я из этих уст не услышу. Да и не нужно. Разве меня волнуют чужие беды? Правда, ради соблюдения правил торговли всё же следует уточнить:
— А если я не соглашусь и уйду?
— Не стану вас удерживать. Всего лишь возьму полную плату за ночь.
Слово «полную» прозвучало чуточку угрожающе. Или мне только показалось?
Помню, старик Мерави, который, конечно, ещё не был стариком во времена нашего знакомства, но мне казался таким же древним, как песок пустыни, предупреждал: никогда не вступай в сделку, если предложение следует только с одной стороны, тем более когда эта сторона не твоя. Принимая чужие условия целиком и без изменений, ты не заключаешь торговый договор, а попадаешь в кабалу, ведь за любым договором всегда следят, каждый в оба глаза, Карун и Кейран. Именно поэтому в Южном Шеме, где правила Золотой охоты исполняют со всей возможной старательностью, ни одна покупка не может состояться до тех пор, пока продавец и покупатель всласть не поторгуются друг с другом.
Ночь я смогу оплатить, правда, не хотелось бы опустошать кошелёк: кто знает, когда мне могут пригодиться монеты? Зато от одной вещицы избавился бы с удовольствием, почти с наслаждением, поскольку свято верю в народную мудрость, утверждающую, что чем раньше убрать ненавистный предмет из поля зрения, тем быстрее память о нём выветрится из сердца.
— Хорошая сделка. И хотя на неё у меня не хватит денег, не беда. Я тоже некогда приобрёл дурную привычку торговаться и... У меня есть что вам предложить.
Кладу на хозяйский стол рядом с книгой записи постояльцев яркий свёрток.
— Что это такое?
— Накидка. Такие носят на юге. В наших краях южный шёлк редок, и ваша жена или дочь, думаю, будут рады обзавестись обновкой, которая по карману не всякому удачливому купцу.
— Предлагаете купить?
...Купить... продать... это целая память... это всего лишь память... пусть убирается на все четыре стороны, а если не захочет уйти по-хорошему, выгнать её взашей... купить... продать... но тогда останутся монеты, запятнанные новыми воспоминаниями... нет, никакой продажи...
— Взять вместо платы за ночлег. Вернее, за две ночи и три дня, потому что, как только паром вернётся, я уйду.
«И всё-таки с головой у тебя не очень хорошо... — с нажимом повторила свои опасения Мантия. — За этот отрез шёлка ты мог бы купить весь дом целиком».
Сейчас я меньше всего думаю о деньгах, драгоценная. Мне нужно...
«Самоутвердиться, вот что тебе нужно! Думаешь, избавишься от куска ткани — и сразу забудешь все обиды на Саэнну и её обитателей?»
Ты, как всегда, попала в самый центр мишени! И не просто думаю. Убеждён.
Мантия предпочла промолчать, но и в установившейся тишине чувствовалось, насколько моя спутница разочарована.
Хозяин нахмурил русые брови, в которых уже предательски проступала седина, и качнул головой:
— Не смогу купить ваш шёлк. У меня не хватит денег.
— Почему купить? Вы не поняли, почтенный. Обменять. Вы даёте мне крышу над головой, я даю вам накидку. Ну, может быть, ещё попрошу немного еды.
Он растерянно расширил глаза, чтобы тут же подозрительно их сузить:
— Вас кто-то подослал? Чтобы разнюхать, как у меня идут дела?
Эх, ну почему люди вечно любое доброе деяние поначалу принимают за нечто ужасное и смертоносное? Сам не желает признаваться, из-за чего навязывает незнакомцу сомнительную сделку, а когда я высказал в точности такое же по своей сути предложение, заподозрил неладное и вспылил. Впрочем, обстоятельнейший рассказ о происхождении шёлковой вещицы и моего к ней отношения не потушил бы огонь настороженности, скорее наоборот.
...Подослал... о, как ты ошибаешься... я не служу никому, я свободен, я наконец-то могу поступать, как мне угодно... я могу размазать по полу тебя и твои обвинения...
Хочешь искренности? Пожалуйста.
— Если бы мне надо было что-то разнюхать, я бы ушёл, не дожидаясь утра, потому что хватит и пары часов, чтобы понять: дела ваши не слишком хороши.
Мужчина сжал кулаки, наивно полагая, что длинные рукава рубашки помешают мне заметить ощетинившиеся костяшками кисти натруженных рук.
Мало? Могу добавить.
— В вашем доме нет ни прислуги, ни постояльцев. По меньшей мере половина, а то и все комнаты давно не топлены и не сушены, остов дома того и гляди начнёт гнить изнутри. Я ещё чего-то не заметил? Может быть. Но и увиденного достаточно. Вы разоряетесь или уже разорены. Угадал?
Он бессильно опустился на стул.
— А ведь вчера, пуская вас, я подумал, и на мгновение эта мысль принесла мне покой... Я подумал, что вы пришли по наши души и всё наконец-то закончится.
— Души?
Из тени дверного проёма, ведущего в кухню, выступила невысокая фигурка. Девушка? Скорее девочка. Настороженный взгляд, закушенная губа, тонкие пальчики, вцепившиеся в складки юбки.
— Дочь, — ответил хозяин на не высказанный мной вопрос.
— Значит, вы приняли меня за...
— Убийцу. И поверьте, вчера вечером я впервые закрывал глаза с надеждой.
Потому что не ждал утреннего пробуждения. Что ж, и такое бывает. Но какие обстоятельства могли настолько одурманить разумного с виду человека, чтобы во мне он увидел наёмного убийцу? Я почти оскорблён.
— Не хотелось бы расспрашивать, и всё же...
Однако разговор пришлось прервать: чья-то ладонь, и, судя по жалобному всхлипу петель, намного сильнее моей, распахнула входную дверь.
Они вошли молча, но вовсе не тихо. Глухой шелест кольчужных колец, прячущихся под форменными кафтанами, стук стальных набоек на каблуках, прерывисто-взволнованное дыхание одного человека и намечающаяся одышка второго, пропитанная приторным запахом чего-то горьковато-гнилостного.
Совсем молодой парень, если свет свечей меня не обманывает, и мужчина постарше, переваливший в жизненном плавании за сорок лет. Бляхи, на цепочках свисающие с правого плеча каждого, жаль, не разобрать, о чём повествует чеканка. Нарочно выставленные напоказ короткие мечи в новеньких ножнах — оружие, нежно любимое обитателями узких улочек и тёмных тупиков. Если сложить впечатления вместе, получается единственно возможный ответ. Служители закона и порядка? Наверняка. Представители противной стороны предпочитают скрывать признаки своей профессии.
— Доброго дня, капитан! — Хозяин гостевого дома поспешил привстать из-за стола, приветствуя нежданных посетителей. — Желаете получить комнату?
— Комнаты будет мало, ты же знаешь, — одним дыханием произнёс старший из вошедших с улицы мужчин, а затем продолжил громче, но с тем же недобрым холодком в голосе: — Как поживаешь, Тарквен? Всё процветаешь?
— Да вот как раз принимаю постояльца.
Хозяин вновь сел на лавку и слегка подрагивающими руками пододвинул книгу записей к себе поближе, одновременно накрывая ею шёлковый свёрток.
— И где же тебе удалось его отыскать?
Капитан подвигал челюстями, словно что-то пережёвывая, и гнилостный запах стал заметно сильнее. Интересно, что за мерзость он жуёт?
— Мой дом открыт для любого.
— А этот любой знает, сколько ты берёшь за постой?
Стражник шагнул вперёд, резко повернулся в мою сторону, чуть наклонился вперёд, посмотрел на меня снизу вверх и повторил, обращаясь невесть к кому:
— Знает?
Похоже, меня угораздило попасть в переплёт там, где трудно было усмотреть подвох. Противостояние властей и торгового люда — вещь старая, как само время, и нет никакого смысла оказываться между двух огней, но...
...ты думаешь, что меч на поясе равен по своей силе скипетру в руке властителей?.. думаешь, что вправе вмешиваться в дела других?.. я не принадлежу ни к твоим подчинённым, ни к чьим-либо ещё, у меня нет хозяина, и ты им тоже не сможешь стать, сколько бы ни пытался... ты слишком ничтожен и не заслуживаешь даже отпора... ты всего лишь разряженная ярмарочная кукла в шутливом представлении, над которой все смеются... и я посмеюсь...
Я свободен от обязательств и могу поступать так, как мне вздумается. Например, немного пошалить, улыбаясь:
— Мы сошлись в цене.
Капитан, не предполагавший получения ответа, на целый вдох замер, внимательно изучая моё лицо мутно поблёскивающим взглядом, потом выпрямился и повернулся ко мне спиной, бормоча:
— Так-так... Постоялец, стало быть? Пусть будет постоялец. Только лучше, Тарквен... Лучше бы его не было. Для тебя так было бы лучше.
— О чём вы говорите? — Хозяин гостевого дома приложил немало усилий, чтобы его голос прозвучал спокойно.
— О чём может говорить стража между собой и с горожанами? Всё о том же, всё о том же... О законах и тех, кто преступает законы.
Капитан прошёлся по приёмном залу, грузно опустился на лавку и махнул рукой своему молодому спутнику. Тот кашлянул, прочищая горло, и спросил, старательно выдерживая торжественную паузу чуть ли не после каждого слова:
— Дуве Тарквен, прошедшей ночью вы выходили из дома?
Хозяин гостевого дома ответил с запинкой, наверное, предчувствуя в скором будущем нечто неприятное:
— Один раз. Все знают, что, когда приходит туман с Гнилого озера, лучше не гулять по ночам. Я лишь обошёл двор и принёс вязанку дров.
— Сколько времени вы были вне дома?
— Четверть часа, больше не понадобилось.
Капитан, до этого момента встречавший ответы седобрового Тарквена беззвучными смешками, хмыкнул, поднимаясь на ноги:
— Это верно, больше и не было нужно. Для умелых рук и пары минут хватит. Эх, будь на то моя воля, сидеть бы тебе уже в подвале, ждать приговора...
— Да что такое случилось?!
Человека, стоящего на краю пропасти отчаяния, очень легко заставить сорваться, но чтобы хватило всего нескольких неясных намёков... Или стражник — мастер своего дела, или события, которые происходят в моём присутствии, имеют слишком длинную предысторию, чтобы я мог правильно понимать происходящее.
— Ночью убили человека. Одного из них, тех самых. Ты ведь не любишь скотогонов, а, Тарри? Перерезали горло, да не остановились. Его ещё и оскопили. А ведь все знают, за что мужчин так наказывают... Ты ведь знаешь? Знаешь, Тарри?
Хозяин гостевого дома побледнел так сильно, что тёплый жёлтый свет свечи не смог справиться с мёртвенной белизной, растёкшейся по лицу от морщинки к морщинке.
— Я... Я никого не убивал.
— Может, и нет, а может, и да. Всё в руках божьих, Тарри. — Капитан встал, поправил перевязь и скучно зевнул: — Собирайся.
— Но...
— Дуве Тарквен, вы сейчас пойдёте с нами! — дрожащим от волнения голосом объявил молодой стражник.
Хм. Мне всё равно, что натворил или мог натворить этот человек. Мне всё равно, грешник он или праведник. Но фрэлл подери... Если его арестуют, я останусь без крыши на ближайшие дни!
— И часто в Элл-Тэйне люди умирают таким странным образом?
Капитан даже не повернул головы в мою сторону, но соблаговолил огрызнуться:
— Часто или редко, не проезжим об этом спрашивать.
— Я ведь тоже провёл ночь в этом доме, почтенный. И тоже мог выйти на улицу, к примеру, чтобы зарезать и оскопить пару-тройку ночных гуляк.
Стражник шумно вздохнул и процедил, правда, без видимой угрозы, а скорее бесстрастно предупреждая:
— Благодари богов, что я терпеливый человек. Но ещё больше возблагодари их за то, что я человек справедливый. Вас можно было бы забрать обоих, одного объявив нанимателем, а второго убийцей. Вот только все знают: дуве Тарквену нечем заплатить наёмнику, так что... Сиди тихо, парень, авось и останешься при своём.
Нет, так не пойдёт. Пока самые дикие предположения пребывают в мысленной форме, они почти безвредны, но как только прозвучат, беды не оберёшься. Капитан взял-таки меня на заметку? Отлично. Просто превосходно. Осталась сущая малость: закрепить достигнутый успех. Имеется ли у меня всё необходимое для этого? А как же! Но стоит ли сразу открывать главные козыри, даже если они сулят лёгкую и сокрушительную победу?
...У меня есть сила... много силы... оружие, не знающее поражений... так чего же я боюсь?.. тот, кто познал истинную свободу, должен забыть о страхе... какое мне дело до всех этих людишек?.. ложь или правда, нет никакой разницы, чем осчастливить существ, всю свою жизнь проводящих в ожидании смерти...
Или я убираюсь отсюда восвояси, следующую ночь проводя далеко за границами городка, или действую в меру своих возможностей и в полном соответствии с обстоятельствами. Многое ли я могу? Например, вот это:
— Но ведь у вас нет ни свидетелей, ни доказательств, верно? Давайте кинем монету. Выпадет орёл — я засвидетельствую вину хозяина и облегчу вам жизнь. Выпадет решка — вы не станете его забирать, пока не докажете вину сами.
Конечно, он не смог отказаться от столь выгодной сделки. А кто смог бы? И Кейран подмигнул мне из сумрака за капитанской спиной.
Я достал из кошелька единственную серебряную монету, которой располагал, взвесил «орла» на правой ладони, покатал в пальцах. Сейчас ты взлетишь, птичка, ненадолго и невысоко, но для четырёх человек, затаивших дыхание в этой комнате, твой полёт будет значить не меньше, чем восход солнца, потому что ты возвестишь будущее, благостное или мертворождённое. Что же касается меня...
Подкидываю кругляшок к потолку, дожидаюсь возвращения и, когда серебряный блик проносится мимо моего лица, хлопком складываю ладони вместе, ловя беспёрую птаху, но укладывая монету не на тыльную сторону кисти, как это обычно делают все любители кидать жребий.
— Ну как, желаете взглянуть?
Капитан подался вперёд, впиваясь взглядом в мои руки.
Всё готово, драгоценная?
«Твой серебряный зверёк как будто дремлет... Нет, всё же отозвался! Теперь готово».
Отвожу правую ладонь в сторону, заодно убирая из поля видимости и «орла», но это уже не имеет никакого значения, потому что из ложбинки левой на стражников насмешливо смотрит знак Мастера.
Монета катится по столу, но не сама собой, а под чутким присмотром моих пальцев. Туда. Сюда. Туда. Сюда.
За каким фрэллом мне понадобилось ввязываться в чужую беду? Не понимаю. Собственно, не прошло и нескольких вдохов с того мгновения, как причудливый серебряный узор растворился в ладони, а я уже пожалел о содеянном, очень сильно пожалел. Но отступать было и поздно, и глупо, тем более что во всех без исключения направленных на меня взглядах явственно читался невинный вопрос: «И что Мастер собирается делать дальше?» Разумеется, вести себя, как полагается облечённому властью, иного выхода нет.
«Твоё поведение следует считать неосторожным или намеренным?» — поинтересовалась Мантия.
Я и сам не знаю. Но пользоваться Знаком не собирался. Изначально не собирался.
«Изменил намерение по ходу развития событий?»
Получается, да.
«А разве что-то происходило?»
Понимаю неподдельное удивление Мантии, ведь ничего не было: ни вспышки света, ни дуновения ветерка, ни движения тел. Что же заставило меня передумать? Что заставило отказаться от обращения к Пустоте?
Стойте-ка.
Я в самом деле хотел воспользоваться её разрушительной силой. Я думал об этом, склонялся к такому решению, почти принял его, и только в последний момент мои мысли поменяли направление. Устрашившись возможных последствий? Наверное. Но всё произошло слишком быстро, почти без осознания, лишь моя плоть еле ощутимо, зато от пяток до макушки вздрогнула, вспомнив последнее свидание с Пустотой.
Разум начал действовать вразрез с материей, составляющей тело? Ерунда. Бред. Наваждение какое-то. А чтобы стряхнуть с сознания липкие объятия опасных призраков, лучше всего заняться чем-нибудь привычным. Хотя бы попробовать послушать голос, хриплый, печальный, отчаявшийся, зато тёплый и живой.
Мне совсем ничего не хочется знать, полученное знание обязательно потребует того или иного применения, вмешательства в существующую реальность, траты сил, напряжения мыслей, всё это некстати, когда требуется покой, а не действие, но... Если уж назвался грибом, будь любезен занять предписанное место в корзинке.
— Расскажите мне свою историю.
Хозяин гостевого дома хмуро спросил:
— Зачем?
— Затем, что убийца должен быть найден.
— А если я и есть убийца? Неужели трудно в это поверить? Вон стража верит с радостью.
Мы все с радостью верим в то, во что нам приятно верить. А уж если одновременно с верой наши носы уловят пьянящий аромат выгоды, разубедить нас становится попросту невозможно.
— А я не верю. Нет у меня в подобных делах столь богатого опыта, как у городской стражи.
— И Мастером вас назначили в подарок к празднику?
Шутит, хоть и горько? Замечательно. Значит, разговор налаживается.
— Скорее, в наказание. И не к празднику, а в самый обычный день, но речь не обо мне. Расскажите всё, что... Что захотите.
Его глаза напряжённо застыли.
— А если я умолчу о самом важном?
— Это ваше право.
— Тогда меня осудят за убийство?
— Осудят того, кто убил, а вы... — Я крутанул монету, подождал, пока она замедлит вращение и уляжется на стол, «орлом» кверху. — Знаете, вряд ли человек, который перед отходом ко сну думал о собственной смерти как об избавлении от страданий, спустя несколько часов отправится лишать жизни другого человека. Или то, или другое, но не всё сразу.
Тарквен растерянно кивнул:
— Ах да, вы же слышали... Я же сам вам сказал...
— Считаете, малый повод для оправдания?
— А вы не сомневаетесь, что стража примет эти слова в качестве доказательства?
Честно говоря, меньше всего я думаю о мнении на сей счёт кого бы то ни было. Если вспомнить полученный ранее опыт, появляется твёрдая уверенность во влиятельности и весомости любого слова из уст Мастера. Я мог бы попросту приказать страже отпустить подозреваемого на все четыре стороны, и моё требование было бы исполнено. Со всеми вытекающими последствиями ответственности, разумеется. Но одно дело — отвечать за злодеяния отпущенного на свободу преступника, и совсем другое — испытывать угрызения совести оттого, что не нашёл настоящего виновника смертей. Мастерство обязывает, как говорится.
— Боги с ней, со стражей. Я признаю вас невиновным, и мне этого достаточно. Но убийца должен быть найден, а потому... Жду ваш рассказ.
Хозяин гостевого дома опустил голову, по всей видимости, собирая разрозненные воспоминания в горсть, и негромко заговорил:
— У меня была жена. Наверное, и сейчас есть, только не знаю, где она и что с ней. Была... Мы содержим гостевой дом уже десять лет, здесь проходное место, постояльцев всегда много, и можно если не разбогатеть, то уж не бедствовать. Но год назад моя Мелла... Ушла от меня.
— К другому мужчине?
— Да. — Он сглотнул горечь, накопившуюся в сердце и ненароком выплеснувшуюся на язык. — Я знаю, что не красавец и не богач, но мы любили друг друга, с самой юности любили, я не смотрел на других женщин, она не смотрела на других мужчин, пока... Да, это произошло почти год назад, перед таким же туманным трёхдневьем. Тот парень поселился в нашем доме, но не ухлёстывал за моей женой, даже не говорил слов... ну, вы знаете, тех слов, что мужчины всегда говорят красивым женщинам. А может, и я, слепец, ничего не замечал... Потом он ушёл, и вместе с ним исчезла моя жена. Паромщик после рассказал мне, что они вместе переправлялись за реку и Мелла смотрела на того парня, не отрывая глаз.
Грустная история, спорить не стану, правда, ничего необычного в ней нет и быть не может. Думаю, любая деревенька, не говоря уже о большом городе, может похвастать подобными трагедиями в огромном количестве. Но это ведь только начало?
— Вы пробовали искать?
— Я слишком поздно узнал, перед самым туманом. А через три дня их следы уже остыли, и ни одна «ищейка» не взялась бы за работу, сколько бы денег я ни предложил. Да и денег-то было... А скоро стало ещё меньше.
— Почему?
Он посмотрел в сторону, за круг, очерченный светом свечи, туда, где тени тревожно сплетались одна с другой.
— Я перестал пускать в свой дом скотогонов. Я просто не мог их видеть, боялся, что не сдержусь и начну вымещать злость на безвинных людях.
— У вас такой крутой нрав?
— Я готов был убивать. — Тарквен впервые за время разговора показал мне свои глаза, опустошённые, но далеко не пустые. — Если бы я нашёл тогда того парня, убил бы. Не верите?
— Верю. А сейчас?
— Что сейчас?
— Убили бы?
Он предпринял попытку улыбнуться:
— Я устал злиться.
Тоже верно. Мне, к примеру, не удаётся по-настоящему злиться на кого-то или на что-то дольше, чем пару дней, правда, по совсем иной причине. Лениво.
— Итак, вы перестали давать приют скотогонам. И?
— И начал разоряться.
— Почему?
— Видно, вы не знаете, что за город Элл-Тэйн... — Тарквен вздохнул свободнее, избавившись от груза тяжёлых воспоминаний, и сменил тон с горестного на приятельский. — Здесь каждые три месяца собираются сотни молодых парней, ищущих заработка, и вербовщики с северных земель. Да, с тех самых, где пасутся стада пуховых коз. У тамошних землевладельцев своих работников немного, вот они и нанимают людей со всего Шема, кто только пожелает, а больше трёх месяцев на севере никто и не держится, говорят, слишком суровая жизнь. Зато возвращаются с деньгами, потому что платят за коз щедро. Возвращаются, по пути опять навещая Элл-Тэйн, заодно и новичкам рассказывают, что их ожидает впереди.
— Значит, город почти никогда не пустует?
— Случаются спокойные недели, но не так уж часто.
Если всё рассказанное правдиво, гостевой дом в этом городке — завидное хозяйство, на которое может найтись множество желающих.
— А когда ваша злость улеглась, почему вы снова не начали...
— Обо мне уже пошла дурная слава, — усмехнулся Тарквен. — Стали поговаривать, что я ненавижу всех скотогонов, рассказывали о моей беде, отговаривали людей приходить ко мне, наверное, даже пугали, говоря, будто я способен на душегубство. Точно не знаю, но мой дом все обходят стороной. Я потому и удивился, когда увидел вас на пороге.
— И подумали, что ни один человек, кроме наёмного убийцы, не мог к вам прийти. А почему, собственно? Кто-то желает вам смерти?
Он задумался, потирая щёку:
— Может, и желают. Меня уже многие просили продать дом, только я не согласился.
— Почему же? Это избавило бы вас от трудностей.
— Я не могу. — Хозяин гостевого дома твёрдо выставил вперёд подбородок. — Мелла... Вдруг она захочет вернуться? Я жду её.
Вот и не знаешь, восхититься преданностью обманутогo и покинутого мужа или посмеяться над его глупостью. Вернётся? А с чего бы ей это делать? Если она счастлива с новым избранником, то её имя можно навсегда вычеркнуть из памяти. Если несчастна... Тогда её будет вечно мучить мысль о совершённой ошибке, и дни прежнего счастья тоже не наступят. А уж если она польстилась на деньги...
— Тот парень, с которым ушла ваша жена, он тоже хвалился заработанными монетами?
Тарквен растерянно качнул головой:
— Нет, у него при себе ничего не было.
— Значит, только собирался на заработки? Но зачем тогда ехать вместе с женщиной, если жизнь на севере сурова, и тем более, если скотогонов вербуют всего на три месяца? Раз уж женщина влюбилась, она вполне могла бы подождать, пока возлюбленный вернётся, да ещё и с деньгами.
— А ведь вы правы... — Хозяин гостевого дома наморщил лоб. — Это было бы и разумнее, и выгоднее, ведь Мелла тоже ничего с собой не взяла, ни единой монетки.
Итак, деньги тут ни при чём. Хотя, если попробовать рассудить здраво, могла ли жена хозяина гостевого дома польстится на посулы прохожего незнакомца, пусть и с набитым кошелём? Монеты как люди — приходят, а потом уходят, и если не пускать их в дело, можно каждый год пастушонком гонять на севере коз. Женщине же нужно что-то основательное, внушающее уверенность. Нужен дом. А хозяйка дома всё равно что комендант крепости: держит оборону до последнего, это я слишком хорошо изучил ещё на примере моей драгоценной сестры.
Что-то я ещё упускаю, что-то очень важное. Они переправились через реку перед самым туманом. Им повезло больше, чем мне, но если бы они вчера, к примеру, попробовали сбежать, то... Должны были оказаться на восточном берегу. Вот только оттуда дорога идёт на юг, а не на север.
— Скажите, паром здесь ходит всегда одинаково?
— Как вас понять?
— Уходит в одно и то же время к одному и тому же берегу?
— Да, пожалуй. Перед туманом он всегда встаёт с той стороны реки, потому что там русло помельче.
Любопытная картинка, не правда ли? Приходит незнакомец, несколько дней живёт в гостевом доме, очаровывает жену хозяина, уводит с собой, но неизвестно куда, потому что он и не собирался на северные пастбища, и не возвращался с них. Так был ли он вообще скотогоном? Конечно, мой вывод уже ничем не сможет помочь дуве Тарквену, слишком уж я запоздал, но огласить его всё же нужно:
— И с чего вы ополчились на скотогонов? Тот человек был кем-то другим. При нём не было денег, и он отправился на юг, а не на север.
Хозяин гостевого дома опешил, вслушавшись в мои слова, и мне даже стало немного стыдно собственной дурной привычки сообщать людям неприятные известия.
— И как я не подумал... Столько времени сам себя разорял, а выходит, даже злился не на того, на кого был должен. Но тогда... — В глазах Тарквена задрожали слёзы. — Тогда... Я больше никогда её не увижу? Ведь это мог быть один из «ловчих»...
Что же я наделал! Вместо того чтобы успокоить человека, может быть, даже внушить крохотную надежду на лучшее, разбил всё на мельчайшие осколки. Попытаться склеить хоть одну горсточку?
— Почему вы заговорили о «ловчих»? Ваша жена была поразительной красавицей? Чаще всего крадут красивых и юных женщин. Неужели...
— Она очень хороша. Если бы её видели! — горячо возразил мне хозяин. — И выглядела очень молодо, её всегда принимали за старшую сестру собственной дочери!
Безнадёжно. Он был готов умереть в разорённом доме, но до последнего мгновения ждать возвращения жены, а теперь, уверовав в самый худший исход событий, сгинул в океане горя, потому что последний швартов, удерживавший судно надежды у пристани, лопнул.
— Но всё и к лучшему. — Тарквен встал, слегка пошатываясь, зато взгляд мужчины наполнялся уверенностью с каждым вдохом. — Я пойду и признаю, что убил того человека.
— Зачем?
— Чтобы меня помнили, как мужчину, отомстившего за свой позор, а не как жалкого труса, сидевшего на одном месте и ждавшего чуда.
Ой-ой-ой. Он что, с ума сошёл? Ну зачем же так быстро и в моём присутствии?! Я ведь хотел ему помочь.
«Может быть, такая смерть и станет для него единственно необходимой помощью?» — насмешливо предположила Мантия.
Может быть. Но не от моей руки и не с моего попустительства.
Хозяина гостевого дома я догнал уже у самой двери. Ни времени, ни желания продолжать уговоры больше не было, поэтому кончики моих пальцев, коснувшиеся висков мужчины, лизнули Кружево его разума язычками Пустоты, осталось только подхватить оседающее на пол тело и сказать девочке, испуганно наблюдающей за всем происходящим:
— Милая, твой батюшка очень устал. Ему нужно полежать в своей комнате и поспать, крепко-крепко. А ты постереги его сон, хорошо?
Первый же вдох за порогом гостевого дома заполнил моё горло вязким молоком тумана. Прохлада, ощутимо сладковатая и слегка пощипывающая язык. Её не хочется выплюнуть, но и проглотить невозможно, наоборот, возникает необъяснимое желание остановить время и задержать дыхание, чтобы странная пьянящая радость оставалась с тобой как можно дольше, потому что одурманенному сознанию легко принять любой вынесенный судьбой приговор...
— Вы сделали всё, что хотели? — спросил капитан, с которым я чуть не столкнулся на третьем шаге.
— Пожалуй.
От Тарквена мне требовался всего лишь рассказ, а вот что нужно от меня стражнику?
— Вы ждали меня здесь? Зачем?
— Чтобы вы не заблудились. Или скажете, сами нашли бы дорогу в караулку?
...Нашёл бы... не нашёл бы... какая, в сущности, разница?.. лучше вечно оставаться в этой непроглядной пелене, ведь здесь даже не придётся надевать маску, потому что лица и деяния надёжно скрывает под собой вуаль тумана...
Что за мысли лезут мне в голову? Они принадлежат мне, вне всякого сомнения, но какая-то непонятная и притом крайне могущественная сила искажает плоды труда моего сознания сильнее, чем кривое зеркало. Откуда взялось это наваждение? В нём нет магических следов, иначе я попросту ничего не заметил бы. Но если мне становится жутковато и неуютно, что же должны чувствовать люди вокруг меня?
С вновь образовавшейся развилки есть два пути: оставить свои страхи и размышления при себе или сделать их достоянием окружающих. Что выбрать, героическое молчание или трусливые, зато полезные расспросы? Думаю, решение очевидно.
— Капитан, я хочу задать вам один вопрос. Может быть, он покажется вам нелепым, но всё же... Вы сейчас не ощущаете ничего необычного?
Стражник хохотнул, тем самым косвенно подтвердив справедливость моих опасений, но на всякий случай следовало уточнить:
— В происходящем есть что-то смешное?
— Браво! — Он сделал несколько тихих хлопков ладонями. — Я слышал много россказней о Мастерах, но, признаться, не особо всему верил. А теперь вижу, что толика правды в тех чудесных историях имеется.
— Чем вам не угодили Мастера?
— Тем же, чем и всему прочему люду. Тем, что стоят в стороне от многих. — В голосе капитана не слышалось враждебности или зависти, лишь скука. — Но одно дело, видеть чужие восторги, и совсем другое — самому измерить глубину ущелья между нами.
Не понимаю. Я не сказал и не сделал ничего замечательного, по крайней мере так мне думается, что же имеет в виду мой собеседник?
— Вы ответите на вопрос?
— Как пожелаете, — Стражник отвесил поклон, в котором не угадывалось и тени шутливости. — Сейчас со всеми, кто находится в границах Элл-Тэйна, происходят всякие странности. И виной всему то, что вы видите перед собой.
Он провёл рукой по белой пелене.
— Туман?
— Каждый раз, когда он накрывает город, люди начинают думать о том, что раньше не приходило им в голову.
Или приходило, но не подавало громкого голоса, а лишь невнятно шептало в уголках сознания.
— Например, об убийстве?
Капитан кивнул:
— И об убийстве. Старожилы стараются вообще не выходить на улицу, пока не истечёт трёхдневье тумана с Гнилого озера. Если сидеть по домам, не высовывая носа даже в окна, можно уберечься от беды.
И надеяться, что холодное дыхание тумана не доберётся до тебя сквозь многочисленные щели... Возможно, это помогает. Но вряд ли все горожане могут позволить себе спрятаться за закрытыми дверьми.
— А вы? Вы же не сидите взаперти, как я погляжу?
— За порядком всегда кто-то должен следить. Да и смолка помогает.
Стражник вынул из кисета, висящего на поясе, тёмно-жёлтый полупрозрачный комочек и протянул мне.
— Желаете попробовать?
Если это поможет избавить голову от хаоса мыслей, не подчиняющихся ни приказам, ни уговорам? Непременно!
На вкус предложенное целебное средство оказалось гораздо приятнее, чем на запах: почти пресное, с лёгким оттенком травяной горечи. После первых же движений челюстями показалось, что слюна стала слишком вязкой и густой, почти не поддающейся сглатыванию, но своё дело смолка сделала. Голова прояснилась настолько, что захотелось бежать из сумасшедшего городка куда подальше и не медля ни минуты.
— А другие горожане знают, как спасаться от дурных мыслей?
— Многие знают, — подтвердил капитан. — Только не жуют эту пакость.
— Почему?
— Потому что после неё долго мучишься жаждой.
Значит, смолка отбирает у тела влагу, в том числе и ту, что поступает вместе с дыханием? Интересное свойство. Ты слышала о таком, драгоценная?
«Когда-то давно, а может, совсем недавно... Есть много способов избавляться от избытков влаги в теле, любой мало-мальски хороший лекарь приготовит тебе отвар нужного свойства, но, конечно, какие-то средства будут сильнее, какие-то слабее. То, чем угостили тебя, явно было выпарено из уваренной смеси древесных и травяных соков, причём не слишком очищенных, но похоже, действует как нужно».
Да, я доволен. По крайней мере в голове больше нет никакого дурацкого беспорядка, и надоедливый хор умолк.
«Хор?»
Ну да. Со вчерашнего вечера у меня постоянно возникало ощущение, что в сознании звучит несколько десятков голосов, каждый из которых говорит о чём-то своём, но самое мерзкое начиналось, когда они в какой-то момент вдруг находили общую тему. Можно было оглохнуть. Зато теперь думать стало намного легче.
— Благодарю за помощь.
— Какая уж помощь! — усмехнулся капитан. — Через пару дней не только «спасибо» не скажете, а проклянёте до седьмого колена!
Пугающая перспектива, но раз уж штаны всё равно закатаны и первый шаг в воду сделан, остаётся пройти брод до конца.
— Хорошо, подожду с благодарностями, а пока вернёмся к делам. Почему вы объявили убийцей хозяина гостевого дома?
— Он подходит на эту роль не хуже прочих.
— То есть у вас нет уверенности в его вине?
Капитан жестом предложил мне следовать за ним и когда мы, видимо, удалились достаточно от ближайшей стены, ответил:
— Мне всё равно, кто на самом деле убил скотогона.
Вот так-так! Хочется скривиться и сплюнуть, как будто куснул незрелое яблоко.
— Не красящие вас речи.
— Я служу в городской страже уже девятнадцать лет, через год меня отправят в отставку, и нужно будет искать средства для пропитания, а Тарри делает всё для того, чтобы сгноить своё хозяйство. Даже о дочери не думает. А если его повесят за убийство, дом пойдёт на продажу и... Скрывать не стану: собираюсь прикупить и обосноваться в нём после отставки. Через этот город всегда проезжает много людей, и уж на мой век постояльцев хватит.
Честное... нет, не признание. Он же не оправдывается и не бахвалится, а просто говорит, что думает. Принять сторону стражника трудно, но и осудить не получается. Гостевой дом и правда еле-еле дышит, может быть, доживает последние месяцы, а хозяин из одного только упрямства остаётся в городке, всё глубже и глубже увязая в трясине безысходности. Он ведь уже не думает об отъезде, потому что за ветшающее хозяйство никто не даст хорошую цену. Он сидит в пустом сыром доме и ждёт исполнения несбыточного желания. Вернее, ждал до сегодняшнего дня.
Обрадовать стражника новостью, что дуве Тарквен хочет признать свою вину? Нет, пожалуй, не буду торопить события, они сами знают, когда им происходить.
— Почему вы всё это мне рассказали?
— Умные люди говорят, что с Мастером не нужно лукавить. Если вы почуяли неладное в воздухе всего лишь после нескольких часов знакомства с туманом, то угадать мои корыстные намерения вам и вовсе не составило бы труда.
Эх, капитан... Ты хоть и утверждаешь, что никогда не верил чужим рассказам о Мастерах, но в глубине души так и остался ребёнком, готовым раскрыться навстречу чудесам мира. Вряд ли твоё желание обзавестись доходом на старости лет было для кого-то секретом, ты выбрал жертву и терпеливо выжидал удобный случай захлопнуть капкан. Ты не стыдишься своих деяний, это верно. Но всё же торопишься о них рассказать, и кому? Человеку, который через несколько дней уберётся восвояси. Человеку, который, по твоему разумению, может очень многое, но не станет ничего делать, если только... Если его нарочно не попросят о помощи.
— Вы честный человек.
— А зачем обманывать? Тарри ведь наверняка просил у вас защиты и понарассказал обо мне всякого.
Значит, капитан всё же немного трусил? Хотя можно ли считать трусостью стремление самому признаться в неблагих поступках, не дожидаясь, пока в роли осведомителя выступит людская молва?
— Я не собираюсь его защищать.
Стражник удивлённо замедлил шаг.
— Но... Он же не хочет, чтобы его...
— Повесили? Как раз хочет.
— Хочет?!
Мне думалось, что следующими словами капитана должно стать оскорблённое: «И вы молчали?!» — но мой провожатый смог перебороть прилив смешанных чувств и промолчать.
— Судя по всему, дуве Тарквен устал ждать возвращения супруги и желает поскорее закончить своё существование.
— Вот ведь как бывает... Я и не думал, что мне под конец жизни всё же повезёт.
Конечно. Признание хозяина гостевого дома открывает перед капитаном большое будущее. Но мне такое будущее, пусть и чужое, не нравится. Совсем.
— А вам не кажется, что было бы нечестно казнить невиновного, оставив настоящего убийцу безнаказанным?
Стражник возмущённо фыркнул, но далее последовала не долгая и страстная речь об установлении справедливости и исполнении законов, а нечто совершенно неожиданное:
— Не надо, не стыдите лишний раз. Я всё понял. Вы хотите защитить вовсе не Тарри. Вы хотите защитить меня.
И в мыслях не было! Да и от чего я могу уберечь капитана городской стражи? Разве что от мук совести, которые непременно его настигнут рано или поздно. Но если к тому времени гостевое хозяйство расцветёт пышным цветом, а по двору будут бегать ребятишки, разве не стоит это душевных мучений?
— Капитан...
— А знаете, я ведь едва не сорвался. И смолка не спасла бы. Услышать, что Тарри самолично готов подставить шею в петлю, и не броситься мылить верёвку... Почему я остался здесь с вами, а, Мастер? Почему устоял перед соблазном?
Потому что ты, в сущности, хороший человек, даже если придерживаешься другого о себе мнения. Потому что тебе искренне жаль видеть, как разрушается то, что могло бы приносить доход, причём разрушается не по каким-то серьёзным причинам, а по дурости отчаявшегося влюблённого. Потому что тебе нужна победа, но не такой ценой.
Но Пресветлая Владычица, как же мерзко я себя чувствую!
«Ты чем-то недоволен? Разве всё не идёт замечательно?..»
Идёт. И нам пора идти, пока не продрогли до костей в этой слепой пелене.
— Когда-нибудь вы сами ответите на свой вопрос, капитан.
А сегодня... Может, всё-таки попробуем найти настоящего убийцу?
Мёртвое тело лежало там, где его нашли, окоченевшее и мокрое частично от крови, частично от тумана, при соприкосновении с любой поверхностью рассыпающегося мелкими водяными каплями.
— Что о нём известно?
Капитан пожал плечами:
— Немного. Такой же скотогон, как и все прочие.
— Но вы можете установить, он хотя бы отправлялся на север или возвращался?
— Это имеет значение?
Понимаю, никто и не собирался расследовать совершённое душегубство, если бы не моё нелепое вмешательство. Но раз уж так получилось, надо попробовать сделать всё по правилам.
— Во втором случае его могли бы убить из-за денег.
— Верно. — Стражник перешагнул через мертвеца, чтобы оказаться рядом со мной. — Но у этого денег при себе не было. Гол, как сокол, что называется.
— Только собирался на заработки?
— Да.
Зачем кому-то понадобилось убивать бедняка? Зачем вообще люди убивают друг друга? Затем, что видят в себе подобных препятствие, мешающее получить деньги, власть или любовь, а иногда убивают для того, чтобы потешиться или утешиться. Молодой скотогон украл чью-то возлюбленную, жену или дочь? Узнал что-то тайное, помогающее обрести власть над другими? Помешал кому-то стать обладателем звонких монет?
Вероятен каждый из трёх путей, способных привести к насильственной смерти. И чтобы выяснить, по какому из них шли убийца и убитый, нужно и самим пройтись по тем истоптанным дорогам.
— Он уже успел завербоваться?
— Кажется, да. — Капитан повернулся к своему молодому напарнику. — Приведи того лысого, с которым мы говорили.
Я измерил лежащее тело шагами, наклонился посмотреть на разрез, криво проходящий по горлу.
— Да-да, знаю, что вы скажете! — поморщился стражник. — Убийца был высокого роста. Тарри, если бы попытался проделать то же самое, скосил бы нож совсем в другую сторону.
— Зачем вообще было так резать? Ударил бы в живот, в бок, да куда угодно, благо в тумане можно незаметно подойти с любой стороны.
— Может, боялся запачкаться, потому и зашёл со спины.
Интересная идея. Но обычно боишься испачкать одежду лишь в нескольких случаях. Если она дорога и красива или если она у тебя... единственная. Ведь что может быть проще, чем заняться стиркой, надев другую смену. А наш убийца стирать не хотел. Или не мог, потому что иначе остался бы голым ждать, пока постиранное высохнет.
О боязни крови не стоит даже заикаться: если человек не выносит вида и запаха красного сиропа, вытекающего из ран, он пользуется совсем другими способами лишения жизни.
— У каждого горожанина ведь не одна смена одежды на весь год?
— К чему вы клоните? — заинтересовался капитан, перестав пережёвывать смолку.
— Если убийца боялся запачкаться, значит, у него не было запасной одежды. Иначе он мог выстирать окровавленное тряпьё, закопать или сжечь, то бишь переодеться и спокойно уничтожить следы крови.
— Похоже, что так.
— Думаю, он не здешний, но попытался всё обставить как месть, значит, успел наслушаться рассказов про дуве Тарквена и его сбежавшую жену. Два-три дня хватит, чтобы ознакомиться со всеми городскими сплетнями?
— За глаза и за уши.
— Он, скорее всего, появился в городе недавно. Он небогат, у него нет даже смены одежды. Кто подходит под такое описание?
— Любой из скотогонов, отправляющихся на заработки, — подытожил стражник. — Осталось только понять, зачем ему понадобилось убивать.
Причём убивать такого же бедолагу, как и он сам.
— Разве мы не обо всём уже поговорили, капитан? — спросил вынырнувший из тумана лысоватый мужчина крепких пропорций и брезгливо стряхнул капельки воды, осевшие на меховой оторочке плаща.
— Есть ещё несколько вопросов.
Пришелец посмотрел на меня с некоторым удивлением, перевёл взгляд на стражника, словно спрашивая, а по какому праву некто неизвестный собирается его допрашивать, но, встретив в ответном взгляде суровое приглашение принять правила начавшейся игры, сменил недовольство на подобострастие; всем видом показывая, что готов содействовать.
— Вы один из вербовщиков, не так ли?
— Совершенно верно, дуве. Причём, смею заверить, далеко не один из. Я вербую самых достойных парней, потому что мой хозяин платит дорого, пусть и строго спрашивает за каждую монету.
— Хотите сказать, что берёте не всякого?
— При таком богатстве выбора, как в Элл-Тэйне, я могу себе это позволить, — гордо заявил вербовщик.
— И многих вы уже отобрали?
— По чести сказать, всех, что были нужны. Вот этот... — Лысина качнулась, обозначая кивок в сторону мертвеца. — Он был последним из отобранных, но теперь его место, конечно, освободилось.
— Будете искать нового?
— Зачем? У меня уже есть парень на примете. Вчера я как раз выбирал между ним и тем, кто сейчас лежит здесь.
Интересный факт. Соперничество за право пасти коз? Очень возможно.
— А почему выбрали именно этого?
Вербовщик на минуту задумался.
— Мне показалось, второй слишком горячий какой-то. Уж больно хотел попасть именно ко мне, кажется, сильно расстроился, едва ли не до слёз, когда я ему отказал. Ну да ничего, зато сегодня у парня удачный день!
— Поспешите его обрадовать?
— Почему бы и нет?
Шансом взглянуть на возможного убийцу не стоит пренебрегать.
— Позволите пойти с вами?
Глаза лысоватого подозрительно сощурились, словно он почувствовал какой-то подвох, но отказывать городской страже, особенно когда просят вежливо и невинно, станет только очень отчаянный человек, а вербовщик таковым не являлся.
— Как пожелаете, дуве.
Гостевой дом, в котором происходила вербовка, обнаружился неподалёку, можно сказать, в нескольких шагах от места убийства, и в отличие от хозяйства дуве Тарквена кипел жизнью. По меньшей мере с десяток дюжих парней толкалось у стойки, на которой в высокие кружки разливали эль. В счёт будущего заработка, как объяснил мне капитан. Каждый из скотогонов, отправляющихся на север, если не имеет при себе денег, оставляет долговую расписку с обязательством оплатить все расходы, когда будет возвращаться обратно. И платит непременно, потому что если его имя попадает в список обманщиков, ни один вербовщик уже не наймёт такого парня. То бишь хочешь надуть — надувай, но только один-единственный раз, если тебе больше не нужна хорошая работа.
Не успел лысоватый скинуть потемневший от влага плащ на руки прислуги, расположиться за столом и достать из сумки книгу с записями о нанятых работниках, как к нему подошёл тот самый вчерашний неудачник.
Высокий, на костях мяса не слишком много, но по движениям понятно, что парень жилистый и сноровистый. Одет, похоже, во всё самое лучшее, что у него было, и это ещё один камешек на чашу весов обвинения, потому что грешно было бы пачкать кровью рубаху с такой красивой вышивкой. Лицо незапоминающееся, но не отторгающее взгляд, вот только... Мне кажется или черты это парня неуловимо подрагивают, причём все разом?
— Дуве... — Его голос звучал не слишком твёрдо, зато взгляд почти пылал. — Я слышал, что ночью убили человека.
— Все слышали, — кивнул вербовщик.
— Это ведь был тот, которого вы взяли вперёд меня?
— Да.
— Значит, место освободилось?
— Разумеется, освободилось. К чему мне мертвецы? Они же не могут ходить за скотом.
— Так я могу его занять? Вы ведь говорили, я вам тоже подхожу.
С каждым новым ответом явственно крепла уверенность парня то ли в собственных возможностях, то ли в неколебимости прекрасной и богатой судьбы, соблазнительно улыбающейся из тумана будущего. А может быть, просто из тумана.
— Говорил и от своих слов не отказываюсь.
— Так я... принят?
Интересно, он понимает, что, так сильно напирая сейчас, вызывает лишь подозрение и ничего более? Вот и вербовщик, вместо того чтобы ответить утвердительно, почему-то тянет время. Чувствует неладное? Немигающий взгляд и дрожащие веки... Странное сочетание. Пугающее.
Слишком горячий? Сейчас проверим.
Склоняюсь над столом:
— И много денег можно у вас получить за три месяца?
— По десять «орлов» в месяц, если будешь работать исправно, — охотно подыграл мне лысоватый, получив возможность уйти от разговора с предыдущим собеседником. — Самая высокая цена среди всех.
— А что нужно сделать, чтобы к вам попасть? Рекомендации какие, свидетельства нужны?
— Мне довольно посмотреть на человека, чтобы принять решение, — гордо ответил вербовщик.
— Ух и заманчивая же цена! А если... — Наклоняюсь ещё ниже, но говорю таким громким шёпотом, чтобы меня смогли расслышать все заинтересованные лица: — Если отказаться от пары монет в вашу пользу? Каково будет решение?
— Думаю, ты и сам догадываешься какое.
— Так что, по рукам?
Я протянул ладонь вербовщику. Тот, чуть помедлив, отправил свою руку навстречу моей, но прежде чем наши пальцы смогли встретиться, раздался вопль, в котором слышалась обида маленького ребёнка, смешанная с чем-то нечеловеческим:
— Не-э-эт!
Это кричал тот парень, которому снова не повезло. А вслед за криком пришло время действия, которое, мягко говоря, оказалось удивительным.
Ярость любого из нас может изменить до неузнаваемости, причём как украсить, так и изуродовать, но я впервые видел черты, пытавшиеся отразить все возможные чувства. Губы, веки, глаза, брови, подбородок, скулы — всё заходило ходуном, причём каждая часть в собственном направлении и в особом ритме, словно человек вдруг утратил власть над своим лицом. Зрелище можно было бы назвать всего лишь неприятным, если бы через пару вдохов к лицевой плоти не присоединились все оставшиеся мышцы долговязого тела, и присутствующие в зале люди не застыли на местах от ужаса и отвращения.
Дёрг-дёрг-дёрг. Разные стороны, одинаково сильные рывки. Связки не выдерживают долго и рвутся, за ними следуют прочие волокна плоти, словно стремящиеся обрести свободу, и на рубахе парня расцветают кровавые розы. Упав ещё в самом начале бешеной пляски, он корчится на полу, то ли крича, то ли завывая, но в глухих звуках невозможно разобрать ничего осмысленного, ни одного слова, а я желал бы зажать уши, только бы не слышать то, что колокольным звоном гудит внутри меня.
...почему-за-что-неужели-всё-было-зря-я-сделал-всё-что-мог-и-остался-ни-с-чем-я-хотел-лишь-быть-свободным-и-стал-свободным-но-всё-оказалось-напрасно...
Осколки мыслей, на сей раз не моих, а того человека, что разрывается на части неподалёку от моих ног. Эти мысли отзываются во мне странным гулким эхом, приходят откуда-то изнутри, а не снаружи, как им следовало бы. Они не собираются меня подчинять, они вообще предназначены не для меня, а для кого-то другого, кто по странному стечению обстоятельств занял одно место со мной. Я не понимаю, что происходит, и мне... становится страшно вдвойне, словно я делю с кем-то чувства, свои и его.
Что скажешь, драгоценная?
«Посмотри на его Кружево, но не магическое, а то, что отвечает за разум».
Всполохи белых огней, только не двигающиеся по кругу, как предписано. Такое впечатление, что Кружево разделено на сотни частей, ничем более не связанных друг с другом, и каждый обрывок старается то ли исполнить своё прежнее предназначение самостоятельно, то ли вернуться обратно.
«Вернуться ли?»
Присматриваюсь внимательнее.
Ты права, огоньки разбегаются в стороны. Но как возможно разрушить единое и неделимое Кружево разума?
«Например, поманить свободой каждый из его узелков».
— Удалось оттереть пол?
Знаю, не слишком подходящее приветствие, но желать доброго дня капитану городской стражи, особенно после всего произошедшего, у меня язык не поворачивался.
— Нет. Надо будет снять верхний слой досок, если, конечно, хозяин захочет.
— Может не захотеть?
Капитан с некоторым сожалением вздохнул:
— А зачем? Ему, можно сказать, повезло, есть теперь чем заманивать зевак на кружку эля. Будет показывать въевшуюся в доски кровь и рассказывать, как в его доме умирал покаранный божьим судом убийца.
Ах, вот в чём дело... Стражник по-простецки завидует более удачливому сопернику в войне за кошельки проезжих скотогонов. Смекалисто, ничего не скажешь. Мне бы и в голову не пришло зарабатывать деньги на чужой смерти.
«А ведь это самый простой и самый легкодостижимый заработок», — мечтательно протянула Мантия.
Если убиваешь не сам, тогда конечно.
«Считаешь себя виноватым?»
А кто же тогда виноват, если не я? И дёрнул же меня фрэлл устроить это глупое представление!
«Зато какой успех».
О да. И похлопывания по плечу, и поздравления, и благодарности — всё было в полной мере. Но тот скотогон заслуживал другой смерти. Менее мучительной.
«Ты слишком добр...».
Я слишком ценю своё душевное спокойствие. Или скажешь, смотреть на разрывающееся само собой тело было приятно?
Мантия благоразумно, но ехидно промолчала.
— Именно божьим судом?
— А как же иначе? Ни вы, ни я и пальцем не дотронулись до парня.
— Он не признался в убийстве.
— Разве его признание так уж необходимо? — справедливо заметил капитан. — Сто против одного, именно этот человек совершил убийство, потому что хотел попасть на хорошую работу. А если добавить ко всему ещё и туман... Даже у городского главы не было вопросов. Или вы сомневаетесь?
— Нет.
Как я могу сомневаться, если в отличие от стражника и прочих постояльцев гостевого дома слышал отголоски бури, бушующей в сознании умирающего? Да, он убил. Да, у него была веская причина. Да, сил исполнить задуманное ему придал туман. Но кто бы мне объяснил, откуда взялся этот проклятый озёрный пришелец?!
Капитан посмотрел в окно.
— Скоро совсем разъяснится.
Да, туманное трёхдневье подходит к своему концу. Строго говоря, туман приходит в Элл-Тэйн после полудня первого дня и убирается прочь после полудня третьего, как я успел узнать. Вчера случилось много дурного, слишком много для одного дня. Если и сегодняшнее утро будет омрачено чем-то подобным, я рискую надолго разочароваться в мире и его обитателях.
— Паром скоро прибудет?
— Пара часов. Всего пара часов... — задумчиво повторил стражник.
Пожалуй, понимаю, что его тревожит, я ведь и сам часто царапаю пятки об острое лезвие выбора.
Знаю, о чём вы сейчас думаете, капитан. Ровно сутки назад вы попытались осознать свою сущность, и... у вас это получилось. А минуту спустя приняли то, чем вы являетесь, и продолжать жить прежним порядком кажется вам невыносимым, словно много долгих лет вас заставляли ползать, а теперь вы узнали, что способны ходить. Если бы события, предрешившие нашу встречу, произошли раньше, в пору вашей молодости, вы смогли бы даже научиться бегать, а может, чем фрэлл не шутит, и летать. Конечно, время упущено. Лукавое, жестокое, неумолимое, справедливое время, для капитана городской стражи Элл-Тэйна ты скоро закончишься, но позволь преклонить колено перед твоей мудрой щедростью, позволившей кроту вылезти из норы на свет и увидеть небо!
Ты уже не сможешь переломить себя, капитан. Потому что узнал, каково это — быть самим собой.
— Вы забыли свою вещь, дуве. Папа велел принести. — Дочка Тарквена положила шёлк на лавку рядом со мной.
— Я вовсе не... — Постойте. Почему на ней дорожное платье? И почему зал прибран так, что кажется совершенно пустым и безжизненным? — Куда ты собралась, милая?
— Мы уезжаем. С папой.
— Уезжаете?
— Да, дуве, — ответил на мой вопрос хозяин гостевого дома, закрывая кухонную дверь. — Вы помогли мне понять кое-что. Я не буду больше сидеть и ждать чуда. Вернётся Мелла или нет, знают только боги, но я... Я могу попытаться её найти. И тогда мне будет не стыдно посмотреть в глаза любому из людей.
Я помог понять? Ой-ой-ой. Ничегошеньки я не делал, только корчил умные рожи и многозначительно молчал то в такт, то невпопад. Вы сами со всем справились, дуве Тарквен, как и следует. А боги... Наверное, им известно многое, вот только, к великому сожалению, столь же многое они крепко-накрепко успевают забыть едва ли не сразу после того, как узнают.
— Для поисков вам нужны будут деньги.
— Немного монет ещё осталось, а потом... Я найду выход.
Конечно, найдёте. Тем более он совсем рядом.
— Этот шёлк ваш. Уверен, вы легко отыщете щедрого покупателя.
— Дуве...
Кейран жадно потёр смуглые ладошки одна о другую, но я не изменил принятое решение:
— Не спорьте. Деньги нужны и вам, и вашей дочери, не так ли? Вам ведь нужно будет где-то её устроить, чтобы не подвергать девочку тяготам дорог.
— Да, это вы верно заметили. — Тарквен чуть помрачнел. — Лорин не может везде быть со мной. Надо что-то придумать...
— Зачем придумывать? Вы можете оставить девочку здесь. А капитан за ней присмотрит, уж будьте уверены.
— К-к-капитан? — Как я успел заметить, хозяина гостевого дома было довольно легко привести в замешательство, но моё предложение произвело и вовсе примечательный эффект, заставив беднягу заикаться.
— Думаю, лучшего опекуна в Элл-Тэйне будет трудно найти. И потом... Вы ведь всё равно собираетесь продавать дом, не так ли? Оставьте его в уплату за заботу о своей дочери, и смело отправляйтесь на поиски жены.
Тарквен робко перевёл взгляд на стражника, пока не только не проронившего ни слова, но и вовсе застывшего подобно каменной статуе.
Ну же, решайтесь, господин капитан! Вы же не хотите возвращаться к себе старому, к равнодушному и корыстному охотнику за чужим добром? Знаю, что не хотите. Так вот вам шанс, не самый большой и не самый малый, как раз по вам. Воспользуетесь или струсите?
— Я позабочусь о ней, Тарри. Даю слово. А чтобы ты не сомневался, сделку заключим по всей форме и заверим как следует.
— Лорин... — Хозяин гостевого дома повернулся к дочери. — А ты что скажешь? Хочешь остаться?
— Я не знаю, папа. Только... Кто-то же должен быть здесь на случай, если мама вернётся, правда?
Смотреть на дальнейшие объятия-поцелуи-заверения я не стал, предпочтя тихонько и скоренько выбраться на свежий воздух, подальше от разочарованных стенаний Кейрана.
Туман отступал, превращаясь из густой вуали в кисею с множеством прорех. Небо постепенно возвращало себе подлинный цвет, наливаясь синевой, и, казалось, можно было заметить, как капельки воды, висящие в воздухе, попадая под солнечный луч, высыхают, оставляя о себе лишь смутное воспоминание.
«Уже собрался в дорогу?»
Да особенно нечего было собирать, всё, что мне нужно, всегда со мной.
«Кроме денег. Зачем ты отдал лавейлу?..»
Шёлк нужнее этому человеку, а не мне.
«Ты мог бы выручить за ткань».
Знаю-знаю. Мог бы озолотиться, наверное, но не хочу. Добраться до Виллерима я смогу и с теми монетами, что пока ещё звенят в кошельке, а дальше... Возможно много вариантов.
«Идёшь в столицу? Зачем, позволь узнать?»
Хочу повидаться с Ксо.
«Ты можешь в любой миг позвать его. Вернее, указать своё местонахождение, а уж он сам явится, без промедления, будь уверен».
Да уж, прилетит, ломая крылья. Но видишь ли, он нужен мне не как кузен и не как дракон, а как ректор, стало быть, его в моих планах можно заменить кем-то ещё имеющим отношение к Академии. Я и сам ещё не решил, с кем мне по-настоящему стоит поговорить.
«Случилось нечто важное?»
А ты не заметила? Или вчера, когда скотогон разлетался на части, не в силах управлять собственной плотью, ты задремала? Мне не нравится этот туман, драгоценная. В нём есть что-то неправильное, и в то же время он — кровь от крови подлунного мира, я не чувствую ни следа магии в водяной пыли. Если дурманящая пелена возникает сама собой, одна беда, но если её кто-то когда-то создал или создаёт до сих пор... Она опасна, драгоценная. Туман влиял и на мои мысли, если бы не помощь капитана, не знаю, чем закончилось бы это трёхдневье для меня.
«Не будем говорить о том, что не случилось, а посмотрим на настоящее: ты сделал много добрых дел...».
Добрых ли? Не позволил осудить невиновного. Нашёл убийцу. Учинил, как выразился капитан, божий суд. Всё это можно назвать добром? Пусть так. Но это не мои дела!
«А чьи же?» — непритворно удивилась Мантия.
Маски, которую я снова надел. Мастера. Знаешь, я всё больше и больше начинаю подозревать одну страшную вещь... Мастера — всего лишь обычные люди, не шибко умные, не особо умелые, но как только им приходится признавать свой незавидный титул перед кем-либо, происходит превращение. Они не становятся лучше, чем были до надетой маски, они просто начинают вести себя как хорошие люди.
«Ты так думаешь?»
Я начинаю в это верить. Словно наваждение какое-то! Пока я не раскрыл ладонь и не показал всем серебряный узор, я мог сделать шаг на любую дорогу, мог струсить, отступить, убежать, отказаться от участия в событиях, но как только этот клятый Знак появился на свет, мне словно отрезало все пути к отступлению.
«А если посмотреть глубже? Ты не мог отойти в сторону потому, что тебя что-то удерживало?»
Пожалуй, да.
«Что именно? Вспомни, это очень важно».
Удерживало крепче цепей...
Глаза. Взгляды людей, обращённые на меня. В одних читалась надежда, в других — сомнение, вражда, презрение, но было и ещё что-то, общее для всех них. Что-то, присутствовавшее в каждом взгляде. Они словно просили: «Помоги» — или поддразнивали: «А ну покажи, что умеешь».
«Надеюсь, теперь ты понял, какой человек становится Мастером, а какой ни за какие сокровища мира не сможет заполучить серебряный Знак?»
Разве мы об этом говорили? Я ведь пытался объяснить совсем другое!
«Другую сторону монеты, это верно. А теперь просто переверни её, хорошо? Сможешь?»
Ты снова загадываешь загадки!
«А ты не желаешь немножко поиграть... Ты видел глаза людей, и ты читал по ним. Для тебя эти многоцветные зеркала, серые, синие, зелёные, карие и жёлтые, не были пустыми или мутными. Так и остальные Мастера: они получают своё могущество потому, что никогда не остаются глухи и слепы, как бы больно им ни было».
Ну какое же это могущество! Они просто следуют раз и навсегда выученному канону, который гласит, что Мастер есть существо мудрое, сильное и справедливое!
«Считаешь это простым делом?»
Нет, ни в коем случае.
«Так что же тебе не нравится?»
Эта фрэллова маска! Почему я не мог всё то же самое сделать от своего имени? Почему мне обязательно нужно было представиться Мастером, чтобы получить право помогать?
«Потому что имя может напугать или оттолкнуть... Люди, как, впрочем, и все живые существа, легко подчиняются тому, кто сильнее, но это не самое главное. Люди не могут жить без веры, и желательно в кого-нибудь находящегося над мирской суетой. Если им однажды дали веру в Мастеров, должно случиться что-то невероятное, чтобы власть серебряного Знака перестала покорять умы».
Значит, иного не дано? Только представляясь кем-то лучшим, чем есть на самом деле, можно снискать уважение и получить поддержку?
«Так проще».
Опять клонишь к простоте всего сущего? Хорошо. Пусть во главе всего и вся будет простота. Но уж слишком близко она подошла к обману.
«Ты забыл одну крохотную деталь. Вспомнишь сам или воспользуешься моей памятью?»
О чём я забыл?
«Мастер никогда не начинает действовать, пока его о том не попросят, а стало быть, ответственность за ложь и правду, которые прозвучат, берёт на себя просящий».
И люди об этом догадываются?
«Ещё бы! Часто к тебе обращаются со словами просьбы?.. То-то. Но люди настолько легкомысленны, что не понимают: даже мимолётный взгляд может стать как просьбой, так и приказом к действию».
Но что тогда получается? Если Мастер всегда читает обращённые на него взгляды, а любой из них может попросить, по воле хозяина или против воли... У Мастера вообще остаётся время на собственные заботы?
«Можно ведь не доставать Знак».
Можно, хотя... Э, постой-ка. Показывая серебряный узор, Мастер словно объявляет людям о том, что намеревается принять участие в их судьбах, верно? Но это означает очень неприятную вещь. Он выбирает. Он принимает решение. Он может...
«Отказаться. Всё верно».
Отказаться и уйти, осознанно препоручив проблему времени и случаю?
«Поверь, на такой поступок, как рассказывают очевидцы, тоже надобно немало мудрости и смелости».
Что ж, хотя бы одно мне стало понятно: почему Мастеров никто не любит.
«И почему же? Порадуй меня, глупую, своим откровением».
Потому что они вольны в решении вступить в бой или убежать.
«Как и любое другое существо. Но на время сражения Мастер становится рабом своего громкого титула, а сие тайное свойство, к сожалению, надёжно укрыто от любопытных глаз».
Располагать свободой шагнуть в пропасть или отпрянуть от края. А если рискнёшь и отправишься в полёт, до самого его окончания не узнаешь, вознесут ли тебя крылья на спасительную высоту или, сомкнувшись, разобьют о камень... Звучит хуже насмешки.
«На всё воля богов, любовь моя. Впрочем, многие верят, что Мастер, приступая к своим обязанностям, пускает внутрь своей плоти некий высший дух, который и вершит суд».
Это не про меня. Я-то никого не могу впустить, ведь мой Знак — поддельный.
«Ты уже впустил многих...».
От тебя я не мог отказаться, даже если бы и хотел. В конце концов, меня никто не спрашивал. А серебряный зверёк... Что сделано, то сделано, не хочу вспоминать.
«Ну поддельный ты Мастер или настоящий, а благодарные страждущие находятся. Вернее, находят тебя», — подмигнула Мантия.
— Я искал вас, — ответил на незаданный вопрос чуть запыхавшийся капитан. — Думал, вы на пристани.
— А я решил посидеть на берегу, подальше от суеты. Что-то случилось?
— Нет, всё хорошо. Я только хотел вам отдать...
Кошель, довольно тяжёлый даже на вид и позвякивающий своим содержимым.
— Не понимаю.
— Это ваша доля.
— В чём?
— В сделке.
— Позвольте, капитан, я не заключал никакой...
— Но вы её устроили, — уверенно заявил стражник. — Без вас ничего бы не получилось.
— Думаю, за год дуве Тарквен натворил бы немало глупостей, и у вас появился бы не один шанс прикупить его хозяйство.
— Может, и так. Но год — большой срок, а гостевой дом есть у меня уже сейчас. И не только дом... — Взгляд капитана подозрительно затуманился. — Я всегда хотел завести много ребятишек, теперь хоть научусь с ними обращаться, чтобы будущая жена была довольна.
Уффф. Как просты бывают мечты, и какими странными путями приходит к нам их исполнение.
— Рад за вас.
— А всё вы... Значит, правду говорят люди: есть руки богов, а есть руки Мастера, и ещё неизвестно, чьи держат на свете крепче.
Он уверовал в легенду, принадлежащую всем. Глупо? Наверное. Но он нашёл в вере успокоение и надежду на доброе будущее, то бишь всяко остался в выигрыше. Впрочем... Я, как ни странно, тоже поимел свою выгоду в чужом деле, что убедительно доказывает кошель, примявший траву, и поощряющая улыбка Каруна, призраком памяти исчезающего вместе с уходящим в небытие туманом.
— А у воды это вы правильно сели, воды вам много понадобится, — то ли похвалил, то ли предостерёг меня на прощание капитан и бодрым шагом счастливого человека направился в город.
Нет, как только прибудет паром, лишнего мгновения не проведу в этом городке, иначе угораздит впутаться ещё во что-нибудь. Как у нас с погодой?
Последнее облачко рваным клочком тумана скользнуло над рекой и растаяло в кронах деревьев, подставив моё лицо яркому солнечному свету. Тепло. Я уже успел забыть, что на дворе лето, а летом... Жарко, фрэлл меня подери!
Очередной вдох втянул в грудь не пропитанный влагой, как раньше, а сухой, подогретый солнцем воздух, и я понял, о чём предупреждал меня капитан: всё внутри меня заполыхало огнём, словно от ненароком разжёванного и беспечно проглоченного кусочка тушёной баранины с кайлибского базара.
Пить! И чем больше и дольше, тем лучше!
«Не боишься опоздать на паром?» — участливо поинтересовалась Мантия.
Он переживёт моё опоздание, а я тем более!
Путешествовать с деньгами гораздо приятнее, нежели путешествовать без денег. С другой стороны, отсутствие забот телесных открывает простор для забот душевных, и тут уж приходится слёзно молить богов, дабы те в благодушии и щедрости своей заполнили твой досуг раздумьями, иначе можно сойти с ума, ибо как безделье плоти приводит к отмиранию тканей, так и безделье ума не менее пагубно сказывается на содержимом головы. Впрочем, мне, к счастью или к сожалению, было о чём и над чем задуматься.
Почему к сожалению? Потому что иной раз безумство полезнее рассудочного отношения к происходящему и много предпочтительнее. Раньше мне казалось, что большая часть моих поступков носит на себе печать сумасшествия, но, только надышавшись сладким туманом, я понял, каково это — быть по-настоящему свободным духом и телом, а следовательно, казаться безумным всем, кроме тебя самого.
Следовать малейшему велению разума, целиком отдаваясь мимолётному порыву, не сдерживать чувств, ни достойных, ни осуждаемых, использовать каждое случайное событие, задевшее тебя полой плаща или подолом платья, чтобы построить своё, ни от кого не зависящее и никому не подчиняющееся бытие — вот чему помогала белая пелена, сладким молоком проникавшая внутрь тела и сознания. Казалось бы, разве не благо нёс туман людям, скованным цепями обыденности? Разве не дарил он всему живому драгоценнейшее из сокровищ — свободу?
Нет, пожалуй, о подарке речь не шла, скорее было похоже на чьё-то баловство, невинную шалость ребёнка, не способного пока по малости прожитых лет представить, какую лавину может увлечь за собой камушек с горного склона. Распахнутые настежь ворота ещё не означают, что нужно сносить крепостную стену, а разделившие дыхание с озёрным пришельцем занимались именно этим. Вместо того чтобы идти по открытому пути, начинали метаться по тесному загону своего сознания, натыкаться на рамки и правила, рушить их, раня и себя, и мир до крови.
Туман... Откуда он взялся, не подвластный никому, зато умеющий брать в плен чужие души? Равнодушное объяснение капитана городской стражи, мол, несколько раз в год белая пелена с Гнилого озера спускается вниз по реке, меня не устраивает. Жители Элл-Тэйна не видят ничего ужасного в трёх днях свободы мыслей, способной даже самого робкого из робких довести до душегубства? Пусть. Но я не могу без содрогания вспоминать гулкие голоса, рвущиеся в разные стороны и тянущие за собой частички плоти, дрожащей от беззвучного эха. А всё почему? Потому что мне стало страшно.
«Мне стало страшно». Так сказала Шеррит, когда её спросили о причинах, заставивших наследницу Дома Пронзающих вновь выпустить в мир опасную память прошлого, и в те мгновения я не понимал всей глубины драконьего страха. Попросту не мог понять, а следовательно, сделать то, что обычно само собой происходит после понимания, — простить или осудить. Что ж, зато теперь я знаю, чего и как боятся драконы.
Мы боимся силы, равно своей и чужой. Своей потому, что знаем за собой слабость опьянения могуществом и знаем, насколько трудно бывает удержаться на лезвии равновесия. А чужой силы боимся, когда не можем объяснить её природу. Шеррит боится меня именно из-за невозможности представить, что такое Пустота. Да, наверняка в библиотеке Дома Дремлющих можно разыскать сотни трактатов, написанных рукой моей матери и повествующих о Разрушителях, но уверен, в них нет ни единой строчки о том, с чем именно я вынужден жить. Ведь самая опасная пустота не та, что кроется внутри, а та, что подстерегает снаружи и только и ждёт мгновения, чтобы начать слияние с внутренней. Я почувствовал её прерывистое голодное дыхание, когда увидел страх в глазах Шеррит. Почувствовал и сбежал, надеясь сделать расстояние препятствием для гонящегося за мной зверя. Тщетно? Пока не было шанса проверить.
Я вовсе не собирался путешествовать, потому даже сумку взял с собой больше по привычке, а не в силу необходимости. Мне нужно было побыть в одиночестве, насколько оно вообще возможно для меня, и межпластовый Поток подходил для отдохновения лучше любых других уголков мира. Дремать под невнятный шепоток фрэллов, проносящихся сквозь моё тело, плыть по течению, покачиваясь на бесчисленных волнах, чувствовать прикосновение Прядей, столь же свободных, как и я сам, а главное, быть восхитительно недосягаемым ни для врагов, ни для друзей... Мечты, мечты, погибшие едва ли не сразу после своего появления на свет из утробы сознания. И безжалостно убитые кем? Всего лишь человеком. Человеком, вышедшим за грань отчаяния и не позволившим мне хоть на шаг приблизиться к состоянию покоя.
Маллет. Ему нужна была помощь, не спорю, но вовсе не моя. Как ни скучно это звучит, он самостоятельно победил бы свои несчастья, разве что затратив на сражение чуть больше времени, чем с моим участием. Мне не следовало вмешиваться, и я, твёрдо усвоивший наставления Мантии, последнее время проповедующей отстранённое наблюдение за причудами мира, удержался бы от соблазна похозяйничать в чужой жизни, но...
Что-то с лёгкостью распахнуло ворота в надёжной и неприступной, казалось бы, крепостной стене. Без стука и уж тем более без приглашения просочилось сквозь тонкие, как волосок, щели, чтобы удавкой затянуться на моём горле и подчинить, не слушая возражений. Что-то невесомое, не имеющее формы, цвета, запаха. Слово. Я утратил власть над собой, когда меня, случайно или намеренно, назвали «демоном».
Вот оно. Нашёл!
Мастер или демон, нет никакой разницы, кем меня считают люди, достаточно смешной мелочи, нелепого стечения обстоятельств, мгновения, которое присваивает мне то или иное имя. Я никто и ничто, воплощённая пустота, медленно бредущая по толще Гобелена или проносящаяся сквозь неё. Я самое свободное существо на свете, но потому и самое беззащитное перед... Именованием.
Не зря, ой не зря с древних времён известно, что можно подчинить любую силу, земную или небесную, если сумеешь угадать или узнать её истинное имя! Но, как сейчас понимаю, это лишь половина правды о свойствах мироздания. Да, имя подчиняет, но при непременном условии, что поименованное существо и само с рождения знало, как его должно называть. В противном же случае происходит нечто иное, всё равно что зачерпнуть ладонью воду из ручья и вылить в бокал. Что мы увидим? Мы увидим, как жидкость принимает форму сосуда, но приводит ли это смиренное действие к изменению сути текучей пленницы? Ничуть не бывало. Вода остаётся водой, даже будучи замороженной, ведь стоит вынести льдинку на солнце или согреть дыханием, твёрдость камня сменится услужливой гибкостью, ожидающей новых приказов.
Моё имя всегда казалось мне... пустым. «Идущий по начертанному пути»... Что сие означает? В сущности, ничего. Я иду куда-то и откуда-то, то быстро, то медленно, но не знаю, ни сколько продлится мой путь, ни чем он должен завершиться. И что самое обидное, неизвестно, кем и с какой целью начертана моя дорога. Мной самим? Ерунда! Даже невинное желание побыть в целебном одиночестве было вдребезги разбито капризом одного-единственного человека, пусть и облечённого могуществом, сравнимым с моим. Я иду, иду, иду, сознавая, что в каждый момент существования могу быть остановлен и для этого нужно так мало... Нужно всего лишь дать мне на время хоть какое-нибудь имя.
О, разумеется, я счастлив быть поименованным, ведь вместе с собой имя приносит и охапку ограничений, в пределах которых мне надлежит существовать, бесформенный океан сжимается до размеров хрустального бутона, отражая... Да, чужие чаяния, но своих у меня всё равно нет.
Можно назвать меня демоном, и я не смогу выйти за границы отведённого мне пространства. Можно назвать Мастером, и я буду вершить правосудие и защищать невиновных, буду рисковать собой, но не по собственной воле, а потому что имя, на краткий срок выданное мне в пользование, не терпит пререканий. Ещё раньше, в день совершеннолетия, меня назвали Разрушителем...
А что, если бы это слово никогда не прозвучало? Что, если бы я так и оставался в неведении относительно своей природы? Мне жилось бы счастливее? Вряд ли. Но, возможно, я получил бы другое имя, слабее, зато добрее и теплее. Мать народа гройгов рассказывала, что первого Разрушителя, допущенного к жизни, старались уберечь от знаний о себе самом, и это привело к сумасшествию при первом же явлении Пустоты. Верю. Но теперь понимаю, в чём была допущена главная и единственная ошибка.
Драконы, охваченные страхом и потому хранящие молчание, не дали своему творению имени, которое могло бы врасти в плоть и кровь чудовища, сковывая страшную суть. Правда, подобное имя обретает могущество, лишь будучи данным по любви или с надеждой, а любили ли мои родичи... да хотя бы меня? Ни минуты. Боялись или ненавидели, не более. А Маллет надеялся так сильно, как только умел, потому и поймал меня в сети имени. И те, кто время от времени называет меня Мастером, тоже надеются, неважно, быть оправданными либо непойманными, главное, их надежда горяча настолько, что вплавляет в моё сознание очередную горстку звуков, заставляя делать всё возможное, только бы погасить вновь разожжённые огненные завесы, отделяющие меня от... свободы?
Я не знаю, что мне делать с ней, этой клятой, столь желанной многими своенравной госпожой, потому что у меня не припасено на сей случай ни единого имени, пусть и самого завалященького. А поименовать себя сам я не могу по той же простой причине: не люблю и не надеюсь.
Только добравшись до предместий Виллерима, я понял, сколько бед могут принести размышления на отвлечённые темы. Кто нужен был мне в столице? Милорд Ректор или мой старый знакомец Рогар. Но Ксаррон, если не изменил своим привычкам, делает сейчас вид, будто покушается на целомудренность пышнотелых селянок в загородной резиденции, а где искать Мастера, вряд ли известно даже богам. Может быть, он и вовсе отправился навстречу младшему принцу, от общества которого я поспешил избавиться при первой же удобной возможности. Но если так, поостерегусь встречаться с Рогаром в ближайшее время, потому что он вряд ли обрадовался такому подарку, как Рикаард, тем более инициированный. Учитывая все выше перечисленные обстоятельства, хочется спросить: зачем я тогда вообще пришёл в Виллерим?
«Затем, что тебе настоятельно требовалось куда-нибудь прийти. И затем, что до ближайшего входа в Поток было значительно дальше, чем до столицы Западного Шема».
Спасибо за пояснение, но, пожалуй, именно сейчас бесцельное плавание меж Пластами меня не прельщает. Хотя... Я бы не отказался от возвращения.
«Домой?»
Именно. Сдаётся мне, дома я смог бы найти успокоение быстрее, чем где бы то ни было. А на крайний случай там под рукой всегда есть кубок с «алмазной росой».
«Это означает, что ты...»
Да. Я простил деяние Шеррит. И её саму.
«А не поторопился?»
Я понял, как ей было страшно.
«Неужели?»
Уверен. Знаешь, самая неприятная спутница страха — беспомощность, которую ощущаешь, глядя на нечто, не поддающееся объяснению. Вернее, не находящее объяснений в твоей душе. Когда того парня разрывало на кусочки, я испытал именно такой страх. Будь в деле замешана магия, мне было бы легче лёгкого прекратить его мучения, но он... Он сам убивал себя, по собственному желанию, стремясь ощутить всю полноту свободы, и в то же время не понимал, к чему приведёт хаос получивших самостоятельность мыслей. Ему было страшно, барахтавшемуся в бурном потоке смешанных чувств, но каким-то чудом выйдя за пределы плоти, его страх эхом отдавался внутри меня.
«Очень странно», — качнула крыльями Мантия.
Странно?
«Ты не входил в Единение сознаний, любовь моя, даже близко не подбирался, и тем не менее утверждаешь, что слышал чужие мысли».
Так и было.
«Этого не могло быть».
Или она попросту ничего не слышала, одно из двух. И если второй вариант окажется правдой... Нет, прежде чем впадать в панику, попробуем рассудить хладнокровно. Мантия существует и действует не только параллельно моему сознанию, а во взаимодействии с ним, приводящем к возникновению единого поля мыслей. То бишь думаем мы каждый о своём и в своей собственной манере, но наши размышления словно кидаются в общий котёл. Хочешь, можешь зачерпнуть и попробовать кипящее варево, не хочешь — отвернись. Правда, могу быть уверенным, что моя спутница ни на мгновение не прекращает сию трапезу, а стало быть, объяснением её удивлению может служить лишь одно: мысли, гулким эхом терзающие меня, принадлежали не мне...
Можешь думать всё что угодно, но я доверяю тому, что прочувствовал на собственной шкуре. По-твоему, так поступать неправильно?
«Правильно, за одним только отличием...».
Каким?
«У тебя нет шкуры. Никакой. Ты ничем не можешь отгородиться от мира, и в этом твой великий дар и твоё вечное проклятие».
Меня и такой малостью обделили? Ну спасибо, родственнички!
«А как иначе можно было добиться желаемого? — Тон Мантии стал извиняющимся. — Разрушитель должен замечать всё ьь происходящее вокруг него, от смены направления ветра до шелеста росинки, скатывающейся по листу, от удара до движения ресниц».
Только замечать?
«Сначала замечать, потом реагировать, ибо как заповедовали нам боги, ничто не должно происходить без повода и без цели, даже разрушение».
И каким же образом реагировать? Положим, удар можно пропустить или отбить, по ветру и росе предсказать погоду, но уж ресницы, они-то здесь при чём?