Звено пятое

Прошло почти шесть дней. Осталось совсем немного. Но, Бож милостивый, унимать зуд становится все труднее! Еще чуть-чуть, и сорвусь. Охота зовет, ее звуки уже вовсю слышны. И почему я должен ждать?

Потому, что учитель велел поступать именно так.

Когда да-йин принимает желание к исполнению, он замещает его только в человеческой душе, а чтобы прорасти в тело, требуется время. Да, бывает, что все случается в считаные часы, но таких счастливцев мало. Очень мало. И они в самом деле счастливцы, потому что не успевают заметить происходящие с ними изменения, а самое важное, не успевают пожалеть о том, на что решились.

Нет, меняться не больно. Или больно не всегда, уж это-то я испытал на собственной шкуре. Но если все идет, как назначено, наступает день, когда пузырь да-йинского гноя прорывается. И ты чувствуешь, как внутри тебя начинает бесцеремонно разрастаться что-то настолько чужое, что даже не знаешь, какими словами или действиями можно его прогнать, оно ведь не понимает тебя.

Исполняет желание, это верно. Но так, как ты того сам хотел. И если не смог представить точно, то сам и будешь виноват в результате, а демону нет никакого дела до твоих чувств. Он хочет пробраться в наш мир, заглянуть хоть одним глазком, зацепиться хотя бы одним когтем, и смерть человеческой души для да-йина лишь одна из ступенек, по которым он поднимается. Куда? Кто бы знал… Ни один из тех, с кем я успевал поговорить, не признавался. Даже тот старик. Но он все же хотел начать сначала, а значит, дело того стоило, и демоны будут повторять и повторять свои попытки. Пока существует наш мир.

Если желание настолько сильно, что сжигает тебя изнутри, срастание произойдет быстро. Помню, мне, когда я наловчился, удавалось обменяться с да-йином плотью менее чем за четверть часа. Учитель говорил, что это удивительно быстро. Говорил, что я – способный. И грустно улыбался…

А все же хорошо, что страстных мечтателей мало. Иначе мир оказался бы заполнен полудемонами-полулюдьми почти сразу же после ночи Сева. Хотя… С такими и справляться легче. Чем быстрее да-йин получает возможность управлять человеком, тем меньше у него времени на обучение, а значит, тем больше ошибок будет совершено. И выследить его окажется вовсе несложно. А вот те, кто не торопился, те намного опаснее. Они движутся к своей цели осторожно, шаг за шагом, иногда надолго останавливаются, чтобы передохнуть. И никто, даже самые близкие не понимают, что рядом с ними находится уже совсем другое существо.

Безжалостное, потому что демоны не умеют жалеть.

Бесчувственное, потому что свои чувства демоны оставляют дома.

И безудержное, пока желание не исполнится полностью.

Кто поставил им пределом такое правило: сначала заплатить, а потом пользоваться? Может, Бож. Может, Боженка. Или оба сразу. Но как бы то ни было, это правило защищает людей от уничтожения.

А я ему помогаю.

И все-таки груди еще чуть-чуть округлились со вчерашнего дня, хотя им полагалось бы давным-давно остановиться в росте. Оллис вожделенно накрыла ладонями упругие холмики, так заманчиво приподнимающие сорочку, и поняла, что отныне и навсегда не согласится расстаться с полученным подарком небес. Значит, правду говорили люди, и Боженка лучше слышит мольбы прибоженных, а не простых людей!

Простых…

Обычно происходит ровно наоборот, и человек старается выбраться из толпы себе подобных, старается вскарабкаться или взлететь повыше, только бы заявить: я – особенный. И сколько ни рассказывай такому, что иной раз особенности приносят больше горя, нежели радости, не поверит. Да еще будет смотреть на тебя ополоумевшими глазами и напрочь откажется понимать, почему ты так неистово стремишься избавиться от верного шанса всегда и везде быть настоящей эрте. Истинной «вознесенной».

Детство было счастливым. До того самого дня, когда дочь зажиточного торговца зерном вдруг перестала быть просто девушкой. Она очень боялась встречи с лекарем, но неудобства и странные ощущения становились все невыносимее, все более пугающими и в конце концов заставили набраться решимости: Оллис переступила порог родительского дома, чтобы больше никогда в него не вернуться.

Конечно, лекарю можно было заплатить за молчание. Но всеми деньгами в доме распоряжался отец, а он, к несчастью, был слишком набожен и, когда услышал нежданную весть, сутки напролет стоял на коленях в кумирне, вознося хвалы и проливая слезы благочестия. Еще бы, ведь его девочку небожители избрали себе в услужение! Мог ли простой торговец мечтать о подобном счастье? К тому же Оллис была старшей наследницей, а сразу после нее в очереди за купеческим состоянием находился единокровный брат, и счастливое избавление от дочери не только возвышало семью Ори в глазах соседей, но и помогало сохранить деньги, которые неизбежно пришлось бы потратить на приданое.

Служки прибыли из ближайшего молельного дома едва ли не раньше, чем за ними отправили человека: появление двуединых среди людей было довольно редким событием, тем более далеко не все прибоженные спешили открыться перед окружающими. А в далеких селениях, затерянных в глуши провинций, и вовсе подчас лишали жизни детей, одновременно являвшихся и мальчиком и девочкой. Дабы те не гневили небожителей своим существованием. Так что Оллис хотя бы повезло остаться в живых. Но она и не мечтала о новой удаче, однажды спустившейся с ночного неба яркой синей звездой…

Прибоженные, что жили в соседних кельях, в большинстве своем не роптали на судьбу, а кое-кто и вовсе находил ниспосланную счастливым случаем двуединость хорошей возможностью для всяческих проделок и козней. Сама Оллис не могла понять, что хорошего в притворстве. Увидеть разочарованные, испуганные или злые глаза парня, рассчитывавшего на несколько минут удовольствия, а взамен получившего совсем иные чувства? Так для этого не надо обладать какой-то особенной плотью, вон сколько девиц с успехом проделывают подобные штуки. Правда, рискуют нарваться на грубость, а вот прибоженному не грозит ровным счетом ничего: обиженный проглотит обиду как миленький. Но все равно – настолько ли веселое это развлечение, чтобы посвящать ему многие часы, а потом взахлеб пересказывать всем подряд пережитые приключения?

Оллис не понимала своих соседок. Но чем дальше продвигалось время ее жизни, тем больше она боялась стать такой же. Равнодушной, пресыщенной, презрительно взирающей на всех прочих людей и… Одинокой. Одиночества Оллис боялась больше всего. Еще несколько лет назад, казалось бы совсем недавно, она мечтала о большой семье с десятком детишек, не меньше, но мечты сгорели дотла в единое мгновение. Оллис ненавидела божественные изъяны своей плоти и, если бы хватило смелости, взялась бы за нож, только бы избавиться от мерзопакостных излишков. Но в то же время понимала: это не поможет стать тем, кем она хочет быть. Настоящей женщиной.

Забавы других прибоженных и их пустые разговоры не прельщали Оллис. А что еще оставалось несчастной послушнице при храме? Только молитвы. И она молилась. Так истово, как только могла. Так проникновенно, что получила ответ на свои мольбы.

После полуночи храмовый зал закрывали, а сон все не приходил, и Оллис отправилась бодрствовать на террасу, опоясывающую молельный дом, чтобы никто не слышал слов о сокровенном, но преступном для прибоженного желании. И все же небо услышало. Правда, когда вместе с колючим холодком по телу синеватым огнем побежал от кончиков пальцев под кожей странный жар, молящаяся испугалась. А потом и вовсе потеряла сознание, почувствовав прикосновение раскаленной стали где-то внутри своего тела, немногим ниже живота…

Никто не заметил произошедшего на безлюдной террасе. Оллис пришла в себя спустя час, окоченевшая, испуганная, дрожащая как в лихорадке. Но едва пальцы нащупали место, в котором вспыхнула боль, приведшая к беспамятству, все страхи исчезли, уступив место торжеству. Просьба, обращенная к небесам, исполнилась: девушка снова стала девушкой.

Правда, на следующий же день Оллис поняла: нужно бежать из молельного дома, и чем скорее, тем лучше, потому что обновленная плоть требовала больших забот, нежели думалось раньше. Теперь каждый охранник, мимо которого девушка проходила, шествуя с другими прибоженными на ежедневную молитву и обратно, вызывал до непонятности сладкое томление, неважно, старый он был или молодой. А самое странное, что она теперь явственно чувствовала на себе их взгляды. Одинаково страждущие.

Оллис не стала раздумывать долго. Выбрала среди охранников паренька, выросшего в бедной семье и призванного служить в уплату оброка, пару раз прошлась рядом, стрельнув глазами и невзначай коснувшись бедром, а потом рассказала почти не сочиненную историю. Мол, что ее насильно отдали в молельный дом, чтобы лишить наследства, и она старалась смириться со своей участью, только ведь душе не прикажешь, а плоть… Плоть Оллис была еще красноречивее. Паренек не продержался и получаса, совершил грех, но стал чуть ли не счастливее самой соблазнительницы.

И вот сегодня заканчивался последний вечер заточения. Оллис окинула взглядом келью, где провела долгие пять лет, вознесла молитву Боженке в благодарность за то, что небожительница откликнулась на просьбу своей послушницы прежде, чем наступило совершеннолетие, а за ним и неминуемое посвящение. Закуталась в плащ, чтобы спрятать заметно округлившиеся формы, спустилась по лестнице, прошла через двор и очутилась у высоких дверей храмового зала.

Любовник уже ждал ее, истомившийся от нетерпения. Оллис даже не знала его имени: пока была прибоженной, и не думала спрашивать, а потом стало как-то не до разговоров вовсе.

– Ты готова, любовь моя?

Она кивнула, но про себя отметила, что последнее слово неприятно кольнуло грудь изнутри. Почему же только «твоя» любовь, глупенький?

– Вы хоть понимаете, чего хотите от меня?

Нери следовало бы вложить в этот возглас благородное негодование и высокомерную брезгливость, а получилось нечто вроде отчаянного всхлипа обиженного ребенка. Но вопрос, который она задала, подоспел как раз вовремя.

Отчетливо понимаю, лисичка. Хочу расстегнуть пуговички на тугом лифе, медленно, одну за одной, и нырнуть в ложбинку на твоей высокой груди. Уверен, она там есть, ложбинка эта, уютная, прохладно-обжигающая, нежная, как…

– Вы меня слушаете?

– Разумеется, эрте. Со всем вниманием.

Хозяйка Блаженного Дола поджала губы, впрочем не ставшие от того менее пухлыми:

– Зачем вы притащили сюда этого…

Я оглянулся на юношу, тоскливо ожидавшего в конце зала решения своей судьбы.

– Он вам не нравится?

– Да какая разница, нравится или нет?! – всплеснула руками Нери. – Почему он вообще находится здесь?

– Ему некуда было идти.

– Врете!

Вру, конечно. Надо было отправить южанина восвояси еще по выходе из ворот форта. Но уж больно жалкий у парня был вид, да и не горел он желанием уходить далеко от могил своих родственников.

– Уповаю на ваше милосердие.

Она гневно выдохнула:

– Вы должны делать то, что вам поручено! А не придумывать заботы другим.

– Ну разве ж это забота? – невинно улыбнулся я. – Отец Соечки все равно потерял работника, а пастух ему требуется. Думаю, парень справится. Хотя бы этим летом, а потом, если пожелаете, выдворим его вон.

– Вам легко говорить, ведь не вы принимаете решение!

О позволении пришлому человеку поселиться в Доле? Увы, не я. А то как было бы заманчиво нараздавать всем желающим подобные разрешения… Конечно, не безвозмездно. М-да, и тут мне повезло много меньше, чем коменданту форта. Тот был ответственен перед самим собой и не нуждался в одобрении или содействии другого начальственного лица, а я вынужден убеждать и упрашивать. Нет, разумеется, можно было бы наладить дело, но тогда пришлось бы делиться с хозяйкой, и далеко не половина на половину.

– Разве оно такое уж сложное?

Зеленые глаза посмотрели на меня почти мученически.

– Кто же любит чужаков в своем доме?

Хорошее возражение. И очень уместное. Почти напоминание. Я ведь тоже пока чужак здесь и могу остаться таковым до самого окончания службы. Стало быть, мое слово еще не приобрело веса? Ох и не хотелось рассказывать подробности, но придется.

– Послушайте одну историю, эрте. Она незамысловата и не отнимет много вашего времени, и, надеюсь, потом вы лучше поймете мои намерения.

Она не ответила согласием, но в определенных случаях молчание тоже уместно истолковывать подобным образом.

– В сотне миль отсюда начинаются южные земли Дарствия. Сухие, жаркие, требующие приложения куда больших сил, чем здешние, чтобы вырастить хотя бы одну травинку. Люди, которые там живут, любят свою родину, но, когда любовь приравнивается к неизбежной смерти от голода, главными становятся совсем иные чувства. И кое-кто решается бежать. Правдами и неправдами, продав все свои пожитки и собрав все деньги, какие только было возможно, южане пытаются перебраться через границу, отдавая за подорожные почти все свое имущество. Они надеются найти здесь, в наших краях, лучшую жизнь. Бегут семьями, потому что какая же черствая душа бросит родных на произвол судьбы?

– Хотите сказать, этот парень из таких беглецов?

– Именно.

– Но… – Нери недоуменно посмотрела на южанина. – Где же тогда его семья?

– Погибла. При печальных обстоятельствах, создателем которых был один из жителей Блаженного Дола.

– Как это?!

– Большего вам не стоит знать, эрте. Подробности надолго лишат вас спокойного сна. Теперь понимаете, почему я привел парня сюда? Позволить ему пожить тут хотя бы лето – самое малое, что мы можем для него сделать во искупление грехов Дерка.

– Дерк был виноват?.. – Она потрясенно прижала пальцы к губам.

– Да.

– Но… Как? Почему?

– Причин я не знаю. И никто не знает. Если пожелаете, Ньяна подтвердит вам мои слова. Ведь ей вы доверяете?

Нери быстро отвела взгляд в сторону.

Нет, лисичка, я не подговорил ее и не завербовал на свою сторону. Не бойся. Но раз уж моей защитнице ты веришь больше, чем мне, грех не воспользоваться случаем.

– Только прошу сегодня не тревожить ее. Она очень устала.

Ответом послужил рассеянный кивок.

Любопытство уже мучит, да? Самое смешное, тебе не удастся его удовлетворить, лисичка, потому что Ньяна горит желанием рассказывать о случившемся еще меньше, чем я. Впрочем, наверное, так и должно быть после первого в жизни убийства. Свои впечатления я не помню, слишком уж давно прозвучал тот самый приказ, лишивший мою душу невинности и наивности. А потом очень быстро удалось понять, что лучше не думать лишнее мгновение, а сразу приступать к исполнению. Правда, мне не доводилось убивать тех, с кем бок о бок прожил долгие годы.

– Что ж, если вы настаиваете…

Уже нет. Не нужно. В глубине души ты согласилась с моей просьбой, лисичка, а все последующие словеса – лишь дань традициям и попытка сохранить лицо.

– Надеюсь на вашу мудрость и понимание, эрте.

Более я задерживаться не стал. Хотя бы потому, что и сам мечтал поскорее добраться до постели и вытянуть гудящие ноги. Однако с покоем и отдыхом пришлось повременить.

Когда каменная тропинка закончилась, проведя меня через лужайки с россыпью тоненьких зеленых травинок, все смелее высовывавших свои любопытные головенки из земли, я остановился и с трудом поборол невольное желание протереть глаза, потому что не узнал смотрительский дом. Вернее, не разглядел его из-за двух телег, нагруженных с горкой.

Не меньше минуты мне понадобилось, чтобы понять: селяне все-таки исполнили мою просьбу и, надо сказать, приложили немало рвения. Если принять во внимание размеры груза и оставшиеся в моем распоряжении светлые часы суток, то отдохнуть удастся только поздней ночью. Да и куда я все это дену?! Часть товаров точно можно не трогать, но, если среди них есть провизия, нужно переложить ее хотя бы в подпол, иначе рассуждать о качестве и вкусе не будет никакого смысла.

Я подошел к правой из телег, наклонился над грузом, выбрал один сверток, показавшийся мне не слишком увесистым, потянул на себя, выпрямился и… наткнулся взглядом на ржаво-карий, то ли равнодушно, то ли заинтересованно взирающий на меня с другой стороны телеги. А может быть, в глазах незнакомца уживались оба противоположных друг другу чувства, рассмотреть подробнее не получилось: помешала рыжая кисея ресниц на смеженных веках. Впрочем, парень не мог не щуриться, потому что смотрел против солнца.

– Ты кто?

– А ты? – ответили мне встречным вопросом, старательно копируя мой тон.

– Я здесь живу.

– И я живу.

Если принять во внимание масть твоей шевелюры, сомнений не возникает. Конечно, здесь, в Блаженном Доле, где же еще? Вряд ли на просторах Дарствия найдется другое такое местечко, послужившее пристанищем для рыжеволосых.

– Я живу в этом доме.

– Так и я про то же.

Что-то следов вообще какого-либо жильца заметно не было, когда я впервые переступил порог смотрительского дома. Врет? Но зачем, ведь это легко проверить, стоит только обратиться… да хоть к Ньяне. Одна неувязочка, правда, имеется. Я не знаю, как и где искать жилище моей защитницы. Можно, конечно, вернуться к Нери и потребовать разъяснений у нее, но так я прохожу туда-сюда до самого вечера.

– Если мы соседи, может, поможешь разобрать всю эту… – На язык просилось малопристойное в любом обществе слово, но я справился с желанием выругаться. – Телеги. Их ведь надо будет вернуть.

– А зачем они вообще здесь появились-то? – задал незнакомец вполне закономерный вопрос.

– Потому что я попросил их привезти. Вернее, я просто попросил… Не думал, что будет столько всего сразу.

– Это точно! Когда не думаешь, так обычно и случается! – хохотнул мой собеседник, обходя телегу, наконец оказываясь со мной лицом к лицу и упираясь взглядом в глянцевую жучиную спину. – Так ты что, новый Смотритель у нас? – изрек рыжий после минуты внимательного изучения, причем осмотру я подвергся полностью, с головы до ног.

– Да.

– И давно назначен?

– Третий день идет.

Он присвистнул и виновато почесал пятерней затылок:

– То-то я не знал… К мамке ходил, уж извини. Болезная она, иной раз без меня и дня прожить не может. А сюда перебираться не желает, мол, если в мужний дом однажды уехала, так до смерти там и останется.

Умилительные подробности чужой жизни. Но мне с них какая польза?

– Так кто ты? Может, объяснишь толком?

– Натти меня кличут. Хожу здесь за домом. – Рыжий подумал и добавил: – Ну и в доме тоже.

Натти. Кажется, я уже слышал это имя. Ну да, Ньяна его называла, правда, без уточнения, кем или чем упомянутый человек приходится мне, как Смотрителю.

– Прислуживаешь?

– Служу.

Обиделся? Занятно. Но с другой стороны, у каждого свой повод для гордости, порой совершенно нелепый. Я, к примеру, не так давно гордился тем, что могу остаться незамеченным, даже если, кроме меня, в ограниченном участке пространства не будет больше ни одной живой души. Гордился, хотя следовало бы ужаснуться подобным собственным талантам.

– И в чем состоит твоя служба?

– Так сказано ж уже.

Ну да, ходить за домом и в доме. Беда только в том, что мы наверняка понимаем одно и то же слово по-разному.

– Поможешь прибрать все это?

– Отчего не помочь? – Он легко стащил с телеги корзину, в которой глухо постукивали друг по другу глиняные бока винных бутылок. – Куда нести?

Силен, однако. Я бы тоже справился, но отнюдь не настолько ловко.

– В дом куда-нибудь. Не оставлять же на улице?

– А ты мужик хваткий, как я вижу, – хмыкнул рыжий. – Едва только в должность вступил, а снедью и прочим уже до самой осени обзавелся!

Может, он был и прав, но телеги я бы разгружал уж точно до лета, если бы был один. А вдвоем работа спорилась куда быстрее: Натти, хотя и слегка прихрамывал, да к тому же двигался размеренно, чуть ли не лениво, ухитрился перенести свертков и тюков больше, чем я. М-да, сноровка нужна в любом деле. Даже в таком незамысловатом, как переноска грузов.

Задвинув последний мешок в еще остававшийся пустым кухонный угол, мой неожиданный помощник сел на табурет и с наслаждением вытянул правую ногу. Видимо, сильно натрудил. А мне почему-то стало немного неловко. Вот ведь странно, какая забота хозяину может быть до слуги? Может, все дело в том, что из нас двоих ни одного хозяина-то и нету?

– Что с ногой?

– Детские проказы. По соседским садам много лазал. У нас тут хоть заборов нет, да ветки у яблонь не любую тушу выдерживают. Вот я и… напоролся. – Он закатал штанину, представляя на обозрение молнии белых шрамов, уходящих из-под колена наверх. – Да все зажило уж. А тогда страшно смотреть было.

Представляю. Должно быть, вся нога была распорота.

– Нос тогда же свернул?

Натти смешливо засопел:

– Не, то в другом саду дело было.

Продолжать он не стал, только улыбнулся, наверное вспоминая обстоятельства драки, в которой повредил свое лицо. И вот ведь странно, будь его черты правильными, я бы сказал, что рыжий ничем не выделяется среди своих соотечественников. Средненький был бы такой, неприметный, скучный. А получилось, что изъян, способный изуродовать красивое лицо, придал некрасивому что-то вроде очарования. Интересно, что мне надо сделать с собой, чтобы избавиться от последствий лекала, по которому меня точили пятнадцать лет?

– Камни тоже в дом нести?

Что? Какие камни? Ах да, вспомнил. Плитки. Вроде тех, что пошли на тропинки, пересекающие Блаженный Дол вдоль и поперек.

– Я сам, сиди.

– Да мне нетрудно. Ты не смотри, что нога, она давно уже не болит.

– Сиди.

На меня взглянули как на полоумного, но спорить не стали. И слава Божу, потому что не знаю, чем смог бы возразить, если бы рыжий вздумал заупрямиться.

Куски известняка, как и все прочие любезно доставленные мне товары, были отмечены печатками с указанием года, в который покинули каменоломню. И их мне тоже придется осмотреть? Разве с камнем могли произойти какие-то изменения? Могли, оказывается. Чистота сколов говорила о многом, причем не слишком лестное для хозяина каменного дела.

Снедь тоже хранила свои секреты, не подвело лишь вино: оно было отменным, что в прошлом, что в настоящем. Пожалуй, слишком хорошим даже для столичных трактиров. Его следовало бы подавать в знатных домах, да и то по праздникам. А я смогу пить просто так. Пока не закончатся привезенные бутылки. Эх, люди, люди! Мне и надо было всего по кусочку и по глоточку, а вы решили удержу не знать…

Натти посмотрел, как я отставил в сторону чашку, из которой не сделал и половины глотка, и удивленно спросил:

– Дурной вкус, что ли?

– Нет, замечательный.

– Так чего ж не пьешь, а кривишься?

Понятно, он снова обиделся, только теперь уже не за себя, а за весь Дол целиком. Мол, мы тебе самое лучшее от чистого сердца доставили, а ты нос воротишь.

– Мне нужно было только попробовать.

Рыжие брови полезли на лоб:

– А остальное что, выкинешь?

– Зачем? Съем постепенно. И выпью. Не возвращать же?

Он все равно непонятливо тряхнул головой:

– А зачем пробовал?

Думал, что это поможет выполнить поручение. Нет, кое-что я узнал, и довольно важное, но мне нужно знать больше. Намного больше.

– Скоро будет ярмарка, верно?

– А то! Каждую весну в Гренте бывает.

– И на нее повезут товары со всего Дола?

– Еще бы не повезти. Товары-то хороши.

Я вздохнул:

– Хороши, спорить не буду. Только вот какая штука… Я должен назначить цены. А как это сделать, чтобы и людей не ввести в разорение, и с торгами не затягивать?

Натти задумчиво обвел взглядом кухню, заваленную всевозможными съедобными и несъедобными результатами труда дольинских мастеровых людей.

– Вот прежний Смотритель как назначал? Не знаешь?

Рыжий растерянно мотнул подбородком:

– Да никто не знает. Это ж тонкое дело, умное. Сидел да думал. Иной раз в бумажках копался, а иной – просто в окно смотрел да улыбался.

– И его цены всегда были выгодными для Дола?

Ржаво-карий взгляд на мгновение застыл, а потом сверкнул смешливыми искорками:

– То не у меня спрашивать надо, я ж не торгую ничем. Только скажу так: какие бы циферки старик ни выписал, с ним спорить все равно не стали бы. И убыток бы проглотили за милую душу.

Вот в это верю сразу и охотно. Только я не старик, много лет проживший бок о бок с дольинцами. Я чужой здесь. И мне нельзя совершать ошибок, если хочу стать своим. Значит, нужно как-то приноровиться, пристроиться, может, подольститься к кому…

– Позволите войти, йерте?

Не успел подумать, а главный кандидат на разговор легок на помине! Впрочем, так оно и лучше. Вот сейчас все и решу. Сразу.

– Проходите, проходите, любезный!

Луран Адитта, на улице прикрывавший голову от солнца и ветра полотняной шапкой, войдя в кухню, вновь удостоил меня созерцания своей плеши, окруженной рыжеватым пушком. Какие почести, надо же! Он бы еще до земли в поклоне согнулся. А гнуться-то должен как раз я.

– Ваше повеление исполнено в точности?

– Да Бож с вами, какое повеление? Это была всего лишь просьба. Смиренная, – добавил я, решив с самого начала разговора установить правильный тон, но собеседник почему-то насторожился.

– Так в точности или нет?

– Не беспокойтесь, жаловаться не буду!

Или я все время ошибаюсь со словами, или смотрю как-то не так? Почему даже последняя, невиннейшая по сути своей фраза вызвала в глазах Адитты чуть ли не животный ужас? Ну да, моя должность звучит громко, но ведь под названием ничегошеньки нет. Правда, может статься, об этом догадываюсь лишь я один.

– Значит, мы свои обязательства исполнили?

– Можете не сомневаться.

– Стало быть, дальше ваша забота?

И еще какая. Огромная. Жуткая. Пугающая.

– Моя, любезный. Только моя.

Кажется, он немного успокоился. Пора начинать разведку боем?

– Я впервые узнал о существовании Блаженного Дола только этой весной. Понимаю, понимаю, неведение меня не оправдывает! Но раз уж так получилось, что поделать? Скажу больше. Я очень немного смыслю в торговле, и то, что поручили мне вы и ваши товарищи, исполнить будет… Трудно. Но наверняка среди вас есть люди, смыслящие в ценах больше меня. Так, может, мне стоит прежде поговорить с ними?

Адитта попытался вжаться в стену, спиной к которой стоял:

– Да как же больше смыслящие? Да как можно?

– И я с радостью прислушаюсь к их, несомненно, мудрому гласу. Вот вы, к примеру, какое хозяйство ведете?

– Да какое хозяйство… Камень на продажу рубим и тешем.

– И сколько за свою работу взяли бы? Как в прошлом году или меньше?

Хозяин каменоломни отчетливо вздрогнул:

– А с чего вдруг меньше брать? Камень же не зерно, и за десять лет не испортится.

– Если его не испортить в самом начале. Так сказать, по выемке из горного лона.

Глаза Адитты округлились, позволяя точно выяснить их цвет. Серый, уходящий в зелень. Пожалуй, изо всех встреченных мною в Блаженном Доле людей пока только у одного Натти взгляд другой крайности.

– А что случилось при выемке?

– Кто в вашей семье следит за работниками? Уж верно не вы, любезный, с вашим-то возрастом и положением.

– Сын мой. Старший.

– Он недостаточно зорок?

Хозяин каменоломни совсем сник, но признал:

– Да на глаза пока не жаловался…

– Тогда ему следует протереть свои глаза получше. – Я протянул Адитте кусок камня, на котором стояла печатка нынешнего года. – Точить надо инструмент чаще и тщательнее, а то сколы неровные идут.

Дрожащие пальцы моего собеседника ощупали указанное место.

– И верно… Ну, Турин, ну как же ты так… Подвел старика…

– Так что скажете насчет цены?

Хозяин каменоломни согнулся, попятился, уперся в стену и мелкими шажками начал ползти по ней к выходу.

– Уже уходите?

– Так дела же, йерте, дела неотложные…

Оказавшись за порогом, Адитта проворно припустил прочь, и когда я вышел на крыльцо, то смог увидеть только побито согнутую спину, исчезающую за кустами изгороди.

– Он что, испугался?

– А то нет! – хохотнул Натти, выходя на свежий воздух следом за мной.

– Но чего?

– Не чего, а кого. Тебя он испугался. Чудо, что в штаны не наложил со страху, а то пришлось бы проветривать дом. Да и пол мыть.

Я устало потер уголок глаза. Ну вот, хотел обзавестись сторонником и помощником, а получилось ровно наоборот. Наверное, стоило промолчать о тупых резцах? Но такой товар на ярмарке могут и не взять, особенно если у покупателей будут глаза зорче, чем у сына одного известного мне отца.

– Да и я бы испугался, – вдруг добавил Натти.

– Ты? Почему?

– А как не испугаться? Голос ласковый и глаза добрые-добрые, а слова наперекор всему, что видишь, звучат.

М-да, искренняя просьба не удалась. Выходит, и этого я не умею? Жаль. Так что же делать? До вечера успею просмотреть оставшиеся товары на предмет изъяна или другого отличия от прошлогодних образцов. А дальше? Выяснить, лучше или хуже вещь, выставленная на продажу, – только половина дела. Еще надо понять, согласны ли ее купить за назначенную цену. Но об этом надо спрашивать не продавцов, а…

– Далеко отсюда Грент, тот, где будет ярмарка?

– Дня полтора в обозе.

– Как думаешь, одолжат мне коляску, чтобы добраться до города?

– А зачем вам туда?

Толком еще не знаю. Походить. Посмотреть. Послушать. Войти в обстоятельства.

– С ценами нужно что-то решать. И поскорее.

– Да не бойся ты, в самом деле! Ну ошибешься раз-другой, и что? Не обеднеют наши купцы с одной ярмарки!

Верно говоришь, Натти. Очень верно. И любое мое слово прозвучит неоспоримым приказом, даже если исполнять его будут стиснув зубы. Но я не могу оказаться хуже моего предшественника. Никак не могу.

– Мне нельзя ошибиться.

– Как так? Да и ругать никто не будет, все ведь знают, что ты здесь еще не обжился.

Значит, полагаешь, мне можно сесть сиднем и наслаждаться покоем, благо снеди и в самом деле хватит по меньшей мере до середины лета?

– А я все же попробую сделать по-своему.

– Ну как знаешь.

В его голосе должны были бы слышаться нотки равнодушия, а вместо того мне почему-то показалось, что рыжий одобряет мое решение. Интересно, с чего бы вдруг?

– Найдешь у кого коляску одолжить?

– Легко.

– Она будет нужна завтра поутру. Чем раньше, тем лучше.

– Сделаем.

А вот как быть с Ньяной? Единственное оружие и единственный щит, за которым мне положено укрываться. Но при тех расстроенных чувствах, что захватили женщину в плен после поединка с Дерком, неизвестно, кто больше нуждается в заботе, я или она.

– Я по пути загляну к толстобокой, скажу ей, что утром отправляться.

– Не надо.

Натти недоуменно сдвинул брови:

– Что значит не надо?

– Она не поедет со мной.

– Неужто заартачилась?

Судя по нелестному прозвищу и явно недовольному, но неудивленному тону вопроса, защитница и… э-э-э… помощник не очень-то ладили между собой. Наверное, следовало бы узнать причину, но, раз уж я не собирался сводить их сейчас вместе, выяснение отношений могло подождать. До моего возвращения.

– Нет, дело в другом.

Я ведь не обязан ничего ему рассказывать и ни в чем оправдываться. Но молчать… Молчание было моим постоянным спутником всю прошлую жизнь и успело изрядно поднадоесть, а теперь у меня наконец-то появились слушатели.

– Ты ведь уже слышал, что молодой пастух по имени Дерк погиб?

– Как не слышать! В наших краях жизнь сонная, и, если хоть что-то случается, разговоров хватает на седмицу, не меньше.

– Но как именно он погиб, знаешь?

Натти чуть нахмурился:

– Да вроде говорили… В горах оступился, его и переломало всего, потому тело сюда не привезли, а там захоронили.

Хорошее объяснение случившейся странности. Интересно, кто его первым пустил в обиход? Я бы этому человеку выразил благодарность. Огромную.

– Ты умеешь держать язык за зубами?

Рыжий оскалился, показав ровные, немного желтоватые зубы:

– Сами видите, во рту пока прорех нет.

– То, что я скажу, не нужно знать никому больше. Понятно?

Он кивнул. Молча.

– Дерка убила Ньяна.

Ржавчина глаз Натти заметно посерела.

– Быть того не может!

– У нее не оставалось другого выхода. Она защищала мою жизнь и жизнь тех, кто находился со мной рядом.

– От кого? От дурачины Дерка?

Дурачина… Пожалуй, поумнеть пастуху не удалось до самой смерти. Но, как говорят в народе, избыток силы замещает недостаток ума.

– С ним что-то произошло. Я не видел его раньше, сравнивать не с чем было, но он… изменился. Как человек. В смысле перестал быть просто человеком.

Натти почесал затылок:

– А яснее сказать можете?

Я бы сказал. Если бы понимал хоть одну причину случившегося.

– Он двигался быстрее, чем может уследить глаз. И бил так, как будто вместо рук у него железные молоты.

Ржаво-карий взгляд на удивление отрешенно уставился вдаль, а губы моего собеседника брезгливо выдавили:

– Так бывает. Когда человек пускает в душу демона.

Я уже слышал эту деревенскую сказочку. Совсем недавно. Только не заметил веры в глазах того, кто ее мне поведал. Собственно, вообще ничего не заметил, потому что Киф Лефер со-Литто умел прятать свои чувства и помыслы.

– Изменение души я могу понять. Но при чем тут тело?

Натти смежил веки:

– Вы разве не слышали ни разу проповедей прибоженных? Даже они не отделяют одно от другого высоким забором.

К стыду моему, я нечасто посещал храмы, особенно когда детство плавно перетекло в юность. И не помнил ни одной проникновенной речи божьих служек.

– Значит, в Дерка вселился демон, который переделал его тело?

Широкие плечи приподнялись и опустились:

– Выходит, так.

Хорошо, одно объяснение с грехом пополам нашлось. Но оно тут же потребовало следующего.

– А как насчет Ньяны? Она ведь ни в чем не уступила пастуху. Собственно, превзошла, если вернулась живой и невредимой. Как быть с ней?

Взгляд Натти ловко скользнул мимо меня:

– Да ты и сам понимаешь. Ведь понимаешь?

Да, один и один сложить могу. Но представить, что внутри моей защитницы живет нечто нечеловеческое…

– А как демоны проникают в тело? Или сначала в душу?

– Тебе бы не у меня об этом спрашивать. Почем я-то знаю? А есть люди сведущие.

Ну да. Охотник на демонов, к примеру. Только мне сейчас до него не добраться.

– Спрошу. Когда свижусь. А сейчас лучше прилягу, а то завтра вставать ни свет ни заря. Да, и когда будешь о коляске спрашивать, кучера тоже попроси.

Натти кивнул:

– Коляска будет. А кучер нам ни к чему. Сам справлюсь.

Нам?

– Ты о чем?

– Я хоть и не так прыток, как толстобокая, да только на одного руку всегда поднимут скорее, чем на двоих.

Грент оказался вольным городом, и этот факт лишил меня большей части накопившейся было уверенности. Впрочем, Натти сообщил об особенностях того места, куда мы направлялись, когда до городских ворот оставалось не более сотни шагов и поворачивать назад было поздно.

Я никогда не понимал, как Дарохранитель допустил возникновение подобных поселений. А если ничего не мог поделать с желанием людей оставаться неподчиняющимися никакой власти, кроме самолично избранной, то зачем согласился включить вольные города в состав Дарствия? Никакого проку от них не было, подати платились в общую казну небольшие, ополчение, а тем паче солдат для службы в дарственной армии «вольные» не поставляли, да и вообще никак не участвовали в жизни государства, клочок которого оставили за собой. Можно допустить, что на заре существования Дарствия некогда и не под силу было справляться со всеми неурядицами, благо они не представляли собой прямой угрозы, но сейчас? Почему бельма вольных городов все еще остаются на логаренской карте? Напрашивалось лишь одно объяснение, удивляющее и заставляющее задуматься: это нужно тем, кто облечен властью. Зачем – второй вопрос. Возможно, уже не настолько важный…

Стражники у ворот все же присутствовали и выполняли ту же работу, что и их товарищи во всех остальных городах Дарствия. Собирали плату за вход. И наверняка, как на всех прочих рубежах, монеты, падающие в объемистый кошель, должны были пойти на укрепление городских стен, мощение улиц и прочие премудрости, без которых жить можно, но выжить не удастся.

Улицы города были слишком узкими для того, чтобы любому приезжему позволялось без дополнительной оплаты передвигаться по ним в конном экипаже, поэтому коляска была оставлена нами в предместье, на попечение хозяина постоялого двора. Но и пешее перемещение по Гренту оказалось удовольствием не из дешевых: услышав, сколько придется заплатить за вход, я мысленно выругался, потому что при себе имел ненамного большую сумму, но еще даже не успел нащупать под складками накидки собственный кошелек, а Натти уже отсчитывал монеты. И равнодушие, с которым его пальцы отпускали медные кругляшки в путешествие по чужим карманам, совсем не подходило простому прислужнику, да еще из глухой провинции. Мне точно было бы жалко отдать столько денег сразу, а рыжий расставался с монетами, как с дорожными камешками, набившимися в башмаки.

Впрочем, кроме платы, стражникам больше ничего от нас не потребовалось, и это настораживало: в благопристойных городах всегда спрашивают, кто и с какой целью вступает в ворота. Конечно, нет никакой уверенности, что чужак назовет настоящее имя, но видимость порядка соблюдается. Кроме того, в поселениях, где Наблюдательные дома полностью укомплектованы служками и Звеньями, врать всегда себе дороже. Здесь же… Властям нет никакого дела до безопасности?

К тому же пара фраз, которыми перекинулись люди, призванные охранять свой город, и вовсе чуть не сбила меня с шага:

– А мужики-то не просты.

– Ага. При одном даже ножа нет.

Обычно все происходит ровно наоборот, и стража настойчиво интересуется, зачем тот или иной человек пытается пронести оружие, и если местные законы позволяют, то взимают дополнительную плату либо отказывают во входе, а тут как раз отсутствие средств защиты и нападения вызвало у стражей полууважение-полузависть. Получается, каждый обитатель вольного города Грента вооружен до зубов? И если кто-то приходит сюда с голыми руками, значит, он заведомо уверен в своих силах? Правда, у меня руки совсем уж голыми не были: прихватил из смотрительского дома посох, принадлежавший моему предшественнику. Было огромное желание обзавестись и чем-то стальным, но времени пошарить по Долу не хватило, да и, боюсь, дольинцы не поняли и не одобрили бы мою тягу к орудиям нападения и защиты.

А вот при Натти нож был. Не шибко большой, не шибко страшный, зато вселявший некоторую уверенность, что в потасовке мы погибнем не самыми первыми.

– Слышал, что говорили стражники? – спросил я, стараясь не повышать голос сильнее необходимого, а потому тщательно выбирая паузы, во время которых гул городских улиц становился немного тише.

– А они что-то сказали? – рассеянно нахмурился мой спутник.

– Да. Назвали нас с тобой непростыми.

Натти оглянулся на ворота, от которых мы уже удалились на слишком большое расстояние, чтобы можно было ясно различить выражения лиц городских привратников.

– С чего это?

– Потому что не заметили при нас оружия.

Рыжий тут же поспешил нащупать рукоять ножа и убедиться, что он никуда не делся.

– Ты так не шути! Я уж думал, мою ногтечистку кто стянул.

Он или придуривался, или в самом деле не понял, о чем идет речь.

– Ты бывал здесь раньше?

– Да заходил как-то.

– Это спокойный город?

Вопрос прозвучал глупо, но на него ответили со всей серьезностью:

– Как и наш Дол. Ты его трогать не будешь, и он на тебя не кинется.

Хм. А ведь я собирался именно что потрогать. Легонько-легонько. Только не знаю пока, за какое место.

В любом другом городе я бы сразу пошел в Наблюдательный дом, показал свой знак и потребовал содействия. Может быть, грубо, может быть, улещивая. Неважно. Но если бы мне и отказали, то не впрямую, а отговариваясь нехваткой времени, тупостью бездельничающих служек и прочими причинами, по которым обычно не можешь добиться от дарственников необходимых сведений. А что делать здесь? Вольный город не знает Цепей и, скорее всего, посмотрит на моего жука не менее косо, чем на какое-нибудь Звено, даже самого драгоценного металла. Все, что я могу сделать, это попросить. Кого-то.

– Кто здесь всем заправляет? Знаешь? Или главного вовсе нет?

Натти задумчиво посмотрел на уходящие вверх стены домов, тисками сжимавших улицу.

– Как не быть. Всюду есть главный.

Это радует. Но ничего не объясняет.

– А где его искать?

– Так в управе, где ж еще, – бесхитростно ответил мой помощник и уверенно свернул на ближайшем перекрестке направо.

Управа располагалась вовсе не там, где положено находиться главному городскому дому в добропорядочных городах. То есть не на площади, а в лабиринте переулков. Впрочем, удивляться не пришлось: самая большая и единственная площадь Грента была запружена торговым людом, разворачивающим свои временные лавки и, разумеется, не заботящимся о тишине. А вот чуть подальше, там, где улочки становились совсем узкими, царил благословенный сонный покой, и в такой обстановке вершить управные дела, несомненно, было намного удобнее.

Охранники не встретились нам ни при входной двери, ни при внутренних, и результат увиденного снова поставил меня перед нелегким выбором из двух вариантов. Либо здешний люд благочестив настолько, что нет никакой нужды защищаться от возможных дурных помыслов и умыслов, либо охранять нечего и некого. Первое утверждение отметалось сразу, ибо там, где много оружия, никогда не бывает долгого мира, а второе приводило к неприятному выводу: я не найду здесь того, кто мне нужен. Но попробовать все равно стоило.

Первый встреченный в управе человек оказался невзрачным и ничтожным, как и любое существо, обреченное жить среди бумаг, но изо всех сил делал вид, будто если и не самая важная здесь птица, то далеко не последняя. По крайней мере, выдержал минутную паузу после того, как мы вошли в дверь, и только потом поднял глаза от убористого текста на негнущемся листе бумаги.

– Чем могу служить?

– А чем сможете? – переспросил Натти, введя тем самым служку в некоторое оцепенение.

– Я лишь веду записи о… – начал было оправдываться тот, но вовремя спохватился: – Что вам угодно?

Я поспешил ответить сам, пока мой спутник не усугубил положение:

– Определенные сведения.

На меня посмотрели хорошо знакомым мне взглядом, не вопрошающим, а напоминающим, что для осуществления каждого действия нужно свое право. Я раздвинул складки накидки, любезно одолженной Натти, и показал глянцевую спинку жука:

– Моим заботам вверен Блаженный Дол.

Служка кивнул, показывая, что принял во внимание мои регалии. Впрочем, почтения в его поведении не прибавилось ни на каплю, и я невольно пожалел, что не позволил рыжему выдать на свет божий еще пару каверзных фраз.

– А для того чтобы мои усилия не оказались зряшными, мне нужно кое-что знать.

Конечно, проще всего было сразу завести разговор о деньгах, но человек, едва виднеющийся из-за стола, заваленного бумагами, явно мог стать всего лишь посредником в переговорах с кем-то по-настоящему сведущим, а мне было жаль терять время. Да и платить лишние деньги тоже не хотелось. Хотя…

Мой запрос мог быть успешно исполнен и мелкой сошкой, главное, чтобы она имела доступ к нужным бумагам. Так будет и проще и быстрее.

– И что же именно вам нужно?

– Немногое. Цены.

Маленькие глазки служки сузились еще больше:

– Цены?

– Да. Сколько в среднем платили за какой товар в прошлые вёсны. Скажем, за пять прошедших лет. Не думаю, что это дарственная тайна.

Мой собеседник тоже так не думал. Зато по его лицу явственно читалось, что мысли, посетившие лысую голову, звенят монетами. Теми, что можно потребовать с меня.

– Разумеется, не тайна. Более того, вам, как человеку дарственному, предъявившему неоспоримые доказательства своего положения и… Но вы, конечно, понимаете, что это займет время?

– Понимаю.

– И мне придется отставить в сторону многие другие занятия, в том числе те, за которых платят жалованье…

– Скорее всего.

– И вы конечно же понимаете, что мне бы не хотелось терять даже часть моих доходов?

Не люблю долгие хождения вокруг да около. Наверное, потому, что слишком часто наблюдал их в исполнении Атьена Ирриги. Вот кто был настоящим мастером, ухитряющимся выбить из провинившегося наибольшую возможную плату, даже не произнеся ни разу слово «деньги» или что-то подобное! А этот… Так, всего лишь начинающий вымогатель. Хотя в его возрасте уже следовало бы заканчивать бурную деятельность.

– Сколько?

Служка посмотрел на меня выразительнее прежнего:

– Ну вы же понимаете…

Понимал я только одно. Что монеты из меня все равно вытянут. И ровно в том количестве, которое угодно исполнителю моей просьбы, а не мне. Получить скидку помогло бы применение силы или иной способ пригрозить, но то, что на служку знак Смотрителя не произвел должного впечатления, заранее делало бессмысленным любое упоминание о чинах и званиях. А пытаться брать вымогателя за грудки было опасно: вдруг у него под столом взведенный арбалет?

– Сколько?

Он помолчал, поглаживая пальцами лоснящуюся кожаную обивку столешницы.

– Через два дня. Приходите сюда же, будем говорить о цене.

Два дня? Что ж, срок вполне реальный. Даже если заниматься тщательным выведением каждой буковки в названиях товаров. И пожалуй, я могу себе позволить назначенное время ожидания. Но поскольку служка вполне способен передумать, бездельничать из этих двух дней не придется ни одного лишнего часа.

– Я приду.

Я не старался вложить в голос даже намек на угрозу, однако от двух коротких слов служка вздрогнул и предпочел снова уткнуться в бумаги, а не провожать меня взглядом. Натти громко хмыкнул, но начинать разговор в стенах городской управы показалось мне не слишком разумным поступком, и пришлось молча добираться до улицы. Зато как только мы ступили на отполированные многочисленными шагами камни мостовой, я повернулся к своему помощнику и сурово спросил:

– Что на этот раз?

Рыжий растянул рот в улыбке:

– Да все то же. Зачем людей пугаешь почем зря?

– И как же я напугал этого слизняка?

– Тебе лучше знать как. Только он, бедный, аж затрясся весь, когда ты прийти пообещал.

– Я не угрожал.

– Ему-то? Нет. Но угроза была будь здоров какая! Он и подумал, что ему предназначалась. Ну ошибся, с кем не бывает?

– Угроза?

Он почесал перебитый нос, правда, больше не ухмыляясь, а словно озаботившись происходящим.

– Ну или приказ. Строгий такой, чтобы ослушаться нельзя было.

Слова Натти, при всей их странности, почему-то не казались неуместными, будто мой помощник говорил о том, что существует на самом деле, прямо у меня под носом, а я все никак не могу разглядеть. Но ждать, пока взор прояснится самостоятельно, времени нет, стало быть, нужно получать ответы сразу же по поступлении вопросов.

– И кому я приказывал?

– Да себе, кому ж еще? – не беря ни мгновения на раздумье, сказал рыжий.

Себе? Но зачем? Неужели потому, что не могу действовать свободно? Или потому, что не очень-то хочу действовать?

– Ты себя словно подстегнул, вот на что это похоже, – продолжил свои рассуждения Натти.

Бож милостивый, насколько же глупо я себя веду, если простодушный деревенщина, знающий меня без году день, углядел всю мою беду сразу и целиком?

– Как будто тебе надо, чтобы задачки все время кто-то задавал, иначе…

– Иначе?

Рыжий смешливо сощурился:

– Будешь на месте стоять и ждать.

– Чего?

– Приказа какого-нибудь. Да ты не переживай, все наладится, только привыкнуть нужно!

А вот ободрял он вполне искренне. Даже с каким-то необъяснимым нажимом, напоминающим тот самый пресловутый «приказ», в котором я, по его словам, все время нуждаюсь. Что ж, мой помощник быстро догадался, за какие ниточки нужно дергать. Весь вопрос в том, оставит ли сие знание в тайне или растреплет на весь Дол, а то и дальше. И если не удержит язык за зубами, то мне нужно постараться изо всех сил и поскорее утвердить над собой власть лишь одного-единственного командира. Себя самого.

Впрочем, гораздо хуже другое. Если я нечаянно напугал служку, то никаких достоверных сведений мне не достанется. В самом лучшем случае получу отписку, а в худшем… Это ведь вольный город. И убийцы в нем наверняка вольные. Так, может, убраться прочь, пока не поздно? Или все же проверить догадку рыжего?

– Два дня у нас есть. Будем ждать.

– Ну вот, опять себе приказываешь! – хохотнул Натти. – Дни днями, а только если ничего и не получится, как ты задумал, то небо на землю не упадет. От одной бездоходной ярмарки Дол не обеднеет.

Знаю. Но если меня поставили на этом рубеже, я должен его удержать. Любой ценой. Иначе буду недостоин права приказывать даже самому себе. К тому же есть идея, на что потратить время вынужденного ожидания.

– Как думаешь, уже многие купцы съехались в Грент к предстоящим торгам?

– Да уж больше половины. Не все же так близко, как наши, дольинские, живут.

– И они поселились в местных гостевых домах?

– Кто побогаче, тот себе здесь свои дома давно прикупил, – заметил рыжий. – А прочие… Те да, наемным жильем пользуются.

Вот и возможность. Осталось лишь правильно выбрать гостевой дом и прислушаться к разговорам, которые в изобилии ведутся во дворах, в коридорах и за трактирными столами: глядишь, что-то и разузнаешь.

– И где тут самые лучшие места?

– Поближе к главной площади. Только они все уж заняты давно.

Наверняка. Впрочем, попытаться все равно нужно.

– Пойдем посмотрим. Вдруг повезет?

Натти пожал плечами, как будто не верил в удачу вообще и в нашу общую в частности, но возражать не стал, и мы отправились обратно, туда, где гомонила толпа торгового люда. По мере приближения к площади и улица становилась шире, и прохожие стали попадаться чаще, причем явно из местных жителей, потому что мужчины были одеты соответственно погоде и даже чуть легче, чем требовалось, а женщины напомнили о столице своими юбками, на ладонь не доходящими до камней мостовой. Тем удивительнее было заметить в полусотне шагов впереди девицу, одетую примерно так же, как мои дольинские знакомицы. Разве что ее кафтан был еще длиннее, почти до середины голени, и широкий плетеный пояс обвивался не вокруг талии, а несколько ниже, придавая каждому движению нешироких бедер большую отчетливость. Весьма приятную для наблюдения, кстати. Но едва я приноровился не упускать из виду нижнюю часть незнакомки, девица, словно почувствовав мой взгляд, остановилась, обернулась и холодно поинтересовалась:

– Зачем вы меня преследуете?

Ее голос прозвучал так строго, что захотелось начать оправдываться, однако вопрос предназначался вовсе не мне, а другому мужчине, который находился гораздо ближе и сейчас тоже стоял на месте, не отрывая взгляда от женских прелестей.

Хотя на предвзятый вкус прелести были все же довольно скромными. Девичьими. Полушария грудей, обтянутые кафтаном, плотно застегнутым до самого подбородка, были хорошо заметны, но казались еще не созревшими до той спелости, что обычно притягивает к себе мужскую ладонь. При этом гибкая фигура отнюдь не производила впечатление тонкой и хрупкой, скорее указывая на то, что девица слегка задержалась в том возрасте, когда различия между подростками еще малозаметны. Зато лицо говорило об обратном. Серьезное, совсем взрослое и какое-то отрешенное: даже прямо глядя на мужчину, которого пыталась отчитывать, незнакомка словно смотрела сквозь него в некую недостижимую для других даль, и резковатые черты, обрамленные капюшоном, оставались безмятежно-бесстрастными, несмотря на явное неудовольствие в ее голосе.

Или отменно владеет собой, или принадлежит к той редкой разновидности людей, что заслуживают прозвания «эрте». Впрочем, сия возвышенность над толпой почему-то не вызывала у окружающих чувства благостного смирения. По меньшей мере у одного из них.

– А то ты не догадываешься? – ухмыльнулся мужчина.

Вернее, я, поскольку видел только его спину, мог предположить, что он именно ухмыляется, уж больно приторным и в то же время напряженным тоном был произнесен вопрос, который вряд ли требовал ответа.

– Вы выбрали не тот предмет для своего интереса.

– А мне думается, тот самый!

Он сделал шаг, приближаясь к девице на расстояние вытянутой руки.

Незнакомка не выглядела ни доступной, ни гулящей, скорее наоборот, но вполне возможно, мужчина был навеселе, а пара-тройка кружек крепкого эля застит глаза так, что и в дурнушке разглядишь королеву, причем благосклонную.

– Оставьте меня в покое.

Она добавила в голос еще больше суровости, но, похоже, совершила ошибку, потому что преследователь только воодушевился:

– Ох люблю таких, дерзких и вздорных!

И он качнулся вперед, намереваясь схватить предмет своего вожделения за локоть. Девица в свою очередь сделала шаг назад, поднимая на уровень груди сжатые кулачки.

– Только попробуй!

Судя по постановке рук, к драке она привычку имела. Должно быть, в детстве и юности предпочитала мальчишеское общество. Но как бы то ни было, между противниками существовала разница, которая заведомо отдавала победу на мужскую сторону. Разница в размерах и тяжести тела.

Я никогда и никуда не вмешивался без получения на то недвусмысленного приказа, да и сейчас не чувствовал себя ответственным за предстоящее неприглядное действо, вот-вот грозящее развернуться прямо передо мной. В конце концов, это не Дол, а у города другой хозяин. Или вообще никого начальствующего. Но с другой стороны…

Мое сознание помнило лишь одного воина женского пола. И хотя во внешности Ньяны и незнакомки не было ничего общего, да и обстоятельства происходящего тоже немало разнились, одно оказалось неизменным. Четкое и до рези ясное ощущение, накрывшее меня с головой.

Она не должна драться.

Бой – мужское дело.

– Дама не находит ваше общество приятным.

Мужчина не обернулся, хотя и отчетливо расслышал мои слова, зато прорычал:

– Проходишь мимо и проходи, не задерживайся!

– Только после вас и ни мгновением раньше.

– Сам, что ли, глаз на нее положил?

– Положил, снял… Мои глаза – мое дело.

– А мы сейчас посмотрим, какое дело чье…

Он попробовал ударить с разворота, но, как оказалось, и в самом деле был изрядно пьян, потому что двигался медленнее, чем полагалось для удачного завершения атаки. А поскольку удержаться на ногах нападающий смог бы, лишь воткнув кулак мне в скулу, мужчина, промахнувшись, вытер добротным сукном своего кафтана с десяток камней мостовой. Правда, грохнувшись, пьяница не потерял способности воспринимать действительность: увидел, что в противниках у него не один человек, а целых два, и быстро расхотел драться. Но оно было и к лучшему, потому что прохожие уже начинали с угрожающим интересом присматриваться к нашей маленькой группе.

– Еще посмотрим, кто кого! – заявил воздыхатель-неудачник и, не с первой попытки поднявшись, поспешил покинуть поле боя, припадая на левую ногу.

Девица даже не проводила мужчину взглядом, подарив все внимание мне. Вернее, не все, а то, которое вообще уделяла окружающему миру.

– Благодарю вас, эрте. Вы поступили достойно.

Я вспомнил, с каким удовольствием наблюдал за покачиванием пояса на бедрах, и попытался скрыть смущение за улыбкой:

– Он отоспится и выкинет из головы дурные мысли.

– Или не выкинет.

Она так подчеркнула коротенькое отрицание, что стало ясно: разговор не закончится так просто.

Я упрямо повторил:

– Его языком двигала выпивка.

– Да. Но что, если он не захочет протрезветь?

Будь обстоятельства чуть другими, могло бы показаться, что девица давным-давно выстроила насчет меня и Натти какие-то планы, а только что состоявшаяся сценка была разыграна нарочно. Но я хорошо разглядел глаза мужчины, лишившегося желанного развлечения: они вмиг наполнились разочарованием и почти звериной злостью. Если бедняга и был актером, то невольным, ничего не знающим об уготованной ему роли. А глаза девицы, прозрачно-серые, того же оттенка, что коротко стриженные волосы, обнаружившиеся, когда капюшон сполз с ее головы, смотрели уверенно, но опять же не на меня.

Не на Ханнера Мори со-Веента.

Не на Смотрителя Блаженного Дола.

Складывалось впечатление, что на моем месте мог оказаться кто угодно. А если участников спектакля можно менять настолько произвольно, то, значит, пьеса еще не написана и есть надежный способ отметиться в тексте своей рукой. Например, поставить точку:

– Всего доброго, эрте.

– Не уходите.

Другая завела бы извечную песню о том, что настоящие рыцари не бросают только что спасенную от лап насильника женщину на произвол судьбы, захлопала бы ресницами, в общем, применила бы весь арсенал природных хитростей, а эта словно и не подозревала о возможностях, коими обладает женский пол, потому что даже не попыталась убрать с лица отрешенность. Наоборот, спросила прямо:

– У вас есть дела в этом городе?

– Да.

– Они требуют всего вашего времени?

Ну вот мы и подобрались к главному.

– Вы хотите добавить к ним еще одно?

Девица приподняла уголки губ:

– Оно не останется неоплаченным.

Разумеется. Иначе ты бы не старалась нанять нас. Если даже стражники на воротах посчитали, что люди, входящие в вольный город без оружия, собираются заниматься какими-то особыми делами, мое вмешательство в чужой спор тоже сказало тебе о многом. Правда, о том, чего не существует на самом деле.

– Что мы можем для вас сделать?

– То же, что сделали сейчас. Мне нужна защита.

Она произнесла это слово тоном, предполагающим совершенно обратный смысл, из чего можно было сделать вывод: лукавит. Скорее, ей нужна не защита, а возможность спокойно действовать в собственных интересах. Но все же почему именно мы? Неужели во всем городе больше нет свободных наемников?

– Я соглашусь, если вы честно ответите на один вопрос.

– Спрашивайте.

– При всем уважении, вы не самая прекрасная женщина на свете, чтобы подвергаться домогательствам со стороны каждого встречного мужчины. Нам нетрудно следовать за вами, но не хотелось бы вводить вас в траты только потому, что один пьяница позволил себе лишнее. Итак, зачем вам нужна защита?

Уголки ее губ приподнялись еще выше, но гримаса все равно не стала похожей на настоящую улыбку.

– Пойдемте, и все увидите сами.

Вряд ли все самые важные сделки совершались посреди гула и гомона торговых рядов, но трапезный зал гостевого дома, куда нам предложила пройти незнакомка, был заполнен отнюдь не бедными людьми. Конечно, золотые отблески глаза не слепили, однако удачливые купцы редко выставляют напоказ драгоценный металл, хотя и не упускают случая покрасоваться. Просто поводы для похвальбы и средства исполнения оной у них другие.

К примеру, ткань, пошедшая на кафтан. Она может быть прошита шелковыми нитями, добавляющими блеска, а может полностью состоять из сих благородных волокон. Причем на взгляд разницу определит только свой же брат-торгаш, у которого глаз наловчился не то что каждый цвет, а каждый оттенок раскладывать на целую палитру.

С сапогами та же история. Грубоватая кожа сама держит заданную форму, а хорошо выделанная натягивается по ноге, и нужно точно знать, на складочки в каких местах обратить внимание, чтобы определить, поскупился ли человек на собственную обувку или, наоборот, монет не жалел.

Рубашечные вороты, которые можно сейчас хорошо разглядеть, потому что в теплом зале нет нужды кутаться в верхнее платье. Перчатки, заткнутые за пояса. Сами пояса, переливающиеся радужными узорами спиленной кожи. Бороды, подстриженные на разный манер, у кого-то ровнее, у кого-то неряшливее… Мелочей для наблюдения предостаточно. И если бы я чуточку напрягся, то смог бы угадать годовой доход каждого из людей, сидящих за трапезными столами. И вряд ли это им понравилось бы. Людям, конечно, а не столам.

Пожалуй, из трех десятков мужчин в плохо освещенном и немного задымленном зале только о нас с Натти нельзя было сказать ничего определенного. Кроме одного: таким здесь не место. Поэтому с периодичностью в четверть минуты, не реже, я ловил на себе любопытствующе-настороженные взгляды и вынужден был принимать решение, отвечать на них либо оставлять без внимания. А совсем избегать подобных гляделок не удавалось, потому что незнакомка попросила нас занять такой стол, откуда были бы хорошо видны все уголки зала. По возможности.

– Долго будем сидеть-то? – спросил рыжий, воодушевленно поводя носом, потому что мимо как раз проносили что-то горячее и завлекательно пахнущее.

– Сколько понадобится.

– Ты что, всерьез думаешь с этой бабой дело завести?

Пока еще даже не думаю. Но если мир перевернется с ног на голову и я соглашусь…

– Есть целых два дня.

Натти вздохнул:

– Зачем ей защита-то нужна? Не дай Бож, затевается что-то недоброе!

– Думаешь, не разберусь?

Ржаво-карий взгляд скакнул в сторону, явно не желая встречаться с моим.

– Разберешься, куда ж денешься… Только лучше бы сразу это сделать, а не потом.

Я думал примерно так же, как мой помощник, но отказываться от предложенной дармовой кормежки не хотелось, к тому же женщина обещала, что мы увидим нечто любопытное, а получение новых впечатлений было для меня единственным развлечением все последние годы, и перед напомнившей о себе привычкой устоять было трудновато.

– Мы всегда можем встать и уйти. В любой миг.

Натти пробормотал что-то вроде «если ноги никто не подсечет», но я уже не прислушивался к недовольным репликам рыжего, потому что на пороге трапезного зала появилась давешняя незнакомка и…

Мир вокруг нас все-таки перевернулся.

Если минуту назад купцы, вкушающие питье и пищу, либо чавкали молча, либо вели с соседями по столу пространные беседы о погодах и прочей ни к чему не обязывающей чепухе, то с пришествием женщины в место, полное мужчин, все звуки разом утихли. А когда незнакомка медленным шагом направилась в нашу сторону, стало заметно, как следом за ней катится волна вожделения.

Признаться, я даже растерялся. Нет, наша нанимательница выглядела довольно привлекательно, но не на каждый же вкус! Тем более можно было поручиться, что по меньшей мере десяток купцов, почему-то провожавших ее маслеными взглядами, на самом деле предпочитают видеть в своей постели девочек совсем иных форм. Но реальность тем не менее оставалась реальностью, наплевав на доводы разума: каждый мужчина, находящийся в трапезном зале, желал сейчас одну-единственную женщину. Ту, которую видел перед собой.

Без ответа оставался всего лишь один вопрос. Если незнакомка владеет каким-то секретом обольщения, то почему он не действовал на меня и Натти? Впрочем, рыжий даже и не смотрел в сторону женщины, предпочитая приглядываться и принюхиваться к жаркому, принесенному подавальщиком на соседний стол.

А она все шла и шла, преодолевая намеченный путь так медленно, как только могла. И волна, катящаяся за ней, словно уставая от собственного напряжения, постепенно затухла, вскоре полностью растворившись во вновь возникающем обычном гуле, присущем любому питейно-едальному заведению.

– Надеюсь, вы все рассмотрели достаточно хорошо? – бесстрастно спросила женщина, присаживаясь за наш стол.

– Да. Но ровным счетом ничего не поняли.

– Тогда мы с вами по одну сторону, – с удовлетворением заключила незнакомка. – Потому что я тоже ничего не понимаю.

– Если бы в этом городе вовсе не было женщин… Но ведь это не так?

– Не так, – кивнула она. – Надеюсь, теперь вы понимаете, что меня тревожит?

Еще бы. Всеобщее назойливое внимание конечно же. А оно тебе не нужно, потому что ты…

– У вас есть здесь дело, не терпящее лишних свидетелей.

Я не спрашивал, и моя собеседница отметила это чуть удивленным, но тут же начавшим расслабляться взглядом, как будто последний вопрос был чем-то вроде очень важного экзамена.

– Да. Дело есть.

На меня снова посмотрели, но уже не испытующе, а скорее лукаво. Мол, продолжишь расспросы или удовольствуешься уже услышанным и увиденным?

Значит, в одном Натти оказался убийственно прав: все, что требует участия как можно меньшего количества народу, добрым не бывает. А что, если наша нанимательница – наемница, посланная придушить кого-то из купцов или местных жителей? Или воровка? Не хватало еще ввязаться в подобную передрягу!

– И сколько должно продлиться его выполнение?

– Это имеет значение?

– Мы пробудем в городе еще два дня. Потом уйдем.

Она нахмурила светлые брови, о чем-то раздумывая, и, хотя было видно, что названный мною срок ее не обрадовал, за молчанием последовал кивок:

– Пусть будет два дня. – Сказано это было с выражением типа «на безденежье и медный грош – сокровище». – А сейчас не желаете ли отужинать?

Ужин? В самом деле, пока мы ходили туда-сюда, день приблизился к вечеру, и желудок все чаще заявлял о своем неудовольствии. Ну нас хотя бы накормят, уже за это следует быть благодарным.

Женщина махнула рукой подавальщику, и тот, ловко пробравшись между столами, в мгновение ока возник рядом с нами.

– Ужин. Всем троим. И чтобы мяса было больше, чем всего прочего.

Служка понимающе ухмыльнулся, умчавшись исполнять поручение, а я невольно задумался о том, сколько денег может находиться в кошельке незнакомки, если она так легко заказывает не самую дешевую еду. В столице я ел свежее мясо ранней весной только потому, что за него платила казна Сопроводительного крыла. Здесь, поближе к земле, на которой пасутся стада, цены явно были пониже, но с соседних столов все же больше пахло овощами и кашами.

Впрочем, долго раздумывать не позволили обстоятельства: прибыли глубокие миски с дымящимся жарким, в которые мы и погрузили наши ложки, причем женщина ела чуть ли не быстрее и жаднее нас с рыжим. Так быстро, что, когда подавальщик еще только шел к нашему столу с кружками эля на подносе, от ее порции осталась едва ли одна треть.

Но питье до пересохших от жажды глоток не добралось, потому что случилось то, что очень часто случается в переполненных трактирах и харчевнях. Парень споткнулся, не удержал равновесие, и все три кружки соскользнули с подноса прямо на спину женщине. Вряд ли удар был сильным, тем более что глиняные сосуды скатились вниз целыми, зато их содержимое почти полностью вылилось на одежду незнакомки.

Прозрачно-серые глаза сверкнули отнюдь не холодной яростью, но женщина вовремя вспомнила, в каком неудобном положении находится и что сейчас не время устраивать взбучку провинившемуся служке. Тем более что он тут же кинулся извиняться и махать полотенцем, вытащенным из-за пояса, в безуспешной попытке стряхнуть на пол хотя бы часть капель жидкости до того, как они успеют впитаться в ткань кафтана.

– Я пойду наверх. Переоденусь и вернусь.

Последовала еще одна волна вожделения, на сей раз даже сильнее, нежели предыдущая, потому что намокшая одежда намного яснее обрисовала тонкую гибкую фигуру, а потом все вновь стихло. Все, кроме кислого запаха пролитого эля.

Натти разочарованно посмотрел на пол и отодвинулся подальше от темной лужицы, лениво подползающей к сапогам:

– Эх, столько добра пропало…

Добра? Я еще раз присмотрелся и принюхался.

Нет, дружище, доброго в том, чем нас хотели напоить, не было почти ничего. То ли прокисшее, то ли вовсе недоваренное питье. За такое бьют морду даже в самой захудалой харчевне на окраине Веенты, а здесь находятся люди, которые, хотя и считают каждую монету, все же не станут портить свой желудок дурным питьем. Я не рискнул бы даже пробовать то, что разлилось под столом. Думаю, женщина тоже. Так на что тогда рассчитывал подавальщик? Ведь наше чутье ничем не было приглушено.

Я посмотрел на парня, снующего по залу все с тем же подносом, уставленным куда большим количеством кружек, чем предназначалось нам. Сильный. Ловкий. Ухватистый. Конечно, и на старуху бывает проруха, но…

И тут, словно посмеиваясь надо мной или, напротив, желая оправдаться за ранее доставленные неприятности, жизнь решила сделать небольшой подарок. Подавальщик качнулся, видимо так же, как в предыдущий раз, попав подошвой сапога на неровный участок пола. Однако вопреки ожиданиям все закончилось совершенно иначе, нежели несколько минут назад. Парень изогнулся всем телом так, чтобы изменить ось равновесия на более соответствующую обстоятельствам, подался в ту же сторону, куда начали съезжать по подносу кружки, выровнял скорости движения, остановил коварную посуду, не дав той даже качнуться, не то что опрокинуться, выпрямился и невозмутимо доставил заказ по назначению.

Хм. А ты достаточно умел, братец. И если справился сейчас, должен был справиться и тогда. Если только…

Я подозвал подавальщика и, когда тот услужливо склонился над столом слева от меня, собираясь спросить: «Чего изволите?», поймал ворот его рубахи и недвусмысленно натянул.

– Кто велел тебе облить женщину?

– Какую женщину? Облить? Да что вы такое говорите, эрте?! Да я никогда бы…

Мои пальцы скользнули по складкам ткани, как по струнам, и в следующий миг парень обнаружил, что дышать ему стало намного труднее.

– Я не буду спрашивать долго.

– Эрте…

– Кто?

– Какой-то купец, – прохрипел подавальщик. – Точно из приезжих, а не местный. Сказал, повеселиться, мол, хочу.

Не знаю, какое веселье подразумевалось, но главная цель была достигнута: женщина осталась одна. Причем в положении, которое…

– Где ее комната?

– Наверху. Третья от лестницы направо.

Натти оказался на ногах еще раньше, чем я, но торопиться мы не стали, чтобы не привлекать излишнего внимания на случай, если в зале присутствовали подручные того незадачливого воздыхателя. Прошли между столами, вроде как переговариваясь о своих делах, поднялись по ступеням и, только когда скрылись из поля зрения трапезничающих, ускорили шаг.

Разумеется, дверь была закрыта. Но засовы в гостевых домах всегда хлипкие, а веса во мне много, и достаточно было приложиться плечом в нужном месте к двери, чтобы та, отчаянно охнув, влетела в комнату.

Успели мы, судя по всему, вовремя: мужчина еще только-только склонился над лежащей на полу и, похоже, оглушенной или чуть придушенной, а потому неподвижной женщиной. Штаны насильника, разумеется, были приспущены, а длинная рубашка жертвы разодрана на спине. Видимо, наша нанимательница только-только успела снять с себя промокшую одежду и облачалась в сухую, когда враг ворвался внутрь. И оставалось только молиться, чтобы он своими действиями не убил незнакомку, потому что проверять ее дыхание и пульс сейчас было некогда.

Мужчина обернулся в нашу сторону не сразу, даже сорванная с петель дверь не слишком-то его побеспокоила, настолько сильным, видимо, было желание. Но когда в согнувшуюся дугой спину уперся наконечник дорожного посоха, сознание насильника чуть прояснилось. Настолько, что он попробовал убежать. Впрочем, безуспешно, потому что следующий удар пришелся в коленный сгиб, прорывая вместе со штаниной сухожилие.

Мужчина заорал благим матом, растягиваясь на полу и ощупывая колено руками в надежде хоть чуть-чуть уменьшить боль. Обезумевший взгляд скользнул по нашим лицам.

– Ах ты!..

Точное значение выкрикнутого слова было мне неизвестно, но этого и не требовалось, чтобы понять, какое чувство вызвали мои действия у насильника.

– Мало?

Я ударил по другому колену, теперь уже не с внутренней, а с наружной стороны, дробя кость кованым железом наконечника. Мужчина взвыл еще омерзительнее.

– Это научит тебя не приходить незваным?

В ответ насильник разразился пространной речью о том, что он с нами сделает, когда выберется отсюда. И что сделает с женщиной. Вторая часть не понравилась мне еще больше, чем первая.

– Знаешь, как поступают с теми, кто добивается близости с женщиной против ее воли?

Он знал. Или догадывался. В любом случае, когда я занес посох над его причинным местом, глаза мужчины стали похожими на застывшие лужицы олова: отказались что-либо выражать. Но, конечно, он до последнего мига думал, что мои слова лишь угроза, призванная напугать. Зато я, переступая порог комнаты, уже знал, что время запугиваний давно истекло.

Крик был истошный, но короткий и быстро захлебнувшийся беспамятством. Натти помог мне вытащить бездыханное тело в коридор, притворил дверь и подошел к женщине, все еще неподвижно лежащей ничком.

– Он ее что, того? Убил, что ли?

– Надеюсь, нет.

Я присел на корточки и дотронулся кончиками пальцев до тонкой шеи в том месте, где просматривался крупный сосуд.

– Жива. И скоро очнется. Надо бы ее хоть на кровать положить и… прикрыть тоже надо.

Но намного удобнее подхватывать под руки и под колени, когда человек лежит вверх лицом, а не затылком. Я осторожно перевернул незнакомку на спину и тут же растерянно остановился, разом забыв о своих благородных намерениях. Натти за моей спиной изумленно присвистнул:

– Это надо же… Так она баба или мужик?

Ответить на заданный рыжим вопрос я не смог ни сразу, ни четверть часа спустя, когда мы уже сидели в трапезном зале за тем же столом, который покидали, отправляясь на спасение, что называется, прекрасной дамы. И во мне почему-то крепло подозрение, что очень многие истории, посвященные подобным подвигам, умолчали об истинном положении дел, ведь под длинными юбками естества не разглядишь.

Обидчика незнакомки, пока все еще беспамятного, слуги снесли вниз, видимо в одну из хозяйственных пристроек, потому что в жилых комнатах места для него не нашлось. А может, и вовсе выкинули за порог гостевого дома, наверняка пошарив перед тем в кошельке. Немного радовало лишь то, что после происшествия меня и Натти больше никто не пытался разглядывать. Разве что исподтишка.

Эль нам все-таки принесли, причем намного лучшего качества, нежели пролитый, и все время, проведенное в ожидании питья, мою голову посещали смутные воспоминания о сказках, услышанных в детстве, но не из материнских уст. Потому что ни одна мать никогда не стала бы смущать малолетнее сознание собственного ребенка рассказами о людях, одновременно являющихся и мужчинами и женщинами. Судя по растерянному лицу Натти, его детство было еще более безмятежным, а вот я очень хорошо помнил свое недоумение от услышанного. И помнил, что по какой-то серьезной причине задавать вопросы было то ли запрещено, то ли попросту невозможно. В итоге память сохранила только удивление, недоверие и… Да, некоторый страх. С тех времен я хоть и повзрослел, однако увидев воплощение туманного прошлого прямо перед собой, вновь ощутил себя беспомощным ребенком. И надо сказать, не очень-то обрадовался возвращению в детство.

– Как такое возможно? – спросил Натти, проверяя пределы возможностей собственных бровей по части хмурости.

– Не знаю. Но я что-то слышал о таких… двуединых.

Слово очутилось на языке само собой, явно придя из бессознательного прошлого. Рыжий вопросительно вытаращился, а перед моими глазами вновь встало видение странного родимого пятна, располагавшегося чуть выше бритого лобка мужчины-женщины, все-таки перенесенного нами на кровать. Что-то вроде круга, перечеркнутого линией. Знак, который я видел много раз, но которому не придавал какого-либо значения. Осталось только вспомнить, где, когда и откуда на меня смотрело это странное око…

Она-он показалась на верху лестницы, и ее появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на все.

В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых черточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надежно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причем рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.

Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.

И ведь ни один палец не дрожит!

– Я ценю то, как вы поступили.

На словах – да. Но почему мне кажется, что нас величаво известили о благосклонно принятых дарах?

– Он заслуживал наказания.

Прозрачно-серые глаза не утратили своего обычного спокойствия, но теперь в них можно было заметить нечто вроде смущения.

– Речь не о том несчастном, которого вы лишили права передать свое семя наследникам.

– Не понимаю.

– Вы не остались в комнате.

Ну вот, теперь впору мне начать смущаться. Хотя чего? Ведь человек, сидящий по другую сторону стола, наполовину мужчина.

Да, можно было остаться, дождаться, пока она-он очнется, увидит нас, вспомнит происшедшее и… Вот именно это «и» заставило меня уйти как можно скорее. Служба сопроводителя хорошо научила ощущать границу не то чтобы дозволенных вещей, а тех, куда лучше не совать нос. Я не хотел видеть возможное замешательство того, кто попал в опасную неурядицу женщиной, а вышел кем-то совсем другим. И еще меньше я хотел задавать вопросы. Впрочем, этого и не требовалось.

– Вы оставили мне выбор.

Ну да, что-то вроде того. Разве это так важно?

Я посмотрел в глаза чуда, невесть как возникшего в моем мире, и понял: важно. Для него – важнее всех прочих вещей. Такое выражение можно прочитать во взглядах людей, обязанных жизнью. Или получивших подарок, о котором не смели даже мечтать.

– И вы выбрали?

– Да, – улыбнулась она-он, впервые улыбнулась не маской обитательницы недоступных чертогов, а вполне по-человечески.

– Ну что ж, я рад.

А что еще можно сказать? Не поздравлять же, хотя обстоятельства позволяют сделать и это.

– Мне по-прежнему нужна защита, но я не буду более просить вас, пока не расскажу о том, что привело меня в этот город.

– И откуда привело! – настойчиво уточнил Натти, слегка краснея.

Она-он недоуменно приподняла бровь, и мой помощник поспешил объяснить:

– Откуда берутся такие, как вы?

– Ах вот вы о чем… – Прозрачность серых глаз ненадолго уменьшилась. – Ну разумеется, расскажу. Иначе многое останется непонятным.

На стол, постукивая боками друг о друга, опустились кружки с новой порцией эля, и подавальщик убрался подальше едва ли не быстрее, чем доставил заказ. Запомнил хватку моих пальцев? Отлично. Может быть, это убережет его от новых ошибок и столкновения с противником, который на любом поле боя оставляет после себя одни лишь трупы.

– Мое имя Марис.

Такое же неопределенное, как и твой пол. Удачный выбор, ничего не скажешь!

– Где находится мой родной дом, не имеет значения. По одной простой причине: такие, как я, могут появиться на свет в любом уголке мира.

– Хотите сказать, вас много?

– Не так много, как хотелось бы тем, кто отдает нам приказы. К сожалению, многие из нас гибнут еще в детстве, когда родители обнаруживают, что их ребенок не сын и не дочь, а все сразу.

Она-он явно не желала вдаваться в подробности. Впрочем, этого и не требовалось, потому что я четко представлял себе, чем заканчивается жизнь упомянутых несчастных. В лучшем случае надежной удавкой.

– Но если нам удается добраться до сведущих людей, мы остаемся в живых. Хотя многие предпочли бы такой жизни смерть от родительских рук.

Мрачноватое заявление. Пугающее. И не похоже, что она-он нарочно старается вызвать в слушателях жалость или прочие болезненные чувства. Говорит как есть.

– И что же это за жизнь?

– Жизнь прибоженного.

В голове что-то щелкнуло, словно в дверном замке, и смутные воспоминания слились в единое целое, давшее ответ на многие вопросы быстрее, чем рассказчица. Меня ведь водили в городскую кумирню вместе с другими соседскими детьми на праздничные божеслужения, во время которых родители предавались молитвам, а малолеток развлекали всяческими историями, по большей части непонятными, но завораживающими.

– Значит, вы…

– Я принадлежу вере.

А ведь могла бы сказать «служу». Но не стала. Из ненависти? Нет, сильных чувств не разглядеть даже в глубине глаз. Но не из любви уж точно.

– Насколько я знаю, прибоженные редко уходят далеко от кумирен.

– Это верно. – Она-он замолчала, словно возникла необходимость подобрать правильные слова для продолжения рассказа. – Мы уходим, только когда этого требует вера. И вероотступники.

Кажется, беседа приближается к развязке. И почему-то мне все меньше и меньше хочется слушать дальше.

– Нас рождается и выживает очень мало, поэтому каждый – величайшая драгоценность, принадлежащая всему народу. И хоть мы не золотые слитки, нас тоже крадут.

– Кому же может понадобиться прибоженный?

– Кому угодно, – бесстрастно ответила Марис. – Но чаще всего любителю особых наслаждений.

Мы с Натти чуть не поперхнулись, представив себе подробности этих самых наслаждений. И покраснели, потому что фантазии оказались весьма занимательными. Она-он, увидев это, усмехнулась:

– В этом нет ничего необычного. До посвящения почти все мы развлекаемся подобным образом.

– А после?

Марис глубоко вздохнула:

– Некоторые продолжают. Правда, очень немногие.

– Но почему?

Она-он посмотрела мне прямо в глаза:

– Потому, что каждый момент близости крадет день нашей жизни.

С одной стороны, хотелось задать новый вопрос, но с другой, увидев во взгляде Марис светлую и все же скорбь, я удержал язык за зубами. Впрочем, прибоженная объяснила все сама:

– После посвящения в наших телах что-то происходит. Мы будто останавливаемся в том возрасте, которого достигли… И одновременно оказываемся отделены от мира. Солнце перестает нас греть, пища – насыщать, питье – утолять жажду. Мы живем только за счет того, что успело накопиться внутри нас за прошедшие до посвящения годы. И когда запасы заканчиваются…

– Вы умираете.

– Да. Обычно мало кто из нас доживает до тридцати лет. А если не оставляет постельных развлечений, то сгорает намного быстрее. Правда… – Марис криво усмехнулась, – такая участь, наверное, милее, чем скаредное существование в попытках протянуть один лишний день.

Пожалуй. Я бы лично не смог выбрать, по крайней мере сразу, как лучше: жить мало, но в удовольствие, или жить долго, но мучительно. Мне потребовался бы приказ. Вроде того, что отправил присматривать за Блаженным Долом.

– Поэтому вы и драгоценны.

– Да. Людям нужно чувствовать поддержку и заботу. А верить всегда проще в то, что видишь перед собой.

Особенно если видение прекрасно, хоть и печально. Впрочем, мне почему-то подумалось, что та же Марис, рассказывающая сказку о прибоженных детям родителей, пришедших в кумирню, улыбается вполне искренне и счастливо.

– И кто же посягнул на содержимое сокровищницы?

– Один из ларцов.

Вот теперь я снова ничего не понимаю.

– Как так?

Она-он брезгливо сморщилась:

– Один из прибоженных сбежал накануне посвящения. Подкупив стражника.

– А почему не обольстив? Если посмотреть, что творится с мужчинами при вашем появлении…

Марис впервые посмотрела на меня совершенно беспомощно:

– Я не знаю, что происходит в этом городе. Не могу даже предположить. Обычно мы, наоборот, отпугиваем большинство мужчин и женщин, потому что каждый человек чувствует нашу… избранность. Чувствует, даже если не может сам себе объяснить свои ощущения.

Да, пожалуй. Я вот тоже любовался незнакомкой со стороны, но подходить, а тем более посягать на ее невинность не собирался.

– Значит, подкуп? А откуда у прибоженного могло взяться столько денег?

Она-он с силой прижала ладони к столу:

– Например, ссудил тот, кто желал им обладать.