Эпилог
Шаг к Цитадели

Себастьяну снился сон.

Он вступает под белые струи водопада, туда, где еще недавно прятались кемметери. Но он пойдет дальше их: они стояли прямо у воды, не углубляясь в большую гулкую пещеру. Они не шли вдоль цепи острейших сталагмитов, хищно поднимающихся со дна этой пещеры. Они не перепрыгивали на давно застывший лавовый поток, в который был навеки вбит отпечаток огромной стопы, вдесятеро больше обычной человеческой.

Стопа Бога. Вот откуда повелось название острова.

Он пойдет дальше. По тому же пути, что проделали двадцать лет назад Бреннаны, Жи-Ру и их тающий экипаж. Только еще дальше их.

Его путь долог: карстовая полость извергнет его в другой мир, наполненный чудовищным холодом, населенный странными существами. Себастьян попадет, по выражению покойного мастера Хэма, в «карман» – в скрытое пространство, впускающее не каждого… Его ждут бледные убийцы-эльмы, черные вздыбленные деревья и разрушенные бастионы Цитадели, полные наваждений. В родовом гнезде Маннитов он найдет лекарство для Столпов – еще одну ребристую холодную капсулу, по поверхности которой точно так же бегут беспорядочные, похожие на раздавленных паучков письмена.

Он доставит ее по адресу. Потому что где-то там, на истертом горизонте его ждет гигантская тень, напоминающая то ли огромное морщинистое дерево, то ли невообразимо крутую гору.

Тень, безжалостно пронзающая серое небо.

И рано или поздно настанет то время, когда он приблизится к самому основанию Столпа Мелькуинна, коснется его поверхности, выпукло подающейся навстречу ладони. И вложит в раскрывшуюся пору гиганта лекарство, которое породит новую жизнь.

Себастьян не хотел просыпаться.

Он ошибся во всем. Он был уверен, что… Как там было в детстве и ранней юности? Что в этом занимательном мире только близость мужчины и женщины могла породить вот такого, как он? Высокого, темноволосого и темноглазого, с тонкими запястьями, с высоким лбом? Застенчивого, юношески нескладного?

Никакого мужчины не было.

Женщина умерла страшной смертью.

И непонятно, как остался в его памяти этот пласт, который воссоздавал облик мамы: два крыла темных волос, ласково обнявшие тонкое лицо; темные бархатные глаза, растворившие в себе теплую летнюю ночь. Он помнил, как шевелились губы, легко выпуская нежные, тихие слова: «Сынок, когда ты вырастешь, ты узнаешь».

Он вырос, он узнал.

Наверно, это работала родовая память Великих шутников.

Себастьян все-таки проснулся. Утреннее солнце назойливо лезло в лицо: «Вставай, вставай!» Рядом на пестром коврике, в теньке, образованном массивной шторой, похрапывал Аюп Бородач.

Себастьян поднялся с кровати и сделал первый шаг.