– Слишком долго, – произнес я в полный голос. – На полграфина дольше, чем следовало бы при вашей подготовке.

– Ты… – прошипел Ловец.

– Они со мной.

– Прости, учитель, не нам тягаться с настоящим схимником, – услышал я голос Барчука.

– Садитесь. Это – Ловец, ученик Дервиша, мой кузен.

Ученики коротко поклонились, сели по двое слева и справа от меня. Расторопные слуги, заметив новых гостей, тут же засуетились. Один поинтересовался, чего угодно молодым господам, чем тут же вверг моих учеников в недоумение. Они никогда не общались с людьми востока. Даже Зануда, прочитавший немало книг, понятия не имел, что они едят.

– Любезнейший, думаю, в этом гостеприимном доме умеют готовить неплохой кус-кус?

– Лучший в Золотом Мосту, – заверил меня слуга.

– Тогда начнем с него.

Слуги в белых шароварах, подпоясанных синими кушаками, белых чалмах и малиновых жилетках сновали бесшумно и незаметно. От приносимых блюд шел восхитительный аромат. Мы ели не спеша. Вкусная пища – то немногое, что я все еще ценил из простых удовольствий. Ловец пристально наблюдал за моими учениками. Сам он к пище не притронулся.

– Две пары, – наконец промолвил он. – Да, две пары.

– Ошибаешься, пара тут одна, – ответил я. – Зануда и Малышка – сами по себе.

– Это ведь вы сбросили местных соглядатаев с нашего следа.

– Плевое дело, – откликнулся Зануда. – Рвения много, умения достойные, опыт есть, да только с такими, как мы, они не сталкивались. А если и сталкивались, ничего полезного не вынесли.

– А ты что скажешь, воевода? – Быстрый взгляд раскосых глаз скользнул по Барчуку, но тот поперхнулся. Посмотрел на Ловца глаза в глаза.

– А я ведь не узнал тебя, – медленно промолвил бывший егерь.

– Ну как, воевода, нашел своего схимника? – Теперь в голосе степняка звучала неприкрытая насмешка.

И вдруг он рассмеялся в голос, хлопая себя по коленям:

– Эх, Искатель! Ах, Искатель! Что ж раньше мы с тобой не встретились? Два раза жизнь сводила! Учеников-то твоих я знаю, да, знаю. Вот эти две девицы – Корчев. Князь Будимир. Нанял меня найти их. Да, нанял. По следу шел – в Тихую Замуть пришел, там тоже наняли, только вот этого найти. Я же вас до границы с антами вел. Потом вернулся – и тем и другим сказал, где вы, с кем. Озолотился.

– И как? – спросил я.

– Два года жил безбедно. А эти умники, ох умники, решили в антов переодеться да на караван напасть. Снюхались княжьи люди да тати городские.

– В антов? – Я понимающе усмехнулся.

– Ну да, в антов. Они же жизни Пограничья не ведают. Хотя, вернее, не ведали. Лазутчиков-то послали, те подтвердили: нужные люди при караване. Ну и отпустили меня с заработанным золотом. Да, отпустили. Я же не убить был нанят и не девок связать да привести пред светлы очи Будимировы. Ой, и светлы очи у твоего, девка, батюшки.

– Как он там? – спросила Малышка, затаив дыхание.

– Здравствует, девица. На хвори не жалуется. А людей его лесные братья в той же засаде и положили. За антов, видать, приняли. Ну и дело привычное, стрелами утыкали, а кто от стрел попрятался, мечами искрошили. Лесные – они на расправу скорые. А уж потом и с последышем твоим судьба меня свела. Какое имя принял, воевода? Схимник Егерь был уже.

– Барчуком кличут, – отозвался тот, переходя на манеру речи Ловца.

– Ой, метко назвали. Барчук и есть. А гордости сколько! А гонору! Но упертый был. Я же его почти до костра твоего довел.

– Значит, это ты был, – кивнул я.

– Княжна заметила меня, да, Искатель, заметила. Я такие вещи чую. Потому и ушел. А так интересно было бы посмотреть, как этот Барчук тебя побеждать пытался. Да, интересно, эх, не судьба. А за засаду извиняй. Знал бы, что ты замешан, не повел бы я людей княжьих да татей замутских. Но я ж только след видел.

– Тебе, Ловец, не передо мной извиняться, – ответил я. – Перед теми, что в засаде полегли. Охрана у каравана тогда добрая была. Как ни прикидывай, не выжили бы твои наниматели. А за Барчука спасибо. Может, и в Лихов тебя жизнь занесла, когда чума там буйствовала?

– Нет, Искатель. Далеко я тогда был. Только слухи о черной смерти до меня докатились. А потом – Император объявился. Пытался я к нему подобраться, да что толку? Сразу понял, схима его охраняет. А как схимника того в наряде дружинника увидел, о котором рассказывал тебе, так убедился в этом. Да, убедился. Из наших кто-то за спиной его стоит. Из кузенов, – добавил он, бросив на меня быстрый взгляд.

– С чего взял? А может, какой твой брат?

– Из моих братьев только Акын остался. А он среди степняков живет. Ни к чему ему венедские княжества.

– А если передумал?

– Акын? Эх, Искатель, не знаешь ты нас, степняков. Он скорей бы Орду собрал да на север двинул, чем изнутри пытался бы венедов захватить. Только не таков Акын. Да, по самодовольству ему равных нет. Его в степях почитают как великого мудреца и непревзойденного бойца. Любит брат мой и силой с кем-нибудь помериться, и так сделать, чтобы ханы на курултае приняли его решение, да еще за мудрость благодарили. А как поет! Ах, как мой брат поет! Он одной песней из людей способен веревки вить.

– А еще небось красавец писаный, – ехидно поддакнул я.

– Акын? Не, не красавец. Ох, не красавец! Ноги кривые, глаза косят, зубы щербатые. А лысину на макушке даже схимой вывести не смог.

– Разве не все вы, степняки, такие? Кроме лысины, конечно, – с наивным видом поинтересовался я.

– Ох, Искатель, шутник ты. – Ловец рассмеялся. Но вдруг оборвал смех и продолжил уже серьезно: – От Золотого Моста на юг двину, может, на корабле, быстрее будет. К брату Акыну в гости поеду.

– Думаешь там жить?

– Ах, Искатель. Умный, а глупости говоришь. Не уживутся два схимника в одном улусе. В Империю звать его буду. Если и сможет кто сбросить с имперцев эту их дрему и повальную почтительность к Императору – так только Акын своими песнями.

– Думаешь, люди тебе спасибо скажут?

– Сразу не скажут. А только нельзя оставлять все как есть, ох нельзя.

– Напрасно все это, – покачал я головой. – Может, в степи Акын – властитель дум. В Империи все по-другому. На одного него тысячи сказителей, которые Императора славят.

– А ты слышал их песни?

– Я – нет. Малышка слышала.

– В старые времена на этой ерунде они бы и на кусок хлеба не заработали, – задумчиво произнесла моя ученица. – Послушала. Музыка примитивная, слова – еще хуже. А народ слушает, в ладоши хлопает. Что с людьми случилось?

– А то и случилось, – с необычной для схимника горячностью ответил Ловец. – Мозги у всех жиром заплыли. Да, заплыли от сытой жизни да чувства безопасности. Коли есть в песне строчка об Императоре, какой он сильный, мудрый, или про землю венедскую, бескрайнюю, богатую, родную-любимую, то слушают, раскрыв рты. И поверьте мне, из императорского дворца эти все горе-певцы растекаются по градам и весям. Не полками держит венедов в повиновении Император, а тем, что все думы их им же в голову вложены.

– Сомневаюсь, что один человек, пусть даже схимник, сможет это изменить, – честно признался я. – Свой, венед, может быть, и смог бы, но не чужак из степи. Схимники не всемогущи. Вон мы с тобой как следы путали, а все же нашли нас простые ученики. Правда, задержались слишком.

– Не думали, что ты на свой след вернешься, – признался Барчук.

– Да это же самый верный прием, – рассмеялся Ловец. – Хотя как у вас вообще получилось нас выследить?

– Ну это просто, – произнес Зануда. – Учителя мы найти и не пытались. Он-то знал, кто за ним шел. А вот ты считал нас простыми людьми. Хотя вести тебя – врагу не пожелаешь. Один шел следом, трое – рассыпались впереди по самым вероятным направлениям. Связь приходилось держать птичьими криками, но наш слух позволяет распознать их даже в городском шуме. К тому же ты хоть и великолепно умеешь выслеживать людей, города не знаешь, а я вырос на улицах. Когда ты наконец от нас оторвался, я уже вычислил систему твоего перемещения. А дальше – проще. Все шло к тому, что ты стремился в этот квартал. На подобные мысли меня навела также встреча с Караванщиком. Ну а найти подходящий караван-сарай – это уже ерунда.

– Потрясающе! – воскликнул Ловец. – Только не забывай на будущее о петлях. Да, петли, заячий прием. Выйти на свой след – первое, что приходит в голову тому, кто желает скрыться. Одному из вас следовало остаться. Тогда, ведя еще и Искателя, вы легко могли прикинуть, где наши пути сойдутся.

– Так, стой, степняк, это мои ученики, – теперь и я улыбнулся, не скрывая гордости.

– Слушай, отдай мне его, хотя бы на пару лет, – попросил Ловец. – Талант пропадает!

– Не пропадет, если в самом деле талант. К тому же он – не вещь. Захочет – сам уйдет.

– Нет, не захочу, – качнул головой Зануда. – Я – сын Искателя, им и останусь.

– Завидую. – Ловец сник. – Повезло тебе, кузен. А вот я все никак не найду достойных схимы. В степи все Акыном очарованы, а в Империю поздно подался.

– Время еще есть. – Я ободряюще улыбнулся. – Ты же Ловец. Поймаешь себе кого-нибудь.

– А может, ну ее, эту Империю? В Заморье податься. Про него ничего толком не известно. Схимники туда даже не смотрят. Может, зря?

– Может, и зря. – Я задумался. – Мы ведь не знаем, что происходит за очерченной непонятно кем границей. Вот смотри, к примеру, коньяк. Напиток вроде бы простой, и делают его по всей венедской земле. А слово – не наше, не из древнего языка, не из заведейского, и даже не из вашего. Откуда это название? Я у Палача когда-то спрашивал, тот ответил, что с востока привезли.

– С востока? – удивился Ловец. – А я слышал, из Заморья. И кто из нас ошибается?

– Может, оба, а может, никто. Мой брат Механик говорил, что наш мир имеет форму шара. Тогда мне это бредом показалось. Как это? Почему те, кто внизу, не падают в небо? А вдруг он прав. И не суть важно, куда направишься – за море, на запад или на восток, через бескрайнюю пустыню, – а все равно выйдешь рано или поздно туда, где живут люди, для которых слово «коньяк» что-то значит. Не просто набор звуков, обозначающий винный спирт, выдержанный в дубовых бочках. Слово со своими корнями. Как у нас, к примеру, чубовская горилка – потому что хорошо горит, или деревенский самогон – потому что сами гонят, мутняк – потому что мутный, вино – потому что из винограда. А что такое «коньяк»?

– Далеко на юге и юго-востоке степь упирается в горы, – ответил Ловец. – Через них никто никогда не переходил, кроме славной Орды. Высоко в горах живут огромные быки, которых называют яками. Коньяк – конь и як. Значит, напиток этот родом из наших степей, а не с востока или запада. Может, потому так назван, что мощный, как як, и в голову бьет быстрее, чем бежит конь? Мы – народ поэтичный, да, поэтичный. И названия наши надо понимать образно.

– Осталось только понять, откуда ваш народ брал в старые времена виноград и дубовые бочки. Если ты объяснишь мне это, на остальное закрою глаза, как на мелкие детали.

– Наш народ древний и мудрый. Да, мудрый, мы не обременяем себя летописями. Все важное сохраняется в народной памяти и передается из поколения в поколение. Неудивительно, что какие-то мелочи затерялись. Тем более что и вы, венеды, несмотря на обилие книг, не можете похвастаться знанием древней истории.

– Вот то-то и оно… – Шутливое настроение мигом покинуло меня, сменившись какой-то непонятной грустью. – Нас всегда учили, что схима – способ познания мира через познание себя. А что мы знаем о нашем мире?

– Ты перегибаешь палку, Искатель. Мы знаем людей, мы понимаем, что их связывает и разъединяет, что ведет по жизни. Любые человеческие общества для нас просты и понятны. При желании мы можем вертеть как ими, так и отдельными людьми.

– Но все эти знания не дают ответа на главный вопрос: зачем мы?

– Что значит «зачем»? – удивился Ловец.

– То и значит. Вот мы сидим здесь с тобой, двое схимников. Оба бежали от Империи, потому что нам стало душно в ней. Но если возьмемся дружно, да еще заручимся помощью братьев, с которыми были дружны в годы обучения, то через два года от Империи останутся одни воспоминания. Даже если за нею стоит еще один схимник, он не сможет уследить за столь огромной территорией. Начать откусывать по кусочку. Объединить песни Акына, мой дар убеждения, твою способность находить ключевых людей. Но почему мы этого не делаем, а бежим в Золотой Мост, по сути, под крыло еще одного схимника?

– Не уверены, что справимся.

– Нет, Ловец, мы не уверены, что это надо делать. С лиховской чумой проще было. Люди умирали, страдали, людям было плохо. И все схимники, кто оказался поблизости, встали против мора без сомнений. А сейчас? Лучше или хуже сделаем мы, развалив Империю?

– Конечно, лучше!

– Ой ли? А что взамен? Все по старинке? Разбойники на дорогах, грабители-князья, войны, раздоры, в каждой избе топор под рукой?

– А Империя, где все – одинаковые? Одинаково думают, одинаково говорят, но и мысли и слова – чужие. Все – рабы, но сами этого не понимают. Потому не восстанут. Променяли свое право решать на иллюзию безопасности.

– Не такую уж иллюзию.

– Хорошо, допустим, ты прав. Но раньше они могли выбирать: не нравится ковыряться в земле – иди в ремесленники или купцы. Не хочешь рисковать товаром – найми охрану хорошую. Прибыли меньше, но она есть. Взявший меч пусть не удивляется смерти от меча. А сейчас какой может быть выбор, если все всем довольны? Болото.

Наш разговор прервал приход моего старого знакомца. Первым его увидел Ловец, сидевший лицом ко входу. Его глаза, и так неширокие, сузились еще больше. На лице возникло удивленное выражение. Лишь на краткий миг. Мои ученики ничего не заметили.

Я обернулся. За моей спиной стоял Караванщик. В его глазах промелькнуло замешательство. Губы сжались в тонкую нитку. Не ждал он встретить нас здесь. Может быть, потому из заплечного мешка столь неприкрыто торчала рукоять сабли. Не могу сказать, что оружие для нас под запретом. Обычая относительно него не существует. Просто считается неправильным открытое ношение. Исключением является тот же Атаман. Но он – во многом исключение.

– Проходи, кузен, – произнес я. – Присаживайся. Есть что обсудить.

– Нечего мне с тобой обсуждать, – резко ответил он. – Наши караваны ходят разными дорогами, и чем меньше они пересекаются, тем лучше для нас.

– Зачем ты так? – спросил Ловец. – Мы оба приглашаем тебя. Неужели мир этот столь тесен, что два десятка схимников не могут ужиться, не толкаясь плечами?

– В этом наилучшем из миров возможны любые вещи, даже те, что кажутся невозможными. Я не знаю твоего имени, кузен, и знать не желаю.

– Но разве сейчас не тот момент, когда всем нам тяжело? Разве не стоит он разговора?

– У всех свои проблемы. С моими я разберусь сам.

– Не эти ли проблемы заставили тебя повесить на плечо саблю?

– Эта сабля моя, жизнь – тоже моя. Мне решать, где носить мою саблю и как распоряжаться моей жизнью.

– Наверно, Охотник был плохим учителем, – тяжело вздохнул Ловец. – Да, плохим, если не сумел вложить в тебя простое понимание, что мелкие дрязги по пустяковым поводам недостойны принявшего схиму.

– Мое понимание тоже оставь мне. – Караванщик уже буквально рычал.

– Печально, – промолвил Ловец. – Хорошо, я оставлю тебе твое понимание, твою гордыню, твою жизнь вместе с твоей саблей. Иди с миром.

– Нет, кузен, уйдем мы, – перебил я его. – Караванщику здесь привычнее, а мы поищем другое пристанище. Город большой. Кстати, Караванщик, здесь действительно великолепный кус-кус. Хотя, боюсь, мои ученики не оценили его по достоинству. Они непривычны к блюдам твоего народа.

– Если передумаешь, твоих умений хватит, чтобы отыскать нас, – небрежно бросил Ловец, вставая. – Прятаться мы не намерены… от тебя.

– Не думаю, что в этом будет нужда. Я не хочу иметь ничего общего с этим отродьем шакала и ишака, – с деланой небрежностью бросил Караванщик.

– Между нами могут быть споры и противоречия, – сквозь зубы процедил Ловец, – да, могут. Но, оскорбляя другого схимника, ты унижаешь прежде всего себя.

– Оставь. – Я положил руку на плечо степняка, уже начинавшего распаляться. – Собака лает – ветер носит – караван идет. Пошли и мы отсюда.

– Раньше мне доводилось встречаться с твоим братом Бродягой. С прискорбием должен заметить, что не все ученики Охотника столь же достойны, как он, – произнес Ловец напоследок.

Мы покинули караван-сарай, оставив Караванщика в одиночестве. Ловец буквально кипел. Видно, подобное отношение между схимниками стало для него чем-то новым. Да и чего уж таить, меня все это тоже задело. Мы с Караванщиком – далеко не друзья. Но я и не подозревал, насколько глубока его неприязнь.

– Это ревность. – Ловец тряхнул головой. – Вы занимаетесь одинаковым делом, но ты гораздо более известен, чем он. У тебя четыре великолепных ученика, да, великолепных, а у него – ни одного.

– Только моим ученикам этого не говори, – предупредил я, хоть, признаюсь, столь лестная оценка другого схимника вызвала радость в моем сердце и улыбку на губах. Сами ученики следовали поодаль, решив не мешать разговору старших.

– Он действительно худший из схимников, хоть я знал лично немногих. Такой короткий разговор, а я не разглядел в нем ничего, кроме зависти, ненависти и раздражения. Не удивлюсь, если его сабля отнимала жизни. Я не знаю, как это отражается на схимнике, может, потому не различил на нем печати убийцы?

– Ты знал Палача, – напомнил я. – На его счету немало жизней.

– Это не то, – отмахнулся Ловец. – Да, не то. Палач – лишь инструмент, позволяющий себе немного самостоятельности. Убивает ведь не он, а те, кто выносит приговор. Это – работа, кому-то же надо ее делать. Мне жаль, что он разменивает схиму на это, но с другой стороны, возможно, по-своему он прав. Был прав, – тут же машинально поправился он.

– Да, на Палаче его работа отразилась мало, – подтвердил я. – Но встречался мне другой несущий печать убийцы. Я знаю, как она выглядит. Это ни с чем не спутаешь. Так что в этом Караванщик чист… пока.

– Убийца?! – Ловец резко остановился и схватил меня за плечо. – Ты покарал его?

– Смеешься? – Я мягко, но настойчиво убрал его руку. – Я был один – и он один… э-эх, – вдруг оборвал сам себя. – Да не в том дело. Не стал бы он сопротивляться в полную силу. Это терзало его изнутри. Он сам наказывал себя каждый день, каждый час. Что к этому прибавит смерть? Я отпустил его с миром.

– И может быть, тот, кого ты отпустил, переварил свою вину и теперь убивает нас.

– Постой, Ловец. Никаких «нас» нет. Убит лишь Палач, и то я в это не верю. Но хорошо, представим, что это так, что он – мертв. Палач отнимал жизни. Цель – не так важна. Формально обычай на стороне того, кто его убил. Сперва ты ошеломил меня заявлением, что Палач мертв. Я не сразу все осознал. Ты ведь боишься за свою жизнь? Почему? На тебе так же, как на Караванщике, печати убийцы нет. Зачем кому-то твоя жизнь?

– Разное бывало. – Ловец разом сник. – Я многих убивал до схимы. И потом иногда ходил по краю. Да не в этом дело! Я же говорю, чутье, да, чутье не дает мне покоя. Словно все происходящее вокруг гораздо глубже, а я не могу заглянуть так глубоко! И это непонимание заставляет меня метаться. А я же схимник! Мой разум настолько отточен, что непостижимого в этом мире для меня просто быть не должно! Вот такое противоречие.

– Мы не всемогущи, – в очередной раз произнес я избитую истину.

– А иногда хотелось бы, – проворчал он и вдруг резко сменил тему. – Что произошло между тобой и Караванщиком?

– Глупая история. – У меня вырвался тяжелый вздох. – Коротко рассказать – проще повторить твои слова: «Двум схимникам тесно в одном улусе». Оба мы – путешественники. И оба путешествовали с торговыми караванами. Проводники, переговорщики с властями и партнерами, а иногда – защитники. Вот только договариваться у меня лучше получалось. Дело это тонкое, общих шаблонов не терпит. Какой-нибудь чиновник – у него строгий приказ. Да еще желание какую-никакую мзду поиметь. Влиять на него грубо – выдать себя, привлечь внимание. А там, глядишь, слухи разойдутся. Словом, ни он, ни я на подобное не могли пойти. А мягко влиять – не всегда выйдет. Здесь талант нужен. У меня он есть, у него – нет. Какое-то время он пытался копировать мои действия, просто механически, как переписчик копию книги делает. Иногда это проходило, иногда нет. У меня же проходило всегда. Ну и сам понимаешь, кого купцы предпочитали нанять, если был выбор.

– Так часто этот выбор был? – удивился Ловец. – Венедия – большая. Можно годами бродить и не встретиться.

– Пары раз хватило. Потом у меня появились ученики, а у него – нет. Ученики взяли на себя защиту от разбойников, разведку, да много чего еще. Тот же Зануда с цифрами обращается лучше, чем Барчук с мечом. Бешеная – лучше любого приказчика. Ну а Малышка – вообще отдельный разговор.

– Тяжко нашему кузену пришлось, – кивнул степняк, – ой тяжко.

– Не то слово. Вот и взялся он за саблю.

– Почему?

– Подумай сам. В старые времена стоило мне вломиться в толпу разбойников – те начинали падать как подкошенные. Следом обычно шли простые наемники. Не каждый умудрялся удержать свой меч от смертельного удара, даже если противник не сопротивлялся. Словом, в итоге не очень и поймешь, насколько важным оказалось мое вмешательство. А когда купец видит удары сабли, брызги крови, да и самого Караванщика всего в крови – это выглядит гораздо внушительнее. Добавлю, что, когда рядом со мной появился Зануда, все очень быстро забыли, на что я способен в бою. Ты не подумай, Караванщик не убивал. Зачем? Одна неглубокая рана в нужном месте – противник выведен из боя, но жив. И наниматель получает зрелище, видимое подтверждение, да еще и пленников, которых можно продать в рабство.

– Шакал, – выплюнул Ловец сквозь зубы.

– Ну почему же? Он этих людей спасал от смерти. Наемники редко церемонятся с татями.

– Смерть лучше рабства.

– Тут уж кому как. Рабство оставляет возможность побега, а от смерти не сбежишь.

– Я все равно не вижу причин для подобной вражды, – признался мой кузен.

– Ну сперва Караванщика невзлюбили наемники. Купцы резонно прикидывали, что раз у них такой защитник, тогда охране можно платить только за подсобные работы. Несколько раз наемники даже пробовали потолковать с ним по-свойски. Результаты предсказуемы. И любви к Караванщику это не прибавило. А потом ему самому начало нравиться все это – бой, кровь. Его пьянило чувство всемогущества, беспомощности противника.

– Но это… – Ловец даже споткнулся, замялся, подбирая слово на венедском. – Схимник так не должен. Чем упиваться? И так ясно, что у простых разбойников нет против него шансов. Да, нет. Схима не для этого.

– Мы разные, Ловец. Есть те, кого влекут простые радости, а есть те, кого низменные. Может, потому Караванщик так и не нашел учеников, что само учение хранит свою чистоту и не дает недостойному обучить следующее поколение.

Ловец нахмурился, задумался. И только тут пришло мне в голову, что и сам он до сих пор без учеников.

– Не думаю, что это касается тебя, – поспешил я сказать.

– Зря не думаешь. Я слишком нерешителен. Не уверен, что это – хорошая черта для схимника. Было ведь такое, что видел: вот этот – он сможет принять схиму. И сразу же находил оправдание, чтобы не брать. Сначала – что слишком рано мне учить, потом – изощреннее. То слишком молод – не ждать же, пока вырастет. То – земли Акына, мол, негоже брата обкрадывать. Если горожанин – так думал, ну разве пойдет он за мной, степным бродягой. Если крестьянин, то что, буду отрывать его от привычного уклада? Если бедуин – то привык он к своим пустыням, как он выживет вдали от них, в незнакомом мире? Вот придурь какая! Дервиш ведь тоже был из бедуинов. А потом поздно стало. В Венедии и пустыне – Империя, в степях – Акын, здесь – Механик, у чубов – этот твой Атаман, а к антам я сам не пойду. Вот и остается лишь Заморье.

– А может, не так это и плохо? Может, в Заморье тебя и ждут ученики?

– Брось, Искатель. Мне больше восьмидесяти лет, а ты меня утешаешь. Не девица, не расплачусь. Нечего нам в Заморье сейчас делать. Здесь наша земля, хорошая или плохая – а наша. И нам разбираться с ее проблемами, если в них схима замешана. Разберемся – тогда и посмотрю. Тогда это не будет похоже на бегство. Что там с Караванщиком-то, а?

– А что с ним… – Я махнул рукой. – Сам он понимает, что неправильно все, что он делает. Вернее, почему делает. А остановиться уже не может. Первопричину же всего видит во мне, в нашем соперничестве. Винит меня в своих проблемах.

– Ну и дурак. Дервиш всегда говорил: «Хочешь найти виновного в своих бедах? Загляни в зеркало».

– Наверно, Охотник не говорил ученикам ничего подобного.

– А даже если и так, разве вся схима не пропитана этим девизом? Мы познаем прежде всего себя. А уже через себя – мир.

Я не ответил. Да Ловцу мой ответ и не был нужен. Все, что он говорил, очевидно даже для моих учеников. Не знаю, кто из нас кого вел. Наверно, все-таки я. Давно хотелось увидеть море. Поэтому непроизвольно направился к пристаням. Золотой Мост – единственный прибрежный город венедов. Хоть сами златомостцы, как, впрочем, и чубы, давно венедами себя не считали. Что тут скажешь? Жизнь здесь отличалась от жизни княжеств. Даже культура была другая. Законы, которыми вертели так и сяк умелые стряпчие, гордо именовавшие себя юристами. Купцы, полагавшиеся лишь на договоры, оформленные на пергаменте, и не верившие слову. Для венедских торговцев подобное было дикостью. Как можно обмануть партнера? Разнесет худую молву – больше никто с тобой дела иметь не станет. Для златомостцев же это считалось нормой. У каждого из них был личный стряпчий. И приобрести немного золота, отсудив у недостаточно смекалистого партнера, воспользовавшись «дырками» в договоре, считалось здесь чуть ли не подвигом.

Тонкая прослойка знати принимала в жизни города очень малое участие. В основном из нее формировалось немногочисленное офицерство небольшого гарнизона и столь же малого военного флота. Хоть Золотой Мост медленно двигался к тому, что офицерские чины скоро будут покупаться за деньги. А может быть, уже и пришел. Плохо ли это? Я не знаю.

Добрая половина армии – наемники-заморцы. А флот… говорят, в Заморье очень развито мореходство. Есть у них и те, кого называют «пираты». Это что-то вроде наших ушкуйников, только на море. Любой торговый корабль Золотого Моста оснащен самыми современными пушками, а команда большей частью состоит из так называемых морских пехотинцев. Эти лихие ребята набираются наполовину из горцев-иверов, а наполовину из отбросов общества, иногда даже из преступников. Но, спасшись от виселицы, бывшие тати служат не за страх, а за совесть. В случае войны любой торговый корабль тут же становился военным. Капитан сразу же переводился в подчинение златомостскому адмиралу (это что-то вроде морского воеводы). Так что у города не было нужды в большой армии. Самой серьезной их ратью считались «Серебряные шпоры». Всадники, закованные в сталь, с лучшим оружием. Правда, воевали они в основном в Заморье, причем постоянно. Поэтому боевой опыт их был воистину огромен. Спросите, откуда я все это знаю? Механик, мой брат, – он родом из Золотого Моста. Во времена ученичества он рассказывал мне о родном городе, который очень любил. Немного было тех рассказов, да и то лишь когда нелюдимый Механик пребывал в тоскливо-меланхолическом настроении.

Навстречу нам протопал небольшой отряд заморцев. Одежда их была для меня необычной. Сапоги выше колен, с отворотами, куртки, которые они именовали камзолами, широкополые шляпы с перьями. Безбородые, смуглые, скуластые лица с одинаковым каменным выражением. Эти люди считали, что выдать свои чувства недостойно мужчины. Цвет глаз варьировался от серых и желто-зеленых до темно-карих. Все они были мельче венедов. Что-то на манер четырнадцатилетних пацанов. И все же в них чувствовалась повадка умелых воинов. На плече каждый нес легкий мушкет. На поясе – по два пистоля и топор для ближнего боя с очень узким лезвием и четырехгранным клевцом на обухе. Я не видел, как это оружие пробивает доспехи, но представить себе мог. Заморцы шагали в ногу, колонной по два.

– Смотри, – ткнул я локтем Ловца. – Побрить тебя – и будешь весьма похож. Может, действительно подашься в Заморье?

– Заморье, Заморье, – проворчал он в ответ. – А почему никто раньше туда не плавал? Механик твой мог? Запросто. На любом купеческом корабле. Да, на любом. А Атаман? Чубы на своих чайках, как я слышал, и до Заморья иногда доходили, обрушивались на побережья, как снег на голову. И ни разу кошевой атаман их не возглавлял. Да и у наших корабли есть.

– Водоплавающие кочевники? – Я рассмеялся.

– Некоторые племена, живущие на побережьях, не брезговали рыбной ловлей, – ответил он. – Сперва на утлых челноках плавали, а потом постепенно и до галер додумались. Конечно, флот Золотого Моста патрулирует все побережье и топит любой корабль, идущий из Заморья под чужим флагом. Но все же туда Акын сплавать мог. Не поплыл. Да и кто угодно из Золотого Моста отчалить мог. Для схимника уговорить шкипера взять его на борт – плевое дело. Да, плевое. И никто не плавал. Что нас отпугивает?

– Просто не хотелось, – пожал я плечами. – А сейчас тем более не хочу. Больно похоже это на бегство, как ты сказал.

– Куда идем? Ты ведь не просто так в город явился?

– Не просто, – согласился я. – Как и ты. Пошли к морю. Давно хотел на него посмотреть. А там и решим, что дальше.

– Чего на него смотреть. Лужа. Только большая. Неужели никогда не видел?

– Я – венед. И жил в Венедии.

– Ну да, у вас выход к морю лишь в Золотом Мосту. Может, потому оба ваши Императора так зарятся на этот город.

Город менялся. Чем ближе подходили мы к порту, тем меньше оставалось жилых зданий. Оживленные улицы, многолюдные таверны, дома, в которых женщины легкого поведения предоставляли вполне понятные услуги морякам, стосковавшимся в долгом походе по женскому телу. Склады, небольшие рынки, где не было видно товаров. Купцы встречались здесь, вели переговоры, заключали сделки, и лишь потом товар перекочевывал со склада на склад или в трюмы кораблей.

Иногда попадались особняки, принадлежавшие богатым купцам. Настоящие крепости, обнесенные высокими каменными заборами, охраняемые морскими пехотинцами и свирепыми сторожевыми собаками. Здесь по ночам по-другому нельзя. Подгулявшие моряки и бойцы с кораблей вполне могли в пьяном угаре показать удаль молодецкую, ворваться в шикарный многоэтажный дом. Неспокойное место. Но многие купцы предпочитали жить поближе к складам своего товара. Очень часто они имели второй дом в более спокойном квартале, где и пристало селиться людям их положения.

А иногда попадалась затершаяся среди таверн, мастерских и складов рыбацкая лачуга. Наверно, предки нынешних хозяев построили эти хибары в незапамятные времена, когда земля в городе отдавалась тем, кто первый претендовал на нее. А потомки, так и не сумев обогатиться, наотрез отказывались продавать родительские дома. Лачуги эти стояли плотными группками. От них ощутимо воняло рыбой. Когда я увидел их впервые, понял, что до моря осталось два шага. Не станет селиться рыбак далеко от моря.

Говорят, раньше Золотой Мост был группкой деревень. И лишь когда население увеличилось, все эти деревушки объединили в один город и обнесли каменной стеной. В это легко верилось. Приморская часть Золотого Моста весьма походила на самостоятельное поселение.

И вот наконец-то за очередным поворотом в лицо мне дохнул солоноватый ветер, и показалось, что я увидел море. Синий взблеск где-то впереди. Я ускорил шаг, улица вывела меня на златомостскую пристань. И тут я испытал разочарование. Море? Не было здесь моря. Корабли, множество самых разнообразных кораблей. Рыбачьи фелюги, боевые фрегаты, галеры, круглобортые купеческие шхуны, или как там они назывались? Меж больших кораблей сновали другие, поменьше. Кто-то разгружался, кто-то, наоборот, закладывал в трюм товары, купленные в Золотом Мосту.

Порт кипел, как муравейник. Грузчики с объемными тюками на спине, тихо матерящиеся себе под нос, купеческие приказчики, матросы, пушкари, морские пехотинцы. Множество лиц, наречий, самые разнообразные одежды. От верфей доносился стук топоров, визг пил и запах свежей древесной стружки. У одного пирса рыбаки сгружали улов, который тут же скупил юркий купчишка, наверняка собиравшийся продать свежую рыбу в городе ближе к центру и вдвое дороже. Иногда проходили отряды городской стражи, бдительно следящие за порядком. Никогда до сих пор не видел я столько людей. И над всем этим столпотворением реяли чайки, оглашая воздух криками. Множество чаек, питавшихся тем, что выбрасывали люди. Да, им здесь было раздолье.

Я стоял в стороне, не решаясь нырнуть в эту толпу, словно пришибленный. Уже не хотелось проталкиваться к пирсам, чтобы увидеть все те же корабли и воду, в которой плавал мусор, совсем не похожую на морскую гладь, какой мне рисовало ее воображение.

– Как тебе море? – ехидно поинтересовался Ловец.

– Ты знал, что здесь так? – хмуро спросил я.

– Догадывался. На море надо смотреть со скал, которые окружают бухту. Даже наши порты, не весьма оживленные, наводят на меня тоску. А Золотой Мост раз в десять больше столицы любого вашего княжества. Если всем взрослым мужчинам в нем раздать оружие, получится армия не меньше имперской. Да, не меньше, а то и больше. А ты думал, почему до сих пор ни одно княжество даже не попыталось его завоевать? Этот город – сам по себе страна. Разве ты этого не понимал?

– Не думал об этом, – признался я. – Пойдем отсюда.

– Насмотрелся?

– Насмотрелся. – У меня вырвался печальный вздох.

– И куда теперь?

– Ты говорил, в город проникла просто орда схимников. Поищем кого-нибудь из них.

– Как?

– Кто из нас Ловец? Это ты должен рассказать мне как, – проворчал я.

– Та-а-ак, – задумался он, почесывая затылок, тихо пропел: – Кто-нибудь, кто-нибудь, кто-нибудь. Я легко отыщу того, что въехал в город с имперцами.

– Я тоже. Только мне кажется, говорить со схимником, который поддерживает Империю, относительно того, что он о ней думает…

– Ты прав, ничего нового не узнаем. Тогда могу найти чуба.

– Атаман тоже нам не советчик, – покачал я головой. – Могу предсказать все его решения. Он – воин, саблю в руки взял раньше, чем научился говорить. На коня сел раньше, чем научился ходить. Если бы мы решили сражаться против Империи, тогда лучше Атамана помощника не найти. Думаю, все воеводы Императора – ничто против него одного.

– Если он так воинственен, может быть, и Палача убил он?

Я лишь рассмеялся в ответ на такое предположение.

– Конечно, Атаман никогда не расстается с оружием и не скрывает этого, в отличие от Караванщика.

– От ношения до применения – один шаг. Да, Искатель, лишь шаг. Я тоже неплохо управляюсь с клинками, потому никогда не вешаю их на пояс.

– Нет, Ловец. Он не из таких. Я же говорю: он величайший воин среди схимников. Но это все равно не позволит ему расправиться с самым худшим один на один. Он не позволил бы себе убить даже чужих учеников, поднявших на него меч. Зачем? Этих он разбросал бы голыми руками. Не ищи в нем убийцу. Я скорее усомнюсь в том, кто всегда был тихоней и не проявлял боевых талантов, чем в прирожденном воине. Они слишком чтят правила и обычаи, чтобы уронить свою честь нарушением хотя бы одного.

– И кого тогда искать? – задумчиво спросил Ловец.

Мы остановились в каком-то переулке, не зная, куда идти дальше. После увиденного в порту я сторонился людных улиц. Отчего-то это бурление людского муравейника показалось мне… грязным, что ли. Не знаю, как назвать охватившее меня чувство. Впервые я столкнулся с подобным. Словно… словно увидел свою любимую детскую игрушку в руках прокаженного. Почему меня влекло к морю? Ведь среди моих предков, в этом я точно уверен, моряков не было. В Венедии даже больших рек нет, таких, чтобы другого берега не было видно, чтобы хотя бы отдаленно напомнили море. Не знаю, может, это – какая-то мечта о неизведанном? И вдруг – вот оно, море, бескрайний водный простор, но покрытый кораблями, плавающими отбросами, берег, кишащий людьми, как тюфяк в захудалой таверне – клопами.

– Похоже, мы все-таки кого-то найдем, ох найдем, – прервал Ловец мои размышления. – Как там венеды говорят, на Ловца и зверь бежит.

Он хохотнул своей шутке. И сделал знак мне следовать за собой. Переулок вывел нас на людную улицу. И уже на ней заметил я того, кто привлек внимание Ловца. Человек вроде бы мало отличался от местных жителей. Короткие штаны, просторная рубаха, босые ноги, голова повязана косынкой. Одежда светлая, такая не притягивает солнечных лучей. Подобным образом одевались и рыбаки, и моряки, и простые портовые грузчики. С одной стороны, тело прикрыто от безжалостных солнечных лучей в море, где нет тени. С другой – просторная одежда позволяет ветерку гулять свободно, даря хоть какую-то прохладу. Ну а босые ноги не так скользят на мокрой палубе. Грузчики же за день проходят столько, что никаких сапог надолго не хватит. Словом, все как заведено в этой части Золотого Моста, но, приглядевшись, я различил в движениях тот малозаметный оттенок, который может добавить лишь приобщение к схиме. «Морячок» был чьим-то учеником. И далеко не первого года.

Возможно, я бы и не распознал ничего необычного, уловив его силуэт краем глаза, когда он проходил мимо переулка, где мы остановились. Но со мной был Ловец, тот, кто выслеживает нужных людей так же хорошо, как я влияю на их чувства, мысли и решения, просто ведя отвлеченную беседу. Теперь мы шли, стараясь избегать его взгляда. Ловец вел нас, потому я взял на себя тыл. И вскоре обнаружил еще двоих, одетых так же, как наш «моряк». Они явно присматривали, не увяжется ли кто за их другом. Но мы обнаружили их первыми. Ловец одобрительно кивнул. Видимо, не ждал подобной прыти от меня. Мои ученики тут же один за другим свернули в переулки, а потом вновь появились, но уже за спиной чужих учеников. Мы же с Ловцом продолжали идти в самом центре треугольника, который образовали «моряки».

Сперва они шли по той же улице, но потом свернули на параллельную, куда-то в район складов. Некоторое время пропетляли в лабиринте переулков. Теперь и нам пришлось пристроиться за их спинами. Слишком безлюдными стали места. Наконец они остановились возле какого-то склада, имевшего весьма запущенный вид, осмотрелись, в очередной раз проверяя, нет ли слежки, и юркнули внутрь.

– Вокруг чисто, – сообщил Ловец. – За входом наблюдают четверо. Да, четверо.

– Неплохо кто-то устроился, – усмехнулся я. – Эти трое, четверо наблюдателей, да и вход явно не один. Сколько же у него учеников?

– Если подумать да прикинуть, не меньше двух десятков выходит. Только не стал бы я их учениками называть. Дервиш, к примеру, нас троих из пятнадцати послушников выбрал.

– Кого? – не понял я нового слова.

– С ним ходило пятнадцать человек. Он нас называл «послушными схиме», или просто «послушниками». А уж те, с кем он ушел в пустыню, стали «принявшими схиму», или «схимниками».

– Не знаю, у Экспериментатора послушников не было. Вернее, все его послушники схимниками стали. А вы, значит, в пустыне учились?

– Да, а вы?

– Мы – в степи. На юге Венедии еще попадаются такие места, куда человек не забредает.

– Ясно. А Охотник, я слышал, в лесные дебри своих увел. Ну что, пойдем посмотрим, кто там на этом складе засел?

– Конечно, за тем и шли, – кивнул я. – Барчук, вы ждете меня здесь. Незачем раньше времени полошить нашего брата или кузена. Вы незаметно подобраться не сможете.

– Хорошо, учитель, – кивнул он. – Но если Малышка услышит лязг стали, а ты знаешь, какой у нее слух, мы врываемся.

– Не стоит. Вряд ли кто-то станет на нас нападать.

– Не знаю, времена изменчивы.

– Ты слишком близко принял к сердцу рассказ о смерти Палача, который, кстати, ничем не подтвержден.

– Учитель, я ведь бывший вилецкий егерь. Хоть егеря бывшими не бывают. Слишком уж часто за мою жизнь неподтвержденные рассказы обрушивались на голову, словно подрубленное дерево. Лучше пусть посмеются надо мной, поднявшим напрасную тревогу, чем мы будем плакать над тобой.

– Ну что ж, решай сам. Пока не наступил второй этап вашего обучения, вы имеете право решать сами, не слушая меня.

– Это – не строптивость, учитель. – Он потупил взгляд, но в голосе прозвучали нотки упрямства. – Ты давно забыл, что такое смерть, а мы помним слишком хорошо.

– Они тебя просто любят, Искатель. – Ловец хлопнул меня по плечу. – Даже если это – всего лишь детские игры, пусть поиграют. Еще успеют стать серьезными. Да, успеют. Пошли.

Однако, вопреки его словам, мы еще некоторое время наблюдали за дозорными. Двое из них засели на соседних крышах, двое – слева и справа от ворот. Казалось, ими просматривались все подходы к складу, и все же имелись мертвые зоны, по которым мог прокрасться лишь схимник. Одна из створок была чуть приоткрыта. Я прикинул, что мы сможем проскользнуть в образовавшуюся щель.

Так и получилось. Один за другим мы прокрались мимо сторожей и юркнули в склад. Здесь царила полутьма, разгоняемая мерцающим светом нескольких масляных ламп. Склад был заброшен. Никаких товаров. Гора полусгнивших ящиков, кучи какого-то тряпья и, казалось бы, никого живого. Но в тишине мы оба четко различили дыхание троих человек. Дыхание, тщательно сдерживаемое. А значит, они не просто знают о нашем приходе, но и догадываются, кто пожаловал к ним в гости.

– Странно, свет горит, а хозяев нет, – громко произнес я. – Никто гостей дорогих не встречает. Аль не рады нам?

– Как ты называл свою сестру Паучиху? – Голос, произнесший вопрос, был изменен. И все же я сразу понял, кому он принадлежит. Это прозвище кроме меня знал лишь один человек.

– Мизгирня, Мятежник, мы с тобой звали ее Мизгирня.

– Значит, все-таки ты, – услышал я радостный смех.

Из-за горы полусгнивших ящиков вышел схимник. Был он чуть выше меня, худощавый, тонкий в кости. Длинные светлые волосы свисали в живописнейшем беспорядке. Большие темно-синие глаза воспаленно сверкали на узком, костистом лице. Тонкий, немного длинный нос делал его похожим на птицу. Узкий рот сейчас был растянут в дружелюбной улыбке. Он бросился ко мне и обнял.

– Братец. – Его смех гулял по пустому зданию склада, казалось наполняя его без остатка. – Кто это с тобой?

– Ловец, ученик Дервиша.

– Я рад любому, кого привел лучший из моих братьев.

Из темных закоулков показались трое уже знакомых нам послушников в одежде моряков. Все они теперь были при мечах и держали руки на рукоятях.

– Оставьте, – махнул рукой Мятежник. – Если кому в этом гнилом мире и можно верить – так это моему брату Искателю.

Среди завалов обнаружилась расчищенная площадка, хорошо замаскированная всякой рухлядью. Там я увидел несколько десятков лежанок, «стол» и «стулья» из тех же ящиков.

– Хорошая лежка, – заметил я. – Не сразу найдешь, если не знаешь, что искать.

– Мир стал слишком жесток. – Мятежник посерьезнел. – Я предпочитаю не рисковать. Рад, что ты нашел меня. Вы голодны?

– Не особо, – ответил я. Ловец промолчал, оставляя мне переговоры с братом.

– Искатель, я ведь помню, как ты любил такую простую человеческую радость, как вкусно приготовленная еда. Или что-то изменилось?

– Не настолько, чтобы я отказался разделить с тобой трапезу.

– Отлично, все будет готово мигом.

Его ученики без лишней суеты собрали на стол. Откуда-то приволокли целый котелок наваристой ухи, распространявшей сногсшибательный аромат, сковороду жареной и блюдо с огромной запеченной с травами рыбы.

– Море рядом, – развел руками Мятежник.

– Я только прибыл в город, потому морской рыбы отведать не успел. Откуда у тебя в этом хламовнике такая шикарная кухня?

– Рядом таверна, хозяин – свой человек. Он кормит нас и не задает лишних вопросов.

– А ты все так же не пьешь?

– Алкоголь – пустое изобретение. Дурманит разум, развязывает язык, а с утра вызывает головную боль. Но если хочешь…

– О нет, брат. Обойдемся.

– Я понимаю, мы, схимники, способны в момент избавиться от любых последствий самой жестокой попойки, но зачем? Я никогда не пил, а теперь начинать поздно.

– Мятежник, брат, разве я когда-нибудь тебя за это осуждал? Я же не Атаман.

– О да. – Мятежник вновь рассмеялся. – Как он там говорил? «Якщо людына нэ пье, вона або хвора, або подлюка».

Я присоединился к его смеху. Да, наш брат такой. Умение много пить он считал не меньшей доблестью, чем умение управляться с любым видом оружия.

– Знаешь, а я вот только что заметил, что из всех вас почему-то Атаман вспоминался мне чаще всего, – признался я.

– Наверно, потому, что он был для нас самым необычным, – ответил Мятежник, разливая уху в глиняные миски. – Да и этот его чубовский диалект – вроде бы похож на венедский, а все же другой язык. Не всегда поймешь, что он и сказать хотел. Ну по крайней мере, пока он на нормальном языке говорить не научился.

– Златомостцы некоторые тоже по-чудному говорят.

– Я заметил, какой-то промежуточный вариант между венедским и чубовским. Ну еще нахватались словечек у заморцев.

– Ты не любишь заморцев? – поинтересовался я, заметив в его голосе оттенок неприязни.

– Не то чтобы очень. – Он поморщился. – Заморец хорош в Заморье, венед – в Венедии, заведей – в пустыне. Ну ты понимаешь. У каждого есть земля предков. И нечего искать другую.

– Я тоже из степей пожаловал, – задумчиво произнес Ловец. – Если как ты рассуждать, то мне в этом городе не место?

– Ерунда, – убежденно заявил Мятежник. – Ты, кстати, ешь уху, а то остынет – не такая вкусная будет. Так вот, насчет тебя, – вернулся он к прежней теме. – Хунну не разгуливают здесь строем с оружием наперевес. Да, заходят в порт ваши галеры, купцы что-то покупают, что-то продают. Всем хорошо. Дело нужное делают. В своих пределах безвылазно сидеть тоже не годится. Так можно вообще мхом обрасти. Но когда здесь половина войск – заморцы… Кому они служат? А кто их знает! Пока городу, но где гарантия их верности? Наемники. А вдруг Император предложит больше? Останутся ли они верны Золотому Мосту? Или одним махом займут пару кварталов, а потом еще ударят в спину защитникам стены? Ведь сейчас они здесь первое по численности и слаженности войско.

– Император? Хм. – Я покачал головой, не решив для себя, как оценить то горячее неприятие Империи, которое прозвучало в словах Мятежника.

– А кто еще? – Он, как всегда, вспыхнул от первой же искры.

– Чубы, к примеру.

– Чубы? Атаман не пойдет против братьев, а Золотым Мостом правит Механик.

– Правит?

– Его власть тайная, но от этого – не менее крепкая. Да и что чубам здесь искать?

– Что искать в самом богатом городе мира? – Я рассмеялся. – Осталось не так много времени. Три года, пусть четыре, пусть даже пять – и мы уйдем со своими учениками от людей. В Золотом Мосту не станет Механика, а у чубов – Атамана. Что дальше?

– Это пустой разговор, Искатель, – махнул он рукой. – Чубы всегда были верны заключенным союзам, а Золотой Мост, пусть он погряз в торгашестве, не станет предавать их. Нет такой выгоды. А вот Империя – это настоящий враг. Ты ведь не станешь спорить, что так или иначе она привела сюда и тебя, и Ловца?

– Не стану. Но за Империей стоит кто-то из схимников.

– О, я это знаю лучше кого бы то ни было.

Сейчас глаза его горели, тонкие нервные пальцы, казалось, жили своей жизнью, что-то теребили, отбивали дробь на импровизированном столе, сцеплялись в замок так, что костяшки белели. Мятежник то клал руки на стол, пытаясь унять эту бурную деятельность своих конечностей, то начинал хрустеть суставами. Любой понял бы – мы задели его за живое, для этого не надо быть схимником.

– Что такое, Мятежник? Ты обломал зубы об Империю?

– Можно и так сказать. – Мой брат потупил взгляд. – Да, Искатель, они сломали мне зубы, но не сумели перебить хребет. А значит, зубы отрастут. А за битого, как известно, двух небитых дают. Знать бы, кто… Какое-то время я думал на Паучиху… но нет, те послушники, с которыми я сталкивался, не могли быть ее учениками. Последователи Мизгирни не выпустили бы меня из ловушки.

– На тебя охотились?

– Можно и так сказать. Преследовали, убивали учеников, выжигали каленым железом любые мои проявления. Деревня, давшая нам приют, почти наверняка бывала обречена. Когда я понял это, перестал останавливаться в деревнях. Меня убить не пытались – понимали, что тогда развяжут мне руки. Стоило вступить мне в бой, как клинки прятались в ножны…

Речь его стала беспорядочной, слова отрывистыми, как хлопок арбалетной тетивы, жесты дергаными. Несколько раз Мятежник порывался вскочить, но вовремя сдерживался. И во всем его облике сквозили следы глубокой скорби. Да, мой брат никогда не был особо уравновешенным, но подобное…

– У меня есть догадки, кто может стоять за Империей, – медленно произнес я.

– Кто? – Его глаза сверкнули в свете ламп, и руки замерли, сжавшись в кулаки.

– Я встретил в свое время одного схимника. У него имелась возможность занять влиятельное положение тогда еще в Вилецком княжестве. На нем лежала печать убийцы.

– Это еще лучше! Это даже не будет местью, все по обычаю! Кто он?

– Отшельник, ученик Охотника. Насколько я помню, в их ветви схимы есть традиции убийства схимников.

– Да, кровь Псеглавца на них, – кивнул Мятежник, но в голосе его уже не слышно было прежнего запала. – Вот только не стоит судить всех учеников по учителю.

– Тому, кто убивал простих людей, обнажить меч против чужих учеников проще…

– Да знаю я, – отмахнулся брат. – Видел. Только не Отшельник убил моих послушников.

– Тогда поясни.

– Много придется рассказывать.

– Я никуда не спешу. Прежде чем определюсь для себя, что такое Империя, я должен узнать о ней как можно больше.

История повторяется. Рассказ Мятежника лишний раз убедил меня в этом. Если с Вилецкого княжества началось объединение Венедии, то и зерна мятежа просто обязаны были вызреть в Бочажском. Захват его вильцами произошел как-то уж слишком буднично. Просто лазутчики Империи встретились с воеводами заморцев, поговорили, обсудили, определенное количество золота перекочевало в нужные руки – и вот заморские мушкетеры захватывают Бочаг, легко подавляя разрозненное сопротивление горожан, княжеской дружины и бочажских егерей. Тяжелой пехотой тамошний князь обзавестись так и не сподобился, зато осушил болота, построил отличные дороги, по которым и промаршировали знаменитые полки вилецких пеших латников. Князя застрелили при обороне детинца. Пали его старшие сыновья. Из младших, может быть, кто и спасся. Рати, сформированные из бочажцев, новые хозяева города распустили. Заморцам заплатили за их предательство, но попросили убраться восвояси. Ну в лесах еще некоторое время вяло сопротивлялись остатки егерей и местные народные герои, пуская стрелы из-за кустов и разбегаясь при виде серьезного противника. Кстати, вот так легко вскрылась причина нелюбви Мятежника к заморцам.

Мой брат в это время жил среди лесных братьев. Те привлекли его вполне предсказуемо. Они ведь и сами были в чем-то мятежниками. Но стоило разнестись вести о захвате Бочага – туда тут же прибыл Мятежник. О, для него там нашлась благодатная почва. Имперский гарнизон невелик, а местные жители все еще не забыли, как их деды и прадеды нанесли первый удар по прежней Империи. Бывшие княжьи ратники из егерских полков охотно слушали слова схимника, разжигавшие пламя в их сердцах. Бочажцы сдались Императору практически без боя. Сопротивление дружины, беспорядочное и бесполезное, и боем-то считать сложно. Скорее, избиение. Это грызло бочажцев изнутри, не давало спать спокойно. Удивительно ли, что последователей у Мятежника сразу же появилось больше чем надо.

Он тут же смекнул, что просто так сбросить Империю не получится. Доблести всего Бочага не хватит. Нужно нечто большее. И это большее у него как раз было. Схима. Да, та самая схима, созданная не для боя, но позволяющая получать великолепных бойцов. Не могу сказать, был ли Мятежник первым, кто до этого додумался. Ведь его лесные братья жили рядом с антами, которые воспитывали своих лучших воинов, используя жалкие крохи оставшегося у них учения схимы. Да и прославленные чубы – как знать, не открыл ли им Атаман часть своего мастерства? Ведь года вполне хватает, чтобы любой человек встал вровень с отборным дружинником.

В те времена Мятежник не всегда успевал спать. Он использовал свои способности на полную катушку, дойдя даже до того, что погружал в сон попеременно полушария своего мозга. И сеть сопротивления росла. Запасалось оружие, формировались отряды, возглавляемые послушниками, у каждого из которых была своя задача в день, когда Бочаг сбросит ярмо Империи. Практически сразу же его должны были поддержать отряды лесных братьев. Да, болота вокруг города стали проходимыми, но леса-то никуда не делись. А в них братья могли поспорить с любой армией. Бочаг должен был стать костью в горле Империи, тем камнем, о который она споткнется и к которому потянутся все ее враги, тайные и явные.

Но Император каким-то образом проведал о готовящемся восстании. Мятежник слишком поздно узнал, что к городу движутся отборные полки. Новый владыка всех венедов не хотел повторения старой истории. Бочаг был не просто городом. Для многих это до сих пор символ удачного восстания против тирании. Я не сомневался: будь у него достаточно времени – никто не смог бы выгрызть брата из Бочага. Весь город попал под его обаяние. Только схимник мог построить тайную сеть под носом у имперских соглядатаев. Но в последний момент что-то сорвалось.

Мятежник послал гонцов к лесным братьям. Но даже их приход не спас бы восстание, если бы в городе остался имперский гарнизон. Тогда восставшие попали бы между ним и подкреплениями как между молотом и наковальней. И мой брат одним словом «поджег» Бочаг. Отряды, которые так долго готовились к этому, напали на имперцев. Их резали везде, где находили. Некоторых перебили во сне: в кабаках, в борделях, в казармах. Гулящие женщины всаживали шпильки в глотки своих вчерашних клиентов, спокойно спящих в их постелях. Кабацкие слуги разбивали головы пьяным ратникам дубинами и топорами. Часть воинов, оставшихся в казармах, сумела организовать сопротивление. Тогда бочажцы заперли двери снаружи и подожгли казармы, а потом расстреливали спасавшихся от огня через окна имперцев. Кровавое безумие казалось повторением того, что охватило город во времена первой Империи.

Осечка случилась возле Южных ворот. Десятник тамошней стражи сообразил, что происходит что-то не то, и заперся со своими людьми в надвратной башне. Позже к ним присоединились немногие уцелевшие в ночной резне. На штурм пошли отборные отряды Мятежника, состоящие из бывших егерей. Но вильцы сражались отчаянно, понимая, что дерутся уже не «за честь и Императора», а за свою жизнь. К тому же они успели выпустить одного конного гонца до того, как башню полностью взяли в оцепление.

Не знаю, выжил ли кто из этих героев в последующей вакханалии смерти. Но несомненно их мужество стало первым камнем преткновения для Мятежника. Если вспомнить лучшего воеводу из нашего поколения – Атамана, – то он наверняка пошел бы на штурм в первых рядах с голыми руками. Тот же Отшельник перебил бы смельчаков, Механик пустил бы на них своих учеников. Все это принесло бы успех восстанию. Увы, Мятежник слишком хорошо разжигал огонь бунта, но плохо умел обуздать вырвавшийся на свободу поток, направить его в нужное русло.

Имперцы же, наоборот, рассчитали все правильно. Обозные лошади были распряжены, отборный отряд вильцев сел на них верхом и после ночи безумной скачки появился под стенами Бочага раньше, чем их ждали. Оказалось их сотни полторы, но механизм, запирающий ворота, контролировали ратники из гарнизона, державшиеся уже больше суток. А что Мятежник? Это звучит странно, но он даже не знал, что происходит. Никто не догадался доложить предводителю об этом. Многие даже не знали его в лицо – обратная сторона тайной сети, которую он же сам и создал. Поздно прикидывать, где в цепочке подчинения произошел обрыв, где застряла столь жизненно важная информация. Мятежник формировал новые бочажские полки в детинце, призвал к себе всех учеников – и ведать не ведал о том, что авангард имперцев уже разбил отряды бочажцев и соединился с осажденными в надвратной башне.

А к вечеру возле города взвились хоругви вилецких полков. Имперские ратники шли весь день ускоренным маршем и с ходу вступили в бой. Отряды, сторожившие окраины, были сметены мигом. Атаман сказал бы, что Мятежник проиграл имперским воеводам все, что только мог. Он ждал их на сутки позже, рассчитывал, что к тому времени подойдут лесные братья, потому оборона стен не была приведена в надлежащее состояние. Узнав о том, что в городе уже идут бои, Мятежник ринулся туда, и полтысячи вильцев героическим броском прорвались к детинцу и взяли его. Теперь дурные вести посыпались на моего брата со всех сторон. Наконец-то он выстроил цепочку, по которой мог быстро получать информацию, но теперь это ничего не меняло.

В бой были брошены отборные отряды бочажцев во главе с учениками Мятежника. И вот тогда все впервые увидели, как схима пошла на схиму, ибо во главе вильцев шли чужие ученики, и было их гораздо больше.

– Ты знаешь, как это – терять ученика. – Тихий шепот Мятежника звучал подобно грому. – Ты высматриваешь тех, особенных, кто может принять твою науку, вкладываешь в него частичку себя. Дети? Да они больше, чем дети по плоти. Это – продолжение не твоей крови, но твоих идей, мыслей, мечтаний. А потом они начинают умирать, один за одним. Искатель, ты понимаешь, они ведь меня спасали. Я ведь столько рассказывал им о том, что схимник может послать своих учеников против другого схимника, и те, не обнажая оружия, вполне смогут его захватить в плен. Они ведь подумали, что это за мной пришли. Потому ни один не отступил. Искатель, их лица до сих пор стоят у меня перед глазами, я слышу их голоса. Они приходят во снах, просят меня объяснить. А что я им объясню? Последние гибли у меня на глазах. Это уже была не война простых людей. Там, где находился я, собрались все чужие ученики, они отослали простых ратников. А вокруг меня встали стеной мои послушники, и оказалось их несравненно меньше. Ты думаешь, я не пытался их спасти?

– Я знаю, Мятежник, ты пытался, – так же тихо ответил я. – Если бы не попытался, твой внутренний огонь сожрал бы тебя.

– Стоило мне вступить в бой – имперцы убирали мечи. В их руках появлялись арканы, дубинки, даже сети. Один раз ученики меня еле отбили. И тогда…

И тогда его ученики сказали: «Если погибнет кто-то из нас – погибнет лишь один боец, если же погибнешь ты, погибнет надежда сбросить Империю». Большая часть осталась прикрывать отступление. Остальные раздобыли коней и пошли на прорыв из города. Они стремились навстречу лесным братьям, которые были уже недалеко. И в этом прорыве отряд таял, как снег под весенним солнцем. Если очередной отряд имперцев садился на пятки бегущему Мятежнику, кто-то из его учеников оставался и покупал своей жизнью время для учителя.

И тогда Мятежник не выдержал. Боль потерь захлестнула его с головой, вскипела и вырвалась диким криком. Вопль боли отчаявшегося схимника взвился над городом, повис, перекрывая все звуки, хлынул волной вниз. И тогда город сошел с ума. Все жители выплеснулись на улицы. Началось то, что позже назвали Бочажской резней. Старые калеки бросались на имперских ратников, пытаясь достать их своим костылем. Матери бросали в захватчиков младенцев и прыгали следом с кухонными ножами, целясь в лицо, не прикрытое броней. Ремесленники, никогда не державшие оружия, хватали, что под руку подвернется, и становились стеной против закаленных ратников. Богатейшие купцы и нищие дрались плечом к плечу и погибали. Подбитые железом сапоги имперских пехотинцев чавкали, ступая по кровавой жиже. Мятежник не знал, какая сила разбужена его отчаянием… Но все уже было напрасно. Закаленные в боях ратники имели четкий приказ: подавить мятеж, – и мятеж был подавлен.

– Мы вырвались вчетвером. – Мятежник сник, растратив весь свой жар. – Те трое, кто сейчас находится здесь, единственные из моих первых учеников, которые спаслись. Где-то в городе мы лишились коней. Сперва мне казалось, что погоня все-таки отстала. Увы, я ошибся. И вот тогда я встретил его.

Преследователи уже дышали в затылок. На лицах учеников было лишь отчаяние. Они понимали – имперцев не меньше десятка. Они же втроем могли отсрочить неизбежное ненадолго. Оставалось одно – положить как можно больше, чтобы от остальных учитель сумел отбиться. И тут навстречу им вышел седой, чуть-чуть сгорбленный человек. Они не сразу поняли, что перед ними схимник. Мятежник двинулся вперед, закрывая своих учеников. Спина, согнутая горем этой трагической ночи, распрямилась. Схимник против схимника. Никаких запретов и ограничений. Теперь Мятежнику казалось, он знает, что делать, но седой лишь указал быстрым нервным жестом себе за спину.

Беглецы прошли мимо того, в ком я по описанию сразу узнал своего знакомца из Лихова. Лишь брат чуть-чуть задержался, ровно настолько, чтобы увидеть, как незнакомец обнажил широкий антский меч. «Кого мне благодарить за спасение?» – спросил он, преодолевая чувство вины. Ведь этот схимник делал ради незнакомых людей то, чего не сумел мой брат ради своих учеников, – нарушал правила. «Отшельник я, – бросил седой через плечо. А потом добавил: – Кое-кто нарушил уговор, теперь придется расплатиться».

– К полудню я встретил отряд лесных братьев. Все вместе мы вернулись туда, где я столкнулся с Отшельником. Напоролись на отряд имперцев, который благополучно вырезали. После Бочага мы не щадили никого. Отшельник лежал на спине, так и не выпустив меча. Я насчитал одиннадцать вильцев, погибших не от стрел. Ровно столько нас преследовало. В горле Отшельника, перебив позвоночник, торчал меч вилецкой ковки. Один удар – один труп.

– Еще один труп, – эхом отозвался Ловец.

– Он перебил их всех! – запальчиво воскликнул Мятежник. – Он должен был спастись! Ученикам не по силам убить схимника! Значит, явился кто-то двенадцатый. Схимник. Убил его. Понимаешь, Искатель! Да, этот кто-то был в своем праве! Отшельник поднял меч на послушников и тем обрек себя! Но, чтоб мне сдохнуть, я в долгу перед ним! И ни за что не прощу его убийцу! Смерти моих учеников – дело рук его последователей. Потому я уверен, что никто из наших с тобой братьев не может стоять за Империей. Да, мы спорили, не сходились во взглядах, иногда даже морды друг другу бить пытались…

– Да уж, помню, как вас с Атаманом всем миром разнимали, – кивнул я.

– Всяко было, но мы не пошли бы друг против друга. Я мог бы списать все, что произошло в Бочаге, на незнание простых учеников, с кем они имеют дело. Но там был схимник! Будь это наш брат или сестра, они узнали бы меня и прекратили все это. Это – кто-то чужой.

– Тогда выходит, это кто-то из детей Охотника, – задумчиво произнес Ловец.

– Почему? – спросил Мятежник.

– Потому что из моих братьев Акын безвылазно жил в степях, а Палач умер, по моим предположениям, от рук имперцев. К тому же, по обычаю, преимущественное право наказания убийцы имеют его братья. Знаю, что этот обычай не прошел испытания временем, но все же он существует, и косвенно это подтверждает мою версию.

– Это не Караванщик, – тут же сказал я.

– Ясное дело, – кивнул Ловец.

– Караванщик? – переспросил Мятежник.

– Брат Отшельника, – пояснил я. – Единственный известный мне живой ученик Охотника.

– Значит, все просто. – Глаза Мятежника вспыхнули. – Я найду этого Караванщика и вытрясу информацию о братьях. А потом мы отыщем их. И каждого я возьму за горло и посмотрю в глаза. Я узнаю, кто убил Отшельника.

– Боюсь, не стоит далеко ходить, – заметил Ловец. – В город проник схимник под видом имперского дружинника.

– Это ни о чем не говорит, – вмешался я. – Любой из нас смог бы провернуть подобное, изменив внешность.

– Ты прав, брат, ты прав. – Казалось, новая идея захватила Мятежника целиком. – Надо все обдумать. Надеюсь, ты останешься у меня на ночь?

– Нет, брат, мы, пожалуй, пойдем. Спасибо за угощение.

– Но почему?

– Не волнуйся, брат, я никуда не денусь из Золотого Моста. Так что еще свидимся.

– А ведь я искал тебя после вести, которую ты передал мне через учеников, только в Империи это для меня не так просто.

– Какой вести? – удивился я.

– Ты же схимник, где твоя наблюдательность? – Мятежник рассмеялся.

Его ученики молча сняли головные платки. На лбу у каждого красовались шрамы от ожогов, складывающиеся в уже знакомый рисунок паутины…

Покинули старый склад мы как-то уж слишком быстро. Ловец молчал, лишь иногда бросал на меня взгляды, полные любопытства. Мои ученики вздохнули с облегчением, когда я вернулся.

– Боялся, эти трое решили отыграться, – признался Барчук.

– То есть? – не понял я.

– Ну заманить тебя в ловушку и отомстить за свое поражение, – пояснил Зануда.

– Какое поражение?

Наверно, вопроса глупее я придумать не смог бы. Ученики воззрились на меня как на чудо чудное, диво дивное. Признаться, рассказ Мятежника произвел гнетущее впечатление. Мой брат великолепно умел передавать свои чувства слушателям, так что в горечи потерь и боли незаживших сердечных ран я искупался вдоволь. Может, это послужило причиной того, что сейчас мои послушники впервые созерцали по-настоящему удивленного схимника.

– Ну зимой… караван… – Зануда еще пытался объяснять, хоть я видел, ему, как и прочим, не по себе от одного выражения моего лица.

– Ну эти трое, это же те самые трое, которые напали на нас втроем? Там еще лесные братья были…

– Да, те самые, – согласился я.

Странно, а ведь до слов Зануды я их просто не узнал, наших старых знакомцев. Выходит, это через них передал я весточку Мятежнику. Не Паучиха их наставник. Впервые придуманные мною для себя объяснения настолько заслонили реальность. Ведь я не видел в них старых знакомых, потому что убедил себя, что не могут они быть учениками Мятежника.

– Они не держат зла… – немного отрешенно проговорил я.

– Пойдем. – Ловец дернул меня за руку. – Вот Караванщик, чтоб ему провалиться! Не стань он кочевряжиться – остались бы в том караван-сарае. И на брата твоего не наткнулись бы. Да, не наткнулись, и ты не был бы как загнанная лошадь.

– Почему паутина? – тупо спросил я.

– Эх ты, Искатель. Ищешь чего-то непонятного, а того, что под носом, и не замечаешь. Как можно столько бродить по Империи, а законов ее не знать? Пойманный преступник, все равно на чем он был пойман, теперь клеймится паутиной и отправляется на каторгу. Ненамного, в зависимости от того, какой закон нарушил. Да, отправляется. А если клейменый попадется, тогда нет ему пощады. Посягнувшему на чужое имущество отрубят руку, на жизнь – голову. Тех же, кто бунтовал против Империи, клеймят, гноят на рудниках, только не убивают. Не хочет Император плодить мучеников. Ждет его тайная стража, пока клейменный паутиной бунтарь не будет пойман за убийство, – лишь тогда казнит. Разве мог бы твой брат Мятежник найти людей ближе и роднее?

– А почему именно паутиной? Не каким-то другим знаком?

– Это от первой Империи традиция осталась. Символизирует, что человек теперь попался, как муха в паутину, и чем больше дергается, тем больше запутывается. Нынешний Император если напрямую и не объявил себя тем самым, первым, то мнение это в народе всячески укрепляет. Отсюда и возрождение старых символов.

– Кажется, припоминаю, – кивнул я. – Да, точно, слышал про такое, правда, с самими клеймеными встретиться не доводилось, но как же давно это было!

– Что-то не то с тобой, Искатель. Да, не то. Ну ничего, сейчас найдем таверну поприличнее, и буду тебя пивом отпаивать.

– Зачем пивом?

– Так надо. Обязательно темным, мягким, но с горчинкой. И к этому всему возьмем маринованных осьминогов.

– Зачем осьминогов?

– Всегда было интересно, как люди их едят.

– Мы же схимники, Ловец. Какое пиво? Какие осьминоги?

– Темное пиво, маринованные осьминоги, – как ребенку повторил он. А потом с горечью и сарказмом добавил: – Эх, не ту тактику Мятежник выбрал! Ему бы Императору и его приближенным историю Бочага рассказать. Бедный повелитель венедов удавился бы от тоски и раскаяния. А воеводы его приказали бы себя расстрелять из пушек. Даже мне хреново, ой хреново. А ты – его брат, вы же друзьями раньше были. Он же, сам не понимая того, из тебя все чувства выдавил да вместо них свои влил. Ты сейчас чувствуешь то же, что и он. Так что схимник не схимник, а мы с тобой будем пить и разговаривать. Много разговаривать, обо всем и о разном. А иначе мне тебя не починить.

– Починить – это к Механику, – попытался я пошутить.

– Ага, с Механиком твоим мы еще свидимся, ох, чувствую, свидимся. Глянет он на всю эту кагалу набежавшую да скажет – мол, мой это город, а вы все валите на хрен, за моря, за сини горы катитесь колбаской.

И было так, как он сказал. Нет-нет, не с Механиком. С таверной. Маленькое уютное заведение где-то между портовой частью города и центром. Оно притаилось в чистеньком, но неприметном переулке. Видимо, завсегдатаи и так знали о нем, а чужих здесь не особо жаловали. Но разве способен кто-то отказать в приюте схимнику, который облюбовал для себя именно это место?

Дверь украшало резное изображение коней. Да и вообще любили здесь конские мотивы. Конек крыши вполне оправдывал свое название. Ставни были изукрашены рисунками резвящихся лошадок. Внутри – низкие потолки, с балок свисают связки чеснока, некоторые из них человек роста Барчука вполне мог задеть головой. Кругленькие столики совсем не похожи на те, которые я привык лицезреть в кабаках для наемников. И вообще мебель не рассчитана на добрую драку. Завсегдатаи – ремесленники средней руки и столь же среднего возраста. Такие предпочитают уютный покой тихого уголка и кружку доброго пива в хорошей компании шумной разнузданной попойке, когда хмельное течет рекой, а аргументами в спорах часто служат зуботычины.

Хозяин – низенький, чуть полноватый. Нос картошкой, на котором сидело новомодное изобретение златомостских стеклодувов, именуемое «окулярами». Маленькие подслеповатые глазки и добрая, приветливая улыбка на круглом краснощеком лице дополняли облик тавернщика. Помогали ему две дочки, тоже низенькие и полненькие, пышущие здоровьем.

Ловец долго и придирчиво инспектировал пивные запасы и наконец остановился на каком-то сорте, который оказался именно таким, как он говорил, – темным, мягким, с легкой горчинкой. Нашлись и осьминоги. Хозяин быстро накрыл на стол, даже не поинтересовавшись наличием у нас денег. Мы устроились в темном углу, который не освещали свечи и красный свет, лившийся из камина – странной открытой печки, о которой я лишь слышал, но не видел нигде до сегодняшнего утра.

Ученики мои устроились поближе к огню. Малышка достала скрипку. Песни ее сегодня были тихи и мелодичны. Как раз то, что требуется в подобных местах. Мелодия полилась рекой, и, глянув на лицо хозяина таверны, я понял, что денег за еду с нас сегодня не потребуют. Опершись о стойку, толстячок протирал чистой тряпицей свои окуляры, глаза его были полузакрыты, а на губах блуждала чуть печальная улыбка. А после третьей песни он сам принес целый поднос с блюдами, распространявшими восхитительный аромат, сноровисто расставил их на столе и произнес с отеческой нежностью:

– Покушай, маленькая, оно, глядишь, и пальчики по струнам быстрее порхать станут.

– Ну что? – спросил меня Ловец, мельком взглянув на эту картину. – Мятежник нам не помощник?

– Сам догадался? – ехидно поинтересовался я. – Или подсказал кто?

– Да больно уж быстро ты от него ушел. Да, быстренько. Даже о себе ничего не рассказал.

– Что ему рассказывать? Что у него спрашивать? Он нынче в своем горе, нырнул в него по самую маковку и сидит, вылезать не хочет.

– Он лишился большинства послушников. Разве это не повод для ненависти? И разве не хочешь ты помочь ему против Империи?

– Не знаю. Я услышал одну сторону. Схима пошла против схимы. Кто виноват? Мои ученики однажды схлестнулись с его. По недоразумению. Нас за имперцев приняли, а мы просто охраняли торговый караван. Если бы кого-нибудь убили, кто оказался бы виноват? Я или Мятежник?

– Искатель, то – караван, а здесь весь город вырезали! Бочага больше не существует! Мертвый город! Имперские мечи не щадили никого.

– И кто виноват? Император, пославший ратников на подавление обычного мятежа, или Мятежник, вливший свою боль в каждого горожанина, как сегодня влил в меня отчаяние? В меня, схимника! Да и ты держался лишь потому, что нет у тебя с ним такого сродства, как между учениками одного учителя. Кого винить?

– Я не знаю. – Ловец смешался.

– Вот и я не знаю. Надо обе стороны выслушать, а тогда уж решать. Пойми, Ловец, ну нет во мне уверенности, что Империя – это плохо. Да, она создала неудобства мне, тебе, возможно, еще кому-то. Мятежника не берем. Не о нем речь сейчас. Не будь Императора – он нашел бы против кого бунтовать. Мне нужен еще кто-то, нужен его взгляд на Империю, его мнение. Не хорошее и не плохое – другое. Понимаешь?

– Понимаю, – тяжело вздохнул он.

– Проклятый Караванщик! – Я ударил кулаком по столу. – Если бы он не был таким упрямым ослом, я уже получил бы то, что мне требуется. Взгляд еще одного бродяги, измерившего ногами пол-Империи, – как раз то, что надо. Не пришлось бы с Мятежником встречаться. Знаешь, Ловец, сейчас я бы его с удовольствием зарезал.

– Кого? – Глаза моего собеседника округлились.

– Караванщика, не Мятежника же. Хоть и понимаю, что неправильно перекладывать на другого ответственность за свои решения.

– Вот именно, – назидательно произнес Ловец. – Ты сам искал Мятежника. И сам ушел, хоть, возможно, твоему брату сейчас нужна помощь.

– Нет. Не нужна. Ему покой сейчас нужен и одиночество. Переварить случившееся и принять. А он не может, все мечется в потугах отомстить. Эх, что же вез тот караван, вокруг которого сплелись в узел интересы моего брата и имперцев?

– Не знаю.

– Конечно, не знаешь. Откуда? А возможно, это знание многое объяснило бы. И почему я тогда не проявил больше любопытства!

Малышка закусила и опять взялась за скрипку. Спокойная мелодия заполнила небольшой общий зал. Солнце давно зашло, посетителей не становилось больше. Но и те, кого мы застали, не спешили уходить. Наверно, не так часто выпадает им случай послушать красивую музыку. Краем уха слышал я, что играют в других подобных заведениях. Абсолютно примитивные мелодии, дурацкие слова. Поневоле задумаешься, куда катится наш мир.

– Вот смотри, я Искатель, а ты Ловец. – Мой голос звучал тихо. – А местечко это ты нашел. Хотя должен был я.

– Ты другое ищешь. Не таверны и кабаки. Скорее, я его поймал, как людей ловлю, – в тон мне отозвался Ловец.

– Ты ведь степняк. У вас кумыс пьют. Где так насобачился в пиве разбираться?

– Это еще до схимы, – откликнулся он. – Я ведь убийцей наемным был. У нас в семье это мастерство от дедов-прадедов идет. А в степи для таких, как я, работы много. Ханы вынуждены подчиняться обычаям при общении друг с другом. Война редко объявляется. И повод должен быть весомым. А иногда так хочется избавиться от чем-то насолившего соседа или от кого-то из его особо талантливых подручных. Вот тогда и нанимали меня. Да, меня или моего отца. Только он погиб рано. Своей смертью в моей семье никто не умер. И казалось бы, чего там – человека убить. А на сердце потом так гадко. Ой, гадко, Искатель. Если издалека, стрелой или метательным ножом – то легче, а когда горло перерезаешь или саблей лицом к лицу – так потом хоть самому в петлю лезь. Вот тогда и начал я пить все, в чем есть хоть чуть-чуть хмеля. Бывало, на месяц в запой уходил, до нового заказа. И вот однажды заказали мне певца одного. Что-то не то он про хана спел, как-то вроде бы восхвалял, а получилось, что осмеял. Потом на северо-восток подался, в пустыню. Но я его и там настиг. А с ним были еще двое, Дервиш и Палач.

– Так это тебе Акына заказали, – вдруг понял я.

– Его. Только Акыном он тогда не был еще. А я – Ловцом. Дервиш меня, конечно, скрутил, саблю отобрал, а потом уже рассказал про схиму. Вот так я с ним и остался. В степь не вернулись, сразу в пустыню ушли. Учитель решил, что нас троих ему за глаза хватит.

– Ты же говорил, что вас пятнадцать было?

– Так это еще до меня. Учитель сперва двумя учениками собирался ограничиться. Да, двумя, а тут я под руку подвернулся. Решил взять с собой зачем-то.

– И правильно решил. Хорошие у Дервиша ученики вышли, – кивнул я, и в словах этих не было и капли лжи. Палач, как вы помните, стал мне другом. Да и Ловец нравился, хоть знал я его всего лишь день.

– А кем ты был до схимы? – спросил он.

– Кем только не был. – Я отмахнулся. – Отец мой был переписчиком книг. Только не прельщали меня пыль фолиантов и пальцы, измазанные в чернилах. Собрал кое-какие пожитки и подался куда глаза глядят. Побродил немало. Довелось и перебиваться случайной работой, и грабить, и от городской стражи бегать. А потом прибился к разбойникам. Прижился, пообтерся. Тогда и с Мятежником встретился. Правда, звали его по-другому в те времена. Он из знатных, Лихославич. Все жалел, что Империю без него развалили, не довелось поучаствовать. Поднял бунт против князя, своего троюродного дядюшки, получил по рогам, но костяк своих сторонников спасти сумел. Подался в дальние веси, собрал новую армию, опять получил по рогам. А потом, кажется, еще раз или два. В общем, долго не могли его задушить.

– Он, я смотрю, с тех пор не изменился. Да, совсем не изменился.

– Отчасти – да. Мы встретили его с небольшим отрядом. Сначала чуть до резни не дошло, а потом решили выживать вместе. Я к тому времени чем-то вроде советника у нашего атамана был. В общем, сошлись мы с Мятежником, даже сдружились. А однажды решили путников ограбить. Вроде бы неопасными они нам показались. Мужик без оружия, трое юношей, один, правда, здоровый, как лось, да две девки. Если разобраться, на девок-то как раз и позарились. Сам понимаешь, полсотни здоровых мужиков в лесу. Тяжко без баб.

– Дай угадаю – это был Экспериментатор?

– Он самый, с учениками. От отряда нашего только клочки полетели. Нас с Мятежником он живыми взял. А дальше – получилось почти так же, как у тебя. Разглядел он в нас что-то, потому и не дал убить.

– Так ты тоже к своему учителю последним попал?

– Нет, последним стал Атаман. Нам его отец с рук на руки передал. Тогдашний кошевой атаман чубов. Крепкий старик. Ему тогда уже за шестьдесят было. А он сына дождался. Говорят, до последнего в походы чубов водил, пока не передал булаву Атаману. А потом как-то сразу зачах. До ста лет чуть-чуть недотянул. Последний сподвижник Императора – того, первого – и последний бунтарь против Империи. Бурная у него жизнь выдалась. Вот кто мог бы много рассказать.

– Он и так прожил долгую жизнь. И увидел, как власть перешла к лучшему из его сыновей. Правда, я слышал, у чубов кошевой избирается.

– Так и было. После первого же похода чубовская Рада объявила Атамана новым кошевым и торжественно вручила атаманскую булаву.

– Знаешь, Искатель, вот смотрю я на твоих учеников. Бывший вор, которого зарезали бы где-нибудь в подворотне, бастард, чьи способности гораздо выше, чем происхождение, лишняя дочь князя и дочь воеводы, вместо которой ждали сына. Лишние. Да, лишние люди. А мы с тобой? Акын? Мятежник? Палач? Мы все не дожили бы до зрелых лет, если бы не схима. Возможно, только из таких выходят настоящие схимники? Ведь ты же знаешь – если нет у человека склонности, не будет из него настоящего толка. В лучшем случае освоят первую ступень. Продвинутся не дальше, чем сейчас тот же Зануда. Даже Мятежник берет в ученики тех, кому тесно в нынешнем мире. Возможно, только такие и могут вырваться за рамки, очерченные для обычных людей.

– А Атаман? Он не изгой. Младший, любимый сын кошевого чубов.

– Вот именно, младший. Все время в тени братьев. Когда он ушел в первый поход, братья уже наверняка покрыли себя славой. Если бы не схима, не видать бы ему булавы.

– Мне надо об этом подумать. – Я встал. Хотелось на воздух.

– Мне пойти с тобой?

– Не надо. Хочу побродить один. Дождешься?

– Конечно. Пиво здесь отменное, музыка великолепная, зачем искать что-то лучшее.