Человек – противоречивое существо. Во мне всегда вызывали непонятные чувства такие его черты, как гордость и гордыня. Казалось бы, почти одно и то же. Но между этими понятиями существует грань, и она весьма тонка. Как мне кажется, гордость стоит на чувстве собственного достоинства, а гордыня – на чувстве превосходства. В этом и есть основное отличие. Мне нравятся гордые люди. Они сторонятся многих предосудительных поступков, считая их недостойными себя. Однако некоторых гордость толкает на поистине самоубийственные дела. В основе многих героических легенд лежит человеческая гордость. Она заставляет вспыхнуть ярко, но иногда и догореть быстро. В то же время превосходство… спорный вопрос, но все мы кого-то в чем-то превосходим. Разве это повод кичиться? Гордыня выглядит не менее жалко, чем самоуничижение. Пустое бахвальство, а пусть даже и не пустое – плохая замена легендам о героях. Впрочем, в своей жизни довелось мне столкнуться как с проявлениями гордости, так и гордыни. Тонкость грани между ними я постиг на собственном опыте.

Слежку я заметил не сразу. Следили за мной осторожно. Это началось в Вилецком княжестве. Даже скорее не слежка, а просто повышенное внимание. Случайный человек рядом с таможенным чиновником, внимательно слушающий наш разговор, потом другой, в таверне, где мы остановились. Казалось бы, не связанные между собой вещи, но и в том и в другом ощущался тонкий налет военной выправки. Следом – новый погонщик в сопровождаемом нами караване, нанявшийся лишь на один переход. Он стал свидетелем того, как я умиротворил банду разбойников, просто поговорив с их вожаком. И исчез, не пожелав оставаться в караване.

Вильцы знали о схиме больше прочих. Я затруднялся предположить откуда. Несущественные детали всплывали потом. Кто-то интересовался мной, но делал это весьма тонко. Простой человек этого не заметил бы. Даже Малышка с ее чутьем на наблюдателей оставалась спокойной.

Вряд ли это другой схимник. Следившие не были отмечены весьма заметной для меня печатью ученичества. Возможно, то, как легко договаривался я с таможенниками об умеренных податях, все-таки привлекло ненужное внимание? Некоторые купцы шепотом и постоянно озираясь сообщили, что мною интересовались. Непонятные люди расспрашивали, представляясь приказчиками купцов. Говорили, хотят нанять. Мол, ожидается сложный поход.

Что и говорить, имя Искателя давно стало известным в купеческих кругах. Я решил некоторое время держаться подальше от Вилецкого княжества. Интерес со стороны власть имущих был мне неприятен, хоть и весьма закономерен. Вильцы, люди, помнящие о своем славном прошлом, наверняка мечтали о не менее славном будущем. Заполучить в союзники схимника, а тем более меня – это осчастливит любого князя. Понятно, кто же откажется от такого советника, который, просто поговорив с врагом, может превратить его в союзника? А мне вовсе не хотелось участвовать в честолюбивых планах какого-нибудь владетеля, как и привлекать еще большего внимания, пытаясь избавиться от его интереса.

На севере я все еще не решался появиться. Восточные торговые пути стали вотчиной кузена Караванщика, который меня очень не любил. На западе – сфера влияния Золотого Моста, а значит, схимника Механика. Оставался юг, хоть и там – недалеко до земель чубов, а значит – до моего брата Атамана. Но с ним бы я, в случае чего, договорился. Помню, в ученичестве мы неплохо ладили. С тем же Механиком отношения складывались гораздо хуже. Да и степь лучше лесов хотя бы потому, что вероятность внезапной засады на торговом пути меньше.

Как только я принял решение, снялись с места мы сразу, не ожидая попутного каравана. Было лето. С голоду не пропадем. Да и самостоятельное путешествие оставляло больше времени для тренировок. Зануда и Бешеная за прошедший год научились многому. К примеру, сейчас они уже осваивали умение помогать кровообращению мышцами. Пока это происходило без остановки сердца. Последнему я стану учить не раньше, чем начнется второй этап их жизни. Но даже так это умение могло пригодиться, если нужно долгое время сохранять неподвижность. Оно позволяло конечностям не затекать. И зимой легче переносить морозы, когда ты способен разогнать свою кровь до кончиков пальцев. А вот Малышка пока застряла на том, что остальные освоили давно, – на простом контроле мышц.

Вечером у Бешеной опять чуть не случилась вспышка ярости. К счастью, нынче она держала в узде свой темперамент гораздо лучше, и все же не удержалась от вопроса:

– К чему все это?! Сердце качает кровь по телу! Зачем помогать ему сокращениями мышц, для которых они, кстати, и не приспособлены?!

– Во-первых, это позволяет тебе лучше их контролировать, – терпеливо объяснил я. – А во-вторых, это – часть более сложного умения. К примеру, если мне пробьют сердце, я смогу просто остановить его, открыв все клапаны, и спокойно качать кровь мышцами. При этом, ускорив метаболизм, зарастить рану. Смертельный для прочих удар со временем будет вам не опасен.

– А зачем останавливать сердце? – включился в разговор Зануда.

– Потому что с каждым его ударом рана расширяется. Тебе нужно сохранять его в полном покое, для того чтобы ее залечить. А так как сердце пронзают обычно в бою, бой тебе при этом тоже надо продолжать, не сбавляя темпа. Потому это упражнение так важно. Ведь ваши мышцы кроме прогонки крови в такой ситуации вынуждены будут выполнять и другие действия.

– Чем больше ты рассказываешь, учитель, тем меньше это все укладывается у меня в голове, – призналась Бешеная. – Сложно, непонятно, невообразимо.

– Не бойся, – утешил я ее. – Когда мы перейдем к изучению этого приема с остановкой сердца, твой ум уже будет способен и не на такое. Мозг, как и мышцы, можно развивать, постоянно напрягая. А все эти упражнения… по сути, вы берете под контроль то, что мозг обычно контролирует без вашей воли. Этим вы развиваете и его тоже. Может, и есть другой способ, но я о нем не знаю. Потому даже Малышку, которая никогда – я в этом уверен – не возьмет в руки оружия, приходится тренировать наравне с вами.

– Я не понимаю. – Зануда присел прямо на землю у костра. – Учитель, ты всегда говоришь, что схимники не созданы для боя, что мы – не воины. Но посмотри на себя, вряд ли отыщется в этом мире воин опаснее. Ты способен залечивать любые раны. Даже меч в сердце тебя не остановит, даже не уменьшит твоих способностей. Каждый твой удар подобен удару тарана. Твое тело обладает чудовищной силой, невероятной ловкостью. Все, чему ты сейчас нас учишь, делает нас все смертоноснее в бою. И при всем этом ты говоришь, что мы не созданы для боя. Как же так?

– Хорошо, попытаюсь объяснить. – Я сел рядом с ним. – Приведу аналогию. В свое время я общался с Абдаллахом, книгу которого ты читал. Он поведал мне, что, когда излагает мысль на бумаге, она становится яснее даже ему самому. Для упорядочивания знаний, изложения их так, чтобы другие лекари тоже поняли, извлекли пользу из его книги, ему пришлось очень много писать. И писать быстро, пока мысль не улетела. Когда тренируют придворных писцов, им тоже приходится учиться писать очень быстро. Ведь владетель, которому они служат, не будет ждать, изрекая свою волю, пока писец все перенесет на бумагу. Если посмотреть со стороны, придворный писец и Абдаллах делали одно и то же, писали очень быстро. Но не скажешь же ты, что Абдаллах создан, чтобы быть придворным писцом? Да, когда он развивал и упорядочивал свои знания, в нем заодно развилась способность, которой позавидовал бы любой писец. Но не развитие ее было целью Абдаллаха. И если задуматься, умение быстро писать никак не связано с его призванием лекаря. Так же и вы. Ваша цель – познать себя, свое тело, в полной мере. Познать и научиться управлять. Через это вы познаете весь мир. Нет ни одного явления в человеческом обществе, которому не нашлось бы аналогии в нашем теле. Что с того, если в процессе этого познания вы разовьете способности воина, несравнимые с теми, которыми обладают простые люди? Целью ведь было не это.

– Я, кажется, понял, – задумчиво промолвил парень.

– А я – нет, – проворчала Бешеная. – И что с того, что цель была другая. Это не отменяет моей способности сломать руку взрослого мужчины двумя пальцами. В бою нам с Занудой нет равных.

– Потому что вы не встречались с полноценными учениками схимников, – тяжело вздохнул я. – Мне нечего добавить к сказанному. Рано или поздно ты сама все поймешь. А до тех пор… Что ж, нынче ты на жизнь зарабатываешь мечом. Но посмотри на Малышку. Вчера она выдала на скрипке такую мелодию, на которую обычный человек просто неспособен. Его пальцы не столь ловки и быстры. Это – благодаря все той же тренировке схимника. И Малышка может подумать, что мы на самом деле – виртуозные скрипачи.

Зануда рассмеялся, Бешеная нахмурилась, не понимая, шучу я над ней или говорю серьезно. Малышка осталась невозмутима. Уж она-то все поняла, в этом я был уверен.

– Хватит на сегодня упражнений. – Я хлопнул себя по коленям и встал. – Пора ужином заняться, а то уже стемнело.

– Ты же не голоден, – хитро прищурился Зануда. – И вообще можешь есть что угодно, хоть траву, а можешь и вообще неделю не есть, не чувствуя голода.

– Конечно, но никто не отменял удовольствия от вкусно приготовленной пищи, – ответил я в том же тоне.

Похлебка действительно оказалась вкусной. А учитывая, что эти дни шли мы без обеда, чтобы вернее оторваться от возможных преследователей, моим ученикам она вообще показалась княжьей пищей. Даже Малышка нахваливала. Она же, кстати, первой насытившись и облизав ложку, вдруг указала ею в темноту, туда, откуда мы пришли, и произнесла:

– Там, двое.

Я еще ничего не видел, но оказалось достаточно напрячь слух, чтобы различить звуки осторожных шагов.

– Один, – поправил я ее.

– Все верно, один идет к нам, второй повернул назад. Его теперь даже я не слышу.

– Понял, что их заметили. Ну что же, посмотрим, кого это мы так заинтересовали.

Бешеная придвинула ближе свой меч и набросила на него край одеяла, на котором сидела. Зануда щелкнул ножами, чуть выдвинув их из ножен и вогнав обратно.

– Спокойнее, – напомнил я. – Он один, так что держите оружие в ножнах.

– А если он сам захочет убить? – уточнила Бешеная.

– С вами я, не забыла? Будь он даже схимником, один на один нам друг с другом не сладить.

Эти слова напомнили моим ученикам, кто они теперь. Я прекрасно понимал их чувства. К могуществу привыкаешь вроде бы быстро, но, с другой стороны, какие-то подспудные страхи остаются. Человек, в одиночку направляющийся к костру четырех незнакомцев, да еще в такой глуши, весьма самоуверен и может быть опасен. Но если это – тот, кто следил за нами, значит, он должен представлять, с кем связался. В итоге – либо он не враждебен, либо слишком уверен в себе.

Он не пытался подкрадываться. Хотя мог бы. Вместо этого – вышел в круг света, ступая нарочито громко. Мол, вот он я, иду, не скрываясь. Костер осветил высокого парня в легкой антской кольчуге поверх вышитой рубахи и кожаного жилета, исполнявшего роль подкольчужника. Длинный зеленый плащ распахнут, не скрывет висящего на поясе меча. Стать воина сразу бросалась в глаза. А еще было в нем что-то от большой кошки. Какая-то повадка рыси. Лицо молодое, но уже отмеченное парой шрамов. Русые волосы, усы и коротенькая курчавая бородка цвета зрелой пшеницы. Глаза – серые и очень внимательные. Черты вроде бы мягкие, но сквозила в них еле заметная угловатость. Словно плотник резал из дерева лик, а потом шлифовал, шлифовал, да иногда рука дрогнет – и остается след, которого уже ничем не сгладишь. И ведь не заметит никто, ежели не приглядываться. А еще отметил я, что девкам такие обычно нравятся. В меру мужественные, но не массивные, как быки или медведи. С такими рядом спокойно и надежно.

– Здравствовать вам, почтенные путники, – отвесил он поясной поклон.

– И тебе, мил-человек, не хворать, – осторожно ответил за всех Зануда.

– А кто из вас Искатель-схимник будет?

– Кто будет, не знаю, а кто был да есть – тебе-то зачем? – Тон Зануды начал приобретать насмешливые нотки.

– Не больно ты на купца похож, – заметил я. – А другим я не интересен.

– Про то дозволь уж мне судить. – Он сбросил заплечную сумку.

Не из простых был наш гость незваный. Пояс широкий, добротный. Меч – без излишеств, но златомостскую ковку я узнал сразу. Да и в манере держать себя проскальзывала привычка повелевать. Да, именно так – не приказывать, а повелевать. Неторопливо он отстегнул клинок от пояса и достал из притороченной к суме скатки еще два одинаковых меча без ножен. Один вонзил в землю перед собой, второй взял на изготовку. Тело привычно приняло боевую стойку.

Мои ученики следили за всеми этими приготовлениями с искорками насмешки во взгляде. Малышка начала натренькивать на скрипке какую-то заупокойную мелодию.

– Не, мы мечей не покупаем, – произнес Зануда, еле сдерживая смех.

Гость видел: над ним уже откровенно насмехаются. Мне понравилась его реакция. Даже тени гнева не вспыхнуло. Словно был он выше всего этого. Все уже давно догадались, к чему идет дело. Но пока делали вид, что не понимают сути приготовлений.

– Я вызываю тебя на поединок, Искатель, – твердо произнес пришлый.

Это подействовало как спуск курка пистоля. Я заметил, как напряглись мышцы Зануды и Бешеной, готовые бросить тела в атаку. Все их намерения лежали передо мной, как на ладони. Я неплохо привил им мысль об ответственности перед обычными людьми. Оба даже не думали об оружии. Зануда собирался броситься в ноги, сбивая ночного гостя на землю. Бешеная – уложить его одним четким ударом в лицо. Что мог противопоставить простой человек тем, кто уже окунулся в учение схимы? Он не успел бы среагировать. Меч не помог бы. Я коротко взмахнул рукой, и мои ученики сразу расслабились.

– Ты сказал, что я – схимник. Так и есть. Наверно, ты слишком мало знаешь о нас. Уходи, человече. Поищи себе противника столь же благородных кровей, как ты сам. Я – низкого рождения. Негоже тебе со мной драться.

– Мне нужен поединок со схимником. Другого я не скоро найду.

Малышка рассмеялась:

– Оглядывался бы чаще – меньше пришлось бы ноги бить. Ищешь схимника за тремя морями, а что под носом у тебя, не ведаешь.

– Не твое то дело, княжна. – Гость отвесил поклон в ее сторону. – За поединком я пришел и получу его. А тебе лучше бы помолчать. Не ровен час – князь корчевский услышит, где дочь его блудная. Что тогда?

Вот теперь Бешеная потянулась за мечом. Вольно или невольно, а гость дал понять, что знает, кто на самом деле мои ученицы, и способен донести весть о них тем, кто так хочет ее услышать. Нельзя сказать, что это для нас опасно, но хлопот будет вдоволь.

– Хорошо, настырный вьюноша. – Я неторопливо встал. – Будет тебе поединок.

– Учитель, – вскинулся Зануда, – как можно?

– Думаю, как-нибудь переживу, – успокоил я его.

Взгляды всех троих перебегали с меня на торчащий в земле меч и обратно. Как же, оружие если и не запрещено схимнику, то очень нежелательно. Я хорошо привил им и эту мысль. Всегда наотрез отказывался взять клинок в руки, даже чтобы научить их чему-то новому. А такого хватало, поверьте. Ведь меня в свое время учил Атаман, и его я считаю первым клинком этого мира. Экспериментатор в те дни, как и я нынче, за оружие не брался.

Чуть меньше сорока лет прошло с тех пор, как моя ладонь в последний раз сжимала настоящее оружие. Правда, была то славная чубовская сабля. Прямой венедский меч непривычно лег в руку, словно незваный гость. Вес ненамного больший, зато другой баланс, другая, незнакомая техника боя.

Мой «противник» не спешил нападать, ждал, пока я испробую оружие, приноровлюсь к нему. Стало заметно его смущение. Наши мечи оказались абсолютно одинаковыми. Сразу видно, воин пытался создать равные условия боя, но ему тогда даже в голову не пришло, что мне может быть привычным совершенно другое оружие. А это навело на новую мысль: он сумел сейчас оценить мои движения и понять, что не так уж часто держал я в руках меч. Неплохие задатки.

– Не робей, – подбодрил я его. – Схимнику все равно, что за оружие у него в руках.

Он сделал первый выпад, осторожный, прощупывающий. Тоже разумно. Передо мной стоял мастер меча. Это даже мои ученики поняли. И при этом он не спешил лезть вперед, не стремился смять меня первой же атакой, полностью захватить инициативу. Он действительно знал о схимниках, понимал, что от них можно ждать чего угодно. Легкость, с которой я отразил нападение, не смутила воина. Конечно, уроки Атамана давали себя знать, и все же я никогда не стремился освоить приемы фехтования в полной мере. Он превосходил меня в выучке. Но что это значит в сравнении с тем, что я видел каждое его движение до того, как он его задумал. Я был быстрее и сильнее.

Воин потихоньку наращивал темп. Краем глаза я уловил восхищение во взглядах Бешеной и Зануды. Оба сравнивали приемы моего противника со своими навыками, и выводы оказались неутешительными. Даже дочь воеводы, ученица лучших наставников Корчевского княжества, понимала: в старые времена, до схимы, наш гость одолел бы ее очень быстро.

Чувство оружия в руке было непривычным. Меня с головой захлестнула вполне понятная робость. Схимникам ведь не рекомендуется брать оружия вообще. А ежели взяли, то обращать его против простых людей… Все это, конечно, не мешало мне следить за боем, вовремя пресекать атаки, становившиеся все острее и острее, при этом не слишком уж демонстрировать свои преимущества.

Даже на лицах учеников отразилось недоумение. Они-то ждали, что я, подобно легендарным витязям, повергну наглеца за три удара сердца. А видели – великолепное мастерство последнего и мою топорную защиту, успешную лишь по причине полного контроля над телом.

Меня сам бой интересовал мало. Еще меньше – его исход. Я изучал своего соперника. Умный, сообразительный – сразу видно, что не простой рубака. Ценное умение работать не только мечом, но и головой. Из знатных, это несомненно. Во-первых, налицо работа великолепных наставников, которые не станут тратить времени на простых воинов, во-вторых, антская кольчуга – вещь ценная и редкая. В венедских землях они встречаются еще реже, чем знаменитые мечи варваров. Ну а в-третьих, воина выдавала сама манера держаться. За его плечами стоял солидный боевой опыт. Это тоже бросалось в глаза сразу.

Для гостя не стали неожиданностью моя сила и скорость. Чего-то подобного он ожидал и противопоставил им безупречную технику. Но конечно же он и представить себе не мог пределов способностей схимника. Я дрался с ним даже не в четверть силы. Гораздо слабее. И все же, наложи схиму на его мастерство… Мне стало любопытно посмотреть на его поединок с Атаманом лет через двадцать ученичества. Это могло бы стать впечатляющим зрелищем. Ни Зануде, ни даже Бешеной подобного не достигнуть уже никогда. Они слишком погружены в схиму, чтобы постигать простые человеческие умения. Так же в свое время случилось и со мной.

Мой противник действовал все быстрее. Видно было, что он спланировал поединок от начала и до конца. Я не сопротивлялся воплощению в жизнь этого плана. Зачем? Ему нужна была победа, больше всего в этой жизни. И он ее честно заработал. Главное – не дать закрасться в его разум мысли о том, что я поддался.

Выжидал момент, а когда воин завернул особо сложную комбинацию, на пределе своих сил, просто дал мечу покинуть мою ладонь. Прием действительно был проведен безупречно. Даже Зануда лишился бы оружия. Я – нет, если бы пустил в ход хотя бы треть своей силы. Но стоило провести последнюю проверку.

Он отступил на шаг, все еще не веря в происшедшее. Ошеломленные лица моих учеников. Клинок, вонзившийся в землю и все еще дрожащий, словно рвущийся обратно в бой. Прости, изделие неизвестного мастера. Не повезло тебе с рукой. Я – схимник, и ты – не для меня.

– Зачем? – разочарованно спросил гость.

– Как? – изумленно выдохнула Бешеная.

Первой конечно же все поняла Малышка. А вторым, увы, победитель. Он вонзил свой клинок рядом с моим, опустился на одно колено.

– Прости мою самонадеянность, – тихо прошелестели его слова. – Глупо было надеяться на победу. Ты пожалел меня, но жалость – не то, что мне нужно. Лучше бы убил.

– Ты победил схимника, это видели трое моих учеников. – Я махнул рукой. – Это то, чего ты хотел. А теперь уходи.

– Это – не победа, – с горечью ответил он.

– Смешно было бы рассчитывать на другую. Я могу очень многое. Но повернуть время вспять не в моих силах. Да и, когда я схимником еще не был, ты смог бы меня одолеть, но вряд ли это тебя заинтересовало. Утешайся тем, что оказался достойным противником. И не мучай себя мыслью, какая сила вырвала меч из моих рук. Причиной этого стал ты. И довольно. Ты победил, и у тебя есть три свидетеля этого. Хочешь – вернемся в ближайший город и подтвердим это?

– Слежка, охота, – проворчал Зануда. – Я уже почти испугался, не знал, что и думать, а оказывается, барчук залетный самолюбие тешит. Схимника одолеть решил. Вильцы – они грамотные, про многое знают и про схиму слыхали. Прославишься. Чего тебе еще надо? Уже – герой на все княжество. Бреди прочь. Мы тут своими убогими делишками занимались, пока славный витязь не приперся.

– Как смеешь, холоп! – вскинулся наш незваный гость.

– Катился бы ты, пока добром отпускаем, – недружелюбно заметила Бешеная. – Я не учитель, меча ронять не стану.

– Умник, – подвела итог Малышка. – Схиму надумал клинком переломить. Славы захотелось, почета. Так иди со своей славой. А нам в твои игрушки играть недосуг.

И гость разом сник. Даже за меч хвататься раздумал. Но не страх остановил его. Начал понимать: все это для нас действительно детские игрушки. Можно ли винить малыша, едва научившегося ходить, но уже надумавшего победить на деревянных мечах княжьего воеводу? Малец, что с него возьмешь? Разумно ли воеводе будет бросить против него весь свой боевой опыт? Ведь даже отроки засмеют: седина в бороде, а маленьких обижает, нашел соперника. Лучше перевести все в шутку. А вот старшие дети, которые еще даже отроками не числятся, могут и по шее дать наглецу – мол, знай свое место.

– Меня не манит пустая слава, – глухо промолвил воин. – Возьми меня в ученики, Искатель.

– Зачем? – спросил я, хоть, признаюсь, порадовало его желание. Подходил он для схимы. – Будешь учиться, пока меня не превзойдешь?

– Нет, понять хочу, – ответил он.

– И сколько ты учиться думаешь? Год? Два? Я же вижу, ты не из простых людей. Кто идти за мной хочет, должен все, что имеет, бросить. А тебе есть что бросать. Стоит ли оно того?

– Буду рядом столько, сколько надобно, чтобы все понять.

– А если не один десяток лет понадобится?

– Значит, так тому и быть.

– У меня уже есть ученики. Трое. Этого более чем достаточно.

– Я не стану обузой. Ежели откажешь – следом пойду. – Он упрямо набычился, и я понял: этот – пойдет.

– А ну как велю ученикам прогнать тебя в три шеи?

– Воля твоя. А только лучше бы им ноги мне отрубить, иначе – все равно пойду. Я много слышал о том, что схимники – непобедимые воины. Да, сперва меня вела жажда славы. Но вот я здесь, и я не вижу перед собой воина. А вижу того, перед кем я как мышь перед горой. Я хочу понять.

– Хорошо, оставайся, – небрежно бросил я. – Бешеная, объясни ему, что к чему.

Я встал и демонстративно ушел. Кому-то, возможно, это покажется неправильным. Мои ученики уже выразили свое отношение к новичку четче некуда. Ясно, что оставлял я его буквально на растерзание. Но если учитель постоянно будет вмешиваться в отношения учеников, защищая «обиженных», ничего хорошего из этого не выйдет. Станет только хуже. Новый ученик должен сам наладить общение со старыми. Ведь в безлюдье, куда мы рано или поздно уйдем, ученикам так или иначе придется уживаться между собой. Лучше решить это сразу и отсеять неуживчивых.

– Присаживайся, – сказала Бешеная, едва я скрылся.

Как-то так получилось, что среди моих учеников заправляла она. Следила за всем, распределяла работу, да и деньгами заведовала. Получалось это весьма хорошо. Впрочем, иначе никто не стал бы ее слушаться.

– Уступи место, – приказным тоном новичок обратился к Зануде. Тот тяжело вздохнул и поднял не менее тяжелый взгляд.

– Это с чего же? – елейным тоном поинтересовался он.

– Оно мне больше нравится.

– Ну знаешь, мне тоже.

– Ты забываешься, холоп! Хватит того, что ты сидишь в присутствии благородного…

– Ну-ну, продолжай, я внимательно слушаю, – перебил его Зануда, хотя выражение лица его говорило об обратном.

– Учитель взял меня в ученики…

– Не поверишь, меня тоже. Но всегда это «но», куда же без него. Он принял тебя, не мы. Чуешь разницу? Вижу, нет. Тогда поясню. Ты пришел к НАШЕМУ костру. Если тебе не нравится отведенное место, разведи свой. Учитель сам решит, у чьего скоротать ночь.

– А если хочешь жить рядом с нами и дальше, – добавила Малышка, – забывай слова «смерд», «холоп» или, хуже того, «раб».

– Пока мы снисходительны к тебе, – подвела итог Бешеная. – Ты только что от людей и переполнен их предрассудками. Дальше будет хуже. Кем ты был в своем народе, вспомнишь, когда вернешься. А здесь ты ученик, один из четырех. То, что пока ничего не умеешь, не так важно. Важно, что перед учителем мы все равны, кто бы ни были наши предки. А потому начнем сначала. Присаживайся.

Воин сел и замер, словно каменная статуя. На лице его воцарилось невозмутимое выражение.

– Меня зовут Бешеная. Это – Зануда, а это – Малышка.

– Прозвища, – усмехнулся новый ученик. – Мое имя…

– Тебя мы будем звать Барчук, – перебил его Зануда.

Рука воина вновь дернулась к мечу, но замерла, когда он поймал взгляд Бешеной.

– Отвыкай от этой привычки, – посоветовал она. – Когда я только присоединилась к Искателю, тоже очень часто хваталась за клинок. Один раз даже обнажила. Зануда сразу же на живом примере показал мне, насколько это было неосмотрительно. Не стоит повторять моих ошибок. Запомни, на слова отвечают словами, а ударом – только на удар.

– У меня язык не так хорошо подвешен, – хмуро проворчал Барчук.

– Если кто-то не умеет владеть мечом, – тихо произнесла Малышка, – ты первый посоветуешь ему или учиться, или не ввязываться в драку. Здесь то же самое. Не умеешь достойно ответить – промолчи, за умного сойдешь.

– Становясь учениками, мы все отрекаемся от прежних имен, – продолжила Бешеная. – Это – символ того, что мы теперь другие люди, оставившие прошлое в прошлом. Имена нам дают те, кто рядом. Новые имена, те, которые отражают наши слабости. Я – Бешеная, потому что в бою не всегда могу сдержать свою ярость. Малышку так называют за то, что она умаляет свои способности, не осознает всей глубины. С Занудой – и так все ясно. А ты – Барчук, потому что в тебе осталось слишком много гордыни от прежней жизни. Я понимаю тебя, как никто. Потому и не дала второй раз обнажить меч. Поверь, урок оказался бы болезненным как для твоего тела, так и для самолюбия. От равного поединка с Занудой тебя отделяют годы и годы. Прими это и смирись. Иначе не сможешь полностью отдаться учению. Наши прозвища – это постоянное напоминание о том, над чем в себе надо работать, а не повод обижаться.

– Хорошо, я понял, – кивнул Барчук.

– В обыденной жизни будешь подчиняться мне.

– А учитель?

– Ну что учитель? – вновь вмешался в разговор Зануда. – Он, по-твоему, должен медяки считать, или за запасами крупы следить, или разбирать наши дрязги?

– Все верно, – подтвердила его слова Бешеная. – Учитель только учит. Вот и сейчас он ушел, давая нам самим разобраться, познакомиться, поговорить, узнать друг друга.

– А он не хочет меня узнать?

– Поверь, он о тебе уже знает больше, чем ты сам, – произнесла Малышка.

– Главной тебя назначил он? – спросил Барчук.

– Нет. Я лучше всего с этим справляюсь. Поэтому так получилось.

– А если я справлюсь еще лучше?

– Тогда мы признаем главным тебя.

– Поверь, это – не почетный титул, не должность, несущая с собой привилегии, – пояснила Малышка. – Это просто работа, которую нужно исполнять. Иногда – очень трудная работа.

– Знаю, – кивнул Барчук. – Мне доводилось командовать людьми.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Бешеная. – Значит, не будешь мешать мне, раз понимаешь, насколько это сложно. У каждого из нас свои обязанности. Каждый должен работать. А кроме того, учить других тому, что знает и умеет лучше.

– Учить?

– А что тебя удивляет? Некоторые основы схимы я узнала от Зануды. Тебя поначалу тоже будет наставлять он. В свою очередь, ты – лучший фехтовальщик, которого я видела. Поделишься своими умениями. Все по уму. Мы должны помогать друг другу. Мы – братья и сестры. Если хватит решимости и терпения, станем четвертым поколением схимников.

– Это гораздо важнее даже княжеской крови, текущей в жилах, – промолвила Малышка. Имела в виду она, конечно, себя, но Барчук при этих словах вздрогнул.

– И что я обязан буду делать? – спросил он, чтобы скрыть замешательство.

– Мечом ты владеешь превосходно, – задумчиво произнесла Бешеная. – А топором?

– В совершенстве. – Барчук гордо вскинул голову.

– Вот и хорошо, значит, пока на тебе – заготовка дров…

Вот так и стало моих учеников четверо. Барчука раньше звали Велислав. Это немногое из того, что он о себе поведал. Рассказал бы и больше. От меня он ничего не собирался скрывать. Но больно уж жестко дали ему понять в первый же вечер остальные ученики, как им плевать на его прошлое. Хоть кое-что проскальзывало, и не заметить это было сложно.

Понятно, что такой великолепный фехтовальщик просто не мог не побороться за место охранника в первом же караване, который нас нанял. Но провернул он это гораздо мудрее, чем Бешеная в свое время. В поединках с наемниками он не показал и трети того, на что был способен. Последний же поединок, как показалось всем, не видевшим Барчука в бою со мной, он выиграл благодаря случайности. Таким образом, не самый последний боец отряда сохранил лицо. И Барчука охотно приняли.

Отношения между учениками – вещь своеобразная. К примеру, если обычно командовала Бешеная, то в случае стычки руководство брал на себя Зануда. Его опыт был бесценен. Многие капитаны даже позволяли ему командовать всем отрядом. И вдруг за какую-то пару месяцев Барчук вытеснил Зануду с этой роли. При этом со стороны даже капитанам казалось, что распоряжаются они сами, но при этом все получалось так, как хотел мой младший ученик.

Тот же Зануда лишь вздохнул с облегчением. А я сделал еще одну зарубку на память. Барчук проявлял великолепные черты для схимы. Повлиять на события, при этом вроде бы оставаясь в стороне, – умение нужное, говорящее о многом.

С Малышкой они стали интересной парой. Одна благодаря невероятному слуху и чутью способна замечать засады, второй, как оказалось, знал о засадах все. И если обмануть Малышку еще кому-то удавалось, то Барчук с первого взгляда выделял места, где могут засесть разбойники, сам отправлялся на разведку и проводил ее безупречно. С тех пор как он стал моим учеником, сопровождаемый нами караван в засаду не попадал ни разу.

В те времена я начал потихоньку смещаться на север. Пока мы избегали окрестностей Корчевского княжества. Но лесным тропам опять довелось вспомнить Искателя и его учеников. В этой местности Барчук очень быстро стал незаменимым.

Обучение его шло своим чередом, не быстро и не медленно. Барчук не обнаружил в себе такой хватки к схиме, как Зануда, но и подобно Малышке задних не пас, словом, мало чем отличался от меня самого на этом этапе. Их словесные перепалки с Занудой стали непременной частью любой вечерней трапезы. Но протекали теперь беззлобно. Парни изощрялись в остротах, и очень скоро Барчук научился давать достойный отпор острослову, не хватаясь за меч.

Несколько раз знакомые купцы спрашивали у меня – не муж ли это Малышки? Стоит признать, эти двое стали бы великолепной парой. Прекрасная скрипачка, подобная хрупкому цветку, и воин, образец настоящей мужской красоты, которая заставляет женщин задерживать дыхание, а мужчин – по-белому завидовать. Некоторые даже рассуждали, какие у них получились бы детишки, всем на загляденье.

Что ж, среди учеников иногда вспыхивают чувства друг к другу. В нашем, как говорил склонный к едкому сарказму Механик, выводке Экспериментатора тоже были две девушки. Одна без ума влюбилась в нашего брата Мечтателя. И он в нее, похоже, тоже. Тот же Механик отпускал шуточки о наследственной схиме. А иногда спрашивал: «Мама – схимник, папа – схимник, кто ж ребеночек?» На что Мятежник, тоже известный шутник, отвечал: «Значит, ребеночек – заморец».

Вот и выводок Искателя подобное не обошло. Но кто бы мог подумать, что избранницей писаного красавца станет Бешеная, девушка, откровенно сказать, красотой не блещущая, обладательница мужиковатой стати, способная многих наемников побороть на руках и всех без исключения уложить на лопатки. И здесь все оказалось не весьма гладко. Интересно было наблюдать за этим со стороны и пытаться вспомнить: неужели наше поколение тоже выглядело так забавно?

Дело в том, что сперва Барчук решил, что Бешеная – женщина Зануды. Действительно они позволяли себе в общении определенные вольности, но делали это скорее в шутку. Да и в холодные ночи теперь Бешеная предпочитала спать под одним одеялом с Занудой. Главным образом потому, что не могла с Малышкой. Свежи были воспоминания, которых обе девушки нынче стыдились. Я этого стыда не понимал, но, как уже говорил, люди склонны к крайностям.

По всей видимости, в прежней жизни Барчук был хорошим лазутчиком. Кстати, выследив меня, он это отлично подтвердил. И вот весь немалый опыт его оказался брошен на то, чтобы установить, что связывает эту парочку. Самое смешное, что при этом Барчук тщательно старался не переступить определенных рамок, а потому так ничего и не понял и однажды спросил у Зануды в лоб:

– Ты бабник знатный, Зануда. А с Бешеной вы тоже полюбовники?

– Я не гажу там, где живу, – ответил тот, а потом, подумав, добавил: – И тебе не советую. Характер у девки – ой, не мед. Сбежитесь, а потом она тебя доведет до белого каления. Она резкая, да и твою гордость ни одним аршином не измерить. И что дальше? С обычной – разбежались, и поминай как звали. А с этой, ежели твердо учиться надумал, тебе еще лет сорок бок о бок жить. Не вышло бы беды. Давай я тебя с собой в город какой-нибудь возьму. Там девки получше встречаются. А на тебя – так вообще как мотыльки на огонь слетятся.

– Спасибо, не надобно. – Барчук буквально расцвел. – Приспичит – сам схожу.

– Ну как знаешь. – Зануда пожал плечами и тут же забыл об этом разговоре, перепрыгнул на другое. – Кстати, тот прием, ну который ты вчера нам показывал. Прием-то знатный, спору нет, а только коли через премудрости схимы на него посмотреть, то получится вообще нечто невообразимое, смотри…

Все их метания лежали передо мной, словно открытая книга. Барчук, с одной стороны, так и не мог определиться, что ему позволено, а чего нет в отношении той, кого теперь называл сестрой. К женщинам он относился несколько иначе, чем Зануда. Конечно, среди знати хватало тех, кому зажимать служанок по углам – обычное дело. Но были среди них и другие, считающие, что женщина у мужчины должна быть одна и до гроба. Да, таких – капля в море, и сложно предположить подобный романтизм в опытном воине, повидавшем немало крови, жестокости, грязи, смотревшем в лицо смерти. Как он умудрился пронести подобный взгляд на отношения мужчин и женщин через все это – удивительно.

С другой стороны, Бешеная, уже привыкшая и смирившаяся с тем, что в ней не видят девушки, что она неспособна привлекать мужчин, столкнувшись с подобным, растерялась. Жизнь среди наемников оставляет мало детских иллюзий. Она еще поняла бы влечение, охватившее парня в расцвете сил, изголодавшегося по женской ласке.

– Чего ты ко мне прилип? – однажды напрямик спросила Бешеная. – Чего опекаешь?

– Ты – девушка, – пожал плечами Барчук.

– Это Малышка – девушка. А я – воин. Я – ученица схимника.

– Но все равно ты – девушка.

Барчук не делал попыток стать ее любовником и в то же время окружил девушку заботой, к которой она не привыкла. Растерянность вылилась в грубость, которую воин сносил с неизменным спокойствием и терпением. И постепенно сердце Бешеной начало оттаивать.

При этом со свойственной ему гордостью Барчук не делал попыток воспользоваться этим и как-то упрочить свое положение среди учеников. Всегда исполнял самую трудную работу с каменной невозмутимостью.

Однажды он подарил Бешеной цветы. Казалось бы, чего там? Нарвал охапку в поле, принес и положил к ногам. Но в тот вечер я впервые видел на глазах девушки слезы. Слезы радости. Зануда лишь с досадой махнул рукой. Все его советы пропали втуне. А теперь изменить что-то уже невозможно. Сердце воительницы оттаяло окончательно. И теперь уже она тянулась к Барчуку гораздо сильнее, чем он к ней.

И все же первым не выдержал парень. Он пришел ко мне вечером. Я, как всегда, наблюдал за учениками, держась за кругом света от костра. Не прятался. Опытный лазутчик обнаружил меня в два счета.

– Говори. – Я улыбнулся, когда он, как ему казалось, бесшумно подошел сзади.

– Ты опять услышал меня, – тяжело вздохнул он.

– Можешь ступать как угодно тихо. Но тебе пока не под силу заглушить биение своего сердца. Можешь затаить дыхание, но шелест крови, бегущей по твоим жилам, слышен каждому схимнику. Рассказывай, что гнетет тебя.

– Ты же знаешь.

Он довольно быстро понял, что каждого из них я вижу насквозь.

– Знаю, но лучше, если ты расскажешь. Не стоит привыкать к моему всезнанию. Я тоже человек и тоже могу ошибаться. Просто делаю это намного реже. Потому лучше не отказываться от обычного человеческого разговора.

– Я называю их сестрами, а Зануду братом, – пылко заговорил он, и выглядело это так, словно слова были продолжением того спора, который воин вел сам с собой. – Но к одной из них я испытываю не братские чувства. Это плохо?

– Это – так, как есть. – Я повернулся к нему.

Коротко подрезанные волосы всклокочены, в глазах – лихорадочный блеск, на лице – вселенская мука. Сжимает кулаки, хрустит суставами, словно не знает, куда деть руки. От обычной каменной маски спокойствия нет и следа. Впервые видел его таким.

– Никто не берет с вас обета безбрачия. Ваша жизнь – ваши ошибки и ваши победы. Решать тебе и ей. Просто уверен ли ты, что действительно хочешь быть с нею?

– Конечно!

– Сердцу не прикажешь, так, кажется, в народе говорят. Но вот ты с другой стороны посмотри. Неизвестно, захотите ли вы оба остаться со мной. Если ты уйдешь, а она останется, или наоборот, всяко случается. Может, вы будете вспоминать все с теплом и немного грустной улыбкой. Я больше о ней думаю. Ты станешь первым мужчиной в ее жизни, но можешь стать и последним. Она – не совсем обычная девушка. И за стальной броней бесстрашной воительницы кроется очень ранимое сердце.

– Учитель, я не собираюсь поиграть с ней и бросить. Я хочу, чтобы она стала моей женой.

– А это еще неразумнее. Подумай, ты – из знатного рода. В тебе течет чистая венедская кровь, без примеси древней. Я не удивлюсь, если кто-то из твоих предков принадлежал к Лихославичам. Она – простолюдинка. Древней крови в ней предостаточно. Знать не женится по любви.

– Ты противоречишь своему учению, – возразил он. – Будь я хоть прямым потомком Лихослава, приняв схиму, отрекся от прошлого. Сейчас я Барчук, сын Искателя.

– В том-то и дело, что окончательно ты станешь им, когда для тебя начнется второй этап жизни схимника. Не раньше. Завтра ты можешь передумать, вернуться. Ведь наверняка ты занимал не самое низкое место в Вилецком княжестве. Жена простой крови станет обузой, если она, конечно, за тобой последует.

– Я не передумаю. – Глаза его сверкнули в лунном свете поразительной решимостью. – И если она согласится стать моей первой женщиной, она же станет и последней.

Я догадывался, что Барчук до сих пор не был с женщинами. Многое говорило об этом. Но оставались сомнения. Идеалист. Весьма необычно для нашего мира. Впрочем, именно необычные и становятся схимниками.

А потом мы направились к Корчеву. Это был непростой шаг, но и неизбежный. У девушек все еще оставался страх перед этим городом, боязнь, что их все-таки выследят, схватят, поставят пред светлые очи князя. Каждый, перед тем как полностью принять схиму, должен посмотреть в глаза своему прошлому, встретиться с самым большим своим страхом.

В то время княжество отца Малышки переживало не лучшие времена. Дороги становились все опаснее, наемные охранники караванов требовали все большей платы за свои услуги, ведь риск умереть был немал. Не каждый купец мог позволить себе подобную роскошь. Были те, кто все-таки рисковал экономить на охране. Такие попадали в лапы разбойников очень быстро. У каждой банды хватало осведомителей в городах, которые за небольшую мзду выкладывали всю информацию о караване.

В Корчеве мы прожили месяц. Сперва Малышка боялась показываться на людях, но потом постепенно страх прошел. Она начала выступать. Сначала – в кабаках и харчевнях, потом – на городских площадях. Никто не узнавал в ней беглую княжну. Обычные люди слишком одинаковы в своих мыслях. Ну кто мог вообразить, что встретит дочь самого князя в подобном месте? Сложившиеся представления, стереотипы стали лучшей защитой, чем любая маскировка.

Когда к нам заявились посланцы князя, дабы пригласить на пир ставшую известной и популярной скрипачку, Малышка перепугалась не на шутку. И все же приняла посланцев. Все они знали ее раньше. Все они оказались столь же слепы, как и простой народ. Малышка вежливо, но твердо отказалась, сославшись на то, что музыка ее слишком проста для княжеских палат.

Все это время Бешеная крутилась возле дружинников, которые сопровождали посланцев. На всякий случай – вдруг княжну узнают и попытаются захватить силой. И хоть воительница изменилась гораздо меньше, чем ее подруга, она тоже осталась неузнанной.

В тот же день мы покинули Корчев. Все-таки отказ князю – штука серьезная. Впрочем, город угнетал даже Зануду, привычного к городской жизни. Упадок – только это слово и приходило в голову. Бедные горожане, обилие нищих и калек, роскошь знати и успешных купцов. Все это настолько контрастировало, бросалось в глаза. Поневоле вспомнились лесные братья, венеды, видящие идеалом общество антов. Возможно, в чем-то они и правы.

Мы не знали, куда направиться, но вечером ко мне подошел Барчук.

– Остался только я, – тихо произнес он.

– О чем ты? – спросил я.

– Посмотреть в глаза прошлому.

– Разве у тебя есть страхи, которые надо немедленно побороть?

– Не знаю, – растерянно произнес он. – Страхи ли это? Я много думал и не нашел ответа. Понимаю только, что должен вернуться. Я хочу, чтобы мой отец увидел Бешеную, соединил наши руки. Чтобы мы стали мужем и женой по обычаю.

– Что есть обычай? – ответил я. – Всего лишь привычка, переходящая из поколения в поколение. Если вы твердо решили стать супругами, обычай к этому ничего не прибавит. А если решение нетвердо, ничем не поможет.

– Я понимаю, что это – лишь условность, но все равно хочу. Да, знаю, принимая схиму, мы отрекаемся от своего прошлого. Но пусть наши имена прозвучат в последний раз, прежде чем забыться. Для меня это важно – чтобы ее никто ни в чем не мог упрекнуть. Чтобы она стала моей женой по закону, а не какой-то наложницей.

– Что ж, тебе решать, – пожал я плечами. – Одна дорога ничем не лучше другой. Мне все равно, куда держать путь.

И мы повернули к Лихову, городу, названному в честь легендарного Лихослава, к которому возводили свои родословные древа все князья венедов.

Мы шли на юг, а следом неотвратимо надвигалась зима. Но несмотря на это, на ночевки останавливались в чистом поле. Все были по горло сыты городами, людьми и всем, что связано с человеческими муравейниками. Мои ученики давно привыкли к суровым условиям, да и опытному воину, Барчуку, они не в новинку. После Бочага скрипка Малышки зазвучала новыми, веселыми мотивами, а Бешеная стала не такой раздражительной.

На границе с Вилецким княжеством до нас начали доходить первые слухи. На дорогах появились разъезды княжеских воинов. Не дружинники. Барчук определял полки, к которым принадлежали всадники, с первого взгляда. Это лишний раз утвердило всех в мысли, что раньше он служил в подобном полку. Что-то происходило в столице. Мы шли без дороги, стараясь не попадаться воинам на глаза. Но часто видели со стороны, как они осматривали группки путников, очень похожие на нашу. Иногда заставляли раздеваться донага, при этом держа наготове метательные копья-сулицы. А однажды на наших глазах пустили их в ход, убив чем-то не понравившегося путника и всех, кто шел с ним. В тот момент Барчук на них чуть не бросился. Бешеная удержала его. Если разъезды настроены так решительно, тем более не стоит с ними связываться.

– У вас всегда так? – тихо спросил Зануда.

– Никогда подобного не было, – ответил Барчук, скрипя зубами.

– Может, из княжьего терема не очень видно?

– Слушай, Зануда, еще раз скажешь про терем – зубы выбью, – буквально прорычал воин. – Я не из дружинников. И дороги здешние знаю потому, что истоптал их своими ногами не раз.

– Прости, – буркнул Зануда. Он видел, что обычно невозмутимого Барчука буквально трясет от гнева.

Мне все стало ясно, когда тела убитых стащили в одну кучу крючьями на длинных древках, забросали хворостом и подожгли, бросая факелы издалека.

– Эпидемия, – произнес я одно слово.

– Что? – Барчук не понял меня. Не знал этого слова.

– Зараза, мор, – пояснил я. – Разъезды ищут зараженных и убивают, чтобы те не разносили заразу. И сдается мне, направляемся мы к самому очагу.

Чем ближе к столице княжества, тем явственнее становились признаки. Разъезды теперь попадались на каждом шагу. В деревнях въезды были забаррикадированы телегами, поверх которых виднелись угрюмые бородатые лица мужиков, вооруженных вилами, топорами и дрекольем.

Барчук все больше хмурился. Все его поведение навело меня на мысль, что он – знатнее, чем мы думали. Воин действительно переживал за народ, который когда-то защищал, так, как может переживать только радетельный правитель. К тому времени, когда вдали показались белокаменные стены Лихова, Барчук весь извелся. Он мало спал, ночью мучили кошмары. Мешки под глазами старили его лет на десять. Одновременно со стенами мы заметили и оцепление. Залегли в овраге, наблюдая за десятком воинов.

– Может, не пойдем? – спросил Зануда. – Боязно мне.

– Там – вся моя родня, – жестко ответил Барчук. – Остальным идти необязательно. А я хочу выяснить, что с матерью и отцом.

– Мне-то уж точно туда дорога, – промолвил я. – Может, чем смогу помочь.

– Все пойдем, – отрезала Бешеная. – Искатель поборет любой мор. Без него – пропадем. Или разъезд какой на копья поднимет, или заразу подхватим.

Город был окружен. Небольшие отряды по десять воинов оцепили его плотным кольцом так, что и мышь не проскочит. На них были доспехи из толстой кожи, усиленные воронеными пластинами стали. Шлемы – тоже кожаные на металлической основе. Вооружение – меч, круглый щит и легкий самострел. Барчук долго рассматривал их, а потом на всякий случай уточнил у меня:

– Пластины на плечах видишь?

Широкая пластина была у каждого приклепана на наплечниках. Я присмотрелся. Гравировка в виде арбалета – единственный узор на всем доспехе.

– Вижу.

– Что изображено?

– Арбалет.

– Егеря, – сказал Барчук, поднимаясь во весь рост.

Он пошел вперед, чуть пригнувшись. Мы все давно успели изучить эту его манеру. Так он шел на Зануду после очередного поражения, собранный, сосредоточенный, опасный. Я не стал его останавливать. Да, на первый взгляд безумие – пытаться прорваться в Лихов силой. Тем более что егеря, скорее всего, не давали зараженным выбраться из города. Вряд ли станут они задерживать безумцев, рискнувших отправиться туда, где свирепствовал мор. Да и уговорить их, если заупрямятся, – дело плевое. Но хоть и шел Барчук как в бой, глаза его не горели боевым задором. Скорее, что-то другое мелькало в них. Озорство. А поскольку в последние дни взгляд его переполняли только боль да звериная тоска, я не стал ему мешать. И Бешеную удержал от этого.

Егеря услышали его шаг слишком поздно. Оно и понятно. Обернулись, когда Барчук уже ринулся вперед. Дистанция сократилась слишком быстро. Самострелы тут же стали бесполезны, а двое ратников растянулись на земле, припорошенной первым снегом. Сверкнули выхваченные мечи, но к тому времени легли еще трое. Оставшиеся на ногах обступили Барчука. Острия клинков уперлись в него. И вдруг егеря опустили оружие.

– Зело паршиво. – Барчук сплюнул. – Половина погибла. А я один был. А ежели бы двое?

– Воевода, не вели казнить, – улыбнулся егерь, у которого гравировка на наплечной пластине сверкала медью, – видимо, старшой, командир десятка. Крепкий, поджарый воин, в светлой бороде и волосах которого обильная седина была почти незаметна, а морщины и шрамы исчертили лицо такой густой сеткой, что первое от второго уже и не отличишь. Он ухватил узловатыми пальцами Барчука за плечи и прижался к его груди.

– Велел бы, Первуша, да не воевода я вам более.

– Да как же так? – всплеснул руками старшой. – Весь полк извелся! Сотник Храбр даже супротив приказа соглядатаев разослал по всем окрестным городам да весям. Батюшка твой сказал – мол, сгинул, не ищите, нового воеводу дам вам, а мы все одно не успокоились.

– Воевода, значится, – пробормотал Зануда.

– А что сотник Злоба?

– В порубе нынче сидит. И не сотник он вовсе, а старшой, как и я.

– Что ж стряслось?

– Батюшке твоему перечить посмел. Так прямо и сказал: «Доколе тела воеводиного не узрю, другому не покорюсь». Ох, осерчал батюшка твой. Потом всем полком челом бить ему ходили, дабы не казнил горячего да неразумного. Насилу отстояли. Плетей Злобе всыпали, конечно, серебряные самострелы с плеч сорвали, добро, что жив остался. Да еще в поруб его бросили, дабы остыл. Месяца два уже. То-то радости будет. Злоба – он более всего по тебе убивался.

– А тебя здесь любят, – задумчиво промолвила Малышка.

– Воеводу-то Велислава? – хмыкнул разговорчивый старшой. – Да за него все наши егеря и еще два слободских полка головы сложить готовы! Эх, девица-краса, тугая коса! Воевода наш – всем воеводам воевода. А батюшка его…

Егерь вдруг осекся и посмотрел на Барчука так, словно только вспомнил, зачем они здесь, под стенами города, стоят. Разом помрачнел старшой. Нахмурились остальные. Всю радость с лиц как ветром сдуло.

– Прости, воевода, неразумного. Батюшка-то твой…

– Что стряслось?! – теперь пришел черед Барчука хватать старого знакомца за плечи и трясти его, как грушу.

– Дык с княжьего терема зараза и пошла. А как весь кремль охватила, батюшка твой велел запереть ворота. А тех, кто испужался да сбежать вздумал, сам порубил. Князь-то к тому времени преставился уже. А батюшка твой крикнул: «Гой-еси, дружинники славные! Вилецкий люд поил нас, кормил, в дорогие шелка одевал! Кому же, как не нам, от мора черного уберечь их. Расплатимся, вои!»

Старшой смахнул набежавшую слезу. Остальные опускали глаза, не рискуя встречаться взглядом со своим бывшим воеводой, только что узнавшим, что теперь он – сирота.

– Славный витязь был твой батюшка. И воевода справный. Не все дружинники за ним пошли. Эх, гниль, на княжьих пирах задами лавки полируют! Я бы с такими языка брать не пошел. А только были и среди них добрые вои. Батюшка твой – сам знаешь как горазд мечом махать. Только ты и мог одолеть его. А тут взял два меча и встал в воротах, аки скала. Знатная сеча была. Ох, знатная! Сам не видел, люди сказывают, что как понял твой батюшка, что не сдержит всех, кто смерти убоялся и вырваться в город возжелал, – велел верным своим кремль запалить. И запалили с четырех сторон. Знатно полыхало, ан зря вышло. То ли сбежал кто из челяди княжьей, то ли еще как зараза пробралась в город.

– А матушка? – сцепив зубы, спросил Барчук.

– Все, кто в кремле оставался, погорели, – развел руками старшой.

Привычен был мой ученик не выдавать чувств перед простыми ратниками. Не дал воли горю, лишь зубами скрипнул.

– Ты, воевода, в город никак собрался, так нечего тебе там искать, – промолвил Первуша. – Вертайся к нам в полк. Заждались тебя. А времена для княжества Вилецкого нынче смутные наступают. Все слободские полки сами по себе под копье встали. Соседи аки волки скалятся на землицу нашу. Того и гляди кинутся. Нет нынче князя-батюшки. Некому супостату отпор дать. А только не переломить им вилецких ратей. Воеводы добрые нужны.

– Вам действительно лучше не ходить со мной, – подтвердил я. – Не знаю, хватит ли моих сил с этой заразой совладать.

– Хватит, – убежденно заявила Малышка. – Ты, учитель, сам говорил, что ищешь себя, свое место в мире, применение своим умениям. Когда-нибудь и мы будем искать его. А может быть, схимники копят знания, чтобы вот так вставать между простыми людьми и тем, против чего эти люди бессильны? За других решать не могу, но я не останусь.

– Ну а я что, зря столько болтался по миру с тобой? – возмутился Зануда. – Нет уж, учитель, так просто от меня не отделаешься. А вот Бешеной и Барчуку лучше не ходить.

– С каких это пор ты за меня решаешь?! – закричал на него бывший воевода. – Все пойдем!

Бешеная лишь молча склонила голову, подтверждая, что согласна с ним. Зануда же не обратил внимания на тон. Сам сирота, он прекрасно понимал, каково это – узнать, что твои родители погибли.

– Пропустишь нас, Первуша? – спросил Барчук.

– Эх, рад бы не пущать, воевода, а только захочешь пройти – разве же станем мы тебе помехой. И все же подумай, не ходил бы…

– Я слово дал. А ежели бы и не дал, надо так, Первуша. Коли сгину, не поминайте лихом. Бывай здоров, старшой. Остальным передай… – Голос его сорвался, но Барчук взял себя в руки и закончил твердо: – Передай, не вернусь я. Нового воеводу пусть слушаются.

Город встретил нас открытыми воротами. Кому их запирать? Пустые улицы, угрюмые дома, редкие телеги трупожогов. В воздухе – стойкий смрад горелой плоти. Дымы многочисленных костров. Сложно сказать, пытались ли лекари бороться с заразой. Если и пытались, то безнадежно проигрывали. Давно не являлась черная смерть в венедские земли. Не было от нее лекарства. Мы стояли в воротах. Я все не решался сделать шаг в зараженный город. Оглянулся на своих учеников. Бледные лица, в глазах – страх. Вот оно, дело, достойное схимника. Это – не таможенных чиновников уговаривать. Но не чувствовал я привычной уверенности.

Огромная крыса перебежала дорогу и юркнула куда-то в подворотню. Где-то завыла собака, дополняя картину запустения. Скрипели, мотаясь на ветру, ставни покинутого дома. Куда делись хозяева? Успели сбежать от надвигающейся напасти или померли, и тела их выволокли крючьями, бросили на телеги и отвезли к кострам, на которых сжигали умерших от болезни? А если сбежали, то не напоролись на разъезд? Велики глаза у людского страха. Ретивые ратники могли заколоть любого, в ком заподозрили бы следы болезни. И кто осудит их? Достаточно одного человека пропустить, чтобы мор расползся по всем городам и весям. Тогда его уже ничем не сдержишь.

– Холодно, – тихо произнесла Малышка.

Барчук снял подбитый мехом плащ и набросил ей на плечи. До сих пор он не проронил ни слова. Держался воевода. Привык, что как бы ни скребли на сердце кошки, а подчиненные видеть того не должны.

– Может, вернетесь? – спросил я в последний раз.

– Обговорили это уже, Искатель, – ответила за всех Бешеная. – Мы с тобой. Хоть толку от нас немного, а все же не гони. Сам говорил, наша жизнь – наши ошибки. Только не ошибка это.

– Тогда пошли.

Среди явно заброшенных домов один выделялся. Ставни плотно закрыты, дверь заперта, а к ней прибит кусок красной тряпки. Видимо, так метили дома, в которых уже была зараза. Я постучал. Никто не ответил. Может, хозяева умерли, а может, не имели сил даже произнести слово.

– Посторонись, учитель, – произнес Барчук, доставая топор, которым обычно рубил дрова.

Два раза стукнул обухом по двери, прислушиваясь к звуку, а потом, высоко размахнувшись, всадил топор между двумя досками. Хрустнуло. Дверь распахнулась. Нашим глазам предстал перерубленный деревянный засов.

– Любой егерь знает, – пояснил Барчук, – как дверь такую открыть.

Затхлый воздух ударил в нос. Вонь мочи, испражнений, потных тел, приправленная специфическим запахом болезни. Сперва в темноте ничего не было видно. Потом начали проступать детали обстановки. В доме было холодно, печь давно не топили. На лавке лежал крепкий мужик. Глаза его были закрыты, грудь судорожно вздымалась. То и дело его сотрясали приступы кашля. На губах пузырилась кровавая пена. Я вошел первым. Осмотрелся. Кровать. На ней – две женщины. Тоже еще живы. Я подошел к печи, заглянул на нее. Детишки. Четыре холодных трупика. На лицах застыла мука. И вдруг в самом темном углу сверкнули два глаза.

– Прочь, прочь, – старческий голос. – Смерть здесь, мор здесь, ступайте прочь, пока живы!

Сгорбленная старуха выползла на свет. По голосу казалось, что она сильно пьяна. Язык заплетался. Мне не надо было прикасаться к ее телу, чтобы ощутить, какой у старухи жар. Но главное – на шее я заметил гнойные бубоны. В полутьме они казались черными и, наверно, такими же были и на свету. До сих пор мне не приходилось сталкиваться с подобным, да и слышал крайне мало. Давно не являлась в венедские княжества жуткая гостья – бубонная чума.

– Беги, сынок, – прошамкала старуха. – Спасайся.

«Сынок». Я горько усмехнулся. Бабка явно младше меня. Простолюдины стареют рано. Жизнь, полная тяжелого труда и постоянных забот о пропитании, никого не делала моложе.

– Спокойно, матушка, – промолвил я. И голос мой завибрировал, входя в унисон с ее мозгом, успокаивая, усыпляя.

Слишком сильное влияние. Но по-другому нельзя. Если я хочу кого-нибудь спасти, действовать надо быстро. Некогда слушать возражения старухи, ее советы бежать и спасаться. Ее тело обмякло. Я подхватил, не дал упасть, уложил на стол, стоявший посреди единственной комнаты. Глубоко вздохнул и раздавил один из бубонов. Черный гной хлынул наружу. Я прикоснулся к нему указательным пальцем, слизнул каплю, повисшую на кончике. Малышка при этом отвернулась, не в силах вытерпеть зрелище. Остальные смотрели не отводя глаз, хоть и побледнели еще сильнее. Я, не обращая внимания на них, присел возле стены и закрыл глаза.

Зараза проникла в меня. Я чувствовал ее, но ничего не предпринимал. Просто ждал, и в моем разуме, отточенном схимой, начало медленно рождаться понимание. Болезнь атаковала мое тело, быстро и безжалостно. А я изучал ее. Сам изгнать заразу я мог в любой момент. Нужно не это. Я должен был понять, как повлиять на чужое тело, чтобы заставить его исцелиться. Непростая задача.

Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда наконец во мне само по себе возникло понимание. На человеческом теле есть множество точек, влияя на которые с ним можно делать все, что угодно. Немного об этом знают лекари бедуинов, немного – степняки. Мы, схимники, умели это в совершенстве.

Я подошел к мужчине. Вонь давно не мытого тела ощущалась здесь еще сильнее. Он болел уже не один день. Что ж, посмотрим, что можно сделать. Я сорвал с него лохмотья, в которые превратилась рубаха. Чумные бубоны покрывали тело слишком густо. Кое-какие из них лопнули. Вытекающий гной не смущал меня. Я начал нащупывать нужные точки на его теле, медленно, осторожно. Болезнь проникла слишком глубоко. Надо было подстегнуть ослабленный ею и голодом организм. Можно ли твердо сказать, что такое усилие окажется ему по плечу? Я не знал. Желание жить, пусть даже подсознательное, творит чудеса.

Чувствовал отклик на свои действия. Тело боролось. И я продолжал воздействия. Тем временем мои ученики тоже не сидели без дела. Они натаскали воды, растопили печь, открыли ставни, впуская свежий воздух. Из найденных продуктов приготовили похлебку. Пусть, когда больные придут в себя, она давно остынет. Борьба с заразой отнимала у тела много сил. Их надо будет подкрепить хоть какой-нибудь пищей.

Наконец я закончил. Бешеная тут же поднесла мне лохань с водой. Руки у меня были грязными по локоть. Девушка с ужасом смотрела на покрывавший их гной из раздавленных бубонов.

– Рано, – сказал я. – Еще трое остались, а времени терять нельзя. Потом займемся вами.

– Что? – Бешеная отпрянула и чуть не выронила лохань. – Мы тоже больны?

– А как ты хотела? Полдня провести в зачумленном доме и остаться здоровой?

Я направился к кровати. Женщины еще были живы. Хорошо. Теперь уверенность, что я их вытащу, окрепла. Сам принцип лечения уже стал яснее, потому следующие пациенты отняли меньше времени. Бабкой я занялся последней. К тому времени солнце село.

Потом помыл руки и велел ученикам раздеваться. Даже если кому из них повезло и зараза каким-то чудом не прицепилась, все равно подстегнуть их организмы – нелишне. Тем более что тело, научившееся противостоять этой болезни, второй раз подхватить ее не сможет. Не знаю, как те, кто справился с ней сам, а вот вылеченные мною – точно исцелились навсегда.

При свете лучины я наскоро перекусил. Не знал еще тогда, что это – последняя моя трапеза в чумном городе.

– Почему ты первым вылечил мужчину? – спросила Малышка.

– Кормилец, защитник, – пояснил я двумя словами.

– Сейчас на улицах полно мародеров, – произнес Зануда. – Женщины, даже если выздоровеют, сами пропадут. Могут убить, могут снасильничать, даже просто поиздеваться могут. А мужчина и защитит, и пищу найдет. С ним у всей семьи больше шансов выжить.

Мы потушили лучину, но ставни оставили открытыми. Выжившие жильцы этого дома плавно перешли от горячечного бреда к простому здоровому сну. Жар спал. И даже лица их выглядели уже не так болезненно. Мы напоили их, хоть в себя они еще не пришли. Большего сделать просто не могли. Передо мной лежал весь зараженный город. Я просто не мог позволить себе выхаживать каждого отдельного больного.

Многое мне довелось повидать в жизни. Но до сих пор вздрагиваю, вспоминая зачумленный Лихов. Не буду писать об этом подробно. Ничего хорошего нет в тех воспоминаниях. Я не лечил людей, я боролся с мором. Кто-то спросит – в чем разница? Подстегнув тела больных, принудив их побороть заразу, я спешил дальше. Никогда до того я не поступал подобным образом. Обычно я в буквальном смысле слова ставил пациента на ноги и покидал его лишь тогда, когда он был в силах о себе позаботиться.

Больные вели себя по-разному. В первом доме я буквально выдернул хозяев с порога смерти. Если бы не мое вмешательство, они не дожили бы до вечера. Потому и были они относительно спокойны. Другие же метались в бреду, харкали кровью. Попадались такие, в чьи тела только проникла зараза. Эти исцелялись сравнительно легко, за них я не волновался. Они в силах и о себе позаботиться, и о тех, кого я вытащил почти из могилы.

Несколько раз нам встречались шайки мародеров. Но, завидев мечи, кольчугу Барчука и кожаные доспехи Зануды с Бешеной, считали за лучшее убраться. Жалкие остатки городской стражи пытались сдерживать волну хаоса, охватившую погибающий город. Я проникся уважением к этим людям, которые исполняли свой долг до последнего, пока болезнь не подкашивала их. Помогал им в первую очередь, и скоро у северо-западных ворот, которые носили характерное имя Корчевских, сформировался анклав порядка.

Выжившие стражники прищучили мародеров, исцеленные мною люди начали помогать своим соседям. Поверив в то, что им теперь ничто не грозит, они с радостью принимали больных и вели ко мне. На третий день я двинулся в глубь Лихова. За все это время не заснул и на миг, не съел и крошки пищи. Зато теперь каждый зараженный занимал у меня очень мало времени. Я отточил свои умения до бритвенной остроты. Мои ученики спали урывками. Они тоже делали все, что могли. Зануда даже порывался лечить. Он легко запомнил те точки, на которые я воздействовал, и посчитал, что теперь может все сам. Пришлось объяснить ему, что при подобных болезнях нужно не только давить на правильные места на теле человека, но и чувствовать отклик организма, на что он пока неспособен. Бешеная взяла на себя руководство добровольными помощниками, которые заботились о больных, пока те не вставали на ноги. Барчук же возглавил остатки городской стражи и добровольных ополченцев, организовал их в отряды, вооружил, расправился с любителями поживиться на чужой беде, распределил патрули.

На пятый день мы наткнулись на баррикаду. Несколько кварталов вовремя отгородились от остального города, не пуская чужаков. На какое-то время это позволило спастись от мора. В нас полетели стрелы и копья. Горожане были не склонны к разговору, но на шее одного из защитников я заметил приметный бубон. Все-таки оружие и баррикады оказались бессильны против болезни. Ее разносчиками были крысы, а их баррикадами не сдержишь. Вернее, даже не сами крысы, а их блохи. Сопровождавшие нас городские стражники и ополченцы вознамерились было проложить дорогу топорами. Я запретил им делать это. На штурм пошли те, кто принял схиму, во главе со мной. Я не хотел гибели людей, обезумевших от страха.

В этой части города проработал еще два дня. Больных здесь оказалось несравненно меньше. А чтобы развить в здоровом теле способность сопротивляться заразе, хватало нажатий на три точки. Потом мы пошли дальше, сопровождаемые не только вооруженными мужчинами, но и женщинами, готовыми ухаживать за больными.

На десятый день я понял, что сражаюсь с чумой не один. В Лихове были другие схимники. К тому времени мор пошел на убыль. Не знаю, сколько жизней спасли наши усилия. Не одну тысячу, это точно. За нашей спиной жизнь города входила в нормальную колею.

Наконец мы вышли к пепелищу, которое осталось от кремля. Центр города, здесь когда-то находился княжий терем, казармы дружинников, множество хозяйственных построек. А нынче остался лишь черный пепел. Лиховский кремль был рубленным из дерева. Наверно, дуб разгорался неохотно. Отцу моего ученика долго пришлось сдерживать обезумевших жителей кремля, дабы те не разнесли заразу по городу, пока жаркое пламя не поглотило всех.

Барчук сел прямо в пепел, набрал полные горсти, пересыпал из ладони в ладонь. Хлопоты последних дней не давали ему вспомнить о собственных потерях, но сейчас на пепелище сидел не воевода вилецких егерей, не ученик схимника, а простой юноша, потерявший всех родных и близких. Слезы катились по его щекам. Потрескавшиеся губы шептали слова прощания. Бешеная подошла к нему сзади, обняла за плечи. Барчук обернулся, прижался к ее груди и разрыдался.

Тяжелое зрелище. Мы ведь до сих пор не знали, кто был его отец, что заставило воеводу одного из четырех вилецких полков бросить все и отправиться на поиски схимника. А теперь никто не решился бы пуститься в расспросы.

И вдруг наше одиночество было нарушено. Десятка два людей в черных вощеных плащах, которые, по общему мнению, могли сохранить от заразы. Но под плащами виднелось оружие, знакомые кожаные доспехи, а один раз сверкнула наплечная пластина с изображением арбалета. Вилецкие егеря быстро оцепили место. Один из них двинулся прямиком к Барчуку. Он скинул капюшон, распахнул плащ словно для того, чтобы его узнали. Антская кольчуга, наплечные пластины такой же формы, как у остальных, только с золотой гравировкой. Я заметил, как они с Барчуком похожи. Наверно, одного возраста. Тот же рост, та же стать, цвет и разрез глаз, даже повадка одинаковая. Только черты лица незнакомца тоньше, да подбородок больше выдается вперед.

Барчук встал ему навстречу, отстраняя Бешеную за спину. Наверно, это и был новый воевода вилецких егерей. Некоторое время они в упор смотрели друг на друга. Егерь отвел взгляд первым.

– Здрав будь, Велислав, – произнес он.

– И тебе здравствовать, Часлав.

– Явился за своим наследием?

– Наследие мое обратилось в пепел. Как ты можешь о таком думать? Наш отец погиб! По нем еще тризну не справили, а ты уже скалишься на меня.

– Отец умер князем.

– Лучше бы он жил княжьим братом. Ты последний в роду остался? Так забирай княжество. Мне оно не нужно.

– По-другому раньше ты пел, брат. Еще бы, нынче княжество в смуте. Соседи скалятся, аки волки, каждый хочет кусок урвать. Такое княжество тебе не нужно?

– Твои права на наследство неоспоримы. Ты – законный сын, я – нет.

– Конечно, ведь моя мать не была рабыней.

– Моя тоже! – вспыхнул Барчук. – Она была заложницей! Она – внучка князя. Пусть ее княжество присоединено к Вилецкому, по знатности рода моя мать не уступит твоей. И отец любил ее!

– О, любил ее, любил тебя, все тебя любят! Посмотри на этих. – Часлав нервно махнул рукой в сторону егерей. – Увязались за мной, боялись, что мы с тобой убьем друг друга. Думаешь, за меня они испугались? За тебя! Для них ты остался воеводой, а я так и не стал! Хоть ты бросил их, ушел. Тебе мало было любви отца. Ты хотел славы, славы, которая позволит тебе отодвинуть в сторону законных сыновей, наших братьев, меня! Младший ублюдок, позднее дитя, возжелавший стать первым! Ты нашел своего схимника?

– Нашел. – Вперед выступила Бешеная. В глазах ее разгоралось знакомое мне пламя ярости. – И сумел выбить у него меч. Ты не побоялся пройти сквозь зачумленный город, чтобы сказать это?

– Ты зря проделал этот путь. – Барчук встал рядом со своей возлюбленной. – А теперь иди прочь. Хватит оскорблять память моей матери и нашего отца. Я больше не стою на твоем пути. Я – ученик схимника.

Вот так открылся нам краешек истории Барчука. Часлав ушел, забрав с собой егерей. Те оглядывались. Все еще надеялись, что воевода передумает. Но я-то знал: Барчук уже принял решение.

Потом он расскажет нам все. Дед его – двоюродный брат того самого Прибыслава Вилецкого, которого подняли на копья собственные дружинники, верный сподвижник Императора, стал князем, когда уже было ясно, что Император не вернется и Империи не удержать. Старший его сын оказался бесплоден, но младший, Братислав, стал вернейшим соратником брата и опорой его правления. Всем было ясно, что именно он наследует княжеский стол. Для укрепления власти в жены ему выбрали девицу из самого влиятельного боярского рода. Словом, все как везде. Жена родила ему пятерых сыновей и трех дочек, так что наследников хватало. Жену Братислав не любил. Какая там любовь, когда впервые увидел ее на свадьбе. Старший их сын уже был сотником в полку тяжелой пехоты, которой так славились вильцы, когда Братислав встретил юную наследницу одного из поверженных княжеских родов.

Ее держали даже не заложницей, ведь родовых земель лишился еще ее дед. Просто как-никак она тоже была из Лихославичей. Не выгонять же прочь. Так и жила при княжьем дворе непонятно кем. Поздняя любовь Братислава оказалась подобной жаркому пламени. Прославленный воевода мог не опасаться людской молвы. Он признал незаконного сына, нарек его Велиславом. А через месяц разрешилась от бремени его жена, родив шестого мальчика, которого и назвали Чаславом.

Детство их прошло в вечном соперничестве. Велислав, незаконный, но любимый, и Часлав – один из шести братьев, если разобраться, лишний, нежданный ребенок. Как во все это умудрился влипнуть их отец, кто знает. Что злословить о мертвых?

Велислав удался в отца. Некоторые ветераны видели в нем молодого Братислава. В четырнадцать лет он стал старшим в егерском полку, набранном в основном из земляков его матери. Через год уже командовал сотней. Егеря никогда не сидели на месте. Тяжелая вилецкая пехота – это для больших боев. А пограничные стычки – удел егерей. Они же были лазутчиками и много кем еще. В восемнадцать лет воеводе егерского полка уже, казалось, не к чему будет стремиться. Но он хотел большего. Понимал, что никогда не сядет на княжий стол, – это как раз Велислава не печалило. Он хотел стать княжеским первым воеводой. Кто бы из братьев ни правил после отца, Велислав хотел быть его мечом, грозой его врагов.

Воеводу назначают не по знатности рода, а по уму. У Велислава хватало и ума, и опыта, его любили простые ратники, уважали другие воеводы. Юношеские мечты развеял отец. Возможно, хотел он как лучше. Открыть глаза сыну, пока не поздно. Правда состояла в том, что в старших своих сыновьях он сумел воспитать любовь к братьям. Они держались вместе с детства. Вместе давали отпор обидчикам в детских играх, вместе учились владеть оружием, вместе вошли в княжескую дружину. Для них было уже почти свершившимся фактом то, что когда-нибудь один из пятерых станет князем, а один – воеводой. Остальным трем достанется дружина, пехота и конница. В планах их если и отводилось место младшим братьям, то точно не выше воеводы егерского полка, который всегда считался вспомогательным.

Вот тогда и возникла у Велислава идея найти и победить схимника. Обладателя подобной славы просто не посмеют отвергнуть. Для начала он разослал своих лазутчиков по всем окрестным княжествам. Но цель этого знал лишь его отец. Так начался его путь ко мне, в конце которого воеводы Велислава не стало, зато появился ученик схимника Барчук. Кто бы мог подумать, что егерей отдадут его брату-сопернику. Благодаря этому Часлава не оказалось в кремле, когда туда пришел мор. Так он остался последним представителем княжеского рода.

Эта история многое объяснила. Например, его отношения с Бешеной. Не хотел незаконнорожденный сын Братислава, чтобы на его детях лежало клеймо ублюдков. Но сейчас ни о каком свадебном обряде и речи быть не могло.

Больные теперь приходили ко мне сами, или их приносили. Я занял один из заброшенных домов, ученики привели его в порядок, местные жители доставляли им еду. Эпидемия – слово из языка древних. В Лихове она шла на убыль. Но все равно работы хватало. В воздухе уже не носился запах горелой плоти. И печаль о тысячах погибших отошла, уступив место радости выживших, в мыслях похоронивших себя, но спасшихся.

Благодарные люди приходили к моему дому. Они хотели видеть меня, запомнить, рассказать детям. Вряд ли мое лицо осталось в чьей-то памяти. Как я и говорил, городскими стражниками командовал Барчук, простых людей организовывала Бешеная. Мне же оставались больные, а жар и бред – не лучшее состояние для того, чтобы запомнить лицо.

Но я чувствовал кое-что. Толпу объединял единый порыв. Выйди я сейчас к ним – меня тут же объявят спасителем города и новым князем. И вдруг от мысли этой у меня закружилась голова. Пусть не я, пусть Барчук. Егеря подтвердят, что он – сын Братислава, который тоже пусть несколько дней, но княжил после смерти брата. Его поддержит войско. Новый князь, а в советниках у него – схимник, спаситель Лихова. Пусть в одном этом княжестве, но я смогу установить свои порядки. Ни один мздоимец не сможет обмануть меня. Продажные чиновники строем пойдут в темницу. Соседи оставят в покое границы. Кто сможет устоять перед моими уговорами? Княжество схимы. Сильное и справедливое. Мечта. Нет, я не мечтатель. Такое имя носил один из моих братьев. А значит, пришло время уходить. Пока искушение не стало слишком сильным. Не мой это путь. И княжество справедливости очень быстро обернется своей противоположностью.

А вечером, когда поток больных иссяк, ко мне явился необычный гость. Он вошел в хижину, освещаемую тремя лучинами, и бывшие здесь у меня на подхвате Зануда с Малышкой сразу попятились. Да и мне стало как-то неуютно. Чуть-чуть сгорбленный, на плечах – длинный зеленый плащ, который скрывал очертания его тела. Он сбросил капюшон. Седые волосы рассыпались по плечам. Их поддерживал простой плетеный кожаный шнурок. Глубоко посаженные глаза смотрели оценивающе. Костистый нос, острый подбородок, впалые щеки. Внешность битого жизнью человека. Но я-то знал, как она обманчива. Ведь передо мною стоял схимник. Я и сам, достаточно легко управляя лицевыми мышцами, способен изменить свой облик.

– Поздорову тебе, кузен, – сказал он, присаживаясь напротив, скрипучим голосом. – Не ждал?

– Отчего же, – хмыкнул я. – И тебе здравствовать, хоть наше с тобой здоровье – в наших руках.

– Верно подмечено.

– Зачем показаться решил?

– Да вот давно с нашими не виделся. Меня Отшельником зовут. Я сын Охотника.

– А я Искатель, ученик Экспериментатора. Или сын, если тебе так больше по нраву.

– Слышал о тебе от брата, Караванщика. Зол он на тебя, и зол весьма.

– То – его проблемы, – осторожно ответил я. – Дорогу ему специально не переходил. Ну а коли в чем я лучше, так пусть над собой работает.

– Да не волнуйся, Искатель. – Он рассмеялся. – Проблемы моего брата – не мои проблемы. Я из лесу вышел и в лес уйду.

– Что-то не больно лесная у тебя манера говорить.

– А ты чего ждал? Могу и по-крестьянски аль по-простолюдински: ой, ты гой-еси, свет, Искатель, да Искатель сын Экспериментаторович.

– Это скорее говор сказителей. – Мы рассмеялись оба.

– Твои? – кивнул он на Зануду с Малышкой.

– Мои, если сами так решат.

– Хорошо выучил. Меня сразу признали.

– А твои где?

– Нет, – погрустнел он. – И не будет.

– А что так?

– Больно стар.

– Нам ли про старость говорить? Захочешь – и седину выведешь, и…

– Не понимаешь, Искатель, – перебил он меня. – Я схиму в сорок семь принял. Сам-то научился, а других учить не тянет. Резок я и вспыльчив. С учениками терпение надобно. Разозлят – боюсь, прибью ненароком.

И тут я понял, что испугало моих учеников и взволновало меня.

– Ты убивал, – произнес я.

Он лишь опустил глаза.

– Так заметно? А я не верил, что это остается на всем облике, словно печать. А вот Караванщик не разглядел. Теперь ясно, почему ты его обскакал. Ну что смотришь, Искатель?! – вдруг вспылил он. – Осуждаешь? Да я сам себя осуждаю. Не так что-то у Охотника со мной пошло. Потому и подался я в отшельники.

– А выполз из норы зачем? – В голосе моем звучал лед. Я увидел, как Зануда передвинул на поясе ножи, так чтобы легко можно было выхватить. И только теперь заметил, что и Отшельник был при широком антском мече.

– Искупления искал. Спокойствия искал. А может, искал тех, кто прибьет. Как про чуму услышал, сразу сюда поспешил… Я знаю обычай. И все же пришел к тебе.

– Думаешь, я должен казнить тебя?

– Таков обычай.

– Иди в свои леса, Отшельник, – устало произнес я. – Не знаю, искупил ты свой поступок или нет. Пусть твои братья тебя судят. Встречу кого из учеников Охотника – передам. Попросят помощи – помогу, а сам тебя убивать не намерен.

– Жалеешь?

– Не тебя. Учеников своих. Не хочу, чтобы они со схимником бились, а сам не справлюсь. Ты же знаешь, как и ты со мной. А потому иди своим путем. Это дело твоих братьев, нашего поколения.

– Не думал, что так выйдет, – тихо промолвил Отшельник.

– Меч оставь лучше.

– Нет, Искатель. Его анты подарили, когда схимника во мне признали.

– Как знаешь. Анты – народ мудрый. Не всем их подарки впрок идут.

– Разберусь как-нибудь. Я что еще сказать хотел. Город нынче – голыми руками бери. Захочешь стать князем – я на пути твоем не встану.

Надо же, не одному мне в голову приходили подобные мысли.

– А сам почто не хочешь?

– Поздно для меня. Чему я научу их? А ты, Искатель, подумай. Может, для того мы и нужны, чтобы вести простых людей. Открыто, а не исподволь. Нести им понимание схимы.

– Нам бы себя сперва понять. Как вышло, что ты убил?

– Незачем тебе то знать. – Он встал. – Прямых дорог тебе, Искатель.

– А тебе мудрости, Отшельник. Может быть, для тебя еще не все потеряно, если ты понимаешь, что поступил неправильно, и пытаешься делать выводы. Возможно, когда-нибудь ты простишь себя.

– Жесток был Охотник, – произнес он уже у двери. – Ты знаешь, что это он убил своего брата Псеглавца? Возможно, часть его сейчас во мне.

– Все мы несем в себе часть своего учителя. Главное – не забывать, кто мы сами.

На том мы и расстались. А ближе к полуночи вернулся Барчук. Столицу заваливало снегом. Сугробы лежали уже выше колен. Мой ученик отряхнул снег с плаща, сбросил его, повесил перед печкой сушиться, сел на лавку, хмуро посмотрел на меня и сказал:

– Уходить надобно, учитель. Останемся еще на день – вообще не уйдем.

– Почто так? – спросил Зануда.

– Люди неспокойны. Мужики собираются в толпы, шумят. Городская стража с ними. Я сам немного в толпе побродил, просто посмотреть по старой егерской памяти, чем народ дышит. Знаете, под конец почувствовал, что и сам увлекаюсь.

– Да что такое? Объясни ты толком, – попросила Малышка.

– Они поняли, что Искатель – схимник. Да это любой бы понял. На княжение его хотят поставить. Знаете, вилецкие егеря – не просто легкая пехота, мы – лазутчики. А я долго воеводой был. Научился понимать, от кого чего ждать. Ежели дойдет до оружия и против этих людей бросят регулярные полки… Словом, не позавидую я княжьим ратникам. Выучка и оружие – это еще не все. Горожане настолько уверены в своей правоте, что пойдут с голым брюхом на копья. Они сомнут любую рать. И боюсь, завтра я уже стану думать так же, как они.

– Схимник спас их от чумы, – произнесла Бешеная. – Теперь они решили, что схимник должен править ими, спасти от прочих бед.

Под утро, до того как встало солнце, мы ушли. Горожане крепко спали. Мы легко миновали все патрули. Конечно, в городе еще оставались больные, но хребет мору мы уже переломили. Разъезды вокруг города и на дорогах княжества тоже не стали проблемой. Для всех мы исчезли. Правда, у меня возникло подозрение, что я и Отшельник – не единственные схимники в Лихове. Но тогда я отмахнулся от него.

Казалось бы, путешествуя по княжествам, общаясь с купцами, я должен знать все последние новости. Другое дело, что они меня не очень интересовали. Князья всегда воевали, интриговали, заключали союзы, которые потом благополучно распадались. Ничего нового. Вот почему вести о происходящем в Вилецком княжестве дошли до меня лишь следующим летом. И были они странными.

Новый правитель провозгласил себя Императором. Да, именно так, Императором с большой буквы. Он не уточнял, является ли тем самым, первым Императором, давая народу додумать, досочинить. Но тут же всплыли старые слухи, что Император бессмертен и вернется, когда для венедов наступят тяжелые времена. А что творилось сейчас? Разбойники на дорогах, многочисленные банды в городах, уйма князей и бояр, мало чем отличающихся от этих самых разбойников. Чем не тяжелые времена? И чума как последняя капля. Чудесное избавление от нее стараниями схимников. После этого любой достаточно наглый человек, присвоивший эту заслугу, сможет провозгласить себя Императором (а тот самый или нет – додумывайте сами).

Но имелся еще один тонкий момент. Если вилецкий князь может претендовать только на одно княжество, то Император, провозглашая себя таковым, тем самым заявляет права на все владения бывшей Империи. Конечно, ответный удар должен быть страшен. Соседи объединятся… вернее, объединились бы. Мобилизация на границе слободских полков и боевая готовность регулярных пришлись как нельзя кстати. На следующий день после того, как в Вилецком княжестве объявился Император, его полки перешли границу. Удар был одновременно нанесен по всем направлениям. Подобного никто не ждал от княжества, ослабленного чумой. Это было глупо, нелепо, противоречило всем правилам стратегии. Может, потому и сработало. К лету территория Империи увеличилась втрое.

Князья смеялись: Император был лишь один. Новая Империя развалится сама от восстаний и ударов соседей. Но создавалось такое впечатление, что Император действительно возвращался в свои старые владения. Оказалось, многие слушают дедовские рассказы, мечтая об объединении венедов. То какой-нибудь полк, то несколько бояр со своими дружинами переходили на сторону Императора. То какой-нибудь город открывал ворота без боя.

В Империи начал устанавливаться жестокий порядок. Наказания в ней было лишь два: посягнувшему на чужое имущество рубили правую руку, посягнувшего на чужую жизнь просто вешали на ближайшем дереве. Наверно, это стало самым сильным ходом Императора. Егерские полки очищали дороги и города от грабителей, чем тут же привлекли сердца купцов к вилецкому правителю. А купцы – это деньги, информация, это – города, в которых они имели немалое влияние.

История повторялась. Соскучившиеся по сильной руке и порядку венеды отвернулись от своих князей в пользу нового объединителя. Самые умные князья, как и в прошлый раз, поспешили присоединиться. Самые гордые продолжали сопротивляться. От них отворачивались простолюдины, дезертировали ратники, даже дружина не всегда оставалась верна. Правда, одумалась знать. Для нее новая Империя оказалась отнюдь не сказкой. Император не смотрел на древность рода, его волновали лишь способности человека. Кроме того, бояр лишили права набирать собственную дружину. Объединитель венедов опирался на простолюдинов: купцов, ремесленников, крестьян.

Помню, на втором году, когда вокруг Империи кипели основные бои и решалось, жить ей или оказаться разорванной на части соседями, я спросил Барчука:

– Может, все-таки вернешься домой? Великие дела творятся. Когда-то ты мечтал об этом. Думаю, сейчас не так уж сложно человеку твоего рода и твоих способностей занять место воеводы.

– Нет, учитель, – ответил он. – Решение давно принято. Если Часлав провозгласил себя Императором, а я не знаю, кто, кроме него, мог это сделать, – удачи ему. Я больше не воевода. Я – схимник Барчук.

Вот, пожалуй, и все… Хотя нет, был еще один случай, стоящий упоминания. Произошел он, когда Барчук был у меня в учениках уже четыре года, а Империя захватила почти все венедские земли и лениво добивала сопротивляющихся князей, которых легко было пересчитать по пальцам одной руки.

К тому времени дороги стали спокойными, и для отрядов наемников, раньше процветавших, настали трудные времена. Купцы снижали плату охране. Оно и понятно: ведь теперь в каждой лощине им не мерещилась засада. Серьезные отряды не соглашались работать за цену простых грузчиков. Кто-то подался в имперские полки. Опытных бойцов туда брали охотно и жалованье платили достойное. Некоторые ушли в разбойники. Помню, в те времена полгода на дорогах кипела настоящая малая война. Хорошо сколоченный отряд наемников, вооруженных не хуже регулярных войск, прошедший через множество стычек, мог поспорить с имперскими егерями. И спорили. Правда, недолго. Империя нашла силы и способы вырезать их под корень без жалости и снисхождения.

Те, кто продолжал промышлять «охраной», не годились и в подметки старым добрым наемникам. И оружие поплоше, и выучки никакой, да и опыта, честно сказать, тоже. Теперь им доставалась роль грузчиков, подсобных работников, и уж крайне редко доводилось браться за топоры. Мечи этим горе-воякам были не по карману.

Нас тоже стали нанимать гораздо реже. В основном – для походов за пределы венедских земель, куда еще не дотянулась стальная рука Императора. Купцы – невиданное дело – согласны были платить все подати. Потому что видели, на что идут их деньги. Имперских ратников, следивших за безопасностью дорог, теперь называли не иначе как «наши заступнички».

А дело было зимой. Санный обоз шел на юг, к чубам. Нужен хозяину был в основном я, а вернее, мои знания зимних путей. Капитаном охраны взяли наемника по имени Заяц. Это не прозвище. Родители так нарекли, когда увидели, что детище их родилось с заячьей губой. Но характер капитана очень соответствовал имени. Моих учеников уже два года как нанимали отдельно от остальной охраны. Купцы понимали, что без них я никуда не пойду, а отдавать столь прославленных людей под начало капитану, вчера только лапти снявшему, – это оскорбление. Впрочем, ворчали они скорее для приличия. Барыши под имперской десницей росли день ото дня, так что четверо моих учеников никого бы не разорили.

К тому времени в бою, случись что, все подчинялись командам Барчука. И сам он уже был не тот, что раньше. Все мои ученики освоили первоосновы, которые я смог им дать на этом этапе обучения. Конечно, Зануда все еще считался лучшим из них, и, наверно, таким он и останется, по крайней мере, пока не придет пора постигать другие грани схимы. Нет, предела никто из них не достиг. Усиленные ежедневные тренировки продолжались. Я, к примеру, был уверен, что у того же Атамана наверняка имеются ученики, способные справиться с Занудой, хоть и нелегко им это дастся.

Заяц старался лишний раз с нами даже не заговаривать. Конечно, ведь Зануда, Бешеная и даже Барчук пользовались уважением, когда сам он еще не помышлял о стезе наемного охранника. Купец лишь один раз прибег к моим услугам, да и то в переговорах с партнером. Границ внутри венедских земель не осталось, а значит, исчезла нужда в многочисленных таможенных податях: мы шли по землям Империи.

Я был задумчив. Не так давно появились первые признаки того, что чуть больше года спустя приведет меня в Золотой Мост. Подданные Империи становились слишком одинаковыми. Говорить с ними было не о чем. Любой разговор сползал либо на обыденные темы, либо на то, как всем нам хорошо жить под легкой рукой Империи. Полузабытое слово «патриотизм», пришедшее к нам из языка древних, вновь всплыло. Стало для всех знаменем. Император прав во всем. Он ведет венедов к процветанию. Быть несогласным с Императором – непатриотично.

Не могу сказать, что расширение этих идей шло гладко. Тот же Бочаг, как и при первой Империи, отметился восстанием, которое, по слухам, подавлено было жестоко, что, по мнению большинства имперцев, вполне справедливо. Кто я, чтобы судить? И все же иногда мне казалось, что стоило поддаться искушению, сесть на Вилецкий стол хотя бы для недопущения Бочажской резни.

Как я уже говорил, старые князья больше не могли быть соперниками Императору. Начали накаляться отношения с чубами и Золотым Мостом. Имперцы вроде бы не пытались давить на них силой. Больно опасно это. Чубы оставались лучшим войском нашего мира, ну а Золотой Мост был выгодно расположен, хорошо укреплен и обладал наилучшим огнестрельным оружием, тем более что эти две силы продолжали оставаться союзниками. Империя с каждым годом все больше и больше взвинчивала цены на железо для златомостцев, при этом завела песню: мол, вы и мы – венеды, мы братья, зачем враждовать? Надо объединяться. Ибо никто не знает, чего ждать из Заморья. На севере анты, на юге – кочевые орды. Чубы противостоят им одни, но все венеды готовы помочь. На востоке – заведеи. И кто знает, когда надоест им жить в своих бесплодных песках. Кругом враги.

Да, так все громче кричали имперцы. Никто не удосужился спросить чубов – нужна ли им помощь ценой объединения с Империей? Поможем – и все тут. А златомостские купцы возмущались: что же это за братство такое, что железо уже в десять раз подорожало? А оружие по большим ценам покупать не хотите. На что же нам тогда жить? На это им резонно, по меркам тех же имперцев, отвечали, что братство – братством, а железо – железом. И оружие будете продавать. Куда денетесь? Куете-то его больше, чем нужно и Заморью, и чубам, вместе взятым. Излишки лучше продать в ту же Империю. Всяко выгодней, чем выбросить. Логической нестыковки во всех этих рассуждениях не видел никто из подданных Империи. Это тоже считалось непатриотично. Золотомостцы не спешили пугаться внешних угроз. Заморье они знали. Половина их армии состояла из наемников-заморцев. Кстати, в Империи сейчас вошло в моду другое их обозначение – «заморыши». Про жителей Золотого Моста говорили, что те сами продались заморышам, потому и не хотят объединяться с братьями. Потому и стоит их душить если не имперской ратью, так полновесным золотым.

Но дальше подобных мер дело не шло. Чубами правил схимник Атаман, Золотой Мост надежно держал под контролем схимник Механик. Бедуины находились под защитой Палача. В том, что имперскую идеологию мог внедрить за столь короткий срок только схимник, я не сомневался. Значит, за Императором стоит схима. И значит, войны не будет. В этом я был уверен. Схимнику хватит ума не трогать другого схимника, тем более оседлого, а не такого бродягу, как я. Потому что он давно оброс учениками, приобрел влияние на все, что происходит в его вотчине. Взять Золотой Мост – это не Бочаг в крови утопить. Воевать с Атаманом, лучшим из существующих полководцев, – нужен огромный перевес в силе.

Вот такие мысли бродили у меня в голове. Уже тогда я подумывал рвануть в Золотой Мост. Поговорить с Механиком – что он обо всем думает? Во времена ученичества Механик был самым нелюдимым из нас. Его не интересовали боевые приемы Атамана, которые остальные перенимали с воодушевлением. Он постоянно чертил на песке какие-то схемы, формулы, ругаясь себе под нос. И тот, кто мешал ему в этом занятии «идиотскими вопросами», рисковал нарваться на саркастичную тираду о «венедских варварах, только и умеющих дубасить друг друга мечами по пустым головам, созданным лишь для ношения шлема».

Чувствовал, чувствовал я свою вину за происходящее. Ведь, искоренив чуму, ушел из Лихова, слова никому не сказал. Словно сам расчистил путь любому схимнику, вознамерившемуся осчастливить всех венедов скопом. Кто из братьев или кузенов встал за спиной марионетки-Императора? И могу ли я решать за венедов, как им жить? Ну скину Императора. Ведь с его узурпированным правом на абсолютную правоту может уйти и все хорошее, что он принес. Вновь расплодятся разбойники, вновь начнут драть с народа три шкуры удельные князьки – потомки легендарного Лихослава. Стоит ли этого возможность иметь свое мнение? Ведь мнением детей не накормишь.

Падал легкий снег. Он шел со вчерашнего полудня не переставая. Вокруг лежало белое поле, ровное, как стол. Ни деревца, ни холмика. Хотя нет, вдали виднелся одинокий могучий дуб, невесть как выросший посреди степи. Обоз протаптывал дорогу наново, потому двигались мы не быстро. Может, снег убаюкал меня, и я начал подремывать на ходу. А может быть, тяжелые мысли виной тому, что слишком глубоко ушел в себя. Да к тому же о разбойниках в этих краях давно позабыли. Чего волноваться? Потому не сразу понял я, что произошло.

Мы поравнялись с дубом, когда три снежных облачка взвихрились слева. Сверкнули метательные топоры, и кони, тянувшие первые сани, рухнули как подкошенные.

– Засада! – закричал кто-то.

Всего три человека? Охранники тут же развернулись в ту сторону. Недружный залп из легких самострелов и охотничьих луков хлестнул по наглецам. Но несмотря на неопытность охраны, нападавшие должны были умереть. Должны. Но не умерли. Тела с невероятной ловкостью ушли с линии стрельбы. Сверкнули шесть мечей, разрубая в полете стрелы тех, кто успел сместить прицел следом за целью.

– В атаку! – закричал Заяц и упал. Горло его пробила длинная белооперенная стрела.

– Сзади! – крикнула Малышка.

Я успел толкнуть ее в снег. Другой рукой взял прямо из воздуха предназначенную мне стрелу. Трое оказались лишь отвлекающим маневром. Под деревом притаились еще пятеро. Белые маскировочные плащи, знакомые длинные луки. Неужели лесные братья? Далеко забрались они от своих земель. Но то, как быстро редели ряды охраны, не оставило сомнений – это не простые разбойники.

– Бешеная, за мной, Зануда, тыл! – рявкнул Барчук.

Нам с Малышкой досталось лишь по одной стреле. Конечно, мы ведь безоружны, никто не видел в нас опасности. Даже били не на поражение – целились в ноги. Зануда опрометью ринулся к дубу, отбивая стрелы своим небольшим щитом. Я поймал еще две стрелы. Четверо лучников выкашивали охрану, но пятый постарался разобраться со странным безоружным человеком, проявившим неожиданную прыть. Более двух десятков тел уже пятнали снег кровью. Остальные, оставив мысли о сопротивлении, спрятались за санями. Лучники на один залп оставили в покое Зануду и меня, уложив пятерых погонщиков и внеся еще большую панику в сердца охранников. А потом Зануда оказался рядом с ними. Лесные братья отбросили луки, выхватывая знакомые мне антские мечи.

Да, засада оказалась подготовлена великолепно. Не будь с обозом нас, восемь нападавших уже расправились бы со всеми, не потеряв никого из своих. Однако против троих, в ком я сразу опознал принявших схиму, встала точно такая же схима. Барчук довольно ловко увел за собой среднего, сознательно ввязываясь в бой сразу с двумя противниками. На ближайшего ко мне налетела Бешеная. Скрестились клинки. Девушка смяла противника, но не смогла сразу дожать. Тот выдержал ее натиск и контратаковал. Напавшие на обоз чужие ученики рубились с мечами в двух руках. Это давало им определенное преимущество. Воительница сражалась со своим противником на равных. А вот Барчук пустил в ход все умение, чтобы выжить. Его небольшой круглый щит явно не был предназначен для парирования ударов принявших схиму. Лопались металлические полосы оковки, летели щепки от деревянной основы.

– Не вытягиваю! – крикнул бывший воевода, смещаясь так, чтобы прикрыться одним противником от другого.

– Держись! – ответил ему Зануда.

Первому из моих учеников повезло больше, чем двум другим. Лесные братья – опытные рубаки, но все же простые люди. Они поняли, кто против них, быстро, но не сразу. К тому времени дубинка Зануды уже уложила двоих на снег. Остальные продержались ненамного дольше. Подхватив выроненный кем-то из лесных братьев клинок, Зануда бросился на помощь остальным.

– Бешеная, лови! – крикнул он, пробегая мимо девушки.

Та, не отвлекаясь от боя, поймала брошенный меч. Зануда ринулся на одного из противников Барчука, пригнувшись за щитом. Глубокие сугробы не сковывали его передвижения. Снег за спиной взвивался плотным облаком и медленно оседал. Чужой ученик успел повернуться к моему вовремя, оставив в покое Барчука, державшегося из последних сил. Он нанес низкий удар, пытаясь подрубить Зануде ноги. Последний подпрыгнул так, как может только принявший схиму, буквально провернулся в воздухе вокруг меча, ударив дубинкой под колено. Противник не удержался на ногах, упал, откатился и тут же вскочил. Но теперь он припадал на одну ногу. Если с лесными братьями Зануда сдерживал силу ударов, дабы не расколоть им черепа, то сейчас, уже понимая, кто ему противостоит, вложил в дубинку слившуюся воедино силу всех своих мышц.

– Сдавайтесь, – предложил Барчук, пятясь от своего противника. – Я держался против двоих, сейчас нас три на три, и наш учитель может вступить в бой. Тогда вы вынуждены будете повернуть против него оружие, чем дадите право вас убить.

Ответом стала новая атака. Двое попытались на сей раз смять Зануду одним молниеносным броском. Но тот не стал проверять, что крепче – его изрядно потрепанный щит или клинки антской ковки. Он ушел в сторону перекатом, стряхнул щит с руки, метнул в ноги ближайшему противнику, который весьма заметно хромал, и сам прыгнул следом. Клинок, ударивший навстречу, он принял на дубинку жестко. Когда-то после такого его парирования Бешеная, еще незнакомая со схимой, просто выронила меч. Нападавший решил противопоставить силу силе. Это и стало главной ошибкой. Зануда и не думал так легко обезоружить ученика-схимника. Свободной левой рукой он схватил противника за запястье, завернул руку за спину, при этом смещаясь, чтобы уйти от удара вторым мечом, и сам пнул ногой под то же больное колено. Нападавший потерял равновесие, рухнул вперед, подставляя затылок под дубинку, которая не замедлила ударить.

Бешеная теперь теснила своего противника. Она не спешила завершить поединок, нанося мелкие порезы, обильно кровоточащие. Чужой ученик уже побледнел от потери крови, но продолжал сражаться. Никто из них не собирался сдаваться. Я это ясно видел. И не хотел смерти чужих учеников, к тому же уступающих моим по глубине постижения схимы. Но сознательно оставил это решение Барчуку. Пусть четвертое поколение само разбирается. Меж тем Барчук, довольно ловко отбив клинки противника, сблизился с ним и, бросив свой меч, обхватил за пояс и повалил на снег, придавливая собой. Нападавший выронил оружие, попытался вывернуться, но не смог соперничать с бывшим егерем, хорошо обученным кулачному бою и борьбе. Барчук встал над ним на колени и ударил в лицо, потом еще раз и еще. Даже ученика не так-то просто лишить сознания. Но бывший воевода бил его, пока нападавший не обмяк на снегу.

Третьего они обступили и скрутили уже втроем. Он вырывался до последнего. Наконец Зануде пришлось и его угостить дубинкой. Люди Зайца уже опомнились от пережитого страха, выбрались из укрытий, связали пятерых лучников, притащили поближе к саням. Лесные братья приходили в себя. Кто-то что-то сказал, и непутевые охранники набросились на пленных, сполна отыгрываясь за ужас перед смертоносными стрелами, за смерть соратников. Их били ногами, древками копий, прикладами самострелов, всем, что подвернулось под руку. Барчук и Зануда ворвались в эту толпу, больше напоминавшую свору бродячих собак, раздавая пинки и затрещины.

– А ну назад все! – рявкнул Зануда. – Пленных бить много доблести не надо! Где вы были, когда мы сражались? Сейчас туда же загоню!

Барчук молчал, но взгляд его был красноречивее любых слов. И озверевшие люди испуганно попятились. Тем временем Бешеная скрутила оглушенных учеников. Вязала их ремнями, буквально заматывая все тело. Зная по себе силу подобных людей, девушка понимала, что простая веревка их не остановит. Купец что-то кудахтал, суетясь возле убитых лошадей. Как видно, до потерянных людей дела ему не было. Меньше народу – меньше платить.

Оставшиеся в живых наемники помогли погонщикам распрячь коней. Сани поставили в круг. Трупы собрали, завернули в дерюгу и бросили на сани. Долбить промерзшую землю, чтобы их похоронить, никто не собирался, но и бросать павших соратников в чистом поле – не годится. Разожгли большой костер, благо под дубом хватало сухих веток. Мы расположились отдельно. Мои ученики все еще зыркали на наемников недружелюбно. Те отводили глаза.

Я переводил взгляд с одного ученика на другого. Все они были мрачны и подавлены. Малышка держалась лучше всех, но лишь потому, что не довелось ей принять участия в бою, в котором схима пошла на схиму.

– Ну как же так, – жалобно проговорил Зануда. – Они же видели, что мы – такие же, они узнали в учителе схимника. Почему не сложили оружие?

– Засада продумывалась тщательно, – произнес Барчук. – Даже мы ничего не заметили, пока не стало слишком поздно. Трое учеников легли в снег еще вчера, чтобы вокруг лежки не осталось следов, чтобы снегопад все скрыл.

– Сутки пролежали? – удивилась Малышка.

– А что? Ты и я можем так же. Разгонять кровь движениями мышц, ускорять бег, чтобы не замерзнуть, чтобы руки да ноги не онемели. А дышали через это. – Бывший егерь продемонстрировал камышинку, покрашенную в белый цвет.

– Все верно, пар от дыхания над землей заметить сложно, – согласилась Бешеная.

– Ученики отвлекли охрану, подставляя под стрелы лучников. А те подползли ближе к дороге, накинув белые маскировочные плащи. След там не заметен, а длинные луки бьют далеко. Учитель, это все слишком сложно придумано. Зачем?

– Вы же сами видели: они поняли, кто я, но не сдались. Они ожидали, что в охране будут принявшие схиму, – тихо ответил я. – Возможно, я стал для них неожиданностью. А вы – нет. Приведите их.

Барчук и Бешеная развязали путы на ногах трех пленных учеников, подвели их к нашему костру. Зануда взвел свой арбалет и демонстративно опустил болт в ложе. Я поднял на них взгляд. Обычные парни, лет по двадцать пять – двадцать шесть. Губы у всех плотно сжаты. На лицах – одинаковое выражение упрямства, а на лбах – шрамы от ожогов складывались в изображение паутины. Я тут же вспомнил Паучиху, одну из своих сестер. Ее отец, кажется, был то ли егерем, то ли состоял в тайной службе какого-то князя. В общем, все, что касается ремесла лазутчика, она знала отлично. Многое мне рассказывала. Ее ученики? Все говорило о том, но что за дурацкие метки на лбу?

Паучиха чем-то напоминала Механика. Скрытная, немногословная, недоверчивая. Тем удивительнее показалась всем нам ее любовь к Мечтателю, самому бездарному из наших братьев. Лишь мне подумалось, что так и должно быть. Больно уж своевольна была Паучиха. Мягкий, вечно задумчивый Мечтатель подходил ей. Жесткая и решительная женщина, узнавшая изнанку жизни не хуже меня или того же Мятежника, заботилась о нем, словно мать. Но выжигать свой знак на лбах учеников – на мой взгляд, это даже для Паучихи было слишком.

– И давно схимники стали своих учеников клеймить? – спросил я.

Пленники потупились, но промолчали.

– Вас плохо обучили. Ведь ваша цель была – не убить нас, а что-то, что находится в этом обозе?

Вновь молчание в ответ.

– Отвечайте, когда спрашивает учитель! – вспылила Бешеная.

– Тише, девочка моя, тише, – остудил я ее пыл.

– Мы не можем разглашать нашу цель, – произнес наконец самый бледный, тот, кто в бою столкнулся с нашей воительницей. Двое других одновременно толкнули его в бока локтями.

– И не разглашайте. Только одному из вас надо было прорываться к саням и пытаться найти вашу цель. Но вы слишком увлеклись возможностью победить моих учеников. Слишком много в этом личного. Видно, те, кого вы ожидали встретить, для вас смертельные враги. Не знаю, как до этого дошло. И это не мое дело. Вы обознались. Думаю, ваш учитель и я учились вместе. Запомните мое лицо. Я – Искатель. Я хожу с торговыми караванами. И нанявший меня купец – под моей защитой. До чужой вражды мне дела нет.

– Ты хочешь их отпустить? – вдруг поняла Малышка.

– Да, хочу. Они – наши пленники. Но сперва я кое-что объясню им. В следующий раз, когда встретите схимника, бросайте оружие. Это – добрый совет неразумным юношам. Пусть третье поколение разбирается само в своей вражде. Вы – четвертое. Не стоит рычать на того, кто способен выбить тебе зубы. Привет вашему наставнику. Скажите, Искатель велел кланяться и усердствовать более нынешнего, а то не ученики – срам один.

Мои все поняли без лишних объяснений. Зануда столь же демонстративно вынул болт из ложа арбалета. Барчук, все время находясь за спиной пленников, подрезал их путы.

– Спасибо, Искатель. – Бледный неловко поклонился. – Ты действительно не тот, кого мы ждали встретить. Прости.

– Если надумаете вернуться за союзничками, чтобы без крови у меня, – предупредил я. – А теперь делаем все быстро.

Мои слова прозвучали, и тут же ремни, связывавшие пленных, лопнули. Все трое разом развернулись. Барчук получил два удара – в лицо и живот, упал на истоптанный снег. Трое перепрыгнули через него и опрометью ринулись прочь.

– Стоять! – заорал Зануда, припадая на колено и картинно спуская арбалет.

– Промазал! – крикнула Бешеная, выхватывая меч и устремляясь вслед за беглецами.

Но те уже перемахнули через сани, окружавшие лагерь, и тьма беззвездной ночи скрыла их.

– Факелы! Дайте свету! – приказал Барчук. – Далеко не уйдут!

Наемники и погонщики зашумели. Принять участие в погоне хотели все. Когда рядом мои ученики, эти люди не боялись сбежавших пленников. Погонять по степи тех, кто сильнее тебя, расплатиться за страх и обмоченные портки под ливнем стрел. Лагерь опустел. Когда, проплутав полночи, но так никого и не поймав, все вернулись, оказалось, что и остальные пленники исчезли. Но сил даже на злость ни у кого уже не осталось. Спать повалились, даже не выставив часовых. Я вспомнил Картавого. Он своим людям подобной расхлябанности не позволил бы. Кроме того, я уверен: охраняй этот обоз он – наемники справились бы не только с лесными братьями, но и ученикам моим помогли бы.

А утром, стоило нам разбросать по саням груз с тех, которые лишились лошадей, и двинуться в путь, навстречу попался отряд конницы. Ратники – в кольчугах и мисюрках, с луками наготове. На наплечных пластинах была изображена голова коня.

– Слободской полк, – тихо произнес Барчук. – Я в их знаках не разбираюсь.

– Имперцы, – веско подытожила Бешеная.

Вел их тот, в ком мы сразу узнали ученика схимника. И Барчук выдвинулся вперед, оттеснив купца, уже смиренно кланявшегося предводителю. Завидев моего ученика, последний сделал знак подчиненным, и те подняли луки.

– Уберите оружие, – глухо проговорил Барчук. – Обоз под нашей защитой.

– Назови себя, – отрывисто бросил предводитель, не спеша подчиниться требованию. – Теперь мы берем охрану на себя.

И тут вперед вышел я. Имперец побледнел. Видимо, не ожидал подобной встречи. Наверно, до сих пор он и схимников-то, кроме учителя своего, не видел.

– Езжай, откуда прибыл, – посоветовал я. – Обоз под моей защитой. Хозяин нанял меня, и я доведу дело до конца. Имперских законов мы не нарушаем.

– Прости, я не знал. – Ученик спрыгнул с коня и низко поклонился. Этот оказался почтительнее предыдущих или умнее. Его люди опустили оружие. – На вас никто не нападал? – спросил он.

– Вчера была засада. Мы справились. Я им сказал и тебе скажу: не знаю, что ваши учителя не поделили, но держитесь подальше от купцов, которые под моей защитой. И поскольку ты умнее их, попробуй понять, что любую попытку напасть я буду рассматривать, как твое покушение на меня со всеми правами, которые мне это дает.

– Здесь замешаны интересы Империи.

– Пусть Империя в будущем лучше охраняет свои интересы.

Вот теперь точно все. Имперец увел своих людей, не рискнув спорить со схимником. Мы довели обоз до границы с чубами. Так и осталось для меня загадкой, чего же в нем было такого важного. И почему имперцы не озаботились достойной охраной или хотя бы прикрытием. А если положились на тайну и решили не привлекать лишнего внимания, то как их враги, предположительно ученики Паучихи, узнали об этом секрете? Впрочем, так или иначе, в Империи мне стало душно, тесно, и я подался в Золотой Мост. Хотелось посоветоваться с Механиком, посмотреть на происходящее его глазами.

Первая Империя быстро вознеслась и столь же быстро пала. Сейчас уже невозможно сказать, были тому объективные причины или все сделали люди, сильные личности, которые иногда способны творить историю.

Когда под властью соратников Императора остались лишь земли Вилецкого и Острожского княжеств да кое-какие владения соседей, война сама собой утихла. У имперцев уже не хватало сил удержать рассыпающиеся княжества. Но и у тех недостало бы мощи сокрушить самые стойкие из имперских полков. Смирившись, вильцы избрали князя. Соседи его признали. И новый правитель встал перед проблемой. С одной стороны, имперские полки остались самой серьезной военной силой в Венедии. С другой – вот уже несколько лет вильцы жили в нищете, пытаясь содержать эту армию.

Оставшихся полков было слишком много для охраны границ – и слишком мало для их расширения. К тому же простые люди устали от войн. Они жаждали мира, покоя и не одобрили бы новой свары. Половина полков была распущена. Эти рати когда-то набирали из крестьян и городских ремесленников. Люди рады были вернуться к мирному труду. Отборных полков не тронули. Но оставался вопрос – что делать с остальными, теми середняками, которые не входили в воинскую элиту, но составляли становой хребет имперской армии.

Хорошо обученные и вооруженные, с командирами из тех чубов, которые не пошли за кошевым атаманом и остались верны Империи, эту рать не так просто распустить. Многие провели в походах и боях всю молодость. Они просто забыли, что такое мирная жизнь.

Выход нашелся. Князь издал указ, по которому для этих ратников на окраинных землях основали поселения, именуемые слободами. Слобожане продолжали считаться ратниками, но каждому выдавался надел земли. В мирное время они должны были работать как простые крестьяне. При этом поселенцы, в основном выходцы не из Вилецкого княжества, освобождались от большинства поборов и от всех повинностей, кроме воинской.

Создался уклад жизни, очень похожий на тот, который царил у чубов. Да и возглавили этот процесс чубы. Своих сыновей слобожане обучали военному делу с детства. С шестнадцати лет они должны были четыре года отслужить на границах княжества в слободских сотнях, помогавших регулярным полкам. Называли их слободскими чубами.

Мизерные подати позволяли этим людям самостоятельно вооружаться, держать отличных боевых коней. И пусть по дисциплине и выучке они уступали регулярным частям, зато боевой дух их был всегда высок. А князья, вместо того чтобы тратиться на содержание огромного войска, получали с чубов подати и могли мгновенно поставить под копье тысячи хороших бойцов.

Конечно, сечевые чубы смотрели на слободских свысока, а то и вообще предпочитали не замечать, благо встречались редко. Слобожане не шли ни в какое сравнение с сечевиками. И все же они сумели сохранить особый чубовский дух. В обиходе часто пользовались чубовскими словечками. Хаты свои, к примеру, называли куренями, предводителей – атаманами, воевод – полковниками, а помощников их – есаулами. Правда, ни о каких радах и речи не шло. Любой чин слобожанин получал от князя.