Голос чтицы звучал гулко, протяжно и уныло в этом высоком зале. Она читала, как строился замок Джарсин Наблюдательницы, как он был придуман, как работали каменщики, скульпторы, даже столяры и краснодеревщики, украсившие стены причудливыми панелями. Впрочем, до столяров повествование еще не дошло, но Джарсин знала текст и оттого испытывала скуку.

Кнет, замковый шут, пантомимой изображал все, о чем голосила чтица. Он становился то каменщиком, то стеной, которую надстраивали, то скульптором, а то и горгульей, одной из бесконечного ряда тех, что украшали замок, или оборачивался суетливым возчиком, подвозящим камень для строительства, или лошадью, этот камень тащившей на телеге, столяром, а потом и столом, над которым мастеровой трудился, даже страхом, который он испытывал при мысли, что Джарсин не понравится его произведение. В другое время Наблюдательница обратила бы на него внимание, но не сейчас.

Сейчас ее одолевали мысли тревожные и неприятные. Джарсин считала это неправильным, полагала, что архимагичке, каковой она являлась, не пристало беспокоиться, но это все равно было, было… Джарсин попыталась разобраться в себе, это оказалось непросто. Она отвыкла от ощущения мыслей о себе, она не хотела этого, она уже и забыла – каково думать о том, что можно в какой-то момент оказаться уязвимой. И гнала эти мысли от себя.

Джарсин попробовала сосредоточиться на словах, которые почти выпевала чтица. Но тут же ее взгляд скользнул вбок, от этого дурака-Кнета, и она стала рассматривать Ванду Хранительницу, – или, как однажды Джарсин придумала в неудовольствии, что ей приходится выговаривать такое длинное прозвище, и к тому же парадоксально похожее на ее собственное… В общем, как бы то ни было, она уперлась зрением в Ванду Хранцу. А та вышивала на пяльцах, поставленных на специальную резную подставочку. С боков вышивка свисала причудливыми складками, раскинулась по каменному полу, выложенному растительным орнаментом из камней четырехсот видов и цветов. Ткань лежала едва ли не правильными волнами и переливами… Но и Ванда раздражала этой никому не нужной вышивкой, деланым старательными видом, сосредоточенностью и поразительным спокойствием. Она чуть не закричала на Ванду, но… И о ней забыла.

Взгляд Джарсин скользнул к стрельчатым окнам. Но там ничего интересного не было, замок стоял на скале, вырастающей из тяжкой, клубящейся темными тучами или вечными туманами пропасти, через которую вела единственная дорога, построенная на таких же редких скалах, что и сам замок, только более тонких и обточенных все теми же туманами и ветрами. Настоящая панорама начиналась милях в трех за этим ненадежным на вид мостом, но Наблюдательница знала, что он простоит столько, сколько понадобится, сколько она собирается жить – тысячи лет, а возможно, и до тех пор, пока не погаснут звезды.

Равнина была лишь с левой стороны от дороги, ведущей к замку, с юга. На севере поднимались горы, обрывистые и такие высокие, что с той стороны и свет никогда не доходил до этой… местности. Горы возносили свои вершины в бесконечность, и даже у Джарсин не было желания выяснять, насколько же они высоки.

Она жила тут, в мире, который назывался по-разному, иногда Верхним миром, иногда Горним, а иногда и Безместным и лишь изредка – Безвременным миром. Только тут она могла жить, как хотела, только тут могла править и чувствовать себя в безопасности. Она забыла, как тут оказалась две или три тысячи лет назад, как окончательно сюда перебралась, и что ее побудило к этому, и как она нашла именно эту пропасть, эту скалу… Лишь как строился замок, она не забыла, потому что чтица частенько читала этот древний эпос, полагая, вероятно, что Джарсин нравится его слушать. Наверное, для смертных, которых она привела сюда для работы, это было захватывающим приключением, для самой же волшебницы оказалось лишь ранней юностью, едва ли не окончанием детства, конечно, магического детства, но все равно – всего лишь той порой, когда собственных сил не представляешь, и оттого кажутся они безмерными.

Джарсин встала, чтица тут же умолкла, Ванда подняла голову, оторвавшись наконец-то от вышивания, Кнет тоже замер, дурак, на одной ноге, другую вытянув назад, возможно изображая полет кометы, а может, хвост дракона, и странно выпученными глазами попробовал посмотреть, не поворачивая головы, на хозяйку.

Не говоря ни слова, Джарсин пошла по коридору, тут было чуть прохладнее, чем в зале для чтения, щекой она определенно ощутила слабенький сквознячок. Что оказалось в ее замке не очень хорошо – так вот эти сквозняки. Но что же с ними поделаешь, они приходили из пропасти, из того пространства внизу, в которое она тоже не хотела вглядываться, как и в вершины северных гор.

Наблюдательница пошла по коридорам, пинком раскрывая двери, которые были так массивны и тяжелы, что не сразу и пропускали ее даже после толчка. Давно следовало бы поставить у них гвардейцев в серебряных кирасах, может, даже со шпагами или с протазанами, чтобы они эти двери ей открывали… Да вот беда, не любила она лишние лица в замке – всех этих орков, гоблинов, карликов, людишек, троллей или эльфов.

Кнет увязался за ней, Ванда приотстала, должно быть, слишком аккуратно складывала свою драгоценную и бессмысленную вышивку.

– А раньше ты, Госпожа, умела перелетать из башни в башню, помнишь? – спросил он фальцетом, подражая голосу ярмарочного зазывалы. Она не отозвалась, тогда он продолжил: – Или просто переносилась, куда тебе нужно… Бывалоча, что в трех разных местах тебя видели, и каждый же раз это ты была, не фантом или что-то подобное…

– Заткнись. – Она все же не выдержала.

Кнет с деланым испугом зажал рот ладошками, на одном из пальцев вдруг блеснул дорогой и большой, закрывающий чуть не всю фалангу, перстень. Джарсин остановилась и посмотрела на него, Кнет всегда выпрашивал у нее подачки, порой довольно дорогие. Интересно, зачем ему все эти вещицы тут, в замке? Уж не для того ли, чтобы тискать за них продажных служанок? Так мог бы просто приказать, если ему по вкусу такое развлечение… Или он откупается от Торла за что-то?.. Или он попросту копит?! Зачем ему копить, он же не собирается жить вечно, как она, и знает, что если его и выпустят из замка, то только для того, чтобы отнести на погост… Если она позволит. А то сбросят в пропасть, как поступают с мелкими служками.

Идти пришлось через большой зал, сплошь уставленный зеркалами самой лучшей работы. Джарсин на миг остановилась, посмотрела на себя. Кнет тут же попробовал спрятаться за нее, но зеркала так отражали свет, падающий из верхних окон, что его все равно было видно, прижавшегося к ногам хозяйки, как собака. Он уже попытался было представиться собакой, но она его отпихнула, он ей мешал. И тогда взглянула на себя прямо.

Тощая, в длинном платье с мягким шлейфом, аккуратно подметающим пол за ней, прямая, как палка, и с лицом… Что за лицо! Мучнисто-белое и гладкое, как кость, обглоданное всеми прожитыми годами, лицо уже не архимагички, а какого-то ночного кошмара, видения, от которого хочется проснуться… Острый нос, похожий на клюв хищной птицы, слишком тонкие губы, запавшие щеки и лоб, выше раза в два, чем было бы хорошо для женщины… И глаза… Но в глаза она и сама не хотела смотреть, знала же лучше всех, что может там увидеть – череду предательств, интриг, в искусстве которых она совершенствовалась столетия, и магических побед, которые странным образом оборачивались поражениями ее плоти и духа… Джарсин и сама не была уверена, что согласилась бы на такую судьбу когда-то давным-давно, когда еще была обыкновенной девчонкой-гадалкой на рынке пыльного провинциального городка, когда только мечтала стать настоящей магичкой, если бы знала, что увидит когда-либо у себя такое лицо и – главное – такие глаза.

Тихое рычание вырвалось у нее, это испугало Кнета больше всего, он заскулил даже, эти звуки слились, странно переплелись, и Джарсин самой стало страшно, но всего лишь на миг, не более… Архимаги не боятся ничего, не должны бояться, как не должны по какому-либо поводу волноваться. Она пошла дальше. Ступени, снова ступени, бесконечные и крутые переходы, снова ступени выше колена…

Вот наконец-то и место, куда она направлялась. Круглая комната, небольшая для такого замка, лишенная крова, уходящая высокими, заваливающимися к центру стенами вверх, в серое, бездонное небо, клубящееся нескончаемыми тучами. Но во всем этом замке – главное место, в котором Джарсин проводила больше всего времени, которое, что ни говори, все еще поддерживало в ней чувство жизни, давало ощущение причастности миру и вдохновляло порой на новые эскапады и эксперименты, как ни странно.

В самом центре комнаты на сложных узорчатых цепях из золота, отходящих затейливой паутиной от стен, прямо под открытым небом висел Камень, не больше головы теленка, неправильной формы, окованный тончайшей сеточкой, поддерживающей его на весу. Одна его часть была прозрачной, потом шла полоса молочно-белого цвета, который через радугу переливов превращался в самый черный, какой Джарсин когда-либо видела в жизни. Это была даже не чернота, это было полное отсутствие чего бы то ни было, хотя бы тени, которая, как всем известно, отбрасывается пронизывающим весь космос светом звезд, неугасимо горевших, поддерживающих Мироздание. Эта чернота свидетельствовала – существует нечто, где нет ничего, нет даже пространства, пустоты или самого времени, которые присущи миру. Эта часть Камня в последние три сотни лет нравилась Джарсин более всего.

И тут не отставший от хозяйки Кнет отполз на коленях к стене, пытаясь замотать себе голову и уши полами камзола, потому что знал, что сейчас должно произойти. Джарсин проследила за шутом, потом села в единственное тут кресло, установленное в малоприметной нише, откуда тем не менее было видно со стереоскопической резкостью и ясностью все это место: трещинки в стене, каждую пылинку в воздухе, каждую каплю дождя, упавшую сверху, и даже открытое небо над головой.

Посидела немного, вникая в состояние пространства вверху. Наконец, медленно, словно боялась ошибиться – хотя ошибки быть не могло, она занималась этим не реже, чем раз в два-три месяца с тех пор, как поселилась в замке, – принялась читать заклинание, вызывая в себе образы проговариваемых древних и сложных слов, обозначающих еще более сложные понятия, схемы и символы.

И тучи над центром комнаты сгустились, заиграли наслоениями света и теней, переплелись, будто наверху стал крепнуть ветер, почти неощутимый в этом помещении, а затем потемнели, и впервые ударил сполох молнии, разрядившейся между тучами, еще не касаясь этой земли и замка Джарсин.

Это было непростое волшебство, Джарсин сидела не шелохнувшись, слова сами возникали в сознании и так же уходили, подчиняя мир, обращая его в место воплощения ее воли, ее власти, но это требовало и выучки, и времени. Немалого времени, хотя архимагичка его и не чувствовала сейчас. Наконец, молнии ударили ближе и ниже, почти над замком. И вдруг… Небесный огонь странновато медленно вылился из клубящихся, кипевших уже избытком энергии туч прямо на замок, на эту комнату, выстроенную именно для того, чтобы он мог приходить сюда… Огонь, ярко переливаясь, прошелся по золотым цепям, но стек куда-то вбок, Камня он еще не коснулся.

Джарсин договорила заклинание и стала ждать, молнии только набирали силу. Наконец-то, о наконец!.. Одна из них, самая дерзкая, ударила в Камень, как и должно было произойти… Удар был оглушающий, если бы Джарсин была обычным существом, она бы не пережила этот удар. От него, казалось, закачались стены, заплясали бешеными рывками тяжелейшие и крепчайшие цепи, и сама скала, на которой стоял замок, содрогнулась от силы этой молнии. Она ударила в Камень… и ничего не произошло.

Джарсин не поверила своим глазам, которые сумела не закрыть даже перед молнией или закрыла лишь на крохотный миг, который не имел значения… Камень тоже дрожал от удара, при этом казалось, что он даже немного изменил свою форму, но Джарсин знала, это лишь видимость, это обман, она проверяла когда-то, тысячи лет назад, когда впервые увидела этот эффект, потом снова не раз проверяла – Камень оставался таким же, не изменяясь ни на йоту, ни на крошечную свою частичку. Но не это сейчас было важно.

Джарсин позвала, но он, Камень, висевший в центре, не отозвался! Он должен был вспыхнуть огнем, иногда цветного, иногда ослепительно белого цвета, иногда почти таким же черным, как и та чернота, что покоилась в его крае, напоминающем формой нос теленка. А потом в разные стороны, словно бы стен из гранита не существовало вовсе, должны были разлететься искры и поплыть над миром, видимые лишь магическим взглядом, каждая в свою сторону, возможно заранее предопределенную ей судьбой… А разлетевшись по миру, даже мельчайшая из искорок находила того, в ком могла бы сохраниться, находила сущность, которую избирала, будто обладала сознанием, и меняла это существо… Делая его необычным, ярким, талантливым даже…

Собственно, как искры меняли того, в кого попадали, оставалось загадкой. Тут все зависело от цвета искры, и что за существо она избирала, и к чему у этой… живности имелась склонность, каков был характер или к какой расе она принадлежала. Бывали случаи, когда искры избирали даже неразумных животных или полуразумных, таких как грифоны…

Тогда за ними можно было наблюдать. Переживать всю их жизнь, сидя в этой же комнате, или в зале с зеркалами, или порой даже вовсе не в замке, а довольно неожиданно, например, объезжая поля окрестных крестьян, над которыми владычествовала Джарсин и ее орденцы, в карете, в портшезе, или даже за ужином, который для нее, конечно, устраивался торжественно и пышно. Хотя сама Джарсин гостей почти никогда не приглашала, да и некого было тут, в Безвременье, приглашать, а из Нижнего мира приглашать было слишком сложно, и не заслуживали все эти правители из Нижнего, чтобы она обедала в их присутствии…

Искры позволяли ей, как и остальным архимагам, наблюдать жизнь этих вот незначительных, смертных людишек, эльфов, карликов или прочих… Даже змееподобных существ с далеких Мокрых островов, или похожих на камни троллей, или обитающих в подводных поселениях русалов, или драконовидных полуразумных тварей из южных земель, о которых не знал ни один географ, где с ними, с драконоидами, вели бесконечные войны мантикоры и пегасы… Наблюдать за ними было даже не забавно, а необходимо, иначе бы существование самой Джарсин давно превратилось в самую страшную пытку, какую только могло изобрести Мироздание, – пытку бесконечным временем.

Особенной властью Джарсин обладала над искрами белой и черной. Тех, в кого попадали эти редчайшие цвета, она ощущала особенно хорошо, чувствовала их воспоминания и страсти, их мысли, как бы нелепы и неприметны они ни были, и даже саму их смерть… Этим она и занималась все бесконечные столетия, иначе давно стала бы подумывать, как может наиболее верно и точно удалить себя из этого мира.

Да, сноп искр должен был возникнуть, молния была вполне подходящая, сильная и прямая, без всяких искривлений, которые порой в них, в молниях, возникали по неизвестным причинам. Но Камень молчал, он не отозвался ни одной, даже самой слабой, искоркой, даже самого неприметного цвета… И это было страшно.

Вернее, вот сейчас Джарсин и поняла, чего боялась все последние дни, из-за чего нервничала, хотя и не хотела себе в том признаться… Она боялась молчания Камня, его покоя под ударом молнии, отсутствия искр, высеченных небесным огнем. Она боялась, потому что знала – когда-то такое должно произойти.

Она чуть было не стала читать заклинание Грозы еще раз, но это было бы ошибкой, потому что тогда, не исключено, возникла бы такая гроза, которая могла разрушить и самый ее замок… А молнии еще набирали силу. Следующий удар пришелся, когда Джарсин показалось, что она устала ждать. Удар тоже был правильным, хорошим, точным, ослепительным и оглушающим.

Но Камень снова промолчал, не издал ни одного блеска, хотя бы случайно похожего на искру. Джарсин не замечала, что сидит в своем кресле, обдаваемая сплошным потоком дождя, скорчившись, сжавшись в комок, хотя никогда прежде не боялась дождей… Она сидела и ждала, потому что в предсказании Берты Бело-Черной Созидательницы было сказано: когда молнии ударят в Камень трижды и он трижды не отзовется, тогда надеяться уже не что.

Третий удар пришелся вскоре после второго. И снова Джарсин не увидела искр, не увидела ничего, что могло бы ее хоть немного утешить. Она поняла, что Камень умер. И это означало, что ее прежнего мира больше нет.