Книга: Поиск неожиданного
Назад: ЧАСТЬ I. Фран Термис. Желтый песок богатства
Дальше: Часть III. Оле-лех покров. Фиолетовый холод шаманства

ЧАСТЬ II. Сухром Переим. Темная синева стратегий

1
Циклопе Крепе по прозвищу Скала летающий корабль «Раскат» показался хлипкой и ненадежной конструкцией. Когда они вместе с рыцарем Бело-Черного Ордена Сухромом и его оруженосцем Датыром вышли из Трехгорного форта и поднялись на пригорок, над которым суденышко зависло, потихоньку дрейфуя от несильного ветерка из долины, Крепа растерялась.
— Командир… Сэр рыцарь, как же я на такую-то неважнецкую посудинку заберусь? — спросила она, стараясь волноваться не слишком заметно.
Рыцарь остановился в недоумении. Он смерил твердым взглядом своих темных орочьих глаз Крепу, поднял голову к кораблю, что-то прикинул, махнул рукой, будто подзывал его к себе, и крикнул:
— Эгей, капитан Виль!
Из-за борта странного по всем статьям кораблика, между махательными крыльями, которые неподвижно пока свисали с обоих бортов, выглянуло озабоченное личико тарха, настоящего природного птицоида, который и оказался вызванным капитаном Вилем. Он сначала рассматривал всю троицу внизу, потом, обернувшись, что-то негромко проговорил, а затем его лицо потемнело, как небо в грозу. Крепе даже на миг почудилось, что он вот сейчас, не опускаясь, развернет свой корабль и улетит куда-нибудь, где нет ни ее нового командира-рыцаря, ни его слуги, ни ее самой, такой грузной, мощной и к тому же вооруженной боевой дубиной, которая была крепче и толще, чем самая крупная деревяшка, из которых этот «Раскат» был построен.
— Капитан, — пришел тогда на выручку рыцарю его оруженосец Тальда, — вот наш новый спутник… — Оруженосец запнулся, чуть улыбнулся, добавил: — Вернее, спутница. Ей по твоей веревочной лестнице, капитан, не подняться, не выдержат твои фалы, или как они там называются.
— Так что же, мне садиться прикажете?! — взъерепенился Виль.
Но затем быстренько поутих и стал распоряжаться, чтобы корабль приспустить, да так низко, чтобы не только Крепа сумела в него забраться, но и рыцарь с Датыром просто подпрыгнули, схватившись за ограждение вдоль палубы, перебросились и оказались уже на борту «Раската».
А вот ей пришлось еще и постараться, она ведь не могла сделать, как рыцарственный полуорк-полугоблин и этот давнишний когда-то человек Датыр. Она попросту боялась, что, если покрепче ухватится за фальшборт, если повиснет, он под ее ручищами тут же и поломается. Не впервые она подумала, что быть такой большой и сильной — не всегда здорово… Но хуже всего было то, что из форта за ними конечно же наблюдали все, кому не лень. И карлик Н'рх, и все его подчиненные, и очень даже может быть — покатывались при этом со смеху. Вот только проверить это Крепа не спешила, не хотела оглядываться.
В общем, в конце концов все получилось. Виль этот самый как-то так развернул корабль, что корпус с плоским днищем зашуршал-заскрипел по траве и камешкам, и циклопа ухитрилась все же влезть в него, вот только в баллон, наполненный каким-то летучим газом, головой пару раз врезалась. Но ткань была мягкой, подалась под ее макушкой, и, в общем, ничего очень уж страшного в этом не было. Только Виль заорал:
— Да тише ты, громила, не можешь под баллоном выпрямиться, так и ползай по палубе, а ткань мне портить неча!..
— Она постарается, — сдержанно отозвался тогда Датыр. — А ты, если не хочешь, чтобы она тебе кости переломала, разговаривай с ней уважительно.
— Как хочу, так на своем корабле и разговариваю, — огрызнулся птицоид Виль.
Но впоследствии, как заметила Крепа, больше ни разу на нее голоса не поднимал, видно, учел совет оруженосца.
Хотя и совет капитана ползать на четвереньках, не подниматься, чтобы не задевать баллон, Крепа тоже учла. Наверное, это показалось кому-то из команды кораблика забавным, и над ней сначала эти самые тархи попробовали смеяться. Тогда Скала немного призадумалась. И в темноте уже, после этого бурного дня, когда все и поели досыта, и рыцарь с Датыром отправились в свою какую-то каютку спать, а ей вынесли пару обычных, не слишком больших одеял для этих недомерков, все же решилась…
Услышала, как еще один из этих крохотулек с крылышками, кажется, его звали Луадом и иногда еще величали шкипером, произнес:
— Кэп, а как думаешь, если она для надобности своей пристроится, фальшборт ее выдержит? Горшки-то за ней выносить некому… Вон она жрет сколько, у нас и припасы такие корабль не поднимет, и трюмов не хватит для нее… — И что-то еще он там наговорил.
И вот когда этот самый Луад шел куда-то к носу кораблика, пытаясь тихонько протиснуться мимо, Крепа его прихватила, всего-то вытянув руку. А тому и деться было некуда, потому что тесноват был кораблик, как бы и что бы о нем ни думали эти самые птицоиды из команды… Прихватила, и легко, даже легче, чем перышко или снежинку ловила, подтянула и второй рукой, одним пальцем отпустила ему щелбанчик… Хотела по лбу, но уж куда получилось — туда и получилось.
А получилось — по затылку, и этот самый шкипер отлетел от всего-то одного щелбана к сетке или веревочкам, которыми баллон удерживался над кораблем. И упал. Крепа на него посмотрела, перевернулась на другой бок и сделала вид, что спит. Но сама все же прислушивалась, что с тархом происходит.
А тот выключился, правда, ненадолго, потом поднялся, нетвердыми шагами пошел к корме, добрался до люка, куда удалились перед тем рыцарь с Датыром, и скатился по лестнице во тьму. Шум поднимался медленно, но неукротимо. Застучали по палубе ножки других членов команды, потом раздался голос рыцаря, Крепа хорошо все услышала, лежа-то на тонких, как кожа барабана, досочках. Наконец, появился и сам рыцарь, за ним Датыр волок фонарь, потому что темновато уже стало.
— Крепа по прозвищу Скала, ты спишь? — строго спросил Сухром, хотя большой злобы в его голосе не звучало.
Она повернулась к ним, перекатилась на боку. Кораблик этот треклятый заскрипел и накренился на другой борт. Циклопа открыла глаз.
— Сэр рыцарь, она… — У Луада текли слезы, нет, он не хотел плакать, но у него само так выходило. — Она меня убить хотела! Она опасна, ее нужно веревками связать.
— Как ты его хотела убить? — вполне равнодушно поинтересовался Сухром.
— Щелбаном не убивают, если только совсем уж дураков… — отозвалась Крепа. А потом вдруг, в свою очередь, почти пожаловалась: — А нечего про меня гадости болтать.
— Та-ак, — удовлетворенно кивнул рыцарь, повернулся к Луаду.
Вот только получилось, что и ко всей команде, потому что все уже поднялись, и даже капитан Виль этот, что стоял на румпеле кораблика, бросил его на время, подошел поближе, посмотреть в свете единственного фонаря, что у него на палубе происходит.
— Ты что-то сказал ей, Луад?
— Клянусь всеми Пресветлыми Богами, сэр, ни сном ни духом… — И вдруг прикусил язык. Вспомнил он, и даже слезы у него высохли, опустил головку свою, покрытую перьями какими-то мелкими или — как заметила вдруг Крепа с отвращением — чуть ли не птичьим пухом.
— Ага, — кивнул снова рыцарь Сухром, — значит, говорил. Вот и получил, шкипер, нечего болтать о ком-либо за спиной.
— Луад, — добавил тогда и Датыр, — у циклопов, знаешь, слух острее, чем у волков или у летучих змей… Они писк комара за милю слышат, а уж в твоей многодумной башке даже мысли громко звучат для Крепы нашей, как из бочки доносятся… Ты же у нас остроумным пробуешь казаться, верно?
— И в следующий раз не божись, когда врешь, — посоветовал рыцарь, уже уходя с палубы, — накажут посильнее, чем Крепа.
Циклопа полежала еще на неудобном боку, перевернулась и тогда расслышала прозвучавший под тонкими досками хохот рыцаря и оруженосца. Они ничуть не осуждали ее, а еще — они назвали ее «нашей», и это простенькое, короткое слово грело ее всю ночь куда лучше, чем два дохлых одеяла, что выдали тархи.
Впрочем, под утро, когда они поднялись выше и стало действительно холодно, Луад с перевязанной головой вдруг принес ей довольно плотный и большой кусок ткани, вероятно, это была та самая штука, из которой шили крылья «Раската» или чинили баллон, в общем, что-то большое такое делали. И хотя штука эта тоже не грела, не то что нормальное одеяльце, сшитое, допустим, из полусотни хорошо обработанных овечьих шкурок, но если сложить его в несколько слоев… И тогда на корабле, а еще пуще того — в душе Крепы Скалы, установились мир и спокойствие.
Все действительно складывалось хорошо, кораблик шел себе по небу, иногда помахивая крыльями, Луад к ней почти подлизывался, как и остальные тархи с ней пробовали разговоры заводить, но она их не очень-то слушала, потому что между рыцарем и командой все же заметна была некоторая дистанция, а она была, как сказал оруженосец, из той, из другой части, она была с рыцарем, поэтому разговаривала неохотно.
Зато с интересом смотрела на землю, которая проплывала внизу, научилась, пусть и не сразу, но все же — подползать к борту и смотреть и ничего при этом не ломала… Если покрепче за веревки держаться. И хотя поначалу Крепу мутило, да и непривычной она была к высоте, теперь даже с некоторым удивлением вспоминала, как в Трехгорной крепостишке опасалась с башни сторожевой вниз смотреть, а ведь там высоты почти не было, по сравнению с нынешней-то.
Внизу под ними проплывали горы, реки и леса с многочисленной живностью. Потом неожиданно развернулась степь, хотя Крепа своим циплопьим чутьем сразу догадалась, что это еще не слишком большая, не совсем безмерная степь, которая, как сказывали опытные-то циклопы, простиралась за горами на многие тысячи лиг куда-то совсем уж к северу, где и летом в простой тунике не походишь.
А потом она неожиданно для себя обнаружила, что прислушивается к внутренним ощущениям и настроениям тархов. У тех была очень любопытная, так сказать, природа чувства погоды, чувства ветра и воздуха, чувства высоты и облаков, туч и накапливающегося в них электричества… Это было все равно что слушать неторопливую, небыструю сказку о море, почти что о море, которого, к сожалению, они так и не увидели даже с той высоты, на которой нес их «Раскат». Это Крепу с командой странных и несильных птицоидов несколько примирило, даже с Луадом, который вдруг стал относиться к ней… Ну в общем, она-то замечала это в других своих сослуживцах, но обычно не придавала значения. А он, этот коротышка и щелкнутый ею шкипер, стал к ней понемногу проникаться вниманием, потом все более заметной теплотой.
Что это такое и как с этим теперь следовало поступать, Скала не знала, но не давать же еще один щелбан почти нормальному служивому офицеру за то, что ему нравится на нее, такую грузную и тяжелую циклопу, смотреть? А Луад этим теперь исподтишка занимался и, когда вконец осмелел, даже не скрывался порой. Уставится, дурень, и, вместо того чтобы облака и ветер рассматривать, на нее пялится. В команде, где тархи были между собой откровенней, чем с ней, над ним даже посмеивались, мол, влюбился, за щелбан…
Проникнувшись умением читать этих вот малоросликов, циклопа вдруг с удивлением обнаружила, что рыцарь Сухром тоже о чем-то все время думает.
Ему следовало, как не сразу поняла Крепа, но все же поняла, выбрать направление для корабля, найти что-то впереди. И ведь ясно же было, что направляться нужно было не на север, а куда-то восточнее, где была чуть ярче синь, или облака там поднимались выше, или отражалось высокое небо чуть иначе в лесах и степях, или воздух был гуще… Но рыцарь этого еще не видел, ему для этого следовало немного созреть, вроде как арбузу на бахче.
Но такое и прежде бывало, Скала частенько замечала, что командиры оттого и командуют, что думают все время о чем-то, тем более если не сразу нужное придумывают. Допустим, где у крепости, которую следует штурмовать, слабые стены, которые проще всего разрушить, или где какой гарнизон невыученный стоит, или где засада может быть противником устроена, и этого следует избегать… У командиров, в общем, это бывало, и хотя они порой долго над этим соображали, куда подольше, чем даже она, циплопа, которая никогда себя очень-то умной не считала, как правило, потом они все себе придумывали как следует. Вот и сейчас было что-то такое же, хотя и не про засады, но все равно — похоже.
Она даже решила, что ей следует во время одного из перекусов с рыцарем и оруженосцем, которые теперь к ней за обедом или ужином присоединялись на палубе, намекнуть командиру про правильный путь. Не прямо сказать, командиры не любят, когда им прямо о чем-то говорят, но вот тоненько так, незаметно, мол, видела синь вон там поутру, сэр рыцарь… Туда и плыть хочется, мол, ничего не пойму, но туда так и тянет…
А потом стало ясно, что правильно сделала, что не полезла со своими советами. Сейчас не рыцарь командовал и направление выбирал, а капитан Виль шел, чтобы подобрать еще тархов, потому что им не хватало экипажа, не хватало рук на крыльях, чтобы толково и уверенно вести корабль. Вот они и подходили к границе той области, где этих самых тархов можно было найти в достаточном количестве и завербовать для службы на «Раскате».
На пятый день они и пришли к одному из таких поселков. Или, вернее, к городку. Только его населяли не одни тархи, но об этом Крепа догадалась не сразу… В общем, они оказались где-то на краю холмистой равнины, откуда племена птицоидов и расселялись по всему остальному миру. В глубину этих мест капитану Вилю рыцарь Сухром залетать не разрешил, но и в этом почти городе для вербовки три — пять птицеподобных людишек с крылышками можно было сыскать.
Сверху этот городишко походил на рощу очень высоких и сильных таких деревьев. И располагалась эта роща по склону и до самой верхушки холма. Внизу под ним протекала вполне себе широкая речка, с высоты, как «Раскат» на город этот заходил, Крепа речку рассмотрела как следует. Пожалуй, решила она, глубина тут будет ей до груди, вот до шеи вода не достанет, но и это было замечательно. Потому что циклопе давно вымыться очень хотелось — уж на что к ней Датыр дружески был расположен, а и то, когда они обедали, бывало, садился с наветра, чтобы не портить себе аппетит. Крепа этим не слишком заморачивалась, но во внимание не могла не принять. Циклопы же, как гласили их изустные предания, едва ли не самое чистоплотное племя, какое может быть: у моря живут, и рыбу ловят, и в воде постоянно барахтаются, любят это дело, не то что другие какие-нибудь… Особенно детишками, в юном возрасте. А она запустила себя, давно уже не плавала, не лежала на воде, мерно дыша, ощущая плеск по всем мускулам, бездумно и с удовольствием глядя в небеса.
Вот когда она эту речку оценила, она и объявила сначала рыцарю:
— Рыцарь Сухром… То есть, сэр, я бы хотела тут сойти на землю и в речку окунуться.
Рыцарь, который стоял неподалеку и тоже с любопытством разглядывал городок птицоидов, повернулся к ней, ничего не ответил, зато потом посмотрел на капитана Виля. Тот вздумал поупрямиться.
— Нам тут всего-то с дюжину дурачков найти, отобрать кого получше, посмышленее и поздоровее, и все, — заворчал он. — Мы, может получиться, еще до полудня снимемся и пойдем дальше, куда ты, сэр рыцарь, скажешь.
— Ты же говорил, у тебя и с припасами плохо, и вообще, чуть не ремонт требуется, — отозвался рыцарь Сухром. — Чего же ты теперь торопишься?
— Это ты меня все время торопишь, я-то что, я только приказы твои исполняю, — попробовал спорить капитан Виль.
— Из вредности ты говоришь, — поддакнул своему господину оруженосец, обращаясь к капитану.
— Из вредности… Да она, циклопа эта ваша, когда на борт запрыгивала, чуть мне обшивку не пробила. Это же непростой маневр, сначала — высаживай ее, а потом подбирай, да я так к земле близко и для Госпожи не подходил никогда.
Циклопа ясно видела, что рыцарь на мгновение представил себе, как какая-то неведомая женщина по прозвищу Госпожа забирается на «Раскат» по веревочной лестнице и как у нее платье от ветра раздувается, но тут же, как дисциплинированный служака, выбросил это из головы и сурово спросил Виля:
— Но ты ведь это сделал у Трехгорной крепости. Можешь, значит, и ничего страшного в этом твоем… маневре нет.
— М-да, сделать-то сделал, но…
— Вот и сегодня сделаешь. — Рыцарь неожиданно улыбнулся. — Заодно своих новобранцев проверишь, насколько они смышлеными окажутся.
И снова, как было в первую ее ночь на корабле, Крепа поняла, что ее желание тут тоже что-то да значит и что рыцарь обязательно выступит на ее стороне, если какой-либо спор, как этот, к примеру, затеется. Она никогда прежде в армиях, где служила, этого не замечала, может, потому, решила она, что служила-то как наемница, как солдат для боя, а не солдат для долгой совместной службы.
А вот этот рыцарь иначе не умел, он и родился-то, кажется, всего для одной-единственной службы, и присягу принимал лишь на верность своей Госпоже, не иначе, другой он и принять не сумеет, у него язык не повернется ее произносить. А раз так, то верность, лояльность понималась им как двусторонней заточки меч, не только подчиненный верен командиру, но и наоборот. От такого философского почти открытия Крепа так обалдела, что даже забыла, что ей предстоит спрыгнуть с борта «Раската» и притом не поломать себе ноги.
А дальше дела пошли интересные. Корабль с какой-то прежде не замечаемой Крепой лихостью прошелся над этим местом, разогнался изрядно, чем капитан, видимо, и собирался привлечь к нему внимание, развернулся и на бреющем пролетел уже над самой речкой. Вода отсюда, с малой высоты, показалась еще более привлекательной, словно бы живое стекло на подложенных снизу камешках заиграло, засверкало, просвеченное утренним солнышком…
А затем резко, так что удивительно становилось, как они все не выпали за борт, «Раскат» одним махом развернулся над полянкой, которая и Крепе почему-то показалась обжитой, вроде общедеревенского выгона, и стал так сильно, как только было возможно, табанить крыльями. Скорость сразу упала, а шкипер Луад с борта начал уже концы причальные сбрасывать. Веревки эти поползли по траве, будто длинные змейки, и их одним движением, как по приказу, внизу подхватили, и… «Раскат» оказался накрепко зачален этими веревками к земле, хотя все еще и трепыхался, будто только что пойманная птица над сбегавшимися со всех сторон на выгон тархами.
Ага, решила Крепа Скала, вот так, значит, проявляется капитанский шик при швартовке, умение экипажа обращаться со своим суденышком, шкиперское мастерство. Кораблик подтащили ниже, некоторые из самых лихих мальчишек и девчонок, трепеща крылышками, попробовали залететь на палубу. Один из этих молодых птицоидов так разогнался, что с маху ударился неловко о борт и, кружась, как лист с дерева, стал падать, но его то ли кто-то подхватил, то ли он сам очухался и опустился на землю почти нормально. Крепа заметила, что он несильно расшибся.
Корабль подтащили еще пониже, тогда с него сбросили лестницу, а капитан Виль что-то проорал… Оказалось, что он кричал ей, только Крепа, увлеченная этим представлением, не сразу Виля поняла:
— Как приопустимся, выпрыгивай, циклопа, выпрыгивай, только крылья нам не сомни!..
— Ага, сомнешь их, как же, — проворчала она, переваливаясь через борт.
После того как Крепа соскочила, чуть не раздавив кого-то из этих птице-людей, который зазевался, не ожидал, что на него с неба свалится такая здоровая циклопа, «Раскат» резко качнулся, но птицоиды, что ухватились за веревки, были настороже, удержали корабль и снова потащили вниз. Скала постояла, подождала, пока на землю уже торжественным порядком спустится рыцарь Сухром, а за ним соскользнет, безо всякой уже торжественности, и Датыр-оруженосец.
Теперь они снова были вместе.
— Датыр, ты не знаешь, что это за город такой? — поинтересовался Сухром. — Ты же с нашими матросами разговоры ведешь, что они тебе сказали?
— Они тут, почитай, для того и собираются, чтобы на кораблики, вроде этого, наниматься, у них тут, сказывают, самая ярмарка для матросов происходит.
— Ага, — неопределенно отозвался рыцарь, — стало быть, нам тоже тут можно осмотреться.
Вот тогда Крепа еще раз объяснила, что желает как следует поплескаться и лишь затем, если получится, осмотреться, как выразился рыцарь Сухром.
— Ты к полудню все же вернись, — посоветовал ей Датыр. — Мало ли что, вдруг наш Виль и вправду за пару-тройку часов управится, тогда мы быстренько поедим и дальше отправимся.
— Датыр, может, и нам на речку сходить? — задумался вслух рыцарь.
— Можно, только посмотреть бы, что тут и как, ведь никогда прежде… Дальше их Крепа не очень-то и слушала. Повернулась еще разок для пробы, взвесила в руке свою боевую дубину и зашагала, с удовольствием ощущая под ногами не качающуюся, неверную и скрипучую палубу кораблика, а твердую, надежную, живую, проминающуюся и шуршащую свежими травами землю. Она шла, щурилась на солнце, поднявшееся уже выше ближайших холмов на той, другой стороне реки, потом перешла реку, едва ли не застонав от наслаждения, кожей чувствуя обтекающую ее воду, чистую, как и положено в предгорьях, холодную, чуть не до скрежета зубовного, иногда обвивающую ее водорослями у дна, отдающую к тому же еще и запахом рыбы, каких-то незнакомых растений, украшенную пенными разводами, взбитыми на камнях чуть повыше по течению…
Отыскала укромное местечко лигах в четырех от города летателей и, скинув свою накидку, килт и набедренную повязку, уже совсем голенькой полезла в воду… Лежать на ней, правда, не получалось, вода хоть и выглядела сверху спокойной и прозрачной, неслась тут вполне по-горному, едва не брызгалась, приходилось немножко полежать и — снова идти к тому месту, где оставалась одежда. Зато эта вода, бьющая Крепе в грудь, в живот и сносящая с ног, смывала с нее и гнев, накопленный в Трехгорной крепостишке, и пот, и грязь, и даже плохое настроение.
Она так два раза… сплавилась вниз, потом поднялась уже выше по течению, чтобы вода ее снесла прямо к тому месту, где ей полагалось бы одеваться. Потом вышла на берег, надеясь, что за ней никто не подглядывает, набросила на бедра килт, села на какой-то валун, разогретый на солнце, вытянула ноги. Сидеть так было приятнее всего. Крепа все же проверила свою дубину, мало ли что… А потом и сама не заметила, как стала одолевать ее дрема, почти настоящий сон на нее стал накатывать, как речные потоки незадолго до этого.
Нужно бы, думалось ей сквозь сонное оцепенение, еще разок в реку забраться и встряхнуться, вернуться в город, все же далековато по местным меркам она от него ушла из-за чрезмерной своей стыдливости… Хотя, если уж на то пошло, городок тут не простой, а с летателями, они по воздуху порхают, наверняка за всеми этими окрестностями присматривают, вряд ли тут что-нибудь опасное может быть…
И она уснула. А когда спустя час попробовала проснуться — оказалось, что ее поймали. Циклопа лежала на траве, и сотни, а то и тысячи пусть не слишком надежных, не крепких, но все же и не слабых нитей опутывали ей руки, прижимали их к туловищу, а глаза были завязаны тугой, пахнущей вереском тряпицей. И что-то сильно кололо ее в бок, и в шею, и в пятки…
Она решила перевернуться, дернулась, крепко ударившись о какой-то камень, напрягала все силы, чтобы подняться, чуть не до крови рассадила локти… И мускулы, которыми она привыкла гордиться, с помощью которых и ворота замков при штурме проламывала, на этот раз… против множества ниточек, почти паутинок, опутывающих ее, были бесполезны. Крепа ничего не могла сделать, и руки освободить не получалось… Тогда она услышала писк, вроде комариного, но определенно это был голос существа вполне разумного, чтобы командовать, пусть неправильно и непривычно для ее слуха:
— Эй, здоровенная громила, ты не дергайся, а то мы тебя на куски порежем!
— Потише, Сыч, потише, не видишь, она и так испугалась… — другой голос— Ты бы, циклопа, нашу ловушку разорвать не пробовала, другие-то и посильнее тебя пробовали, да не удавалось никому еще.
— Это кому же — посильнее, чем я? — спросила Крепа.
— Да мы так равнинных троллей ловим, чтобы после их на южных рынках торговать, понятно тебе, громила?
— Вы и меня хотите в рабство продать? — удивилась Крепа.
О том, что северных троллей иногда ловят и продают, она слышала. Но чтобы хоть одного из циклопов удавалось вот так в рабство обратить — нет, такого она не знала, и вряд ли такое могло быть — хоть от сотворения мира все про всех начинай вспоминать.
— Нет. знаешь ли… — проверещал писклявый голосок. — Мы тебя решили… В нашем племени в богиню обратить, ты же вон какая, должна будешь нами верховодить. Или мы тебе еду перестанем приносить.
— А что у вас за еда? — вполне рассудительно спросила Крепа. — Может, мне и не захочется к вам в богиню обращаться, если у вас еда какая-нибудь не такая, как я люблю.
— Ничего, захочешь есть — так и понравится. Ну все, поднимайся и пошли, тихонько, а то мы за тобой гоняться не согласны. Понятно тебе, громила?
Какие-то нити ослабели, и с некоторыми сложностями, но все же Крепа сумела подняться. И из-под края повязки, что была у нее на лице, смогла посмотреть строго вниз и там увидела, кто взял ее в плен — это были гномы, мельчайшие из разумнейших существ, росточком едва не с палец на ее, Крепы, руке. Но они ее спутали своими нитями и собирались отвести куда-то к себе… Крепа усмехнулась, надо же, какие ловкие мальцы — росточком всего-то в восемь-десять дюймов, а туда же, ловить ее удумали.
Хотя, если вспомнить, что они так же троллей ловят, а затем их еще и продают кому-то, то всему произошедшему приходилось все же верить. Ну да ничего, посмотрим, как дальше дело повернется, решила Крепа и, подкалываемая сзади крохотными копьями в лодыжки, затопала вперед, не видя перед собой пути, лишь ощущая траву под ногами и прислушиваясь к реке, чей серебристый звон оставался сзади, пока не исчез вовсе. Это означало, что они вошли в лес, что лежал с другой от речки стороны, чем городишко тархов.
2
Капитан Виль тоже сошел на землю, вздыхая, что его, в такой компании, могут и не очень-то гостеприимно тут встретить. Поэтому, чувствуя к такому постоянству ожесточенности и способности злиться по каждому, даже малому, поводу некоторое уважение, рыцарь Сухром решил держаться от него подальше. Тем более что и дело нашлось довольно быстро.
Проводив Крепу, счастливую до того, что она все время улыбалась, взглядом, Сухром повернулся к Датыру. Датыр тоже следил за мелькающей еще среди не очень высоких кустов фигурой циклопы и тоже почему-то глуповато улыбался.
— Ты чего? — не выдержал рыцарь. — Чему смеешься?
— Здоровая она. — Вздохнув, Датыр посерьезнел. — Сильная, а силы своей не сознает. Или сознает, но как-то не так, как мы, господин.
— Пошли, лучше найти нам какой-нибудь кабак и как следует подкрепиться. От того, чем нас на корабле потчуют, у меня скоро в желудке песок зашуршит.
Кабак оказался странным, в нем не было ни крыши, ни стен настоящих, лишь какие-то кусты, высаженные полукругом, закрывали с дюжину столов, настолько низких к тому же, что за них и усесться по-настоящему было невозможно, пришлось, как азиатам, присесть на колени. Рыцарь еще разок огляделся, пробуя рассмотреть что-нибудь сквозь ветви деревьев и листву, окружившую их, будто бы невесомым, прозрачным, но все же действенным шатром, укрывавшим и от солнышка, и от возможного дождя.
Вот только через эти самые ветви на них все же поглядывали детские смешливые мордашки. Мелких тархов, похоже, очень веселили чужеземцы. Служанка в передничке и странном платьице, которое имело на спине вырез, чтобы крылья свисали спокойно и легко, появилась перед ними не сразу. Она, как и те дети, что глазели на рыцаря и его оруженосца, высунулась из-за одного кустика и снова спряталась.
— Чего она? — не разобрался рыцарь. Потом решил проявить настойчивость: — Иди сюда, милая. Мы же в таверне, или как тут у вас это называется?.. Мы пришли, чтобы ты нас накормила, ведь тут же кормят?
Служанка вышла все же, улыбаясь теперь нервно, у нее даже губы подрагивали. Она боялась и рыцаря, а еще больше, похоже, побаивалась Датыра. Она настолько не понимала происходящего, что не могла, кажется, и разобраться, кто из них слуга, а кто господин. Датыр, заметив ее страх, пробовал на нее не смотреть, а рыцарь втайне улыбнулся про себя такой его вежливости.
— Ты принеси нам… — И рыцарь сбился, он не знал, что тут можно было заказать. Но терпение его было уже на исходе, он рявкнул на Датыра: — Ты почему молчишь, будто пень? Отправляйся на кухню, растолкуй им, чего нам хочется, и без хорошей кормежки не возвращайся.
Оруженосец поднялся с мягкой кошмы, на которой только-только устроился с удобством, кивнул и твердо взял служанку под локоть. Та обмерла, она даже пискнуть не смела, лишь закатила глаза, будто бы этот странный путешественник вот сейчас собрался проглотить ее целиком и в новеньком платьице.
Зато когда оруженосец вернулся, за ним следовала чуть не целая процессия. Тут была и давешняя служанка, и еще одна, в платье постарее и местами облитом каким-то соусом, мальчишка с огромным подносом разных закусок и здоровенный, по местным меркам, бугай, ростом чуть не до локтя рыцаря, с двумя кувшинами вина и тремя кубками, искусно, почти как у эльфов, вырезанными из дерева с таким рисунком прожилок на отглаженных стенках, что иного украшения и не требовалось. Оруженосец к тому же уже что-то жевал.
— Нужно будет пару их тарелок захватить и стаканчиков этих, очень уж у них дерево в ходу, господин мой, и изготавливают они всякую утварь — на загляденье.
— Малы они для нас, — отозвался рыцарь. — А третий стаканчик для кого?
— Так ведь Крепа должна скоро вернуться, я попросил содержателя заведения ее встретить и проводить к нам.
Еда оказалась превосходной, мясо таяло во рту и было похоже на изысканно приготовленный говяжий язык, с неуловимым, но очень приятным привкусом. Салаты были выше похвал, они настолько воодушевили рыцаря, что он и не заметил, как умял четыре разных и с задумчивостью стал поглядывать в ту сторону, где служанка, осмелевшая и теперь откровенно разглядывающая его, шепотом болтала о чем-то со своей подругой.
— М-да, — промычал с набитым ртом Датыр, — когда расскажу циклопе нашей, что она пропустила, ей здешнее купание не таким уж и веселым покажется.
— Нам тоже неплохо бы ополоснуться, — отозвался Сухром. Потом, еще разок оглядев стол и быстро, уже без восхищения, прикончив на своей тарелочке какую-то мелкую и терпкую кашу, почти приказал: — Ладно, заканчивай, предупреди местных, что мы еще вернуться можем, но расплатись как следует… А сейчас пошли посмотрим, чем наш капитан занимается.
Они вышли на раскрытую, будто прекрасная вышитая скатерть, поляну, над которой парил их «Раскат». Теперь его не удерживали местные ребята, теперь он тремя или четырьмя канатами был привязан… почти за траву какую-то. Рыцарь даже подошел посмотреть, за что корабль держится, не мог он поверить, что капитан Виль настолько небрежно относится к своему драгоценному суденышку. Но трава местная была не простой. Она чем-то напоминала верблюжью колючку, которую Сухром часто видал в детстве, а это значило, что корни этих невысоких кустиков уходили на десятки локтей в землю, чтобы добывать себе воду. Вот только зачем такая трава росла тут, где воды было в избытке, он не понимал. Хотя не исключено, что птицоиды ее специально высаживали вот для такого случая, с них станется, решил рыцарь.
Около сброшенных с «Раската» туго натянутых веревок в траве оказался один из тархов с их корабля. Он просто сидел, вот Сухром его сразу и не заметил.
— Ты чего тут ждешь? — спросил он матроса.
— Дык счас почнут, — заговорил птицоид на своем полутарабарском наречии.
— Что начнут? — переспросил оруженосец.
— Почнут погрузку, суть — бочки разные, еду принесут, свежую зелень… — Матрос закинул голову, посмотрел на летучий корабль. — Ребяты на борту ажно все изошли слюной, ожидаючи… Счас, господин рыцарь, ужо скоро.
— Так, — кивнул Сухром. — А капитан где?
— Мастер команду пошел сбирать, то исть — выбирать, сэр. Команда-ть нам тож нужна. Ты ж знаешь, мы для того сюды-ть и прибыли.
И он махнул рукой в сторону холма, который скрывали чуть более высокие, чем трава, прямо карликовые, но все же… деревца. Рыцарь удивился, что не видит там ровным счетом никого, но, когда с Датыром отправился в указанном направлении, стало понятно, что холм этот находится на весьма значительном удалении.
— А с местностью тут не все понятно, господин, — высказался Датыр. — Не просто тут с расстояниями, я имею в виду.
— Я заметил.
Они подошли к толпе в полсотни птицоидов через три четверти часа, не раньше, отмахав при этом широким шагом чуть не две с половиной лиги, а ведь вначале думали, что холмик этот расположен в трех-четырех стадиях. Для верности рыцарь оглянулся, «Раскат» теперь походил на небольшую птичку, неподвижно зависшую над землей. Расстояние до него действительно было изрядным, а вот баллон, надутый газом, он и вовсе с такого расстояния не различил, или освещение было в том виновато — Сухром не разобрался… Сразу вспомнились легенды про то, что тархи всегда появляются нежданно-негаданно, и лишь перед теми, с кем сами хотят дело иметь.
— М-да, непросто тут, непонятно. Ну да ладно.
И рыцарь стал следить, как капитан Виль расхаживает перед строем местных ребят, а может, и не вполне местных. Если тут было что-то вроде признанного сборного пункта для вербовки матросов в экипажи летающих тарховских корабликов, тут вполне могли собираться из разных краев те, кто мечтал о такой службе и поджидал возможность поступить на корабль.
— Вот ты! — закричал Виль, указывая на одного из птицоидов, пожилого уже, с седой косичкой. — Где раньше служил? — Тарх принялся что-то ему тараторить. — Нет, парень, не подходишь. — Виль снова прошелся вдоль шеренги. — А ты, косомордый, что же тебя так-то перекосило?
— Фалом щеку поцарапал, капитан.
— И где ты такой фал не удержал?.. Слабачок, что ль?
По ряду матросни прошел хохоток.
— Никак нет, капитан, сэр. — Тарх стал чуть не «смирно», ребята рядышком с ним по-прежнему посмеивались. — У нас корабль, сэр, разбился, не руки ослабли, а ветер был крепкий, сэр.
— Что за корабль?
— «Хромых», сэр, в Клишеских горах, сэр, капитаном был Джесь. А шкипом служил Весом.
— Ты с Весомом ходил? Как звать тебя, парень? Откуда ты?
— Сурль, а родом из-под Вачи, сэр.
— Значит, так, Сурль Вачиский, вон там мой корабль, «Раскат», сейчас погрузка начнется, прихвати свои вещички и вали туда, скажешь, что принят. И если станешь бездельничать, у меня ведь плеть найдется, я не то что Джесь, я не такой добрый. Понятно?! — Капитан на миг задумался, может что-то вспоминая, а затем уже почти нормально добавил: — В судовой роли крестик поставишь после, когда я всю эту дурную толпу пройду и команду подсоберу до конца, ясно?.. Отвечать громко и четко!
— Есть, капитан. — Парень лихо рванулся с места, успев, впрочем, подхватить совсем небольшой мешочек из-под ног.
Остальные матросы проводили его завистливыми взглядами. Рыцарь негромко позвал:
— Капитан Виль… — Подзывать его к себе ему не хотелось, не стоило показывать сейчас, перед его будущими подчиненными, что их капитан и сам кому-то подчиняется. — Мы на речку, что-то наша Крепа долго не показывается.
— Принято, — хмуро кивнул Виль и пошел вдоль шеренги. Уже через плечо добавил: — Будем ждать, сэр рыцарь.
— Тут все — как обычно, как со всеми новобранцами, господин, — рассудительно заметил оруженосец, но в его подтверждениях рыцарь и не нуждался. Он сам это видел и все, конечно, понимал.
До речки они добрались не в пример их долгому походу к холму довольно быстро. Как-то легко и ясно она на них выплыла за очередным поворотом тропинки, петляющей между кажущихся невысокими холмиков и так светло под солнцем бросила на них свои блики, что Датыр даже хмыкнул от удовольствия. Да и Сухром поймал себя на предвкушении удовольствия искупаться, хоть немного смыть и пот, и грязь многих прошлых дней. Размечтавшись, он даже высказался:
— Вот доберемся до настоящих городов, Датыр, нужно будет в баньку сходить. Горячей водой побаловаться, да с мылом, да с мочалкой из настоящего льна с березовым лыком, вот тогда… У местных-то, наверное, и корыта нет такого, чтобы мы в нем уместились, хотя б по очереди.
— Река сейчас — тоже неплохо будет, господин мой. Только бы стоило вначале Крепу найти, а то ведь… Ты правильно сказал, давненько ее нет, нужно было ей сказать, чтобы от деревни этой все же далеко не отходила.
Искупавшись, они взобрались на самый высокий из местных холмов, огляделись. Река теперь была видна лиги на три вверх по течению, до тех странных возвышенностей с обманчивыми расстояниями, и чуть не на пять лиг вниз. Где уже и воды было не разобрать, а лишь полоса чуть более темной зелени, повторяя изгибы русла, продолжала петлять по долине. Но нигде ничего похожего на их циклопу ни в одну, ни в другую сторону не наблюдалось.
Зато лес на противоположном берегу реки вдруг стал казаться даже под этим солнцем, на этом открытом и ясном пространстве каким-то темным, угрюмым, жестким, угрожающим.
— Вот ведь дубина здоровенная, — не выдержал наконец Сухром. — Датыр, ты не видишь ее?
— Никакого признака, только вот что… Я думаю, она спустилась чуть ниже городка, к той заводи, там поглубже. И течение там спокойное, это видно, господин. А других удобных мест для купания что-то не заметно, не на камнях же она решила расположиться?
— Пожалуй, — согласился рыцарь, — пошли туда. Ну если она там до сих пор болтается… Не посмотрю, что циклопа, надаю по заду, и все дела.
Они переправились через речку неподалеку от выбранного места, прыгая с камня на камень, но в двух местах все же пришлось идти чуть не по пояс в воде, и тогда их изрядно сносило, вода обхлестывала так, что промокли они до макушек. Выбравшись на другой берег, встряхнувшись и вылив воду из сапог, рыцарь сказал с ожесточением:
— А ведь она мне разумной показалась, старослужащая, ветеран, награды имеет…
— Она имеет, сэр… Не знаю, что произошло, но уверен, что-то все же с ней произошло.
Она дошли до полянки перед заводью. Тут было тихо, лишь темный лес теперь был чрезмерно близко, пожалуй, в двух полетах стрелы из среднего лука, не далее. И трава тут была влажной, а потому и высокой, почти до колен. Вот эта трава и помогла им определиться.
Первым верхнюю тунику циклопы, сшитую из тонко выделанной белой кожи, заметил Датыр. Он подошел, ни слова не говоря, обошел, поглядел удивленно на рыцаря.
— Может такое быть, — спросил его Сухром, — чтобы она утонула?
— Циклопа наша родилась у моря, сэр. Она с детства плавает так, что… В общем, она мне рассказывала, как здорово бывало, когда уплываешь, чтобы берега было не видно, а потом, уже чуть не в темноте, возвращаешься на огоньки, что ее мать для ужина разжигает. — Он решительно покачал головой. — Если она так плавает, сомневаюсь, господин мой, чтобы ей суждено было в этом ручье утонуть.
— Тут все же течение, Датыр.
— А в море — волны, и штормы, и ветра посильней, чем мы можем вообразить… Нет, сэр, течение по камешкам ее не испугает, да и не собьет с ног. Утонуть она не могла.
— Значит… — задумчиво и протяжно проговорил рыцарь, поворачиваясь к незнакомому лесу. Но больше он ничего говорить не стал, не о чем было говорить.
— Еще вот что, господин, нет ее набедренной повязки, что она под килтом носит. А в ней тут купаться… бессмысленно. Да и килта нет. — Оруженосец перевернул концом своего кинжала тунику циклопы. — Она из воды точно вылезала.
— Вот тут она, кажется, лежала на солнышке, — продолжил тогда рыцарь. — Видишь, как трава смята, и в мокрой земле есть продавленности от локтей. Ворочалась наша Крепа… Стоп, а это что такое?
Они наклонились: вокруг того места, где Крепа лежала, в очень мягкой земле, чуть не как свежесбитое молочное масло, отпечатались следы ножек величиной чуть больше ногтя взрослого мужчины. Иногда около таких вот следов наблюдались и следы, будто в землю втыкали какие-то веточки. Рыцарь выпрямился.
— Гномы, разбей меня Нечистый, гномы, сэр, — хлопнул себя руками по коленям оруженосец и посмотрел на рыцаря Сухрома. — И ведь воины, у каждого было по копью… По их копью, под их размер.
— А я думал, что они не существуют, — произнес Сухром, вглядываясь в лес— Ну да ничего, далеко они уйти не могли, она же должна была сопротивляться… Если только они магию не применили или не опоили ее чем-нибудь, что лишает воли и соображения.
— Я слышал, сэр, что гномы — не очень-то большие мастера опоить, да и много циплопе нужно их пойла, чтобы подчиниться… Я полагаю, это — магия, господин. — Он вдруг запнулся. И уже в четверть голоса, как бы только для себя договорил: — Или предложение, которое показалось ей получше нашего. Но это — вряд ли, — уже куда более громко высказался оруженосец. — Она же почти присягу нам давала, я же видел, я же с ней разговаривал. — Свои размышления вслух он завершил определенно: — Это магия, иначе быть не может.
— Ничего, скоро выведаем, что это за магия и действует ли она на воинов Госпожи, — сквозь зубы проговорил рыцарь, проверяя быстрыми, точными движениями и кинжал на поясе, и свой меч и поддергивая сапоги, чтобы было сподручнее бежать, если придется. — Пошли, и все время старайся не терять ее следы, от нее заметные следы остались.
В лес они вошли осторожно, но, кажется, переосторожничали. Никого поблизости не было, в этом рыцарь, обученный, помимо прочего, и некоторым навыкам магического боя, был уверен. Но странное поведение циклопы его насторожило, и, в общем, правильно, что так получилось. Потому что вдруг Датыр поднял кулак, рыцарь замер на месте.
Ничего не происходило. Тишину леска этого нарушал лишь обыденный гомон птиц, их было много, очень разных и по большей части незнакомых. И никакой опасности рыцарь не ощущал.
— Ты чего? — решил он все же спросить оруженосца.
— Тут она вломилась в кусты — вот даже ветки обломала… Господин, она же не видела, куда идет, прям в это дерево с маху всадилась.
Тогда и рыцарь разглядел на уровне двух локтей поверх его роста на одном из стволов с торчащим, будто клык зверя, сухим и твердым суком, на его белой коре… Да, это была кровь, ничто иное в этом мире так не отсвечивает, не кажется одновременно и живым, и уже мертвым. Кровь у циклопы была густой, темной, но, как и положено, красной, хотя рыцарю почудилось, что отливала она какой-то непонятной зеленоватостью.
— Они ее обвели вокруг дерева, а потом… Да, потом она снова ничегошеньки не видит. Прямо об этот вот куст, что поперек растет, плечом или даже мордой… Точно, они ей повязку на глаз натянули.
— И что? — не понял сразу рыцарь.
— Да ведь у них, у циклопов, со зрением какие-то там переживания внутри происходят, господин… Они же больше всего на свете боятся именно глаза своего лишиться. Это для них — хуже, чем, предположим, у нас один глаз потерять.
— Если ты один потеряешь, у тебя второй будет… — начал было рыцарь.
— Вот и я о том же.
— Тише, — шикнул тогда на оруженосца Сухром. — Слушай.
Откуда-то доносились какие-то грубые, низкие звуки, будто рычание, смешанное, может, с тончайшими переливами воды по камням, или со звоном огромной комариной тучи, стоящей на месте в воздухе, или еще с чем-то похожим, перебивающим даже чириканье всех птиц в округе. А потом низкий, грубоватый голос снова стал чуть громче и разборчивее, и тогда рыцарю с оруженосцем стало понятно — куда следует идти.
Они пошли, уже не обращая внимания на следы, которых Крепа по прозвищу Скала оставила в этом подлеске достаточно, чтобы их и слепой заметил. И оказались… Это была не поляна, а лишь лесная прогалина, в центре которой на невысоком, чуть больше муравьиной кучи, возвышении стоял один, невероятный, шириной ничуть не меньше хорошего стола, пень. Вот на этом пне сидела, широко расставив ноги, циклопа.
Руки у нее были странным образом прижаты к туловищу, одна — к боку, одна за спиной, а на лице ее лежала на удивление чистая, белая, как самое свежее полотно, повязка. Но это была все же не ткань, а кора какого-то дерева, из тех, в которое циклопа с ходу врезалась, когда входила в лес. Она сидела и ревела так, что даже птицы поблизости поумолкли:
— Все, дальше не пойду. Вы меня специально на деревья наталкиваете.
Вот тогда рыцарь с Датыром и увидели гномов. Они действительно были размером не больше фута. А двое из них, выступающие на каких-то почти ходульках, в длинных, похожих на халаты балахонах, стояли в стороне, и у них ничего не было в крошечных руках. Это были, без сомнения, вожди. Все остальные сновали вокруг и не выпускали копья размером чуть больше хорошей лучины. Но на концах каждой из этих лучин даже в полусумраке леса поблескивало костяное, а то и металлическое, гладко отполированное жало.
И все они гомонили. Ни один из этих мальцов не мог молчать, они просто не закрывали рта, даже команд каких-нибудь, если у них и были командиры, кроме тех двух на ходульках, они слушать не желали. Было их, пожалуй, побольше сотни, хотя и тут не могло быть полной уверенности, потому что двигались эти маломерки настолько быстро, что рыцарь при всей своей выучке должен был поднять темп восприятия, чтобы уследить хотя бы за некоторыми из них. Они буквально размазывались в воздухе, они делались почти невидимыми, только не так, как тархи, а иначе, за счет своей необычности и быстроты.
— Мы не на-талки-ваем! — вдруг, отступив чуть назад, закричал писклявым, едва слышным в общем гомоне гномов один из вождей. Он отчетливо пытался говорить едва не по слогам, а сила его голоса была такова, что остальные, как ни удивительно, оглянулись на него с уважением.
И вот тогда кто-то из них заметил рыцаря, обалдело стоящего на краю прогалины, и оруженосца, откровенно потешающегося над всем увиденным. Он едва не приседал от смеха, хотя звуков по-прежнему никаких не издавал, оказалось, он умел смеяться беззвучно.
Кто-то из гномов что-то проорал, но так, что его бы и летучая мышь не услышала, это был даже не запредельный для нормального уха писк, это было едва ли не ведьмовство какое-то. Сказывали, что от таких звуков собаки иногда теряют сознание или убегают сломя голову.
Вся толпа маломерков тут же замерла, и каждый из них выставил копье в сторону Сухрома с Датыром.
— А ведь они собираются с нами воевать! — негромко прокомментировал оруженосец. — В храбрости им не откажешь.
— Кто вы такие? — выступил вперед тот же самый, громкий в длинной хламидке, на смешных ходулях, пробуя казаться решительным.
— Я — командир циклопы, — отозвался рыцарь. — А вот вы что за народец такой?
— Мы — не народец, мы — народ! — закричал на него, со звуком чуть громче шуршания тяжелого платья женщины, вождь гномов. — И ты должен нам поклониться, мы не потерпим грубости от какого-то переростка!
— Ррсступились бы вы лучше, маломерки, — со смехом отозвался Датыр, спокойно, будто ничего опасного и не было, шагнул вперед, толпа гномов расступилась перед его огромными ногами, будто вода. А оруженосец неуловимым движением дернул кинжал, потом что-то сделал и уже засунул его в ножны.
Крепа вздохнула, да так тяжело и протяжно, что задрожали верхушки близких кустов. Затем она сделала движение плечами, еще одно, и… вытащила из-за спины руку. Сорвала с глаза повязку и огляделась. Пощурилась, поморгала, посмотрела на Сухрома уже ясно и спокойно. Он заметил это спокойствие, видимо, она ничуть не волновалась из-за этого странного приключения.
— Я заснула, а эти… воспользовались, господин рыцарь. — Она освободила рывком вторую руку и подняла, удерживая пальцами что-то совсем тонкое и невидимое. — Надо же, тонкое — не разглядеть, а крепкое какое… Кажется, они извели на меня все свои нитки, какие у них в племени только имелись.
— Это не нитки, — продолжал усердствовать между рыцарем, оруженосцем и освободившейся циклопой вождь гномов, крутясь на месте, как юла. — Это прочнейшие канаты из паутины гигантских пауков! Они еще и сплетены особым образом, мы ими до пяти душ поднимаем, когда проверяем на прочность.
— Ну да, ваших душ, — отозвался Датыр. — А с ней-то пришлось повозиться.
Внезапно в голову Сухрому пришла какая-то мысль. Он спросил, пристально глядя на разговорчивого вождя мелкого лесного племени:
— Ты скажи мне, вождь, зачем она вам понадобилась? Ведь не просто так вы ее решили украсть?
— Не просто, — подтвердил отважный гном на ходулях. — Она нам нужна, чтобы изгнать племя гре'талсов с наших малиновых полян, а потом… Потом бы мы ее отпустили, если бы она… — И он вдруг застеснялся.
— Они хотели меня еще своей богиней сделать, — угрюмо, уже отчетливо раздражаясь при мысли, что с ней справились, пусть на время, такие вот незначительные существа, пробурчала Крепа, неожиданно с сильным, незнакомым акцентом. И снова вздохнула. — Эх, вот всегда я попадаю в такенные сит'ации, прям не знаю, че делать? Видно, судьбина такая.
— Да, мы бы тебя и богиней признали, — заверещал гном. — Потом, когда бы ненавистные гре'талсы удрали бы, задрав хвосты.
Его дружно поддержало прочее воинство, многие из которых, не чувствуя опасности, и на огромный пень уже взобрались, и кто-то даже пытался заползти к Крепе на колени. Они ее совершенно не боялись, в отличие от рыцаря, — к тому ни один из гномов не подходил. А некоторые даже целились в него из крошечных луков. Впрочем, недооценивать даже такие луки рыцарь не собирался и поднес ко лбу ладонь, чтобы, в случае, если кто-то выстрелит, успеть закрыться, рассказ оруженосца про боязнь циклопов потерять зрение, определенно, произвел на него впечатление. Ну и помимо того, предосторожность была все же не лишней, мало ли что, нервы у этих лесных недомерков, по крайней мере у некоторых из них, явно были не в порядке.
— Ладно, пошли, — приказал циклопе рыцарь. — Ты же не хочешь остаться с этими… Кроме того, тебе нужно одеться как положено.
— И дубинку свою вернуть, — добавил Датыр.
— А вот дубину ее мы… Мы спрятали, — закричал в отчаянии гномий вождь. Но тут же повернулся к Крепе, которая так и не вставала почему-то, наоборот, она определенно попробовала стать меньше, незаметнее и подняла руки, закрывая грудь. — До поры до времени, о богиня наша… Мы же понимаем, тебе бы пришлось сражаться с грозными и ужасными…
— Слушай, — перебил его оруженосец Датыр. — А почему бы вам, если уж эти самые… талсы, или как их там, вам надоедают… Почему бы вам не сговориться с тархами. Они же тут, рядом, всего-то реку переплыть.
— Ты имеешь в виду племя крылатых, что живут на другой стороне Великой Реки? — переспросил его вождь. — Они нас не послушают, не согласятся стать наемниками, даже если бы мы им заплатили. Они гнусный, торговый, а не воинский народец… Мы их презираем.
Он еще что-то говорил, когда Крепа вдруг сорвалась с места и рванула прочь, к месту, куда гномы оттащили ее боевую дубину. Вот это было правильно, пусть стыдливость циклопы никак и не вязалась с ее силой и размерами, но позаботиться об оружии следовало раньше, чем об одежде. Вот только как она это сделала, как определила направление?.. Разве что она, как сказывали в иных сказках, умела читать мысли, даже у этих малоросликов?
— Стой! — громче обычного, почти оглушительно, с его, гномьей точки зрения, заорал вождь. — Ты куда?.. Ты чего, богиня?.. — Он оглянулся. — А мы как же?
Циклопа, хоть и по-прежнему смущалась из-за всего происходящего, все же затормозила и оглянулась. И рявкнула так, что у рыцаря едва уши не заложило:
— Вы?.. Я вам как богиня ваша несостоявшаяся приказываю — раз-зойдись!
И побежала дальше, но теперь рыцарь не сомневался, она отыщет свою дубину, приоденется и будет ждать их у речки. Наверняка будет по-прежнему смущенной, нелепой, как и вся эта история. Но если ее успокоить, как следует покормить, налить стаканчик, как обычному солдату, все станет нормально. Сухром тоже повернулся и зашагал в сторону реки и уже через кусты услышал рассудительный голос Датыра:
— Ну вот, вождь, видишь, богиня велела… Значит, исполняй. А о том, чтобы поднанять тархов, ты все-таки подумай, совет-то — неплох.
И вдруг в сознании рыцаря Сухрома совершенно не к месту, неожиданно для него, да и без какой-либо связи с этой историей, с этим приключением, в которое угодила Крепа, определенно сложилось… понимание того, куда нужно лететь.
Теперь он знал направление, будто бы его нарисовали стрелочкой на всей той огромной карте этой части мира, которую он, как оказалось, незаметно для себя представлял. И направление это должно было привести его туда, где он точнее и яснее увидит, что делать дальше, кого еще найдет, исполняя приказ Госпожи. В том, что так и будет, он теперь не сомневался, хотя эта его догадка и была… хм… в высшей степени неожиданной.
3
У Плахта почти весь день было отличное настроение. Несмотря на то что, как его еще пару дней назад и предупреждали, пожаловало высокое начальство: командиры, какие и в армию-то приезжают, только чтобы потом перед дамами хвастаться собственной храбростью, чтобы нацепить себе какие-нибудь цацки за удаль и беспримерную мудрость в выборе стратегии, приведшей к успеху, к победе над грозным и непобедимым прежде врагом… Хотя, если подумать, какой же это враг, если, по сути, из того же племени — Плахт знал это совершенно точно, как и все вообще знали.
И герцог, и маршал-интендант, и главный советник двора его светлости, гнуснейший тип, интриган и самая вредная для армии персона, были роллами, или в просторечье свиномордыми. Так же как роллами были и те, с кем ему, Плахту по прозвищу Суровый, предстояло воевать. Но те роллы в отличие от герцогских были лесные, дикие, не обученные в колледжах разных, они не строили дома в пять этажей, не умели долго и нудно читать стихи древних поэтов о любви, вызывая сладострастное похрюкивание у женщин, не пользовались ложкой или вилкой, а лакали, как и полагалось свиномордым, из лохани.
Но иногда Плахт признавался себе, что те, кто сидел сейчас в лесу и в единственном городе диких роллов, в Колышне, которую они выстроили с таким трудом, обрекая сотни и тысячи работяг на изнурение и бесконечную усталость, нравились ему больше, чем цивилизованные. Выглядели они в своих лесах как-то счастливее. Разумеется, если не считать пленных, те-то всегда одинаково выглядят — потому что ждут унижений, которые бывают похуже смерти, наверное.
— Зеркало принеси, — приказал Плахт своему денщику Несваю, странному парню, который по-настоящему был ему предан. — Хочу посмотреть, правильно ли бороду заплел?
— Господин, да я же старался…
— Вот и следует проверить, что у тебя после стараний получилось.
«Он считает меня вредным», — подумал Плахт, посмотрев мельком, как Несвай лезет куда-то в самый темный угол палатки, где за тюками с одеждой и сундуками с прочим добром можно было отыскать зеркало настоящей гноллской работы — почти в четыре ладони лист изумительно полированного самородного серебра с самой небольшой примесью бронзы. Такие зеркала отражали даже малые признаки цвета на лице и не превращали его в лик покойника, чем иногда грешили даже самые лучшие серебряные.
— Все-то тебе, господин, самому проверять обязательно, другим-то уж и не доверяешь, все сам да сам… — ворчал Несвай, но зеркало все же принес.
Подержал его перед Плахтом, морща свою подвижную, необычную даже для этих краев, мордочку. По сути, он был карликовым эльфом, и уши у него были остроугольные и какие-то зеленоватые, и золотую серьгу в левом ухе он носил совершенно на эльфичий манер, и волосы так же назад зачесывал, вот только чувствовалась в нем немалая примесь и ролличьей крови, что-то свиномордое было, нос задран чуть не ноздрями вперед, и складки кожи на переносье совершенно как у всех местных.
Плахт попробовал вспомнить, когда и как попал в эти земли, в страну, где главным племенем, основной, ведущей расой были именно роллы. Наверное, еще молоденьким капитаном тогда служил, или даже ранее, поручиком нанялся в какую-то частную армию лет с полета тому назад… Он даже командиров тех забыл, кто когда-то им помыкал, как и каждым молодым офицериком из чужих, из пришлых карликов, каким Плахт по природе своей был и будет до скончания времен… Слава Пресветлым Богам, не ролл какой-нибудь, пусть даже и служить приходится на их коренных землях, в их странах, и воевать в основном с ними же.
Бороду Несвай и впрямь заплел знатно, в три косички, что было совсем не много для того положения, которое Плахт фактически занимал. Может, стоило подумать уже, чтобы заплетать себе в бороде четыре косицы, да вот беда, все равно же этого не поймет тут никто, бороды у роллов почти не растут, так только, редкими клочьями щетины выступают на подбородке… Да и официального назначения на пост Главнокомандующего от его пресветлости герцога Плахт еще не получил, лишь армией командует, хотя для чужака и такая карьера в этих краях считается неслыханно успешной.
— Секиру подай не ту, что обычно, а парадную.
У него было две секиры, одна боевая, двулезвийная, хотя и несимметричная, заднее лезвие больше походило на клюв чекана, чтобы доспехи пробивать, но в крайности и рубить им было возможно, потому что от него отходила вверх и вперед еще третья рубящая кромка, и таким образом оказывался задник у секиры чуть шире, чем полагалось быть чекану. А была еще одна, до смешного похожая на обычный, вульгарнейший топор, только обушок был луковкой, как фигурный набалдашник у булавы, предположим, и в лезвие были вделаны крошечные, с маковое зернышко, алмазики. Было их более трех тысяч, это Плахт знал точно, он получил ее еще от старого герцога, а не этого, что сейчас-то правил, за завоевание столицы, когда старый правитель еще только на трон садился. Вот умели в старину быть благодарными, не то что ныне… И в оконечность рукояти, изукрашенной темным серебром, был вделан большой, чуть не с лесной орех, топаз, не дорогой, не густого цвета, а легонький, почти прозрачный, высвечивающий синеву воды или блеск неба под лучами солнца.
Секира была неудобной, неправильно сбалансированной, такой махать — только кулаки себе выворачивать, но начальство требует парадности, приходилось подчиняться.
— Все, пошли, — решился наконец-то Плахт. — Ты будь поблизости, даже там, в шатре у герцога, — мало ли что?
— А если он почнет о тайных планах рассуждать? — с испугом спросил Несвай.
— Ничего, скажу, что я хоть и формально, но хозяин лагеря, следовательно, слуга мне нужен, чтобы подать вина, к примеру, или…
— У герцога своих слуг… не сосчитать прибыло, — отозвался упрямый Несвай.
— Ты слушай, что тебе говорят-то, и не спорь, — прикрикнул Плахт, и оба они вышли из палатки.
У входа стоял, как и положено, какой-то капрал с протазаном и прямым мечом на боку. Ничего в нем не было парадного, но это — и хорошо, решил Плахт, в парады мы еще наиграемся, перед герцогом-то, после победы.
Они пошли по лагерю, устроенному, как обычно делали роллы, в лесу. Высокие деревья шумели над головой, и солнце пробивалось через их листву с трудом. Кустов подлеска оставалось здесь уже маловато, их то ли вырубили, то ли съели… Сборная же армия была у Плахта на этот раз, не до армейских рационов было, кто умел и хотел, тот и простой травой, как обычные жвачные, подкармливался, подножным, так сказать, кормом. У некоторых народов это даже чем-то вроде как заботой о здоровье считалось.
Ближе всех к его палатке, в самом лесу, расположились кочевники из племени Разноцветных, по сути — цыгане, смуглые, как на подбор, со множеством девиц самого разного пошиба, которые носили к тому же и цветастые юбки. От них, кажется, и пошло прозвание племени. Девиц этих Плахт не одобрял, но иначе Разноцветных было не завлечь на войну, потому что даже самому последнему солдату из них разрешалось жениться, а не только маркитантками обходиться, если уж пришла на такие забавы охота… И путешествовали они преимущественно в возках, в кибитках, в фургончиках, которые волокли мулы или лошаки, лишь иногда — ослы. А вот коней у них, как правило, не было.
Хотя, может, коней у них свели или выкупили кентавры, чей лагерь располагался на опушке перед рекой, где все брали воду и где без надобности болтаться было нельзя, Плахт там специально посты выставил. То есть набрать воды, предположим, для стирки или для помывки — это пожалуйста, но чтобы просто так залезать в реку и бултыхаться — этого уже нельзя, иначе воды на всех не хватит, а ему только эпидемии не хватало… Раньше, когда Плахт только вводил в армии такие порядки, на него косились, ругались солдатским злым словом, зато теперь, хвала Пресветлым, привыкли, уже не спорят, не протестуют, даже не косятся.
В лагере кентавров, разбросанном перед лесом на лугу, пахло навозом, терпким конским потом, свежескошенным сеном и какими-то цветами. Что это были за цветы, что за причина заставляла кентаврих, которые по всем статьям тоже были неплохими солдатами и служили наравне со своими мужьями, таскать какие-то корзины, где они высаживали и затем очень старательно выращивали эти пахучие растения, Плахт не знал. Слышал, правда, что с этими цветами, южными, нуждающимися в постоянной заботе, была связана кентаврская любовная магия, что-то вроде того, чтобы придавать мужчинам особую силу или нечто в этом роде… Вот только всем другим, и Плахту Суровому особенно, этот запах ни о чем не говорил и ничего в нем не вызывал, кроме раздражения. Но с обычаями других народов спорить не приходилось.
— Где герцогские палатки? — спросил он скорее себя, чем Несвая.
— А оне-т тамочки, выше по течению реки расположились, — не понял его настроения денщик и влез с ответом. — Чтобы, значит, вода была свежее для их высокородных герцогских нужд.
Плахт посмотрел не выше, а ниже по течению реки. Там, среди светлых валунов, белесыми пятнами проступающих на зеленом покрывале травы, устроились циклопы. Их было немного, чуть более тридцати, но бойцы они были знатные. К тому же, если подумать, три десятка циклопов — таким могла похвастаться не каждая армия, обычно эти одноглазые такими отрядами не собирались, не могли ужиться или просто не желали, чтобы ими кто-либо посторонний командовал, давно было известно — у циклопов всегда должен быть свой командир, и другого они не хотят.
Сходить, что ли, к ним, подумал Плахт, изобразить начальственную заботу о подчиненных, поспрашивать что и как?.. Он не очень любил циклопов, как и все низкорослики, но, с другой стороны, — они были настоящими воинами, бойцами, и это перевешивало прочее. Они говорили, что думали, без всяких интриг и лукавства. И дрались как черти, преимущественно на расстоянии, но и в ближнем, рукопашном бою бывали не промах…
Нет, все же придется спешить на совет, что устраивал герцог, а значит, идти нужно в другую сторону. Мысль о предстоящем совете вызывала раздражение, поэтому Плахт снова напустился на Несвая, хотя тот был ни в чем не виноват:
— А остальные роллы, армейские, наверное, вокруг герцогских палаток расположились?
— А где же им еще быть-то, господин? — удивился денщик. — Вестимо, там и обретаются, только ближе к лесу.
— Ладно, пошли, — приказал командующий всей армии Плахт по прозвищу Суровый и уже решительно, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, зашагал вверх по течению реки, к палаткам, над которыми на высоких шестах на ветру весело трепыхались разнообразные флажки и вымпелы высокородного начальства, командиров, раздери их поперек и вдоль Нечистый.
Герцогский отрядец, впрочем, стоял отдельно от прочих роллов, даже от реки словно бы отгородился невысоким холмом. А может, герцог опасался, что дикие его свиномордые сородичи могут ударить из того леска, что находился на другом берегу, и он окажется на самом острие удара… Хотя такого быть не могло, разъезды кентавров были разосланы чуть не по всей округе, считай, не менее чем лиг на пять, а местами, в сторону этого лесного города Колышны, и еще дальше. Не мог никакой существенный отряд проскользнуть мимо них и не мог оказаться так близко, чтобы атаковать основной лагерь. Но этого герцогу было уже никак не объяснить.
Суровый еще разок посмотрел, как расположились высокородные, и неспешно прошел выставленные посты кентавров пополам с цивилизованными роллами к вагенбургу, составленному из обозов начальства. Разумеется, его пропустили. Плахта не просто хорошо знали, но и почитали на солдатский манер… Да и наказать он мог, если бы захотел, пожалуй, любого из этих, кто вокруг герцога крутится, включая офицеров. Но вот на Несвая какая-то молоденькая кентавриха, с копьями в обеих руках и с отличным доспехом от груди до мощного и холеного лошадиного тела, все же накинулась. Попросту выставила копья и свела брови в единую линию, как в бою.
— Этот — со мной, — кинул ей Плахт.
Кентавриха уступила не сразу, рассмотрела Несвая пристальным и жестким взглядом своих темных глаз и лишь потом нехотя отошла, позволяя денщику командующего пройти. Несвай поспешил за Плахтом, поневоле оглядываясь на чрезмерно решительную кобылу.
— Не могу я к ним привыкнуть, господин, уж очень здоровые…
— Ты бы их в бою увидел, — отозвался Плахт через плечо, — ночей бы не спал от ужаса.
Перед самой палаткой герцога — превосходной, шатровой, в которой, вероятно, не два и даже не три отделения имелись, — Плахта все же остановил Постук. Как его дальше звали, сам Суровый не знал. Называл его всегда Постуком, кентавром, на котором герцог еще в бытность наследником разъезжал. Сейчас-то, заняв трон отца, он Постука использовал скорее как слугу и советника, ходили слухи, что парень этот уж очень умным оказался для кентавра, заметно расчетливее и красноречивее иных роллов.
— Герцог звал тебя к заходу, командующий, — низким, намеренно медлительным тоном, чтобы было понятнее, проговорил Постук. — А ты опоздал.
— Не слишком много времени прошло с захода, господин Постук, — чуть заметно поклонился Плахт — все же полагалось быть вежливым на всякий случай, могло пригодиться. — К тому же дела задержали, необходимость принимать офицеров…
И зачем эта ложь, тут же подумал Плахт, ведь наверняка они знают, кто к нему в палатку приходит, кто и что именно докладывает, но допустить, чтобы какой-то Постук, подседельный некогда кентавр, ставил ему на вид — такого тоже делать было нельзя.
— Ладно, проходи, командующий, герцог сам тебе выговорит, если захочет, за то, что ты не поторопился на его вызов. — Постук пропустил Плахта и Несвая, а затем, чуть пригнув голову, и сам вошел.
Внутри, по всему было видно, готовился не армейский совет, а почти обыденная развеселая гулянка с выпивкой, в которой уже многие из офицеров приняли куда как заметное участие. Но герцог Сурового увидел, махнул рукой, подзывая.
— А-ага, Плахт, прибыл, командующий… Мы вот тебя заждались. И ведь не начинали без тебя, все думали — кто же будет докладывать, если тебя нет?
— Господин герцог Дрон Дего ди Калуж, господин мой, приветствую тебя, как всегда, с искренней почтительностью и всеполной преданностью. — Плахт склонился в поклоне, уже строго адресованном герцогу.
А сам герцог был уже пьянее, чем хотелось бы. Но делать нечего, пришлось и раскланиваться, и косить глазами на тех, кто тут еще около герцога толпился. На своих офицеров Плахт внимания почти не обратил, так — лишь отметил, потому что знать это все же следовало. А вот на господина интендант-маршала Белама ди Ара и на господина главного советника Констана Порога внимание обратить пришлось, тем более что хоть и не весьма охотно, но они тоже поклонились. Хоть и наморщили свои поросячьи рожи в странной смеси дружеской улыбки и заметного неудовольствия тем, что у них в армии некто из такой вот малозначительной расы занимает столь серьезное положение.
Спор о старшинстве рас считался у них, у роллов, едва ли не главным философским вопросом современности. Необходимость его решения не раз и не два подчеркивалась еще и старым герцогом, а новый так вообще полагал за главное условие его господства на всех окрестных землях. Впрочем, споры эти происходили, главным образом, внутри сообщества роллов, ни лесные эльфы, некогда тут обитавшие, ни лесные, редчайшие по нынешним временам карлики—в них не вдавались. Потому что переспорить роллов с их убежденностью в старшинстве, во многом куда как сомнительном согласно древним рукописям, — а следовательно, в необходимости признавать их господство по праву большей близости к Богам, еще никому не удалось и, наверное, не получится никогда.
Тем более, что армию они создали действенную, не без его, кстати, Плахта, участия.
— Господа офицеры, — веско уронил маршал-интендант, широким жестом приглашая всех присутствующих к столу, на котором уже были разложены в несколько слоев карты окрестных мест.
Офицеры, кто поопытнее, тут же отставили свои кубки, стаканы, бокальчики и подошли к столу. А вот те, кто был помельче и чинами, и опытом, не скрывая некоего разочарования, собираться не спешили, как не спешили и стаканы свои отставить, справедливо рассудив, что за спинами более старших офицеров их руки будут не видны герцогу. А прихлебывать винцо, тем более такое славное, привезенное герцогом, можно было не шумно, а потихоньку, не булькая, не глотая с таким звоном, что у иных благородный напиток в глотке отзывался, будто они бубенцы проглатывали.
— Слушаем тебя, Плахт, — коротко, но значительно приказал главный советник, и Суровый склонился над картами.
Перевернул одну, как обычно, чтобы север был вверху, а нижняя кромка обозначала юг, откуда они наступали. И герцогу так было удобнее. Плахт все же сомневался, что герцог умеет читать карты, если они лежат неправильно.
— Вот здесь, господин, — он коротко взглянул на герцога, не выпускающего свой стакан из рук, короткопалых, изнеженных, поросших рыжим волосом, и лишь затем оглядев остальных, — и господа, находится противник.
— Варвары, — отозвался интендант-маршал, — называй их, командующий, как привычно при дворе называть.
— Варвары закрывают нам кратчайшую и самую удобную для обозов дорогу к их Колышне. Их сейчас немало, пожалуй, под десять тысяч солдат разного рода и разной степени обученности.
— Что значит — разного рода? — спросил герцог и заметно покачнулся.
— Они вооружены, мой господин, не весьма разумно. Слишком многие прихватили с собой, что оказалось под рукой — боевые дубинки, палицы, кистени… Мечников из них примерно тысячи три, не больше, и это — наша удача. Кроме того, следует отметить, что у них всего-то тысячи полторы лучников, потому что лучник — это, как правило, вольный крестьянин, в армию они идут лишь по своему разумению, и, по сведениям наших разведчиков, а также перебежчиков, многие из вольных решили выждать, чтобы потом присоединиться к победителю.
— Ага, — кивнул герцог, — чувствуют, значит, что победа будет за нами.
— Не совсем так, светлейший, они, как было сказано, выжидают. Если нам не удастся одержать победу, они встанут на сторону твоих врагов и проявят к тебе и твоему войску несомненную враждебность.
В воздухе повисло сумрачное, темноватое какое-то молчание. Так что слышно стало, как кто-то за палаткой зовет какого-то капрала. Только тогда Плахт осознал, что он противоречил самому герцогу, а этого ни по этикету, ни по его служебному положению делать было нельзя. Но слова уже вылетели, и были они правдивыми… Возможно, кто-то из благородных роллов здесь и подумал, что неплохо бы его одернуть, в какой-нибудь манере сделать замечание… Вот только объективные обстоятельства не позволяли.
Плахт сделал вид, что сам ничего не заметил, лишь чуть быстрее заговорил:
— А вот под твоим, господин герцог, командованием всего шесть тысяч солдат, и это следует иметь в виду. Правда, они более дисциплинированы, обучены и получше вооружены… Так что силы у нас, можно считать, равны.
— Я давненько не получал списочный состав всех тех, кто тут собрался. — Герцог изволил сделать не очень твердый жест, будто бы указывая на всех тех, кто оказался за пределами его палатки.
— Поясни, Плахт, — суховато и твердо приказал маршал-интендант.
— По состоянию на сегодняшнее утро, у нас не менее тысячи кочевников из племени Разноцветных.
— Ну эти… — буркнул главный советник, начиная что-то записывать в небольшую книжицу, которую мгновенно выудил откуда-то, как заправский писарь.
— Спору нет, отличные пращники и умеют строить требюшеты, но следует признать также, что в прямом бою, при лобовом столкновении они неустойчивы, — продолжил Плахт, будто ничего более важного, чем отчетливо и ясно изложить состав армии, на свете не существует. В этом, возможно, и было его спасение, его значение, его возможность исполнять долг, пусть и допуская мелкие огрехи в этикете. — Есть еще немного циклопов, те здорово кидают камни и строят насыпи к стенам крепостей, но… они непослушны, — объяснил Суровый. — Правда, сейчас для их отряда удалось найти достаточно твердого и дельного командира… — Он сделал вид, что обегает присутствующих офицеров глазами, командира-циклопа он, конечно, тут не обнаружил. Ну да ничего, он потом может и собственный совет, помельче да потолковее, в своей палатке собрать, пусть это и будет еще одной неучтивостью по отношению к герцогу. — У нас имеется несомненное преимущество, господин герцог, в том, что у нас порядка полутора тысяч кентавров, это отличные бойцы, всецело тебе преданные…
— Кентавры могут все, пресветлый, — раздался сзади низкий, утробный голос Постука. Вот он-то тут был и, как выяснилось, ловил каждое слово из доклада командующего.
— Остальные три с половиной тысячи — это роллы, большей частью выходцы из коренных твоих владений, — собрался было продолжить Плахт, но теперь у него из этого почти ничего не вышло.
Собравшиеся, будто бы только и ожидали, когда кто-то вот так веско прервет его, и заговорили хором. Это было неправильно, но поделать было уже ничего нельзя. Лишь когда поднял руку маршал-интендант, все как-то стали затихать. А маршал спросил, глядя в упор, будто обвиняя в чем-то Плахта:
— И где же ты, командующий, собираешься атаковать противника?
Плахт набрал побольше воздуха, чтобы снова все детально и подробно изложить, но герцог уже отвернулся от него. Своим высоким голоском, уже куда заметнее, чем в начале совета, покачиваясь, он произнес:
— Если тебе, командующий Плахт Суровый, удастся этот городок одолеть, то быть тебе виконтом-управляющим на этих землях… И даже где-нибудь еще тебе поместье найдется, чтобы ты не думал, что благодарность герцогов Дего ди Калуж не имеет никакой цены.
Среди собравшихся подвыпивших офицеров послышались смешки, которые, не встретив неодобрения, переросли в хохот, вероятно, это была шутка, некий вариант светлейшего остроумия. Плахт тоже, удивляясь себе, выдавил улыбку.
Пришлось, ко всему прочему, еще и благодарить… Ему не удалось рассыпаться в любезностях, он не был этому в достаточной мере обучен, но кое-что все же из себя выдавил, а дальше… Дальше все пошло, как происходило в этом шатре до его появления. Офицеры подходили к столику с напитками, не обращая внимания на тех, кто еще оставался у стола с картами.
Вот так Плахту пришлось закруглиться со своим докладом. Он даже не успел высказать свои просьбы пополнить армию хотя бы немного и улучшить снабжение, и вообще… Он уже решил сказать об этом герцогу приватно, но тоже не сумел. Потому что около него вдруг, как из-под земли, вырос маршал-интендант. Он смотрел на Плахта так жестко, будто бы не советоваться с ним предполагал, а пытать по обвинению в измене, не меньше.
— Герцогу нужна быстрая победа, Плахт, — прорычал он. — Победа решит, быть ли тебе генералом, либо… Впрочем, об ином тебе лучше не догадываться.
Плахт снова поклонился, будто бы он настолько уважает слово герцога, что не может не выразить своего почтения, и собрался ответить, но Белама это нисколько не интересовало. Он, выказывая свое пренебрежение к Плахту, отвернулся, сделал вид, что заметил главного советника, который о чем-то довольно лениво переговаривался с Постуком, и вскричал:
— Констан, тебе бы следовало посоветовать светлейшему, чтобы он приказал уже и знамена победные шить… Представляешь, как будет здорово, когда мы этот город одолеем и сразу же развесим свои вымпелы!
— Да, Разноцветным это очень понравится, — буркнул Плахт и отошел подальше от стола с картами. Его роль на сегодня была, по всей видимости, исполнена.
Хотя получить поместье, которое можно передавать по наследству и управлять, добиваясь дохода в свои, а не армейские сундуки, было бы, конечно, здорово. Кто же с этим будет спорить?
Назад: ЧАСТЬ I. Фран Термис. Желтый песок богатства
Дальше: Часть III. Оле-лех покров. Фиолетовый холод шаманства