Книга: Игра магий
Назад: 6
Дальше: 8

7

Возможно, буря еще продолжалась, так ему казалось. Он и мучился этим, и почему-то радовался, как радуется солдат, которого серьезно контузило, но он уже приходит в себя и знает — сейчас одурь, дезориентация пройдет, он поднимется, все же поднимется и примет в бою участие… Он не оставил своих, он сейчас к ним вернется, он все же остался живым, не погиб. В общем, довольно странное состояние это было.
Глаза оказались открытыми, вот только почему-то прежде, до какого-то мига, Сухром ничего не видел. Лишь когда понял, что их «Раскат» покачивается мерно, уже не под ударами ветра, а почти обычно, стал что-то различать над собой. Он попробовал подняться на локте.
— Я же говорил, ничего с ним не случится. — Это был голос Плахта.
— Генерал, что-то он сделал очень непростое, если так-то… себя почувствовал. Такого с ним прежде не бывало.
— Ну мало ли?
Над ним действительно склонились две фигуры. Знакомая — оруженосца и еще не очень привычная и чем-то все же настораживающая — генерала.
Было холодно до дрожи, хотя, судя по тому, как приходилось выпутывать из одеяла руку, укутали его знатно, будто в кокон завязали. Должно быть, из-за легкого гула в голове Сухром слышал обоих не слишком внятно, но отлично понимал их нынешнее настроение, их интонации. Датыр переживал, в нем чувствовалась тревога за него, за рыцаря, а вот карлик произносил свои слова с каким-то более сложным и малопонятным выражением… Пожалуй, Сухром определил бы его как легкую подозрительность или раздумчивость. Что-то такое непонятное для себя он в рыцаре увидел, чего не очень-то хотел видеть, вот и приходилось ему размышлять над этим, потому что уже давно генерал Плахт по прозвищу Суровый разучился слепо полагаться на подчиненных.
Или на тех, кто был рядом с ним, вот как рыцарь сейчас оказался.
Сухром прокашлялся, в глотке было сухо и жарко. Датыр догадался и подсунул под подбородок широкую плошку с водой. Рыцарь выпил, облился, вытерся и еще разок мокрой рукой провел по лицу, стало легче, получилось, что он как бы умылся.
— Как капитан? — спросил он.
Все же Виль тоже в том сеансе… магии принимал участие, а от него сейчас зависело больше, чем от рыцаря, Виль должен был, ко все прочему, еще и кораблем управлять, и командой.
— Он в порядке, господин мой, — заверил его оруженосец, — что ему сделается? — Немного помолчав, Датыр добавил: — Он нам сказал, что ты, господин, все сделал за него. Потому-то ты… и задремал глубоко. А он — в добром здравии и ясном уме.
— Это хорошо.
Плахт, убедившись, что рыцарь приходит в себя, отошел к двери каюты и вдруг весомо, убежденно произнес:
— То, что ты сделал, это и есть работа лорда, самое настоящее дело господина, сэр рыцарь. И ты все исполнил правильно, хотя… — Мельком взглянув на Датыра, он закончил уже потише, будто сам теперь был недоволен, что произносил эти слова: — Не более того, знаешь ли.
— Но и не менее, — отозвался оруженосец, будто бы и он не хотел, чтобы эти слова были проговорены. Без них действительно было как-то лучше, спокойнее. Вот только Датыр по обычной своей привычке смолчать не смог.
Рыцарь еще выпил воды и откинулся на подушку. Ему требовалось подумать. Тем более что в его сознании тоже бродило что-то… столь же неинтересное, как замечание генерала, но не исключено, что приводящее к сложным и малоприятным выводам, которые нельзя было упустить, которые ему следовало заметить как командиру, потому что это тоже было его работой. Так что же это могло быть?
Может, Госпожа не успела достаточно оторваться от той искры, через которую с ним разговаривала, посредством которой получила над ним такую чрезвычайную, необыкновенную власть, когда принялась колдовать, чтобы утишить бурю? Вот у него все мысли из-за этого и перепутались. Зато на этой-то энергии он теперь без труда определит, куда следует держать курс. Он в этом был уверен. Хотя такую непростую штуку следовало все же проверить.
— Датыр, помоги.
Сухром стал подниматься, пусть это у него не слишком ловко получалось, но, опираясь на плечо оруженосца, он справился. Зато сидел на кровати почти прямо, пока оруженосец его одевал, а потом еще и заставил умыться, подставив все ту же миску с водой. На этот раз забрызгался Сухром изрядно.
Когда он вышел на палубу, то почему-то первое, что увидел, был взгляд Крепы, та попросту впилась в него глазом, почти сверлила его. И не составляло труда догадаться, что она тоже его отчего-то почти опасалась… А ведь страх ей был неведом, точнее, как бывает у опытных и многое повидавших солдат, она научилась его перебарывать. Она даже на противника, который атаковал ее с явным желанием убить, уничтожить, наверное, смотрела так же, как сейчас на рыцаря — с явственным любопытством и, как ни странно, с пониманием, даже с парадоксальным пониманием этого желания — уничтожить ее.
И все же столь пристальное внимание было нелегко вынести, особенно в нынешнем его состоянии, поэтому Сухром принялся рассматривать облака. Они поднялись выше, чем летел сейчас «Раскат», и даже выше солнца, которое уже на треть своего диска опустилось за не слишком ровную линию горизонта, чуть искривленную и иззубренную горами. То есть наступал вечер, и рыцарь засомневался, что это был вечер того же дня.
— Датыр, сколько я… дремал?
— Да чуть поболе суток, господин. С кем не бывает, если хочешь знать мое мнение.
Вот в его мнении, а тем более — в его оправданиях, Сухром од-Фасх Переим не нуждался нисколько. Но выговаривать оруженосцу за чрезмерную заботливость было для него сейчас труднее, чем скрыть раздражение, поэтому рыцарь промолчал.
На западе света было еще достаточно, чтобы хорошо рассмотреть и горы, и какие-то лески перед ними. Вот восток уже наливался теменью, и на небосклоне с той, левой, стороны выкатывали звезды. Они были сейчас вроде тех искр, которые Сухром видел перед Джарсин, и выглядели почему-то теплыми и близкими, может, даже ближе гор, к которым кораблик шел прежним курсом. А где-то у самого обреза облаков на горизонте, с юго-юго-восточной стороны, рыцарь довольно неожиданно для себя обнаружил еще более необычную, странную оранжевую звездочку… Оказалось, он уже забыл, зачем вышел на палубу, зачем решил прогуляться.
Или это была не вполне звездочка? Это мог быть костер — из тех, что на сторожевых башнях заранее складывали пограничные разведчики, чтобы предупредить тех, кого они защищали, о внезапном набеге кочевников… Рыцарь знал, что это на некоторых южных землях еще случается.
Но все же, все же… Чем дольше рыцарь смотрел на эту звездочку, тем крепче становилась его уверенность, что это — не костер, не свет далекого жилища, не звезда даже… И тогда, как он заметил, искорка эта бросила в него, именно в него, рыцаря Сухрома, тонкий свой лучик. Почти ударила в глаза… Теперь Фасх Переим точно знал: свое лордское дело, как выразился генерал Плахт, он снова исполнил, как и то, куда теперь следует двигаться. Уже третий раз в его поиске того, о чем сам рыцарь даже не догадывался, он почувствовал удачу в своем выборе.
Вот тогда-то и выяснилось, что, несмотря на то что он и на палубе-то стоял всего-то считаные минуты, он здорово устал. Вымотался, как после жестокой, многочасовой тренировки. Или даже после сложной, долгой и опасной схватки с настоящим противником в самых невыгодных для себя условиях. Чтобы не показывать эту усталость, он резковато, едва ли не с командным рыком указал найденное направление шкиперу Луаду, который в этот вечерний час стоял на румпеле, и снова отправился спать. Все равно существовать с таким сумбуром в голове было невозможно, как бы он ни крепился перед подчиненными.
И так вышло, что он проспал почти до обеда следующего дня. Зато в способности держать себя достойно заметно окреп и вроде бы был в порядке. Каким-то малообъяснимым образом это подействовало на остальных, даже на команду кораблика.
Когда Сухром выбрался на палубу следующим днем, все отчетливо повеселели, и матросы сидели на баке с каким-то обрадованным видом, будто бы вот-вот собирались запеть, не иначе. А его… бойцы дружно расположились кружком, и к ним, как уже бывало, присоединился Луад. Вот он-то восседал с видом едва ли не торжественным, и, конечно, рядышком с Крепой. Во время общего разговора он не то чтобы совсем не сводил с нее глаз, но поглядывал на нее часто, даже немного неудобно за него становилось — до такой степени терять независимость не годилось, пусть бы и от любви или другой какой глупости, какая с ним, несомненно, приключилась.
В центре кружка неопрятной горкой были сложены грязные миски и остатки еды. Это тоже был непорядок по всем статьям. Заметив взгляд рыцаря, Несвай тут же бросился исправлять упущение, приговаривая:
— Сейчас, сэр рыцарь, принесу и тебе чего-нибудь, у нас еще осталось, я теперь много продуктов от капитана получаю, он сказал, что скоро наш переход закончится.
— Вообще-то он сказал иначе, а именно — будет у нас возможность свежее продовольствие закупить, — пророкотала Крепа.
Она тоже была рада видеть рыцаря, хотя по быстрым взглядам, которые то и дело бросала на Плахта, нетрудно было убедиться, что и сегодня она бы с большим удовольствием потолковала с генералом о давних сражениях и военных походах.
Сухром сел рядом с бородатым карликом, который степенно подвинулся, чуть освобождая для рыцаря пространство. Он держал в руках свою восковую дощечку, но сейчас, вот именно в этот момент, ничего на ней не чертил.
— О чем сегодня рассказываешь, генерал?
— Генерала мне, пожалуй, много, — отозвался Плахт. — Я теперь — всего лишь бродячий солдат, каким и был, оказывается, всегда.
— Не горюй, — усмехнулся рыцарь, — исполним задание, будет и тебе награда, как же без этого. Солдат всегда должен на награду надеяться.
— Я надеюсь… Давно хотел спросить, сэр рыцарь, что это за медальоны такие, коими ты наградил меня и Крепу? Она сказала, что у нее он чуток иной, чем у меня. И конечно, еще вопрос: куда он подевался, когда впитался мне в грудь?
Для достоверности вопроса, будто бы рыцарь и сам этого никогда прежде не видел и не знал, о чем речь, Плахт расстегнул свой камзол почти до пояса, поднял бороду и через нее попытался рассмотреть, что же у него на груди творится? Но там была пара каких-то давних амулетов — что-то зашитое в мешочек из свиной кожи, скорее всего, щепоть земли, взятой так давно и с такого далекого места, что и сам карлик это забыл, и золотая бляха с неровно выдавленной короной, мечами и странными буквами. Наверное, это был родовой знак, которым карлики иногда пользовались в далеких походах в подтверждение своей сложной иерархии, родов, титулов и личной значимости.
Сухром знал, что в расе карликов практически не бывает совсем уж неродовитых, как-то так вышло, что из смертных именно карлики считали себя самым древним народом. А еще карлики помнили не только свой праязык, но и свою родословную, иной раз до сотни поколений в глубину веков, а если принять во внимание срок их жизни, пожалуй, и на тысячелетия. Вот чтобы не забыть этого, каждый уважающий и сколько-то добившийся серьезных титулов и привилегий карлик носил подобные медальоны, которые каждый раз чуть переделывал для себя.
Иногда эти медальоны можно было купить у не брезговавших работорговлей кочевых народов, но случалось это редко — любой из карликов, если ему становилось известно о возможности купить такую ценную вещь, мог заложить все, что у него было, чтобы вернуть эту штуковину своему племени, чтобы она ни в коем случае не досталась чужакам. В общем, с ними было непросто, хотя давно уже к карликам привыкли почти так же, как и ко многим другим расам, пожалуй, кроме людей, которые вообще считались слабосильными, не очень умными, не слишком знающими и к тому же куда как часто — вздорными. Особенно в южных землях и, пожалуй, среди бродячих, кочующих племен.
Рыцарь поймал себя на том, что даже с интересом разглядывает обнаженную и на удивление мускулистую грудь Плахта.
— Об этом не спрашивай, сам не знаю, — признался он.
— А если предположить что-нибудь и подумать над тем, что ты все же знаешь?
Вот неугомонный, нахмурился рыцарь.
— Сказал же — не знаю.
И чтобы подкрепить свой отказ даже порассуждать на эту тему, он принялся за пареную репу — и как она только оказалась на корабле — с неизменным сухарем, который даже в разбавленном вине не размокал.
А Плахт, возможно продолжая прерванный появлением Сухрома разговор, стал расспрашивать Крепу, где она служила, и та отвечала подробно, хотя и недлинно. Вот только всегда ее видение того, чему она оказалась свидетельницей или даже участницей — неважно, была ли это настоящая война или какой-то поход одного местечкового владетеля из смертных на другого, — было иным, чем обычно это бывало с Сухромом.
Она всегда знала что-то еще и замечала куда больше, чем, как полагал рыцарь, солдат замечает в своей нелегкой и опасной жизни. Она как-то умела увидеть, именно — увидеть, а не догадаться посредством размышлений, за всем происходящим вокруг некоторые иные, порой даже тайные, секретные цели и устремления других существ.
Как скоро стало понятно рыцарю, существа эти не всегда даже считались разумными. Когда Крепа описывала, как на место недавнего — всего-то года четыре прошло, не больше, — боя под Таргилой опустилась стая воронья, а стая эта была действительно какой-то невероятной, даже Плахт об этом что-то слышал, потому что об этом много болтали у солдатских бивачных костров, — можно было подумать на миг, что она сама из этой стаи.
Вот так и окончился этот день, незаметно. Потом миновал еще день, еще… Но однажды под вечер, пожалуй, уже в темноте, когда гребцы в трюме и фонари запалили, Виль позвал к себе Сухрома на ют их кораблика.
— Смотри теперь хорошенько, рыцарь.
Голос Виля, как всегда, оставался слишком высоким, почти писклявым или даже чирикающим.
На юте они были вдвоем, остальная команда, кажется, ужинала, а матросы, как им полагалось по неписаному закону, царящему на таких вот корабликах, а может, и на море, отдыхала после долгого и тяжелого труда на крыльях и ухода за баллоном, бесшумно парящим сейчас в сумерках над ними.
Было на удивление тихо, могло показаться, что весь мир залило какое-то вязкое, совершенно прозрачное стекло, и они тоже в этом стекле оказались, залипли, как мухи в янтаре далекого и не очень яркого уже заката. Земля внизу расстилалась темной, совершенно неразличимой скатертью, и только палуба под ногами едва подрагивала и поскрипывала, словно бы «Раскат» и сам хотел убедиться, что движение и звуки еще существуют.
Сухром стал смотреть, сначала вперед, как всегда почему-то на корабле хотелось смотреть, потом широко от носа — влево и вправо. Обзор с капитанского места был все же не самый хороший, мешали ванты, прочие какие-то канаты и сплетенные сеткой снасти, да и крылья закрывали обзор, неподвижно зависнув широкими своими лопастями.
Зато рыцарь отлично понял, что корабль, оказывается, за все эти дни немного приспустился, сошел с той невероятной высоты, на какой они оказались после бури. Странно было, что он на это прежде не обращал внимания, ведь буря прошла уже давно, а вот уверенность, что они из нее вышли, появилась у него только сейчас и лишь в этой безмолвной неподвижности.
Зато теперь они совершали свой путь пусть и неторопливо, поддаваясь слабому ветру, но, как обычно, в сотнях саженей над землей в правильном, выбранном рыцарем направлении. К счастью, опасаться неожиданной возвышенности или горы не приходилось, местность была по-прежнему ровная и по-степному гладкая, будто вылизанная.
— Капитан, а где же горы, которые я видел?
— Остались в стороне, да и проскочили мы их над облаками. — Капитан хмыкнул. — Должен признаться, никогда прежде я так высоко, как во время той бури, не забирался. Может, ты не заметил, рыцарь, но даже дышать было трудно.
— М-да, капитан, пожалуй, я последнее время не очень следил за тем, как мы продвигались.
— Зато ты направление указал. И знаешь, я почему-то тоже понял, что это правильный курс.
Помолчали. Рыцарь снова всматривался, хотя теперь уже не очень внимательно. Пожалуй, он не знал, что же должен высмотреть.
— А если тебе не понравилось так-то подняться, почему же ты столь долго на высоте оставался?
— Этого я сам не понимаю, сэр рыцарь. Почему-то казалось, что едва я приспущусь, как буря на нас вновь накинется. — Капитан Виль задумался. — Вот мнилось, все уже тихо внизу, уже ветра те самые клятые прекратились, но если спущусь… они снова возникнут. Будто в засаде они нас подстерегают. Я себе сто раз объяснил, что так не бывает, а все ж опасался… Не понимаю я этого.
— Наверное, правильно ты сделал, что свои страхи послушал, — осторожно признал Сухром.
— Да не страхи это были… — Виль раздраженно махнул рукой. — И-эх, не объяснишь этого, сэр. Даже себе трудно, а уж кому другому, хоть бы и тебе, вовсе не получается.
Рыцарь понял, что разговор закончен, капитан умолк совсем. Вот только что же нужно было увидеть… И только тогда, по какому-то закону, о котором Сухром и представления не имел, он присмотрелся еще и лишь тогда увидел — оранжевую звездочку.
А закон этот был прост, как и все на свете просто, лишь понимать эту простоту иной раз бывает сложно. Если бы у рыцаря было побольше образования и он умел составлять правильные слова, он определил бы его так: чтобы разобрать и увидеть нечто невидимое, нужно быть с этим невидимым в сродстве, которого добиваются опытом и умом либо высокой удачей, что представляет собой почти невероятный вариант совпадений, продиктованных необходимостью самых общих, почти космических законов. Или даже — не почти…
Но он этого не знал и не умел, он лишь это почувствовал всей своей сущностью, всей душой, всеми способностями присутствовать в этом мире. Поэтому сказал, даже не Вилю, а скорее себе самому:
— Я вижу, она — там. — И указал рукой путь на оранжевое пятнышко, которое странным образом светило как бы через пласты темного горизонта.
Они шли почти правильно, лишь чуть, на четверть румба, не более, отклонились к югу. Виль что-то хрюкнул за спиной рыцаря, видимо, раздумывал, стоит ли вызывать команду, чтобы несколькими взмахами крыльев «убрать это расхождение», как говорили судоводители, или был доволен, что за последние дни сумел не слишком отклониться от однажды заданного курса.
На следующий день звездочка была видна и днем. Такого прежде не случалось, и Сухрому было непонятно — почему ее, эту оранжево-желто-красную искорку, не видит никто, кроме него. Вот же она, рядом… А еще, к тому же, как и прежде было, когда они подходили достаточно близко к тому месту, которое нужно было найти, наконец-то появился звук — гудение тяжкой басовой струны, словно бы звучащей над всей землей, во всем мире. Это порадовало рыцаря еще тем, что звук этот означал: после страшного ментального контакта с Госпожой он, Сухром од-Фасх Переим, уже совсем пришел в себя.
Странный это был день. Всех вдруг словно бы подстегнуло что-то, все почувствовали какое-то нетерпение, заторопились, заспешили… И всех без исключения, даже самых туповатых матросов из команды «Раската», переполняла уверенность, что этот переход закончен наконец-то и скоро все, ради чего они пришли сюда, на этот край мира, закончится.
А к вечеру они увидели город. Странно растянутый вдоль довольно широкой и какой-то неровной реки. В наступающих сумерках видно его было не очень хорошо, но какие-то пятна на нем, словно бы отражения не слишком высоких облаков, различить было возможно.
Рыцарь, перевесившись через борт, пробовал разглядеть, в каком именно месте этой горы строений светит оранжевая звездочка. Но против ожидания, она не стала ярче оттого, что они приблизились к месту ее гм… обитания, а оставалась такой же. И потому терялась между огнями… уже тут и там зажженных факелов, каких-то фонарей или даже небольших костров, на которых, как оказалось, местные женщины привыкли готовить ужин. Разумеется, костров было побольше во дворах небогатых домов, а то и в бедных районах города. Зажиточные улицы светились цивилизованными фонарями и светом окон, как всегда бывало на юге — выходящих лишь во внутренние дворики, окруженные стенами построек или довольно высоких оград. Сухром крикнул капитану:
— Виль, как называется этот город? Ведь у тебя должны быть какие-нибудь карты, ты должен знать хотя бы название…
— Мои карты, сэр Сухром, — он едва ли не впервые так назвал рыцаря, — закончились обрезом еще перед горами, которые мы миновали три дня тому… А лоции тут и вовсе бесполезны.
— Что это значит, капитан? — поинтересовался в свою очередь Плахт.
— Это значит, генерал, что никто из наших здесь не бывал. — И он повторил еще раз: — Не ходил прежде никто из наших сюда. Идем по наитию, и все дела.
— М-да, — промычала Крепа негромко, но так, что ее все равно услышали все на кораблике, — сложна у нас задача. И легче не становится.
Город был не мал. Пожалуй, в нем обитало не менее сотни тысяч жителей. Даже странно становилось, что такой город неизвестен путешественникам настолько, что никто даже гадать не пытался, как он может называться. Внезапно, пережив это общее для всей команды рыцаря, всех его подчиненных впечатление, Плахт проговорил:
— Интересно, а вот зачем они тут порт устроили? Почти наверняка где-то впереди есть же пороги. Может, и непроходимые, а эти тяжкие корабли, что стоят тут у пирса, если это можно так назвать, наверняка через них не перенесешь.
Ему ответила Крепа:
— Я на море родилась, генерал, а все же знаю… Есть такой способ: пороги не преодолевать, а перебрасывать только груз. И дальше, ниже этих порогов, если они есть, конечно, пойдут уже другие корабли, может, с другими командами. Хотя, я слыхала, арматор в таких цепочках чаще всего бывает общий.
— Да, это возможно, если участок реки, который следует проходить, достаточно велик, тогда — да, это целесообразно, — согласился Плахт.
Они с циклопой, после всех разговоров о военной истории, если и не подружились пока, то начали определенно друг другу симпатизировать. Хотя еще пару недель назад ни он, ни она не могли себе и представить такую вот дружбу. Чтобы прояснить для себя ситуацию полностью, рыцарь снова спросил, прошагав на ют к капитану:
— Прежде ты колдовал, чтобы сделать корабль невидимым. Почему на сей раз?…
Договорить он не успел, капитан его понял и хмуро прервал:
— Не выдержу я нового колдовства, рыцарь. Слишком мало времени прошло после того, как мы тогда с бурей… расстарались. Поэтому я советую тебе здесь провернуть все быстренько и… уходить прежде, чем местные, предположим, орду пегасов на нас погонят.
— Почему ты думаешь, что у них тут ездовые пегасы имеются?
— Не зря же наши сюда не суются! — почти взорвался Виль, оказывается, у него гуляли нервы. — Значит, есть тут что-то, что может оказаться опасным для «Раската».
— Пожалуй, — согласился рыцарь. — Тогда так. Датыр! — Оруженосец вырос перед ним в строевой стойке. — Ты останешься тут, держи оружие под рукой. И никаких споров… — Он заметил, что оруженосец собирается возражать, и твердо решил этого не позволять — на этот раз, по крайней мере.
Виль неожиданно произнес — все так же — взвинченно и тревожно:
— Здесь, рыцарь, проще всего будет тебя с остальными подобрать над рекой. Ты подумай об этом, когда станешь планировать возвращение на борт.
— Над рекой «Раскат» только слепой не заметит, — подумал вслух Датыр.
— Нам-то что? — рявкнул на него капитан. — Мы уже уходить отсюда будем.
— Верно, — согласился рыцарь. — Пожалуй, предложение разумное. — Он еще раз попробовал разглядеть город и реку внизу: — А вот высадить ты нас попробуй… На берегу, поближе к порту. Я заметил, у них там какая-то свалка есть.
— Это не свалка, это верфь, сэр рыцарь. — Виль жестом подозвал Луада и почти бросил ему румпель в руки, приказывая занять его место. Затем продолжил: — Еще позволю себе один совет. Ты заметил, что тут, как у многих прочих приречных городов, живут в основном на этой вот, левой, северной стороне? А на другом берегу реки — домов почти нет… Вот там я вас и высажу.
— Идет, — согласился рыцарь. — Если мы решили тут действовать почти в открытую… Да и найти перевозчика будет нетрудно, местные-то, поди, и промышляют этим главным образом. — Он чуть улыбнулся. — Ты интересно сказал — как в прочих приречных городах… А сейчас всем — готовиться к высадке, оружие должно быть скрытым, незачем местных раньше времени волновать.
Чтобы понять, оценил ли капитан эту его почти шутку, рыцарь еще раз взглянул на капитана, прежде чем спуститься в свою каюту, но… произошла удивительнейшая штука.
Вот когда Сухром посмотрел на капитана Виля, на каких-то совсем уж незначительных остатках магии, которая все еще кружила в его голове после контакта с Госпожой Джарсин, он вдруг понял… Вот так вдруг — глубоко, осмысленно, ясно и резко понял, что… Виль, кипитан «Раската», в свою очередь во время того сеанса магического единения растворившись в мыслях и сознании Джарсин, увидел что-то иное, чем он, рыцарь Бело-Черного Ордена. Вернее было бы сказать, что он получил совсем иной приказ. И теперь с этими новыми мыслями капитана Виля придется оценивать иначе, чем прежде. Пожалуй, даже доверять ему теперь придется с оглядкой.
А капитан, который до этого был верным и надежным помощником в походе, теперь, в сумерках, глядел на рыцаря так, словно бы замышлял… В любом случае он делал какие-то свои выводы из всего происходящего.
Это длилось мгновение, но обоим оно показалось долгим, тягучим, как патока, только в отличие от этого детского лакомства — совсем не таким приятным, а отвратительным, жгуче-горьким, как любая мысль о предательстве вообще. Но и миг этот закончился. Чтобы скрыть эту едва ли не ужаснувшую обоих — рыцаря и капитана летающего корабля — мысль, чтобы поскорее избавиться от нее, Виль проговорил:
— Принесу тебе фальшфейер, рыцарь. У меня есть несколько… Зажжете его, чтобы, значит, я вас подобрал. Иначе на реке да в крохотной лодочке я вас быстро не найду… — И действительно скоро вернулся с трубкой навощенной бумаги в руке. А затем снова спросил: — А зачем ты, господин, Датыра оставляешь?
В этом вопросе звучало невыговоренное подозрение в том, что ему больше не доверяют. Но ведь Сухром решил оставить на борту Датыра до того, как у них возник момент разъединения… Поэтому Сухром, подумывая, что теперь ему, пожалуй, и на корабле придется таскать на поясе боевой кинжал, буркнул неопределенно:
— Мало ли… Вдруг ты фальшфейер твой же не увидишь? Кстати, Датыр, не забудь подать мне кресало с кремнем покрепче.
Рыцарь с капитаном летучего кораблика снова посмотрели друг на друга и снова, несмотря на темноту, уже не позволяющую даже приблизительно видеть движения рук, почему-то разобрали друг в друге — выражение глаз. И оба убедились, уже навсегда, намертво, что теперь между ними доверия не может быть никакого. И что, пожалуй, со временем недоверие это только окрепнет.
Рыцарь вздохнул:
— Пошли, Датыр, пора мне готовиться к высадке.
Назад: 6
Дальше: 8