Накануне. Повесть. Черновой автограф, начатый в Виши 16 (28) июня 1859 г. и законченный в Спасском 25 октября (6 ноября) 1859 г., 112 л. Хранится в ГПБ, фонд 795, ед. хр. 22; описание см.: Отчет Императорской публичной библиотеки за 1896 год. СПб., 1900, с. 198–199; Заборова Р. Б. Рукописи И. С. Тургенева. Описание. Л., 1953, с. 18–19.

Фрагмент рукописи чернового автографа (л. 85). 1 л. Хранится в ГБЛ, фонд 306, картон 1, ед. хр. 3.

Действующие лица повести. 1 л. Хранится: Bibl Nat, Slave 88; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 208. Опубликовано: Revue des Etudes slaves, 1925, т. V, в. 3–4, p. 247; Mazon, p. 18 (на французском языке) и Мазон, с. 67. См. наст. том, с. 305.

План новой повести. 5 л. Хранится: Bibl Nat, Slave 88; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 208. Опубликовано: Revue des Etudes slaves, 1925, т. V, в. 3–4, p. 245–254; Мазон, с. 68–76.

Рус. Вестн, 1860, т. XXV, кн. 1–2, с. 69–212.

Т, Соч, 1860–1861, т. IV, с. 301–456.

Т, Соч, 1865, ч. IV, с. 239–411.

Т, Соч, 1868–1871, ч. 4, с. 261–428.

Т, Соч, 1874, ч. 4, с. 257–424.

Т, Соч, 1880, т. 4, с. 1–170.

Т, ПСС, 1883, т. IV, с. 1–192.

Впервые опубликовано: Рус Вестн, 1860–1861, том XXV, кн. 1–2, с. 69–212, с подписью «Ив. Тургенев» (ценз. разр. 18 января и 3 февраля 1860 г.).

Печатается по тексту Т, ПСС, 1883, с учетом списков опечаток, приложенных к Т, Соч, 1874 и Т, Соч, 1880, с устранением опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 164, строка 43: «как очарованные; как очарованные, как мертвые» вместо «как очарованные; как мертвые» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 166, строки 43–44: «то умиление» вместо «то утомление» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 172, строка 42: «и, не дождавшись» вместо «и, дождавшись» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865).

Стр. 174, строка 11: «промолвив» вместо «промолвил» (по Рус Вестн).

Стр. 176, строка 22: «неверным голосом» вместо «нервным голосам» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1860–1861, 1880).

Стр. 178, строка 15: «осталось» вместо «оставалось» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 179, строки 35–36: «ты идеалист, ты верить» вместо «ты веришь» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865).

Стр. 179, строка 37: «толкуешь о Шиллере» вместо «тоскуешь о Шиллере» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1860–1861, 1880).

Стр. 179, строка 39: «шутить… и… и…» вместо «шутить… и…» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 184, строка 32: «всё еще не без озлобления» вместо «всё не без озлобления» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 188, строка 9: «не позволяют этого» вместо «не позволяют?» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 191, строка 4: «этого не требую» вместо «это не требую» (по черновому автографу и Рус Вестн).

Стр. 201, строка 32: «скрытно» вместо «скрыто» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865, 1868–1871).

Стр. 207, строка 20: «больше» вместо «более» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865).

Стр. 211, строка 22: «это время» вместо «в это время» (по печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 214, строка 35: «забирала» вместо «собирала» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 215, строка 26: «поиграл» вместо «проиграл» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865, 1868–1871).

Стр. 216, строки 3–4: «Впереди шли» вместо «Впереди шла» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865).

Стр. 216, строка 34: «называются» вместо «называется» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865).

Стр. 219, строка 2: «присоседился» вместо «присоединился» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 220, строка 22: «не понимайт, что вы говорит» вместо «не понимает, что вы говорите» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 220, строка 24, и стр. 221, строка 7; «официр» вместо «офицер» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 224, строка 14: «далеко, далеко» вместо «далеко» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865,1868–1871).

Стр. 225, строка 11: «ничего, ничего» вместо «ничего, ничего, ничего» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 227, строки 13–14: «всю розу. Я с некоторых пор вижу странные сны. Что бы это значило?» вместо «всю розу» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 228, строка 36: «Да как же это» вместо «Да как это» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 231, строка 34: «огнистые» вместо «огненные» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 233, строка 17: «исчезала» вместо «исчезла» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 236, строка 1: «направился» вместо «отправился» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 238, строка 14: «его голос» вместо «ее голос» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 255, строка 41: «увидела» вместо «увидала» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 269, строка 37: «мог бы» вместо «мог» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 276, строка 82: «как медведь с чурбаном» вместо «как медведь с чурбаком» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 284, строка 32: «Вон белеет» вместо «Вот белеет» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Стр. 290, строка 16: «больное» вместо «большое» (по черновому автографу).

Стр. 294, строка 4: «Иной и важничает» вместо «Иной важничает» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч; 1880).

Стр. 295, строка 8: «лазоревые» вместо «лазуревые» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880).

Первоначальный замысел романа «Накануне» возник, по-видимому, в 1853 или 1854 году. В предисловии к собранию своих романов в издании 1880 г., вспоминая о своем пребывании в Спасском в годы ссылки и во время Крымской войны («почти весь 55-й год — так же как предшествовавшие три года»), Тургенев указывал: «Я собирался писать „Рудина“, но та задача, которую я потом постарался выполнить в „Накануне“, изредка возникала передо мною. Фигура главной героини, Елены, тогда еще нового типа в русской жизни, довольно ясно обрисовывалась в моем воображении; но недоставало героя, такого лица, которому Елена, при ее еще смутном, хотя сильном стремлении к свободе, могла предаться». Из этого затруднения Тургенева вывела рукопись его приятеля, соседа по имению В. Каратеева. Отправляясь в Крым в качестве офицера орловского ополчения и не надеясь вернуться оттуда живым, В. Каратеев передал Тургеневу небольшую тетрадку, в которой «беглыми штрихами было намечено то, что составило потом содержание „Накануне“». «Рассказ, впрочем, — отмечал Тургенев, — не был доведен до конца и обрывался круто. Каратеев, во время своего пребывания в Москве, влюбился в одну девушку, которая отвечала ему взаимностью; но, познакомившись с болгарином Катрановым (лицом, как я узнал впоследствии, некогда весьма известным и до сих пор не забытым на своей родине), полюбила его и уехала с ним в Болгарию, где он вскоре умер. История этой любви была передана искренне, хотя неумело… Одна только сцена, именно поездка в Царицыно, была набросана довольно живо — и я в моем романе сохранил ее главные черты».

Ознакомившись с рукописью В. Каратеева, Тургенев «невольно воскликнул: „Вот тот герой, которого я искал!“. Между тогдашними русскими такого еще не было». Тем не менее в этот момент у Тургенева еще не было мысли о монопольном использовании рукописи для своих творческих целей, так как В. Каратеев, по-видимому, просил его предварительно попытаться напечатать ее в каком-нибудь журнале. Во всяком случае такая попытка была предпринята Тургеневым. 29 октября (10 ноября) 1854 г., собираясь из Спасского в Петербург, он писал Н. А. Некрасову: «Я привезу с собою небольшую, но очень недурную повесть Каратеева (которого ты у меня видел)». Однако повесть в «Современнике» не появилась, и рукопись осталась у Тургенева.

В следующие несколько лет Тургенев, занятый созданием «Рудина» и «Дворянского гнезда» почти не обращается к замыслу нового романа. Первым документом, свидетельствующим о возобновлении работы над ним, является список действующих лиц, датируемый А. Мазоном январем 1858 г. (см.: Мазон, с. 66–67, а также: Тургенев И. С. Накануне. Отцы и дети. Подготовка текста и комментарии М. К. Клемана. М.; Л.: Academie, 1936, с. 502–503). Этот список с обычными в творческой практике Тургенева краткими, но точными обозначениями возраста, семейного положения или профессии героев имел характер предварительного чернового наброска. Роман в нем по существу еще не имел заглавия. Первоначальное его название — «Инсаров» — зачеркнуто. Тургенев колебался также в выборе фамилий Берсенева и Инсарова. Первый сначала был назван Кандауровым, второй — по имени его прототипа — Катрановым, а потом Майдановым. Зоя Никитишна Мюллер, компаньонка Елены, фигурировала этом списке как вторая дочь Стаховых. Другой особенностью было соотнесение Берсенева с Каратеевым. На левом поле списка против фамилии Берсенева Тургенев сделал помету: «Карат —.» А. Мазон прочел эту помету как сокращенное написание фамилии Каратеев. М. К. Клеман, не располагавший автографом списка и руководствовавшийся, в сущности, окончательным текстом романа, предлагал читать ее как недописанное слово «кандидат» (см. комментарий М. К. Клемана в названном выше издании романов Тургенева, с. 504). Новое обращение к подлиннику списка подтверждает правоту А. Мазона. Написание «Карат<еев>» читается ясно.

Этот факт свидетельствует о том, что в начале 1858 года, а может быть в несколько позднее образы Берсенева и Шубина в творческом сознании Тургенева еще не были достаточно четкими. В предисловии к романам в издании 1880 г. Каратеев характеризуется как «романтик, энтузиаст, большой любитель литературы и музыки, одаренный притом своеобразным юмором, влюбчивый, впечатлительный и прямой», не нравившийся соседям «за вольнодумство и насмешливый язык». Именно эти черты личности Каратеева нашли полное воплощение в характере Шубина. Однако это произошло далеко не сразу. На ранней стадии обдумывания замысла романа Тургенев, по-видимому, предполагал воспользоваться ими для характеристики Берсенева. Образ же Шубина тогда был еще расплывчат и не имел реального прототипа. Слева против фамилии Шубина в черновом списке действующих лиц Тургенев написал: художник. Этими фактами подтверждается предположение Б. М. Энгельгардта о возможной связи первоначального замысла образа Шубина с теми впечатлениями, которые выносил Тургенев из бесед с Гончаровым о еще не написанном романе «Обрыв». Касаясь необоснованных обвинений в плагиате, неоднократно предъявлявшихся Тургеневу со стороны Гончарова, Б. М. Энгельгардт отмечал: «…все, что можно здесь допустить, это простое фиксирование внимания Тургенева под влиянием гончаровских рассказов и чтений на тех или иных явлениях жизни. Так, быть может, в связи с толками Гончарова о Райском Тургенев заинтересовался психологией художника и ввел Шубина в „Накануне“ как представителя искусства среди поклонников Елены» (Гончаров и Тургенев, с, 20).

Заметное оживление работы Тургенева над замыслом «Накануне» хронологически связано с окончанием «Дворянского гнезда». По свидетельству П. В. Анненкова, зимой 1858/59 года Тургенев в узком кругу знакомых неоднократно «читал <…> по вечерам отрывки из скомканной, неумелой, плохой рукописной повести», удивляя слушателей «своим участием к произведению, не заслуживающему никакого внимания» (Анненков, с. 427). Это была все та же повесть Каратеева, которую вслед за этим, однако, Анненков называет — очевидно, вследствие ошибки памяти — «повестью некоего г. Катранова», а ее главного героя именует Николаем Каменским. Характеристика содержания повести Каратеева, известная по упомянутому выше предисловию к романам, дополнилась в новом пересказе Анненкова характерными деталями, существенно конкретизирующими представление об этой, по-видимому, навсегда утраченной первооснове романа. П. В. Анненков излагает содержание повести следующим образом:

«Повесть Катранова, озаглавленная „Московское семейство“, изображала пожилого немца, мучившего свою подругу, добродушную старушку Аграфену Степановну, и дочь от них, прелестную барышню, Катерину, которая не любила отца за грубое обращение с матерью. Дочь эта оказалась еще хорошей музыкантшей и очаровательной певицей. Повстречавшись на прогулке в окрестностях Москвы с молодым болгарином, Николаем Каменским, приехавшим для образования себя в Московский университет, и распознав в нем сразу честную, серьезную натуру, влюбилась в него; но он, по врожденной дикости, сторонился от нее. С помощью пения и музыкальных упражнений она скоро успела развить в нем привязанность к себе, вполне уничтожив его застенчивость и неповоротливость. Затем автору достаточно было трех полустраничек, чтобы поразить болгарина злой чахоткой в Москве, выслать его в Италию и там уморить, да и этого еще было мало. На тех же страничках автор помещает еще велеречивое предсмертное письмо болгарина к Катерине, которая получила его уже в Париже, куда выпросилась у отца для окончания своего музыкального образования, сулившего старику изрядные барыши в недальнем будущем. Вместе с письмом Каменского получено было в Париже и известие о кончине ее матери. Всё, что любила Катерина, разом уничтожилось вместе с планами ее явиться к больному в Италию и утешить его последние минуты своим присутствием. Повесть кончалась передачей факта, сухо, как обыкновенно кончаются рассказы, имеющие в виду изобразить „истинное происшествие“, но вот из каких слабых, едва намеченных штрихов создавалась в уме Тургенева сочная картина, развивающаяся в его „Накануне“» (Анненков, с. 427–428).

Важнейшей причиной, стимулировавшей дальнейшую работу Тургенева над реализацией замысла «Накануне», явилось, по видимому, начало и бурное развитие острого идейного конфликта между либералами и разночинцами-демократами. В 1858 году статьей «Русский человек на rendez-vous» Чернышевский открыл полемику о «новых» и «лишних» людях. Статья была направлена против либералов, которые в условиях предстоявшей отмены крепостного права делали ставку не на революцию, а на реформы. Подвергнув критике людей рудинского типа за их неспособность к активным действиям в новых общественно-политических условиях, Чернышевский заявил, что на смену им уже идут новые люди, обладающие «широкой решимостью» и «благородным риском» (Чернышевский, т. 5, С. 168).

Это и другие аналогичные явления в русской общественной жизни должны были окончательно убедить Тургенева в актуальности задуманного им произведения. Краткая история любви русской девушки к «болгару», заимствованная из тетрадки В. Каратеева, начала постепенно облекаться в формы большого социально-политического романа, в котором наряду с болгарской темой национально-освободительного движения не меньшее значение приобретала русская тема, связанная с основной проблемой эпохи — подготовкой крестьянской реформы. Впоследствии — 6 января н. ст. 871 г. — Тургенев писал Л. Фридлендеру: «Повесть „Накануне“ была так названа больше по времени ее появления (1860 — последний год перед освобождением крестьян)… В России начиналась новая эпоха — и такие фигуры, как Елена, Инсаров, являются провозвестниками того, что пришло позже».

В течение первых месяцев 1859 г. Тургенев интенсивно работал над составлением плана романа и закончил его приблизительно в апреле, находясь уже в Спасском. Незадолго до отъезда в Спасское, в начале или середине марта ст. ст. 1859 г., о предполагаемом содержании «Накануне» Тургенев подробно рассказывал Гончарову. Страдавший обостренной мнительностью Гончаров не замедлил усмотреть в плане нового романа очередную попытку незаконного вторжения Тургенева в давно известный ему замысел «Обрыва». «Лира и муза — вот ваш инструмент, — писал Гончаров Тургеневу 28 марта (9 апреля) 1859 г. — Поэтому я было обрадовался, когда вы сказали, что предметом задумываемого вами произведения избираете восторженную девушку, но вспомнил, что вы ведь дипломат: не хотите ли обойти или прикрыть этим эпитетом другой — нет ли тут еще гнезда, продолжения его, то есть одного сюжета, разложенного на две повести и приправленного болгаром… Если это действительно восторженная, то такой женщины ни описывать, ни драматизировать нельзя: ее надо спеть и сыграть теми звуками, какие только есть у вас, и ни у кого более. Я разумею восторженную, как Henriette в „André“ у Ж. Занд. Но такие женщины чисты; они едва касаются земли, любят не мужчину, а идеал, призрак, а ваша убегает за любовником а Венецию (отчего не в Одессу? Там ближе от Болгарии), да еще есть другая сестра: „Та — так себе“, сказали вы» (Гончаров и Тургенев, с. 32).

По существу это было обвинение в плагиате, основанное на весьма гадательном сходстве любовной истории Инсарова и Елены с отношениями Марка Волохова и Веры в «Обрыве». Уликой против Тургенева считалось также наличие в плане его романа двух сестер, в которых Гончаров заподозрил сходство с женскими образами «Обрыва» — Верой и Марфинькой. Тургенев воспринял это письмо как новое проявление болезненной мнительности Гончарова. Тем не менее именно этим письмом было предопределено характерное изменение в расстановке главных героев «Накануне». В окончательном тексте первого списка действующих лиц, а также в кратком плане-конспекте романа, составленном Тургеневым в апреле 1859 г., Зоя Николаевна, вторая дочь Стаховых, превратилась в компаньонку Елены, Зою Никитишну Мюллер.

Контуры романа, обозначившиеся в плане, были еще зыбкими. В дальнейшем Тургенев отказался от некоторых намеченных в нем сцен и положений или существенно видоизменил их. Так, например, неоднократные упоминания о Курнатовском уже в первых главах плана свидетельствуют о том, что роль этого персонажа поначалу не представлялась Тургеневу эпизодической. В описании поездки в Царицыно вместо колоритного столкновения Инсарова с немцем предполагалась «стычка» между Инсаровым и Курнатовским. Впоследствии она переместилась в самый конец главы XXII, получив несколько иной характер (см. в письме Елены к Инсарову краткий отчет об «ужасном споре» Берсенева с Курнатовским). После сцены у часовни Тургенев собирался дать «описание счастливых дней», в течение которых Елена и Инсаров «не боятся видеться». В окончательном тексте романа этого описания нет. В соответствии с данными повести Каратеева в плане-конспекте намечался разновременный отъезд Инсарова и Елены в Венецию, причем о Елене говорилось, что она «уезжает тихонько», т. е. тайком. Таким образом, сцена прощания Елены с отцом на этой стадии оформления замысла еще не была ясна Тургеневу.

С другой стороны, в плане-конспекте вовсе не говорится о таинственном и неожиданном исчезновении Инсарова для оказания помощи своим землякам. Нет в нем указаний и на дневник Елены и на занятия Шубина скульптурой (статуэтки); не упоминаются «прогрессист» Лупояров и ничем не примечательный «неблаговидный лакей», вследствие доноса которого, однако, резко переменилась обстановка в доме Стаховых, предопределив дальнейшее более драматическое развитие сюжета. Наконец, в этот период Тургенев еще, по-видимому, не задумывался над эпилогом романа, о котором в плане также ничего не сказано. Все эти важные компоненты романа появились лишь в процессе непосредственного создания чернового автографа, работа над которым началась месяца через два после составления плана.

Крайние даты написания «Накануне» указаны самим Тургеневым на титульном листе черновой рукописи:

Начало работы над рукописью было трудным. 18 (30) июня 1859 г. Тургенев сообщал М. А. Маркович: «Собственная работа совсем как-то стала. В голове всё накипело — а на бумагу не ложится». В тот же день он жаловался в письме к А. А. Фету: «…до сих пор моя муза, как застоявшаяся лошадь, семенит ногами и плохо подвигается вперед. По страничке в день». Впрочем, очень скоро роман увлек Тургенева, и настроение его переменилось. 5 (17) июля 1859 г. в письме к М. Н. Каткову он уже отмечал, что новая «повесть», предназначаемая для журнала «Русский вестник», «подвигается быстро», а еще несколько дней спустя признавался Е. Е. Ламберт: «Я беспрестанно вожусь с моими лицами — даже во сне их вижу». Еще интенсивнее работа над романом продолжалась по возвращении Тургенева в Спасское. К 7 (19) октября 1859 г. роман был готов наполовину. Через два дня Тургенев писал Фету: «…я работаю. Но что такое я делаю — господь ведает. Забрался в каменоломню — бью направо и налево — пока, кроме пыли, мне самому ничего не видно». Однако через две недели черновая рукопись романа уже была закончена.

По сравнению с первоначальным замыслом в процессе создания чернового автографа значительно обогатилась итальянская тема романа. Тургенев осложнил и расцветил ее вводом мотивов, непосредственно связанных с самыми последними событиями итальянской общественно-политической жизни, за которыми не переставал следить с глубочайшим интересом и сочувствием. Вместе с тем в трактовке этой темы определенным образом сказывались личные поэтические воспоминания Тургенева об Италии.

12 (24) июня 1859 г. Тургенев писал Е. Е. Ламберт: «Я нахожусь теперь в том полувзволнованном, полутрустном настроении, которое всегда находит на меня перед работой; но если бы я был помоложе, я бы бросил всякую работу и поехал бы в Италию — подышать этим, теперь вдвойне благодатным воздухом. Стало быть, есть еще на земле энтузиазм? Люди умеют жертвовать собою, могут радоваться, безумствовать, надеяться? Хоть посмотрел бы на это — как это делается?» Воздух Италии, родины великих творений искусства, в 1859 году становится для Тургенева «вдвойне благодатным» потому, что в это время там с новой силой вспыхивает возглавленное Гарибальди национально-освободительное движение против австрийского владычества. В унисон этому письму Тургенева, написанному за четыре дня до начала работы над черновой рукописью и проникнутому горячим сочувствием к итальянскому национально-освободительному движению и его героям, звучат слова Шубина в XXX главе романа, сказанные с хорошей завистью к судьбе Инсарова и Елены, покидающих Россию, чтобы принять участие в борьбе за освобождение Болгарии от турецкого ига: «Да, молодое, славное, смелое дело. Смерть, жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода, родина… Хорошо, хорошо. Дай бог всякому… там — натянуты струны, звени на весь мир или порвись!» (Связь этого высказывания Шубина с письмом Тургенева к Ламберт впервые отмечена в статье Н. Л. Бродского «Тургенев в работе над романом „Накануне“». — Свиток, М., 1922. Кн. 2, с. 90.)

Не случайно эти знаменательные слова вкладываются в уста Шубина. Шубин художественно одаренная натура, но он близок Тургеневу не только этим. Шубину, как и Тургеневу, свойственны критическое отношение к дореформенной русской жизни, жажда и предчувствие важных перемен в ней. Недаром на первой стадии создания романа Тургенев именно от лица Шубина вел дневник, имевший подчеркнуто оценочный характер по отношению к окружающей действительности. Впоследствии, в беседе с американским писателем Бойезеном, Тургенев отмечал, что этот дневник, в котором Шубин, так же как несколько позднее Базаров, «высказывал свои мнения о важнейших текущих вопросах, религиозных, политических и социальных <…> был значительно объемистее романа» (см.: Минувшие годы, 1908, № 8, с. 70).

Таким образом, сопровождая работу Тургенева над романом, впечатления от национального освободительного движения в Италии получали в нем косвенное отражение, способствуя углублению темы героического служения порабощенной Болгарии. Итальянские события были частью того общественно-политического фона, на котором создавался роман. Можно предполагать, что, изображая отношения Елены и Инсарова, Тургенев как-то учитывал и хорошо известный к тому времени на Западе и в России биографический материал, связанный с личной жизнью Гарибальди (подробнее об этом см. ниже).

Грустный лиризм заключительных глав романа, придающий изображению любви Елены и Инсарова под «очарованными небесами» Венеции отпечаток прощания с жизнью и молодостью, оттенок «прелести увядания в самом расцвете и торжестве красоты», также находит соответствие в глубоко интимных переживаниях писателя, ощутимо связанных с Италией. 12 (24) апреля 1859 г., находясь в Спасском, Тургенев писал В. П. Боткину: «Чудесная погода — жарко, тихо, птицы поют, пахнет почками; я раза три прошелся по саду — и чуть не всплакнул. Жизнь пролита до капли, но запах только что опорожненного сосуда еще сильнее, чем когда он был полный. Addio, vita, слышал я раз на Корсо, во время карнавала; молодой женский голос произнес эти слова — и долго звук их звенел у меня в ушах». Наконец, сцена романа, в которой Елена и Инсаров слушают «Травиату» в венецианском театре, обязана если не своим возникновением, то во всяком случае некоторыми деталями, определяющими ее содержание, впечатлениям Тургенева от игры и безвременной кончины знаменитой итальянской певицы Бозио, в последний раз выступавшей в Петербурге в сезон 1858/59 г. Сцена начинается намеком на одно из этих обстоятельств: «…давали оперу Верди <…> хорошо известную нам, русским…» Затем повествование постепенно заполняет мотив неотвратимо надвигающейся смерти, усиливаемый параллельными указаниями на талантливое исполнение партии Виолетты и болезненное состояние Инсарова (см. наст. том, с. 287–289). Эмоционально-философская первооснова этой сцены намечается в письме Тургенева к Гончарову от 7 (19) апреля 1859 г., в котором непосредственно за общими суждениями о «Дворянском гнезде» и сюжете «Накануне» следуют характерные строки об итальянской певице: «Сегодня я узнал о смерти Бозио и очень пожалел о ней. Я видел ее в день ее последнего представления: она играла „Травиату“; не думала она тогда, разыгрывая умирающую, что ей скоро придется исполнить эту роль не в шутку. Прах, и тлен, и ложь — всё земное».

К 7 (19) ноября 1859 г. Тургенев заново «пересмотрел» черновую рукопись и переписал ее. 30 ноября (12 декабря) того же года беловой автограф был отправлен на отзыв графине Е. Е. Ламберт. Случилось так, что спешка и недомогание помешали Тургеневу устроить предварительное обсуждение своего нового произведения в кругу литературных знакомых. Поэтому графиня Ламберт оказалась, по-видимому, единственным, кроме П. В. Анненкова, читателем и критиком романа до его опубликования.

Ламберт дала неожиданно отрицательный отзыв, повергший Тургенева почти в отчаяние. В связи с этим он писал Анненкову 3 (15) декабря 1859 г.: «У меня сейчас была графиня Ламберт с мужем, и она (прочитавши мой роман) так неопровержимо доказала мне, что он никуда не годится, фальшив и ложен от A до Z, что я серьезно думаю — не бросить ли его в огонь?…» В воспоминаниях П. В. Анненкова, которому удалось разубедить и успокоить Тургенева, дипломатично указывается только одна причина недовольства Ламберт романом — «непривычка к политическим мотивам в художническом деле» (Анненков, с. 433). На самом деле таких причин было по крайней мере две (см. ниже).

Местонахождение наборной рукописи романа в настоящее время неизвестно. О ее характере судить трудно, так как корректура с поправками Тургенева также не сохранилась. Можно утверждать, однако, что она не была простой копией чернового автографа. Сравнительным изучением текстов черновой рукописи и журнальной публикации «Накануне» установлены обильные разночтения, свидетельствующие о непрекращавшейся работе Тургенева над романом вплоть до самого момента его появления на страницах «Русского вестника».

При подготовке журнальной публикации романа Тургенев опустил несколько небольших сцен, в которых был очерчен некто Петр Николаевич, обязанный Инсарову «своим спасением». Косвенная характеристика высоких человеческих достоинств Инсарова, к которой сводилось назначение этих сцен, выглядела несколько навязчивой и сентиментальной, и Тургенев вынужден был отказаться от нее (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. 8, с. 437–438).

В журнальной публикации Тургенев устранил также довольно подробное описание одного из свиданий Елены с нищей девочкой Катей. В черновом автографе последнее, что особенно запомнилось Елене из встреч с Катей, были ее слова: «меня зовут». Сказанные за несколько дней до смерти, они приобретали мистический смысловой оттенок. В результате сокращения текста последними оказались слова Кати о жизни «на всей божьей воле», выражавшие страстное стремление к свободе, созвучное основному настроению Елены (см. там же. с. 420).

Из чернового автографа в печатный текст не перешли ядовитые характеристики отца Елены. В гл. III чернового автографа он был охарактеризован как «не злой человек с маленьким умом, маленьким сердцем, мелко упрямый и тщеславный», смолоду привыкший призывать «камердинера свистом», жить «очень грязно» и есть «что попало» (см. там же, с. 415).

В черновом автографе содержится большая, несколько декларативная характеристика Елены в начале гл. VI, испещренная массой поправок и зачеркиваний (там же, с. 418–420). Но сокращения в других главах сопровождались рядом существенных добавлений в текст перед его журнальной публикацией, в которых отразилось намерение Тургенева резче подчеркнуть идейное содержание романа и прежде всего героическое начало в нем. В основном эти добавления сводятся к следующему. Находясь под обаянием личности Инсарова, Елена записывает в своем дневнике (гл. XVI): «Разговаривая с ним, я вдруг вспомнила нашего буфетчика Василия, который вытащил из горевшей избы безногого старика и сам чуть не погиб. Папенька назвал его молодцом, мамаша дала ему пять рублей, а мне хотелось ему в ноги поклониться. И у него было простое, даже глупое лицо, и он потом сделался пьяницей». В главе XII впервые появляется сентенция Шубина об Инсарове и его целях с полемическим противопоставлением их славянофильскому народолюбию: «Он с своею землею связан — не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода! Зато и задача его легче, удобопонятнее: стоит только турок вытурить, велика штука!» В главу XIV (после слов «Если бы вы знали, какой наш край благодатный!») Тургенев ввел рассказ Инсарова о положении болгарского народа под властью турок: «А между тем его топчут, его терзают» и т. д. кончая словами: «Я не могу говорить об этом хладнокровно». В печатном тексте противопоставление болгарского патриота-разночинца Инсарова дворянским интеллигентам Берсеневу и Шубину, в известной мере олицетворявшим передовую Россию, стало выглядеть более четким и последовательным, чем в черновом автографе. На вопрос: отчего Инсаров «не русский?» — в дневнике Елены дается многозначительный ответ: «Нет, он не мог бы быть русским» (гл. XVI). В этом отношении характерна и вставка в диалог между Берсеневым и Шубиным, заканчивающаяся признанием, что «в наши времена требуются герои другого калибра» (гл. XII). В связи с этим в главе XXX по сравнению с черновым автографом была усилена критика дворянской интеллигенции. Здесь (после слов: «…палки барабанные!») появилась ироническая шубинская характеристика «лишних людей» типа «Гамлета Щигровского уезда»: «А то вот еще какие бывают: до позорной тонкости самих себя изучили, щупают беспрестанно пульс каждому своему ощущению и докладывают самим себе: вот что я, мол, чувствую, вот что я думаю. Полезное, дельное занятие!»

Подавляющее большинство вставок, появившихся в журнальном тексте «Накануне», являлось красноречивой иллюстрацией к характеристике романа, высказанной Тургеневым в письме к И. С. Аксакову от 13 (25) ноября 1859 г. «В основание моей повести, — писал Тургенев, — положена мысль о необходимости сознательно-героических натур (стало быть, тут речь не о народе) — для того, чтобы дело подвинулось вперед». Противопоставление Инсарова мыслящим русским людям в лице их представителей, Шубина и Берсенева, имело назидательный смысл, было проникнуто несвойственными предшествующему творчеству Тургенева откровенно дидактическими тенденциями. Оно основывалось на патриотическом стремлении средствами художественных образов способствовать объединению передовых сил русского общества для активной борьбы за общенациональное дело. Таким общенациональным делом в условиях начала шестидесятых годов была борьба за скорейшую ликвидацию крепостнических отношений. По убеждению Тургенева, успех этой борьбы всецело зависел от участия в ней «сознательно-героических» натур типа Инсарова, а не народа, еще не способного к самостоятельному решению больших общественно-политических задач. Свое отношение к людям, подобным Инсарову, Тургенев недвусмысленно высказал в речи «Гамлет и Дон-Кихот», напечатанной одновременно с романом и сразу же поставленной современниками в прямую связь с его замыслом (см. ниже). Говоря о Дон-Кихотах, противодействующих «враждебным человечеству силам <…>, т. е. притеснителям», Тургенев отмечал в этой речи: «Когда переведутся такие люди, пускай навсегда закроется книга истории. В ней нечего будет читать». О связи замысла образа Инсарова с идеями статьи «Гамлет и Дон-Кихот» см.: Бродский Н. Л. Тургенев в работе над романом «Накануне». — Свиток. М., 1922. Кн. 2, с. 81–86.

История текста большей части романов Тургенева после их первой публикации в известной степени была обусловлена критическими суждениями друзей писателя и откликами печати. Роман «Накануне» стоит в этом отношении несколько особняком. Опубликовав его в «Русском вестнике», Тургенев неоднократно возвращался к работе над текстом. Однако сводка многочисленных разночтений в прижизненных изданиях «Накануне» показывает, что в основном они носят стилистический характер. Отдельные отклонения от этой нормы далеко не всегда можно объяснить воздействием на автора извне. Тургенев с самого начала занял подчеркнуто независимую позицию в отношении критики, крайне скупо реагируя на ее претензии, подчас очень серьезные. Можно указать только на две поправки в тексте, сделанные, по всей вероятности, под влиянием критических отзывов.

Как известно, самым уязвимым местом романа «Накануне» Добролюбов считал бледность очертаний образа Инсарова. «Он, — писал Добролюбов о Тургеневе, — недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека <…> Гораздо менее человечные, даже просто фальшивые идеи, горячо проведенные в художественных образах, производили лихорадочное действие на общество; Карлы Мооры, Вертеры, Печорины вызывали толпу подражателей. Инсаров их не вызовет <…> его внутренний мир недоступен нам <…> Даже любовь его к Елене остается для нас не вполне раскрытою» (Добролюбов, т. II, стр. 226–227). Вместе с Добролюбовым неудовлетворенность этой особенностью разработки характера Инсарова выразило подавляющее большинство критиков того времени — независимо от их принадлежности к тому или иному общественно-политическому лагерю. Даже Н. Ф. Павлов, редактор газеты «Наше время», в которой было помещено несколько пространных отзывов о «Накануне», выдержанных в сугубо реакционном духе, писал по этому поводу, обращаясь, как и Добролюбов, к аналогиям из мировой литературы: «Дездемона тоже влюбляется в идею, в идею страданий, в идею спасения Венеции, но какое живое представление почти мечтательного события! Черный варвар прельщает милую венециянку, но он не молчит, как шут Инсаров, он рассказывает женщине подробно, с искренностью простого сына природы, о понесенных им бедствиях, о терновом пути, по которому он шел, раскрывает ей всю душу, все события своей жизни: она видит его труды, его подвиги, твердость его воли на деле, обыкновенного смертного в пустяках и чудесного человека, где чудо нужно, и нам становится понятно, что женское сердце пленяется идеей, что женщина, бросив отца, следует за черным варваром» (Наше время, 1860, № 17, 8 мая). Возможным ответом Тургенева на такого рода замечания является лаконичная вставка в дневнике Елены, которой читателю дается понять, что Инсаров подробно рассказывал ей о своем прошлом. В главе XVI после слов: «я теперь знаю, отчего у него рана на шее» в издании Основского (1860) впервые появляется фраза: «Боже мой! Когда я подумаю, что он уже был приговорен к смерти, что он едва спасся, что его изранили…».

В процессе дальнейшей работы над текстом «Накануне» характерно почти полное пренебрежение писателя к толкам о легкомыслии и безнравственности Елены, — пренебрежение тем более знаменательное, что на первых порах после окончания романа автор сам, по-видимому, не совсем был уверен в безупречности своего нового произведения с точки зрения общепринятых моральных норм. 23 октября (4 ноября) 1859 г. Тургенев писал Анненкову: «…не имею никакого суждения о том, что я произвел на свет: кажется, эротического много, Шатобрианом пахнет…»

Вскоре последовали ожесточенные нападки на Елену, причем в числе поборников условной морали оказалась графиня Ламберт, с которой Тургенев в течение ряда лет был в дружеских отношениях.

Отвечая на письмо Тургенева от 16 (28) февраля 1860 г., Ламберт писала: «В этой повести есть Ваши слезы. Вы мне это сказали, — как же они не выразились, не отпечатались на ней — и всё потому, что в Елене мало женственности, — бойкая барышня, повторяю. Мы привыкли к той мысли, что добродетель должна быть угнетена, или по крайней мере скромна и застенчива» (Granjard, p. 89, L. № 14). Перед включением романа в состав собрания сочинений в издании Основского (1860 г.) Тургенев скорее всего в связи с этим отзывом устранил из главы XXIII фразу: «То, что я тебе сделала сегодня, — прибавила она лукавой скороговоркой». Исчезновение этой фразы уже в издании Основского можно считать уступкой Тургенева слишком строгим моралистам, обвинявшим Елену в отсутствии застенчивости. Впрочем, рано или поздно Тургенев независимо от критики, вероятно, устранил бы эту фразу: в противном случае поведение Елены в гл. XXVIII выглядело бы психологически непоследовательным по сравнению с ее свободным обращением с Инсаровым в гл. XXIII.

В ряду других исправлений Тургенева наиболее существенны вставки в главах XXVIII, XXXIII, XXXV, впервые появившиеся также в издании Основского и связанные с углублением в романе идеи вины и обреченности. Вот, соответственно, эти вставки: 1) «или, может быть, я против тебя виновата — Это мой долг»; 2) «А если так, если он виноват, если я виновата — в этой глухой комнате»; 3) «Я искала счастья — и найду, может быть, смерть. Видно, так следовало; видно, была вина… Но смерть всё прикрывает и примиряет, не правда ли?» (см.: Варианты прижизненных изданий. — Т, ПСС и П, Сочинения, т. VIII, с. 443, 444).