Я подожду…

Он не верил, что Орнольф вернется. Он знал. Разум и сердце заключили союз, нарушили все правила и законы, требующие, чтобы чувства и здравый смысл всегда смотрели в разные стороны. И Альгирдас знал: Орнольф вернется.

«Сегодня». Он говорил себе это каждый день. Когда утренняя заря выпускала его из объятий безумия, первой мыслью всегда было: «сегодня вернется Орнольф». И нужно только подождать. Дел-то хватало, дел даже на двоих было много, а уж в одиночку Альгирдас едва справлялся. Поэтому ожидание не мучило, оно было даже радостным. Орнольф вернется. Вот-вот…

Солнце уходило к закату, становилось алым и безумие подступало вновь.

«Значит, Орнольф вернется ночью», – говорил себе Альгирдас. И ждал. Минуты перед рассветом и закатом были самыми… плохими. Плохими – да! Он понимал, что Орнольф еще не вернулся. Но заря уходила, наступал день – наступала ночь, время света – время тьмы, и Альгирдас ждал.

Он знал, что застанет Орнольфа в его кабинете, заваленном бумагами. Рыжий как обычно будет по уши в делах, в непонятных заботах смертных, и на «доброе утро» лишь невразумительно проворчит что-нибудь. Как всегда. Как будто он никуда и не уходил.

Он знал, что Орнольф будет ждать его в трапезной, будет пить кофе и время от времени поглядывать на дверь, и Альгирдас войдет как раз тогда, когда Орнольф в очередной раз поднимет взгляд от разложенных на столе писем. Альгирдас не ел, конечно же, но по утрам, пока Орнольф пил кофе, они в последний раз уточняли задачи на день. Это был ритуал. Традиция. И Орнольф не любил, когда Альгирдас опаздывал к завтраку, а Альгирдас всегда опаздывал – ведь на то, чтобы прийти в себя после восхода требовалось некоторое время.

Да, конечно же, Орнольф будет в библиотеке. Он будет по одной снимать с полок новые книги, пролистывать тяжелые страницы, мимолетно задерживаясь взглядом на гравюрах. И когда Альгирдас скажет: «Добрый вечер, рыжий», Орнольф поставит книгу на место и улыбнется: «Что ты находишь в этих книжках, Хельг? Не пора ли начинать жить по-настоящему?». Он всегда так говорит: считает, что людей нельзя узнать по книгам. Это, наверное, правда. И может быть, в этот раз Альгирдас с ним согласится?

Орнольф будет в саду. На своей любимой каменной скамье у пруда. И Альгирдасу не понадобится подходить близко, чтобы понять: рыжий занят самым важным делом на свете – он думает ни о чем. И прямо сейчас у него в сердце рождается очередное стихотворение. Это процесс таинственный и непостижимый для Паука, и в такие минуты лучше держаться поодаль, чтобы не помешать священнодействию. А Орнольф считает свои стихи баловством. Он все-таки очень странный, но хорошо, что он будет именно там, в саду, где на него можно просто взглянуть издалека и сказать себе: ну вот, вернулся.

Альгирдас знал, что увидит Орнольфа в лаборатории за смешиванием очередного зелья. В воздухе, звенящем от чар, перемешаются запахи и краски, и рыжий даже не заметит присутствия Паука, пока тот не вплетет в его чары паутинные нити и не вольет в заклинания каплю своей цуу – чародейской мощи. Такие зелья получаются гораздо более могущественными. Орнольф, не оборачиваясь, скажет: «Спасибо, Хельг. Вовремя, как всегда». И еще он скажет: «Что бы я без тебя делал, а?» А Альгирдас даже отвечать не будет – откуда же ему знать, что Орнольф делал без него?

Они встретятся в воротах. Вернутся одновременно и встретятся в воротах. И Альгирдас, как обычно, не дожидаясь, пока привратник распахнет створки, махнет верхом прямо через ограду. А Орнольф будет ругаться, как последний гоблин. Он-то обязательно дождется, пока ворота откроют, а Пауку, как всегда достанется на орехи. За «дурость, стремление свернуть себе шею» и за «когда ты, наконец, повзрослеешь, Хельг?!» Как будто рыжий сам не делает глупостей?

Орнольф заглянет к нему в спальню вечером, уже после заката. Спросит: «Как ты?» И Альгирдас скажет: «Все хорошо». Ему не бывает хорошо после алого солнца, и Орнольф не поверит, но разве это имеет значение? «В бестиарии новый монстр», – скажет Альгирдас. «Да, – скажет Орнольф, – аждарха , ему около ста лет, верно? Скоро превратится в ювха. Ты молодец, Эйни, я бы не взялся ловить аждарха в одиночку». А потом он подумает и скажет: «Нет, ты не молодец, ты сумасшедший и понятия не имеешь об осторожности». Но, конечно же, он будет не прав, потому что… выбора просто не было.

Каждый день. И каждую ночь. Месяцы, годы, десятилетия. Века.

«Сегодня». Изо дня в день – сегодня. Альгирдас думал, что не знай он точно, что Орнольф вернется, его ожидание, наверное, выглядело бы странно. Иногда он пытался представить себе человека, который ждет кого-то, ждет и ждет, а тот, кого он ждет, вовсе и не собирается возвращаться. Это, право, жалкое зрелище. В душевном здоровье такого человека можно усомниться. И очень хорошо, что Орнольф все-таки вернется сегодня, потому что бесплодные фантазии могут породить несбыточные надежды, а оттуда и самому рукой подать до того же жалкого состояния.

Жизнь менялась. Менялся он сам. Только нетерпеливое, тревожное ожидание оставалось прежним. Паука боялись обитатели Межи. А охотники, – эти новые, молодые, – все чаще шептались между собой, что он не человек и не Гвинн Брэйрэ, а жестокое и могущественное божество.

Ему начали приносить жертвы. И он принимал их. А какая разница? Должен же и у этих детишек быть какой-то бог, отвечающий на их молитвы.

Триста одиннадцать лет, два месяца, семь дней и четырнадцать часов.

Орнольф все на свете проклял, пока добрался до острова, на котором жил Хельг. Чертовы японцы, суеверные дикари, пытались не пустить его в «священное место». Тысячу раз попеняв себе за то, что не отправился в путь на одном из собственных судов, Орнольф, в конце концов, вдесятеро переплатил за лодку какому-то рыбаку, слишком жадному, чтобы быть суеверным. Хорошо хоть, что за прошедшие годы, он не утратил навыков мореходства. И очень, очень плохо, что понадеялся на якобы достигшую Японских островов цивилизацию.

Иокогама, впрочем, произвела на него хорошее впечатление. Большой порт, множество контор и складов, люди, одетые по-европейски, и полиция, вооруженная огнестрельным оружием. Видно, что жизнь здесь не стоит на месте, что прогресс неотвратим и стремителен, и приятно сознавать свою причастность к тому, что скоро все японцы начнут жить по-человечески. Но Иокогама – это Иокогама, а Хельг верен себе – забрался в самую глушь, и живет там отшельником. «Святое место», как же! Не остров, а недоразумение – чайка больше нагадит.

Правда, путешествие до островка через узкий пролив несколько улучшило настроение. И в маленькую бухту Орнольф вошел уже почти довольным собой. Приятно бывает иногда приложить к достижению цели не только умственные усилия. Не то, чтобы ему редко приходилось делать это: живя среди смертных, полагаясь исключительно на человеческие силы и возможности, особо не расслабишься. Но разве можно сравнивать?

Море есть море.

Да и цель стоит того, чтобы потрудиться.

Наверное. Во всяком случае, хочется так думать.

Эти триста лет… нельзя сказать, чтобы они были непрерывным кошмаром. Прежде чем окончательно связать свою жизнь со смертными, Орнольф основательно подготовился и уходил, что называется, не на пустое место. Да и сами люди, замечательно умеющие создавать сложности себе и друг другу, не давали заскучать или слишком уж углубиться в мысли о том, что он сделал и от чего отказался. Жизнь была полна событий, но, хвала богам, совсем других, чем жизнь чародея. Хватало, конечно же, и опасностей. И гораздо больше стало вокруг предателей и завистников. Предостаточно было скучной и утомительной работы, гораздо менее захватывающей, чем работа наставника Гвинн Брэйрэ. Да всего хватало, с верхом, через край. Быть богатым человеком в мире больших денег и великих открытий труднее, чем может показаться. А то, что каждый вечер, засыпая, Орнольф отчетливо понимал: это все не то. Не то!!! Так это вечера – другое время, часы, когда ткань мира истончается, и мало ли какие мысли бродят во тьме, поджидая неосторожную жертву.

Каждый вечер. Засыпать, обещая себе, что завтра, прямо завтра, он бросит все и вернется.

И не возвращаться. Никогда. Во всяком случае до тех пор, пока не сможешь уверенно сказать себе: я могу вернуться, у меня хватит на это сил.

Перед тем, как отправиться в это путешествие, Орнольф хотел связаться с Хельгом. Предупредить. Правила хорошего тона требовали хотя бы этого.

Он не смог. Неуверенно коснулся слабо натянутой паутины, подумал и понял, что не представляет себе, что говорить, как начать, и стоит ли вообще это делать. Наверняка стоило. Однако не получилось.

И вот – остров. Каменистый берег. Днище лодки скребет по камням. И как будто глаза слепит – или воздух мерцает, или что тут не так, – кто разберет, но очертания человека, подошедшего, вроде бы, уже достаточно близко, как-то смазываются. Не разглядеть ни лица, ни фигуры – неопределенный силуэт в широких одеждах.

Человек одной рукой ухватился за нос лодки и потянул, будто без напряжения, однако суденышко выскочило на берег раньше, чем Орнольф успел сойти в воду, чтобы подтолкнуть лодку с кормы.

«Упыри сильнее людей».

– Окаэри! – сказал Хельг. – Я так и знал, что ты вернешься сегодня.

Разумеется, у него был настоящий японский дом в настоящем японском саду, с прудом, резным мостиком и какими-то дикими камнями. Опять-таки в этом весь Хельг, в каждой стране, где им приходилось жить, устраивавшийся в полном соответствии с местными обычаями. Это не всегда было удобно – для Орнольфа, во всяком случае, – а Хельг в любой обстановке чувствовал себя хорошо, главное, чтобы людей было поменьше.

Хотя двух совершенно одинаковых девушек, встретивших их в воротах и в пояс поклонившихся гостю, Орнольф принял поначалу за смертных. Пока Хельг не велел им уйти и не показываться на глаза. Резкие слова он смягчил, подарив каждой из двойняшек по поцелую. После чего, к огромному изумлению Орнольфа, девушки превратились в больших, пушистых лисиц и наперегонки умчались за ограду.

Ничего себе – любовницы у Паука Гвинн Брэйрэ! Орнольф полагал, что нечисть на земле давно повывелась, но тут, в глуши, суеверия еще достаточно сильны, чтобы фейри могли оставаться рядом с людьми. И все равно: лисицы-оборотни – это перебор. Из десятка таких когда-то приходилось убивать девятерых. Слишком опасны они были для смертных.

А на пороге пришлось снимать обувь. О, конечно же, в этом доме все делают на полу, даже едят. Варварская страна, нелепые обычаи, суеверный народ. Замечательно! То, что нужно Хельгу, так и оставшемуся дикарем.

– Я не понимаю, – сказал Орнольф сразу, как только они устроились… за столом? м-да, видимо, это было столом, потому что там уже стояла какая-то еда, одним своим видом вызывающая серьезные подозрения. – Ладно, можно забраться в глушь, можно сторониться смертных и не доверять цивилизации, но, Хельг, связываться с лисами… по-моему, это выходит за рамки. Людоедки, чародейки, оборотни – не самая подходящая компания для… э-э…

– Порядочного человека, – озвучил Хельг то, что Орнольф не рискнул произнести. – Посмотри на меня, рыжий.

И раздражающая рябь в глазах наконец-то исчезла.

– Вот черт! – вырвалось у Орнольфа.

И, спустя минуту – снова, уже другим тоном:

– Вот черт. Я не могу в это поверить.

Он потянулся через разделявший их стол, чтобы коснуться, убедиться в реальности, не только увидеть, но и почувствовать, потому что глаза наверняка лгали. Но Хельг отстранился. Да, разумеется, он же терпеть не может, когда его трогают. То есть, когда его трогают мужчины.

– Извини, – сказали оба одновременно.

И белые пальцы с длинными, голубоватыми ногтями обняли ладонь Орнольфа.

– Это я, – сказал Хельг. – Все по-настоящему. И я – настоящий.

– Настоящий, – подтвердил Орнольф, медля выпустить его руку. Понял, что Хельг говорит на языке Ниэв Эйд, и понял, что сам заговорил на том же, давно позабытом наречии. – Я вижу, что ты настоящий, но что с тобой случилось, Паук?

– Может, это мой способ стареть? – Хельг улыбнулся, и в полутемной комнате стало заметно светлее. – Все меняются с возрастом. Ты тоже стал другим.

– Не настолько. Ты вообще не похож на человека. Ты даже на сида уже не похож.

– И смертные сходят с ума, когда пытаются иметь со мной дело. Неделя, много – две, и все. Как будто я выпиваю их разум. Понимаешь теперь?

– Наверное, – Орнольф, наконец, разжал пальцы, – думаю, что понимаю.

– С фейри гораздо проще. Во всех смыслах. А за последние лет сто я привык к ним настолько, что на смертных, честно говоря, уже и смотреть не хочу.

– Это неправильно, – сказал Орнольф раньше, чем подумал, что стоило бы промолчать.

– Конечно, – легко согласился Хельг, – неправильно. Мне казалось: народы, у которых каноны красоты отличаются от европейских, смогут принять меня. Выяснилось, что нет. Но здесь мне приносят в жертву стихи, а не кровь, и это дорогого стоит. Да ты угощайся, все это съедобно, честное слово. И расскажи о себе – надо полагать, ты провел эти годы с большей пользой, чем я.

– Ну… – Орнольф остановил выбор на плошке с внешне безобидным рисом, – как тебе сказать? Наверное, да.

С большей пользой? С его точки зрения, этот маленький дом в захолустье, дикий остров посреди дикого моря, почти нищенское отшельничество нельзя было даже сравнивать с тем, чего добился он сам. С той жизнью, которую Орнольф выстроил для себя собственными руками.

Хельг, такой красивый, такой невероятно красивый, здесь и сейчас похож на жемчужину в невзрачной раковине. Эта его одежда – Орнольф с трудом припомнил названия – кимоно, хакама, хаори? В Америке или Европе последний бедняк подумал бы, прежде чем надеть что-нибудь столь же унылое. Следует признать, что Хельгу к лицу даже это убожество, но почему он не приложит хоть сколько-нибудь усилий к тому, чтобы изменить свою жизнь? Почему он сам не провел «эти годы» с пользой?

«Потому что ему это не нужно, – сам себе ответил Орнольф, – потому что Эйни живет так, как хочет – он всегда жил так, как хотел. И он, заметь, никогда не явился бы к тебе с проблемой, подобной той, что возникла у тебя, преуспевающий мистер Касур. Он – Хельг. И этого более чем достаточно».

– У меня все иначе, – произнес он вслух, – все совсем не так, как у тебя. И я, собственно, приехал позвать тебя на свадьбу.

…Он знал, что скорее всего Хельг будет за него рад. Но все же от сердца отлегло, когда услышал искренние поздравления. Отлегло, чтобы тут же откуда-то – не иначе, из неизвестного медицине органа «совесть» – в сердце вполз маленький, зловредный червячок.

– Она очень необычная девушка, – сообщил Орнольф, предваряя все расспросы, – умная, смелая, красивая. Вы с ней похожи… То есть, я думал, что похожи, пока не увидел тебя. Эдит брюнетка, и разрез глаз у вас почти одинаковый, в ней, знаешь, тоже есть такая… эльфийская дичь. В общем, похожи, да. И я… видишь ли… – червячок превратился в червяка, грозящего вырасти в полноценную гадюку, – в общем, мне нужна твоя помощь, – признался Орнольф. – Потому что, боюсь, Эдит за меня замуж не собирается.

Он даже не представлял, сколько эмоций может быть вложено в приподнятую бровь. Не меньше десятка. Разных. Хотя превалировало, конечно, недоумение. Вежливое такое. Выразительное.

– Ты не понял, – начал объяснять Орнольф, не очень представляя себе, что именно было не понято, – я не имел в виду… маллэт… Это довольно сложно, Хельг, – не уверен, что ты поймешь. Просто поверь мне, ладно? Эдит любит меня, я люблю ее, но… это действительно сложно.

– Я верю, – просто ответил Хельг. – Я помогу. Что нужно сделать?

Червяк в сердце превратился в дракона, миновав стадию гадюки.

– Нужно, чтобы все, включая Эдит, поверили в то, что она твоя родная сестра, – сказал Орнольф. – Это в твоих силах, ты – Паук, ты можешь заставить кого угодно верить во что угодно, и ты не раз делал это. Но мы никогда раньше не пользовались твоей паутиной для того, чтобы…

– Чтобы получить что-то лично для себя, – помог ему Хельг.

– Да, – Орнольф поморщился, – именно так. Ты все еще хочешь помочь мне?

– Тебе и моей сестрице Эдит? – улыбка Хельга была шальной и немножко сумасшедшей. – Конечно, рыжий. Я помогу. Я же сказал, что верю тебе.

Вот он – гляди – уставший от чужбин,

Вождь без дружин.

Вот – горстью пьет из горной быстрины —

Князь без страны.

Там всё ему – и княжество, и рать,

И хлеб, и мать.

Красно твое наследие, – владей,

Друг без друзей!

Орнольф попросил помощи, и Альгирдас не смог бы отказать, даже если бы захотел. Он отправился в Новый Свет, передав организацию намеченной на зиму охоты в Нихон тамошнему командиру охотников. Свирепому пареньку по имени Кайн, Дикий Гусь.

В том, что касалось первоначальной подготовки, на Кайна можно было положиться, так что Альгирдас особо не беспокоился. Да и охота предстояла плановая, и Паука попросили помочь только потому, что у самого Гуся опыт был невелик, а наставник его подался в монахи. Лет на двести, как он сам говорил, подлечить расшатанные нервы и создать несколько шедевров живописного искусства.

Нихонские братья вели себя, порой, преудивительно.

Орнольф встречал его в порту. Правда, разглядел не сразу. Альгирдас увидел и учуял брата куда раньше, и ему хватило времени поразмыслить: кого это высматривает рыжий в толпе забивших трап пассажиров третьего класса. Наконец, Орнольф догадался проследить направление натянутой между ними нити. И Альгирдасу не понравилось, как изменилось выражение его лица, когда они, наконец, встретились взглядами.

Приказав рабам ожидать, Паук пошел навстречу Касуру.

– Ты стал еще красивее, – Орнольф крепко пожал его руку.

– Отличное начало! – заметил Альгирдас. – Продолжай в том же духе, и я сбегу раньше, чем ты скажешь «как дела»? Что-то не так, рыжий? Ты как будто ждал кого-то другого.

– Да нет, – Орнольф снова недоверчиво оглядел его, – я не ожидал, что ты… будешь выглядеть, как денди.

– И высматривал дикаря в волчьей шкуре?

– Не преувеличивай, Хельг. Пойми меня правильно, ты столько лет провел среди японцев…

– Нихондзин.

– Еще не лучше, – отмахнулся Орнольф, – ладно, в любом случае я был готов ко всему и приготовил тебе гардероб соответствующий здешним… хм, обычаям.

– Здешней моде, рыжий, – вздохнул Паук. – У меня все с собой.

Его рабы тут же появились, словно из воздуха. Отлично выученные, они стоили даже больше, чем заплатил за них Альгирдас. А глаза Орнольфа округлились при виде золотокожих, синеглазых красавцев в шелках, нагруженных таким количеством поклажи, какое пристало путешествующему аристократу.

Восемь их было, рабов. Ну и поклажи, соответственно.

– Ты хотел экзотики, – пожал плечами Альгирдас, – вот тебе экзотика. Кем ты там представил меня своим новым друзьям? Магараджей? Расхитителем гробниц? Арабским принцем?

– Но они же не люди, – не слыша его, пробормотал Орнольф.

– Они – рабы, – отрезал Альгирдас.

Ситуация не нравилась ему чем дальше, тем больше. Он боялся встретиться с Касуром, но реальность оказалась хуже всех ожиданий.

– Пойдем, – Орнольф опомнился и повлек его за собой к экипажу. – Я так понимаю: твоим слугам транспорт не нужен.

– Не нужен.

– Жить ты будешь в моем доме, – крытая коляска мягко качнулась на рессорах, когда датчанин встал на ступеньку выдвижной лесенки, – никаких отелей… – он с неудовольствием проследил, как, легче перышка, скользнул в экипаж Альгирдас. – Хельг, не делай так прилюдно, хорошо? Постарайся вести себя как человек. В тебе сто семьдесят фунтов веса, и коляска должна качаться и скрипеть, когда ты в нее садишься.

– Хорошо, – согласился Альгирдас и улыбнулся: – я запомню. Извини.

– Не извиняйся. Правил не так уж много, а учишься ты легко. К тому же, на случай, если у людей все-таки возникнут вопросы, у тебя есть вполне сносное оправдание. Все наши знакомые думают, что ты – русский, из России. Из Петербурга. Здесь трепетно относятся к титулам, так что я решил: чем больше, тем лучше. И сделал тебя князем. Все формальности уже завершены, тебе осталось только сыграть роль.

– Орнольф… – Альгирдас посмотрел с недоумением, чуть склонил голову, словно прислушиваясь. Он все еще улыбался, но уже растерянно. – Орнольф, я русский, а в Петербурге живут московиты. Я их на дух не переношу.

Встретив укоризненный взгляд Орнольфа, Альгирдас ухмыльнулся и откинулся на мягкую спинку сиденья.

Слова «на дух» и «московиты» определенно не отвечали нынешним представлениям рыжего о лексиконе, приличествующем настоящему князю. Тяжело будет Касуру, ох тяжело. Каждую секунду прислушиваться и приглядываться, и напряженно ждать, как бы невоспитанный приятель не выкинул какую-нибудь шутку, неуместную даже для русского.

– Кроме того, я и так князь.

– Да, разумеется, – подтвердил Орнольф с легкой досадой, – ты – Старейший. Но в наше время, Хельг, такие способы землевладения уже не считаются законными.

– Здесь? Не сомневаюсь. Однако те, кто жил на этих землях раньше, все равно не дают вам спокойно спать по ночам.

– О чем ты говоришь?

Несколько секунд Альгирдас сверлил датчанина взглядом, и глаза его становились все светлее. Потом он тряхнул головой, и из-под ресниц вновь сверкнуло темной океанской зеленью.

– Ты спишь мирно, рыжий. Это хорошо. Хочешь, на моей земле прямо сейчас случится восстание, московитов вышвырнут в пределы их прежних границ, а я стану править открыто? Твои друзья прочтут об этом уже в сегодняшних газетах. И никому не придется врать.

– Хельг, – Орнольф вздохнул и покачал головой, – ты не меняешься. Не прошло и пяти минут, а я уже устал от тебя. Не нужно ничего делать. Ничего… такого, понимаешь? И еще, пожалуйста, не называй меня рыжим при свидетелях.

– О! Прости. Об этом я не подумал. Прикажи остановиться!

Альгирдас выглянул в окно коляски и поморщился, заслоняя глаза рукой: они только что проехали христианский храм, и сияние, невидимое обычным людям, слепило сильнее, чем прямой солнечный свет.

Не задавая лишних вопросов, Орнольф дернул шнурок, подавая груму знак остановить лошадей.

Как же, не задавая! Прежде чем Альгирдас открыл дверцу, датчанин поймал его за рукав:

– Что такое?

– Чары.

Обычно этого объяснения было достаточно. Ну да, его было достаточно триста лет назад. Все меняется.

– Это кафедральный собор Сен Луи, – терпеливо объяснил Орнольф, – здесь завтра состоится свадебная церемония. Какие тут могут быть чары?

– Ты собираешься жениться по-христиански?

– Ну, не по-индейски же!

– Там знак у паперти, – решив не раздражать Орнольфа, Альгирдас почел за лучшее не выходить из коляски, раз уж рыжий так против, – наговор, знак, и девять горошин из одного стручка. Простенькая магия, но ее хватит, чтобы лошади понесли, если поблизости окажется женщина в белом. Кто-то не хочет твоей свадьбы, да, Касур?

– Опять смеешься? – печально спросил Орнольф. – Никак не угомонишься?

– Ты его что, не видишь?!

Альгирдас распахнул дверцу и, бросив на знак нить паутины, влил в неразличимые простым взглядом линии несколько капель силы. Над брусчаткой разлилось белое сияние, алым и синим переливались в нем грубо вычерченные руны.

На облучке тихо ахнул и выругался возница. Взвизгнула какая-то женщина, невидимая из коляски. С другой стороны послышались взволнованные мужские голоса.

Расплести знак было делом нескольких секунд. Паук не зря носил свое имя. А вот Касур… эй, Бронзовый Молот Данов, где ты? Ты, вообще, жив еще? Или люди сожрали тебя, выпили до дна? Они же хуже упырей, эти обычные смертные.

Благие боги, что он делает здесь?! Зачем приехал?! Чего ожидал?!

Чего ожидал, то и получил. Но стоило ли за этим ехать через полмира? Да еще и не через Межу, а по-людски, на пароходе, в точности следуя пожеланиям Орнольфа. Только время потерял…

С другой стороны, а за чем стоило бы ехать? Орнольф впервые за три столетия пожелал увидеть его. Разве это не достаточный повод, чтобы принять здешние правила игры? Несколько дней можно и потерпеть, чтобы не оставить у рыжего неприятных воспоминаний об этой встрече.

Тем более, что помощь ему действительно нужна. Только совсем не та, о которой он попросил.

Орнольф заглянул незадолго перед обедом, уже вечером – обедали здесь поздно. Альгирдас сидел у окна, курил и оценивал вид из своих окон, раздумывая, любит ли он реку настолько, чтобы видеть ее в течение нескольких дней. А рыжий явно готовился продолжить наставления, но, войдя, принюхался и удивленно отметил:

– У тебя хороший табак.

– Лучше, чем ты можешь вообразить, – ответствовал Альгирдас, кивая на соседнее кресло, – садись, Орнольф. Эти сигары положено курить только сидя, причем только в низком кресле. Специфика распространения дыма, видишь ли. Ты вдыхаешь его, и им же дышишь. Хороший запах, верно?

– Вспомнить, какую дрянь ты курил раньше…

– Триста лет назад? Мои тогдашние приятели не додумались до совершенствования сортов табака. Не успели, наверное. Твои нынешние приятели тоже вряд ли додумаются, как делать такие сигары. А также одежду, украшения, парфюм… и рабов. Ну, что еще я сделал не так? Разочаровал твоих слуг? Они ожидали красных сапог, соболей и медведя с цыганами?

– Хельг, – недовольно прервал его Орнольф, – здесь неплохо знают русских. И, кстати, может быть, сразу расскажешь, что еще тебе известно о правилах здешней жизни? Чтобы мы не тратили время попусту.

– Ты куда-то торопишься? – уточнил Альгирдас. – Право, друг мой, нам ведь не о чем больше говорить, так что расскажи мне о правилах, я весь внимание.

– Очень хорошо, – не дрогнув, продолжил Орнольф, – тогда запомни, пожалуйста, что твое имя Ольгерд, а не Альгирдас и не Хельг, тем более не Паук.

– Ворас , – задумчиво протянул Альгирдас, и выдохнул сладкий дым, – князь Ольгерд Ворас, да?

– Я уже говорил тебе об этом?

– Я догадался. Это первое, что приходит в голову. Что-нибудь еще?

– Ничего, кроме напоминания: веди себя по-человечески. Люди едят, Хельг. Четырежды в день.

– Больше никакого Хельга. Давай уж следовать твоим правилам. Ольгерд и Орнольф, звучит, а? Ладно. Я буду есть. Но, надеюсь, о том, чтобы на закате и на рассвете никто не попадался мне под руку, ты позаботился?

– Разумеется. Час утром и час вечером ты можешь проводить, как привык. В твоих апартаментах достаточно плотные портьеры?

– Да, спасибо. Кстати, – Альгирдас мило улыбнулся, – ты знаешь, что у твоих слуг была привычка подслушивать под дверью?

– Была?

– Была. Я их отучил. Так на ком ты все-таки женишься, Орнольф Гуннарсон? Судя по болтовне твоих кухарок, намечается чудовищный мезальянс, м-м?

– Сегодня же рассчитаю этих гусынь.

– Подарить тебе десяток немых рабов? Очень удобно… – увидев нетерпеливую досаду в глазах рыжего, Альгирдас поднял руки: – Орнольф, я умоляю, не надо напоминать, что здесь нет рабства. Тебя сочтут благодетелем, если ты дашь работу и кров исполнительным инвалидам! Так кто твоя невеста? Дочь рыбака? Или она сама рыбачка? Я что-то не очень понял, сведения противоречили друг другу. А может, она трудится на рыбной фабрике? У вас ведь здесь повсюду фабрики… Слушай, если тебе так уж хочется пригреть кого-нибудь убогого, не лучше ли завести собачку?

Они оказались на ногах одновременно. Орнольф сгреб Паука за грудки, сминая шелковый галстук. Затрещала тонкая ткань сорочки.

Прижав его ладонь, Альгирдас другой рукой толкнул локоть Орнольфа вверх и чуть повернулся. Датчанин крякнул от боли в вывернутых суставах и разжал пальцы. А через мгновение они были уже в двух шагах друг от друга.

– Как все меняется, – напевно проговорил Альгирдас, покачиваясь с пятки на носок: – ты уже не можешь поколотить Паука, рыжий. Ты и раньше не мог, но тогда я позволял тебе многое, и доставалось мне всегда за дело. Так что там с твоей невестой?

– Не говори о том, чего не знаешь, Хельг.

– Я Ольгерд, мы же договорились. Ты прав, я многого не знаю, но о чем-то ведь могу и догадаться. Она, конечно, не рыбачка, она – сирота, воспитанная какой-то «доброй женщиной». И она любит тебя, но ее воспитание, происхождение, все, чему ее учили, оставляет ее на много ступеней ниже тебя, так? Свободная страна! – произнес Альгирдас с непередаваемыми интонациями, – свободные люди с равными возможностями! И бедная девочка, нечистокровная сиротка, до ужаса боится косых взглядов, сплетен и того, что ты не сможешь ее защитить. А тебе всегда было плевать на происхождение, семью, традиции и привычки. Только твоим друзьям, твоим здешним друзьям, до всего есть дело, правда, Орнольф? И тебе дорога репутация, твоя и твоей будущей жены, и уезжать отсюда ты не хочешь, не можешь уже, как раньше, бросить все и уйти по хейлиг фэрд следом за ветром. Ты с ужасом ждешь свадьбы, на которой твоя невеста будет подвергнута самой критической оценке – ее манеры, ее речь, ее внешность, вся она. Благие боги, Орнольф, мог ли я подумать, что ты станешь бояться собачьего бреха?

– Заткнись!

– И тогда ты догадался позвать сюда меня, – Альгирдас уже не улыбался – щерился по-звериному, показывая длинные клыки. – Князя из России. Диковинку, которая полностью отвлечет внимание гостей. Твоей невесты они даже не увидят, так ведь? Сестра там или не сестра, им станет все равно. Потому что здесь будет Паук, сидский выродок, от которого ни один смертный не сможет отвести глаз. Даже ты… не можешь. Будь оно все проклято! – Альгирдас отвернулся, снова уставившись в высокое окно. – Скажи, что я не прав, Орнольф, – попросил он тихо.

– Прав, – Орнольф разглядывал еще висящие в воздухе белесые облачка дыма.

– Рыжий, – Альгирдас вздохнул, – начав врать, не останавливайся, это же неприлично. И… неприятно. Пусть будет так, как ты хочешь. Тебе нужна паутина – вот она, паутина. Тебе нужен Паук – вот он, Паук. Я просто… ладно, это ерунда.

– Хельг, я не думал, что это так очевидно.

– Это не важно. Скажи, что собирался сам попросить меня. Соври что-нибудь… Есть еще пожелания?

– Прости меня.

– Я же сказал, это все ерунда. Рад оказать тебе услугу, тем более что мне она ничего не стоит. И, кстати, я не Хельг. Я Ольгерд, не забывай об этом.

Когда наконец-то настала ночь, и в большом доме Орнольфа заснули все, включая навсегда избавленную от любопытства прислугу, Паук позвал рабов и, раздав каждому по короткой записке, отправил в разные концы города.

Сам же, выкурив напоследок еще одну сигару, открыл окно и с ловкостью ящерицы спустился с третьего этажа во двор. Тенью перемахнул через ограду. Перекинулся в волка и помчался по темным улицам, сквозь миллионы запахов, в волнах бессчетного количества звуков, в ласковой серой полутьме.

Взлететь бы! Да разве полетаешь в этих городах, где на каждому углу по увенчанному крестом храму, и через каждые сто метров можно натолкнуться на полисмена? Как рыжий живет здесь? Непонятно.

На узкой кривой улочке, в обшарпанной конторе, с окнами такими же темными, как по всей округе, за дверью с лаконичной табличкой «Closed», его уже ждали. Ждали те, кто считал себя истинными хозяевами города. Вполне, кстати, обоснованно. Они только Орнольфа в расчет не принимали. Но, судя по тому, что успел увидеть Паук за неполный день, Орнольф, мягко говоря, не владел ситуацией. Давно ли? Это предстояло выяснить. А сначала следовало провести подготовку к завтрашнему бракосочетанию. Сделать то, о чем Орнольф не позаботился и вряд ли догадается позаботиться, даже если его ткнуть носом во все недоработки.

Поэтому и пришлось Пауку Гвинн Брэйрэ назначить встречу тем, кого ненавидел он едва ли не больше, чем мужеложцев. И убивал при любой возможности. Пока Орнольф… – опять Орнольф! – не втолковал, что это сродни бою с тысячеглавой гидрой. И не предложил другой способ.

Оправдывающий себя по сей день. Да, рыжий, ты всегда был силен в том, что касалось разного рода договоров и объяснений.

И теперь Альгирдаса ожидали упыри. Те, которых не убили. Те, с кем когда-то придумали договориться. Эти, собравшиеся здесь, понятия не имели, что за наглец созвал их всех в самый разгар рабочей ночи, но Паук воспользовался нужными словами, верными паролями, и упыри пришли. Чтоб хотя бы взглянуть: кого же им разорвать на куски за наглость и владение излишней информацией.

Альгирдас вернул себе человеческий облик и, подходя к конторе, позволил охранникам увидеть себя. Пусть дадут знать хозяевам. Почти сразу он увидел чары и ощутил их легкое прикосновение – едва уловимый теплый ветер, отчасти похожий на тот, по которому пускают порчу колдуны. О том, что в городе обосновались, среди прочих, и упыри-чародеи Паук, разумеется, знал. Но недовольство, замешанное на зависти, никуда от этого не делось. Каким-то мертвым кровососам не мешало ни обилие храмов, ни пронизывающие весь город токи христианской веры, а он, древнейший и лучший из охотников, был здесь беспомощней новорожденного котенка.

Хм. Ну, это, пожалуй, слишком сильное сравнение.

Паук не спешил, и впавший в транс чародей изучал его, уверенный в том, что чары неощутимы. Только бы не разбежались они там, когда выяснят, с кем предстоит разговаривать.

Протянув по узорам чужой ворожбы свою паутину, Альгирдас дождался момента, когда упырю откроется правда. И успел мягко, успокаивающе сдавить его разум шелковыми петлями. «Все в порядке, маленький кровосос, все хорошо, никто тебя не обидит».

Он ведь действительно не собирался обижать их. Во всяком случае, сейчас.

Так что к встрече упыри оказались подготовлены. И когда Альгирдас вошел в темный зальчик, пропахший клеем и чернилами, все, кто ждал его, оказались на месте. Никто не попытался сбежать. Правда, и подойти к нему, чтобы поздороваться, как подобает, никто не пожелал. Паук стоял в дверях. Упыри – вдоль противоположной стены. И молча они смотрели друг на друга, пока тишина не стала угнетающей.

– Мда-а, – Альгирдас покачал головой. Вспомнил, что он русский, напрягся и процитировал: – Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. С этой минуты вы поступаете в мое распоряжение. И, кстати, в Новом Свете еще чтят традиции?

Ему пришлось слегка изогнуть бровь для лучшего разъяснения последнего вопроса. Тогда до них дошло.

Первым, преклонив колени, приложился к его руке правитель города. За ним, в порядке старшинства, остальные кровососы. Альгирдас вытер руку платком, и выбросил кусочек батиста, который прямо в воздухе испепелил кто-то из рабов.

– Садитесь, – разрешил Паук, выбирая стул поудобнее. – И слушайте внимательно.

Кем уж они его считали, бог весть. Самим Сенасом, или первым его потомком? Слишком древняя кровь текла в жилах Альгирдаса, кровь братьев, которые были старше его на много столетий, кровь самого Сина, возраст которого измерялся даже не веками. А эти упыри, потомки тех, кому когда-то Паук позволил жить по его правилам, конечно же, и не подозревали о Сенасе, знать не знали о его хозяине и вообще были очень и очень далеки от понимания того, как устроен мир. У них были свои легенды. Ничего общего не имеющие с действительностью, зато дающие им иллюзию независимости и могущества.

В любом случае, они считали его упырем. Очень древним упырем. Кем-то из их легенд, уходящих к дням сотворения мира. И не так уж далеко от тех дней виделось им появление в мире Паука Гвинн Брэйрэ. В их сказках, конечно же, он носил другое имя. Какое? Это Альгирдасу было не интересно.

– Город кишит колдунами, – начал он без предисловий. – И прямо после нашего разговора я начинаю охоту на ведьм. Если вы еще помните, что это такое, мы обойдемся без лишних объяснений.

Они помнили. Они слышали об этом, или читали, нашелся даже умник, наблюдавший охоту своими глазами. Как выжил – непонятно? Или это было уже после договора?

– Ваша задача, – продолжал Альгирдас, – уничтожать людей. Вы знаете здесь всех, кто не чужд колдовства, и к исходу ночи все они должны быть мертвы. Совсем. Надеюсь, – он взглянул на чародея, – вы умеете убивать окончательно? Я возьму на себя духов и демонов, так что можете не беспокоиться о том, что на вас или ваших… миньонов? – так вы называете своих рабов? Словом, можете не беспокоиться о нападении из волшебного мира. Как распределить обязанности и поделить районы – это уж ваша забота, главное, чтобы вы сработали быстро и эффективно. Первостепенная же задача – уничтожить тех, кто заинтересован в том, чтобы вредить мистеру Касуру… да-да, тому самому. Что вы говорите? Большой человек? И у него много недоброжелателей? Никогда бы не подумал, – Альгирдас вложил в голос весь оставшийся к ночи сарказм. – А как вы думаете, господа кровососы, если бы у него было мало врагов, стал бы я привлекать вас к работе? Вы ведете здесь дела, вы льете воду на все здешние мельницы, кому как не вам знать все узоры деловой паутины города? Так что впредь не беспокойте меня жалобами на многочисленность врагов мистера Касура, а позаботьтесь о том, чтобы к исходу ночи в распоряжении его врагов не было ни одного колдуна. Даже самой бесталанной гадалке извольте оторвать голову и вырезать сердце. На все это у вас есть восемь часов. Теперь можете задавать вопросы.

Вопросов не было. Главное они поняли: Древний заинтересован в благополучии одного из самых крупных дельцов Америки. Стало быть, благополучие его должно быть обеспечено в кратчайшие сроки и наиболее эффективными методами.

Молодцы мальчики-девочки, ничего не скажешь. Схватывают на лету.

Уходя вниз по улочке, растворяясь в тенях, Альгирдас прямо на ходу раскидывал по городу паутину. Охотники уже знали. Они были готовы. Паук приказал начинать, и предоставил рабам вернуть себя в дом Орнольфа.

Оставалось дождаться, пока холод сентябрьской ночи и горячая ванна смоют с кожи мерзкое ощущение липкой грязи. Даже упыри, уж на что совсем не люди, смотрели на него с благоговейным восторгом. И можно твердить себе, что они просто приняли его за кого-то очень древнего и только поэтому вызывающего благоговение. А можно признать, что первые слова рыжего, произнесенные при встрече не были тщательно подготовленной гадостью.

Но, Орнольф… почему?! Как ты додумался использовать Паука таким образом? И, рыжий, неужели тебе не совестно?

Красота его, подарок бога, доставляла с веками все больше неприятностей. Бога давно никто не чтил, а подарок остался – непрошеный, ненужный, мешающий жить.

Орнольф полагал, что Альгирдас большую часть времени жил в Японии. Сам Паук просто дал ему понять, что предпочитает называть Японию – Нихон. Уверился лишний раз, что рыжему, в сущности, наплевать, где он там живет. Что Орнольф ни разу не удосужился даже взглянуть, куда же тянется брошенная между ними ниточка. Ну, и ладно. В конце концов, это паучье дело – следить за паутиной. И достаточно того, что Альгирдас всегда знал, где пребывает Касур, и все ли у него в порядке.

Дело не в этом. Дело в том, что жил он не в Нихон, и вообще не на земле. Давно уже и прочно обосновался Паук на Меже, среди фейри, изгнанных из тварного мира. Они были злобными и опасными – всё так, но зато они походили на него. Злобностью и опасностью в том числе. И хотя с ними частенько приходилось драться, в поединках или одному против многих, все же можно сказать, что уживались фейри и охотник на них довольно мирно. В тварном мире приходилось куда сложнее, и чем дальше, тем становилось хуже.

Не спасали никакие чары. Собственный талант так и не вернулся, но обычно Альгирдасу хватало умения расплести чужие заклинания, сплести на их основе свой узор или просто вытянуть из чародея силу. Фейри, которых забавляло его стремление походить на людей, пытались помочь и накладывали свои чары, делая Альгирдаса лишь немногим красивее обычных смертных. Но проходило время, и чары спадали. А фейри удивленно и весело замечали:

– Ты стал еще больше походить на нас, Паук. Это судьба, с судьбой нужно мириться. Ну, зачем тебе смертные?

Вот уж хороший вопрос. Зачем? Чтобы окончательно не превратиться в чудовище.

Он приехал в этот город под защитой заклинаний. Но что-то немного оказалось от них пользы. И в голове не укладывалось, что Орнольф, именно Орнольф придумал воспользоваться пожизненным проклятием Паука. Рассуждая без эмоций, следует признать, что даже проклятие должно быть кому-то полезно. Но без эмоций не получалось. Рыжий видел, как люди сходили с ума, проведя с Альгирдасом достаточно долгое время. Рыжий видел, как женщины и мужчины сводили счеты с жизнью, не вынеся любовной муки. Рыжий знал, что это отвратительно.

И еще знал, что за три-четыре дня ничего с его гостями не сделается.

Рыжий – он умный.

Альгирдасу же оставалось только врать себе, что за прошедшие столетия Орнольф научился считать пустяками то, что было когда-то важно. О многом забыл. О чем-то не вспомнит даже если напомнить. Да и напоминать-то незачем.

Только вот что с ним стряслось? И почему он сам не понимает, что оказался по уши в… неприятностях?

А неприятностей было предостаточно. Хватило работы на всю ночь, и к утру охотники и упыри едва управились. Первые спешили закончить до начала свадебной церемонии, у вторых, ясное дело, с восходом появлялись личные проблемы. И это, еще не считая полисменов, которые до того оказались въедливые, что паутину пришлось набрасывать еще и на них.

У Орнольфа обнаружилось множество врагов. Тихих таких врагов, незаметных – из тех, кто не в силах был повредить самому Касуру, зато старательно и эффективно строил козни его друзьям и деловым партнерам.

Дела, деньги, политика – как все это было по-человечески! Как все это не вязалось в представлении Альгирдаса с Бронзовым Молотом Данов.

Пора забыть старое имя и говорить «мистер Касур» без сарказма и горького привкуса на губах.

Беда была не в том, что у Орнольфа хватало врагов. У кого их нет, в конце концов? Даже христианские ангелы все время воюют с христианскими демонами. Беда была в том, что Орнольф о своих врагах не подозревал. Он успешно расправлялся с конкурентами на поле боя смертных – все эти деловые бумаги, капиталы, предприятия и тресты… ф-фу! —даже вникать не хотелось, и Альгирдас не вникал, отдав эту область на откуп упырям. Но там, где раньше Орнольф мог бы потягаться с самим Пауком, сейчас он казался слепым.

А еще глухим и полоумным.

Город был переполнен призраками. Вполне безобидными, поэтому охотники Паука не трогали их, проводя плановые чистки. Но, пусть и безобидные, призраки не были невидимками. Любой хоть сколько-нибудь сильный чародей знал об их существовании и, набравшись смелости, мог попросить о поддержке в каком-нибудь деле.

Это плохо заканчивалось для чародеев. Поскольку об охотниках-то они не подозревали. Но Орнольф… он не подозревал даже о призраках.

Не увидеть знак у церковной паперти, не услышать его, не почувствовать, и не разобраться, что там такое начерчено, – кем же надо для этого быть?! А знаков иных, – разной степени сложности, разной силы, но заметных, отчетливых, ясных – было более чем достаточно по всему кварталу и по всей протяженности пути, где должна была проследовать свадебная процессия. И множество их нашлось в местах, где мистер Касур регулярно бывал. В его офисе. В клубах. В ресторанах. В его ложе в театре. Были знаки, действующие уже в течение нескольких лет. Были совсем свежие. Были и такие, каким только предстояло сработать.

Разумеется, уничтожить все их за одну ночь, не говоря уж о том, чтобы извести связанных с ними духов, было невозможно. Да Альгирдас и не ставил охотникам такой задачи. У них было четыре ночи и три дня, за это время Паук намеревался вычистить город до блеска, чтобы потом хотя бы десяток лет не беспокоиться за Орнольфа и его супругу. Рыжему-то все как с гуся вода, но смертную женщину может убить то, что Молоту Данов покажется мышиным чихом. А потом еще и дети пойдут… Ох! Нет уж, о детях придется позаботиться отдельно. И провести чистку по всем большим городам.

Тем более что охотники раззадорились, их уже и наставлять не нужно, координировать только, да связь обеспечивать. Они здесь совсем молодые, никогда не работали с Пауком, только слышали о нем, да и то, в основном, сказки. Скажи им сейчас, что придется континент вычистить, рявкнут только: «Да, сэр!» И пойдут вычищать.

Кстати, мысль неплохая. Давно уже не сводил вместе отряды хотя бы десятка городов. Какое уже поколение охотников знает о других таких же только понаслышке? Непорядок, Паук. Думаешь, ты вечен? Хм… м-да. Но если все-таки и на тебя найдется управа, ребят перебьют поодиночке. А от Орнольфа теперь немного проку.

Хельг был великолепен. Все три дня, играя роль князя, он блистал остроумием и изысканными манерами, был утончен, вежлив, язвителен, высокомерен, обаятелен – был таким, каким давно не видел его Орнольф. Был таким, каким Орнольф видел его три века назад. И сейчас непонятно было, почему же решил ты, Касур, что малыш Эйни мог измениться за триста лет? Почему ты решил, что он утратит врожденную безукоризненность манер? Они менялись вместе со сменой нравов и обычаев и оставались идеальными, где бы ни был Хельг – среди африканских дикарей или на приеме королевы Великобритании. Это же Паук! Он всегда лучше всех знает, что и как нужно делать. Это порода! Кровь!

Это же Эйни…

Он сделал все, чего хотел Орнольф. Эдит, до слез боявшаяся свадьбы, боявшаяся людей, злых языков, насмешек и сплетен, была счастлива и чувствовала себя совершенно свободно. Тем более что главное, чего она боялась: излишнее внимание и пристальные взгляды – все это досталось на долю Хельга.

Он притягивал к себе взгляды, был в центре всех событий, поступал так, как от него ожидали, оставаясь непредсказуемым и непостижимым. Князь… Да уж! С этим не поспоришь. Чего стоит хотя бы подарок на свадьбу – огромное поместье на юге Франции. И – специально для Эдит – бриллианты, каких нет и в британской короне. В мире, где живет Хельг, деньги до сих пор решают не все. И подаренные земли, и драгоценности Эдит стоят дороже любых денег. Они полны волшебства – уж в этом-то Орнольф был уверен. Тихого, красивого волшебства, так ценимого Хельгом. Хотя, скажи кому-то, кто знает его, что Паук Гвинн Брэйрэ – мастер по созданию сказок для принцев и золушек, не поверят. Покрутят пальцем у виска. Смертоносный и жестокий Паук лишен даже зачатков человеческой доброты. Зато он большой шутник, и шутки его лучше всего понимали фейри. Те, которые выживали после встречи с Пауком.

Если бы только он понял, что фейри больше нет, и нет зловредных чародеев, вообще никаких чародеев не осталось, кроме тех, которых натаскивает он сам. Охотники больше не нужны. И Паук Гвинн Брэйрэ не нужен больше. Если и существует в мире какое-то зло, кроме обычного, человеческого, то обитает оно в местах настолько отдаленных от людей, что, право же, не стоит внимания. А Хельг никак не может оставить свои игры. Не хочет найти себе место в цивилизованном мире. И ясно уже, что надежды Орнольфа задержать его в Америке подольше не сбудутся. Стоит признать, что место, время и повод были выбраны крайне неудачно.

Орнольф ловил себя на том, что ему тоже хочется все время смотреть на Хельга, что бы тот ни делал: говорил или молчал, хмурился, улыбался, отпускал комплименты дамам, беседовал с джентльменами. Он стал еще красивее? Нет, это пустые слова, не способные выразить правду.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! —

Под крыльями распахнутых бровей —

Две бездны…

Дигр говорил, что Хельг совершенен…

Опомнись, Орнольф Касур! Больше никаких стихов, никаких мыслей, больше ни слова о Пауке, или ты сам уподобишься Дигру.

Холодная вода воспоминаний очень к месту, когда теряешь голову. Что сказал Эйни в первый вечер? Назвал себя сидским выродком, от которого никто не может отвести глаз.

Сейчас уже бессмысленно сожалеть о содеянном. Бессмысленно каяться в том, что еще три месяца назад казалось хорошей идеей. Остается только принять с благодарностью подарок Эйни и надеяться на то, что он простит когда-нибудь. Что он поймет: в какой-то момент Орнольф забыл, как это невыносимо тяжело быть звездой среди гальки. Не сейчас. И, наверное, не скоро. Слишком светлые глаза у Паука Гвинн Брэйрэ, почти прозрачные, ему больно и он очень устал, а злопамятный Паук не прощает тех, кто делает ему больно.

Красота, не увянешь за лето!

Не цветок – стебелек из стали ты,

Злее злого, острее острого

Увезенный – с какого острова? …

«Рад оказать тебе услугу…»

«Спасибо, Эйни. Только я уже не рад принять ее».

И наконец все закончилось. Альгирдас чудовищно устал, был страшно зол, но очень доволен. Раньше ему не приходилось вести охоту, занимаясь одновременно тысячей других дел. Временами казалось, что он вот-вот порвется на множество маленьких Пауков, но всякий раз откуда-то брались силы на то, чтобы удерживать и себя, и все нити паутины, и распутывать чары, и блистать в обществе, и все это – одновременно…

Боги создали человека сильным. О, да! А уж для Паука они и вовсе не пожалели ни сил, ни ума. Ни красоты, чтоб ей!..

Правда, все, чего хотелось сейчас, это упасть и лежать, не двигаясь, дня два, а лучше – месяц. Но раб принес ему записку от правителя города с просьбой об аудиенции. От правителя-упыря, естественно. С муниципалитетом Альгирдас дел не имел, если не считать светского общения с представителями властей.

Ну, разве это жизнь?!

В аудиенции можно было отказать. В любом случае, ее нельзя было проводить в доме Орнольфа. Однако надо отдать должное упырю: он предложил несколько мест, где они смогли бы поговорить без помех. А поскольку лишь очень важная причина могла заставить кровососов преодолеть священный ужас перед тем, за кого они приняли Альгирдаса, отказывать в просьбе не следовало.

Задерживаться в городе Паук не собирался, поэтому выбрал для встречи резиденцию самого правителя. Плевать на правило встречаться с врагами только на нейтральной территории. Ничего ему упыри не сделают, а дом, судя по адресу, расположен довольно близко к порту.

Расторопные рабы уже подготовили дорожный костюм. Вот и славно. Переодеться и бежать отсюда. Как можно дальше в глушь. Туда, где на много километров не отыскать ни одного храма. Из-за этих христиан, будь они неладны, не получается даже забрать себе силу чужих чар и знаков, – все уходит, как вода в сухую землю. Что уж говорить о людях? Они здесь пренебрегают наузами, рунами и оберегами, довольствуясь нательными крестиками, да и те носят не все. А силы восстанавливать надо. И лучше делать это там, где проводишь охоту. Через Межу в языческие страны не набегаешься.

Альгирдас уже готов был уходить, когда раб с поклоном преподнес ему две открытых шкатулки. В одной, вцепившись лапами в серебряную паутину, лежал серебряный паук с блестящими бриллиантовыми глазками. В другой светилась бледным голубоватым огнем серьга с неведомым камнем. К шкатулкам прилагалась записка, наспех начерканная на листе из записной книжки:

«У меня тоже есть для тебя подарок, Эйни».

Усталость смыло волной обжигающе-холодной злобы. Такой ярости, такой ненависти ко всему живому и мертвому Альгирдас не испытывал даже в часы рассвета и заката. На мгновение его парализовало от злости, окаменевшие мышцы намертво срослись с костями. Он выдохнул. Взял серебряного паучка и одним движением скатал в неровный шарик. Выпавшие бриллианты упали под ноги и затерялись в ворсе ковра.

Вроде бы, стало полегче.

Альгирдас положил шарик обратно в шкатулку, бросил в горящий камин. Туда же отправил серьгу вместе со смятой запиской. Ухмыльнулся:

– Для тебя, рыжий, все услуги – бесплатно.

Выходя из дома, он оборвал протянутую к Орнольфу нитку паутины.

– Здравый смысл подсказывает мне, что я совершаю смертельную ошибку, попросив вас о встрече, – начал правитель упырей, когда с церемониалом было покончено. – Знаете, Мастер, даже о Патриархах ходят самые неприятные слухи, в частности о том, что они предпочитают нашу кровь человеческой, а что уж говорить о таких как вы? С другой стороны, у нас есть поговорка: пока не попробуешь, не узнаешь. Вы же, Мастер, простите за дерзость, производите впечатление существа, с которым можно говорить, а не только трепетать в ожидании мучительной смерти. Поэтому я взял на себя смелость испросить у вас дозволения и задать несколько вопросов. Если они покажутся вам излишне дерзкими, или, возможно, оскорбят вас, пожалуйста, пусть только я буду наказан за это. Уверяю, мои братья даже не знают об этой затее.

Он врал. Все они знали, его «братья». И уже в том, что кровосос называл братьями других кровососов, видел Альгирдас грязную пародию на истинное братство. За одно это правителя следовало бы убить. Но в том, как он выгораживал подданных, было нечто забавное. При желании, можно было даже вообразить, что у этого упыря есть совесть, а, может, и душа.

Воображение у Альгирдаса было. Желания приписывать кровососу несуществующие достоинства, – нет. Но выслушать его он в любом случае собирался. Итак, что там за вопросы возникли у немертвых?

– История гласит, что подобных вам было трое, – заговорил правитель, получив разрешение спрашивать, – но считалось, что все вы погибли в результате междоусобицы. Однако я вижу вас, Мастер. Значит, история ошибается. И мне хотелось бы узнать, возможно ли, что еще кто-то из ваших… э-э… что еще кто-то равный вам появился среди нас?

– Все возможно, – задумчиво ответил Альгирдас, лихорадочно вспоминая, какую там «историю» они с Касуром придумывали когда-то для упырей. – Почему ты спрашиваешь?

– Потому что в Лондоне убиты все наши братья, – все, кто соблюдал Договор. И ходят слухи, что некто, сродни вам, Мастер, сделал это в наказание за то, что мы заключили перемирие с людьми. Так ли это? И чего ожидать нам? Ведь и вы появились здесь не для того, чтобы защитить какого-то смертного.

Такие перепады настроения были слишком резкими даже для того, кто привык жить среди фейри. Сердце Альгирдаса остановилось. Сделало резкий скачок. И вновь забилось, неровно, больно ударяясь о ребра.

Он был счастлив. Так счастлив, что даже передумал убивать наглого упыря. Сейчас он почти любил этого кровососа.

«Некто сродни вам…»

Некто… Сродни…

Это Сенас! Сенас вернулся в мир. Он на Оловянных остр… бр-р-р, он в Британии! И даже если проклятый упырь не взял с собой Наривиласа, его можно поймать, запытать до смерти и заставить вернуть Альгирдасу сына.

Можно?! Его нужно поймать!

Рано утром, сразу после окончания торжеств по поводу свадьбы Орнольфа Касура, яхта, пришедшая за русским князем, ушла вниз по реке – в океан.

А несколькими часами позже одна из горничных мистера Касура, выгребавшая золу из камина в апартаментах высокого гостя, нашла в совке серебряный слиток и необыкновенной красоты опалесцирующий камень. И то, и другое она немедленно отнесла хозяину. И слегка обиделась, увидев, что мистер Касур огорчен ее находкой. По представлениям горничной найти в золе драгоценность было, несомненно, добрым знаком. Она твердо решила, что если уж выпадет в будущем еще раз такая удача, оставить все себе. Этих господ не поймешь, что им нравится.

Знай горничная, что все время, пока камень был у нее, она, премиленькая девушка, выглядела невзрачной дурнушкой, ее мнение относительно странных находок сильно переменилось бы.