Эпилог
Полтора года спустя
Утром стало понятно, что на сей раз последняя, самая глубокая из трех ран успешно закрылась. Нет кровотечения, нет озноба, донимавшего несколько дней кряду. Не гудит в голове кровь тяжелой, шумной и назойливой болью. Можно лежать, слушать лес и чувствовать себя здоровым.
– Не медведь попался, а настоящий абыр, – вслух пожаловался Ичивари, ощупывая шов, целый, не разошедшийся, как в прошлый раз. Уже подсохла корка, все удачно. – Не трогал его, мимо шел, берлогу обошел. И чего ему не спалось? Сам виноват.
Сын вождя потянулся, сел, звучно, со щелчком зубов, зевнул. Покосился на шкуру, растянутую для просушки в углу логова. Если вставить желтые стекляшки в глазницы, будет здорово смотреться. Но и так впечатляет. Хочется прыгать, бить себя в грудь и рычать от осознания своей силы и удали. Все же большого северного медведя, бурого, живущего за перевалом, вдали от леса секвой, в одиночку, с ножом и палкой брал только вождь Ичива. Ну или Сидящий Бизон, еще до войны, когда он был здоров и звался иначе…
– Магур бы просто не полез хрустеть ветками у логова, – виновато пожал плечами Ичивари. – Ум наследовать труднее, чем силу. Ум надо растить, а сила – она сама вон, прет… И жратвы просит. Хлафски много жратвы. И почаще. И пожирнее.
День только-только обозначил за полуприкрытым пологом одеяла-двери ловчую сеть ветвей сплошной лесной кроны. Густо-чернильное облако ночи запуталось и никак не желало кочевать на запад, уступая рассвету. Здесь, на севере, за перевалом, за большим лесом на склонах гор – день в холодный сезон слаб. Ночь его задавливает, подминает, душит. Солнышко неуверенно выглядывает из-за гор, с южного края неба. Не решается выбраться высоко и снова бежит на юг, в тепло. Ночи черны, как вода в проруби. Дни же синие и лиловые, ледяные… Всюду по склонам щетинится пустой лес, вовсе дикий. Ручьев много, вода есть, вроде и жить можно. Но нет места для полей: то болотина, то каменный лоб. Справа, дохлым медведем в снежной шкуре замерзшего леса, горбится горный кряж. Не столь высок он, как дома, в долине Типпичери, но к морю жмет, превращая все прибрежье в неудобное место, годное лишь для охоты.
– И хорошо, дикий мир нельзя везде трогать, пусть себе от нас отдыхает, – пробормотал Ичивари.
Он отбросил одеяло, стащил рубаху, шипя и жалуясь на боль в закрывшихся, но продолжающих ныть ранах. Три когтя да по ребрам… До сих пор памятно, как хрустели кости. Магур увидит шрамы – не похвалит или, того хуже, прикажет идти к малышне и заново учиться уворачиваться, вдобавок насмешливо обзовет увальнем. Опасливо хмурясь, Ичивари поднялся и побрел к ручью: плескаться, смывать корки крови и рычать от удовольствия. Вода звонко бежит, зачерпнешь – в ладони остается жесткое крошево мелких льдинок. Втирать их в кожу – одно удовольствие. Сперва холод ощущаешь, а затем жар поднимается изнутри, радость в нем, даже ликование. Чистое, звонкое, как синева полуденного неба в прищуре меж туч… Потому что опять здоров. Потому что зима кончилась, заломало ее солнышко, как медведя. И сушит шкуру косматого сугробистого снега. Проплешины уже видны. И сам снег – тяжелый, мокрый, утративший скрипучую синь, даруемую настоящим морозом. Еще через несколько дней покров холода, серый на изломах, сделается слаб, обрастет узором кружева… Ичивари выпрямился, снова потянулся, повел плечами, коротко, почти нехотя, глянул на дальний берег ручья. Лепить фигуры из снега можно лишь весной, когда сугробы еще высоки, но уже пропитаны влагой. Хорошо получилось. Белая, стройная и смотрит – чтоб ей, арпе, покоя не знать! – не в сторону логова, а на запад… Где живут в теплых домах и котлы отдают мыть слугам.
Тряхнув головой и отогнав бесполезные сожаления, сын вождя вгляделся в поток, перепрыгнул на дальний камень, склонился. Довольно хмыкнул, одним движением уцепив крупную рыбину под жабры. Прихватил лежащую рядом гниловатую болотную елочку и поволок к себе в логово, устроенное в снегу с помощью палок, мелких ветвей и лапника. Завтрак не вполне сытный, зато и бегать в поисках не пришлось…
Обрывая ход простых мыслей, вдали хрустнула ветка. Ичивари замер, раздул ноздри, вслушиваясь и причуиваясь всей душой, полно и уверенно сливающейся с миром северного леса, привыкшей к нему, сроднившейся с ним. Постояв еще немного, сын вождя хмыкнул и пошел дальше, не глядя по сторонам.
– Не успел рыбку уловить, едоки явились, – буркнул он, в душе радуясь исчерпанию одиночества, но упрямо ворча и хмурясь.
– Чар! – заверещала на весь лес Тори, пугая птиц и заставляя присесть на лапах лисицу, мелькнувшую на северном склоне и спешащую по своим делам. – Й-а-а! Попался! Выследила!
И захрустела ветками, ссыпаясь с пригорка напролом, прямо на крышу логова, ловко и удачно набранную из веток и прикрытую снегом. Разворошила ветки, проломила потолок, юркнула в щель и села у едва живого огня. Синий от холода арих шипел рассерженно, вздрагивал всеми лепестками, полузадушенный обвалившимся снегом. Ичивари добрел до откинутого полога-одеяла, согнулся и пролез в логово. Бросил рыбину, лязгнул ножом, принимаясь чистить и потрошить добычу и поглядывая на малышку Тори. За год вытянулась, тощая стала – взглянуть страшно. Змеюка, а не человек! Осенью, помнится, мама Юити ее по четыре раза в день кормила, еще и на ночь лепешку или батар оставляла на тарелке прямо в комнате… А толку? Еще на ширину двух пальцев удлинилась, волос сделалось совсем уж непомерно много, с такими и одеяло не требуется, если распустить. Вьются, еле-еле увязываются в пук на затылке, причем пук – побольше головы.
– Чар! – Тори обняла, повисла на шее, дергая за волосы. – Ничего себе ты вырос в ширину! Гимбе понравится.
– Ты что делаешь за перевалом одна? Это вряд ли Гимбе понравится.
– Я не одна! Мы тебя разыскиваем все! – Восклицания так и сыпались из Тори, одно звонче и веселее другого. – Магур, малышня, Гух, Шакерга! Дед сказал: «Пусть Чар с нами идет домой. Хватит ему зарастать дикостью».
– Да уж, деда в лесу не выследить, – расстроился Ичивари, глядя, как шагает к логову Магур, подкравшийся невидимкой. – Не слышал я его… А домой и сам собираюсь.
– Ты вылечился? – с сомнением уточнила Тори, заглядывая в глаза и снова дергая за волосы. – Хоть ты – вылечился?
– Надумал, – усмехнулся Ичивари. – Так точнее.
Магур сел рядом, неодобрительно осмотрел швы на порванном медвежьими когтями боку, покосился на шкуру, на тюк с иной добычей в дальнем углу вполне вместительного логова.
– Если бы он вылечился, не лепил бы из снега то, от чего лечился, – грустно вздохнул старый вождь. – Тори, ты сама в нем разбудила умение творить. Вот он и творит… невесть что. Чар, ты совсем похож на Ичиву. Еще года три, и я стану думать, глядя на тебя, что время сломалось, что все перепуталось в мире и я вижу именно его, снова живого и молодого.
– Как мама? Отец?
– Отец – вождь, мир у нас, уже хорошо. А мама что? Мама плачет, – покачал головой Магур. – Ты за год с лишним сколько раз в столице хоть заночевал? Хорошо уже то, что говорить не разучился. Зато вон – медведя выживаешь из берлоги. Чем тебе бурый не угодил?
– Он сам первый полез, – чувствуя себя глупым ребенком, огрызнулся Ичивари и рассмеялся. – Я хочу домой, дед. Я надумал.
– Если ты надумал в точности то, что я подозреваю, пора тебя во второй раз по голове дубинкой бить и воровать, – помрачнел Магур. – У магиоров девки бойкие, они кого угодно украдут и в угол загонят… А наши оплошали. Волосы поправляли, глазки строили, я обеих твоих подружек нашел и навестил, Юити велела: мол, вдруг она уже бабушка… Зря надеялась. Это я тебе говорю, чтобы снова не сбежал на охоту, как осенью.
Ичивари промолчал, собирая вещи. Тори погрела ладошки над углями, захихикала, гладя разделанную дедом рыбину. Запахло жареным, вкусным. Сын вождя хмыкнул, принимая жирный кусок рыбы. Толкнул малышку Тори плечом и сообщил, что она со временем станет кому-то бесценной женой. В один миг готовит – великое дело! В ответ пришлось выслушать, что сам он никому не нужный мужчина: в один миг поедает все приготовленное и остается голодным…
– Ну и ладно, не нужен, и даже хорошо, не надо гостей звать, чтобы я не сбежал снова, – пробормотал Ичивари, натянул рубаху, кинул на плечи одеяло с дыркой для головы. Взвалил тюк с добычей.
День за днем теперь идти к горам, к Кедровому перевалу, вверх. Туда, где и летом дышит зима, нагоняя мороз и раззадоривая ледяной ветер. Зато потом – вниз, с каждым шагом погружаясь в тепло, примечая скоротечную весну, переходя из нее в уже окрепшее южное лето, живущее в тени великих секвой. Дышать туманами, гладить стволы, заросшие зеленью мха. Потом снова увидеть море, синее, теплое. Как глаза мавиви, наверняка в очередной раз пропадающей в степи и навещающей лес лишь изредка…
Столица издали удивила Ичивари, от опушки, с первого взгляда. Всего-то и не был тут одну зиму, а сколько перемен! Три новых больших дома. Забор университета снесен и заменен на низкую красивую оградку из камня, с великолепными воротами в виде двух башенок, совсем как у тагоррийцев в их замках, только поменьше высотой и без створок. И башенки в точности такие: с острыми зубчиками, с флажками на шпилях. На обеих – смешные маленькие крыши из листовой меди… Гух, опробуя новые идеи профессора Томаса Виччи и руду из недавно обнаруженных залежей в горах, смог сделать довольно тонкий лист. Пока все зримые результаты – как раз и есть эти маленькие красивые крыши для столбов ворот. Сам Гух все и пояснил, раздуваясь от гордости. Еще бы! Самородную медь искать – это же огромный и почти бесполезный труд, то ли дело руда… Ичивари усмехнулся, одобрительно хлопнул тощего приятеля по плечу. Отметил, что тоже не зря человек прожил год, окреп и под ладонью не приседает.
А от дома уже бежала мама. Неугомонная малышня из бранд-пажей нового набора свистела с каланчи и лупила в бронзовый диск, вывешенный для оповещения о пожарах и новостях: охотники вернулись из большого зимнего похода и сын вождя с ними… Ичивари пошел навстречу маме, обнял, стал торопливо рассказывать, как у него все хорошо и даже замечательно, мешая ей задавать вопросы. И зная, что все равно вопросы будут заданы. И самому ему предстоит изложить свои мысли. Глупые, опасные, но упрямо не покидающие голову… Да как сказать такое? Как выговорить вслух, что тебе чудится плохое, что душа не на месте и что покоя ей нет. Все равно ему не позволят во второй раз сунуться на запад. Что отрезано, того назад не приставишь. Так сказал осенью Джанори, тоскливо погладив пустой рукав.
Три дня Ичивари старался удержать на языке свою глупую мысль, не позволяя ей быть высказанной вслух. Разве можно расстраивать маму, едва явившись домой? Тем более что время неспокойное, явились от берега охотники, сказали: недавно у южных скал они видели с холма парус, большой. Он вполне отчетливо мелькнул вдали. Нет, корабля не заметили, хотя смотрели долго. Может, море так странно играло, но было очень похоже на парус. Конечно, только безумец подойдет к берегу возле южных скал! Но это была тревожная и неожиданная новость. И Шеула в степи, не спросить, не уточнить… Тори же не вполне мавиви, она умеет раскрывать дар чужих душ, но с духами сама шепчется редко и невнятно. Лаура могла бы многое рассмотреть, но она еще в зиму ушла с мужем за горы, на восток. Их пригласили макерги, желающие обеспечить эту мавиви годным ранвой. Народ гор давно ждет посещения своих земель хоть одной из мавиви и даже немного обижен: у махигов живет вон как много ближней родни духов, магиоры к себе переманили Шеулу, а им, людям гор, не везет…
После заката Ичивари вышел на крыльцо и сел, глядя в небо и собираясь с мыслями. Надо ведь уже все сказать. Он имеет право, раз все решил. Это окончательное решение, и он уверен, что так должен поступить. Дверь без скрипа качнулась, свет на миг выкрасил крыльцо в рыжий оттенок заката – и угас. Тори села рядом, нырнула под руку и потерлась носом о рубаху:
– Чар, давай сначала я расскажу секрет. Я имею право.
– Младшие имеют право на самые важные секреты, – не стал спорить Ичивари, навивая на палец кудряшки названой сестры и удивляясь их плотности и ровности. – Говори свой секрет.
– Там корабль, у берега. – Улыбка Тори блеснула и спряталась. – Я давно знаю. Пять дней. Нет, семь! Но я думала, он еще далеко. И когда пришли охотники с юга, я не стала их слушать. И даже дед не догадался, почему я вот такими глазами глядела и не понимала ничего про парус!
– Какой корабль? – По спине пробежал озноб. – Неужели опять… Тори, так что же ты молчала?
– Пушек на нем нет, я шепталась с духами и знаю точно, – удивилась Тори, рассматривая брата, вскочившего на ноги и торопливо спрыгнувшего с крыльца. – Чар! Ты не беспокойся так… Арих сонный, весна, море, но все равно он отметил бы порох… Я решила, что это с берега Таари пришли, вот… Может, меня все там разыскивают, а не только Бгама. Я же числюсь там, кажется, родней богов… Чар…
– Где корабль? – резко уточнил Ичивари.
Тори виновато вздохнула и показала пальцем в темноту. Сын вождя прищурился, пытаясь провести линию до берега… Вроде бы устье ручья Типпичери. Лучшая бухта берега. Та самая, где тагоррийцы ждали оптио Алонзо, спрятав корабль за островком поодаль.
– Тори, разбуди вождя и деда Магура, все расскажи. Потом, если не велят иного, во весь дух лети к бранд-пажам и лупи в бронзовый диск. Корабль у берега, а в столице ни одной мавиви! Ты понимаешь? Бегом!
Сам Ичивари тоже побежал. Он мчался все быстрее и увереннее. К берегу, напрямик, лесом – должен же кто-то разведать, что за напасть в очередной раз грозит зеленому миру! И могли ведь догадаться! Нельзя верить ни единому слову тагоррийцев! Если уж они сказали, что не явятся еще сто лет, то наверняка обмануть хотели и через год наведаться… А что пороха нет, так у них и без пороха немало гадостей в запасе. Может, снова украсть кого решили? Надо мчаться, не жалея ног, пока бледные не разбрелись по лесу, пока не выслали своих людей в глубь мира, пока еще свежи следы и есть надежда никого не упустить, как тридцать лет назад упустили Алонзо. Он ловко спрятался, переждал и влился в жизнь берега, назвавшись чужим именем, невесть где припрятав тело настоящего Маттио Виччи и явившись под его видом в поселок… До сих пор не удается извести причиненные беды. Людей с холодной кровью и мертвыми душами нашли всех, собрали в одно место и охраняют, ограничив для них право перемещения одной долинкой в горах, не выпуская наверх, на свет солнечный, и вынуждая добывать руду, содержащую медь… ту самую медь, из которой сделаны маленькие игрушечные крыши башенок-ворот.
Через каменную дорогу Ичивари перемахнул одним прыжком и снова нырнул в тень леса, двигаясь чуть тише и восстанавливая дыхание. Рассвет еще нескоро высветлит берег, полночь едва миновала, а на берегу – вон, уже видно – арих пляшет! Огромный огонь, яркий. Может, корабль пришел не один? И теперь подает знак прочим, тем, у которых и порох имеется, и пушки уже заряжены, едко дымят фитилями… У ствола последнего великана леса Ичивари замер, настороженно рассматривая близкий берег, озаренный пожаром.
Вся команда корабля – соплеменники Тори, в этом малышка не ошиблась. Темнокожие молча и быстро переносят ящики, складывают их на берегу и снова принимают из лодок, и снова складывают, и даже вылавливают в мелкой воде. Прочие люди нелепые и уж точно не воины. Сидят, стоят, разговаривают громко и даже смеются. Рассматривают берег и секвойи, охают, машут руками… Беспечность, немыслимая и возможная только для жителей города. Ичивари мысленно так их всех и обозвал – «горожане». Даже успел на них разозлиться. Горит, оказывается, сам корабль. И никто не пытается погасить пламя, убивающее красивый деревянный корпус. Надо думать, капитан этого корабля тоже горожанин. Глупее глупого поступил: выгнал корабль на отмель и тот теперь жалко лежит на боку, накренившись и свесив неубранные паруса, нижние вспыхнули – и берег высветился еще ярче. Ичивари вздрогнул, рассмотрев за толпой горожан нечто очень важное и совершенно невозможное. Настолько невозможное, что махиг, забыв об осторожности, вышел из-за дерева и направился прямиком к берегу.
– Господа! Глядите, местный житель, – громко крикнул один из горожан на сложном для понимания полузнакомом диалекте сакрийского наречия. – Мы спасены! Если нас не съедят, то нас накормят… Я решительно не готов ночевать вне жилища, решительно!
– Вы еще расскажите ему о гражданских правах – и на этом берегу у вас будет столь же уютное жилище в подвале, как и на том, – булькнул смехом второй голос, на том же языке. – Дон Луиджи! Здесь вроде знают язык тагоррийцев. Идите и объясните этому великану, что мы тут делаем.
– Я не знаю, что вы тут делаете, – зло рявкнул новый голос, весьма бодрый, с южной торопливостью произношения. – Но я вас убью прежде дикарей. Берите ящик и тащите, хватит пялиться на деревья, оправдывая свою лень. Обычные сосны, только повыше.
Ичивари молча отодвинул с пути одного из горожан, протиснулся мимо второго – оба явно готовили речь для приветствия и теперь стояли молча и недоуменно, да и прочие попритихли. Сын вождя добрался до берега, отнял факел и загасил его в море.
– Словно тут мало огня! – упрекнул он. – Зачем? Красивый корабль…
– Кретин! Подлец! За пять дней ты разрушил всю мою жизнь… Всю! Я пыталась ее хоть как-то наладить, без Бгамы и Тори, но я еще не знала, как это окончательно страшно – связываться с дикарями. Я не могу жить здесь, понимаешь ты это?
– Вики… – осторожно позвал Ичивари, улыбаясь все шире и глядя на горящий корабль с новым интересом.
– Ты умудрился добиться того, что я не могу жить и там! Никак не могу! – Женщина всхлипнула и сердито вытерла слезы, не оборачиваясь и продолжая глядеть на пожар. – Каналья! Хлафово отродье! Ты меня извел… Я дошла до того, что спалила к лядскому абыру корабль, потому что мне некуда больше плыть, но и здесь делать нечего. Ну!
– Он красиво горит…
Вики наконец-то обернулась, прикусив губу и глядя на махига снизу вверх, с мрачной сосредоточенностью. Ичивари продолжал улыбаться и думал: в первый раз он видит, как плачет эта женщина. Оказывается, это для нее совсем новое занятие – плакать, вон как неловко всхлипывает. Значит, все же признала непосильность войны в одиночку против всех…
– Вики, как же это ты надумала все исправить быстрее меня? Ты похорошела. Ты…
– Чар, не надо! – Женщина отмахнулась, побрела к берегу, по колено в воде, подбирая тяжелые мокрые юбки. Села на ящик и устало ссутулилась, сердито высморкалась в кусок ткани. – Похорошела… Все хлафски плохо. Что я буду делать здесь? Я даже яд с собой взяла. Если не смогу уж никак.
– А эту толпу горожан тоже травить будешь? – поинтересовался Ичивари, падая на колени в песок, нагибаясь, снизу вверх заглядывая в лицо Вики и не переставая улыбаться. – Как я соскучился, это невыносимо. Ты могучая белая арпа и украла у меня душу. Я без яда отравлен.
– Чар, – сухо и серьезно сказала Вики, удалив слезы, – дело обстоит вот как. Когда я поняла, что выхода нет, я продала все, поговорила с Далиго, карликом герцога, он богат, и он кое-что может, но уже сам готов отравиться, потому что умный человек не способен всю жизнь драться с псами за кость и лизать ноги хозяину… Еще много с кем поговорила. Луиджи еретик, он сказал, что мир круглый. Не знаю, почему эта глупость так впечатлила нового ментора, но гореть вместо корабля Лу не захотел. Амьен надумал сделать атлас человеческого тела, но в Сакриде это считают грехом, достойным четвертования. Лука устал жить впроголодь и всем доказывать, что умеет не только рисовать, но и создавать мосты, а также изобретать интересное и нужное… Мэнни арпа, и тут ты все сам понимаешь. И так далее. Нам всем некуда плыть.
– А ты вроде была беспорочная и светоносная, – с улыбкой припомнил Ичивари. – Я надеялся, тебя никто не тронет…
– Беспорочные, малыш, не рожают детей от дикарей-еретиков, – совсем погасшим голосом, едва слышно выговорила Вики. Добыла из выреза платья новый платок, сердито удалила следы слезливости и высморкалась. Чуть спокойнее и еще грустнее усмехнулась. – Ты, пожалуй, давно женился на этой своей Шеуле? Хорошая девушка… Мне и в голову не могло прийти, что она меня так серьезно и основательно вылечила. Я, кретинка, полгода не решалась сообразить, почему полнею. Потом я еще три месяца надеялась, что ребенок будет похож на тагоррийца. Ты ведь похож! Я уже купила корабль, я уже начала свозить на склад книги, добываемые Далиго. Собирала людей, но еще на что-то надеялась… Очень страшно остаться без прошлого в чужом мире, где я никому не нужна и ничего не умею. Но я хотела, чтобы ребенок жил… Я, хлаф меня подери, не умнею и не учусь на ошибках, так и сказал ваш сивогривый святой. Чар… Хлаф, как же мне нерхски плохо! Чар, твоя Шеула примет еще одного ребенка в семью?
– Шеула уже полгода как жена Гимбы, – кое-как выговорил Ичивари, продолжая глядеть на Вики и не решаясь поверить в сказанное ею. Наконец он улыбнулся и осторожно тронул руку, погладил белые пальцы. – Вики, ты ведь правда пропала… Я теперь не обязан тебя спрашивать о согласии. Просто закину на плечо и унесу домой. Немедленно выброси яд. У нас хоть мальчик или девочка?
– Арпа у нас, та еще арпа, – почти плача, признала Вики, жестом подзывая сидящую поодаль темнокожую полную женщину с плетеной корзиной на коленях. – Стоит ей заплакать, поднимается ветер… зато мы быстро доплыли. Ей явно хотелось попасть домой.
Ичивари осторожно добыл из корзины плотно закутанного в пеленки младенца. С очень светлой кожей и черными, как угольки, глазищами на пол-лица… Девочка улыбнулась, показав два зуба. Запищала, лупя обеими ручками нерадивого отца, пропустившего столько важных событий. Ичивари рассмеялся, сел на сундук рядом с Вики и обнял ее свободной рукой:
– Ничего, привыкнешь. Я не буду далеко уходить на охоту и, пожалуй, начну сам мыть котелки. Я даже знаю, чем ты станешь заниматься. Кто-то ведь должен понимать, что творится в нашем диком университете. Ты приволокла толпу новых профессоров. И целую гору книг. Вики, ты обеспечила себя работой на весь остаток жизни, очень долгой жизни! Будешь у них вождем.
Вики засмеялась, вытирая новые слезы и не зная, как относиться к нелепым идеям своего уже неизбежного мужа. Вздохнула, погладила пальцем свежий шрам на смуглом боку.
– Медведя встретил, – признался Ичивари и заторопился оправдаться: – Я не виноват! Зима, а он вот не спал… Сделаю коврик у кровати, чтобы ты не мерзла. Хотя знаешь, те, у кого душа живая, быстро на нашем берегу пускают корни и становятся толковыми деревьями. Не мерзнут, и спина у них распрямляется, и духов они слышат.
Между стволами вдали замелькали огоньки светильников. «Значит, Тори всех убедила, что надо спасать прибывших, и никак иначе», – подумал Ичивари. Осмотрел заново толпу нелепых горожан. И прищурился с новым интересом. Пожалуй, ментор Томизо отдал бы все, лишь бы именно эти еретики никогда не достигли зеленого мира. В их головах слишком много нового и опасного для устоев той, оставшейся на западе жизни. И невозможно предсказать, что они натворят на этом берегу, как изменят его, если не сдерживать перемены, а лишь поправлять их. Тем более нельзя строить домыслы наспех и без Джанори, который еще ничего не знает…
Из-за нагромождения сундуков выглянул карлик, подошел, поклонился и серьезно посмотрел на Ичивари, протянул ему сшивку листков бумаги:
– Это список книг. Все было пронумеровано и уложено в полнейшем порядке, хранилось в наилучшем виде, проветривалось и осматривалось. Я управлял в трюме безупречным архивом, пока ваша дикарка не начала кричать, метаться по палубе и губить добротный корабль, принадлежащий мне по крайней мере на треть… Скажите, у человека с моим ростом есть надежда стать библиотекарем на этом берегу? Или снова надо шить колпак и гоняться за костью, чтобы прокормиться?
– Придется нарастить высоту лестницы для подъема на полки на две… нет, на три ступеньки, – предположил Ичивари. – Магур будет рад. Он устал разрываться между устройством походов, разговорами со стариками и переписыванием книг в архивный лист. Пока оставь у себя список. Целее будет.
Карлик важно кивнул и, вполне довольный разговором, убрал бумагу в кожаный футляр.
Ичивари улыбнулся еще шире, ощущая, что день начинается просто замечательно. Университет пополнился, и даже есть, куда всех расселить: люди поймут и уступят новым соседям три недавно достроенных дома. А сам он, сын вождя, хитер и удачлив превыше прочих. Заполучил в жены самую красивую женщину двух берегов. И даже получил повод надеяться, что все же станет настоящим ранвой. Не для жены, так для дочери…
