Глава 14
Улыбка удачи, усмешка успеха…

Весна, на мой взгляд, лучшее время для птицы удачи. С первым ветерком, пахнущим талым снегом, в голову заносит безумные идеи. Случайная шальная радость лопается пузырьками шампанского. Кстати, я впервые его попробовала недавно, пузырьки – прелесть. Все остальное, как я полагаю, на любителя. Фредди и Потапыч меня высмеяли, они во франконских винах разбираются. Зато мама Лена поддержала, она кормит малышку Полину и потому отказалась даже пробовать. Понюхала с подозрением, хмыкнула в своей неподражаемой манере и вслух сделала вывод:

– Да далась она мне, щекотка ваша жидкая, еще и со змеиным шипением…

И в маминых зеленых глазах тоже весна. Она улыбается ярче, рыжие ее волосы вьются, впитывают теплое солнце и сияют не так, как зимой.

В зиме, миновавшей и медленно оседающей теперь грязноватыми сугробами, слишком много скованности, эдакого льда излишней и заранее предрешенной определенности. Природа спит, и удача дремлет… Люди тоже отдыхают, сидят по домам, откладывая дальние поездки до лучших времен. Даже магистральные рельсы гудят удачей вполголоса, вяло и сонно. Я была на вокзале, знаю, о чем говорю. Я в эту зиму много думала про удачу, особенно после встречи с бабушкой Лео. Это уже в марте случилось, да только разве следует звать весной сезон из-за указаний календаря? Он ведь нашу погоду не замечает, иначе учел бы, что в первую неделю марта еще царила настоящая зима, без единой оттепели. Ректор Юнц назвал это «аномалией». Бризов тоскливо кивнул, повинуясь безмолвному приказу обожаемого учителя, и сразу после гонки засел собирать факты. Магистерская работа у него окончательно и бесповоротно запланирована, через три года защита, тема известна. «Погодные аномалии, их прогнозирование методами техническими и магическими, а также допустимость и способы коррекции». Не знаю, как Лешка рассчитывает это осилить в срок, мне от одного названия страшно. Впрочем, подозрения относительно методов ускорения сбора информации у меня имеются. Верная моя подруга Тома с начала года каждую неделю по два дня просиживает в архивах, заполняет своим аккуратным почерком листок за листком, подшивает в папки магические копии фрагментов книг и газет. Будет еще одна идеальная жена, способная не хуже Марджаны взирать на мужа снизу вверх и именовать его своим персональным солнцем. Осенью у них свадьба…

А я по библиотекам не хожу. Я по десять раз в день перечитываю записи бабушки Леопольды. Всего-то семь страничек, однако же мы с папой их наизусть выучили, а понять до конца не можем. Отец утверждает, что наша Лео добилась нового уровня в осознании природы удачи. Что она могла бы считаться высшим магом, если бы у нее под защитой была птица. Здоровая, взлетевшая взрослая птица, а не Дивана, замерзшая в отчаянии, пойманная в силки, бессильная и обреченная тень удачи. Впрочем, грех нам всем жаловаться. Могло быть хуже. Даже должно было быть много хуже и страшнее. Если бы не жил тогда, девяносто лет назад, высший маг Карл Фридрих, если бы не бросил он свои дела и не перебрался в Ликру среди зимы, презрев трудности дороги, умноженные его на редкость преклонным возрастом. Если бы не проклял себя посмертно, обрекая на удел привидения, Фредди-старший.

Много «если», которые чудом сложились в тоненькую, волосяную ниточку удачи, и поныне удерживающую Ликру на краю пропасти. Теперь я знаю. Фредди мне все рассказал подробно в тот вечер, когда мы отпраздновали победу Рони в зимней гонке. Ночь была темная, последняя большая метель – месть природы за вмешательство магов в погоду во время гонки – ныла на одной ноте и скреблась в стекло спальни. После бурного короткого веселья тишина и темнота заполнили наш спящий дом, и только мы с Фредди сидели при магической свечке до рассвета.

Последняя императрица Ликры, Александра Михайловна, прожила во дворце немало сложных и безрадостных лет. Она избавилась от пси-влияния и переросла наивность деревенской простушки, спасшей принца от большой беды и по-детски устремившейся в столицу, навстречу сиянию почудившегося ей счастья. Она хотела стать настоящей птицей, но маги желали совершенно иного. Не только маги. Общество бурлило и требовало перемен, зрели настроения поистине революционные. Родовая знать, апатичная и надменная, сдавала позиции, влияние через деньги и связи переходило к иным людям. Предприимчивым, изворотливым, гибким, готовым ради большого успеха слегка замарать руки. А ради очень большого – и не слегка…

Император Василий, которому полагалось бы все это видеть и пресекать, бездействовал. Он считал себя победителем уже потому, что обрел власть в обход брата и, по сути, против воли отца. Как победитель он позволял себе наслаждаться дарами власти, увы выбирая убогие развлечения в сомнительном кругу случайных друзей. Советников он тоже сменил. И узнал от новых, что удачей можно управлять. Полновластно! А при большой удаче несложно и смерть обмануть, отсрочить – такова извечная мечта стареющих правителей… Маги и их единомышленники, выстраивая гибельный для Александры Михайловны план, жадному до власти императору «забыли» сообщить всего одну подробность. Управлять чистой удачей, которую собирались выделить из способностей и самой жизни птицы, могут лишь маги. Очень хорошо обученные, талантливые маги – и то немалой, заранее сработавшейся группой…

– Маги сознательно создавали вокруг фигуры императрицы целое облако слухов, – вздыхал Фредди. – Вынуждали верить в нее как в святую. Или проклинать, полагая виновницей всех бед. Над настроением толпы работали опытные пси. Волны эмоций, оказывающих немалое влияние на удачу, стягивали вокруг дворца гудящий кокон. Смертельная ненависть – с одной стороны, а с другой – обожание, близкое к обожествлению… Гигантские качели, амплитуда которых все росла.

– Зачем?

– Это называется эффектом линзы, – буркнул Фредди. – Мой отец осознал и рассмотрел линзу даже из Арьи, потому-то он и помчался сюда, бросив все. Человеческая личность в фокусе линзы сгорает, а удача преломляется и разлагается на тона. Что бы ни делала императрица, мнения о себе она не могла изменить. Это мнение создавали и корректировали в окружении Василия. Ее постепенно сводили с ума, а удачу поляризовали, выделяя две ее крайности – тьму беспросветности и сияние чистого света. Первым собирались управлять, а второе – рассеять, исключая возможность дальнейшего использования. Даже самой птицей, в целях защиты.

– Карл Фридрих добился встречи с ней?

– Да, – сухо кивнул Фредди. – Сказал, что видит лишь один выход из сложившегося положения. Что ей следует немедленно покинуть страну. Она отказалась. Пусть и наполненная чужой и мертвой силой, но все же она видела течение удачи, впитав настроения толпы. Ждала большую войну внутри страны, даже высокую вероятность полного распада Ликры… Много крови. Ужасающе много.

– Значит, выхода уже не было?

– Удача – единственный путь к спасению именно из безвыходных ситуаций, – подмигнул Фредди. – Они решили рискнуть. Собственно, эта тихоня Леся впервые в жизни именно решила, а не пошла на поводу у обстоятельств. Это было страшное решение. Для нее лично – в первую очередь. Предполагалось, что я поймаю ее в падении, но вышло не по плану. Отец умер, а я ни разу не бывал во дворце. Заподозрив наличие нашего уговора, маги охраны дворца меня туда не пускали. Остался лишь запасной вариант, дневник отца и тот, другой человек, который не был магом и не мог сделать важного. Однако же он честно исполнил то, что было ему посильно.

– Марк Юнц рассказывал мне историю последнего дня императрицы, это совершенно иначе показывает ее характер и вообще…

– А я не делюсь воспоминаниями с этим арьянцем, – нахмурился Фредди. – Он прекрасный человек – настолько, что по наивности полагает хорошими и своих друзей. Между тем фон Нардлих хорош лишь для Арьи. Профессор Этьен ле Миль отлично видит пользу для родной Франконии и личную выгоду, хоть и живет у нас в стране. Даже духовник Марка – гнусный лжец, принадлежащий к тайному обществу монахов-черноколпачников. А цыган Макар и того страшнее, он душу заложил за три рубля, да-а, еще в детстве…

Я рассмеялась, слушая деловитые, доверительные и вполне неискренние сетования призрака. Он любит изображать подозрительность, достигающую маниакального размаха. И обожает напускать туман, в котором его осведомленность в тайных делах смотрится выигрышно. Сколько правды в сказанном, мне никогда не узнать… Да и надо ли?

Фредди отмахнулся от смешков и лукаво блеснул глубокими и даже на вид безмерно честными прозрачно-серыми глазами – сегодня он выбрал этот цвет, хотя обычно предпочитает зеленовато-карие. Поправил свечку, и пламя поменяло оттенок на более теплый.

– Все почти правильно, кроме деталей. Так и хотели пси, подменившие правду о том дне вымыслом. Императрицу лишили дара речи, она не могла позвать доверенного человека или иначе повлиять на происходящее. Ее вывели на стену над внутренним двором. Василий объявил, что начинает войну с Аттикой, в связи с чем, согласно закону, птица должна выбрать себе мага-хранителя в обязательном порядке. Так что упала она вниз не одна. И к трещине потянулась, и тьму ее впитала, и этой тьмой сполна одарила первого дворцового мага, сломавшего вовсе не крылья, а шею… Не ему одному досталось, там на всех хватило.

– А ее человек?

– Стоял в карауле, успел прибежать и сделал то, что тебе известно не понаслышке. Александра была еще жива, она упала на труп мага. Когда сверху озвучили начальную фразу последнего заклинания подчинения: «Твоя удача умерла…» – он дал ей новое имя и всей душой верил, что Дивана выберется и уцелеет. Ему это, увы, стоило жизни…

– Ужасно.

– Свет удачи заполнил колодец двора как вода. Холодный белый свет. А тень удачи выбралась, вынырнула и встала на стене. Маги сразу и не поняли, что их план нарушен. Продолжая начатое, сказали: «Свет ее рассеялся, а тьма обрела господина». Тут они и увидели впервые госпожу Дивану в ее нынешнем обличье. Непокорную им, полубезумную тень удачи. Говорят, дворец трясло так, что по древним, десятиметровой толщины, внешним стенам прошли сквозные трещины. Над городом померкло солнце, и день назвали «черным».

– Она не убивала мужа! – Почему-то это меня сильно обрадовало.

– Она в то время себя-то плохо помнила. Ее пожирал гнев, неутолимый и страшный. А еще отчаяние. И боль. Свет удачи замерз сплошным полем льда, холод терзал выживший осколок ее сущности. Память о прошлом потускнела, частично исказилась или вовсе пропала. Однако, надо отдать должное Диване, она в одни сутки восстановила рассудок. Холодный и весьма прагматичный, избавленный от прежней ее нерешительности, бесконечного самокопания, излишней доверчивости. Годящийся для правительницы, пожалуй. Если бы еще не донимал обретенный в тот день неизгладимый страх переворотов, не смущали подозрения к новым людям. Если бы выжившие последователи темных магов не продолжали без устали дело предшественников…

Фредди махнул рукой, насупился и замолчал. Я сидела, плотнее кутаясь в одеяло, и вспоминала свой ужас от краткого соприкосновения с холодом гибельной удачи Нади и прежде – проклятия отца. Вот ужас-то, в таком холоде существовать год за годом. Никому не верить, бояться людей и ждать бед. Призрак обернулся к окошку, улыбнулся. Рассвет уже румянил облака. Полупрозрачная рука погасила свечу.

– Так все же она человек?

– Береника, – возмутился Фредди-старший, дергая невесть откуда взявшуюся треуголку ниже на лоб, – как ты смеешь спрашивать подобное у меня? Это же оскорбление! Вот я, например, человек. Надеюсь, тебя не угораздит сомневаться в предке твоего папы?

– Никогда.

Он усмехнулся, подмигнул мне, растерянной от напора странной аргументации. Щелчком уничтожил треуголку. Он очень вежливый и при дамах не позволяет себе ношение головных уборов…

– Вот тебе и вся история. Почти. Продолжение план моего папы Карла Фридриха получил, когда я смог попасть во дворец, приглашенный туда твоим папой Карлом Альбертом двенадцать лет назад.

– Ох… Я и не знала его второго имени.

– Теперь знаешь. Я получил текст дневника, украденного из нашего дома. Да еще и общение наладил с тенью удачи. Я даже, знаешь ли, за Диваной ухаживаю, мы красиво смотримся вдвоем. Да и выбора у нас, сама понимаешь… – Фредди развел руками. – Привидения не могут позволить себе быть привередами, нас слишком мало.

– Так она привидение?

– Я этого не говорил, – лукаво покачал головой Фредди. – Спроси у бабушки Лео, вот уж кто знает почти все. А мне пора. Утро, призраку самое время растворяться вместе с ночным туманом и темными страхами.

– Ты же не веришь в эту чушь! – возмутилась я.

– Зато как эффектно реализую, – гулко расхохотался он, исправно растворяясь, оставив лишь дуновение ветерка с запахом талого льда.

Пока наш дом просыпался, я сидела и думала. Потом зевала весь день, раздражая маму Лену. Мы ведь готовились полноценно отметить победу Рони и третье место в «серебряном» заезде, доставшееся Хромову. До самой ночи готовились, без передышек, под надзором мамы. Потом праздновали еще полный день. А когда проснулись, утомленные таким шумным и сытным отдыхом, весна уже свистела по всему нашему парку заинтересованными синичьими и воробьиными голосами. Небо было голубое, глянцевое, в мелких крапинках облачков – ну точно яичная скорлупка. Саня такие находил в лесу, в старых гнездах на опушке близ ремпоезда. Хорошее было время, простое и светлое. Вот рельсы, вот весь наш мир-поезд на них. Тут работа, и отдых здесь же. И мама выходит, щурится весело, кричит:

– Саня, домой!..

С того дня весна нам и улыбается, помогая споро разбирать ворох дел, накопившихся после гонки и прочих событий. Сегодня, неделю спустя после праздника, весна проснулась в хорошем настроении… Сентиментальность, что уже понятно, пробрала меня с самого утра. Думать о бабушкиных записях не хотелось совершенно. Да и нет в том смысла, я уже согласилась с ее планом, Корш в курсе, и все остальные, кому следует, тоже. Так что могу думать о чем пожелаю. Вот хоть о Мустафе. Смела ли я, тощая Ренка, вся краса которой – платье от Ушковой и даренные Юркой перчатки, мечтать о таком ухажере? Глаза бешеные, сам красив настолько, что и не описать. Умен, начитан, на пианино играет, сносно поет. Кинжалом тоже работает сносно, даже папа признал, пару раз они с Мустафой разминались в парке. Сестра у него золото – сама тетя Женя. И на меня он смотрит как на божество…

Еще бы! Я эту их треклятую нефть могу искать с закрытыми глазами. Точнее, я способна совершенно точно определить перспективность указанного района поисков. Мы с папой посоветовались, Корша позвали. Приняли меры, чтобы я не оказалась украдена красавцем-южанином. Кровь у него горячая. И так в ней смешно мешаются искреннее хорошее ко мне отношение со столь же неподдельным желанием обрести выгодную и вполне приемлемую по внешности и престижу жену… Нет уж, да здравствует либертэ. Хотя красивый он, паразит, как распоследний джинн!

Кстати о либертэ… Я сердито нахмурилась, отдергивая с кухонного окна занавеску. Явилась, голубушка. Руки сами маминым жестом уперлись в… н-да, до маминой формы бедер мне еще кушать и кушать, расти и расти.

Мадемуазель Жозефа, если уж разобрать с пристрастием, тоже тощая, как щепка. И морда у нее неприятная, со скошенным подбородком и торчащим носиком, совсем как у выдры. Вынырнула, вы только гляньте. В новой курточке от самой Ушковой, в неприлично короткой юбке. Топчется на каблуках по наледи, скользит, держится за дверцу потертой в гонке машины и звонко убеждает Макара позвать «мсье глюпого жюрналиста». Желает сообщить, что в одну неделю она великодушно простила Хромова. Ну прав Фредди-старший – Макар за трешку не то что душу… Не прогнал, принял чаевые и позвал Сёму. Предатель! И эта выдра, вы гляньте, под суфражистку косит, а глазки Сёме строила так, что я зверею.

– Реночка, душечка, водички бы… – мягко попросила Екатерина Федоровна, внося на кухню малышку Полю. – Пить нам хочется, вот тако-ти… А песенку слушать? Ну не надо расстраиваться, водичка есть, тепленькая…

Бдительная Екатерина Федоровна, перехватив у меня из рук поильник, проверила сама, не слишком ли горячо, и бросила короткий взгляд в окошко. Все мигом приметила, но моего боевого настроя не поддержала.

– Экая ты, боже мой, собака на сене, – отчитала она меня. – Уже реши наконец, Роберта, кто тебе надобен – Мустафа с его розами и кинжалом, наш победитель Юрка, ухаживающий по методу фон Гессов сразу за Мари, Анечкой, тобой и еще дюжиной девиц, – или мой сынуля. Мой несравненный Сёмочка!

Сказала и гордо удалилась нянчить Полину. А я осталась стоять дура дурой… Вообще-то мне уже и документы исправили, вчера за это мы и пили, не только за победу. Сколько можно за нее одну пить-то? Теперь в паспорте значится настоящая дата рождения. И настоящий год рождения. Смешно и грустно… Неделю назад Беренике Соломниковой было пятнадцать с половиной, что позволяло с детской непосредственностью принимать ухаживания и ни о чем таком не думать. А теперь этой Беренике фон Гесс, урожденной Скалли, сразу и без всякой магии стало восемнадцать. Бац! Шлепнули печать – и украли мое детство. Даже не заявишь в полицию о пропаже: сам Евсей Оттович Корш документы подписал, выше только госпожа Дивана…

Пришлось вздыхать, кипеть и пыхтеть молча. Заодно наблюдать через оконце, как во дворе названый сын Алмазовой улыбается, коверкает малознакомые франконские слова, мешает их с арьянскими, вдвоем с пройдохой Макаром выкатывает из новой пристройки прототип «Тачки Л». Открывает капот и показывает, что дроссель совсем «капут» и на финишной прямой никто специально не тормозил. Вообще чудом не встали в пятидесяти метрах от черты, спасибо магу – оказался толковым механиком и ловко заклял заслонку на полное открытие… А эта выдра скалит свои желтые зубы и лезет глянуть повнимательнее, у самого бока трется. Пришлось надевать шубку и выбираться во двор – помогать им с переводом, так сказать. Франконский я знаю превосходно, спасибо Мари. И от сына Алмазовой выдру оттеснила как следует, сразу. Нечего лезть. Может, я и живу два года в городе, но с моим путейским прошлым любую суфражистку в угол задвину без усилий. Все их хваленое франконское либертэ заканчивается, как только рядом возникает подходящий кандидат в поработители. То есть в мужья. Вот и пусть демонстрирует свою курточку в другом месте, я ее до ворот проводила и прямо все объяснила, без свидетелей.

Хромов по одним жестам прочел мое фырканье издали – дословно, без запинок – и пришел в состояние искреннего восторга. Когда суфражистка удалилась восвояси, наглый журналюга уже ржал в голос, рухнув в кресло своей машины.

– Ренка, ну ты настоящая Ленкина дочь, – кое-как отдышался он, когда я вернулась от ворот. – Слушай, я очень хочу съездить хоть на недельку навестить ремпоезд Корнея Михайловича. Ох и весело там живут!

– Да уж, не без того, – припомнила я.

– Рена, – ласково спросил злодей, явно выведывая новое для книги, спрятанной под половицами, – а Елена Корнеевна умеет драться? Она такая изящная, поет, пироги печет, крестиком вышивает.

– Она даже года три назад пятипудовые мешки таскала.

– Пятипудовые? – охрип Сёма, машинально хлопая себя рукой по карману с тетрадкой и вечным пером. – Да ты что!

– Хромов, – честно и с жалостью в голосе предупредила я, – если про маму Лену писать возьмешься, тебя будут бить семейно – и папа Карл, и она сама. Это страшно. Да пожелай я тебе удачи всей душой, ты не обрадуешься своей живучести. Маму весь ремпоезд уважал. Потому что не было в нем ни одной бабы, глянувшей в сторону Короля хоть разок и не закрывшей после этого глаз черной опухолью на неделю, это самое меньшее.

Семен еще раз с сомнением погладил карман. Поморщился. Видимо, представил себя с парой фирменных «фон-гессовских» синяков. Помельче – от мамы, покрупнее – от папы, на каждый глаз по одному.

– Ладно, – нехотя согласился он. – Напишу поваренную книгу в соавторстве с нею. Знаешь, как выгодно писать поваренные книги? Я только заикнулся, а за мной уже два издателя наперегонки бегают. Один, правда, мечтает с Потапычем познакомиться. Второй о тебе что-то такое слышал… Знать бы, что именно и откуда.

Я кивнула. Что делать, слышал. Это ведь в некоторой мере часть плана бабушки Леопольды, о нем знаем в доме только мы с папой. И больше никто. Потому что, если узнает мама, синяки все до единого достанутся именно нам. Ей не объяснишь, что так надо, что в большой игре неизбежны большие ставки. А эта игра самая большая. Нельзя висеть на нитке всю жизнь, нельзя допускать, чтобы некто загадочный и жестокий снова и снова губил детей, стараясь угасить свет удачи в колодце дворцового двора. Света и так за минувшие годы поубавилось. Каждая гибель «птенца» роняет уровень, и только дважды он поднимался: когда папа дал мне новое имя и выволок из болота и когда очнулась Надя. Но больше мы им не позволим губить детей.

– Рена, о чем молчишь? – насторожился Семен. – Мне не нравится твой сосредоточенный вид.

– Что тебе еще не нравится?

– Кто, а не что. Люба, – без запинки отозвался Хромов, немало удивив меня. И сразу пояснил: – С ней что-то не так. Словно из нее жизнь вытянули, вся серая, усталостью пропитанная. Еще она левую руку прячет под фартук. Я вчера приметил.

– Чашки, которые она роняет, не бьются, – хмуро добавила я. – И пирожки, начиненные шиповником, все три достались ей.

– Поясни. – Хромов почуял интересное и мягко поднялся с сиденья.

Между прочим, он на голову меня выше. И смотреть на него снизу вверх спокойно. Он не ищет приборов для обнаружения нефти и не намерен решать свои проблемы с помощью моих возможностей. Понимает меня с полуслова… Блин, ну почему мне так сразу стало восемнадцать? Мы бы могли уютно дружить еще года три. Без задних мыслей.

– Ренка, да плюнь ты на этот штамп, – подмигнул Сёма. – Я знаю хороших ребят, они умеют безупречно подделывать документы.

– Жулики.

– Не без того, зато вполне добросовестные и даже с принципами, – вступился за приятелей Семен. – Ренка, они нарисуют любое свидетельство, с красивейшей росписью Корша. Хочешь? Завтра тебе будет опять пятнадцать и ты прекратишь от меня шарахаться, как от вшивого и заодно чесоточного. С Юркой я поговорю. Мустафу мы тоже воспитаем, я на него нарыл сведения. Он уже год как женат.

– Ты молодец, Хромов, – сразу успокоилась я.

– Еще бы, ведь я подающий надежды представитель нового поколения столичной журналистики. – Он величественно воздел руку и встал в позу. – С меня можно памятник ваять. Обо мне написали за неделю в дюжине газет. У меня завтра будут брать интервью. Третье место в «серебряном» заезде, понимаешь? Я гордо нес честь страны, не уронил эту неудобную по форме тяжесть без ручки даже на финише. Моего мага Пашку сегодня чествуют в колледже Юнца.

Я успокоилась, рассмеялась и посмотрела наконец-то прямо в Сёмкины серые глаза. Может, правда выпросить себе фальшивое удостоверение? Хотя зачем оно, и так разобрались со своими глупостями.

– Сёма, как хорошо быть пигалицей.

– А уж как замечательно не позировать для памятника, – подмигнул он. – Мне вчера предлагали. Редактор так и сказал: установим глиняный бюст Хромова в бронзовой краске при входе в редакцию.

– В вашем вонючем, заплеванном парадном?

– Там, – передернул плечами Семен. – Я ответил, что у меня нет бюста, и сбежал. Наверное, за это меня и лишили премии… Так что там с шиповником и тарелками?

Макар выбрался из ворот мастерской, хитро прищурился на нас с Сёмой и пообещал закатить машину на место самостоятельно, если мы никуда не собираемся ехать.

– А как же дроссель-капут? – поразилась я.

– Так ремонт вертлявая мадемуазелька уже сполна оплатила, – не растерялся наш честный цыган. – Мне рубль за посредничество, Сёмке рубль за популярность. Ромке рубль за его немалый ум. Сейчас свистну, пусть снова тягу накинет, он маленький, рука тонкая, ему сподручнее – и своим ходом заеду на место. Третий раз сегодня чинимся. Барышни шибко чувствительные мимо ворот прогуливаются. Вон видишь – Ромкина шапка за изгородью мелькнула? Он рассказывает всем по секрету, как нелепая случайность и сугубая экономия не дали нашему экипажу занять второе место. И добавляет, что машина стоит без ремонта…

– Да у нас же табор, – ужаснулась я, наконец-то прозревая. – И Ромка – цыганский барон. Вот пройдоха! Фредди знает?

– Потапыч им гордится, – согласился Макар. – Велел поймать и надрать ухи, но чтоб не больно. Сейчас закачу машину, выдам рупь и заодно ухи помассирую. Закрываем лавочку.

Я решительно вцепилась в куртку Семена и потащила его домой, на нашу относительно тихую кухню. Иначе мы не поговорим. Вон брат бредет со своими доберманами, собаки еле плетутся. С охоты возвращается наш маг-недоучка – мокрый весь, до нитки. Палку тащит, горд собой. Не иначе по методу высшего мага Карла Фридриха прилаживался палить из этой палки, заменяя ею мушкетон. Чудом зайцы со смеху не передохли… Зато калины набрал, маминой любимой. Тоже польза.

На кухне Сёма по-свойски занялся приготовлением чая, поочередно снимая с полки жестяные банки с травами и ягодами для заварки. Я выставила чашки, сняла вышитую салфетку с горки пирожков, добавила на стол банку варенья. И стала излагать свои мысли, плотно прикрыв дверь в коридор:

– Когда у папы был шрам проклятия, ему доставались все пельмени с пуговицами. Мама рассказывала: давно, когда он только выздоровел, была в поезде свадьба. Он со всего маху разбил стопку «на счастье». И ни единой трещинки.

– Кто же ее мог проклясть, Любу? – удивился Семен.

– Сёма, так с этими проклятыми одна морока, – вздохнула я. – Они ничего толком не помнят. Папа, еще когда звался Королем, утверждал, что он жулик и во дворце воровал какие-то камешки. И что наступил на черную половицу. Чушь!

– Но его ведь прокляли. – Хромов выловил единственный бесспорный факт из всей шелухи обстоятельств. – Это было, имеет подтверждение в виде шрама.

– Хромов, ты никому, если я о важном проболтаюсь?

– Уже проглотил язык. – Глаза у Сёмы вспыхнули азартом.

Я выглянула в коридор, воровато осмотрелась, снова плотно прикрыла дверь. Вернулась к столу и шепнула в самое ухо гнусному журналюге, сгорающему от нетерпения заполучить сенсацию, пусть и непубликуемую. Пока. Как он утверждает, лет через сорок все изменится, а он как раз созреет для карьеры благообразного седого мемуариста.

– Дивана не проклинала его, как утверждает бабушка Лео. Она увидела отца, спросила только одно: «Вы Карл фон Гесс?» – и потребовала исполнить обещание, данное еще Карлом Фридрихом незапамятно давно.

– Какое обещание? – прошептал Сёма, пьяно щурясь от масштабов сенсации.

– Служить императрице и помогать ей нести ее бремя. Фредди-старший получил текст пропавших дневников для публикации. Папе Карлу досталось проклятие, точнее, часть нитей и узлов того силка, в который маги поймали птицу удачи.

Хромов привычно потянулся за пером. Скривился, как от зубной боли. Я даже посочувствовала ему. Столько занятного и полезного узнал – и ничего для публикации нет… Он отдышался, помычал, изображая немого, и стал разливать заварку по чашкам.

Я бы могла и больше ему рассказать. Но пока не стану. Например, мне нравится бабушкино определение того, как взаимодействуют дар птицы и способности мага-хранителя.

«Выстраивается тончайшая последовательность неслучайных случайностей. Она висит в воздухе подобно сторожевой паутинке, бездействуя неограниченно долго, покуда не созреют обстоятельства для запуска исполнительного механизма. В нашем случае механизм сработал так: едва вырос и прошел должное обучение маг удачи требуемой силы, он оказался втянут в водоворот событий, доставивший его к месту встречи с больной птицей. Далее неизбежными сделались и публикация дневников, и спасение Береники, и обретение Диваной гораздо большей независимости через пополнение сил. Открылся новый виток игры света и тени, вытеснивший магов темной удачи из столицы и позволивший скромной бабушке Лео заменить их иными людьми. Теми, кого я готовила давно и тщательно, узнав о постигшем моего сына исполнении давнего долга фон Гессов»…

Хромов бы не удержался и записал текст, я его знаю. И потому молчу. Впрочем, ему и сказанного хватило с лихвой.

– Вы что-то затеваете? – незамедлительно сделал вывод этот ушлый газетчик.

– Мы с тобой затеваем. Надо пригласить тетю Любу на пикник, довезти до рельсов в любом удобном месте. И пусть предъявит руку. Вдвоем насядем – не отвертится. Если проклятие имеется, я попробую его снять.

– И снова свалишься, как тогда, – предположил догадливый и хорошо осведомленный Хромов.

Я смущенно кивнула. Он прав. Плохой план. Растрачивать силы сейчас нельзя. Бабушка оставила совершенно иные указания, они уже реализуются. Семен пристально изучил мои весьма наглядные сомнения и метания. И сделал выводы:

– Вы что-то затеваете, точно. Ты, твой папа, Корш, да и Марк Юнц, пожалуй. Рена, я не прошу рассказывать мне великие тайны даже на ушко. Но я хотел бы быть полезным. Неспокойно мне за тебя. Десять раз уже все прокрутил и так и эдак. Обстоятельства наигадчайшего свойства копятся вокруг вас с Надей. Ее дважды пробовали уничтожить и теперь на время уймутся. Ты более уязвима, но из дома выходишь без охраны, даже Бризов за тобой не присматривает, как прежде. Я, конечно, не маг, но давай хоть я буду приглядывать пока, а?

Дверь приоткрылась, пропуская на кухню папу. Вообще, я уже давно и усердно думала о нем, мог и раньше добраться. Для магов-пси сосредоточенное внимание заметно, они умеют ловить пристальный интерес, особенно исходящий от хорошо знакомых людей, тем более от близких. Полагаю, последние слова Сёмы отец слышал. Подтверждая это, кивнул, прикрыл дверь и уселся к столу.

– Сам вызвался? – уточнил Карл фон Гесс.

– И настаиваю, – уперся Хромов.

– Тогда хватит пить чай, пошли в кабинет, – согласился папа. – Там спокойнее.

Семен нахмурился. Видимо, счел, что дела обстоят еще хуже, чем он ожидал. Через пару минут мы расселись по стульям у большого стола, отец задернул шторы и затеплил магические светильники непроизвольным, чуть театральным жестом, явно сохранившимся с незапамятных времен юности.

– Сопровождать Рену не надо, – прямиком перешел он к делу. – Если она кому-то понадобится, шумно похищать ее не станут. Как подметила моя мама Лео, удача дремлет, когда в действиях и обстоятельствах нет случайности или неожиданности. Возникнут они позже, когда реагировать достаточно быстро и точно сделается невозможно. От тебя, Семен, будет зависеть как раз своевременное оповещение.

Отец вздохнул, с долей раздражения глянул на плотные шторы. Ему не нравилось рисковать. Он вчера спорил и со мной, и с Коршем, предлагая на роль «слухача» не Семена, а Рони. Требования ведь понятные: нужен человек без магического таланта, хорошо со мной знакомый, умеющий хранить тайну и не посторонний, способный быстро передать сигнал, не вызвав подозрений. Юрка идеально подходит. Живет в одном доме с нами, за меня переживает и к тому же в шпионских играх не новичок. Вот только после победы в гонках его донимают журналисты и поклонницы. А еще надо срочно дорабатывать серийную версию «Тачки Ф», общаться с инженерами, нанимаемыми на завод, отчитываться перед Потапычем… Целый воз дел. Голова у Рони гудит. Насколько значительное место в его сознании отведено под беспокойство за меня? Никто не знает. Хромов надежнее, в него я верю. Кстати, Евсей Оттович отчасти согласился с моими невнятными пояснениями. Правда, предложил привлечь обоих, для уверенности.

– Подари Беренике любую безделушку, долго хранившуюся у тебя, желательно постоянно носимую с собой, – велел отец. – Положи на стол и отвернись, она сама возьмет.

Знаю я эту «безделушку». Могла бы спор выиграть, догадайся поспорить хоть с кем-то. Сёма без колебаний сунул руку в карман и извлек любимое вечное перо. Выложил на столешницу с самым сосредоточенным видом. И куртку снял молча, по первому требованию, и рубаху расстегнул, не задавая вопросов. Чудеса…

Я разогнула и сняла с предплечья медный браслет, довольно тонкий, без украшений – обычная ярмарочная штамповка. Взялась снова гнуть, поудобнее пристраивая над локтем Хромова. Папа вчера обработал вещицу магией. Теперь бедолаге Семену с этой штуковиной ходить постоянно, пока не случится неприятность. А когда она нагрянет и сподобится ли вообще – понятия не имею.

«Когда человек осознает свой долг, он перестает внимать шепоту излишней осторожности», – так написала Леопольда. И сама я решила точно так же давно, в ремпоезде: нельзя всю жизнь пытаться перешагивать через щели, таящие тень неудачи. Туча бурлящего беспокойства давно висит над столицей. Шевелится, дышит, тянет щупальца. Куда, к кому… Много здесь людей, судьбы сплетены – и не разберешь, пока не дойдет до самого края, до прямой угрозы.

– Беспокойство и вызов, адресованные Береникой мне или иному магу, могут быть опознаны, – пояснил папа. – Это в магии именуется двусторонним замкнутым контактом сознаний, есть развитая техника его перехвата. Подозрение расшифруют и все свои действия перенесут до нового случая. А вот настойчивые безмолвные призывы, направленные человеку без магических способностей, относятся к разомкнутым неявным связям, отследить их невозможно, если Береника не станет использовать способности и изменять удачу объекта.

– Сложно поясняете, – пожаловался Хромов. – Но я понял. Тарелок неслучайно я ронять не буду и спотыкаться – тоже. А что с браслетом?

– Станет давить, беспокоить, чесаться, – описал возможные варианты сигнала отец. – Все зависит от степени вашего взаимного… гм… притяжения. Много мыслей про Рену – так и сердце заболит. Мало – потрешь руку и забудешь, к чему она чесалась.

– И что дальше делать?

– Снять браслет немедленно, но желательно не при свидетелях, – с нажимом добавил Карл фон Гесс. – Вот это действие почувствую уже я.

– Понятно, – отозвался Хромов. – А как Рену искать будем?

– Да вы великий теоретик магии, господин Хромов, – поразился отец. – Одно уточнение. Мы начнем разыскивать не девушку, а твое пропавшее перо. Надеюсь, его не отберут, и очень рассчитываю, что Рена будет исправно носить вещь при себе.

Я припрятала перо в карман поглубже, поудобнее. И нахально подмигнула Хромову:

– Вот ты и влип. Попал на службу в тайную полицию, платным осведомителем. А был такой поборник независимости от этого ведомства! С Юркой напрасно поссорился.

Сёма мое ехидство проглотил молча и без возражений. И мне стало тепло. Как-то сразу выросла внутри убежденность, что он меня услышит. Обязательно. Даже среди ночи или во время печати газеты, когда в типографии настоящий ад с грохотом, вонью, спешкой и диким, страшным демоном-редактором…

– В ближайшие пять дней Рена под присмотром, – добавил отец. – Потом будь повнимательнее.

Семен натянул куртку, тяжело вздохнул, хлопнул по карману… и не обнаружил там пера. Я открыла ящик стола и добыла самое красивое из запасов барона фон Гесса. Папа возмутился, даже светильники мигнули. Но не помешал дарить.

– Ему сто сорок лет, – буркнул рачительный хозяин кабинета. – Им еще прежний Карл, высший маг, писал в своих походных тетрадях. Семен, только посмей потерять по-настоящему! Воспитаю страшным образом. Безжалостно.

Хромов восторженно вцепился в перо, не слушая угрозы. Вот еще дитя. Для него нет более ценного имущества, наверное. Сам Карл Фридрих писал! Мечта начинающего мемуариста…

– Мне пора, – признался Сёма. – Я уже месяц заваливаю редакционные планы. Надо хоть немножко поработать.

Мне тоже пора. Только не идти, а садиться и писать отчеты и планы, чем я и занялась под присмотром отца. Ужасно жить по расписанию. Строго следовать ему во всем, сознательно вытесняя удачу из жизни. Вот я как раз сейчас составлю себе такой график на неделю. Внесу в него каждый выход из дома, каждую поездку в город. Время, спутники, вид транспорта, кому сказать о поездке заранее и когда в точности, кого попросить о любой, самой незначительной мелочи. До вечера я скрипела «украденным» пером. Отец просмотрел записи, похвалил и создал дубликат для себя. То есть обязал меня точно следовать каждому пункту.

– Завтра я за тебя спокоен, – вздохнул он. – Хорошее сопровождение, проверенный маршрут. Да и маловато прошло времени, чтобы они могли составить надежный план.

«Они» – это наш безликий враг. Последователи тех, кто пытался поймать птицу Дивану. И кто до сих пор продолжает осуществлять план, убивая детей и вычерпывая свет удачи из колодца во дворце. «Они» наверняка мною интересуются. Можно, само собой, успешно прятаться от злодеев некоторое время, приложив к этому все усилия. Папа – маг из лучших, да и ректор Юнц поможет. Вот только зачем? Птица, которая прячется от судьбы и боится каждого шороха, не взлетит. Так написала бабушка Лео, и я ей верю. К тому же в этой игре мы неизбежно на виду. Любой из тех, кто нам помогает, может оказаться «их» тайным сторонником. Тогда «они» смогут выбрать удобные для себя обстоятельства, место и время. А мы уже ничего не сумеем и не успеем…

Утром следующего дня, одного из последних спокойных и безопасных, я проснулась до зари. Сегодня мне везет: почти настоящая свобода от гнусного и нудного плана. Я быстро оделась, напевая под нос одну из маминых любимых детских песенок, каждое утро исполняемую для Поли. У крохи сестры точно есть музыкальный слух и даже вкус. Она уже улыбается, узнавая любимые песенки, и надувает губки, когда не одобряет репертуар…

Даже из комнаты слышно, как во дворе сыто и мягко, большим, довольным жизнью котом рокочет на холостых семиместный «хорьг». Ждет нас. Завтрак, собранный заспанной Любой, я проглотила в пару минут. Торопливо прожевала последний кусочек хлеба с вареньем, невнятно буркнула «шпашибо» с набитым ртом: прочие уже внизу, одеваются. Оказывается, я копуша и чуть не проспала… Бегом-бегом! Шубка, шапка, варежки, валенки. Хоть в машине и тепло, но мало ли, как оно сложится. Весна еще за горами, нам она светит, подмигивает, три веснушки у мамы на щеке нарисовала – но настоящего тепла, увы, не шлет.

Все уже расселись. Мари с очередным пухлым кофром чертежей и иных бумаг. Торгай, невозмутимый и неподвижный, как обычно, – на заднем сиденье и без вещей. Селиван, смущенно комкающий шапку, – сразу позади водительского сиденья. Еще бы! На новое место работы человек отбывает, Фредди его едва согласилась отпустить из мастерской на высокую должность, на новый завод.

А вот Юрка не сел, ждет у дверцы. Вопросительно глянул в лицо: не откажусь ли ехать? Так ведь по плану все, и план сегодня совпадает с желанием, нет причин для отказа. Куда сяду? Я глянула на свободные места в салоне и на кресло рядом с шофером. Выбрала последнее, ничуть не удивив Юрку: я обожаю следить за дорогой. Он распахнул дверцу, подал руку, многозначительно вздохнул и даже подмигнул.

– Ты за кем сейчас ухаживаешь? Предъяви список, – отшила я его.

– Вот, – не отстал предприимчивый наследник характера фон Гессов, усвоивший мою несвежую шутку, – ознакомься.

Протянул, хулиган, мятый листок – он и правда составил список… Глянем.

«Мари (№ 1, но Яшка, гад, дорогу перебегает), Анька Ушкова (№ 2, надоело работать бесплатным извозчиком для клиентов ателье), Катенька (ты ее не знаешь, а вообще она милая, но замужняя, потому без номера), Леночка (см. текст про Катеньку). Оленька, Валенька и Сашенька проходят предварительный отбор и пока незанумерованы».

– А я? – возмутилась я.

– Тебя сам Шарль боится до судорог, при его-то списке, который не чета моему, – рьяно отмахнулся Юрка и захлопнул дверцу, не допустив возражений и препирательств.

Мари тихонько рассмеялась, завозилась, устраиваясь поудобнее. Уточнила у меня, какой у нее номер. И, кажется, подмигнула Рони. Или не ему? А, пусть интригуют, меня это не касается. Я месяц не видела нашего драгоценного Якова Ильича. Его и Яшкой теперь назвать совестно. Кашемировое пальто по последней франконской моде, лайковые перчатки, и этот запах – чудо. Именно дорогой одеколон в моем представлении делает симпатичных мужчин настоящими джиннами. Выбирала Мари, она протокол посольств знает наизусть и в деталях разбирается безупречно.

– Яков Ильич, – с придыханием восхитилась я, оборачиваясь к нему, – ты такой шикарный стал, а шофером не обзавелся…

– Просто я жадный и не хочу оплачивать сверхурочные, – отозвался он, выруливая из наших ворот. – К тому же я ленивый. Отправил бы за вами шофера и работал бы без продыха до обеда. А так – катаюсь. Ренка, чем я провинился? За что ты меня официально, по имени-отчеству?

– За красоту, – снова вздохнула я. – Яша, ты правда ухаживаешь за Мари?

– Скорее она за мной, – мягче и спокойнее улыбнулся управляющий заводом Потапыча. – Видишь, какой я ухоженный? Ее заслуга. У меня теперь личный консультант по протоколу, я же с иноземцами встречаюсь что ни день. «Тачки» еще, по сути, нет, а Потапыч уже умудрился наладить поток запросов. Из Арьи, из Франконии тоже. Мустафа твой дорогой приезжал вчера, был переводчиком при визире паши. Обсуждал заказ особенного варианта, точной копии нашего гоночного автомобиля, с золотой отделкой, инкрустацией перламутром и ценным деревом. А за оригинал он вообще готов платить любые деньги.

– Говорят, он свой гарем машин посещает чаще, чем женский, – фыркнула я.

– Это не гарем, это лучшая в Старом Свете коллекция, самая полная и пребывающая в идеальном состоянии, – назидательно пояснил Яша.

Я кивнула. Спорить не хотелось. День начинается такой славный, зачем его портить? Небо акварельное, сине-розовое, темные ветки деревьев прорисовываются все четче и глубже. Тонкая работа, мастерская. И я не сижу взаперти. Еду, слушаю, как в четверть своих возможностей шепчет мотор, как дорогущие зимние шины, заклятые магами на движение по целине и льду, шуршат по насту. Дорога от дома до завода накатанная, Юрка носится туда-сюда иногда по два раза в день, настоящие гонки устраивает. Сорок километров в один конец. Ближе к столице ставить завод запретила правительница Дивана. Сказала, что и от отопительных каминов да печей копоти слишком много. Умное решение, как я полагаю, и потому подозреваю за ним подсказку моей великолепной бабушки Лео.

Пригород с коваными оградами и особняками закончился, дорожка вильнула, точнее прицеливаясь в лесную просеку. Тени ветвей и стволов пересекли синие колеи темными мрачными полосами. Ощущение весны приугасло, мне сделалось как-то холодно и даже слегка неуютно. Захотелось вернуться и вовсе никуда не ехать, чего уж там. Похоже, я все-таки трусиха, теней боюсь, словно в них кроется беда. Яша заметил мое настроение, сбросил скорость.

– Поднять подняли, но не разбудили, – предположил он. – Когда я устаю, этот лес и на меня нагоняет тоску. Зато в середине дня он красив, каждый раз еду и гляжу, не порозовели ли у берез стволы. Весну примечаю.

– Яша, тяжело тебе на заводе приходится? – спросила я, благодарно цепляясь за разговор. Это лучший способ развеять смутное состояние непокоя в душе.

– Что ты, интересно, – отозвался он. – Мог ли я надеяться пару лет назад, что буду управлять огромным делом? Помнишь, я за конфетами бегал и так гордился, что к Самому в приемную взят без протекции… А того не понимал, что за меня уже замолвлено слово.

– Кем? – удивилась я.

– Тобою, – уверенно ответил он. Зевнул, встряхнулся, сосредоточенно нахмурился: – Рена, хочешь кофе? Мне Бризов подарил магический термос. Большой, на три литра. Я попросил при выезде, чтобы не только бак заполнили, но и емкость с кофе зарядили под пробку.

– Какой ты предусмотрительный!

– Мари, – громко попросил Яша, не оборачиваясь, – глянь за задним сиденьем. Вы сперва себе налейте, чтобы не страдать, нюхая его и передавая сюда через весь салон. А потом уж и нас не забудьте, ладно?

– Я твой консультант по протоколу, – рассмеялась Мари. – Но я готова его нарушать сколько угодно, чтобы первой получить кофе. Сонно едем, «хорьги» слишком мягкие и тихие.

Она засуетилась, зазвенела чашечками и ложечками, откупорила маленькую бутыль со сливками, выставила походную сахарницу. И я еще раз, загнав в угол свои страхи, порадовалась тому, что меня отпустили на завод. Наконец-то! Юрка говорит, там уже готовы к пуску два цеха. Дивана еще в зиму расщедрилась, дозволила использовать дворцовые дирижабли, оба большие, для доставки тяжелого оборудования и оснастки. По воздуху же удалось завезти готовые срубы для трех дюжин домов тех работников, которые уже наняты и переезжают. По слухам, иноземцы с ума сходят от одного вида заводоуправления: это терем из кедрового кругляка в три яруса. С севера доставлен и собран на месте. Красота и экзотика…

А вот испытательный цех вполне современный. Безопорные шатровые своды, светло, просторно. Туда меня и везут: решили попробовать ускорить с помощью моей удачи процесс доработки «Тачки Л». Юрка первый заметил, что я прогнозирую усталостное разрушение материалов лучше, чем маг с образованием инженера-механика. И потенциально опасные при аварии зоны хорошо указываю. Это новый способ использования дара птицы, интересный и полезный. Я оценивала и гоночную машину, Потапыч присутствовал. Теперь он яростно, со свойственным ему напором, требует, чтобы я окончила инженерный колледж и не «тыкала пальцем наугад, называя тягу проволочкой, а привод палочкой».

От размышлений меня вернул к реальности могучий запах кофе, распространившийся по всему салону.

– Скоро вы там, изуверы? – жалобно спросила я.

– Уже почти готово, – зевнула Мари.

И мне стало холодно. Знакомо так, безошибочно и неоспоримо. Не тени и не глупая блажь насторожили, а настоящая беда, она выстуживает мою кровь мгновенно и зло.

– Юрка, – негромко позвала я и даже обернулась.

Он сидел, блаженно взирал на Мари и не слушал меня… У него чесалась рука, он почесал – и зевнул. Ничего более. Да что же он, в самом деле! «Сёма, – молча пожаловалась я второму своему слухачу, дальнему, но, надеюсь, более внимательному. – Сёма, снимай браслет. Сёмочка!» Почему беда и откуда идет угроза – не знаю. Я не провидица и не медиум, бабушка Лео права.

Огляделась. Для удачи – темно. Везде равномерно темно, если уж разобраться. Даже странно, что я ощутила беду, нет направления и нет волны, мелькания теней и света… Зато в салоне уже спят. Все? Не разобрать, темно, тени от стволов прыгают, мельтешат. Рони наконец что-то осознал и завозился, пытаясь снять браслет. Селиван поймал его руку и придержал.

– Яша… – охрипла я.

– Все в порядке, Рена, не бойся, – спокойно отозвался управляющий. – Ничего дурного не случится.

– Уже случилось! – обозлилась я.

– Рена, – мягко, как ребенку, пояснил мне Яша, сворачивая на неприметную боковую просеку. – Ты же птица, тебя никто не может обидеть. Ты самое ценное, что есть во всей стране. Просто я полагаю, тебе пора взрослеть, сколько можно рассыпать дар во все стороны, как солнце лучи. Эти фон Гессы тебя держат взаперти, словно за ними есть особое право.

– Яша, что ты городишь?

Я дернула дверь – заперто, как и следовало ожидать. Селиван заметил, презрительно хмыкнул и даже не попытался помешать. В самом деле, я птица, но никак не маг… А это добротный арьянский замок. В нем нет и малейшей слабины, никакая удача не сломает то, что сделали основательно и с контролем качества…

– Твоя удача без малейших усилий сделала меня, посыльного, управляющим огромного завода. – Глаза Якова Ильича вспыхнули азартом. – Рена, ты понимаешь, каковы твои возможности? От тебя их пытаются скрыть, чтобы пользоваться втихую. Выкачивать для себя. Мне все объяснили, нет сомнений в точности сведений.

Ненадолго мне показалось, что его просто обработали пси. Такое бывает. Задурили голову, напели невесть чего. Я умею ослаблять влияние, потому что сознание – штука сложная, но при должном везении можно достучаться до самого темного и запутанного во лжи. Селиван захихикал каким-то чужим голосом, прямо жутко. Я резко обернулась и увидела, как «текут» черты его лица, утрачивая сходство со знакомым мне человеком и обретая подобающее джинну идеальное совершенство. Теперь уже он белокурый арьянец лет сорока, породистый красавец с прозрачно-глубокими, задумчивыми глазами…

– Яшка, ты же «Кровь земли» пил, – ужаснулась я. – Ты что, продал меня франконцу?

– Сударыня, я только оказываю помощь и реализую свой интерес, не более того, – глубоким, дивным баритоном отозвался псевдоарьянец. – Сидите спокойно. Вы ведь знаете, каковы мои возможности. Пока мы добираемся до места, не соизволите ли ответить: Шарль выдал много тайн ордена? И кстати, как он умудрился выжить?

– Никаких тайн он не выдал, он порядочный человек. А как выжил – только маги знают, – зло отозвалась я. – Не мешайте мне выяснять отношения с Яшкой, а то вам зверски не повезет. Уродом станете, так и знайте.

Белокурый джинн не ответил. Кажется, он слегка опасался меня злить. Или не слегка? Ну и правильно, терпение на пределе, понятия не имею, что натворю, коснись я темной удачи.

– Я не предаю Ликру, – возмутился Яков Ильич. – Вот послушай все по порядку, нам еще минут десять ехать, успею изложить. Эти люди приходят ко всем, кто доказал свое право называться успешным. Потапыч принял их помощь, и советник Милошев, и многие иные, кого ты знаешь по газетным передовицам. Да что там они! Сам первый министр в деле. Мы все осознаем силу удачи и желаем применить ее с наибольшей пользой. Мы талантливы, умны и успешны. Мы должны управлять успехом. Случайности в этом деле – лишнее. – Яков Ильич тонко усмехнулся. – Яшек-посыльных слишком много, на всех мест в приемной не хватит. Я прошел отбор, и теперь я в составе избранных.

– А мне показалось, что тебя обманули. – Я грустно признала очевидное и сменила тон. Какое там «ты»… – Только зря. Вы сами обманули и меня, и Потапыча, и себя самого. Яков Ильич, ни одна птица не может сделать посыльного управляющим. Вы сами этого добились. Вы много работали и умели вкладывать в дело душу, а потом вас сломало нечто. Деньги, наверное.

– Детские глупости, – рассмеялся он. – Деньги служат избранным. Вот все прочие – рабы. Не имеют золота, но пребывают в его власти. Я представлю тебя членам клуба удачи, и сам председатель объяснит тебе, каковы наши цели. Ты пока не веришь, тебе внушали ложь день за днем. Ты живешь в нищем домике на окраине, а безумная Вдова правит страной. Береника, ваше величество, мы ваши верные подданные. Мы слуги удачи.

– Не удачи, а выгоды. Вы пиявки, желающие насосаться соков всей Ликры. Монопольно.

Яков Ильич тяжело вздохнул. Джинн снова гаденько захихикал. Я промолчала. Мы вступили во вторую фазу плана по моему неизбежному похищению и обязательному, во что очень хочется верить, спасению. Я теперь повисла на одном-единственном волоске удачи. Они все продумали, успели на неделю раньше, чем мы рассчитывали. Потому что Яшка… Я вздрогнула и обернулась к джинну:

– Селиван жив?

– Спит в сарае при кабаке, пьян мертвецки, – презрительно отозвался «арьянец».

Уже камень с души. Спит… Я прикрыла глаза. Если Сёма тоже спит, я пропала. Совсем пропала.

– А ведь ты уже готова поверить Якову, – улыбнулся джинн. – Ни разу не окликнула своего фальшивого папашу фон Гесса. И правильно, с одной стороны, он тебе не друг и не родич. С другой… Целее будет. Просто на всякий случай помни о «пятнашках», украденных со склада. Три из них не удалось отыскать, ведь так?

Я обреченно кивнула. Именно три. Пусть радуется моей подавленности. Одна «пятнашка» в новой пристройке, вторая в подвале под кабинетом папы, третья тоже в подвале, под комнатой Нади. Только полный идиот мог заложить эту дрянь у нас дома и полагать, что совершает гадость незаметно для Фредди-старшего. А еще наивные люди верят, будто привидения бестелесны и потому не могут испортить никакой механизм…

«Хорьг» затормозил и осторожно выбрался из-под тяжелых еловых веток на опушку. Рельсы. Само собой, а куда еще везти птицу? Мы с папой так и предполагали. Зачем они меня сюда доставили, тоже до жути точно понимаю, и оттого совсем страшно становится. Как же мало отведено времени моим спасателям! Я надеялась, его будет гораздо больше. Будь я по крови фон Гесс, уже орала бы в голос и звала строго Фредди. Но он не явится, и Рони спит, тоже не может пригласить наше боевитое привидение.

Яков Ильич заглушил двигатель, гордо и покровительственно глянул на меня. Он прямо светился осознанием важности момента. И собственной значимостью – тоже.

– Долг платежом красен, Береника, – вымолвил он своим новым, прекрасно поставленным и уверенным голосом. – Ты вывела меня в люди, я сделаю тебя императрицей Ликры. Не забывай о моей роли в деле, птица.

Пожилой человек в шикарнейшей собольей шубе распахнул дверцу и настоятельно, почти грубо, прихватил мой локоть, предлагая покинуть «хорьг».

– Ладно я, – задумалась я, с тоской озираясь и спускаясь с подножки. – Но как Потапыч тебя прозевал, червивое ты яблочко!

– Он член клуба, – снова повторил Яков. – Он с нами.

Я засмеялась. Не время ругаться и шуметь, да и повод мелковат. Для веселья и вовсе нет причин… Но я вдруг отчетливо представила себе, как мог встретить этих напыщенных ловцов удачи Большой Мих. Мне прямо-таки почудился его рев: «Будет вам удача, шавки приблудные». Потом, само собой «зашибу» – это мягкое определение перспектив. Хуже, когда он рычит: «Пор-рву». Я однажды слышала. И видела! Полицейский чин на ковер рухнул как подрубленный. У двухметровых мужиков-здоровяков, оказывается, тоже случаются обмороки.

Потапыч в везение не верит. Когда его по молодости пытались разорить и даже в долговую яму сажали, не везением спасся, а исключительно диким своим, чудовищным упорством. И тем еще, что страха не ведает… Нет, этот «клуб» не для Самого. Хотя не могу исключить обратного: именно клуб и гадил тогда Потапычу, усердно топил несговорчивого. Будет возможность – спрошу.

Меня с минимальной деликатностью повели по вытоптанной тропке к рельсам. В глазах темнело все более: вел маг. Точно маг, я впервые ощутила, как влияет на меня, не окрепшую еще птицу, соприкосновение с этим пауком, охотно отбирающим удачу. Будь я взрослой и состоявшейся, отрастившей крылья, как это называет бабушка Лео, – не смог бы навредить. А пока у него вполне даже получалось, увы.

Когда меня толкнули на шпалы, пришлось сесть. Рельсы гудели, движение удачи отдавалось болью в сознании. Фон был неровным, толчками-ударами. Я не успевала подстроиться в ритм и оттого все более слабела. Подошел еще один пожилой человек с надменным и хорошо знакомым по газетным полосам лицом. Председатель, ясное дело. Первый министр Ликры не может занимать иного поста в их клубе.

– Времени в обрез, – буркнул он сердито. – Видимо, они все же узнали, где ты. Но это неважно. Десять минут тебе на обдумывание, если не меньше. Учти, при любом твоем решении мы уже победили. Твоя гибель уничтожит и Дивану, тогда я стану президентом или канцлером, мы еще не обсудили, как следует именовать титул. Твое согласие и того лучше. Сохранит тебе жизнь и сплотит наш клуб. Отказаться позже не сможешь, магия скрепит договор. Я честно предупреждаю, не люблю фальши. Слушай мага и думай. Это все.

Маг как раз завершил заклинание, творимое совместно с помощниками явно в огромной спешке. Результат я ощутила немедленно. Словно меня тесно сжали незримыми стенками. С путей не уйти. Наверняка и вперед-назад не продвинуться.

– Обычная клетка для птицы, – усмехнулся пожилой маг. – Я прочел уже и полную формулу подчинения. Скажи: «Да, согласна», и я стану твоим магом-хранителем, спасу тебя. Скоро поймешь от чего. Всю дальнейшую жизнь ты будешь без капризов и споров поддерживать господина канцлера… или как его назовут, неважно. Вот и все условия. Права и привилегии соответствующие: статус императрицы, дворец и прочая драгоценная шелуха. Думай. Да, по поводу деталей третьего заклинания. То, что я проделал, именуется в магии транспонированием. Любой поиск будет засекать тебя и предметы-метки, у тебя имеющиеся, в пятистах метрах отсюда, далее по путям от столицы. Зрение тоже подтвердит, мы ведь привлекли джинна. Во-он там они станут тормозить… Помнишь, что надо сказать, чтобы покинуть клетку и выжить?

Я кивнула. Он с фальшивой и нарочитой вежливостью поклонился, сбежал по насыпи и встал чуть в стороне. Я еще раз взглянула на члена клуба удачи Якова Ильича, бывшего хорошего человека Яшку. Жует губы, бледен – но молчит и не возражает. Верит, что я соглашусь… Значит, все-таки выбрал окончательно свою дорогу. Что ж, его право и его дело.

Солнце над путями стоит уже достаточно высоко. Темные шпалы оттаяли и пахнут знакомо, остро и крепко. Детством моим пахнут, покоем и беззаботностью прошлого, оставшегося навсегда в ремпоезде, далеко на севере. Тогда я знала, чем судьба отличается от удачи и почему она важнее. И я уже слышала, что ради судьбы можно и отвернуться от капризной стихии игры теней и света. Обманной, притягательной, пьянящей. Глупые людишки, жалкой россыпью темных точек пятнающие белизну снега. Что они понимают в удаче?

Удача – уже само по себе обретение права родиться в мире. Расти, изучать его, дышать. Каждый день меняться, ошибаться и искать. Отчаиваться, спотыкаться – и снова двигаться вперед. А еще удача – ветер в парусах. Эх, увидеть бы море! А я увижу, я ведь везучая. Не имею права думать иначе. И не стану падать духом. Не с чего.

Именно теперь я странным образом вижу ясно и безошибочно многое, невнятное прежде. Наверное, людей порой надо сажать в клетки очень тесных и трудных обстоятельств, чтобы они взрослели. Понимали, что настоящий выбор делают не во имя удачи и не в надежде на награду. Папа прав. Все, что мы есть, – не свет и тьма, играющие обстоятельствами. Птицей делает не сам дар, скорее уж характер, позволяющий не бояться встать на краю. И душа, способная к полету.

Достается удача нам, птицам, не в управление. Просто мы с ней иногда советуемся на равных. Капризничаем вместе, так по-женски… И по-женски понимаем, что жизнь надо вынашивать, выкармливать и беречь вопреки всему. Чтобы каждое утро вставало солнце. Потому что это тоже удача, оно может и не выглянуть, если его не ждут. А мы ждем…

Я посмотрела в последний раз на серых и скучных, согнутых выгодой людишек. И отвернулась. Как птица отвернулась, со всей удачей, какая есть в мире, светлой и темной. Пусть-ка живут без нее, раз меня обрекли умирать. Не только эти, весь их клуб. Теперь я могу так – всех скопом. Потому что сейчас каждый из нас платит за свои убеждения – это честно…

Гудок паровоза донесся издали. Низкий, могучий, незнакомый. Я на рельсах всю жизнь, я знаю по звуку лучшие столичные паровозы, даже «Черного рыцаря». Этот иной, вне моего понимания. Даже интересно. Жаль, конечно, что мои же спасатели и меня же не увидят… Но что поделаешь, судьба – она сильнее удачи. Я ведь выбрала – и все еще надеюсь на чудо. Для меня, птицы, оно могло бы и расстараться.

Рельсы задрожали, по ним пополз тонкий, едва уловимый свист. Он не просто слышался уху, но ощущался всем телом. То, что движется на меня, огромно, имеет немалую массу. Остановить эдакое – тяжкий труд даже для магов.

На длинной пологой дуге я увидела его издали. Белоснежный бронепоезд удивительной, ловко и красиво сглаженной формы. Без вагонов, даже без тендера. Сочлененный из двух частей без видимого стыка, плавно изгибающийся пластинчатым сплошным тамбуром. С необычным уширением вверху, с несколько высоковатой крышей.

Он плавно сбрасывал ход, но двигался слишком быстро. Рельсы гудели и стонали, удача волнами бежала, плескалась и билась в клетку заклинания. Зря, стены магии держали меня цепко и надежно. Если нельзя сойти с пути, как разминуться с паровозом? Точнее, с бронепоездом. Этому монстру любая магия, удерживающая меня, не помеха. Взломает как тонкий лед. Отпрыгнуть я не успею, хоть и буду стараться. За десять минут сидения в неудобной позе ноги затекли. Не иначе и в этом маг мне оказал «помощь».

– Эх, Сёмочка, – усмехнулась я, – надо было два браслета на тебя цеплять. Хоть услышал бы. Наверное. Впрочем, ты же в городе. Далеко…

Паровоз надвигался, занимая все больше места в моем мире меж рельсов. Грохот уже отрезал меня от голосов темных магов, все еще не покинувших насыпь. И джинн был с ними, я не сомневаюсь.

Я посмотрела вверх, в синее весеннее небо. Взлететь – и не страшны никакие паровозы. Но я знаю, птицы удачи летают только в сказках, а со стены всегда прыгали в паре с избранным магом, так было заведено еще в древние времена культа обожествления природы. Позже ритуал осудила церковь, и его устранили. Постепенно. Еще и потому, что высший маг не всегда и маг… В ином его назначение.

Времени и сил думать не осталось. Страха почему-то тоже не было. Небо впитывалось в мой взор и манило, огромное и чистое. Сияющее. Прямо летнее, теплое.

Потом меня сразу и окончательно оглушил низкий, рвущий барабанные перепонки рев. Белизна пара и радуги, шало пляшущие в ней, окутали все вокруг. А небо, в которое я смотрела, неловко вывернувшись и закинув голову, заслонило… бронированное днище проплывающего надо мною поезда. Колеса вращались, смешно и не вполне согласованно. Я смотрела, уже ничего не понимая, выворачивала шею, пока не рухнула на спину. «Клетку» мои спасатели ликвидировали. «Вот что значит эта свобода падения», – мелькнула мысль.

Я извернулась и вскинулась на колени, потому что бронепоезд уже миновал меня и рушился на рельсы. Над его крышей опадал, утрачивая тугую округлость, сигарообразный баллон, подобный телу дирижабля. Только более тонкий, какой-то невесомо-полупрозрачный. Не иначе весь он сплошная магия… Пар покидал его и ревел, двумя потоками вырываясь из щелей под днищем бронепоезда, скручивался в бешеные спирали. Он бил вправо и влево от паровоза, до самого леса, захватывая и опушку, наверное. Я не видела. Только успела подумать, что пар работает как подушка, смягчающая падение многотонной махины. Магия соткала эту подушку, уплотнила и помогает поезду не разбиться. Сокрушительный удар всколыхнул всю насыпь, когда поезд нагрузил рельсы полным своим весом.

До тупых и оглохших, до глупо-восторженных и родившихся заново даже самое очевидное доходит долго. До моего сознания лишь теперь докатилась мысль: «Вот почему его назвали «Облак», оказывается». Новый наш бронепоезд, очередная любимая игрушка Потапыча, сменившая в экспериментальном депо «Черного рыцаря». Я о нем кое-что знаю, от Бризова слышала краем уха. Идея была в том, чтобы обезопасить боевую машину от самого для нее страшного: потери маневренности. Взорванный мост или просто промоина на путях – и все, бронепоезд превращается в легкую мишень, неподвижную… «Облак» не превратится. Он, как я теперь вижу, просто взлетит – и перемахнет реку, промоину или всего лишь меня. У него резервуары с особым газом для наполнения оболочки, созданной из обработанного магией волокна шелкопряда, вытянутого в одну нитку, – это я уже подслушала у Марка Юнца. Я, видимо, толковая шпионка… Еще у «Облака» есть особая возможность: паровой удар. Он и нагревает содержимое шара, и ошпаривает все вокруг путей, и создает маскировочную завесу. Хотя быть живой и смотреть на это инженерно-магическое чудо приятно.

Он красивый. Весь сияет, светится белизной. Тонкая сеть баллона сворачивается, уползает в готовую закрыться полость на крыше. Пар оседает. Вот уже бронепоезд остановился, натужно лязгнув колесами по рельсам.

Дверца заднего тамбура, выпуклая, тяжелая, похожая на овальный люк, медленно открылась. На приступку выпрыгнул черный от ужаса и, кажется, изрядно осунувшийся со вчерашнего дня Хромов. Побежал ко мне. Под ботинками захрустел гравий. Приятный живой звук. И дыхание Сёмкино, неровное, с судорожными всхлипами, – тоже живой звук. Добежал, попытался придушить, запинаясь, глотая слова и повторяя, что я Ренка, Реночка, а еще почему-то Ника и что он меня никуда больше не отпустит…

Меня затрясло от смеха, несколько истерического. Вот еще один человек, которому удача не указ. Я же страшнее летающего паровоза, я всю жизнь ему отравлю, даже если буду стараться исправить свой характер. Нет хуже жены, чем птица удачи, эти высшие маги – они каторжане пожизненные… точно. Я так и сказала, когда он прекратил меня душить.

– Неважно, – выдохнул Сёма, мешком падая на рельс. – Лучше уж ты меня изводи, чем я сам себя, за двоих.

– Ты откуда взялся внутри секретного бронепоезда, журналист? – поразилась я.

– Поехал к Бризову в депо затемно, хотел обсудить подарок для них с Томой, – вяло отозвался Семен, чуть посветлевший лицом. – Тут твой браслет сработал, переполох поднялся, Бризов рявкнул – он, оказывается, это умеет и вообще у них за главного мага-инженера.

– А почему вы взлетели здесь, вы же меня должны были видеть там, – махнула я в сторону бронепоезда.

– Я тебя рассмотрел здесь, – вздохнул Хромов. – Остальные там. Но мне ведь виднее. Я так и сказал Лешке.

– Так магия же…

– Ты моя обожаемая монстра, Реночка, – устало усмехнулся Сёма. – И никакая магия этого не изменит. Пошли, там Бризов в истерике. Он теперь в удачу верит.

– Ой…

– Этот «Облак» еще ни разу не взлетал без происшествий и тем более не приземлялся точно на рельсы. Его устали ремонтировать и заклинать. Потапыч чуть не счел ошибочной идею, сгоряча обещал к лету списать «Облак» и даже разрезать для переплавки. Чертежи грозился продать франконцам через Рони, чтоб «эти мусьи раззадорились ловить едрену вошь». Так кричал Бризов, когда мы в приземлении все же попали колесами на рельсы.

Я рассмеялась второй раз, уже без истерики. И подумала, что я первая в истории птица, которая и не подумала сама взлетать или прыгать со стены. Я запустила паровоз – туда, вверх… Сказала Хромову, он фыркнул на ходу. Осунувшийся, сколько мы его ни откармливаем – все равно тощий, но тянет меня исправно. Из люка уже выпрыгнули один за другим пятеро «близнецов» казака Василия. Спокойно осмотрелись и двинулись к «хорьгу» будить моих выпивших дурманного кофе попутчиков. И собирать членов клуба…

Вы видели свежеошпаренного первого министра хоть раз в жизни? Нет. А я видела. Я везучая. Хотя на что там смотреть – та же гнусь, только дохлая. На наледи споткнулся, упал и не смог спастись бегством. Без удачи жить трудно.

Из люка, прямо нам навстречу, выбрались два мага. Я сужу по комплекции – не «казаки Василии», а нормальные люди.

– Здесь поблизости был джинн, – припомнила я важное. – Наверняка шпион, я у него вот нитку из шарфика выдрала. Хватит для поиска?

– Вполне, – оживился старший маг и усмехнулся: – При некотором везении, само собой. Но сегодня явно удачный день. Проходите, вас ждет господин Бризов.

Внутри бронепоезда мне понравилось. Сталь, скромная отделка, шикарные кресла для магов, с целой системой гашения удара при приземлении. В центральном, далеко, за тамбуром, сидел Лешка. В любимой черной куртке машиниста, сияющий от гордости и ужасно, невыносимо утомленный. Не я же этот «Облак» поднимала в полет.

– Дай погудеть, – попросила я самое глупое, что пришло в голову.

Надо же как-то его расшевелить, а то сейчас свалится в обморок. Сил у него нет, встать неспособен. Губы синие, к спинке кресла весь прилип. Колотит его, бедолагу. Я быстро расстегнула шубу и укутала Бризова. Сёма порылся в шкафчике, нашел воду и развел в ней какой-то порошок. Не иначе полезный. Ну все знает этот журналист, словно секретов для него не существует.

– Гуди, – согласился Бризов, выпив воду. – Вот эту ручку тяни вниз. Сколько хочешь гуди. Ты жива, а я взлетел. Это лучший бронепоезд на свете. Ты лучшая птица. Я бесподобный машинист, я понял, как его направлять. Все так хорошо, что остается только гудеть и праздновать…

Он еще что-то шептал, но я не расслышала. Я уже гудела. Голос у «Облака» великолепный. Здесь, возле котла, его мощь можно ощутить сполна, всем телом.

– …Еще, – закончил фразу Лешка, когда мои уши обрели способность слышать. – Гуди еще! У него уникальный по мощности выброс пара. Создается отличный ориентир для дирижабля. Ренка, скоро тут тесно станет от магов и дознава…

Я дернула ручку еще разок, чувствуя себя совершенно счастливой. Этот звук пробирает до самых дальних уголков сознания и еще глубже. Кажется, что пар и рев вычищают оттуда все мои остаточные страхи, всю нервотрепку сегодняшнего дня.

Когда тишина после гудка перестала быть ватной, я вздохнула, отобрала у порозовевшего Лешки шубу и накинула на плечи:

– Пошли смотреть на столицу.

– Зачем? – лениво уточнил Бризов, опираясь на плечо Семена и с большим трудом выбираясь из кресла.

– Мне хочется верить, что над шпилями дворца теперь не висит холодная тень, как было всегда прежде.

Бризов кивнул и поплелся в конец длинного коридора. На ступеньке у люка мы уселись и стали смотреть. Шпилей не увидели, далеко они, за лесом прячутся, ну и пусть. Зато весна празднует. Пичуги свистят, ветерок чешет гриву веток, в синем небе все выше и прозрачнее поднимаются клубы пара от нашего стихшего, но еще видимого глазу последнего длинного гудка. Светло, тепло. Удача по рельсам не несется мутным потоком тьмы и света, а чуть поблескивает, спокойная и неторопливая.

– Вот и дирижабль. – Хромов первым рассмотрел длинное серебристое тело над лесом. – Ренка, ты теперь, наверное, вполне официально и легально птица. Не хочешь дать небольшое интервью для «Столичного курьера»?

– Охотно, – прищурилась я, копируя папину манеру. – В обмен на вечное перо Карла Фридриха. Вот, кстати, твое, можешь забрать.

Хромов вздрогнул, неубедительно изобразил удивление. Похлопал себя по карману, где лежало древнее перо. И, само собой, ответил ожидаемое:

– Я его потерял так основательно, что и не рассчитывай, не верну ни за что! И знаешь, Рена, при твоей внешности пигалицы и характере монстры должен я иметь надежду хотя бы на самое ничтожное полезное приданое.

– Надеешься так спастись от мести папы Карла?

– Очень надеюсь, – согласился Сёма, глядя на приближающийся дирижабль. Вздохнул, поежился и добавил с сомнением: – Может, ему будет не до пера теперь? Все же грядут большие перемены.