Глава 10

Купе поезда – лучшее место для жизни. Оно куда уютнее теплушки ремонтного состава и вместе с тем сохраняет все обаяние дома на колесах. Нет толпы и столичного шума, нет суеты и смятения. Есть движение, упорядоченное, имеющее твердую цель и все же совершаемое уже помимо воли пассажиров. Можно просто глядеть в окна, на бесконечное полотно картины природы с вкраплениями деревень и мгновенными промельками станций.

Осень-воровка трясет золото с деревьев, полагая его своей исключительной собственностью, и листья опадают на серую дерюгу старой полегшей травы. Осень, безумная скупердяйка, перебирает сокровища и смеется, взвихривая золото в порывах ветра, словно в ладонях вскидывает. Но ветер холоден и колюч, как самый педантичный дознаватель из службы тайной полиции, он пригоняет тучи и проливает дожди, растворяя фальшивое золото, развеивая иллюзию недолгой красоты и обращая весь мир в ржавую унылую пустыню… Разве забавы осени так плохи? Разве иллюзия всегда хуже реальности? Порой только она и дает возможность отдохнуть душой.

Пока золото лежало у подножия деревьев, мне еще казалось, что где-то здесь бродит Ляля, она не погибла, перекликается с эхом, и птицы, улетая на юг, прощаются именно с ней. А потом закапали дожди, оставляя дорожки слез на щеках вагонных окон. Стало невозможно прятаться от правды. И кривды. Поди пойми, что страшнее…

Недавно я прочла в пенсионной папке Хромова наброски материалов для главы его ненаписанной книги о нашем времени. Это было повествование о жизни одного занятного человека. При определенных условиях он мог бы, как казалось Хромову, стать великим и известным каждому. Написал книгу, и Семка – нет ему покоя, предвкушает свою писательскую стезю – добыл эту книгу, приволок и поставил на почетную полку фон гессовского кабинета, который был еще и домашней библиотекой. Издание дешевое, старое. Бумага зажелтела, вся рыхлая и ветхая. Буквы прыгают, иногда пропадают – не пропечатались. Набраны они из сильно подношенной, по сути негодной, кассы. Я такие видела в типографии газеты, для которой Хромов до сих пор пишет по мере сил и времени, и всегда в первую очередь, помня о прежнем: там он начинал свою работу в столице… Весной я устроила скандал в колледже магов, вспомнить о нем неловко и в то же время приятно. Это ведь был почти подвиг: явиться на пару с семейным привидением в кабинет ректора Юнца и от нас двоих предъявить ультиматум. Магов в стране много, и, на мой взгляд, даже очень, так почему в типографии люди умирают над свинцовыми наборными кассами? Следует немедленно спасать наборщиков, пока я, птица со зловредным характером, не отвернулась от колледжа. Я шумела, а Фредди-старший своевременно демонстрировал улики: лица наборщиков, выписки от врачей и магические просветные карточки состояния легких.

Марк Юнц мудрый человек, к тому же он обладает замечательно прочным терпением. Он дослушал мои бурные упреки и обвинения, не всегда осмысленные и оправданные. Кивнул, посоветовал учиться хорошим манерам, что весьма важно для девушки с талантом птицы удачи, и пообещал обдумать дело.

Уже летом десять соискателей на звание магистра стихийной магии получили неожиданные темы дипломов. Осенью появились и первые практические результаты. Магия не заменила свинец в кассах, но оказалась способна свести к ничтожной малости вред от него, обеспечив людей средствами защиты. В новом году, как сказал ректор, еще десять человек получат темы по различным опасным и сложным производствам. Соболев оживился и всех толковых недоучек выпускного курса уже подкупает и смущает посулами: тянет к себе в литейку.

Однако что это я? Опять о себе и своем характере, неустоявшемся и точно неидеальном… Дело-то не в нем. Хромов принес книгу. Я попыталась ее прочесть, борясь с зевотой и скучая. Психологическая драма из жизни прошлого века, язык сложноват, жизнь бедных домов со съемными комнатами мне малопонятна. Но было в книге нечто, вынудившее позже думать над словами и вспоминать описанных людей. Я прочла и Семкины записи о судьбе самого автора. Узнала, как он старался пристроить рукопись и как ее никто не брал. И что оценивали ее те, кто решает, принять или не принять, – не читая. Не было для писателя и капли везения, не было самой малой помощи и надежды, никто не знал его и не давал входа в круг избранных, а ведь, попав туда, уже и не надо искать встреч с удачей, все само уладится, связями и приятельством.

Но человек неустанно обивал пороги и донимал издателей, и однажды его упрямство дало плоды, потому что упрямство – оно для таланта часто надежнее и важнее удачи. Книгу приняли в маленьком издательстве, и автор поверил, что худшее позади. Увы. Плоды упорства оказались горьки и даже ядовиты.

Ему говорили: все написанное неоригинально и заимствованно. Сюжетец бледный, раскрытие темы никакое, людишки мелки и жалки, страстишки их не стоят и чиха, так зачем пытаться выдавить слезу? Наконец, морализация неуместна, пафос смешон, логика хромает, новизны нет и в помине. И, что особенно дурно, продажи книги ничтожны, значит, никому сей опус не интересен…

Увы, удача во второй раз промахнулась и не навестила автора. Может быть, он плотно закрывал окна и не кормил птиц. А может, его муза была ревнивой старой грымзой и гоняла всех иных крылатых женщин, подозревая их в нехорошем… Серая книжка на серой бумаге была само уныние, я видела отчетливо: ни разу свет удачи не пролился на ее страницы. Никто не нашел в нужное время автора, чтобы объяснить ему: всем начинающим говорят одно и то же, и дело не в мере их таланта. Скорее наоборот! Бездарные и уже издаваемые сами же охотно помогают топить новичков, потому что лишних мест в маленькой лодке успеха нет.

Писатель уехал в провинцию, остаток дней преподавал грамоту сельским детям и, если что-то и записывал, архива по смерти не оставил. По слухам, сжег… Не смог допустить мысли, что и после кончины не найдется покоя его душе. Позже книгу заметили и оценили, но время ее ушло, да и новых ждать стало бессмысленно.

С некоторых пор я чувствую себя писателем. Тем самым, что вышел в тираж и попал под град обсуждения…

Семка мои страдания сразу рассмотрел, но не сочувствует. Говорит, надо перетерпеть и научиться не замечать дураков. Хотя как можно игнорировать такое их количество?

После смерти Ляли и тех ужасных трех дней столичных беспорядков и пьяных погромов пресса на меня накинулась с яростью стаи волков, почуявших лютую зиму и грядущую убыль в своих рядах. Во всяком издании, от ничтожнейшего «Столичного сплетника» до уважаемого «Новостного телеграфа», знатоки и солидные люди, обозреватели и очеркисты, простые читатели, наконец, – обсуждали, чего стоит птица удачи, ежели ее подруга отправилась на тот свет, а первый министр охромел?

«Воистину жаль многострадальную нашу страну, вновь попавшую в зависимость от одного человека, не имеющего воспитания и образования, твердых убеждений или хотя бы положительного влияния от должных высоких лиц…» – это «Уездный разговор».

«Да ей готовку обеда доверить нельзя, меж тем сударыня без сомнений и трепета душевного, свойственного людям умным и дальновидным, взялась за вопросы вселенской важности и преуспела в приготовлении варева, коего всем нам не расхлебать…» – «Новостной телеграф».

«А ведь надо разобраться, на чье благо изволит трудиться сия особа, имеющая смутное происхождение…» – «Досуг театрала».

«Пока что мы не видели чудес и удачи, но оборотной стороной сыты по горло, ибо прежде мы не ведали погромов и волнений, явление коих власти усердно не желают связывать с неопытностью и просто самодурством некоей сударыни…» – «Столичный сплетник».

Я скатала газеты в трубку и швырнула изо всей силы в дверь купе. По странной моей удаче, ничего хорошего, судя по всему, не сулящей родным, Семке и досталось. Он как раз входил, пятясь и прикрывая поднос с чаем и пряниками своей спиной. Рассыпавшийся еще в полете ворох газет его не потряс. Даже не удивил.

– Ника, ты почти богиня, а ведешь себя, как торговка семечками, – со спокойной насмешкой-поучением сообщил Хромов.

Семка воспользовался тем, что я неизменно злюсь на этот тон взрослого человека, снисходительно воспитывающего истеричную малолетку. Само собой, я знаю, что меня провоцируют, выведав слабость и стараясь воспитать, но до сих пор я попадаюсь на подначки, поскольку так и не научилась собою управлять. Хотя прогресс имеется. Прежде, услышав подобное, я бушевала бы час, а то и дольше, дала бы журналюге возможность записать много характерных оборотов из речи обитателей ремпоезда… А теперь – нет.

– Ты злодей, Хромов, – отшила я его, гордясь собой. Всхлипнула и виновато развела руками. – Семка… Семка, за что они меня так?

– Ты еще скажи: «Я Лялю не убивала», – посоветовал Семен тем же тоном. – Рена, я что тебе велел на правах мужа, высшего мага и, главное, опытного столичного журналиста? Не читать позорных последствий мозговой горячки моих коллег, не разбирать вкусов их заказчиков и не смотреть фотографии. Так?

– Ну… – Я пожала плечами и стала глядеть в окно.

Еще как «ну»! Стыдно, поэтому и нет слов. Все он мне объяснил, газеты унес, и я даже успокоилась. Потом наш поезд остановился на пять минут на большой станции Янтарное. Я приоткрыла верхнюю часть окна и кинула монетку разносчику заразы – газет то есть. Самое непонятное и загадочное: зачем я это сделала?

– Зачем ты это сделала, я не спрашиваю, – усмехнулся Семен, добыв плед и укутав меня до самого носа. – Ответа у тебя нет. Реночка, когда мою статью в первый раз напечатали целиком и она заняла две колонки, я чуть с ума не сошел, всем ее показывал. Еще тайком выведывал, кто и что сказал и как оценил. По неопытности я полагал, что люди обладают разумением и совестью. То есть читают то, что я написал, а не то, что желают прочесть. Еще я думал, они друг другу и мне сообщают искреннее мнение, а не повторяют чужих оценок, смешанных с личной завистью и жаждой прослыть умниками, критиканствуя. Запомни: я ошибался.

– Что ж, все до единого – злодеи?

– Просто люди, – подмигнул Семен. – Им нравится, когда кто-то спотыкается, поскольку это дает повод к пересудам. Они охотно бегут поглядеть на драку, сплетни им милы, хотя всякий морщится и говорит вслух: «Как возможно, чтобы я вникал во вздор-с, это же гнусные происки врагов и нелепые пустяки-с…»

Семка сказал очень здорово, пьяно подергивая головой и кося влево – ну вылитый Завидовский. Вот кто обо мне сообщил читателям более прочих! Его статья произвела немалый шум. Он, видите ли, слышал, как я шептала на ухо послу арьянцев секретные сведения «касательно паровозного пару». И видел, как я Потапычу сунула в карман черное перо, обрекая на неудачу… Правда, вызванный к дознавателям в качестве свидетеля по «делу об измене сударыни Береники» слов своих не подтвердил и со слезами на глазах стал напирать на комичный факт: он, оказывается, крепко болен, по осени ежегодно умом трогается, посему за слова свои отвечать не может. Редактор знает и обычно не принимает статей с сентября по ноябрь, а тут – принял, оконфузился и недоглядел… Завидовский подтверждал свои подозрения относительно виновности редактора, кивая и щелкая себя по подбородку, намекая на весьма условную трезвость всего штата «Сплетника». Скандал выходил неприятный, многие сочувствовали журналистам. Оно и понятно: а кто у нас любит полицию? Но тут выяснилось, что сгоряча Завидовский упомянул в той же статье еще и Соболева. Мол, «жена его непризнанная сидела рядом с первым министром и томно вздыхала, ничуть пением цыганским не интересуясь». Полагаю, писал пьяница в натурально несознательном состоянии, потому что мстительность Льва Карповича способна вмиг запорошить сединой самую дурную и отчаянную голову. Допустив же вовлечение имени Рату в пересуды, «Сплетник» вырыл себе могилу и утвердил приговор, который не отменить уже ни полиции, ни суду. Соболеву статью подсунул злодей Семка, и Лев вышел на охоту, то есть перебрался с дивана, где он тихо маялся виной перед всем миром, к телефонному аппарату.

– Не наладить ли мне выпуск газетенки «Угорский лесовик»? – вслух задумался Соболев, выздоравливая буквально с каждым словом. – Сами помотаются по уезду, соберут материалец, кассу наборную поворошат, доставку именную произведут… Места у нас красивые, люди живут просторно, навещай их без спешки, сто верст туда, полста сюда – это ж и не крюк. Так, пешая прогулка с немалой приятностью для ног и пользой для души…

Не знаю, как Завидовский и его приятели, а я тогда вкрадчивостью голоса и некоей мечтательностью тона впечатлилась. Семка кивнул и гаденько усмехнулся, не как высший маг удачи, а как распоследний мстительный пакостник.

– Еще газеты станешь покупать? – строго спросил Семен, собирая рассыпавшиеся по полу купе листки и возвращая мои мысли к настоящему.

– Н-нет.

– У-у, кризис не миновал? Реночка, не жди, что я тебя в следующий раз пожалею, – предупредил Семка. – Один раз обжечься всякий может, потому что учится на ошибках. Второй раз – это уже не ошибка, но глупость и неумение собой управлять. Рена, ты птица удачи. Никто и никогда не будет к тебе справедлив, потому что слишком многие желают удачи себе и неудачи прочим. И еще потому, что, пока ты плачешь и себя жалеешь, ты не птица вовсе, а просто беспомощный ребенок. Что ты можешь сказать прямо теперь по поводу фарзы?

– Серенько, – наугад буркнула я, – спокойненько и вяленько…

– Как все уменьшительно и даже ласкательно, – умилился Хромов. – В пятом вагоне играют на деньги и скоро стреляться надумают. В девятом, похоже, провозят контрабанду: темна их удача и натянута, готова лопнуть старой струной… Рена, ты прямо теперь ничего не видишь и не слышишь. Ты вся пропитана обидами, жалостью к себе, нелепой виной и бог ведает чем еще.

– Прости.

– Я? Всегда, – великодушно пообещал Семка, подвинул к себе стакан чая и кипу газет.

Я тоже занялась делом. Добыла салфеточки, выложила на блюдце любимый Хромовым кристаллический сахар, какой привозят с юга. В столице он редкость, я заказываю у ловкача Бахшилло: тот хоть и дорого берет, но не склонен обманывать. На рынке-то и в лавках повадились продавать сахар местного изготовления, не соблюдая все правила выпаривания кристалла из перенасыщенного сладкого раствора…

Урюк я тоже запасла заранее, и бальзам для чая, не южный, а, наоборот, таежный: нам Шарль присылал его дважды с оказией. Дивный по вкусу и числу трав, в горячем чае бальзам раскрывается, заполняя все купе тонким терпким запахом.

Хромов не глядя, на ощупь, выбрал самый крупный кристалл сахара, жестом показал исполнительной жене будущего великого писателя налить две ложечки бальзама. Он уже читал газеты и журналы, купленные мной. Пробегал страницы глазами в несколько секунд, хмыкал, усмехался, прихлебывал чай и листал. Если разобраться, он ввел в нашей семье жесточайшую цензуру. У меня возникла идея подать жалобу Мари. Вот кто не потерпел бы ущемления прав, тем более прав женщины, к тому же по вопросу, трактуемому суфражистками как семейный деспотизм… Только я не суфражистка, к равноправию отношусь с подозрением и газет на равных с мужем правах читать, если уж по совести, не желаю.

– Тебе читать можно, – взревновала я для порядка.

– Реночка, наш Шарль после пребывания в ремпоезде все болезни сравнивает с пьянством. Так вот: ты запойная по чтению, а я гурман, я только дегустирую. Впрочем, было бы, что оценивать. – Хромов презрительно поморщился, отбросил еще одну газету. – Все это твой любимый Бахшилло со свойственной ему прямотой назвал бы «ослиной мочой».

– Прямотой? – поразилась я, припомнив витиеватый стиль речи содержателя винного погреба и заодно владельца малого уютного ресторанчика для своих, для любимых гостей.

– Да уж, тебе он подобного не говорил, – рассмеялся Хромов, не думая смущаться. – На, это разрешаю прочесть.

Я охотно приняла газету и стала читать. Бойкий незнакомый журналист простыми словами и по мере сил приманчиво вдалбливал всякому в самое темечко, повторяя по три раза подряд: Елена Львовна Соболева получила от отца в полное распоряжение умопомрачительную сумму в миллион золотом. Сошла с ума – а что ей оставалось? И ищет способы извести денежки. Поэтому наивная девица готова рассмотреть любые прожекты самого нелепого толка. Затратные – это важно! Сударыня Соболева не может просто проиграть деньги за карточным столом. Она намеревается вложить их в дело. Именно так, через дело, она хочет честно, глупо и быстро растратить средства, дабы доказать отцу: она не унаследовала семейного таланта управления финансами.

– Зато норов унаследовала. – Я от души посочувствовала Соболеву. – Он ведь на стенку полезет, видя, как утекают деньги, и не имея возможности хоть что-то изменить. Элен будут обсуждать во всех газетах, и она сама, кажется, охотно готова признать себя глупой, расточительной и смешной.

– Месть самого что ни есть соболевского толка: бей больнее и не думай о последствиях для себя, – согласился Семен. – Элен просила у Карла проклясть ее на денежное невезение. Была изругана и наказана, теперь каждое утро сидит с малышкой Поленькой и учит франконский язык. До отвращения. Точнее, до двух часов дня…

– А прожектеры? – Я оживилась, удивляясь тому, что упустила из внимания столь занятные события.

– Пишутся в очередь на прием. Когда мы с тобой садились в поезд, счет претендентов на соболевский миллион перевалил уже за вторую сотню. Марк Юнц посадил двух профессоров делать экспертизу прожектов, затрагивающих магию. Твой папа Карл выделил людей для проверки инженерных решений. Элен как-то странно проматывает деньги. Слишком организованно и серьезно.

– Так и заработать недолго.

– Увы. Практичность у нее от отца, а то и от деда. И этого не вытравить ничем, ты сама наблюдала, как она нас в дорогу собирала.

Попробуй возрази… Наблюдала. Именно так: пассивно, со стороны, иногда предпринимая слабые попытки вмешаться в происходящее.

Официальный визит птицы удачи в Арью был намечен еще в сентябре. Первое прошение о визите посол передал летом, затем отбыл на родину, и его место занял новый человек – Курт фон Бойль. Он повторно поднял вопрос и получил подтверждение планов, затем были уточнены сроки. Поездка казалась мне с самого начала некой неприятной и неотвратимой платой за все хорошее, что есть в жизни. Я не знаю ни слова на норхском или арьянском, двух принятых в стране языках. Меня изрядно настораживает склонность арьянцев к упорядоченности жизни и их чопорная закрытость. У меня, как заверил Семка, накоплены целые сугробы предрассудков, между тем фон Гессы – выходцы из Арьи, а сама я – их приемная дочь… Умом все понимаю, но сердце не лежит к этой поездке, да и фарза скручивается воронкой все туже. Впрочем, не я одна сомневаюсь. Папа тоже не особенно доволен, он и с Юнцем говорил, и фон Нардлиху звонил в Дорфурт. Потом нехотя признал правоту ректора-арьянца: участи птиц мне не избежать. Мы или рвем силки, или погибаем, утрачиваем дар. Если отказываемся от борьбы и прячемся от своих страхов, то проигрываем неизбежно. Удача жива до тех пор, пока нет страха и есть вера в себя. И конечно, в своего высшего мага.

Когда погибла Ляля и разразился скандал, а некто истратил немалые деньги на подкуп газетчиков, поездка перестала казаться столь неприятной. Сейчас находиться в Белогорске куда тяжелее.

Три дня назад Потапыч пригласил меня и прямо спросил, еду или нет. Уточнил:

– Как скажешь, так и будет.

И я сказала «да», точно и однозначно. Еду, если Семка согласен. Хромов кивнул… Попросил вбить нам в головы хотя бы азы арьянского наречия. Пусть мы не пси и для нас полное обучение ускоренным способом невозможно, но в общих чертах правила речи и простейший набор слов мы освоили, а потому на следующий день поутру страдали головной болью семейно, сочувствуя друг другу. Но явилась Элен, и мы осознали: нам было не так уж плохо. Она пришла строгая и важная, щелкнула пальцами по новенькой чековой книжке:

– Пошли проматывать!

– У меня все есть, кроме тишины, – прошептала я. – Голова болит, понимаешь?

– У меня тоже. Болит, и еще как! Я слово дала, что изведу миллион, надо прикинуть скорость расхода, – прищурилась дочь Соболева.

Сперва я хотела предложить ей чай и тем отсрочить поездку, в голове было слишком кисельно и мутно… Но Семка поморщился, снял с глаз примочку на травах и нехотя побрел искать куртку. При этом он успел сделать страшные глаза и жестом предостерег меня, чтобы не смела спорить! Я очнулась и бегом побежала собираться. Если Элен, постоянно переживающую из-за своего проклятущего миллиона, усадить за стол и оставить без дела ждать чай, она немедленно добудет из сумочки очередной только что купленный и временно любимый льежский револьвер (или иное оружие, способное там поместиться) и начнет его разбирать, звучно клацая всякими защелками-пружинками и дробно цокая патронами, заодно без умолку, с наслаждением излагая преимущества и недостатки указанного типа вооружения. Наблюдать весь процесс разборки и сборки от начала до конца тяжело. Но куда хуже иное: зарядив оружие, Элен наверняка пожелает хоть пару раз выстрелить по мишени, и тогда моя голова взорвется невыносимой болью и мы опять поссоримся… Нет уж, я не люблю оружие. А выросшая в избушке охотника Элен, увы, без ума от всего стреляющего. Предпочитает ружья, но в условиях города носить их с собой не принято… В магазинах и кафе Элен, надо признать, даже дамский крохотный револьвер из сумочки не достает, значит, ехать за покупками – не худший выбор из возможных планов дня. Я вернулась одетая для выхода, Элен кивнула и бодро застучала каблучками, перечисляя важные приобретения и угрожая все купить и без нас, если мы попытаемся улизнуть с полдороги. То, что происходило до самого вечера, я вспоминать не желаю, это было ужасно. Элен смерчем носилась по нашей самой дорогой торговой улице, ругалась, щелкала по своей чековой книжке напоказ и прямо перед фотографами. Откуда взялись эти – не знаю. Возможно, они все маги и выросли из-под земли… Хотя маги так не умеют, кажется. Современные.

Вечером мы ехали домой в сопровождении наемного автомобиля, забитого покупками под крышу. Элен сосредоточенно скрипела пером и посвистывала – уже усвоила полезный предрассудок: кто свистит, у того денег становится меньше.

Мы молча сочувствовали Соболевой, из последних сил превозмогающей отчаяние. Покупала она уверенно, не глядя на цены. Но фамильная практичность, но воспитание в лесу, где у человека складываются твердые представления о важном и ценном в жизни, но презрение к тем, кто подобен гнусу и норовит присосаться к кошелю любой ценой…

– Три тысячи, – мрачно, со всхлипом подвела итог Элен. – Я погибла. Таким методом расход миллиона затянется на годы!

– Купи себе бриллианты, – посоветовал Семка.

– На них цена растет уже который сезон, как и на золото, это обычное дело в кризис, – отмахнулась выросшая в лесу дикарка, вгоняя нас в немоту. – Куплю – прибыль получу. Уже все проверено.

– А ты их потеряй!

– Найдут, – еще мрачнее буркнула Элен. – Вы что, моего батюшку не знаете? Потеряешь тут, под надзором родительским. Вон, извозчик за нами едет, это охрана моя. Тайная.

Элен ссутулилась и грустно поглядела на Хромова:

– Надо искать новые способы. Я глупа, никак не выберу верный путь. Как же их промотать-то поскорее? Решила я имение де Лотьэров выкупить, для Шарля в подарок. Думала, дорого встанет. Тьфу, а не деньги – захолустье франконское этот особняк Сен-Дюпр… Семнадцать тысяч, да и то – до торга и с ремонтом. Съездила к Бахшилло, он обещал управляющего подобрать, по винограду умного, но из своего народа, южного. Такой приметен, во Франконии воровать не станет, позоря на чужбине честь соплеменников.

– Ты промотать хочешь или, наоборот, прирастить? – снова не поняла я.

– Не желаю ворам потакать! – вскинулась Элен. – Надобно изыскать нечто, похожее на болото: дело, в котором деньги тонут и тонут, и сколько их ни добавь, прорву не наполнить, даже и без воровства. Я найду годное болото и утоплю свой миллион. Я слово дала.

Вечером она немного приободрилась, даже познакомила нас со своим компаньоном по делу, приобретенному не ради денег, а для души, на двоих с братом Илюшкой. Они в лесу выросли, первые дни в столице Илюха без остановок таскал сестру по всем оружейным лавкам. Вдвоем они и вздыхали, и глазели. Примерялись снова и снова к оружию, серьезно обсуждая наилучшие варианты вооружения для охоты на белок или похода на более серьезного зверя. Купили совместно с десяток стволов, выведали, что живет на окраине превосходнейший мастер, переехавший из Белолесского уезда. Там дорогое оружие спроса не имело, здесь же для начала дела не хватило человеку связей и средств, вот и перебивается он, бедолага, случайными приработками. Точнее, перебивался – теперь на Элен работает…

К ночи неизбежное все же состоялось: Элен впала в расстройство, добыла из сумочки револьвер и стреляла на заднем дворе усадьбы фон Гессов до позднего вечера, пока была видна мишень. Увы, она еще и меня учила, запрещая пользоваться удачей, поскольку глаз и рука важнее и надежнее. За ужином подарила ореховую шкатулку с очередным дивным льежским револьвером. Уже выведала: эту марку предпочитает Шарль…

– Маги, Рена, ненадежны, – строго напутствовала меня Элен. – Даже самые лучшие, как Шарль. А ну против твоего Семена злодейство замыслят? Заряжать вот так, удобнейшая модель, легкая и кучность по пристрелке преизрядная. Я сама проверяла.

– Элен, я однажды стреляла в человека, то есть мимо человека, и я не думаю, что снова решусь. Страшно это.

– Глупости. Без оружия на крупного зверя напороться – вот уж впрямь страх и ужас… Только люди, они зверя куда пострашнее. Бери, не спорь. Авось не пригодится.

Револьвер был весомым, фарза в нем не находила ни единого изъяна, дающего удаче или неудаче поле для вмешательства: осечка, сбитый прицел и иные глупости исключались. Я задумалась: насколько он сам – случайность? Со мной ведь всякое бывает, порой ниточки плетутся невнятные и тонкие, а на поверку они оказываются важнее всех иных. Так или иначе, я приняла подарок и везу его с собой, в сумочке. Точнее, футляр-то в багаже… Ходить с оружием мне неприятно, я себя ощущаю настороженной и недоброй. Семке пожаловалась, он выслушал и похвалил Элен: правильное настроение, покоя нам эта поездка не обещает, зачем же себя обманывать?

В дверь купе постучали. Хромов буркнул нечто утвердительное. Наш давний знакомец Петров кивнул, вошел и сел напротив меня. Мы ведь занимаем целый вагон: птица удачи, многочисленная охрана из магов и полицейских Ликры и Арьи, переводчик, секретарь из посольства. Наш вагон первый за тендером: если что, мои маги имеют право либо остановить поезд, либо отменить любую задержку на станциях и даже отцепить весь остальной состав. Магов у меня в охране шесть, седьмой – Семка. Петров и Рыльский – наши, ликрейцы. Я надеялась, что поедет или папа, или Лешка Бризов, но арьянцы сами утверждали список и настояли на людях из ведомства Евсея Оттовича. Отец подозрительно легко согласился, сам выглядел рассеянным и задумчивым. Мне показалось, у него уже есть планы на иную поездку, и вряд ли спокойную.

– Береника, мы уже в Ганзе, то есть в нетитульных ее краях, Кервии. Через час намечена стоянка в небольшом городе, помнишь, был разговор? Они журналистов просили принять, все вопросы заранее утверждены, – втолковал мне Петров и добавил, подумав: – Ну, фотографий сделают несколько.

– Помню.

– Так что, в силе план? Подтверждать пора.

– В силе, – с сомнением выдавил Семка. – Что-то мне не нравится в фарзе, но все варианты не без изъяна, и со стоянкой – не самый темный. Ренка, твое мнение?

– Я предпочитаю не давать советов и не оказывать влияния на малозначительные решения… с некоторых пор. – Я передернула плечами, вспомнив просьбы Ляли. – Пока что пусть все идет самоходом.

– Ладно же, – поднялся Петров. – Тогда поправляй прическу, нос пудри или что там надо еще? Я прикажу готовить кабинет и распоряжусь относительно угощения господам журналистам.

Петров ушел, я посидела чуть-чуть, надеясь на чудо. Вдруг в эдакой куче газет Хромов найдет еще что-то безвредное и бросит на стол, как подаяние? Отчего-то запрет на чтение разжигал интерес к скучнейшим статьям. Я подумала и над этой странностью, вздыхая и рассматривая чужие поля и леса за окном. В первый раз я покинула Ликру! Большое событие. Хотя… Поля такие же, разве что клоки наделов нарезаны не по-нашему, мелкие они и узкие. Лесов почти нет, так – рощицы. Зато дорожки все накатаны и ровны. Есть мощеные, их довольно много. И селения понатыканы густо.

– Револьвер-то оставь, – посоветовал Семка с явной подначкой.

– Ты что, не пойдешь на встречу? – охрипла я, забыв сердиться.

– Нет. Вопросы ты знаешь, ответы мы обсудили. Рена, ты птица, и пора уже самой трепыхать крылышками. Это твой выход в свет, я же предпочитаю остаться в тени.

Второй раз я не стала спорить. Пусть решают, уж лучше так. Когда надо, я устрою всем панику и порушу самые надежные планы. Видимо, в этом и состоит мой талант. Наверняка со стороны он кажется нелепым… И пусть.

Я прошла в смежное купе, сменила кофточку и подобрала шарф из запасов Геро. Меня собирали все, даже Соболев лично изволил принять участие. Одолжил колье для важных приемов. Я пообещала потерять, не удержала гадость на языке. Он прищурился и сказал, что это нестрашно. Для меня. Но ежели кто найдет и присвоит…

– Береника! – окликнул Петров. – Идем, еще раз кабинет осмотрю, а ты выберешь себе место. Десять минут осталось, станцию впереди уже видно. Ждут нас, они же нетитульные. Гонору много, втрое против столичного запаса.

Сказал с явным укором и даже с настороженностью. Кервия размером невелика, зато всякое дело и самый малый обычай тут имеют смысл и корни. Если толком разобрать с местными происхождение человека, то, по заверениям ехидного Семки, придется признать без оговорок: праотец мира был кервийцем. Или балгаем – но это если ехать через Синильский уезд, там пересечь границу Ликры и уточнить у местных насчет происхождения мира…

Кабинет находился в самом хвосте нашего вагона и был предназначен для встреч и приемов. Прямиком в него выводил короткий коридорчик из тамбура, прижатый к левой стенке вагона и оставлявший справа все пространство для столов, добротных кресел, светильников литой бронзы с хрусталем, ковров, гобеленов и картин. Я устроилась в кресле, указанном магами: из окна оно не просматривается, но свет падает удобно для съемки, да и фон хорош. Петров приволок бархатное полотно с гербом Ликры – золотым орлом, который мрачно пялился прямо вперед и как-то обалдело приоткрыл клюв. Разместил «символ родины» у меня за правым плечом на стене. Главный маг арьянцев не отстал и украсил стену очень похожим полотнищем. Только их орел черный и глядит налево, чужим орлицам подмигивает. Да так четко повернут, словно военную команду исполняет, лапы растопырены, каждый коготь прорисован. Не то что наш – вцепился в державный шар, глаза выпучил. То ли тяжело ему, то ли бомбометание производит и уже избрал цель.

Сидела я и не переживала, удачно заняв мысли обдумыванием сплетен и подначек, обычных в нашем колледже магии при изучении гербов и доведении до кипения патриотов любого происхождения. Поезд остановился, паровоз облегченно выдохнул пар, намереваясь вздремнуть. За окнами поплыли созданные им низкие облачка, бросая на ковры кабинета пестрый узор полупрозрачных теней. Рядом со мной устроился переводчик. Журналисты Кервии уже наперебой галдели у дверей вагона, маги всех досматривали, делали слепок личности и пропускали в кабинет. Одеты гости были, на мой взгляд, излишне броско, явно в лучшее и не особенно удобное. На меня глядели так, словно я вроде орла с герба – вот-вот метну бомбу и улечу. Понравились мне лишь двое, они явились с некоторым запозданием: пожилой, безмятежно спокойный мужичок с вислыми усами и хитроватым прищуром самого разбойного толка да еще пацан в драной куртке, который не имел приглашения и прорвался чудом и упрямством.

Спрашивали меня чинно, точно по заранее утвержденному списку, соблюдая даже порядок вопросов. Делали фотографии и снова спрашивали. Наконец все завершилось, журналистов пригласили во второй вагон откушать и дозволили троим по моему выбору остаться, чтобы побеседовать еще немного, «без протокола». Я сразу указала на двоих, глянувшихся, и еще добавила к ним симпатичную девушку – из женской взаимовыручки и потому, что ей, увы, не позволили ни слова вымолвить за всю беседу. Еще час мы вполне мило болтали. Мне рассказали о местных обычаях, взамен уточняя пустяки вроде любимого времени года или сорта цветов. Уже поднявшись и простившись, собираясь уходить, пацан не удержался и неожиданно серьезным тоном спросил на ломаном ликрейском:

– Но, може буть, случился то, что Кервия войдет в Лайнский союз? Добрже дело Карла Льюиса, добрже…

Переводчик даже покачнулся, мага-арьянца из моей охраны перекосило. Зато я сама, увы, вопроса не поняла ничуть. Вроде бы Семка мне втолковывал, что Карл Льюис – из рода Норбургов, правящих в Ганзе, ближняя родня нынешнему их главному человеку. Племянник, кажется. Еще твердо помню: Арья его не признает, полагая начатые реформы делом опасным и глупым. То есть загвоздка не в самом Льюисе, а именно в реформах, о них и вопрос… Я прикрыла веки, пытаясь сообразить, как можно дать ответ, не понимая в точности суть проблемы. Хотела было отшутиться, но открыла глаза и увидела: все трое ждут и по-настоящему не дышат! Это для них, выходит, мой ответ может оказаться важнее всего на свете?

– Я не политик, – предупредила я. – Не влияю на решения и не прошу ни о чем, равно как не даю советов. Но…

Вокруг вопроса фарза скручивалась, клубилась узлами и нитями большой игры, словно сказанное до сих пор вибрировало в дыхании местных журналистов и гневном молчании арьянца, в испуге моего переводчика и самом воздухе, пропитанном жизнью и помыслами людей этого края.

– Есть и удача и угроза, – нахмурилась я. – Нет однозначного ответа, вот это – увы… Ваш вопрос затрагивает еще два узла обстоятельств, просто огромных узла, главнейших для Старого Света. Всё в движении, сейчас нет у общего решения трех узлов ни знака удачи, ни рисунка. Угроза велика, но и надежда еще не умерла. Я не желаю говорить более точно, с некоторых пор не уважаю предсказания грядущего, от них больше вреда, нежели пользы.

– Последнюю фразу разрешаю к цитированию, – отчеканил арьянец голосом непререкаемого цензора. – Только последнюю.

– Добрже, – обрадовались гости.

Они откланялись и ушли, по лицам было видно: угроза их не напугала, а вот надежда буквально наделила крыльями…

– Это был осторожный ответ, позвольте выразить признательность, – куда мягче добавил переводчик, довольно значимый посольский чин. – Госпожа Береника, вы преизрядно выучили наставления в отказе от слов «да» и «нет», а сверх того – ограниченном выражении личного мнения на публике.

– И притом в ответе ни слова лжи, – усмехнулась я. – Хотя сама я пока плохо разбираю узор фарзы, слишком велик и сложен, я не привыкла к подобному размаху при высокой плотности ткани событий. Прошу меня простить, я желала бы отдохнуть.

Маг церемонно щелкнул каблуками и как-то вроде бы обрадовался. Переводчик подал мне руку и помог подняться из кресла, проводил до дверей. Я побрела к своему купе, заново обдумывая и неожиданный вопрос, и еще более спонтанный собственный ответ. Паровоз загудел, прощаясь со станцией, сцепки негромко цокнули, подтверждая высокий класс машиниста: без толчка тронул состав с места.

Мысли мои вдруг как ножом обрезало. Впереди, за дверью нашего купе, такое крутилось… Сплошная беда. Если бы я не выложила револьвер, сейчас бы добыла из сумочки и держала наготове. Магов позвать? Но они и так рядом… Поди пойми, польза будет в появлении посторонних или вред? Арьянцам я вовсе не верю, особенно их начальнику.

Я осторожно, стараясь не создать самого малого шума, приоткрыла дверь и проскользнула в купе. Газеты валялись на столе и под столом – это обычный рабочий беспорядок, он настороженности не вызвал. Но то, что любимое вечное перо Хромова брошено на листках, а сами записи оставлены незавершенными, прерванными на полуслове… Я задохнулась и ощутила страх, ползущий змеюкой по шее: то ли укусит, то ли петлю затянет и даже кричать тогда не смогу.

Что же это? В глазах потемнело от ужаса: Семку украли! Ведь он бы по своей воле из купе не вышел, не убрав перо. Он это перо из рук не выпускает – как же, личная вещь высшего мага Карла Фридриха фон Гесса, для Хромова кумира двукратного: тот свою птицу сберег и написал великолепную книгу сказок…

Из смежного купе донесся едва слышный звук. Я стряхнула оцепенение, лихорадочно огляделась, не замечая ничего подходящего для обороны. Первая паника прошла, в глазах больше не темнело, но и не светлело. Фарза для нас с Семкой была черна и густа, но вывернуться мы пока что могли, и это зависело от меня, что не так уж плохо. В нынешней игре я и была главным узлом… Что ж, им же хуже. Нашли с кем связаться! Не знаю, кто враги, но мне их не жаль. Я наугад вытянула из бара бутыль потяжелее, надежно обхватила за горлышко, порадовалась мельком, что ладонь не потная и по стеклу не скользит. И стала красться через купе, стараясь унять трусливое сердце, а заодно затолкать поглубже в недра сознания истерически-веселую и глупую мыслишку: «Мы, жители Ликры, первым делом вооружаемся водкою…»

Осторожно заглянув в щелочку неплотно прикрытой двери, я сперва и не осознала того, что же, собственно, вижу и слышу. А когда осознала, едва устояла на ногах. Семкин голос я уж всяко не перепутаю, даже по одному вздоху. И руку его, и плечо. Но как же мне понять и принять то, что мой Хромов обнимает какую-то рыжую девку и из одежды на нем – одна расстегнутая рубаха, а на ней и того меньше, всего только шейный шарфик. Ох ты ж, да так увлеченно и недвусмысленно все происходит, да прямо на нашей кровати… Семка еще что-то сказал, тихо и невнятно, но я угадала слово. Не разобрала, именно угадала. Я все же, когда надо, везучая. Уже почти что пошла вразнос и глупостей понапридумывала, а того вернее согласилась принять всерьез вранье, что мне подсовывали под видом правды. Но это слово кстати пришлось, обеспечило меня недоумением, а затем логика включилась в работу резко, прямо со щелчком в напряженной, ноющей шее…

Голова моя загудела, я ощутила сполна висящий на шее камень отчаяния, тянущий нас с Семкой на дно, готовый погубить окончательно и птицу, и ее высшего мага – в банальнейшей семейной склоке без правых и виноватых, зато с криками и пустыми обвинениями. Попробуй потом забери назад сказанное сгоряча, да сотри мыслишки, вползшие в головы. Ну уж нет. Долой чужие глупости, я своих понаделаю так, что любо-дорого глянуть будет. Вся картина происходящего – настоящая, а не видимая глазу – выстроилась в голове, и сделалось там упорядоченно и спокойно, как в арьянской казарме.

Я распахнула дверь, в два шага добралась до кровати, с размаху огрела бутылью рыжеволосую злодейку и зашипела, с трудом сдерживая голос, злость и дар. Потому что, если я сейчас хоть кому хоть чего пожелаю, удачи им вовек не видать. Никакой!

– Лярва конопатая! Проныра прохиндейская! Ишь, и не рыпается, то-то… Но ты, Хромов, ты просто дурак! Ты что, всякую там ржавую франконскую мороку от родной жены вплотную не отличаешь?

Рыжая сникла, я оттолкнула ее в сторону, пытаясь рассмотреть своего неверного мужа. Глаза у Семки были пустые, зрачки широкие, губы норовили растянуться в улыбку, меня он совершенно не слышал. Пришлось отпихнуть рыжую на пол – а чего с ней церемониться? – и врезать Хромову сперва ладошкой, благородно, пощечину. Не помогло… Его я сейчас тоже не пыталась жалеть. Тогда уж кулаком, да в бок, чтобы задохнулся и хоть с болью, а себя вспомнил. Не подействует и это, штофом под колено вмажу. Вмиг охромеет, так оно в целом надежнее: хромой муж на сторону далеко не уковыляет…

Хромов охнул, согнулся на боку, заморгал, тряхнул головой и покосился на меня, уже осмысленно. Недоуменно дернул ворот своей рубахи, потер сперва бок, унимая боль, затем затылок – разыскивая мысли… Я пробежалась по купе, рыча и расшвыривая вещи, споткнулась об беспамятную злодейку, рванула дверцу шкафчика и принялась метко бросать в Хромова его же вещами. Он ловил уже сидя, сперва сутулился и недоумевал, но потом замер, рассмотрев на полу рыжую дрянь в шарфике. Точнее, уже без шарфика: тот остался на краю кровати.

– Это кто?

– Сема, твою мать! – Я стала окончательно спокойна и всерьез зла. – Ты еще покричи в голос и повздыхай мне тут! Пойду и второй бутылкой тебя утешу по темечку. Это твоя полюбовница. Если бы я была барышней приличного происхождения, я бы сейчас рыдала в три ручья в соседнем купе и стреляться норовила. Или устраивала аттийскую истерику на целый поезд, заодно жалуясь всем магам и еще невесть кому, лишь бы жалели. Ты что вытворяешь? Ты меня должен беречь, эти маги долбанутые тоже, а тут джинны бродят толпами!

– Боже мой…

– Рано начал молиться! – Мне стало весело и жарко от злости, не желающей проходить. Пришлось шарахнуть штофом по углу стола. В первый раз стекло выдержало, но со второго удара лопнуло, и мне чуть полегчало. Наблюдая падение осколков и водочные слезы, капающие на ковер, я мстительно добила родного мужа, чтобы вовек на сторону и не глянул: – Лучше подумай, Хромов: а если это на полу не баба, а совсем даже мужик? У джиннов вроде нет в ордене женщин.

Хромов сел очень прямо и как-то закаменел, стараясь даже не глядеть на «полюбовницу». Если я еще хоть немного и была на него зла, то теперь растеряла остатки раздражения. Жалко ведь человека. Мы с ним не маги-пси и не стихийщики, мы не в силах опознать полноценную иллюзию. А это на полу явно уровнем равно Шарлю, золотой джинн – кто еще мог прокрасться сюда незаметно? Хотя иллюзия странная: тело тощее, никакой красоты в нем, к такому и ревновать-то тошно. То ли пацан, то ли девчонка некормленая. На затылке кровь уже видна из-под волос, сильно я ее штофом оглушила… Хоть бы не до смерти!

– Ты никого не позвала, ты чудо, – поразился Хромов, прижимая к груди брошенную в него последней рубаху и заодно рукав халата. – Я пойду мыться со щелоком. Боже мой…

– Тебя заклинило? Нам и без «боже мой» свидетелей многовато! Хромов, хватит страдать. Это надо сдать Петрову. Едва оно очнется, сгинет без следа, раз сюда добралось и никем не было замечено.

– Скорее ее сознательно пропустили, – вздрогнул Хромов, выходя из оцепенения и начиная натягивать халат. Меня позабавило то, что джинна Семка упрямо и даже с нажимом именовал женщиной, не желая думать о другом варианте. – Кто-то из арьянцев в деле… Один или двое. Реночка, прости, я ничего не помню, я даже не понимаю, за что в точности извиняюсь.

Он поглядел на меня жалобно, туже подтянул пояс и дернул плечом. Я хмыкнула и отмахнулась:

– Хромов, я рассуждаю логически. Если бы было за что извиняться, ты бы с самого начала пребывал в сознании. Это все подстроено. И я точно понимаю зачем. Когда ты перестанешь вздыхать и охать, скажешь то же самое. Семка, ты мой маг удачи, ты обязан думать, ты умнее меня, когда голых джиннов не боишься.

Я все же прислонилась к стене и начала хихикать все громче, затыкая рот ладонью и пытаясь унять запоздалый страх. Семка, наоборот, очнулся окончательно, огляделся и присел рядом с телом, морщась от брезгливости. Прощупал пульс. Потрогал затылок и попробовал кровь на вкус, словно так можно отличить правду от иллюзии. Недоуменно пожал плечами, дернул рыжие волосы сильнее. Это оказался парик, собственные волосы у лежащего ничком существа были едва заметным ежиком, темные, вымазанные в крови: сильно я маханула штофом, вот уж точно.

– Очнется она не скоро. Рена, ты чем мстила врагине? Помнится, в прошлый раз ты джинна выявляла вазой, тяжеленной – и тоже по голове…

– Штофом «Белогорки», – покаянно вздохнула я, изучая горлышко улики, все еще намертво зажатое в ладони.

Рука не слушалась. Хромов виновато вздохнул и отодрал мои пальцы от стекла по одному, массируя и растирая, гладя и жалея. Посмотрел на меня задумчиво:

– Ренка, ты идеальная жена. Кто бы еще думал логически, если такое в глаза лезет…

– Я у мамы Лены училась.

Навязчивый смех, похожий на тошноту, снова подкатил к горлу. Хромов понял, поймал на руки и отнес в соседнее купе:

– Пройдет. И да, ты права, я прекрасно понимаю, зачем все это… Сломать крылья удачи едва ли возможно, пока птица и ее маг остаются в плотной связке и верят друг другу. Но не будь ты дочкой Ленки и монстрой, сейчас мы бы уже попались по полной и без надежды на спасение. Ссора и недоверие – первый шаг к тому, чтобы сломать удаче крылья.

Мы немножко посидели, собираясь с мыслями и отдыхая от пережитого. На Семку было больно глядеть, он, бедняга, виноватый мне в новинку: горбится, глядит искоса и нуждается в сочувствии. Я пихнула его локтем в больной бок, не подумавши. Он зашипел, но стерпел молча.

– Хромов, вот так и возникает верность до гроба. Тебе теперь в любой бабе будет джинн мерещиться.

– Тьфу на тебя! – скривился Семка. – Реночка, мне правда совсем худо. Я ровно ничего не помню. Голову ломит, стоит лишь попытаться проследить прошлое. Ты ушла, я сидел и читал, в дверь стукнули, как ты обычно, – один раз и тихо, я даже головы не поднял… А что дальше-то?

– Дальше сиди тут, я пойду позову Петрова. Не только джинны могут ходить по вагону невидимками, мне тоже повезет. Хромов, да не страдай ты! Не вся водка вылилась, накапай себе вон в стакан из любой целой бутыли и не дергайся. И мне накапай. Вернусь – чокнемся.

– Я уже, видимо, чокнулся…

Слушать дальше бормотание я не стала. Шагнула к двери купе, всматриваясь в свою удачу. Просвет наметился, никто не следил за дверью – я открыла и зашагала по коридору, скользя невидимкой меж слоями событий. Добралась до купе Петрова и его напарника, юркнула внутрь. Само собой, повезло: не заперто, Петров сидит у окошка, пьет чай и читает. Он ведь у Юнца второй раз учится, желает магистерскую работу на поисковика сдать.

– Что? – шепотом уточнил маг, едва глянув на меня.

– Блокиратор есть?

Петров молча добыл нужное с полки, я подцепила его за руку и потянула к двери. Снова выждала щель ненаблюдаемости, то есть в моем случае просто везения, и потянула в коридор, в наше купе.

Хромов исправно наполнил три рюмки и сидел, со зверским видом кромсая сыр на толстые, в палец, ломти. Оглядел с сомнением и порезал повторно поперек и еще поперек – кубиками. Мне кажется, сделай он подобное при Шарле, тот бы счел это пыткой для франконского вкуса и воспитания…

– Тишину я установил, – сообщил Петров, подтягивая к себе рюмку и рассматривая кривые кубики сыра. – Рассказывайте.

Я изложила – по мере сил последовательно и без ругани. Маг выслушал, сочувственно покосился на Семку, достал из кармана футляр с блокиратором и ушел в смежное купе.

– По крайней мере это женщина, – сразу же утешил он Хромова. Чуть помолчал и успокоил меня: – Береника, она жива вопреки твоим стараниям. Но пожалуйста, в следующий раз бей джиннов чем-то менее весомым. В третий раз может и не обойтись, у Шарля шишка не сходила два месяца, тут еще хуже дела обстоят. Воды принеси и заодно халат хоть какой, что ли. Неловко прямо, совсем ребенок.

Я сорвалась с места и побежала подбирать халат, Хромов снял с подноса у окна графин с водой и понес магу, явно желая понять, кто его втравил в эту гнусную историю. Джинн оказался и впрямь ребенком на вид, девушкой лет семнадцати самое большее, тощей, нескладной, безгрудой. Как обрядили в халат, только со слов Петрова и стало можно верить, что не пацан…

– Что делать будем? – нахмурился маг.

– Поговорить бы с ней, – предложила я.

– Попробую вытянуть из обморока, – с сомнением вздохнул Петров. – Но удар был крепкий. Хорошо хоть вскользь…

– Скажи спасибо Хромову – револьвер я оставила в купе, вот уж точно удача.

Девчонку Петров перенес в наше первое купе, Хромов разбросал газеты, добыл из шкафа две подушки, сходил за пледом. Подвинул пуфик магу. Тот довольно долго молчал и трудился, наконец устало кивнул и оглянулся на нас:

– Кто будет спрашивать?

– Я, – мрачно хмыкнула я, чувствуя себя монстрой. Занятно: ведь именно это слово я и разобрала, именно по нему и поняла, что происходит. Хромов никого более так назвать не мог, а значит, не виноват он… Присев у изголовья, я глянула в мутные глаза едва живой пацанки. – Как тебя зовут? Голова сильно болит?

По-франконски я говорю почти безупречно, даже Шарль хвалил мое произношение. Девчонка прищурилась, пытаясь меня рассмотреть, со зрением у нее явно было не вполне ладно. Шутка ли: полный штоф, так сказать, приняла… на затылок.

– Полин, – шепнула она, боязливо косясь на Петрова. – Сильно болит.

– Ты не боишься своего лица. Ты точно джинн? Или сама влипла в историю и не знаешь, как выпутаться?

– Я собственность бриллианта в венце власти, – тихо и обреченно проговорила Полин. – Я принесла мэтру клятву и обречена ей следовать.

– Так сдох он, твой мэтр! Ваш орден уже скоро месяц как раскололся надвое, и все вменяемые джинны постепенно съезжаются в Ликру и присягают заново мэтру Сержу ле Берье, а бриллиантом до выяснения обстоятельств гибели прежнего вашего начальника сам себя назначил наш начальник тайной полиции Евсей Оттович, он за вас отвечает и дает вам убежище.

Полин плотно зажмурилась, перемогая тошноту и заодно такое обилие новостей, способных кого угодно ввести в недоумение и неуверенность. Девушка справилась с собой быстро, даже попыталась улыбнуться:

– Точно умер?

– Мэтр Серж предъявил магам-дознавателям вещь и слепок личности, то и другое отзывается как о мертвом. Я тоже не ощущаю его удачи в мире.

Девушка долго молчала, улыбаясь все шире, показывая зубы. В улыбке постепенно оставалось все меньше радости, все больше проступало торжество, которое делало ее хищной и неприятной. Наконец Полин вздрогнула и вернулась в настоящее. Потрогала ошейник-блокиратор, нахмурилась и снова глянула на меня. Заговорила торопливо и не вполне внятно:

– Ваш муж не виноват, у меня дар, это врожденное, внушить я могу кому угодно и что угодно, сама порой не рада… Я неплохо жила, сытно и весело, у фокусника. Меня пилили и сжигали на публике, а я им внушала, и мне платили пять монет за вечер, много. Только цепь с ноги не снимали, а я ведь не стихийщик…

– Что же ты их не убедила дать ключ?

– Не было ключа, – поникла она. – Выбросили его. Знали, что я выпрошу. Потом меня высмотрел мэтр, пообещал свободу, и я согласилась оплатить службой. Я не знала, что нельзя сбежать и отказаться, даже если нет цепи. Я верила, что можно убедить кого угодно… Только он сильнее был. И он был не один.

– Как ты сюда попала?

– Меня впустил маг через первый тамбур, от паровоза. – Полин указала глазами в сторону начала вагона. – Сказал, как стучать. И сколько времени есть до того, как вы вернетесь. Но вы не думайте, ничего такого не было, совсем ничего, совсем! Мне не нужен ваш муж.

– Хромов, видишь: только мне ты и нужен, – мстительно уточнила я. – Петров, а ведь ее надо тащить в Ликру, к Коршу. И хорошо бы с арьянцем разобраться: кому он служит?

– Не получится, – сухо и огорченно покачал головой маг. – Береника, я не слишком хороший пси, но и моего дара хватает, чтобы ощутить смерть. Совсем рядом, в нашем вагоне. Значит, виновного мага нам уже не допросить.

Мы все помолчали. Полин испуганно хлопала ресницами и ежилась, натянув плед выше, до подбородка. Хромов думал, по привычке рисуя бессмысленные линии на листке.

– Петров, а ведь тебе и придется тащить Полин в Ликру, – нахмурилась я. – На фоне происходящего исчезновение мага, то есть тебя, уже никого не удивит. Отсюда до нашей границы не особенно далеко. Деньги вот, держи. И удачей одарю.

– Как же вы без охраны? – ужаснулся маг.

– Ты прости, но пользы от вас, – отмахнулась я. – Ее охраняй. Может, она что важное вспомнит. Но всяко уж, пока она при тебе, спокойнее. Не страдай, пришлют мне мага, причем скоро. Может, даже самолетом доставят. Пока беда прошла, в столице Арьи убивать меня не станут и случаев подстраивать тоже. Я и временное успокоение фарзы вижу, и умом понимаю.

– Арья не на нашей стороне играет в большой партии всего Старого Света: в основной массе поворотов удачи, какие наблюдаются, знаки у них и у нас разные, – буркнул Хромов. – Ренка права. В столице нам ничто не грозит. До самой встречи с канцлером, так точнее.

– Семь дней, – прикинул Петров.

– Даже восемь-девять, а то и поболее. Далее мы двинемся по жестко заданному маршруту в Дорфурт. Хорошо бы там уже иметь охрану, – задумался Семен. – Ты это и передай. Полин, и ты тоже не молчи. Понимаешь ведь: впервые в жизни у тебя есть надежда стать свободной без клятв и обязательств.

– В Ликре женщин смертным боем бьют, – жалобно сообщила франконка и покосилась на меня.

– Дорогуша, а ты к чужим мужьям не лезь, ага? – снова разозлилась я. – И не морочь людям голову. Ишь, все кругом виноваты, одна она святостью исходит.

– Сейчас вы предложите мне пообещать не сбегать от этого мсье, – усмехнулась Полин. – Так все нравоучения заканчиваются, а с ними и свобода.

– Петров, пообещай не бросать ее до самой столицы, – с чувством попросил Хромов.

Маг глянул на Полин с явным отвращением, поморщился, вздохнул, пожал плечами. Мы ему сочувствовали. Если разобраться: ну сбежит дуреха, ну приберут ее к рукам загадочные злодеи, допросят и прикончат. Надо бы пожалеть эту Полин, только с какой стати? Что она такого сделала, чтобы ради нее рисковать и тратить себя на переживания?

– Да пошла она… лесом, – обозлился Петров. – Сниму ошейник, и все дела. Толку от бабы никакого, один вред. Без обузы я до Белогорска за неполных двое суток доберусь. А до телеграфа – уже к ночи. С этой франконской фифой мороки не оберешься, потом еще отчеты писать: нет, не приставал, смертным боем не бил. Хотя у ней шишка на затылке.

– Я не обуза, – возмутилась Полин.

– Иди, Петров, собирай вещи, пять минут тебе, – велел Семка. – Тут подъем поблизости будет, я сверился с описанием дороги. Предгорья начинаются, нас остановят и подцепят сзади второй паровоз, толкач. Как раз спрыгнуть успеешь, пока возня длится. Ренка, подбери этой, – Семен нехотя кивнул на Полин, признавая ее присутствие, – платье, какое не жаль. Куда она свое дела, понятия не имею. Через час высадим на следующем подъеме, зачем Петрову с ней нянькаться? Прибьют, туда ей и дорога.

– Я обязана явиться к мсье Сержу, – жалобно укорила нас Полин, испуганно моргая и пытаясь сесть. – Нельзя ведь так! Я слово дам слушаться мсье мага и помогать. Платье у меня есть, я сейчас, я быстро.

Она забормотала, охая и цепляясь за стены, побрела к двери в смежное купе. Качало ее преизрядно, выглядела тощая франконка на редкость жалко. Пришлось идти следом, рассматривать ее поношенное платье, к тому же изодранное на рукаве и на спине.

– Это что?

– Так это… ну, я сама порвала, чтобы потом ясно было, что он раз – и в порыве страсти, – шепотом, прячась от меня за створку шкафа, сообщила нелепая соблазнительница. – В Ликре же дико живут… Я еще думала укусить себя за руку, но не вышло, он меня плохо слушался, много внимания уходило.

Я выбрала для нее толстые теплые чулки, юбку на широком поясе со шнурками, такую удобно подгонять по фигуре. Бросила одну блузку, достала сумку и сложила туда еще две, вязаную кофту, белье. Выбрала пальто, свое старое. Шарф. Шляпки было жаль – все хороши, и я засомневалась, пока что нехотя расставаясь с ненужными перчатками.

– Это что, мне? – не поверила франконка. – Так ведь я тебе враг…

– Ты дура, – фыркнула я, отбросив остатки злости. – Мне не пристало заводить столь слабых врагов. Держи. И вот еще сумочку, кошелек, деньги. Шляпку выбери сама, мне все жаль. Быстрее!

Она цапнула маленькую с вуалеткой, само собой. Я сразу решила, что именно эту было отдать жальче иных, отвернулась и зашагала в соседнее купе. Это франконское недоразумение тащилось следом, шепотом благодаря и уже начиная всхлипывать… Нежные они, хрупкие в душе, а все одно – сволочи. Широты в них нет и понимания того, что есть настоящая беда и настоящая вина. Впрочем, Шарль-то другой, просто я в обиде, поводов к тому много, хотя за Семку я самую малость уже расквиталась). И тут добавилось новое огорчение, позорно-девичье, из-за шляпки: поди ее теперь верни или раздобудь такую – Элен покупала, вещица штучная.

Петров уже стоял у дверей с саквояжем, второй наш маг сидел у стола, бледный и встревоженный. Ему только что сообщили новости, еще не привык. В паре охраны он – второй номер, младший, хотя по таланту и не слаб, просто опыта не набрал еще. Марк Юнц его хвалил, говорил – поисковик неплохой, хоть и не его специализация. Зато весьма ловок в иллюзиях и по редкой для магов стихии специализируется – плотной, как они это обозначают. То есть в плане обороны человек бесценный. Постановка щитов, отражение осколков, усиление брони – его прямое занятие.

– Полин, поезд останавливается, – сказала я строго. – Я провожу до тамбура и скажу, когда выходить: так вас не заметят. Петров снимет блокиратор, и тогда уж сама решай, куда тебе и с кем… Только учти: сделаешь еще одну гадость мне или тем, кого я считаю своими, и обрежется твоя удача под корень.

– Без магии обещаю, – совсем потерянно забормотала франконка, цепляясь за руку Петрова. – Я не обуза! Мне ведь больше некуда пойти, мне страшно. Не бросайте меня…

– Ошейник сниму в Ликре, – предупредил Петров, морщась то ли от невнятности плохо знакомой ему франконской речи, то ли от неизбежности соседства Полин. – Хоть в чем заподозрю – пристрелю. Я не Хромов, на меня пси-внушение не так влияет, не до отключки.

Полин часто закивала, прижав затянутой в темную перчатку рукой то ли шляпку, то ли шишку на затылке. Поезд перед подъемом дышал редко и отчетливо, фыркая, взревывая, щедро стравливая пар. Я искала лучший момент, от усердия даже прикрыв глаза.

– Давай! – разрешила я нашему магу.

Он прыгнул вниз и скатился по насыпи. Полин, бросив сумку, сиганула следом, явно опасаясь, что ее забудут…

– Удачи, – подмигнула я им обоим, уже сгинувшим в густой белизне новой порции пара.

Развернулась и пошла по коридору прямиком в купе начальника магов-арьянцев. Распахнула дверь без стука. Все четверо были здесь и явно надеялись увидеть кого угодно, лишь бы не меня. Покойный сидел у окна, с синим жутковатым лицом. Перед ним стоял пустой стакан. Рядом склонился старший из магов и держал в руках лист бумаги. Я бесцеремонно отобрала и прочла. Запись на языке Арьи, что для меня едва посильно. Слова по буквам вижу, запомнить могу, но прямо теперь выудить из них смысл…

– Госпожа фон Гесс, мы в крайнем замешательстве, – своим прежним мягким голосом настоящего политика сообщил мой переводчик. – В предсмертном послании герр Хонт указал, что вина его безмерна. Что знался он с некими силами неизвестного политического происхождения и национальной принадлежности. Что деньги брал и, ныне очнувшись, не находит содеянному оправданий… Желает хоть так, приняв яд, обелить имя своей семьи и не допустить скандала. Поскольку скрыть происшествие невозможно, мы в тупике – юридическом и политическом. Ели вы пожелаете, поездка будет немедленно отменена. Арья поймет это ваше решение. Мы пока что ровно ничего не знаем, но будут приложены все усилия к расследованию, я вас заверяю…

Я поглядела на него внимательнее. Серенький, неброско одетый, весь какой-то незапоминающийся, и речь у него ровная, без акцента. Возраст? Около сорока. Национальность? Обитатель Старого Света. Родной язык? Так он одинаково без помарок и характерных словечек, то есть прямо-таки ученически точно, как на чужом, изъясняется и на арьянском, и на франконском, и на ликрейском, и на кервийском… Если бы я искала джинна высокого уровня в своем окружении, указала бы именно на переводчика. Только вряд ли. Не стоит делать из людей ордена вселенское зло, неуловимое и непобедимое, а главное – вездесущее. Этот – все же арьянец, выпускник ректора фон Нардлиха: у них в университете готовят специальный тип магов для тайной службы, как и у нас. Только наш Юнц развивает личностное и выискивает сильные стороны у каждого, подбирая для него наилучшее сочетание предметов и курсов. Герр Нардлих, по слухам, наоборот, предпочитает частичное обезличивание сотрудников тайных служб и делает магов одноуровневыми униформистами.

Так что мне предпринять? И надо ли хоть что-то предпринимать? Я порой кажусь себе Емелей-дурачком на самоходной печи. Все решают и шумят, а я еду. До поры до времени. Пока не возьму в руки штофчик или вазочку…

– Буду говорить прямо. Мне важно понять, кто вы, чтобы выбрать дальнейший путь. Люди Евсея Оттовича еще в Белогорске сообщили, что ваш дядя – герр Шмидт, профессор в Дорфурте. Хотелось бы в связи с этим верить, что вы арьянец, а не джинн. – Я поглядела на стакан. – Но тогда кто же джинн? Я не склонна верить в самоубийство, герр Шмидт. И я не верю, что этот господин действовал один и внезапно раскаялся. Ваш дядя – химик?

– Скорее алхимик, но и химик тоже. Не посольское это дело, сударыня, говорить прямо, – на своем ладно скроенном ликрейском наречии посетовал переводчик. – Но в общем вы правы. Я провел расследование после выявления факта нарушения целостности моей личной печати на двери переднего тамбура. Сделать это до завершения беседы с журналистами я никак не мог. Итог расследования очевиден, виновник сидит у окна. Он сообщил перед смертью все, что было у него спрошено, и говорил правду… Поскольку я пси, а мой дядя алхимик, мы тонко разбираемся в некоторых препаратах. Второе вовлеченное в заговор лицо, я склонен полагать, главное, было в вагоне недолго, я выявил этого человека, который делал вид, что он кервийский журналист.

– Тот мальчик без приглашения?

– Нет, что вы. Солидный господин с приглашением, никаких случайностей. – Арьянец сделал на последних словах едва заметное ударение, явно показывая их значимость. – Иных врагов у вас в вагоне нет. Убедительно прошу об ответной любезности: сообщите, по какой причине герр Петрофф покинул поезд?

– Это было условие моего мужа, которое как раз и позволяет нам продолжить поездку и не нарушать планов.

– Мужественное решение, сударыня.

– Надеюсь, еще и верное, – усмехнулась я.

– Однозначно верных решений в природе не существует, и это неплохо, – осторожно сообщил арьянец и позволил себе улыбку. – Я лично телеграфирую вашему герру Коршу. Запрошу любого мага в охрану, то есть, подчеркиваю, на сей раз человека по его выбору.