8
Оставшись в одиночестве, я какое-то время думал об убиенном младенце. У меня в голове такие вещи плохо укладываются. Много гадостей видел в своей жизни, у самого руки по локоть в крови, но всякий раз, когда слышу о подобном, мозг кипит, а душа холодеет. Почему она ребёнка кому-нибудь не подбросила? Что ей это стоило? Зачем же вот так-то вот? Или тупо: и сама не ам (в смысле воспитывать не буду), и другому не дам?
Искал оправдания её преступлению и не находил.
Зато слышал треск.
Это трещали по швам мои представления о базовых категориях человеческого космоса.
А потом перемкнуло что-то в голове и вспомнилось, как два года назад в подъезд подбросили выводок щенков. Помню, выхожу в то утро, слышу, пищит кто-то. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, думаю, неужто крысы-следопыты. Ствол выхватываю, поднимаюсь на пролёт выше, смотрю — копошатся. Восемь пищащих комков в корзине. Ствол в кобуру, сам мерекаю: и какая же зараза такое сотворила? Выругался, покачал возмущённо головой, одного, который из корзины выпал, сунул назад, ещё раз выругался и пошёл по своим делам. Дела же, они не ждут. Они торопят.
Уже даже в машину сел, движок завёл, а потом представил, как эти кутята там орут, потому как жрать-пить хотят, а мамки нету, вернулся в подъезд и устроил всё, как надо: отнёс корзину дяде Мише Колуну, дал денег и наказал всю банду на рынок свезти, да бабкам, что животинами торгуют, всучить на попечение. Дядя Миша взял под козырёк и в тот же день до обеда всех пристроил. Одного, правда, себе оставил — того, самого бойкого, с пятном на морде. Назвали Кипешем, носится теперь по двору, ко всем ластится, за колбасу родину продаст, за доброе слово насмерть обслюнявит.
Хотел я поначалу найти того, кто это сделал, но потом подумал — зачем? Не поднялась у человека рука щенков утопить и на том спасибо. Знать, не совсем ещё потерян, знать, ещё что-то там у него внутри теплится. Не светится, но теплится.
Такие вот пироги мне вспомнились с котятами, вернее со щенятами.
А Кика всё не появлялся.
Не зная чем себя занять, я решил сделать два звонка, один приятный и один неприятный. Начал, как водится, с неприятного — набрал номер центрального офиса фирмы «Фарт». Как это ни странно, но на этот раз секретарша Большого Босса трубку не взяла, с автоответчиком мне говорить было не о чем, я сбросил вызов. И сразу позвонил Ольге. Тут тоже случился облом, робот приятным женским голоском сообщил гадость: «Телефон абонента отключен или находился вне зоны доступа сети». Предположив, что моя рыжеволосая подружка именно в эту самую минуту выступает с докладом на своей дурацкой научно-практической конференции, решил перезвонить чуть позже.
Обычно, когда никуда дозвониться не можешь, дозваниваются до тебя. Правда, совсем другие люди. И на этот раз так случилось. Минуты не прошло, как на связь вышел Михей Процентщик. Пропыхтев приветствие, поинтересовался, как там продвигается расследование. В ответ я бодро доложил, что волноваться ему не следует, что расследование продвигается хотя и медленно, но в нужном направлении. В подробности вдаваться не стал — какая ему от них польза? Да и не было у меня, честно говоря, особых подробностей, я пока ещё чувствовал себя стоящим на краю непаханого поля. В активе было всего ничего: труп похитителя Чаши, смутные приметы заказчика-убийцы плюс непонятная аббревиатура «ДЧХ».
Михей, разочарованный моей немногословностью, стребовал обещание позвонить сразу, как только что-то проясниться, пробасил «пока» и отключился.
Разговор с клиентом меня несколько взбодрил. Подумал: «Действительно, чего тут сижу, как король на именинах. Хочешь, не хочешь, аванс нужно отрабатывать».
А как только так подумал, тут же вытащил из кармана новёхонькую ручку, начиркал на салфетке три загадочные буквы и стал морщить лоб в попытке расшифровать их.
Логика настойчиво подсказывала, что плясать нужно от буквы Ч. Если буквы — инициалы, то Ч — либо имя хозяина инициалов, либо имя его отца. Причём очень редкое имя. Сергеев-Андреев-Алексеев у нас в городе полным-полно, и Федоров немало, и Володь, пожалуй, а вот Чеславов, наверное, раз-два и обчёлся. Собственно из славянских имён на букву Ч я знал только одно имя — Чеслав. Других не знал, но полагал, что, если таковые есть, их не очень много.
«За день через справочную найду», — загорелся было я. Но в следующую секунду погасил себя справедливым вопросом: «А кто тебе сказал, что это инициалы славянина?»
И действительно — буква Ч могла означать имя человека, допустим, бурятской национальности. У бурят же на Ч имён немало: Чимбе, Чимит, Чимитдоржи, Чимитцырен, Чингис и иже с ними. А ведь в городе кроме русских и бурят проживают ещё и татары, и башкиры, и таджики, и казахи, и китайцы, наконец. Да кто у нас тут только не проживает. Никого местные не гонят, всех привечают. До того дошло, что на одном канале о капризах сибирской погоды негр рассказывает.
«Пожалуй, надо Лере задание выдать, пусть пороется в Сети и составит список имён на эту букву, — подумал я, озадаченно почёсывая затылок. — Не царское это дело — по Сети елозить».
Но сразу позвонить своей бесстрашной помощнице не успел — в зале появился Кика.
Как и всегда эгрегор излучал оптимизм. Проходя мимо ведьм, сказал им что-то такое, отчего те покатились со смеху, крикнул Кеше Крепышу: «Как обычно», поприветствовал взмахом руки оборотня, плюхнулся на стул и сказал:
— Делай что хочешь.
— Что? — не понял я.
Он постучал тщательно отполированным и залакированным ногтем по салфетке.
— ДЧХ. Делай что хочешь. Правило Краули.
— Во блин! — ахнул я. — Неужели?
— Оно-оно, — подтвердил Кика. — Динамическое правило, символизирующее бесконечное ментальное движение, в конце которого сознание становится не таким, каким оно было в начале. Знаком, старичок, с такой доктриной?
Ну, конечно, я знал эту программную формулу известнейшего английского мага Элстера Краули. Как не знать? Знал. А помимо того знал, что эта формула не приемлема для нормального дракона, поскольку вступает в противоречие с требованием Великого Неизвестного «Будь тем, кто ты есть». Слава Силе, не стыкуется одно с другим в сознании дракона.
— Как догадался? — спросил я у эгрегора, преодолев первое оцепенение.
— Как, как, — пожал плечами Кика. — Да никак. Увидел и вспомнил одну давнюю историю.
Я тут же вцепился:
— Что за история?
Кика задумался, прищурив при этом один глаз, потом подёргал себя за серьгу и начал вспоминать:
— Было это в начале девяностых. Тогда я ещё в «Молодёжке» работал штатным корреспондентом, рыскал без сна и отдыха по городу в поисках сенсационных материала, пытался имя себе сделать. И вот довелось мне как-то раз разбираться в деталях одного дурно пахнущего уголовного дела.
Тут Кеша Крепыш доставил заказанный борщ, Кика забыл обо всём на свете и сразу закинул в себя несколько ложек горячего варева. Потом вознёс блаженно глаза долу и сказал:
— Оно.
— Жду, — спустил я его с небес на землю.
— А-а, ну да. Так вот. Россия. Сибирь. Начало диких девяностых. Некто Женя Антонов по кличке Демон, начитавшись книжек Элстера Краули, учреждает тайную оккультную секту.
Начав так интригующе, Кика не удержался и вновь припал к борщу.
— Чтение людей до добра никогда не доводило, — вставил я, глядя на то, как мелькает туда-сюда тяжёлая мельхиоровая ложка. — Читают не то, понимают не так.
Эгрегор, не прекращая наяривать, ответил:
— В целом спорно, но в данном конкретном случае верно.
Продолжения истории я дождался только тогда, когда с борщом было покончено. Отставив пустую тарелку, Кика вытер губы салфеткой, откинулся с довольным видом на спинку стула и вернулся к прерванному рассказу.
— Ну так вот. Организовал Женя Антонов секту из любителей тяжёло-готическо-металлической музыки и назвал её «Чёрная роза». Цель у него была известная — собирался использовать соединенную энергию единомышленников для вызова тёмной силы природы, которая именуется сатаной.
Тут эгрегор вновь прервался — с вожделением уставился на принесённое Крепышом блюдо с поджаренной малороссийской колбаской.
Мне уже порядком надоело слушать историю в режиме «в час по чайной ложке», и я Кику подстегнул:
— Ну-ну? Что там дальше с этой самой «Чёрной розой»?
— А дальше, старичок, как обычно, — сказал эгрегор, щедро заливая колбасу горчицей. — Стали мальчонки с девчонками похабничать: сатане челом бить, кошек резать, магические знаки в храмах рисовать, алтари осквернять. И, что примечательно, всюду, где пакостили, оставляли эту вот надпись — ДЧХ. Кровью или красной краской — ДЧХ.
Я сделал вывод:
— Сатанисты, получается.
Но Кика сходу отверг это предположение:
— В современном смысле этого слова — нет. Сатанисты нынче — это просто эпатажные атеисты. «Каждый сам себе бог», религия — для слабых, магия — фуфло, ни в кого не верь, рассчитывай на свои силы, всего добивайся сам, бла-бла-бла — вот что такое сейчас сатанисты. Ницшеанствующие раскольниковы, скрещённые с подсевшими на Заратустру базаровыми.
У меня невольно вырвалось:
— Признаться, не люблю Ницше.
— Чего так? — удивился Кика.
— Да так как-то… Знаешь, у него есть работа «Сумерки идолов, или как философствуют молотом»?
— Листал.
— Там есть такое раздумье: «У злых людей нет песен. Отчего же у русских есть песни?» Вот за это я его и не люблю.
— Обиделся?
— Обиделся.
— А ты что, Егор, — считаешь себя русским?
— Считаю.
— Но ты ведь не человек, ты — дракон?
— Точно, дракон. Но я русский дракон.
— Так бывает?
Я развёл руками.
— Как видишь. — И после небольшой паузы сказал: — Ладно, Кика, давай вернёмся к нашим баранам.
— Давай, — согласился Кика.
— Если члены «Чёрной розы» не были сатанистами, значит, тогда они были дьяволопоклонниками. Да? Нет?
— Это теплее. Но с поправкой на то, что были адептами учения Краули. Хотя… Хотя идеи Краули всё же ближе к идеям воинствующих индивидуалистов, которые никому — ни Богу, ни дьяволу — не поклоняются. Н-да… — Озадаченный Кика подёргал себя за серёжку. — Не знаю, как это вся эта мешанина укладывалась у ребятишек в головах, однако так.
— Дикий замес.
— Дикий. Оттого и случилось, что случилось.
— А что случилось? — ухватился я.
— А случился, старичок, конкретный снос крыши, — ответил Кика и, не дожидаясь моего уточняющего вопроса, пояснил, что имеет в виду: — Пареньку одному тошно стало от всего этого безобразия, решил из секты выйти. Фамилия у него ещё какая-то смешная… Как же… А-а, Лакрицын. Да, точно — Петя Лакрицын. Так вот не смог простить Демон такой измены, приговорил слабонервного Петю Лакрицына к смерти и лично приговор привёл в исполнение. Расправился жестоко и показательно.
— Зарезал?
— Не-а, застрелил. Но потом ножом на груди это самое фирменное «ДЧХ» вырезал.
— И сколько ему тогда было?
— Убитому?
— Нет, тому зверьку, которого Демоном погоняли.
— Шестнадцать, кажется. Или даже семнадцать. Ну, что-то около того.
— Получается, уже подсудным был. Сел?
— Присел.
— Как это?
— Так это. Был наш Женя Демон мальчиком из правильной семьи, дядя у него оказался прокурором района. Мать Пети Лакрицына, убитую горем каким-то образом уговорили, и повернули дело так, что её сын случайно в себя пальнул. А Демону три года условно дали за незаконное хранение оружия. И всё шито-крыто.
— А, может, на самом деле всё случайно вышло? — спросил я.
— Смеёшься? — хмыкнул Кика. — Три дырки случайно не буравят.
— Сколько?
— Три. — Кика, в точности повторяя недавний жест Воронцова, ткнул в живот, в грудь и в лоб, после чего чертыхнулся и стал бить себя по рукам. — Ай, нехорошо, сделал. Нельзя на себе показывать.
— Интересные вещи ты, Кика, рассказываешь, — сказал я, уткнувшись взглядом в чёрную надпись «Matrix has You» на его оранжевой футболке. — Очень интересные.
Сказал и задумался.
Было над чем.
В голове моментально сложилась связь между двумя столь сходными по исполнению убийствами. А несложная цепочка последующих рассуждений привела через пункт «ДЧХ» к третьему убийству — к убийству на улице Бабушкина.
«А не один ли это и тот же уродец убил и попа в Подпругино, и охранника Белобородова?» — подумал я.
Вполне могло быть, тем более что и там, и там пропал старинный артефакт. Из храма в Подпругино — некий старинный крест. Из квартиры на Бабушкина — Чаша долголетия, которая тоже, между прочим, не является заводской штамповкой.
Размышляя, я не прекращал слушать и Кику. Тот, хотя уже и приступил к истреблению колбасы, но продолжал вспоминать ту давнюю историю.
— Я когда всю правду узнал, — умудрялся говорить он с набитым ртом, — большую статью накатал, только вот главный редактор её завернул. Разругались мы тогда с этим перестраховщиком вдрызг, чуть ли не до мордобоя у нас с ним дело дошло. Народ набежал, расцепили. Я вскоре после этого случая из бывшего рупора комсомола ушёл к чёртовой матери. — Кика на секунду замер, что-то припоминая, затем уточнил: — Это сначала — к чёртовой матери, а потом — к Мише Дронову. Он тогда первую в городе частную буржуазную газету начал издавать, «Восток-Запад» называлась. Только жаль, что статья про «Чёрную розу» к тому времени уже неактуальной стала. А ведь, без лишней скромности говоря, та статья у меня получилась. Писал вдохновенно. Была бы душа, сказал бы — от души. Сильно вышло. Что и говорить — сильно. Без соплей, но с психологическими вывертами. Я ведь, старичок, даже дома у этого Антонова-Демона побывал. Его самого на время к дальним родственникам от греха подальше отправили, но с родителями удалось побеседовать.
— И что родители? — поинтересовался я.
— Нормальные советские люди. Отец — главный инженер на заводе, мать — кем-то там в ОблОНО. В сыне души не чаяли, всё имел, что хотел — шмотки, мотоцикл, аппаратуру. Впрочем, парень отрабатывал. С первого класса отличником был. На английском — как на родном. В музыкальной школе три года учился, потом — в художественной студии. Я у него в комнате, кстати говоря, несколько альбомов для рисования нашёл. Полистал. Шикарные, надо сказать, работы. Шикарные. Что касается исполнения, конечно. Что же касается содержания, то… Хм… Как бы это, тебе старичок, помягче-то сказать? — Кика, не донеся очередной кусок до рта, на две секунды замер, потом ухмыльнулся и сказал: — Его разум, похоже, спал крепким сном.
— И во сне рождал чудовищ? — высказал я догадку.
Кика подтвердил:
— Да, и во сне рождал чудовищ.
После чего стал подробно описывать кошмарные сюжеты живописных работ кисти Жени Демона — дьяволопоклоника и хладнокровного убийцы. До тех пор описывал, пока самому тошно не стало. А когда стало, прекратил трепаться и закурил. Попыхивая, вспомнил, что все работы Демон подписывал не своими инициалами, а всё теми же тремя буквами — ДЧХ.
Больше, чем рассказанная история, меня удивляло то обстоятельство, что эгрегор рассказал её мне так вовремя. Видимо, это удивление читалось у меня на лице, поскольку Кика, дымя своей пижонской сигаркой королевского размера, спросил:
— Чего с тобой, старичок?
— А что такое? — не понял я.
— У тебя сейчас вид как у пассажира трамвая, которому на колени села голая Ума Турман.
Я признался:
— Как-то странно всё это, Кика.
— Что именно? — уточнил он.
— Сижу, пытаюсь разгадать, что значат эти три буквы ДЧХ, и в глубине души понимаю, что не фига разгадать не получится, потому что один нужный смысл тонет в бездне смыслов. Тут появляешься ты и оказывается, что никакой бездны и нет. Как это понять? Совпадение? Но в совпадения не верю. Тогда что?
Кика заговорщицки подмигнул и, начертав сигаретой в воздухе замысловатую фигуру, объяснил:
— Место заколдованное.
— Что? — не понял я.
— Место, говорю, заколдованное. Не замечал?
— Знаю то, что все знают, — драться не моги, умоешься.
— Это само собой. Я про другое. Давно заметил: в этом кабаке сами собой решаются неразрешимые ситуации. А помимо: легко складывается то, что в другом месте годами не может сложиться, находятся нужные слова, вспоминается забытое. А уж совпадения тут сплошь и рядом случаются. Хочешь эксперимент?
Я пожал плечами — почему бы, дескать, и нет. Кика тут же вытащил из стаканчика салфетку и протянул мне со словами:
— Напиши какое-нибудь число.
— Большое?
— Какое хочешь, такое и напиши, без разницы, только мне не показывай. — Эгрегор вытащил ещё одну салфетку и нашарил в кармане ручку. — Я сейчас тоже напишу. Потом сравним.
Я быстро вывел на своей салфетке: «1548».
Как через секунду выяснилось, он на своей написал точно такое же число.
— Видишь! — радуясь словно дитя, тыкал Кика то в одну салфетку, то в другую.
— Однако, — озадаченно почёсывая затылок, поражался я. — И в чём фокус? Сознание моё капнул?
— Обижаешь, старичок, — фыркнул Кика и постучал по циферблату наручных часов. — Без двенадцати четыре. Пятнадцать сорок восемь. Поэтому. А вот, интересно, почему ты написал именно это число. От балды?
— Отнюдь. Просто вылупился из яйца на свет божий в 1548 году.
Кика восхитился:
— Нифига себе, какой ты старый, старичок. А выглядишь как огурчик.
— У китайцев есть мудрая пословица: «Нужно умереть молодым и постараться сделать это как можно позже», — сказал я. — Этому и следую. Впрочем, не так уж мне и много. В один год со мной, между прочим, родился актуальный и по сей день Великий Ноланец.
— Тот, что раскрутил Землю? Астроном?
— Он. Только я, когда сказал об актуальности, имел в виду не его открытия в области небесной механики. Лично для меня Джордано Бруно актуален вовсе не этим. Вертится, не вертится — большая ли разница? Как по мне, так никакой. Счастья оттого, что стала вертеться, поверь, никому не прибавилось. Но вот однажды он сказал, что если бы изначально было известно различие между Светом и Мраком, то прекратилась бы древняя борьба воззрений, в которой целый ряд поколений стремился истребить друг друга. Это вот действительно жизненная проблема. Где Свет? Где Мрак? Как одно отличить от другого? Эта тема покруче будет, чем вульгарное «вертится или не вертится». — Тут я покосился на гравюру с обезьяной, усмехнулся и сказал: — Кстати, а ты знаешь что студенты, слушавшие лекции Бруно в Оксфорде, называли его Жонглёром.
— Правда, что ли? — удивился эгрегор.
— Ага, — кивнул я. — И не просто Жонглёром, а Жонглёром с кружащейся головой и неспокойными мозгами.
Кика обрадовано щёлкнул пальцами.
— Видишь, и тут совпадения: вспомнил о Жонглёре, сидя у Жонглёра. Забавно, да?
— Так забавно, что даже страшно.
После этих слов я вытащил упаковку с «Каплями света» и молча протянул Кике. Тот взял и, взвесил на ладони, спросил:
— Не многовато?
— В самый раз, — ответил я, вставая. — И спасибо тебе, Кика.
— За что, старичок?
— Дело одно тёмное помог мне с места сдвинуть.
— Я не причём, — поскромничал эгрегор. — Говорю же — место заколдованное.
— Это я уже понял, но тебе всё равно спасибо. — Я встал из-за стола и сделал ручкой. — Пока-пока.
— Подожди, — остановил меня эгрегор.
— Что ещё?
— Загадай какое-нибудь желание?
— Зачем?
— Если, находясь в этом кабаке, загадаешь что-нибудь заветное, обязательно исполнится.
— Ещё один эксперимент?
— Ну. Хочу убедиться, что не только на меня действует. Чисто из интереса.
Я пожал плечами.
— Не знаю даже, что и загадать.
Действительно не знал. Точнее не мог сходу сообразить, что выбрать. Да и как тут выбрать что-то определённое, когда и целого мира мало. Кика, видя моё замешательство, пришёл на помощь:
— Ну, чего ты на данную секунду больше всего хочешь?
— Честно?
— Честно.
— Встретиться с одной рыжеволосой.
— Ну, так именно это и загадай.
Я сдался и — «Хочу!» — загадал.
На том и расстались.
Пока добирался до машины, на ум пришла толковая мысль. Чтобы отработать её, позвонил своей мужественной помощнице.
— Шеф, вы?! — обрадовалась Лера.
— Вроде я.
— Шеф, ну что?
— Что «ну, что»?
— Я уже свободна?
— Конечно, свободна. Если свободу понимать, как осознанную необходимость сидеть и не рыпаться.
— Шеф, вы изверг!
— Есть немного.
— Шеф, я к людям хочу, — дрогнувшим голосом сказала Лера.
Я хмыкнул:
— Сомнительное желание.
— Когда шеф? Когда? Когда-когда-когда?
— На рассвете.
— Завтра?
— Может, и завтра. Может, послезавтра. Может, через месяц. Но обязательно на рассвете. Помнишь как у Киплинга? Начинал брезжить рассвет, когда Маугли спустился с холма в долину, навстречу тем таинственным существам, которые зовутся людьми. Конец цитаты.
— Шеф, я буду плакать.
— Не надо плакать, надо работать.
— Я бы и рада, шеф, да вот только…
— Лови задачу, — прекратив ёрничать, сказал я.
Девушка, почувствовав, что мой голос изменился, тут же подобралась:
— Да, шеф?
«Вот то-то же», — подумал я и выдал задачу:
— Врубаешь компьютер, входишь в Сеть, копаешься в городских новостных лентах и гребёшь все подряд, что касается исчезновения антикварных вещей из музеев, частных коллекций и тому подобного. Это всё. Суть уловила?
— Да, шеф. А за какой период?
— За год… Нет, за полгода.
— Всё, поняла.
— Раз поняла, чего тогда болтаешь? Иди работать. Через два часа, чтоб всё было готово. Не успеешь, уволю к чёртовой матери. Причём без выходного пособия.
— Ну, шеф, вы и… Ну, вы и… Ну…
Задохнувшаяся от возмущения Лера так и не сказала, кто же я, по её мнению. Связь прервалась. То ли девушка сама прервала соединение в порыве гнева, то ли трубка в её руке расплавилась.
Я тем временем уже дошёл до тачки, и как только сел за руль, сразу включил кондиционер. А потому что пекло стояло вокруг, как любит говорить Лера, аццкое. Казалось, город всем своим видом вопрошает: «Где вы призрачные тени вечерней прохлады?» Но время теней ещё не пришло. Воздух превратился в кисель, асфальт — в тягучую кашу, пыльные листья дерев — чёрт знает во что.
Городская толпа-змея ползла исключительно по той стороне, что скрыта домами от солнца. Измученные жарой воробьи тюкали обронённое кем-то мороженое. Кот, лежащий под бочкой с квасом, нахалов видел, но разгонять не хотел, ему было лениво.
Мне тоже было лениво, а также сыто-пьяно, откровенно хотелось спать. Но мой наставник учил меня: «Дракон не должен быть рабом желаний». Поэтому я подхватил песню, льющуюся из магнитолы, подумал с нежностью о рыжеволосой крале, отжал ручник и — «Never let you go» — двинул в офис.
