6
Мутузя за щекой оливковую косточку, я гнал сквозь навалившиеся сумерки на запах города и мучился вопросом, как теперь называть Ночь Знаний.
Исходя из того, что рассказал Тнельх, её теперь следовало называть как-то иначе. Старое моё представление о сути базового драконьего таинства оказалось ложным, а я не из тех, кому по барабану, что на клетке, по которой бродит африканский лев, висит табличка «буйвол».
Ничего оригинального на ум не приходило, решил остановиться на промежуточном варианте «Ночь Избавления от Знаний», а потом на свежую голову сочинить что-нибудь эдакое.
Пока же в голове была Хиросима.
Поведанное заезжим онгхтоном меня не то чтобы ошеломило (наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд научил меня, что всё самое главное буду узнавать постепенно и походя), но, скажем так, основательно взбудоражило.
Больше прочего смутил заложенный в ритуал физиологический аспект. Всегда считал: посещение Храма Книги — это есть инициированный грамотной медитацией полёт духа. Оказалось — не только. Оказалось, всё как у людей. У них ведь тоже многое завязано на организм. К примеру: с одной стороны Великий пост есть испытание духа, с другой — самоочищение от шлаков. Такое вот совмещение высоко с низменным.
Было-было отчего цокать языком и причитать: «Всё и вся в этом мире стремится казаться не тем, чем является на самом деле. Все и вся: и мысли, и ритуалы, и совы, и люди, и драконы. Неправильный мир. Ох, неправильный».
И почему-то в качестве иллюстрации столь безрадостного положения дел вспомнился мне, заядлому киноману, тот эпизод из фильма «Матрица», где хакер Нео вынимает дискету с программой взлома полицейского автомобильного блокиратора из тайника, устроенного в книге «Симулякры и симуляция».
Промелькнули в голове кадры культового фильма и после паузы недоумения побежали вслед за ними тугие мысли: «Через то, что книга рассказывающая об обмане, сама оказалась обманкой, показана суть. И фильма. И — бери выше — мироустройства. Сильный ход. С учётом того, что всё показанное в эпизоде, суть иллюзия подключённого к Матрице мозга — очень сильный. А если вспомнить, что и сама эта иллюзия является экранизированной придумкой братьев Вачовски, — вообще улёт».
Не знаю, до чего — до Первого слова или до Последнего — дошёл бы я в этом праздном перебирании насаженных друг на друга иллюзий, но меня отвлекли.
Случилось вот что.
В ту минуту я проезжал мимо Музея этнографии и зодчества, что устроен под открытым небом на правом берегу Реки. Трасса на этом участке идёт на подъём, да ещё и с поворотом. Не самое простое, надо признать, место. А между тем сзади пристроился синий спортивный «нисан», которого явно не устраивала моя низкая крейсерская скорость. Он несколько раз порывался нарушить двойную сплошную, но встречный поток был настолько плотным (горожане дружно потянулись на дачи), что у него ничего не выходило. Тогда он решил обогнать меня справа.
И пошёл.
Но тут на обочину по дороге, ведущей к смотровой площадке, неожиданно съехал велосипедист. Скатился такой бодрый с горки и, повернув в сторону города, закрутил педалями. И вижу я — мать моя, Змея! — миг-другой и будет трах-бабах. Я — бибикать, я — фарами мигать, я — задницей по креслу елозить, но яснее ясно — без вариантов. Тем более что водитель «нисана» и не думал тормозить. Да хотя бы и думал — толку на второй-то космической?
И как зачастую бывает в минуту наивысшего напряжения, сделалось мне спокойно-спокойно. «Жизнь — сумма мелких движений», — меланхолично подумал я, выплюнул в окошко оливковую косточку и, разрядив кольцо на правом безымянном, отдал короткий приказ:
— Косточка, под откос. Точка.
На всё, что случилось потом, ушли доли секунды, но для меня это было замедленное кино.
Луч освобождённой Силы подхватил мокрую косточку и по замысловатой траектории понёс её с огромной скоростью куда надо: она шаркнула по крыше «нисана», ушла вниз и влево, а затем, пролетев по дуге, ударилась в переднее колесо велосипеда. Двухколёсная таратайка резко дёрнулась вправо, прокатила ещё два метра и воткнулась в кучу отсыпного щебня.
А дальше так.
Велик отскочил назад и погиб под колёсами «нисана», а физкультурник, вылетев из седла и перемахнув через кучу, благополучно приземлился в придорожные кусты.
«Где-то в городе тревожно ёкнуло женское сердечко, — подумалось мне. — Быть может, даже не одно». А следом: «Через несколько лет среди сосен вырастит оливковое древо, вот люди удивятся».
Водитель «нисана» и не подумал остановиться, напротив — набавил. И тут меня зло разобрало. «Ну, — думаю, — держись теперь, гад!»
И дал по газам.
Нагнал я его километра через четыре и, не снижая скорости, саданул так, что его левый задний фонарь вылетел из гнезда, как яйцо из перепуганной курицы.
Второго удара не понадобилось, гадёныш стал притормаживать.
Я тоже.
Хлопнули дверьми одновременно.
Подбежав, он замахнулся бейсбольной битой, но я отработал раньше — кастетом по рёбрам. Выронив биту, паразит осел на асфальт.
Тут я пригляделся и к своему удивлению узнал в этом амбале с рыхлой рожей голема по имени Семён Мастак.
Вот чего до сих пор не пойму, так это того, зачем чернокнижники создают столь мутных существ. Пользы от них ноль, головной боли — дофигища. Однако создают. Глупый ли это вызов Творцу или тщеславное желание обзавестись приметой могущества, но как только входит чернокнижник в силу и достигает уровня, на котором позволено применять формулу Элиезера из Вормса, тут же шлёп-шлёп, тяп-ляп — создаёт себе бездушного помощника из всякого подручного хлама. Хорошо, когда при себе держит, это ещё ладно, это ещё для окружающих терпимо. Худо, когда голем без хозяина остаётся. Вот это вот — настоящая беда для всей округи. Брошенный хозяином голем, что пуля со смещённым центром тяжести: не известно, куда влетит, что натворит и откуда вылетит.
Семён Мастак — как раз такое бесхозное чучелко.
Сотворил его лет тридцать назад старик Самуилов Аль Самуил Ибн Самуилович — главный колдун 2-го посёлка энергетиков. Сотворил, а сам куда-то сгинул. Говорят, вышел как-то раз на балкон поутру зарядку сделать, а жена через пять минут выглянула — что за ересь? — нету старого горбуна. Только тапочки, подтяжки и гантели лежат. Что, куда? — неизвестно. И с той поры, как ушёл Аль Самуил Ибн Самуилович, управы найти на Сеню нет никакой возможности. Даже у молотобойцев и у тех руки опускаются. Поймают другой раз, по голове примерно настучат, а он назавтра вновь грабит и насильничает. Пробовали магией усмирить, но что магия тому, у кого души нет? Щекотка. Остаётся только убить. Это в принципе возможно, но прежде нужно дождаться, когда он сам кого-нибудь убьёт. Только тогда можно будет стереть букву «Е» в магическом слове ЕМЕТ, начертанного у него на макушке. А до этого — нельзя. Глупый, конечно, закон. Однако, как говорится, закон глуп, но он закон. К тому же, надо принимать во внимание, что голем не просился в этот мир из небытия. Насильно притащили. И опять же забывать нельзя: зло творит он не со зла. Какое может быть зло-добро у того, у кого души нет? Не со зла буянит, от бездушия. Сомнительное, конечно, смягчающее обстоятельство, но всё же.
Неожиданно быстро очухавшийся Мастак тоже меня опознал.
— Ах, ты, гадьё патлатое! — заорал он и вновь попытался огреть меня битой.
Увернувшись, я — ндыщ! — врезал ему ногой по челюсти. От души врезал. Было за что.
Подобрал отлетевшую биту (и откуда они только берутся в нашей неритмичной стране?), дождался, когда соберёт мутные гляделки в кучу, и поинтересовался:
— Как? Успокоился?
— Ах ты… — рванулся он было снова, но увидел, что я замахнулся его же оружием, и сдержал порыв.
— Ты чего, гопата ушастая, творишь? — спросил я.
— А ты, тля, чего? — задал он встречный вопрос и показал на покорёженный зад своей тачки.
— А нефиг, — огрызнулся я.
Голем подскочил машине, провёл рукой по вмятине, взвыл от обиды и, обернувшись ко мне, заверещал:
— Ну ты, дракон, попал! Ну, тля, ты попал!
Я включил дурака:
— Куда попал?
— На бабки ты, дракон клёпанный, попал.
— Ты что же, гопата ушастая, думаешь, ремонт оплачу?
— А то, тля.
— А ху-ху не хо-хо?
— Заплатишь, тля.
— Скорее ты мне.
— Ты, тля.
— Гаишников вызовем?
Голем, вспомнив велосипедиста, подавился заготовленной фразой, но уже через секунду гордо заявил:
— Грязь танков не боится.
Однако настаивать не стал.
А мне между тем в голову пришла забавная идея.
— Слышь, Сеня, — предложил я, — а давай как реальные пацаны: встанем в линию, два свистка в зенит и по газам. Я тебя «сделаю» — ты платишь. Ты меня «сделаешь» — я плачу. Слабо?
— Где, тля? — сразу загорелся голем. — Здесь?
Я покрутил пальцев у виска.
— Дурак, что ли?
— А тогда где, тля?
— Поворот на Бургазай знаешь?
— А то, тля.
— Вот от него и до упора. Кто шлагбаум первым поцелует, тот и король. Ага?
— Не вопрос, тля.
Через пятнадцать минут мы уже стояли на старте.
Он показал мне правую руку от сгиба и выше, я ему — ему средний палец в полный рост, и погнали.
Дорога к Бургазаю меня приятно удивила свежеуложенным асфальтом. Видимо, новые богатые, массово скупающие участки в посёлке, озаботились и скинулись на благое дело. Правда, дорожные работы были ещё не завершены, оттого-то и вышло у нас с Мастаком всё так забавно.
Там, где заканчивался асфальт и начинался грунт, с одной стороны стоял на дороге грейдер, а с другой — бульдозер, и щель между ними была такая, что принять могла только одного. Шансы имели оба, шли буквально нос в нос (я по правильной полосе, он — по встречной), но, увидев эти брошенные на ночь машины, мой соперник прибавил, и стал уходить. Сначала на полкорпуса, потом на две трети. Как ни крути, тачка у него была порезвее. Зато моя — ха! — тяжелее. И я, не долго думая, забил его, как мамонт тузика. Выжал до упора, нагнал, тупо бортанул и проскользнул между Сциллой и Харибдой первым.
Остановившись метров через сорок, я первым делом закурил, и только затем потянулся к мобильнику, который звонил, не переставая, уже минуты две.
— У тебя чего там? — спросил Ашгарр.
— У меня тут лес кругом, луна как юбилейный рубль и кабыздохи заходятся.
— Какие ещё кабыздохи?
— Дачные, какие ещё.
— Ты что — загородом?
— Ага.
— А что Инспектор? Как там наша штучка?
— Штучка на месте. Инспектор отработал, отдыхает. Просил передать тебе, что Ночь Знаний не Ночь Знаний, а Книга — не Книга, а трамвай.
— Чего городишь? Какой трамвай?
— Помнишь, ты на днях мне Замятина читал. Про трамвай, который вёз дракона вон из человеческого мира.
— Ну. Помню.
— Оказывается, Книга — это и есть тот самый трамвай, на котором мы однажды укатим домой.
— Не понял ни черта.
— Приеду, объясню. Ещё вопрос есть?
— Есть. Подскажи рифму на слово «имён».
— Семён.
— Какой ещё Семён?
— Какой хочешь. Например, Семён Мастак. Гопник глиняный.
— Я же серьёзно спрашиваю.
— Ну если серьёзно, то… Ну, например, «времён».
Ашгарр выругался:
— Блин, точно! Вертелось же на языке… — Помолчал секунду, и забормотал: — В заповедье, богами забытом, где природа не знает имён, та-та-та-та та-та-та та-та-та та та-та-та та та-та времён.
А потом, не попрощавшись, отключился.
Я хмыкнул, недоумённо пожал плечами, выбросил в кусты бычок и стал разворачиваться.
Сенин «нисан» лежал на дороге колёсами вверх, отчего походил на пьяного жука-мутанта. Видимо, когда ткнулся под углом в край экскаваторного ножа, его развернуло и всем корпусом протянуло вверх по стальному изгибу, после чего случилась акробатика — отрыв от земли и переворот на сто восемьдесят градусов.
Лежал он таким образом, что мешал проезду, пришлось боднуть.
Мастак, зажатый между сиденьем и надувшееся подушкой безопасности, кряхтел и постанывал. А когда услышал, что я подхожу, прохрипел:
— Вылезу, убью. Тля буду, убью.
— Умоешься, — сказал я, присев рядом на корточки.
— Не жилец, ты дракон. Копец тебе. Ты меня, тля, понял?
— Ты меня, гопник оборзевший, на «понял» не бери. Понял?!
Голем, осознав, что гнилые базары не прокатят, заныл:
— Какого ты не по правилам? А, дракон? Какого, спрашивается?
— Мне приз за fair-play не нужен, — признался я.
— Но, тля, ни буя не честно же.
— Зато справедливо.
— Сука ты дракон.
— Всё, я обиделся. Хотел вытащить, теперь передумал. Прощай, чмо глиняное.
Я поднялся и направился к своей колымаге.
— Э-э-э, эй, куда ты?! — закричал голем. — Драко-о-о-он!
— В мире ещё так много несправедливости, — кинул я через плечо. — Мне нужно спешить.
— А я?
— А тебя работяги с утра вытащат. Если, конечно, волшебное слово вспомнишь и ящик пива выкатишь.
Только я отъехал, вновь позвонил Ашгарр.
— Чего я звонил-то, — сказал он.
Я усмехнулся:
— Тебе лучше знать.
— А вот чего: тебя вампир прокурорский искал. Не смог на твою тыкалку дозвониться, на меня вышел.
— И чего хотел?
— Сказал, тема есть. Ждёт тебя завтра полпервого.
— Где?
— Как и всегда — у Жонглёра.
— Ну и отлично. Это всё?
— Всё. Нет, подожди. Я тут зачин с твоей рифмой сочинил, послушай, что вышло.
И он продекламировал:
В заповедье богами забытом,
Где природа не знает имён,
Укрепляем осмысленным бытом
Обветшалые связи времён.
— Как? Нормально? — закончив, поинтересовался Ашгарр.
— Потянет, — сказал я. — Только последние строчки — плагиат.
— И у кого, по-твоему, я эти строчки тиснул?
— У меня. Я тут на днях одной девице сказал то же самое и теми же словами.
— Это не в счёт.
— Почему?
— Потому что ты — это я. А у себя украсть невозможно.
— Логично. А это ты для кого взялся сочинять?
— Не для кого. Для себя.
— Если для себя, то в свете того, что я сегодня узнал, нужно последнюю строчку закончить так: «Разрушаем разнузданным бытом обветшалые связи времён». Не укрепляем — разрушаем. Потому что мы драконы, а не люди. Якши?
— Художника всякий обидеть может, — пробурчал оскорблённый Ашгарр и отключился.
А мне уже было не до него, я спешил на свидание с незнакомкой.
И вскоре уже стоял у номера 404 с букетом белых хризантем, который нашёл на заднем сидении болида. Цветы чуток повяли, но других у меня не было.
Дверь оказалась незапертой, однако я не стал торопить события, вежливо постучал.
Никто не ответил.
Я ещё раз постучал.
Вновь никто ответил.
Прежде чем войти без спросу, я попробовал повторить заготовленную по дороге фразу. Оказалось, что от волнения забыл её. Помнил только конец, там было что-то насчёт того, что свободный человек, каковым я, дескать, являюсь, «выше всех этих глупых условностей». Враньё. Напыщенное враньё. И насчёт «человека» враньё. И насчёт того, что выше условностей. И вообще — всё враньё.
Решил, глупостей не говорить, только поздороваться. А дальше — как пойдёт.
Досчитав до трёх, ввалился и открыл рот, чтобы сказать «добрый вечер». Да так и застыл на пороге с открытым ртом.
Она спала.
Как читала, лёжа на диване, так и уснула. Только от холода подтянула ноги к животу и свернулась калачиком.
Подкравшись на цыпочках, я накинул на неё край покрывала, потом нашёл пульт и вырубил кондиционер. Сел в кресло, замер. Смотрел на неё и не мог наглядеться. Венера Милосская. Ей-ей, Венера. Только не обнажённая, а в голубых джинсах и мужской рубахе в клетку.
Женщина в мужской рубахе — это всегда трогательно.
Меня тронуло.
Сидел и умилялся весь такой тронутый.
Сидел-сидел, а потом зачем-то решил поднять лежащую на ковре книжку. Поднять-то поднял, да тут же выронил.
Бах!
Незнакомка вздрогнула и открыла глаза.
Она не испугалась, она удивилась.
— Кто вы?
Я показал ключ.
— Вот принёс. Вы потеряли. Там, на улице.
И положил на столик.
А рядом — букет.
Он очень по-детски потёрла кулачком глаза и кивнула:
— Спасибо. А то ресепшн… Спасибо большое. Как вас зовут?
— Егор, конечно.
— Егор, Егор, — попробовала она имя на вкус. — Хорошее имя.
— Мне тоже нравится.
— А меня зовут Ольгой.
— Очень приятно, Оля.
— Кажется, я вас где-то видела.
— На улице.
— Нет-нет, не на улице, — замотала она головой. Выдержала паузу и улыбнулась. — Наверное, во сне.
— Во сне?
— Ну да, во сне.
А потом какое-то время мы молчали.
В комнате царил полумрак, за шторой окна подрагивала неоновый свет рекламы, из соседнего номера доносилась мелодия венского вальса. Атмосфера располагала к…
Не знаю, к чему.
К чему-то хорошему.
— Егор, вам часто снятся сны? — вдруг спросила Оля.
— Случается.
— А у вас так бывает: просыпаешься, и кажется, что на самом деле уснул и всё вокруг — сон. А реальность была там, во сне. Бывает?
— Нет, — честно сказал я и в следующий миг проклял глупую свою честность.
Ольга мигом потеряла к нашему разговору всякий интерес, зажгла светильник и, скользнув по мне равнодушным взглядом, сказала:
— Спасибо вам, Егор, за ключ. И всего доброго.
Я шёл к двери и ругал себя последними словами. Был бы в Силе, точно бы превратился в ишака вислоухого или козла безрогого. А так обошлось.
Уже взявшись за дверную ручку, подумал: «Что я делаю? Зачем ухожу? Или я не кузнец своего счастья? К чёрту! Надо всё переиграть»
И переиграл.
Освобождая Силу браслета, произнёс:
Раз, два, три, четыре, пять
Время, стоп.
Время, вспять.
Пять, четыре, три, два, раз.
Возник вопрос
И свет погас.
Сдвиг Пределов во времени — дело затратное. Силы браслета хватило, чтобы сдвинуть крошечный лоскут лишь на два десятка секунд назад. Но мне глубже и не требовалось.
Свет погас, я вновь оказался в кресле, Ольга спросила:
— Егор, вам часто снятся сны?
— Часто, — ответил я.
— А с вами случается такое: просыпаетесь, и кажется, всё вокруг — сон. А тот сон, который вам только что снился, — то была реальность. Бывает?
Я, наученный горьким опытом, на голубом глазу соврал:
— Чуть ли ни ежедневно.
— Правда?
— Правда.
Тест был успешно пройден, Оля улыбнулась и, глядя куда-то мимо меня, стала рассказывать:
— Однажды — было мне тогда лет семь, наверное, — я проснулась с ощущением, что жизнь — это некая волшебная мистерия, в которой мне отведена своя, особая роль. Потрясенная, я кинулась в мамину спальню: «Мамочка, мамочка, тебе не кажется, что мир вокруг не такой, каким мы его видим?» Мама потрогала мой лоб, заглянула в глаза и с тревогой сказала: «Не думай об этом девочка, береги себя». Отправила меня умываться, а сама ушла на кухню варить кашу. В то утро я решила, что постараюсь не становиться взрослой до тех пор, пока не пойму, какую роль мне суждено сыграть.
— И как, поняла? — спросил я.
— Долго, очень долго, не понимала. Но год… да, год назад, случилось.
— И что же за роль вам выпала?
Она погрозила мне пальцем.
— А это, Егор, тайна.
«Какая загадочная и удивительная женщина, — подумал я. — Она должна стать ведьмой».
Подумал так и пересел на диван. Она поняла всё неправильно и, отстраняясь, попросила:
— Не надо, Егор.
Я не послушался, потянулся с поцелуем и в тот же миг слетел на ковер.
Что удивительно — Ольга меня даже пальцем не коснулась. Силой шваркнула. Самой настоящей Силой — самородной и необузданной.
Я поначалу даже и не понял ничего, до того обалдел от такого яростного отпора.
И наличием Силы она меня ошеломила, и тем, что ударила, можно сказать, ни за что. Только поцеловать же хотел, и мысли не было вот так вот сразу вести её по адовым кругам инициации.
Только поцеловать.
А она.
— Ты что — колдунья? — спросил я, поднимая кресло, которое зацепил при падении.
Ольга так звонко засмеялась, что стало понятно, какую глупость сморозил. Никакая не колдунья. Просто молодая красивая женщина, которая про свою Силу знает, но не понимает Её природы и толком не знает, как Ею пользоваться. Потому что непосвящённая. Быть может, оттого и столько в ней романтики, что непосвящённая. Позволено было бы заглянуть за пыльные кулисы реальности, не светились бы у неё так жизнерадостно глаза.
— Просто я не такая, как все, — отсмеявшись, сказала она.
«Да, ты особенная, — подумалось мне. — Силу таить умеешь, а сдерживать — нет».
Вслух же спросил:
— Я тебя обидел?
— Ничуть.
— Знаешь, Оля, — помолчав, сказал я, — мне нужно тебе кое-что про тебя рассказать. — Подумал и исправился: — Неправильно сказал. Не кое-что, а многое.
— Мне про меня? — удивилась девушка.
Я кивнул.
— Да, тебе про тебя. Нужно. Только пока не определился, в праве ли.
— А ты, Егор, не торопись, — улыбнувшись, посоветовала она.
«Правда, чего торопиться? — подумал я, соглашаясь с её по-женски мудрым советом. — Никуда она теперь от меня не денется. Никуда. Забудет, напомню. Убежит, догоню. Спрячут за забором, выкраду вместе с забором».
Ушёл я не сразу, развлекал её ещё где-то час. И был в ударе. Сыпал анекдотами, показывал фокусы, читал стихи и даже демонстрировал стойку на голове. Это было что-то с чем-то. Как пишут на афишах: «Весь вечер на манеже ковёрный Егор Тугарин».
А потом Оля вспомнила про свой доклад на научно-практической конференции, из-за которой, собственно, и приехала в наш город. Извинилась и сказала, что, к сожалению, ей завтра рано вставать.
Два раза мне намекать не надо, врубаюсь сходу. Мы обменялись телефонами, и я свалил.
Пока ехал домой, душа пела.
Я, как умел, подпевал.
