3
Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мёртвой (вот уж точно мёртвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал гранёный стакан. Видимо, конец наступил мгновенно — как сидел паренёк на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесён столь точный и мощный удар, валялся рядом.
В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось — на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершенно именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счёты с жизнью, врезав себя по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.
Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же ещё всё это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра — для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке — чтоб подругу в кровать затащить. А это — для этого.
Выглядело всё так, будто произошло тривиальное убийство на бытовой почве: сидели двое дружков не-разлей-вода, выпивали-закусывали под приятную музыку, разговоры разговаривали, затем повздорили из пустяковины, и один другого в пылу спора укокошил на почве, как пишут в милицейских протоколах, личных неприязненных отношений. Словом, на первый взгляд — история из серии: «Отрезал Ваське голову, сунул в тумбочку для смеху. Думаю, Васька проснётся, увидит, обхохочется».
Было ясно, что официальное следствие пойдёт именно по этому пути. Путь очевидный, напрашивается сам собой. Доблестные опера из местного убойного отдела не волшебники, не дано им видеть то, что вижу (вернее сказать, испытываю) я. А я, будучи (пусть и не в самой активной фазе, но всё же) магом, всем своим нутром чувствовал, что совсем недавно на стареньком холодильнике «Бирюса», дверка которого обклеена переводными красотками, стоял некий объект Силы. Зная всю подоплёку, я понимал, что этим объектом являлась чаша одного из братьев древнего магического ордена. Она и только она. Допустить, что стояло тут нечто другое, значило бы признать, что бывают на свете чудесные совпадения. Но по этому вопросу я полностью согласен с поэтом Маяковским, который как-то сказал однажды: «Нету чудес и мечтать о них нечего». Вывод: стояла Чаша. Для непосвящённых — реликвия и романтический символ устремлений к духовной пище, для посвящённых — реальный предмет с полезными магическим свойством.
Таким образом, моё предположение о причастности к краже тамошней охраны подтверждалась. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Именно ночной сторож (или, как для важности было обозначено всё на том же бейдже, — «оперативный дежурный») Алексей Белобородов выкрал у сильнейшего мага Города Чашу Долголетия. Выкрал явно под заказ и, плохо понимая, что именно украл, приволок — наглость на грани глупости — к себе домой. Даже «поляну» на радостях накрыл, дурашка. Видимо, собирался на пару с заказчиком отметить успех. Что было дальше, тоже яснее ясного. Заказчик оказался коварнейшим злодеем, вместо того чтобы отслюнявить положенное, махнул топориком, что тот Родион Раскольников. Может, денег пожалел. Может, убрав лишнего свидетеля, концы обрубил. А, скорее всего — и то, и другое вместе: порешив наивного воришку, порешил гад всё разом.
«Встреча непосвящённого с обратной стороной вещей никогда не доводит до добра», — такую сентенцию приписывают Высшему Неизвестному. Множество раз за свою жизнь убеждался я в истинности этих слов. И вновь убедился.
«А мог бы жить», — подумал я, разглядывая труп.
На вид Белобородову было лет двадцать пять, может, чуть больше. Совсем молодой. Ещё жить и жить.
Не вышло.
Продолжая осмотр, я перешёл из кухни в комнату.
Складывалась впечатление, что совсем ещё недавно уют в этом скромном жилище поддерживала зрелая женщина, но случилось нечто, после чего эта однокомнатная квартира стала стремительно превращаться в настоящую холостяцкую берлогу. Заметно это было по многим мелочам. К примеру, скатерть на столе лежала хоть и стиранная, но плохо глаженная, да и дырочку от случайного прикосновения сигареты никто заштопать не удосужился. Рама окна подкрашена, но стёкло заляпано грязными дождями. Цветов в квартире полно, но все эти фикусы, драцены и прочие фиалки-кактусы поливаются, похоже, крайне нерегулярно, земля в горшках уже совсем потрескалась. Посуда в старой, ещё советских времен, «стенке» расставлена аккуратно, но слой пыли на полках с палец. Обратно же, постельное бельё на тахте собрано в рулет, но не спрятано. Характерная, кстати, деталь. Стало быть, убирать-то за собой парень был приучен, но спросить-поругать теперь некому. Собрать собрал, а потом плюнул — некогда! — и побежал по делам.
Глядя на все эти несообразности, я предположил, что ещё совсем недавно жил Алексей Белобородов вместе с мамой.
Сперва предположил, а только потом обнаружил среди фужеров и салатниц фотографию женщины в скорбной рамке.
«Хорошо, что не дожила мамаша до такого чёрного дня, — подумалось мне, когда я разглядывал этот нечёткий, увеличенный с паспортного, снимок. — Хотя, если бы была жива, может, и уберегла бы непутёвого сына. Тут не угадаешь».
В углу на тумбе рядом с тахтой стоял музыкальный центр. Я подошёл, нажал на кнопку «eject», принял выползший диск и ознакомился с лейбом: группа «Lacrimoza», альбом 2005 года «Lichtgestalt». Белобородов оказался поклонником тонких готических экзерсисов. Пришла мысль поискать коробку от диска, название которого перевёл на русский как «Светоносный Образ». Разыскав коробку (лежала в развале среди прочих), я заценил положение вещей и выяснил: восемь композиций, общее время звучания — час и три минуты. Глянул на часы, прикинул хвост к носу, и вышло у меня, что в одиннадцать тридцать Алексей Белобородов был ещё жив. Следовало всерьёз обдумать эту информацию, но тут завякал мобильник.
Звонила Лера.
Что-то быстро дожевав и быстренько проглотив, она бодро поприветствовала:
— Приветик, шеф.
— Здравствуй, детка, — отозвался я.
— Шеф, мне надоело дома сидеть.
— Верю.
— А когда мне можно будет выйти из клетки?
— Как только, так сразу.
— Я серьёзно, шеф.
— И я серьёзно.
В этот миг в голове появилась и застряла мысль, что я нечто важное пропустил при осмотре кухни. Продолжая разговор, направился туда.
— Шеф, а что там с последним делом? — тем временем спросила Лера.
— Отработано и сдано в архив, — доложил я.
— А вы помните, что мне обещали?
— Ты насчёт похода в ресторан?
— Ага, шеф.
Голос Леры стал игривым.
— Мужик обещал, мужик сделает, — весомо сказал я и осмотрел кухню с порога: «Что пропустил?»
— Шеф, а чем вы сейчас занимаетесь?
— Миросозерцанием.
— В смысле… А-а-а! — Лера хихикнула. — Поняла. Расслабляетесь после окончания дела. Да?
— Типа того, — шаря взглядом по кухне, сказал я.
Думал, что на том моя непоседливая помощница и закончит своё ля-ля, но не тут-то было. Похмыкав на все лады, сказала:
— Шеф, вы просили при случае напомнить об одной штуке.
— Я? Просил? Напомнить?
— Просили-просили.
— Ну, тогда напоминай.
И тут я понял, куда нос ещё не совал. В пепельницу. Стояла на столе такая. Тяжёлая, хрустальная, сделанная на манер тополиного листа.
— Вы, шеф, просили напомнить, — сказала Лера, — что Зло не всегда Зло, а Добро не всегда Добро.
— Спасибо за напоминание, — без тени иронии поблагодарил я, перешагивая через труп.
— Шеф, у меня вопрос в тему, — не унималась Лера.
— Задавай, — разрешил я, вытащил из ящика стола вилку и стал ковыряться в пепельнице
— Как это Зло может не быть Злом? Оно же Зло.
Все окурки (а было их с десяток), оказались одной марки. То ли убийца был некурящим, то ли предусмотрительным — свои забрал. А может, курил хозяйские. В любом случае требуется экспертиза слюны, что мне недоступно.
— Сейчас объясню, — продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. — Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?
— Не знаю, — помолчав, призналась девушка.
Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и — к своей вящей радости — обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:
— Человек, незамутнённая моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?
— Что?
— А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?
— Конечно, — фыркнула Лера. — Ужастик Родригеса.
На откопанной бумажке читалась выведенная чёрной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже аббревиатура «ДЧХ».
— Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? — разглядывая любопытную находку, спросил я.
— Помню, конечно.
— А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их конченными отморозками. Воплощённым Злом. Я прав?
— Точно, шеф.
«Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл, чей, инициалы проставлены», — подумал я, а вслух произнёс:
— Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твоё отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?
— Точно, — вновь согласилась Лера. — Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.
— О чём и толкую, — прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. — Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?
— Понятно, шеф, — вздохнула Лера. — Только…
— Что ещё?
— Скажите, шеф, но ведь Добро всё равно победит Зло? Да? Ведь да?
Я не понимал, шутит она или говорит всерьёз. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:
— Лера, реальный мир — не голливудский блокбастер с обязательным хэппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.
— Но почему, шеф?
— Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это, значит, что в результате победы любого их этих двух начал, тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит — Добро победило или Зло? Врубаешься, о чём я?
— Шеф, вы Морфиус, — помолчав, сказала девушка.
— В смысле? — не понял я.
— Зачем толкнули ребёнка в пустыню реальности?
— Кто-то ведь должен был это сделать.
— Лучше бы вы меня… — начал была Лера и вдруг замокла.
— Что «лучше бы вы меня»? — вкрадчивым голосом уточнил я.
Она смущённо промямлила:
— Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.
И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.
Вернув найденную бумажку на место (улика как ни как), я — чтобы не отнимать хлеб у оперов — придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протёр вилку полотенцем, закинул в ящик и пошёл на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.
Пока спускался, раздумывал над этими «ДЧХ». Думал: «Фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия?» В любом случае смущала буква «Ч». Какое русское имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? Сходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил — Чеслав.
Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашенными шинами, по прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил, он гонял. Выхожу, всё гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.
— Эй, пацан! — окликнул я его, усаживаясь на вкопанную в землю шину.
Он подъехал.
— Чего, дядь?
— Лысина не мёрзнет?
— Не-а.
— А пацаны не дразнят?
— Так-то нет.
В это время ожил мобильник, на связь вышел Ашгарр.
— Занят, перезвоню, — оборвал я его на полуслове и снова обратился к пацану: — Давно тут катаешься?
— Так-то да. Давно.
— Слушай, я тут товарища ищу. Скажи, не выходил из третьего подъезда такой маленький и толстый?
— Не-а, не видел.
— Точно?
— Так-то, да. Лёшки Решетникова мамка выходила, потом бабка с пятого, сантехник ещё, который не сантехник.
Я зацепился:
— Как это «сантехник, который не сантехник»?
— Это я сначала подумал, что сантехник, — пояснил пацан. — Но у нас же сантехником батя Вовки Труфанова, и я подумал — нет, не сантехник.
— А с чего ты взял, что он сантехник?
Пацан посмотрел на меня, как на дитя малое.
— Так чемодан же с инструментом.
— А! Тогда понятно. Раз чемодан, тогда — да. А он не толстым был?
— Кто? Чемодан?
— Да нет, сантехник, который не сантехник.
— Не-а, не толстый. Худой. И высокий такой. Не как вы, но высокий.
Хотелось, конечно, вонзиться в сознание пацана Взглядом, вживую посмотреть на этого сантехника, который не сантехник, но — табу. Однажды сам себе строго-настрого запретил ковыряться в сознании детей. Ковырнул как-то раз сознание вот такого же мальца, а он вырос и стал серийным убийцей. Взаимосвязь не очевидна, вопрос не изучен, но я зарёкся. Чур меня, чур.
— Ну, ладно, спасибо тебе, — сказал я, вставая. — Смотри, быстро не гоняй, а то лысину застудишь.
— Не-а, не застужу, — улыбнулся пацан и покатил на новый круг.
Уже направляясь к машине, набрал домашний номер.
— Хорошо, что перезвонил, — сказал Ашгарр.
— Чего случилось? — поторопил я.
— Тут перед домом тип какой-то часов с десяти трётся, не нравится он мне.
— Думаешь, Охотник?
— Чёрт его знает, на лбу не написано.
— Сейчас подъеду, ты только сам не высовывайся, — попросил я, отключился и выругался: — Вот же, тенехрень!
Последний мой возглас относился не к новости Ашгарра, просто на фонарном столбу, под которым стоял мой болид, сидел ворон Охотника.
— Обложил, гад! — обронил я ещё в сердцах и прошёл мимо тачки, будто и не моя вовсе.
Я решил разобраться с вороном немедленно, что говорится, «здесь и сейчас». Шляпу Птицелова не вернуть, а жить с ощущением, что за тобой постоянно следят, это всё равно, что танцевать с занозой в пятке. Можно, конечно, но ну его нафиг.
Выбравшись со двора на улицу, я прошагал квартал, повернул к небольшому скверу, разбитому возле школы, пересёк площадку для выгула собак и добрался до цели своего манёвра — огороженному горбылём долгострою. Выбил ногой две доски и проник внутрь, где увидел то, что и должен был увидеть — глубокий котлован, в дно которого там и сям было вбито с десяток железобетонных свай. Некоторые из них уже осыпались от времени и непогод, и пугали небо пиками голой арматуры. Я прошёл краем к сгоревшему строительному вагончику, плюхнулся на чудом уцелевшую скамейку и в ожидании ворона закурил.
Шпион не заставил себя долго ждать — через полминуты заявился, покружил, лениво меся крыльями разгорячённый воздух, и уселся на ближайшую сваю.
Сел и больше ничего.
Какое-то время мы играли с ним в игру «Кто первым моргнёт». Первым моргнул я. Не от тяжести взгляда его жёлтых остекленевших глаз, нет, — от дыма после очередной затяжки. Хотя и от дыма, а всё равно стало обидно. Плюнул от досады и крикнул обнаглевшей птице:
— Чего вылупился?!
— Ничего, — ответил ворон.
— Зовут тебя как, тварь пернатая?
— Никак.
— Ну а когда шпионить прекратишь?
— Никогда.
Стряхнув пепел, упавший на коленку, я усмехнулся и со знанием дела желчно заметил:
— А летаешь ты как курица беременная.
— Что?! — возмущённо вскрикнул шпион.
— Точно — как курица, — повторил я и выхватил кольт.
Вроде быстро достал — раз и уже в руке, но когда навёл ствол, ворона на свае уже не было. Уже кружил над моей головой.
— Что ж ты вьёшься? — задал я ему риторический вопрос, пытаясь прицелиться.
Не получалось у меня прицелиться. Заколдованный ворон то взвевался к облакам, то камнем падал вниз. И всё время, нарушая все мыслимые и немыслимые законы аэродинамики, шарахался из стороны в сторону. Попробуй тут прицелься. В конце концов, прекратил я заниматься ерундой и сунул пистолет в кобуру. Только спрятал, ворон тут же вернулся на своё место. Выждав какое-то время, я предпринял ещё одну попытку. Увы, результат оказался тем же: только я, а он — уже.
Жалея, что сейчас не Ночь Полёта, что не могу пуститься в погоню за гостем неназванным, я решил применить магию. Отбросил окурок в сторону и, освобождая Силу одного из заряженных Михеем колец, тихо, чтобы не вспугнуть соглядатая, прошептал:
Незримая рука,
Пришли мне паука.
Того, кто научил нас прясть
Пределов ткань, точнее — бязь.
Не успел я закончить заклинание, как на почерневшую от пожара крышу вагончика выползла Лютая Арахна — огромный, размером с раскормленного бульдога, волосатый паук, челюсть которого угрожала всему и вся отогнутыми вниз ядовитыми когтями, а две клешни, вооруженные острыми зубами, беспрестанно щёлкали.
Я не знаю, кто и когда назвал это жутковатого вида демоническое существо Лютой Арахной, но догадываюсь, почему.
Согласно одной из древнегреческих легенд известная своим мастерством лидийская вышивальщица и ткачиха Арахна дерзнула вызвать на состязание саму Афину-Палладу. Могущественная богиня, приняв образ старухи, пыталась отговорить возгордившуюся смертную от дурацкой затеи, но Арахна пошла на принцип. После того как оба полотна были готовы, олимпийские боги признали победительницей Афину. Арахна же, не вынеся позора, повесилась. Разгневанная Афина вынула гордячку из петли, оживила и, окропив соком волшебной травы, превратила в злобного паука.
Вот отчего Лютую Арахну назвали Лютой Арахной.
Явившийся из Запредельного монстр делал вид, что не обращает на птицу никакого внимания. Ворон тоже не суетился и никакой тревоги не выказывал. Похоже, видел подобного зверя о восьми ногах впервые и не знал, насколько коварен. К тому же расстояние между ними было приличное, метров шесть. Ворон чувствовал себя в безопасности.
Только что для Лютой Арахны шесть метров? Тьфу, а не расстояние. Раз плюнуть. Она и плюнула.
Ворон свалился с насеста, кувыркнулся, но на дно котлована не упал — умудрился встать на крыло и попробовал рвануться ввысь. Тщетно. Блестящая нить, что натянулась между ним и Лютой Арахной, не позволила ему это сделать. Тогда он стал кружить, пытаясь порвать нить. Со стороны это походило на то, будто Лютая Арахна запустила воздушного змея и с макабрическим изяществом гоняет его туда-сюда по воздушным потокам. А потом она стала подтягивать ворона к себе. Ворон, естественно, сопротивлялся. Она его сюда, он от неё — туда. Она — сюда, он — туда. Теперь их борьба стала походить на игру в «йо-йо».
Когда ворон сообразил, что ему не вырваться, он пошёл в атаку — свалился в боевое пике, намереваясь пробить панцирь паука клювом. Быть может, у него бы вышло, но в последний миг Лютая Арахна с проворностью степного зайца отскочила в сторону, избежав тарана, и ворон, не успев затормозить, шмякнулся оземь.
Но нет, не разбился, встрепенулся и попытался взлететь, чтобы пойти на новый заход. Не тут-то было. Лютая Арахна прижала его к земле клешнёй и быстро-быстро стала оплетать паутиной. Ворон трепыхался, но участь его была предрешена. И тогда на помощь ему Охотник прислал крыс. Выскочили две из-под вагончика. Одна прыгнула Лютой Арахне на спину, другая стала рвать когтями и зубами паутину.
Тут уже пришла моя очередь, и я немедленно приступил к дератизации.
Одну крысу снял первым же выстрелом, за второй, самой крупной (я этих лидеров выводка называю «царицами»), пришлось погоняться. Но и её прикончил — загнал к забору, прицелился и всадил порцию серебра. Крыса прощально взвизгнула и, оказавшись, естественно, фантомом (все «царицы» гости из Запредельного), обратилась в огненный фиолетовый куст. Секунды две куст пылал, а потом угас и осыпался на щебень бледнеющими искрами. И остался от «царицы» только длинный лысый хвост.
Тем временем Лютая Арахна окончательно запеленала ворона, и тот превратился в подрагивающий белый кокон. Желания смотреть, что произойдёт дальше, у меня не было. Видел как-то раз подобное зрелище, признаться, не слишком аппетитное.
Возвращаясь к машине, раздумывал о том, что всё-таки лучшая защита это нападение. И поскольку дух мой находился в боевом настрое, в голову пришла мысль немедленно позвонить генеральному директору «Фарта» Тюрину И. В. и закрыть тему продажи офиса раз и навсегда.
Решил и сделал.
Сначала позвонил в справочную, потом и в приёмную доморощенного Большого Босса.
— Инспектор Дорохов, федеральное казначейство, — не дрогнув голосом, представился я. — Соедините-ка меня, барышня, с Тюриным.
— Прошу прощения, но Иосифа Викторовича нет на месте, — вежливо сообщила секретарша.
— Что за ерунда? Мы же договаривались.
— Возможно. Но… Дело в том, что Иосиф Викторович повёз жену в клинику.
— Вот как. Что-нибудь серьёзное?
— Нет, напротив. Пришло время, лечь на сохранение.
— Вот оно даже как. — Я задумчиво похмыкал. — Что ж, это святое, перезвоню попозже.
— Да, позвоните к концу дня, — поддержала моё суетное намерение секретарша. — А ещё лучше — завтра утром.
Короче говоря, не получилось у меня решить вопрос кавалерийским наскоком. «Судьба даёт мне возможность собраться с силами и решить вопрос танковым наездом», — решил я. А потом и думать про это забыл, потому что увидел такое, от чего в зобу дыханье спёрло.
Я уже подходил к болиду, когда из толпы, как Европа из мутной пены, вышла умопомрачительной красоты женщина: волосы — огонь, фигурка — нет слов, походка — от бедра, и вся в белом. И платье на ней было белое-белое, и туфли на высоченном гвоздике тоже белые, и шляпка, и сумочка, и шарфик газовый — всё, всё белое. Нереальное зрелище. Нечто чистое и свежее среди раскалённого смрада улицы. Идёт и — о, мать моя Змея! — улыбается. Да такой открытой улыбкой, что невольно самому улыбнуться хочется. Сначала подумал, что это она мне, потом (не дурак) врубился — каким-то своим, очень светлым, мыслям.
Когда проплыла мимо, обдавая духами и туманами, я стал провожать её взглядом — так подсолнух выглядывает солнце, замирая от страха, что вот-вот нырнёт за тучи. Смотрю, подошла к бровке, стала ручкой делать. В голову пришла лихорадочная мысль предложить свои услуги, но пока собирался с духом, уже подкатило такси и — ох, ах — унесло мою красотку в очарованную даль.
Но чем хороши золушки всех времён и народов, так это своей привычкой что-нибудь обронить впопыхах.
Вот и эта.
Когда садилась, неловко махнула сумочкой, и из неё выпало на газон нечто блестящее.
Я, конечно, подбежал и подобрал.
Не преминул.
Это был ключ от гостиничного номера. На массивном брелоке читалось «Элит Холл» и «404».
«Может, это знак того, что Пределы готовы принять новую красотку-ведьму», — подумал я, упрятывая ключ в карман.
Решил, как только отработаю по информации Ашгарра, сразу помчусь в «Элит Холл».
Сначала — главное, только потом — основное.
Ничего тут не поделаешь, так уж заведено у нас, невольников собственного долга: первым делом самолёты, а девушки — потом.
Но обязательно.
