9

Рыцарь Лукас Гаферт был влюблен и оттого пребывал в тоске и печали.

Собственно, это была длинная история, которая началась за здравие, а ныне как раз перетекала в заупокойную стадию. Длинная настолько, что рассказать ее всю в рамках данной летописи невозможно, а в предельно сжатом виде она уже рассказана. Так вот, рыцарь Лукас Гаферт, командующий араканской заставой на самой границе с Рухуджи, был влюблен, а также сильно занят — он писал своей избраннице письмо. Лукас всегда лучше управлялся с мечом, чем с пером, и куда туже знал фортификацию, нежели стихосложение, так что бой с листом бумаги был для него суровым вызовом. Потому, когда в его офис в старинной башне заглянул адъютант со срочным донесением, Лукас малодушно ему обрадовался. Отличный повод отбросить перо и еще немного повалять в уме неуклюжие слова, пытаясь составить из них незримый таран, который вдребезги разнесет защиту прекрасной дамы. Или не разнесет, то ли просто не доехав до адресата, то ли вызвав вместо ожидаемых разрушений ехидное хихиканье.

— Что там? — вопросил Лукас, запустив перо через стол.

— Двое всадников, милорд. С нашей стороны. Требуют проезда.

— И?

— И все.

— Да я по роже твоей вижу, что это только цветочки.

Адъютант криво ухмыльнулся.

— Ну они странные, милорд. Вам бы посмотреть самолично.

— Ну пойдем посмотрим.

Лукас поднялся из-за стола и, выходя, показал чистому листу на столе язык. Победные жесты всегда были полезны — по крайней мере, они поднимают самооценку. Правда, мелькнула мысль, что по возвращении лист встретит рыцаря все той же издевательской белизной, и это будет уже заявка на технический нокаут, но об этом Лукас постарался не думать.

Они прошли между бараками и шатрами, в которых размещался персонал заставы, и адъютант указал на две конных фигуры у шлагбаума, перегораживающего проезд за границу. Собственно, сперва Лукас заметил только одну — весьма внушительного всадника на огромном коне, второй же на его фоне затерялся, и рассмотрел его начальник заставы, только когда он шевельнулся и за что-то пихнул товарища кулаком снизу в бок.

— О Райден, отец богов, ну и пара, — прибалдело отметил Лукас. — Этот на осле — дварф, что ли? Только на гравюрах видал.

— Так и есть, милорд. А большой — гоблин.

— А дерутся почему? Впрочем, удивительно было бы, если б не дрались. Ладно, я займусь.

И Лукас широким шагом направился к путешественникам, сцепив пальцы на широком поясе и придавая себе вид доброжелательный, но внушительный.

— День добрый, странники! Я рыцарь Гаферт, комендант заставы. С кем имею удовольствие общаться?

— Удовольствие? — усомнился гоблин и тут же получил от дварфа очередной тумак. — Ай! А, ну да. Это мы. Лыцари. Да. Тоже лыцари. Прям как ты. Только не коменданты. Нет, не они. Вот он, может быть, немножко. Но не я. Никак не я. Ай! Здравствуйте.

— Извините его. — Дварф молитвенно сложил руки под коротко подрезанной бородой. — Это у него контузия.

— Мачтой по голове задело, — похвастался гоблин радостно.

— Могу я узнать ваши уважаемые имена?

— Конечно! Я Бингавейн, а это Торгред. Не забудь отметить для истории, что я симпатишный, а он подозрительный. Ай!

— Следуете в Рухуджи?

— Так точно.

— Могу я узнать цель визита?

— Узнавай, мы не против, если толь…

— Культурный туризм, — спешно оборвал болтливого спутника дварф, пихая его снова.

— Ай! Бизнес! — мстительно возразил тот и ответно пнул бородача в плечо.

— Ой! Разработка месторождений!

— Ай! Научные исследования!

— Ой! Поиск работы!

— Ай! У нас туда мяч упрыгал!

— Брр! — Лукас потряс головой, не в силах поверить, что кто-то может кривляться даже здесь, на краю цивилизованного мира. По его сведениям, кривляки во все времена стремились поближе к столице, а не подальше от нее. — Господа рыцари, я ж вам буду подорожную выписывать, вы б не могли предложить одну непротиворечивую версию?

— Да неужели неясно? — Гоблин всплеснул руками. — Поссорились мы, и дварф, рванув на пузе кольчугу, предложил пойти выйти.

— Откуда выйти?

— Да вот в том и дело, что мы в тот момент были на открытом воздухе. Он это сказанул по запальчивости, не разобравшись в моменте! Но сам, должно быть, знаешь, дварфийское слово — мифрил, так что, дабы приступить к сведению счетов, по нашему рыцарскому обыкновению, нам откуда-нибудь выйти надо. Вот и решили — пойдем выйдем в Рухуджи, там-то и подведем итоги, там-то и проясним виноватого!

— О! Так что написать? Цель поездки — дуэль?

— Если можно, «битва». Дуэль — очень уж по-эльфийски, засмеют же.

— Что ж, пусть так, хотя это звучит и очень многозначительно. Господа, предупреждены ли вы о том, что ждет вас на территории Рухуджи?

— С удовольствием послушаем знающего человека, — поспешно обогнал гоблина дварф.

— Не угодно ли в таком случае присесть, перевести дух, перекусить с дороги?

— Лишь бы не в баньку париться, а пожрать мы всегда рады!

— Бинго, нам ехать надо.

— Окстись, полуборода! Я целый день не жрал толком, это ты чего-то жевал всю дорогу, да не поделился!

— Я кору жевал, для зубов полезно. Ты и сам себе мог нагрызть. Комендант, мой друг прав, пожрать мы всегда… тем более в дороге поиздержались, но и ехать нам надо. Так что давайте без церемоний уж, по-простому как-нибудь, и заодно узнаем, что нас там ждет, а то он мне все уши прожужжал про тамошние ужасы, но что-то чем дальше, тем меньше я ему верю.

— Прими коней у милордов, — приказал Лукас адъютанту. — Прошу сюда, под навес. Затягивать нам ни к чему, вот разве что из личного интереса хочу поинтересоваться, к какому рыцарскому ордену принадлежите.

Дварф, слезши со своего ослика, вопрос переадресовал товарищу и заранее скривил рожу, словно извиняясь за него.

— Мы из ордена Бугенвагена, — не моргнув глазом ответил тот. — Вот товарищу моему принадлежит честь быть его основателем. А я так, на подтырках, хотя тоже не последнее лицо, этот я… конюшенный.

— О, для меня большая честь. Садитесь за стол, я распоряжусь насчет трапезы.

Лукас заглянул на кухню и отдал распоряжения, вполуха прислушиваясь к возне и переговорам полушепотом за столом:

— Орден Бугенвагена?!

— Ненуачё?

— Ничего лучше не придумал?

— Назвать же надо было! Чё ты хотел, чтоб я помянул орден сабли, то есть шпаги, то есть меча, то есть двух мечей, то есть трех мечей, пока не попал бы?

— Ах ты!.. Троллей всех он знает поименно, а пару всамделишных рыцарских орденов запомнить не умеет!

— Ну, виноват, нашлась проруха.

— И что такое — конюшенный?

— Важное звание, я сам слышал. Наверное, что-то вроде — домовой, леший, водяной… конюшенный.

— Да ты идиот. Ты понимаешь, что нас сейчас схватят и скрутят?

— Пока нет… я же идиот, мне простительно.

— Не буду я вас хватать, судари, — успокоил Лукас, выходя из кухни с кувшином в одной руке и тремя кружками — в другой. — Что вы не рыцари, я издалека разглядел, но не вижу ничего скверного в том, что кто-то стремится быть рыцарем, тем более не корысти ради, а направляясь в сумрачные земли чуждого королевства… воистину надо быть рыцарем по духу, чтобы не бежать такого сурового пути.

— А он вот и правда лыцарь, — наябедничал Бинго. — В своих, дварфийских терминах. А я молодой еще, выслужусь.

— Доля рыцаря тяжела, порою до неподъемного, — поделился комендант наболевшим, расставил кружки и принялся разливать по ним крепленый яблочный взвар. — Это тебе не только мечом бряцать, но и быть неизменно образцом для подражания, безошибочно отделять добро от зла, неустанно охранять справедливость, быть неутомимо куртуазным с дамами… стихосложение это, будь оно неладно! Розы-мимозы… с утра крутится, а все никак!

— Подумаешь, сложности. — Гоблин пожал плечами. — Эка невидаль — стихосложение! Это диво — так уж диво: дварф нахмурится гневливо, посереет, как гранит, люто воздух осквернит, размахнется топорищем так, что всяк смельчак задр…

— Кхм! — оборвал его дварф, для убедительности запустив кулаком под ребро. — Мы все поняли, сэр комендант. Совершенно не претендуем на бытность эталонами рыцарства, хотя мимо несправедливости стараемся не проходить.

И выразительным взором, обращенным на гоблина, призвал его промолчать насчет того, в какую сторону они обыкновенно урегулируют встреченную несправедливость.

— Да ладно грузить-то! — Гоблин цапнул кружку. — Лыцари, шмыцари… главное — не быть дуподрюком! Давайте за встречу.

Возражений не нашлось, взвар пошел хорошо, и Лукас немедленно налил по второй. Из кухни появился повар, неся большое блюдо с колбасками.

— Так что вам рассказать о Рухуджи… — Комендант возвел очи горе, собираясь с мыслями. — Просто чтобы лишними деталями вас не травмировать… вы имеете что-то против тамошней политики?

— Ничего, — заверил Торгрим твердо, приглаживая обрезок бороды, ноющий фантомной болью.

— Пока ничего, — поправил Бинго, в иных делах страсть как щепетильный. — Ибо с нею незнакомы и по своей воле знакомиться не собираемся, а там как получится. Нам бы через те края проехать, по возможности ни с кем не задираясь. Правда, дварф ныне не в себе, потеря бороды его крепко подкосила, сегодня с утра на бурундука с топором бросился.

— Не по злу, а с голодухи, — пояснил Торгрим смущенно.

— Это я проясняю, что мне в подорожной написать. У нас с Рухуджи суррогатный мир, на въезде с вас потребуют документ, и хорошо бы, чтоб он был убедителен и непротиворечив, не то им будет лишний козырь в юридической волоките, что зовется дипломатией. Ежели, к примеру, напишу там, что вы по торговым делам, а вы на первого же встреченного лорда с топорами наброситесь…

— Бросаться не будем, ни к чему нам. А что, у них лорды есть? Вот этот рассказывал, что там сплошное разгильдяйство.

— Не сказать, что он неправ. В Рухуджи есть король, но не как у нас — наследственный монарх, а выбранный на совете местных лордов, и над ними он старается властью не заигрываться, а когда наконец забывается, его живенько смещают и нового пихают на трон, и ведет он внешнюю политику, пока опять в результате внутренних дрязг не сменится. Лорды же держат большинство внутренних территорий и на землях своих сами себе короли. Правда, стоит отметить, что земли их большей частью дики, поросли лесом, и многие племена, на них обитающие, про своего лорда и не слыхивали.

— У вас тоже так, Бинго?

— Ну, что-то вроде. Про Марку кланов я впервые услышал, уже когда с гор спустился.

— Дикари!

— Именно, дикари и есть. — Лукас согласно кивнул. — В ближайших к нам приграничных областях, кстати, обретаются именно гоблины.

— Лесные гоблины, — уточнил Бинго, героическим усилием оторвавшись от пожирания колбаски. — Замков не строят, зато строят деревянные кремли и вокруг них поселения, тоже из дерева. Я тебе рассказывал, в их истории Кейдж чаще вспоминается, чем Лего, и я б это назвал постыдным, кабы про самого Лего можно было сказать хоть одно приличное слово, кроме «ослиная задница».

— Их ты тоже всех поименно знаешь?

— Их никто поименно не знает, включая их самих. По мне, так они все на одно лицо. Но тебе могут и понравиться — топорами шурудят, как заведенные.

— Близко знаком?

— Нас к ним на практику отправляли.

— Древесную архитектуру осваивать?

— Можно и так сказать. Грузят весь боевой состав клана на дракона и сбрасывают на них — хочешь не хочешь, а познакомишься.

— Тебе понравилось?

— Ну, надо заметить, что бабы у них вполне справные. Если бы еще старейшины их перестали наравне с мужиками на топорах натаскивать, то и уходить бы не хотелось.

— Пробиться хоть сможем?

— Дешевле по-доброму попробовать, делая вид, что нам на них плевать и взять с нас нечего. А летунги, сэр комендант, есть в окрестностях?

— Как не быть. Иной раз и к нам залетают — молодые в основном, парить еще толком не умеющие, их порой ветром так заносит, что приходится поисковые партии отправлять, из крон их выпутывать и депортировать под конвоем.

— Печально это. На драконе-то они не страшны, высоко не взлетают, а вот всаднику на голову нагадить им — милое дело. Говорят, даже призы дают отличившимся и ритуал посвящения во взрослую жизнь строят вокруг этого. Тебе хорошо, полуборода, ты не брезгливый, а меня очень бесит, когда такое на голову сыплется.

— Хорошего мало. И что, сэр комендант, от них никак не оградиться твоей подорожной? Или они на правах зверушек к лордам не относятся, отбивайся не хочу?

— Исторически летунги тоже считаются коренными рухуджианцами и участвуют в Совете Лордов. Правда, сколь я слышал, к большой политике они интереса не питают.

— Так чего, бить-то их можно?

— Бить там всех можно, если спросите мое, араканского гражданина, непредвзятое мнение. Неудобно, правда: они хоть и не летают в полном смысле этого слова, но парят вне досягаемости вполне уверенно. Главное, не показывать неуважения.

— Раскланиваться, что ли, перед тем как топором бросить?

— Да одни боги знают, что для них неуважение. По-моему, они обижаются, если мало голов раскроишь, а если раскроишь столько, что озадачишь, то как бы тебя самого от избытка уважения в летунги не приняли.

— На таких условиях можно и потолковать.

— Топор-то у тебя один, им не разбросаешься.

— Могу вам ссудить пару луков, если желаете. — Лукас махнул рукой в сторону шатра, в котором размещалась его оружейная.

— Из лука я не умею. Бинго разве что?

— Чуть что, сразу Бинго. Лук-то я возьму, в хозяйстве вещь нелишняя, но прости уж, сэр комендант, что-то мне непривычно встречать у должностного лица такое дружелюбие. Не иначе сам хочешь нас к какой своей нужде приспособить?

Лукас скромно потупился.

— Да, была такая идея. Сам-то я здесь как привязанный и уж вовсе никакого права не имею ступать на рухуджийские земли, но имею большую нужду в верных посланниках, что могли бы доставить от меня письмо на ту сторону.

Торгрим помрачнел.

— Это что же, опять политика?

— Упаси Райден, никакой политики. Сугубо личное, и от пути отклоняться не придется. На той стороне вам так и так проходить через рухуджийскую заставу вроде нашей, для которой и будем вам выправлять подорожную. Так вот ими там командует дама, которой прекраснее для меня нет во всем мире!

— Любовь — еще страшнее политики, — изрек дварф сурово.

— Да, это мы набегаемся, — согласился Бинго. — Туда, значит, даму по голове и в мешок, да обратно, да опять туда, а к тому времени они все по тревоге поднимутся…

— Господа, да о чем вы? Какое по голове и в мешок? Я же рыцарь!

— Ты-то да, но я-то нет! Если б для себя, я б еще покрутился так и эдак, чтоб без мешка, хотя, помяни мое слово, это вариант самый верный, но как же еще ее тебе представить в сжатые сроки?

— Все, о чем я прошу, — доставить мое письмо.

— Ну, письмо… — Торгрим озадаченно пробарабанил пальцами по груди. — Письмо, конечно, можно доставить, труд невеликий…

— Только вот дети по переписке будут от чернил сильно чумазые, — подхватил Бинго.

— Ну так не всё же сразу! Для начала письменные отношения наладить надо, прояснить, не противен ли я ей, заинтриговать разговорами о погоде, привлечь тонкими намеками, дать понять, что я не абы какой хлыщ придворный, а вполне представительный мужчина, умею не только мечом, но и словом… хотя вообще-то я словам не великий друг, но буду стараться… а уж потом, когда ясно станет…

— Лы-ы-ы-ыцарь, — перебил коменданта Бинго с превеликим презрением в голосе. — Где, говоришь, ее застава?

— Да вот прямо за шлагбаумом, по тропке, верхами вам полчаса езды.

— То-то она заинтересована будет, какая у вас по эту сторону полосатой палки погода особенная.

— А письмо-то сам напишешь или тоже нам? — уточнил Торгрим, тоже гадливо ухмыляясь в останки бороды.

— Письмо, безусловно, я сам… я его пишу уже! А, Стремгод… пятый день пишу, и уже написал «Дражайшая леди Кейтлин».

— Лы-ы-ыцарь, — повторил Бинго с удовольствием. — Знаешь, ты пиши письмо, но, помимо лука, я у тебя все же займу мешок… так, на всякий случай.

— Позвольте, сэр… как вас, напомните?

— Я Бингалахад. Он Торгрифаль.

— Так вот, сэр Бингалахад, никаких вольностей по отношению к леди Кейтлин я позволить не могу — ни вам, ни себе!

— Ну, семь твою восемь, если заранее решил без вольностей, то чего на письма чернила тратить? Это как выходить на смертный бой, опасаясь противника оцарапать.

— Ты послушай его, сэр комендант. — Торгрим кивнул на спутника. — В иных каких делах я бы такого рекомендовать не стал, но по этой части он большой знаток. Ни одной кузнечихи не пропустил по дороге.

— Одну пропустил, и даже на дочку ихнюю не позарился.

— Только не плачь, Бинго, мы ж еще вернемся.

— Потому и страдаю. Так ты пишешь письмо, добрый сэр? Мы поспешаем!

— Да, да. — Лукас обреченно вздохнул. — Иду писать. Ешьте пока… не торопитесь, сколь возможно. Так чего, не писать о погоде?

— Не надо. Если спросит, то и так скажем: радуга прямо за башней, от вас не видать, так заходите, не стесняясь.

— Гениально! Может, тогда действительно… неловко просить, но раз такой знаток под рукой… подскажите, что написать, сэр Бингалахад! Да и почерк у меня… Не сочтете ли за унизительный труд за меня… ну, того…

— Да я вообще писать не умею, чему в нонешних обстоятельствах рад до полных штанов. Ты вот что, напиши, что играешь на барабане!

— На барабане? Но разве на барабане играют? Боевые дроби, маршевые, условные сигналы во время битвы — их я разумею все до одного, но…

— Слушай, я тебе не навязываюсь, ты сам спросил. Так и пиши: «…а когда на душе моей тяжко, разлюбезная Кейтлин-как-бишь-ее-там, то сажусь я на барабане играть третью, неоконченную, симфоническую увертюру эльфийского музыкотворца Бетховиэля, а чтоб не переполошить лагерь — делаю это в глухом лесу».

— Хорошо, но почему на барабане? Разве виолончель не более изысканна?

— У тебя есть тут виолончель?

— Нет.

— А барабан?

— Конечно, есть, он используется, как я уже сказал, для подачи сигналов.

— Ну вот. Явится она послушать, так ты берешь одной рукой барабан, другой — ее руку и ведешь в глухой лес.

— И?..

— Да-а-а, тебе и в мешке привези — толку не добьешься.

— Сэр Бингалахад, ну я вас душевно умоляю!..

— А вот от этого отвыкай, мне ни к чему, а они вовсе страсть как не любят. А может, и любят, но что не ценят — это зуб даю. И вот это что за амбре? — Бинго нервно задергал носом. — Облился чем-то по неосторожности?

— Ну почему по неосторожности? Каждое утро, садясь писать письмо… ну да, все то же… стараюсь привести себя в надлежащее состояние духа и тела, вот и драгоценные духи выписал из столицы.

— Тяжкий случай, как и лечить-то? Может, у тебя и ноги безволосые?

— Ну, не сказать, чтоб совсем, а какое это имеет значение?

— Первоочередное. Давай с дварфа настрижем шерсти и на тебя налепим!

— Для чего же?

— Да для того, что если хочешь своей даме понравиться, то для начала не лы-ы-ы-ыцарем прикидываться надо, а мужиком. От духов, значит, пока мы тут еще… поди вон о моего лося потрись, тот еще афродизиак, леди Кейтлин сама примчится.

— Сэр Бингалахад! Я решительно отвергаю предлагаемые вами методы! Вы пытаетесь сделать из меня… то, чем я являюсь, а вовсе не то, что хочу представить леди Кейтлин!

— Ну так добавь духов, и к тебе в очередь выстроятся все подчиненные ей мужичины.

— А ты не подумал, Бинго, что воинствующая дама может все-таки и вкусы иметь более… — дварф посучил сальными пальцами с огрызком колбаски, — мужланские, что ли?

— Сэр Торгрифаль! Это уж ни в какие ворота! Леди Кейтлин — ангел чистой красоты, она и в доспехах более женственна, нежели все дамы, каких мне случалось видеть при королевском дворе! И я уверен, что суровая судьба воительницы никак не смогла поколебать ее нежное и чувственное эго.

— Эго?

— Эго, да.

— Есть среди наших богов и такая — Хаэла Брайтэкс, Леди Удачи, тоже вся в доспехах, но чтоб у нее что-то такое водилось — не слыхал. Впрочем, какой из меня теолог, да и бабовед скромный.

— Кстати, да, ты к Марисе зайти так и не удосужился.

— Я женат, Бинго, и свое отношение к промискуитету уже высказывал.

— Ты женат? — Бинго вытаращил глаза так, что пришлось заталкивать их обратно в глазницы пальцами. От колбасного жира глаза немедленно заслезились, и гоблин принялся их отчаянно затирать предплечьем. — Вот так номер, почему не знаю? Что, и дети есть?

— Есть. А твое какое дело?

— Ну, интересно же, почему ты тогда здесь, а не там. Зная, каков ты ухарь, небось отхватил самую видную дварфиху, с бородой до пола!

— Не зли меня, зеленое брюхо. У дварфиек бород нету. А так — да, жена у меня видная, тебе и мечтать не приходится.

— Ну так ее ж стеречь от прочих дварфов надо! Они знаешь какие жуки!

— Они не жуки, дварфы они. Что тебе вообще о них ведомо?

— Мне и один плешь прогрыз, а там же их целый город!

— Ты вообще, что ли, не слушаешь, о чем я толкую? Мы, дварфы, другие. Мы на чужих жен не заримся.

— Мы, гоблины, в целом тоже почти не по этой части, да знаешь, какие бывают исключения!

— Кстати, я ведь даже не знаю, не связана ли леди Кейтлин с кем-либо обязательствами, — пригорюнился Лукас. — А вы предлагаете сразу в лес, с барабаном.

— Да твои-то какие сложности? Ты тоже дварф, что ли?

— Нет, но законы рыцарства…

— Ах, ну да — лы-ы-ы-ыцарь. Отбить женщину просто так нельзя, надо сперва убить ейного предыдущего хахаля! Это мы тоже можем…

— Этого мы не можем! — Торгрим шарахнул по столу.

— Можем! — Бинго стукнул ответно, и стол жалобно хрустнул. — Но не будем. А то ж потом выяснится, что у них, лы-ы-ы-ыцарей, и тут все не слава богу; который убил, тот и бери добычу, а потом тебя еще вот этот самый сэр комендант соберется в порядке взаимозачета мечом ковырять. Не согласный.

— Так писать-то мне что? Я играю на барабане, за башней у нас радуга… может, написать еще, что я люблю животных? Сэр Бингалахад, когда вы заходитесь таким гадским хихиканьем, я понимаю, что дал маху, но не понимаю, в чем именно.

— Поймешь, да поздно будет, когда она тебе пришлет пару коз с наилучшими пожеланиями. Не надо про животных. Напиши лучше, что меч твой велик и тяжел, иной не свернет и двумя руками, а ты, упражняясь с ним ежевечерне, одною с ним управляешься и давно уже ни с каким достойным противником его не скрещивал, а в обозримом пространстве только ее видишь подходящим кандидатом.

— Ну, по сути, я предпочитаю короткий меч, а для более серьезных случаев…

— Вот об этом промолчи, должна же быть в отношениях некая недосказанность. И ни в коем случае не признавайся, что в ожидании ее с другими мужиками сим мечом постоянно переведываешься. Тускнеет, скажи, меч, и сколь его ни смазывай — ржавеет без дела! Это вариант беспроигрышный, какая воительница не проникнется сочувствием.

— Охотно признаю в вас поэта, мой друг, и если потребуется моя рекомендация для вступления в рыцари, можете на нее смело расчитывать.

— Вот спасибо, но я за время нашей беседы как-то передумал в лы-ы-ы-ыцари. Прекрати хрюкать, полуборода, прояви к сэру коменданту сочувствие.

— И правда. Может, мы лучше Бинго настропалим устно пересказать ваши устремления, сэр комендант?

— Про меч пусть лучше напишет. Это же придется в наглядных образах, а после моего меча, — гоблин потыкал пальцем в сторону Рансера, у седла которого немереной оглоблей висел именитый прузенский клинок, — всякое впечатление будет смазано. Так, о музыке, о мечах… надо воспеть ейную красоту!

— Превосходная мысль! Диктуйте, я запомню.

— Да я ж ее не видал. Ты хоть опиши, чтоб было за что зацепиться.

— Она… о, она такая… такая…

— Сиськи есть?

— Сэр Бингалахад!..

— Есть?!

— Есть, разумеется, но…

— Пиши про сиськи.

— Да как же такое можно?!

— Очень хорошо можно. Ну, типа: «Если мне суждено быть подавленным грудью рухуджийского солдата, то согласен только на вашу!»

— Да ты и впрямь поэт, а с виду и не скажешь, — подивился Торгрим. — Это чё, вот так ты с кузнечихами и договариваешься?

— Не надо о кузнечихах. У нас ответственное занятие, а из тебя похабель лезет. Тут некоторые есть пытаются!

— Какое великое счастье миру, что ты неграмотен! Сколько бы иначе несчастных дев вверг в заблуждение своей изящной словесностью, за которой на поверку такое мурло скрывается.

— Грамота — костыль для лы-ы-ы-ыцарей. А наше щасте на бумаге не выпишешь. Глазомер, быстрота, натиск… и опять быстрота, пока дрова колоть и воду носить не приставили.

— Не забыть бы все это. — Лукас озадаченно перебрал в уме перечисленные абзацы, проникаясь все большим уважением к зеленому безобразнику, походя разрешающему проблемы, для рыцаря непреодолимые. — Бегу писать. Вы уверены, что это, про грудь, не слишком… фривольно?

— Настолько не слишком, что я б добавил чего-нибудь про другие части.

— Сэр Бингалахад, независимо от исхода дела, мне еще жить с такой репутацией.

— С какой — такой? Что, мол, грамотный? Я ж говорю, мешок — лучший вариант.

— Ладно, будем считать, для первого раза достаточно. Бегу! Марк, выдай сэру Бингалахаду лук, какой ему понравится, и если еще в чем-то нуждаетесь — не стесняйтесь, берите, у нас запасов достаточно.

— Пеорский возьмете? — Вялый интендант, давно уже наблюдавший во все глаза за небывалым оживлением коменданта, повел рукой в сторону предмета, который легко можно было бы принять за оглоблю в руку толщиной.

— Вот спасибо, нам лук бы, а не катапульту.

— Это лук? — не поверил Торгрим. — Да он же прямой, не изогнутый даже!

— Это лук и есть, с самых наших Железных Гор. У пещерных орков единственное развлечение, оно же смысл жизни, — стрелять из таких удрючищ. Изогнутым он становится, когда ты его… гм… изогнешь и тетиву нацепишь.

— И далеко стреляет?

— Говорят, что на лиги. Я лично ни разу его и наполовину растянуть не смог, силенки не те. Пеоры, они всю жизнь спину качают, в чем другом слабы могут быть, но только не в этом.

— Ты там посмотри нам чего попроще, уважаемый! Вот, к примеру, от тех же наших лесных братьев поделку — отличные композитники делают, твою вот, полуборода, кольчугу прошибет за милую душу… это так, чтоб разговор поддержать, не парься.

— Есть и такой. — Интендант скрылся в палатке, пошурудил там и вынес короткий толстый лук, облицованный рогом. — Насчет кольчуги я б поспорил, раз на раз не приходится, но случись в умелых руках, добавки никому не потребуется. Дать вам бронебойных стрел или обычные клинковые предпочитаете?

— Я б охотничьи взял, если есть, широкие. — Бинго разлапил пальцы, обозначая ширину с полфута. — Мы ж по кольчужным стрелять не собираемся, на то у дварфа топор имеется. А вот зверушку какую подбить на пропитание — милое дело.

— Поищу. — Интендант озадаченно почесал спину. — На складу таких не держим, но вроде у наших разведчиков видел. Еще что-нибудь?

— Шлем бы мне, а то шляпа с головы постоянно падает. — Торгрим с отвращением пихнул положенную на стол капеллину.

— Она с тебя падает, потому что ты меня ею дубасишь без перерыва. Главное, рукавиц железных ему не давайте!

— А что, есть рукавицы? Я бы взял.

— Молчу, молчу, пока про шпоры не проболтался.

Колбаски вскоре кончились, Бинго доразлил остатки местного варева и, покуда делать было нечего, улегся всем фронтом на стол. Толком передохнуть после кораблекрушения им не удалось — едва отбившись от команды подожженного тендера, Торгрим сразу погнал его через лес, где лошадей пришлось вести под уздцы. Несмотря на то что солнце было отлично видно, им довелось заплутать, — впрочем, на иное никто и не расчитывал. Если бы не леший, сунувшийся к ним на привале покопаться в сумках, и не узнали бы, где тут что; хорошо хоть, не подвело коммуникативное умение, подкрепленное свирепой Торгримовой рожей, — лесной дух доходчиво объяснил, куда идти, а на третий раз даже перешел с анатомических координат на географические и вывел на неприметную тропку. Ночь тем не менее пришлось провести в лесу, и поспать особо не удалось — выли волки, а зажигать костер Торгрим из суеверного ужаса перед гоблинскими пиротехническими способностями запретил. Трижды приходилось бегать за маленькой лошадкой, которая порывалась умчаться в чащу, хотя и была привязана. Бинго все же прикорнул на пару часиков, а железный Торгрим так и просидел, пережидая самую темень, на своем верном тюке, без устали дымя трубкой и чиркая точилом сперва по топору, а потом и по мечу Бингхама, которого, надо отметить, одного хватило бы на неделю работы. Едва начало рассветать, как дварф снова поднял поредевший отряд в путь, и вот к полудню удалось добраться до заставы с дружелюбным, хотя и озабоченным комендантом. Бинго подумал было задержаться здесь до завтра, отоспаться и отожраться, а заодно войти в доверие, выпросить все, что отдадут добровольно, и спереть все остальное, но, услышав о заставе на рухуджийской стороне, поколебался в своем намерении. Можно ведь и там, у них, тоже пообщаться, тем более если у них командир — приятная тетенька. Правда, как еще она отреагирует на послание от здешнего лы-ы-ы-ыцаря. Может ведь и погнать взашей, если, к примеру, он пишет так же коряво, как говорит, а она из тайной секты граммар-наци и примет каждую неверную буковку за личное оскорбление.

— А сколько, Бингхам, той Рухуджи от нас и до потребного моря? — полюбопытствовал Торгрим, неспешно прихлебывая из кружки.

— В лигах не считал, а так примерно четыре часа ходу.

— Ходу?

— На драконе. Как там капитан говорил: дерьмо летает, мы ходим.

— Дерьмо не летает.

— Вот вступим в летунговые земли, и ожидает тебя несказанное удивление.

— Умеешь вдохновить, и не только рыцарей. А какова драконья скорость?

— Такова, что все рухуджийские земли за четыре часа покрывает.

— Исчерпывающе. Ладно, дорогу осилит идущий… ходящий… короче, рано или поздно доберемся. А там опять на корабль… Что ты вынес из минувшего плавания?

— Карман копченой тараньки, но мы ее еще в лесу схомячили. Соли также прихватил в тряпочке, захочешь лизнуть — только скажи.

— Важное решение, на опыте этого плавания основанное, — на корабле ты сразу садишься в уголок, сидишь молчишь, ничего руками не трогаешь, никуда ногами не ступаешь, ни на что не дышишь и не смотришь, кроме своего пупа, и по нужде во время плавания не отлучаешься.

— Да я вроде всегда так и делаю.

Интендант вернулся с расшитым кожаным колчаном, набитым стрелами.

— Срезней раздобыл всего с полдюжины, вот эти, с серыми перьями. Остальное набил обычными, но если вдруг там соберетесь буянить против официальных властей, лучше подберите тамошние стрелы — на наших клейма и оперение характерное. Рукавицы могу дать джутовые в кольчужной оплетке, на такую-то лапищу цельнокованых не подобрать. Шлем же найдется хороший, барбют, — остался от прежнего коменданта, личный его, не служебный… Сами понимаете, правила такие, что нашей формой светить на той стороне строго возбраняется. Если вдруг велик будет — головастый был мужик прежний комендант! — то к нему и подшлемник вязаный имеется, и еще дополнительная вязаная шапочка.

— Никогда не встречал такого патриотизма и добросердечного участия. — Торгрим с уважением покачал головой. — Даже у себя там, под Горой, — хоть и дадут, что спросишь, но непременно козью морду состроют, спросят, где потерял предыдущее, наставят обходиться бережнее. А у вас тут — душа нараспашку!

— Можно подумать, тебе в камере в чем-то отказывали.

— А ты, предприимчивый наш, чем тут дрыхнуть, сходил бы на кухню, сказал спасибо повару и попросил вдогонку какую-нибудь мелочишку. Пуд говядины, к примеру, мешок бобов или чего-нибудь такое, что поддержит нас на полном тягот пути… Кто тут, в конце концов, поэт? Спой ему что-нибудь жалостливое.

Бинго со вздохом отклеился от стола, а потом и от скамьи.

— Скажу, что едем тебя женить на летунгше и нужно богатое приданое.

— Говори, что оба женихаться едем, авось дадут вдвое больше. Ого, какой славный шлем! За него отдельное спасибо, уж я постараюсь не посрамить прошлого хозяина.

Вороненый, расписанный эмалью барбют не очень-то подходил к перелатанной кольчуге, но Торгрима куда больше волновала прочность, нежели цветовая гамма, а уж прочности шлему явно было не занимать. В одном месте заметна была вмятина, старательно выпрямленная, но так и не заглаженная до конца, — глаз опытного воина сразу определил отметину от остроклювого чекана, какими пробиваются доспехи и потолще. Ну вот, уже не зря в гости завернули, тем более что и подкормили, а что придется за это передать лишнюю бумажку, так труд невелик. Если, конечно, комендант не умолчал о чем-то концептуальном, например о том, что в Рухуджи невезучих почтальонов вешают на ближайшем дереве без суда и следствия.

Бинго и Лукас вернулись к столу одновременно — гоблин с увесистой сумкой, битком набитой припасами, а комендант с идеально сложенными листами бумаги и длинным щегольским конвертом.

— Вот это ваша подорожная, из которой следует, что вы отправляетесь через Рухуджи в гоблинскую крепость Хундертауэр, то есть позволит вам невозбранно пересечь всю страну, — только не забудьте поставить их печать там, на следующей заставе. Следует ли запечатать письмо личной печатью или не стоит ставить леди Кейтлин в неловкое положение? — обратился он к гоблину.

— В неловкое никогда не ставь, — посоветовал Бингхам со знанием дела. — Травмоопасно, чревато обидами. Ставь в устойчивое… эх, рано еще тебя такому учить, сперва бы про тычинки и пестики. Чем плоха печать?

— Ну, печать-то моя принадлежит к сонму печатей под эгидой араканской короны, а леди Кейтлин, напротив, рухуджийка, и я…

— И ты?

— И я не знаю, как это может быть воспринято.

— До чего ж ты неуклюжий, а? Запечатывай, не запечатывай — это ж просто письмо. Не понравится ей печать — сожжет конверт с печатью, не понравится письмо — и его сожжет. Хорошо бы, чтоб хоть мы с полубородой ей понравились, а то подумать страшно… Ты про меч написал?

— Про меч? А, да, написал.

— Без слова «короткий» обошелся?

— Все как вы советовали. Даже достал из-под кровати дедов меч, он как раз таков, как описывается, и на стену его повесил, чтоб под рукой был.

— Мне прямо жалко эту Кейтлин.

— Э… сэр Бингалахад?..

— Ну, такой парень под боком, а она хлебалом щелкает. Давай уже свое письмо, доставим в лучшем виде. Ты точно уверен, что не хочешь, чтобы в мешке?.. Можешь с нами послать своего юнгу, передадим ему, никто и всполошиться еще не успеет, как разбежимся во все стороны, только нас и видели.

— Сэр Бингалахад, насилие над женщиной моей мечты я полагаю кощунственным и недопустимым ни при каких, решительно ни при каких…

— Эко запел. Нет бы так распалиться раньше, сам бы письмо состряпал. Тезисы, конечно, убоги, но каков штиль! Ты там нарядился, дварфе? Кстати, не хочешь ли тут оставить свой мешок с железом? Люди хорошие, не покрадут, сэр комендант головой готов ответить.

— Если хотите что-то оставить, можете положиться на мое личное слово, — подтвердил Лукас, у которого нервы разыгрались так, что удостоверил бы сейчас, не глядя, и целую толпу порвенирских крайдеров как вернейших подданных Каменного Трона.

— Нет уж, спасибо. Горный плейт — штука такая, не угадаешь, когда пригодится.

— Да в него же небось влезать полдня, а у нас все драки моментально случаются. Я еще только рот разину, а ты уже всех отметелил!

— Сказано, со мной поедет. Твоей зверюге не в тягость.

— Ну, как скажешь. Просто там, в конце-то, нам в горы придется карабкаться, лоси туда не полезут, и оставить груз может быть негде — где еще найдешь такого лы-ы-ы-ыцаря?

— На месте разберусь. Пошли уже. Спасибо за гостеприимство, сэр комендант! Надеюсь, ответа дождетесь в скором времени.

По сигналу Гаферта дежурный потянул веревку, поднимая шлагбаум, и всадники выдвинулись за него, да и поехали дальше, как ни в чем не бывало — словно бы и не в чужое государство, словно бы и не к прекраснейшей из женщин!.. Обессиленный от психических затрат Лукас тяжко оперся на опустившийся брус и долго еще вслушивался в удаляющуюся малопонятную беседу.

— Я, кажется, понял. Дракон сидел на краю скалы, а когда ты в него камнем пульнул, он вниз свалился и крылья не успел расправить.

— Ну, теплее, чем в прошлый раз.

— Угадал?

— Не настолько теплее. Пока что стылый погреб сторожки без камина, в феврале прошлого года, в три часа ночи.

— Так это прохладно, не сказать бы жестче.

— Еще как, хотя уже и не ледник. Нет, не было никакой пропасти, никуда он не падал.

— То есть что, просто камень бросил, и он готов?

— Ага. Мне казалось, я это уже давно объяснил.

— Бинго, не бывает такого. Либо ты врешь, либо… либо ты врешь.

— Мамой клянусь, папой клянусь, чтоб мне всю жизнь не вылезать из Громелонова обучения.

— Зараза какая. Но как?!

— Думай, думай. Развивай воображение.

Потом стихли и эти голоса. А потом шлагбаум, верой и правдой служивший вот уже больше века, подломился под рыцарем, и Лукас полетел носом в гравий дорожки, успев еще подумать, что эдак некстати… ну как письмо сработает! С разбитым носом разве произведешь хорошее впечатление? Но случайность и случайность, кого винить, как не слепое устройство мироздания.

А в это же время далеко-далеко от границы, в самом сердце столицы, сэр Малкольм Амберсандер осадил Клепсидру перед гномоном, отмеряющим время, и, как с ним в последнее время случалось все чаще, завороженно следил за еле заметно ползущей тенью. Ставки росли с каждым часом, и вместе с ними росли сомнения в том, что капитан поставил на правильный номер. Но теперь уже поздно было метаться, передумывать и прочухиваться.

Ставки сделаны. Все на зеленое.

Оставалось только ждать.