Глава 3
ЛЮБИМЧИК УДАЧИ

Корчма называлась простенько – «Мухобойка» и располагалась не в самом благополучном квартале Ан-Риджи – Малом Загибе. До зловещего Адашха, в котором и днем появляться без оружия и охраны равносильно извращенному самоубийству, Загибу, конечно, было далеко. Народ здесь обитал незлобливый и относительно законопослушный. В Малом Загибе, зажатом между землей гильдии Кователей и территорией клана Сэанх, помимо множества дорогих борделей и игорных домов имелись также укромные места для серьезных разговоров.

«Мухобойка» имела репутацию солидного и уважаемого заведения. Здесь подавали только саффское двенадцатилетней выдержки, прислуживали исключительно молодые мужчины – коренные ан-риджанцы, привычные с детских лет пользоваться ножами-серпами. Но самое главное – здесь можно было не опасаться выстрела из духовой трубки откуда-нибудь из-за тяжелых портьер. По крайней мере так утверждал хозяин – толстенький бородатый весельчак с колкими черными глазками по имени Кумалан. Доказательством его слов служил тот бесспорный факт, что в «Мухобойке» за все время с момента открытия ни разу никого не убили. Ни меч, ни стрела, ни яд, ни магия не должны были коснуться гостя, перешагнувшего порог корчмы. Кумалан без устали заботился о репутации своего заведения и не пожалел денег на содержание многочисленной охраны, охранные заклинания и услуги колдунов, которые стоили… Короче, об этом лучше не вспоминать на голодный желудок. Можно и язву заработать от напрасных переживаний. Обычно Кумалан был относительно спокоен за исход большинства бесед меж своими посетителями, а уж тем более тех, что происходят в разгар жаркого полдня. В такую жару лишний раз шевелиться не хочется, не то что убивать кого-то.

Однако с обычными мерками к событиям, что разворачивалось на глазах Кумалана, подходить не следовало ни в коем случае. Сначала пришел Фриз в сопровождении двух громил непотребного вида. И хотя эти двое чинно, как детишки в храме, сидели, сложив руки на коленках, одного взгляда на них доставало, чтобы покинуть корчму сразу и надолго. Да-да! Тот самый Длиннорукий Фриз. В Ан-Ридже Фриз слыл если не правой, то по крайней мере левой рукой Бьен-Бъяра – Степного Волка.

Его приход Кумалан пережил более-менее спокойно. Пусть хоть с десятком громил, лишь бы трезвый. Но очень скоро в «Мухобойку» зашли такие гости, что бедняга корчмарь чуть со своего стула не свалился. Он в жизни своей не видел живого эльфа, но сразу догадался, к какой расе принадлежит высокий мужчина, решительно направившийся к столу, за которым сидел Фриз. И неважно, что по эту сторону Маргарских гор эльфы не появлялись уже добрые две-три сотни лет, но не признать эти светлые миндалевидные глаза невозможно. Странное дело, тонкие черты лица не производили впечатления женоподобности, как утверждали знатоки. Даже две толстые косы, толщине и густоте которых позавидовала бы любая красавица, казались отлитыми из стали, словно какое-то немыслимое оружие, носимое на плечах. Впрочем, возможно, эльф казался столь опасным, потому что через его правую щеку тянулся светлый тонкий шрам от уголка губ к виску, очень заметный на фоне загорелой кожи. Его рубашку на спине и на груди крест-накрест пересекали ремни диковинной перевязи для двух крепившихся на спине мечей, чьи рукоятки торчали над обоими плечами эльфа. Нелюдю достало только мазнуть ледяным взглядом по Кумалану, чтобы тот буквально примерз к месту, не в силах пошевелиться. С эльфом тоже заявились двое. Оба люди, в которых и Кумалан, и даже Фриз с изумлением опознали оньгъе и островитянина-эрмидэ. Оньгъе, как водится, рыжеватый, с мощной курчавой бородой. Невысокий крепыш, словно сошедший с картинки в книжке знаменитого путешественника Изумрудного Гарани, описавшего все известные земли мира и всех его обитателей, от аймолайцев до подгорных тангаров и эльфов из Валдеи. По молодости лет Кумалан увлекался подобным чтивом и даже мечтал стать путешественником. Отцовская плетка избавила его от этого желания лишь с третьего раза. Второй спутник эльфа тоже мог претендовать на место в справочной литературе. Крючковатые выдающиеся носы островитян вошли в поговорку, как и сотни косичек, в которые они любили заплетать свои русые кудри.

«Итак, что же мы имеем? – спросил себя корчмарь и сам себе ответил: – Ланга – вот что!»

Эльф, оньгъе и эрмидэец, о которых уже успела прослышать вся Великая степь. На самом же деле их не трое, а семеро, как и полагается в ланге. Два эльфа, тангар, орк и трое людей. Только ланга могла объединить в себе таких разных существ, только ланге такое под силу. Да кто бы сомневался! Каждая собака на континенте знает, что оньгъе ненавидят эльфов и вообще всех нелюдей поголовно, а у орка обязательно найдется повод выпустить кишки любому тангару.

Значит, Фриз решил встретиться с лангером Альсом в «Мухобойке»? Что ж, очень и очень почетно, если, конечно, дело кончится без крови. Бьен-Бъяр как-никак коренной уроженец Хисара и должен знать поговорку, гласящую, что нанявший лангу рискует быть непринятым даже в самую последнюю из всех девяти преисподен. Впрочем, замыслы Степного Волка занимали сейчас толстенького корчмаря менее всего. Он мечтал только о том, чтобы его гости поскорее покинули «Мухобойку», желательно живыми, а уж за порогом пусть хоть на куски друг друга покромсают. Для дела главное – репутация, тем более заработанная каторжным трудом от рассвета до заката и от заката до рассвета.

Кумалан тер стаканы и старался глаза на беседующих лишний раз не поднимать. Голосов он не слышал, но и того, что было видно в начищенное медное блюдо за дальней стойкой, хватило для легкого сердечного приступа. Фриз, как обычно, улыбался своей гаденькой ухмылочкой, поднимающей уголки его тонкого рта резко вверх, как у деревянной куклы. Корчмарь знал, что такая ухмылочка ничего хорошего не предвещала. А вот эльф, наоборот, сохранял на своем лице маску нечеловеческого спокойствия. И если руки Фриза делали какие-то скребущие движения, то ладони эльфа лежали на столешнице как мертвые. Его соратники, занявшие места чуть в сторонке, едва сдерживали ярость. Оньгъе стал пунцовым, а островитянин недобро щурил глаза, бросая гневные взгляды на Фриза. И ничего хорошего сложившаяся обстановка никому не сулила.

Все знают, что злого бога судьбы Файлака не зря зовут злым, ибо та сила, которую он воплощает в себе, никак не может именоваться доброй. Как нельзя назвать добрым море, или ветер, или пламя. Но, с другой стороны, водой можно напиться, если набрать из реки маленький ковшик, а у костра – согреться, если разжечь его из парочки сухих бревнышек. Силы могучи, но никому не возбраняется взять немножко для себя. Судьба же… такая штука, что ни полный величия земной владыка, ни самый распоследний бродяга не могут знать, чем обернется их самый незначительный поступок, малое слово или даже мелкая мыслишка, белкой скакнувшая в полудреме.

Бывает так: выросший в канаве мальчишка-сирота, мелкий воришка, чья жизнь, по всем признакам, должна пройти в той же канаве и там же скоро и бесславно завершиться, становится сначала вожаком стайки таких же воришек. Затем он быстро превращает свою стайку в настоящую стаю, а потом внезапно становится некоронованным королем целой ночной армии убийц, воров, насильников и душегубов прекрасного Хисара. Но и этого бывшему сопливому пацану мало. Мало ему Хисара, прекраснейшего из городов Великой степи, подавай ему всю Великую степь, как пирог с куриной печенкой на золоченом блюде. Год, другой, и уже от края ее до края, от Маргарских гор до моря Лантин-Сиг и от притоков Бэйш до Великого океана летит, обгоняя самого резвого скакуна, жаркая, как пожар, слава о Степном Волке Бьен-Бъяре – самом страшном разбойнике на людской памяти. «Некоронованный король», – говорят за его широкой спиной. И не стоит сгоряча именовать их льстецами. Вот-вот, еще чуточку, и любимчик слепой Каийи, богини удачи-неудачи, решивший, что пора обзавестись не словесной, а самой настоящей короной, начнет присматривать себе подходящее царство-государство, где владыка послабее будет. А что, государи мои, такое уже бывало. И не раз, и не два. Считано ли, меряно ли, сколько раз целая династия грозных и великих королей начиналась с некоего проходимца и ловкого разбойника, чьей наглости хватило не только на грабеж на большой дороге, но и на златой венец владыки? И чем хисарский сиротка хуже? Да ничем, он даже лучше. Ибо силен и отважен, как горный барс, красив, как сказочный див, хитростью и умом тоже не обижен. Какой король пропадает! Вай-вай-вай! Не король, а целый властелин.

И те, что пойдут за таким властелином следом и будут верны, как преданные псы, могут получить многое, почти все и даже немножечко сверху. Фриз был как раз из таких. Они начинали вместе, и более того, Бьен-Бъяр по малолетству ходил под началом Фриза, о чем тот никогда лишний раз старался не упоминать. Если Степной Волк станет королем, то своего наивернейшего соратника не забудет, сделает дворянином и, возможно, одним из советников. Когда Фриз думал об этом, то голова его кружилась от сладких предвкушений. Мечта была так близка и так отчетлива, что бывший хисарский вор уже ощущал чуткими ноздрями запах тонких духов его будущих юных наложниц, ароматы изысканных кушаний и краем глаза зрил блеск драгоценных камней, которые будут принадлежать ему. Даром, что ли, еще в юности дана была ему кличка Длиннорукий? Уж больно загребущими были его тонкие, ныне весьма холеные руки.

Хорошо все шло, просто на удивление складно. Верные соратники, золото, кони, большие планы и возможности немалые. А еще принцесса в придачу. Самая настоящая, всамделишная, сама на шею вешалась, сама пухлые красивые губы для поцелуев подставляла, юная, капризная, девственная. Не угадали кто? А уже вся Ан-Риджа по углам шепчется. Ну да ладно…

Все есть, осталось только царство раздобыть. И не какое-нибудь захудалое, а богатый Сандабар. Уж больно запал Бьен-Бъяру в душу Чефал – древний и красивый город, город трех тысяч лестниц, город храмов и дворцов, что один другого великолепнее. Лакомый кусочек, только возьми да в рот положи, как сладкий спелый персик. Никто из соседних государей и слова худого не скажет, если кое-кто отберет корону у презренной владычицы Тайры-Ли, которая не только имела наглость уродиться женщиной, а значит, существом низким и подлым, но и осмелилась отказаться от навязчивого покровительства соседей. Степной Волк не уставал возносить хвалы слепой богине, но, видимо, переусердствовал в своем рвении и оскорбил ее злопамятного брата. Боги они ведь как люди стоит только дать им повод для зависти и недовольства и они готовы состроить смертным какую-нибудь особенную подлянку.

Шел недавно Степной Волк через Толстый рынок. Не один шел, конечно, с ним «десятка» полная шла при оружии. Торговцы наперебой предлагают свой товар, да не купить, а даром. Кому сколько не жалко. А кому жалко, тот не скажет. Кое-что Бьен-Бъяр берет: шелк там инисфарский или, скажем, кувшинчик саффского. По мелочи, чтоб добрые люди не обижались. К слову, больше ему по душе улыбчивые лица и склоненные спины. Истинный владыка. И тут откуда ни возьмись прямо на дороге сидит старуха. Мерзкая такая старушонка, вся сморщенная, как черная изюмина, в лохмотьях грязных. Попрошайничает старая без зазрения совести и ухом не ведет. Бьен-Бъяр идет, старуха сидит, он уже остановился, а она даже головы не подняла, карга старая. Ну кто такое потерпит? Тем более будущий властитель Сандабара. Пнул сокол степной старую, но не сильно, а легонечко, мол, прочь с дороги. Тогда поднимает бабка лицо, а глазищи-то у нее темно-синие, как вечернее небо, стра-а-ашные. И говорит она тихонечко, но слышно отчего-то всем и сразу, почти всему базару:

«Выбирай, Волк, либо алмазный венец сандабарской королевы, либо королевская кровь чужой нареченной. Твой выбор – твоя судьба. Вижу кровь твою на великом мече и в рабском ошейнике».

Так прямо и сказала, а пока Бьен-Бъяр челюстью туда-сюда двигал да пока его охранники за сабли хватались, исчезла бабка в ослепительном белом пламени. Ибо была то не простая нищая, а сама Мать Танян – чародейка-пророчица из тайного города Сакша. Так-то вот!

Великая степь полна историями о ее пророчествах, как походный котелок кашей. Все знают, что Мать Танян словами не сорит, и ежели кому чего пообещала, так тому и быть.

Кто-то, возможно, покручинится да и смирится, но только не Бьен-Бъяр – любимчик удачи, который провинился только тем, что опоздал родиться для битв с самими богами. Бьен-Бъяр, и без того разумом не обиженный, подумал-подумал и решил нанять лангу. Тем более что заплатить за такое удовольствие ему было вполне по силам. Уж больно не хотелось отказываться от красавицы Сейдфал, совсем не хотелось. Об отказе от сандабарской короны речь вообще не шла.

Ходят, ходят еще по земле отряды непростых наемников, называемые лангой. И людская молва утверждает, что лангерами становятся только те, на ком судьба при рождении не поставила своей печати, которой клеймит она всех без разбору рода и племени. Есть и такие среди смертных как исключение, лишь подтверждающее удручающее правило. И только в их силах повлиять на чужую судьбу.

Хотя смотря какая судьба. Ежели уродился ты, скажем, сыном пахаря, внуком земледельца, то только редчайший случай избавит тебя от предназначенной участи. И никакая ланга не поможет. Но если вплетется в жизнь нежданное пророчество, то тут можно и побороться. Для того и существуют ланги.

– Нет, – сказал после недолгого раздумья эльф.

– Что это означает?

– А разве у этого слова есть еще какое-то значение? «Нет» означает, что мы не пойдем вместе с Бьен-Бъяром ни в Хисар, ни куда бы то ни было, господин Фриз.

Голос лангера звучал так решительно, что посол Бьен-Бъяра даже растерялся сначала. Может быть, он мало предложил? Пять тысяч серебром – это баснословная сумма даже… даже для помешанного на деньгах Инисфара.

– Сколько же вы хотите? – озабоченно поинтересовался фриз.

– Нисколько, – отрезал эльф. – Мы не станем работать на Бьен-Бъяра. Вообще. Никогда.

И сколь ни силился подручный Степного Волка уломать упрямого лангера, но в светлых прозрачных глазах Альса ничего прочитать не смог, не выражали они ничего, как металлические пуговицы на платье. Демоны бы побрали этого безбожного эльфа, который оказался неуступчив, как дикий камень. Никакие посулы, никакие улещивания не смогли сдвинуть дело с мертвой точки, а Бьен-Бъяр хотел только Альсову лангу и никого иного. Хотя последние годы за ней никаких особых подвигов не водилось. К слову, лангеры, которых Фриз видел перед собой, походили скорее на простых наемников, коих в степи видимо-невидимо. Разве что подобрался тот еще «зверинец». Где они тангара-то откопали в степи?

– Если предложений больше нет, то пришла пора прощаться, господин Фриз, – равнодушно сказал эльф.

Он отодвинул бокал с вином, даже не прикоснувшись к благородному напитку.

«Наглый нелюдь! – тихо обозлился Фриз. – Это же старое саффское!»

Недаром говорят, что когда боги делили Первый Народ на четыре расы, то большая часть наглости и высокомерия досталась эльфам. Их сомнительная слава непредсказуемых, своенравных и надменных существ время от времени достигала Великой степи, хотя мало кто из ныне живущих мог похвалиться знакомством с одним из племени остроухих. Проще договориться о скидке с инисфарскими цеховыми мастерами или даже с тангарскими старшинами, чем расположить к себе эльфа.

– Но почему вы отказываетесь, мэтр Альс? – не унимался Фриз.

Эльф измерил его взглядом так, как купцы на базаре прицениваются к залежалому товару, – со скукой и без интереса. Рот его презрительно съехал влево. Еще немного – и плюнет.

– Мне не нравится твой хозяин, Фриз, и у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в его судьбу, – снизошел он после длительного молчания. – Но сугубо профессиональный совет я дать могу. Бесплатно. Если он хочет получить корону Сандабара, то женщину придется забыть.

– А может, ты просто боишься связываться с Матерью Танян? Она ведь великая пророчица.

Хрипловатый негромкий смех был ему ответом.

– Считай как хочешь, Фриз, мне плевать. Но для такого… – тут эльф сказал какую-то фразу на родном языке, – …как твой хозяин, я пальцем о палец не ударю. Так ему и передай.

Он повернулся к эрмидэйцу, внимательно следившему за ходом переговоров. Лангеры обменялись короткими взглядами.

– Разговор окончен, – подал голос обладатель косичек, унизанных бусинами.

Ходили слухи, что лангер Малаган колдун, и слухам этим приходилось верить. Руки островитянина были до самых кончиков пальцев разрисованы черными устрашающими узорами: змеи, драконы, птицы сплетались столь замысловато, что не могли не наводить на мысль о волшебстве. А кроме того, у Малагана имелось такое количество амулетов и разных штучек, которыми он был увешан с ног до головы. С колдуном никто связываться не хотел, а посему его слова стали последними в этой встрече. Эльф и оба его лангера удалились столь же стремительно, как и появились, оставив Фриза скрипеть от гнева зубами. Что прикажете теперь говорить Бьен-Бъяру?

Голоса рабов Элливейд никогда не путал с голосами свободных людей. Их песни, их боль, их страх настигали его волной, заставляя ускорять шаг и обходить Невольничий рынок Ан-Риджи кружной дорогой. Чтоб не видеть, чтоб не слышать, чтоб не вспоминать. И все равно видел, слышал и вспоминал, и просыпался в ледяном поту среди самой жаркой ночи спустя двадцать лет. И скорее всего, будет он терзаем теми же кошмарами и на пороге смерти. Впрочем, рынки рабов везде одинаковы. Юдоль печали и несмываемый позор расы. Только люди могут продавать, а главное, покупать себе подобных. Как вещь, как скотину. Клеймить, истязать и убивать без всякой опаски наказания. И если люди так поступают со своими сородичами, то почему бы и нелюдям не поступать так же с людьми. Тангар не продаст тангара, но ублюдка дочери, согрешившей с человеком, запросто. Как там говорится? Бей своих? А если чужие не испугаются? То-то же…

Песня гналась по пятам за маргарцем, вонзая свои когти в его загривок, как серый сокол на охоте в спину неосторожного лисовина, пока ноги сами не привели его в храм Оррвелла – бога-странника, бога-волшебника. Единственного бога, которому Элливейд верил. Верил и чтил, но никогда не молился, не приносил жертв и в храмы его не заходил все свои годы свободы. И даже теперь лангер сам не понимал, что он делает в этом огромном высоком зале в столь неурочный час. Службы Оррвеллу проводились только ночью. Покровитель магов, бродяг, искателей истины, ученых, путешественников, первооткрывателей и прародитель всякого колдовства снисходил к смертным только после заката. С первыми лучами солнца и жрецы, и паломники покидали храм. Элливейд точно знал, что он один во всем здании.

– Привет, – сказал он богу. – Ты меня узнаешь, Странник?

Чуть слышно скрипнуло окошко под самой крышей, приоткрытое для проветривания.

– Будем считать, что ты меня слышишь. Ты не слишком в обиде на меня, что я так долго не приходил? – спросил Элли. – У меня, вишь ли, выдалась удивительно интересная жизнь. Хочешь, расскажу? Наверное, хочешь. После того как ты освободил меня своим Словом, я совсем недолго пробыл попрошайкой…

Он родился «пятикратным», а значит, сыном рабыни и внуком рабыни, правнуком рабов. Он мог породить только раба и только от рабыни. И вся жизнь Элливейда-маргарца должна была пройти в ошейнике с несмываемым клеймом на лбу. И сколько он себя помнил – всегда мечтал только о воле. Откуда в потомственном невольнике взялось столько свободолюбия? Откуда в десятилетнем ребенке столько упорства? Этими вопросами невольно задавались даже его многочисленные хозяева, перепродавая непокорного мальчишку не раз и не два. Он снова сбегал, его снова ловили, а он снова сбегал. Старые рабы только головой качали, заранее предрекая маргарцу быть распятым вниз головой, как часто поступают хозяева с особо упертыми беглыми невольниками. Так оно бы и получилось, если бы во время очередного побега и неизбежной погони он не забежал в храм Оррвелла. Дело было посреди ночи, в храме шла мистерия. Элли растолкал танцующих девочек-жриц, метнулся под ноги Первому жрецу, повалив старика на задницу, и от пущего страха сумел вскарабкаться на алтарь, чего ни разу не удавалось сделать даже ворам-локлакам, похитителям Силы. По зеркально-гладким граням пирамиды, на которой покоился Черный Шар, не очень-то взберешься. Жрецы с ужасом ждали, что Странник покарает святотатца, коснувшегося намоленного священного символа. Но то ли бог решил покуражиться над темной своей паствой, то ли вмешались более серьезные силы, потому что с беглым маленьким невольником не случилось ничего плохого, кроме хорошего. Когда его все-таки стащили с алтаря, на его лбу не было ни следа выжженного клейма. Случилось чудо, которому не находилось свидетелей уже триста лет. Оррвелл стер тавро, изменив долю Элливейда навсегда.

А дальше… дальше Элливейд поверил, что он настоящий везунчик. Вместо того чтобы пополнить ряды бездомных попрошаек, он был подобран сердобольным стариком – знахарем. И опять сиротке повезло, потому что знахарь разбирался не только в травках, но и немного в колдовстве. Он сразу почуял в парне зачатки волшебного дара и постарался пристроить того в ученики к настоящему магу. Благодаря везению и редкой по нынешним временам человеческой доброте, отрочество у Элливейда выдалось сытое и приятное. Пока его ровесники-ученики горбатились за миску супа в лавках и мастерских от рассвета до заката, удачливый паренек прохлаждался в небедном доме волшебника, и единственной его обязанностью было терпеливо выслушивать бесконечные сентенции старикана, которые по большому счету не являлись глупыми или бесполезными.

В квартале колдунов у учителя Элливейда была устойчивая репутация специалиста по помощи во всяческом мошенничестве на поприще азартных игр. Следовательно, колдун этот никогда не бедствовал, потому что всякий маргарец рождается с азартом в душе и большую часть сознательной жизни проводит за поисками возможности спустить честно или нечестно заработанные денежки, сделав их ставкой в какой-нибудь игре. Считается, что маргарцы изобрели все азартные игры, все виды состязаний с использованием тотализатора, а также петушиные бои, собачьи бега и лотереи. А там, где правит удача, особо ценятся те, кто умеет с ней правильно обращаться, предсказывать события и направлять их в нужное русло. Другое дело, что для самих умельцев существовали очень жесткие рамки, за которые они выходить не смели. Скажем, если клиент требовал от волшебника непременного выигрыша своей бойцовой рыбки, то с него взималось лишь щедрое вознаграждение. А вот если завзятый картежник жаждал сорвать крупный банк, да еще у заведомо более опытных противников, то взамен от него требовалась жертва такого рода, что чаще всего клиент сам отказывался от заказа. Повышенный риск потерять зрение или, скажем, мужскую силу многих останавливал.

Элливейд в чем-то превзошел своего учителя. Он мог предсказывать возможные проигрыши и победы с удивительной точностью, достаточно ему было взглянуть на участников игры воочию. Редкий дар, очень опасный дар. Несколько раз парнишка избег встречи с кривыми ножами наемных убийц. Однажды его пытались закопать живьем в саду очень важной особы и дважды неудачно повесили. Но, видно, слепая Каийя сама принимала роды у Элливейдовой матушки, как говорят в Маргаре про любимцев удачи. У убийц оказывались короткие ноги, веревки благополучно обрывались, а женщины всегда старались предупредить о грядущих неприятностях своего «сладкого мальчика». Ибо не было в Инисфаре женщины, к которой Элливейд не смог бы найти подход. Без всякого, кстати, колдовства. Чем влек их смуглый, малорослый, тощий, как нож в профиль, парень с лицом вечного подростка – оставалось загадкой для самых отъявленных ловеласов.

Любвеобильность маргарца и подвела. Ибо в любовницы он выбрал не абы кого, а девку содержателя самого богатого игорного дома в столице. Красотка оказалась выше всяких похвал – пышнотелая медноволосая богиня с кожей такой белизны, что казалось, будто ее изваяли из бесценного снежного мрамора. Но покровитель принял простую альковную интрижку за попытку конкурентов погубить его дело и сильно обиделся. Он и подумать не мог, что колдун искал в его спальне лишь те сокровища, что у любовницы располагались между ног. Элливейду не помогло его чутье, девица оказалась тоже ума невеликого, и в итоге господские подручные нашего кудесника отловили, крепко связали, долго били, добиваясь имен заказчиков, а ничего путного не допытавшись, решили утопить в озере за городом. И тут ему опять повезло.

Издалека, да еще в предутренних сумерках, Сийгину показалось, что топят ребенка, а мимо такого безобразия даже орк пройти не сможет. Сийгин без лишних разговоров негодяев перебил и вытащил уже переставшего дышать колдунишку из воды. Тут-то и обнаружилась ошибка, но исправлять ее было поздно. В отличие от своих мучителей, Элливейд ожил, а умерщвлять только что спасенного собственными руками орк не привык. Возвращаться в Инисфар неудавшийся утопленник не стал, а увязался за Сийгином. Стройный, гибкий, янтарноглазый орк, полная его противоположность, произвел на маргарца неизгладимое впечатление, и, что самое удивительное, они сумели подружиться. Элливейд мог не только предугадывать исход игры, но и мастерски пользовался эльфийским лексом, довольно сносно стрелял из лука, а еще он знал неисчислимое количество красивых маргарских песен и, как выяснилось впоследствии, прилично владел десятиструнной кифой. Каким из своих даров он сумел покорить Сийгина, осталось для ланги тайной, но орк умел ценить истинное мастерство во всех его проявлениях, а с его мнением считались все, даже Альс.

Ошибались только те, кто принимал тощего маргарца за колдуна. В Альсовой ланге им был Мэд Малаган. Да и назвать специфический дар бывшего раба волшебством значило бы пойти против истины. В его устах самое простецкое заклинание вроде того, что помогает сыскать потерянное, оказывалось не более действенным, чем детская считалочка. Однако в ланге Элливейд, невзирая ни на что, снискал уважение. За самоотверженность и отвагу, за честность и искренность, и за свободолюбие тоже. Уважали и прощали всевозможные шалости вроде загулов по кабакам и публичным домам, где Элли и спускал все, что зарабатывал, все до последнего медного итни. Когда маргарец после нескольких дней и ночей отсутствия являлся пред ясные очи Альса полный вины, раскаяния и лукавства, то даже не склонный к милосердию эльф не находил в себе сил устраивать положенную взбучку. К тому же выговаривать за образ жизни взрослому мужчине, которому уж давно за тридцать перевалило, даже эльфу не с руки. За почти пятнадцать лет к выходкам маргарца привыкли все. Да, засранец, да, гуляка и вертопрах, но свой же. Элли умрет, но сделает что должно, и Элли всегда прикроет спину, не отступив ни на шаг.

– У меня есть ланга. И если это и была твоя задумка, то… я никогда не смогу отблагодарить тебя, потому что… нет такой молитвы и нет такой жертвы, которая бы уравновесила твою милость. – Маргарец поглядел на Черный Шар, матовый и непрозрачный, словно видел в нем лик таинственного бога. – Если же это такая кара за святотатство, то… все одно спасибо тебе, бог.

Говорят, что все имеющие волшебный дар, даже в таком малом количестве, как Элливейд, должны испытывать в храме Оррвелла небывалый подъем сил. Черный Шар должен будить потаенные энергии, отчего на него порой больно смотреть глазами. Ничего подобного лангер не испытывал. Наоборот, священный символ хотелось погладить пальцами, снова, как тогда, в детстве, коснуться его чуть шероховатой поверхности. Как котенка.

Конечно же Оррвелл ему ничего не ответил. Старый бог, как всякий истинный маг, как опытный бродяга и как каждый настоящий мудрец, не был склонен к дешевым внешним эффектам. Не засиял алтарь, и с чистого неба не упали молнии, и даже окошко больше не скрипело.

– Прощай… мой… бог, – молвил на прощание Элливейд, внутренним чутьем ощущая, что пора уходить, и, сам не ведая зачем, добавил: – Скоро увидимся!

«Пой, пой, милая! А добрый лангер маргарец-Элливейд подкинет тебе еще одну маленькую серебряную монетку и еще одну монетку засунет между высоких упругих грудей, так соблазнительно выпирающих из разреза платья. И может быть, тогда ты улыбнешься мне более благосклонно? Ведь сама не знаешь, от чего отказываешься, красавица. Я – хвастун? Спроси у гордых маргарских красоток, спроси у изнеженных хисарских дам, спроси у горячих, как песчаная буря, женщин кочевых племен, у любой из тех, кто делил со мной постель за последние… э-э-э… семнадцать лет… Я – врунишка? Да ты просто смеешься, милая моя! Ну, целуй меня в губы, целуй! Ты же хочешь получить в подарок чудесные заморские сережки с жемчугом и бирюзой? Какая милая и умная девочка! Спой мне еще!»

Лучший способ обрести душевное равновесие – пойти в кабак и там обыграть в шинг парочку провинциальных простаков или поставить на самую тощую бойцовую рыбку и сорвать банк, а еще лучше – вытащить из «мешка Каийи» единственный белый камушек из пятидесяти девяти черных. Элливейд сделал и то, и другое, и третье, легко и непринужденно, практически не пользуясь своим даром. Смуглая певица-квартеронка уже строила планы касательно альковных удовольствий в объятиях удачливого игрока. Синяя рыбка – «бойцовый петушок» – сражалась за его денежки так отважно, что Элли по доброте душевной купил победителя и отдельную банку для него, а отдавая Сийгину, когда тот решил идти на постоялый двор, наказал прикупить корма.

– Шел бы ты домой, – посоветовал орк, не слишком надеясь на то, что будет услышан.

– Не переживай, Сийтэ, ты же видишь, как мне сегодня прет! Грех показывать Каийе зад, когда она так благоволит.

– Она слепая, все одно не увидит, где у тебя зад, а где перед, – ухмыльнулся орк.

– Нелюдь и богохульник, – напутствовал его маргарец, не отрывая взора от расклада в своей сдаче.

Сийгин ушел. Ему азарт был чужд в любом виде. Если орк пил, то знал меру, если заводил шашни с женщинами, то никогда не больше, чем с одной за раз, если играл в карты, то по мелочи. Может быть, таким и должен быть меткий лучник, который всегда попадал в цель. Скажем честно, один из лучших в степи стрелок. И в этом Сийгин являлся полной противоположностью своему давнему другу, не знавшему края ни в чем.

Вот и сейчас, сорвав банк, Элли не мог остановиться. Не из жадности, нет. Его сердце скакало галопом от восторга по мере того, как пустели карманы и кошели его соперников, кровь гудела в голове, и от волнения пересыхало во рту. Словно сама слепая богиня удачи-неудачи целовала его в сухие искусанные губы.

– Ставлю девушку! – крикнул немолодой уже хисарский купец, отчаявшись отыграться. – Против моего предыдущего проигрыша.

– На кой мне твоя девка?! – расхохотался Элливейд и кивнул на гору золота и серебра, выросшую у его правого локтя за этот вечер. – За эти денежки я буду сегодня трахаться со всеми шлюхами Ан-Риджи.

– Не скажи, маргарец. Ей шестнадцать, красавица с рыжими волосами до пят, девственница. Чистокровная, что твоя кобыла. Ни капли нелюдской крови.

Глаза лангера налились кровью.

– Что ты сказал? – тихо спросил он.

Игорный дом притих. Никто не знал истории Элливейда, зато все знали, как он ненавидит работорговцев. Ненавидит люто и при каждом подходящем случае обчищает как липку, до последней нитки.

– Я раздену тебя догола, скотина, – пообещал лангер, опасно щуря глаза. – Ты пойдешь по миру в лохмотьях, и твои сыновья станут батраками, а твои дочери окажутся в борделях, и внуки твои будут просить милостыню на ступенях храма Двуединого. Это я тебе обещаю.

Он выбил из рук опешившего торговца карты и швырнул их на стол. Так, чтоб все игроки увидели «знаки».

– «Кролик», «ползмеи» и «три тальфина». Ты блефовал, хорек! – прорычал Элли и сверху бросил свою тройку.

– «Бык»! «Солнце»! «Двуликий»!

Люди и нелюди сошли сума, подняв неистовый вой. Такого сочетания просто не могло быть, и не потому, что Элли мошенничал. Не может быть такой удачи! Просто не может!

– Так не бывает! – закричал проигравшийся хисарец. – Ты мошенник!

– Я – мошенник? Ха! Люди, вы слышали этого дуралея?! Он назвал лангера мошенником. Да со мной играет сама судьба!

Вот тут Элли немного преувеличивал и искушал свою так называемую «напарницу». Но кто проверять станет?

– Бреши больше, выродок! – взревел купец.

– Где мой выигрыш? – не унимался Элли. – Где девушка? Нет никакой девушки! Ты уйдешь отсюда голый, хисарское животное. Эй, Кито! Сколько может стоить рыжая девственница?

Уловка сработала, и купец, дабы не быть униженным еще больше, велел своему дрожащему слуге приволочь девку. По неписанным, но трепетно блюдущимся законам игрок, не уплативший свой долг, сам становился собственностью азартного заведения. Пока не отработает убыток. А как же иначе? Ведь игорный дом обязан был обеспечить победителя выигрышем.

Как оказалось, не врал хисарец. Была она настоящая рыжая, с волосами цвета живого пламени, была она не по-здешнему светлокожая, и была она такая же «пятикратная», как и сам Элливейд двадцать лет назад.

– Дай мне отыграться, лангер-маргарец. Я разорен.

А Элли глаз не мог оторвать от девчонки и слова не мог молвить. Словно на самого себя смотрел в зеркало. Рабыня в пятом поколении рабов. Никто не в силах ее освободить, потому что считается, что это и есть самая настоящая судьба, от которой не уйти.

«Не бойся, крошка, не бойся меня. Пусть я ничего не смогу сделать для тебя. Я же не бог. Но я помогу тебе, как смогу. Что-то придумаю. Альс придумает. Сийгин сообразит. Не бойся меня, детка!» – кричали его глаза.

– Зачем тебе невольница, лангер? Что ты будешь делать с ней?

– Не твое дело, купец, – жестко отрезал Элли.

– Она стоит…

– Я знаю, сколько она стоит.

– Тогда бери…

– Отвали, тебе сказано!

И тут из толпы кто-то крикнул:

– Дай ему отыграться, лангер! Так нечестно!

И началась свара. Народ поделился на две непримиримые партии. На тех, кто требовал реванша для купца, и тех, кто стал на сторону Элливейда. Кто-то получил по зубам в пылу полемики, а кто-то достал нож. Началась потасовка, быстро переросшая в поножовщину и смертоубийство.

Но Элли испугался не за себя, а за девочку. Под шумок ее запросто могли умыкнуть. Шутка ли, такое сокровище и без присмотра? Бывший раб схватился за лекс и бросился на выручку своей сестре по несчастью.

– Я иду к тебе!

Она забилась в самый дальний угол, сжалась в комочек, накрыв голову руками. Бежать не имело ни малейшего смысла. Поймают и снова продадут. И еще неведомо, в какие руки попадешь.

Поножовщина в игорном доме дело не только опасное, но зачастую прибыльное. Кого-то режут, а кто-то потихоньку сгребает золото и серебро в свои карманы. Поди потом докажи, где чье. А рабыня – это такое же золото, только ходит на двух ногах. Так его даже сподручнее скрасть.

Элливейд раскидал в стороны охотников до его свежеприобретенной живой собственности. Одного порезал сильно, другого – не очень, третьему поддал под зад, четвертому наступил каблуком на запястье, лишая навеки возможности незаметно шнырять по чужим карманам. Вот горе-то какое!

– Давай отсюда выбираться, крошка, – сказал маргарец рыженькой ласково. – И считай, что сегодня тебе несказанно повезло. Я тебя никогда не обижу.

И они уже собирались выскочить наружу, когда Элли вдруг почувствовал боль. Очень резкую боль под лопаткой.

– Это что такое?.. – Из его горла хлынула кровь.

Девушка глянула и закрыла ладошками рот, чтоб не закричать. У лангера из спины торчала рукоять ножа. Ноги перестали слушаться маргарца, колени подогнулись, и мир вдруг сузился до беленького личика юной невольницы. Хорошенькая мордашка, россыпь веснушек на переносице, полные слез серо-зеленые глаза и черный рубец клейма на лбу.

«Не плачь, малышка», – хотел сказать Элливейд.

– Не умирайте, мой господин.

«Я? Умираю? Чушь какая!»

– Я же вижу, вы хороший человек. Не умирайте! Пожалуйста! Не умирайте! Я даже не знаю вашего имени!

Он хотел улыбнуться и сказать своим обычным удалым тоном: «Элливейд-маргарец», – а вышел лишь сиплый клёкот. Ее личико стало таять, размываться, тускнеть, и только тавро оставалось и навязчиво маячило перед его глазами черным хищным пауком.

«Тебе не идет… эта штука», – подумал Элли и последним усилием воли накрыл ладонью ненавистный знак вечного рабства, не желая видеть в свой смертный час символ вечного позора и неволи.

Он уже умер, а девочка все плакала и плакала, обнимая его еще теплое, но уже опустевшее тело.

– … твою мать, Пард!

Мертвецки пьяный оньгъе даже не шевельнулся.

– Клянусь Пестрой Мамой, я ему завидую по-черному, – посетовал Унанки. – Альс, одни мы с тобой как проклятые. Ни напиться с горя, ни забыться.

– Я тебе забудусь, – посулил лангеру его командир, продолжая молча изучать Элливейдовы ножны от лекса, которые сам же ему и дарил несколько лет назад. – Больно будет вспоминать остаток жизни.

– А где сам лекс? – спросил Тор.

– Вот! Правильный вопрос. И еще несколько у меня есть к тому, кто украл лекс.

Сийгин просто лежал на кровати с закрытыми глазами, прямой, как копье. Ему больнее всего. Элливейда он считал ближайшим другом. И теперь поедом себя ел за то, что бросил Элли в том поганом игорном доме. А перед глазами у орка стояло мертвое полузасыпанное землей лицо маргарца.

– Так! – сказал Ириен Альс, вставая со своего места. – До рассвета я вернусь. Ждите меня.

Он не взял с собой ни своих мечей, ни кольчуги, только лекс – близнеца Элливейдову ножу.

– Вместе пойдем, – добавил Унанки.

Эльфы сдержали свое слово. Они вернулись за час до восхода солнца. Руки Альса до локтей были в свежей и успевшей засохнуть крови. Левая половина лица Унанки представляла собой сплошную рану. Ириен швырнул на стол липкий и черный лекс.

– Знаешь, Сийтэ, я не буду утверждать, что все это кровь убийцы Элливейда. Легче сказать, чьей крови на мне нет. Но того человека, который пырнул ножом нашего брата больше нет в живых.

– Но перед смертью он был очень разговорчив, – заверил орка Унанки.

– А вот за его хозяином нам придется побегать по Великой степи.

– Бьен-Бъяр! – прорычал Мэд Малаган. – Я так и знал.

– Твоя проницательность похвальна. А нам пришлось пятерых убить и восьмерых пытать, чтоб разъяснить ситуацию, – проворчал Альс. – Я ведь тоже дорожил маргарцем. Если кто еще не понял.

Сийгин улыбнулся сквозь силу. Элливейд точно оценил бы шутку.

– Отомстим? – подал голос Торвардин.

– Накажем, – уточнил Ириен. – Мэд, протрезви нашего оньгъенского страдальца, и будем собираться. Если уж и ланга спустит это дело Бьен-Бъяру Степному Волку, то существует ли вообще справедливость?

Странное дело, что о справедливости говорил именно Ириен Альс, чьей нечеловеческой жестокости минувшей ночью ужаснулась пышная, богатая и изнеженная роскошью Ан-Риджа.

Жрец Оррвеллова храма обмакнул перо в чернильницу-невыливайку и аккуратно вывел на прекрасно выделанном пергаменте летописные строки:

«Лангер-сидхи по имени Альс и ланга его пресветлая клялись на алтаре Великой Пестрой Матери, что за смерть сотоварища отомстят Степному Волку, поименованному Бьен-Бъяром, страшной местью. Кровью клялись и истинными своими именами. И было это 26 дня месяца балагера на 33 году правления Ваджира Могучего».

Почерк у жреца был просто великолепный, так что получилось красиво. Аддическое письмо, буковка к буковке, ни помарочки, ни запиночки. На радость потомкам, охочим до седой старины, когда хронисты были по-настоящему честны и диво как правдивы.

Сначала он шел по узкой тропинке в густой-прегустой траве, и всюду, куда хватало его взгляда, простирался этот диковинный луг, заросший большими желтыми цветами, которые пахли сладкой горечью. Потом он вышел на широкую дорогу, засыпанную теплым серым пеплом, в котором ноги тонули по самые щиколотки. Дорога уходила в облака и терялась где-то под аркой радуги, повисшей над рекой. Там, под радугой, его ждал старик в широкой темной хламиде. А может, это был и не старик. Глаза у него оказались молодые, зубы целые и усмешка юношеская. Непростой такой старик. Явно бог.

– О! Элливейд-маргарец!

– Привет, – сказал тот богу. – Как ты меня узнал, Странник?

– А я тебя уже давно жду.

– Это еще зачем? – подозрительно поинтересовался Элли.

– Хотел с тобой познакомиться поближе, и вообще… мне тут скучно без тебя.

– Вот как?! Надо было предупреждать.

– Тебя докличешься, – чуть обиженно сказал Оррвелл. – И калачом в храм не заманишь.

– А я, собственно, еще собирался пожить, – хмыкнул бывший раб.

– Поживешь еще.

– А ребята без меня не пропадут?

– Не пропадут.

– Ну, тогда… Кстати, а что с девочкой сталось?

– А ты сам глянь.

Оррвелл подвел своего подопечного к ближайшей луже, в которой должно было, по идее, отражаться небо, а на деле Элливейд увидел хорошенькую знакомую мордашку с россыпью веснушек и мерцающими серо-зелеными глазами. И не было на ее невысоком чистеньком лобике даже следа от клейма. И даже малейшего шрамика не осталось.

– Опа! – обрадовался маргарец. – Так она теперь свободная! Ну, спасибо тебе… бог! Уважил. Вот это я понимаю.

И полез жать руку. Богу.

– Это ты сам сделал.

– Брешешь!

– Ну у тебя и лексикон, маргарец.

– Извини.

– Не переживай. Как ты относишься к небольшому путешествию? Вместе со мной.

– Положительно… Погоди, это что ж получается? Я теперь тоже бог?

– Да кто у нас сейчас не бог, – пробурчал Оррвелл. – Пошли уже… бог.

И хитро так ухмыльнулся. Как не бог прямо-таки, а хрен знает кто.

Чем дальше они уходили по дороге, тем оживленнее становилась их беседа.