Глава 2
ВСЕМ СМЕРТЯМ НАЗЛО
Многие знания – многие печали.
Ириен Альс, эльф. Ранняя весна 1692 года
Вж-ж-жик… Если бы Грин взял прицел чуть левее, то кое-кто непременно остался бы без уха. Но Светлые боги миловали, и стрела из доброго длинного лука достигла заранее намеченной цели, а именно тощего горла разбойника, где благополучно и застряла. Альс тем не менее бросил через плечо не слишком дружелюбный взгляд на напарника, не суливший тому ровным счетом ничего хорошего. Вряд ли злопамятный эльф позабудет Гринову оплошность, и неудачный выстрел еще долго будет темой для язвительных упреков в косорукости и ущербности, свойственных всему человеческому роду в целом и ему, Грину Снегирю, как типичному представителю своей расы, отмеренных Творцом не скупясь. С досады Грин едва не порвал тетиву, отчего стрела ушла куда-то в небеса. Т-треньк.
– Кармар!
Это старший из братьев Шшан завалил наконец бородатого здоровилу, с которым они рубились примерно на равных, и решил проверить, как дела у младшенького. Тому не до отзыва, Кармар отбивается сразу от трех головорезов. Нет, уже от двух. Крайний валится на землю с распоротым брюхом. А не зевай! Эльфийские клинки ой как остры. Резкий выпад, молниеносный взмах и мощный удар. Ну за эльфа-то волноваться особенно не требовалось, а вот парень из Трибара явно сдавал позиции. Кровь из продырявленной дротиком ноги так и хлестала. Грин со спокойной совестью пристрелил коротышку, приготовившегося уж было пырнуть трибарца, как бишь его там, ножом, затем еще одного мародера, и тут оказалось, что бой закончился. Альс и старший Шшан быстро добили раненых. О пощаде, кроме совсем молоденького паренька, никто не просил, но и его мольбам наемники внимать не стали. Согласно королевскому указу, дезертиров и мародеров надлежало уничтожать на месте разбоя. И те, кто устроил засаду на пути обоза купца Лотара, знали, что их ждет в случае неудачи. Эльф и могучий игергардец, от щедрости душевной, даровали им легкую и быструю смерть.
Мародеров, как водится, обобрали до нитки, полностью возместив их нехитрым добром моральный ущерб от нападения, а тела свалили кучей прямо возле дороги. Для устрашения и в назидание прочему сброду, промышляющему злодействами и грабежом на тракте. Прошлогодняя победоносная кампания с Оньгъеном обернулась для Игергарда напастью, способной свести на нет все плоды долгожданной победы над извечным врагом и коварным соседом. Банды мародеров зверствовали на окраинах королевства всю послевоенную зиму, наводя ужас на хутора и небольшие села, умерщвляя все живое и разоряя хозяйства. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что основная масса кровопийц состояла из вчерашних крестьян и ремесленников, вкусивших, внезапно став солдатами, радостей безнаказанности и вседозволенности. Меч да добрый арбалет, как оказалось, могли прокормить не хуже самого жирного поля, а ратное ремесло ценилось не меньше, а порой и дороже иного другого. А уж что касается баб, то, право слово, разве устоит хоть одна против крепкого мужика с мечом, особенно если лезвие покрепче прижать к ее горлу?
Взять хоть бы того же Грина. Кем был он до войны? Подмастерьем у вечно пьяного сельского плотника. Место, прямо скажем, не слишком веселое, да порой и недостаточно сытное. А в армии Грина ценили и уважали, он выучился стрелять из самострела и лука, и глаз у парня оказался не глаз, а алмаз. Оркам чистокровным фору давал, и немалую. И платили в армии, не чета хозяину, полновесным серебром. Вот и не вернулся Грин по прозвищу Снегирь в родную деревню. Грабить на большой дороге ему тоже не улыбалось, а потому направил он свои стопы к наемникам, что подряжались к купцам в сопровождение торговых караванов. Братья Шшан и эльф Альс знались еще по Вольной армии, сражались на Яттском поле, после к ним прибились арбалетчик Малун и трибарец, а в Квилге к компании присоединился сам Грин. А вот повезло ли Грину, это был тот вопрос, на который у бывшего подмастерья ответа не было.
– Ты ждешь, пока сорока во рту гнездо совьет? – поинтересовался Альс голосом, прямо-таки сочившимся ядом. – Тащи мою сумку, бестолочь.
Ну вот, началось, понурился Грин. Задумавшись столь несвоевременно над своей нелегкой судьбой, он пропустил момент, когда трибарца погрузили на телегу. Приказ Альса исполнять требовалось со всем возможным тщанием, ибо, сделав в его обществе три ходки от Квилга до Дольи и обратно, Грин крепко запомнил, что ежели эльф обозлился, то от его придирок житья не будет. Лучше и не спорить вовсе. Склянки из эльфовой сумки уже не один раз спасали раненых от заражения крови и горячки. Малуну они сберегли пальцы на ногах, а Кармару – левый глаз. Ногу трибарца промывала и перевязывала приблудная девчонка Нили, но делала она это под чутким руководством Альса, втягивая голову в плечи при каждом ругательстве, на кои тот был горазд и щедр как никогда. Руки у девки как крюки, она то и дело больно сдавливала рану, роняла тряпки, норовя разбить или разлить лечебные снадобья, вызывая на себя град попреков от Альса.
– Потерпи, Дэнзэл. Скоро приедем в Долью, там я тебя к настоящему лекарю пристрою, – пообещал Альс.
– Х-хорошо, – прошептал трибарец, закрывая в изнеможении глаза. – Страсть как помирать не хочется.
– А кому хочется, – резонно заметил эльф. – Ты спи пока. А я с господином Лотаром побеседую.
– По поводу?
– По поводу денег, разумеется.
Грин облегченно вздохнул. Это он хорошо придумал – побеседовать с нанимателем до прихода в Долью, а то, глядишь, призабудет господин Лотар добавить к жалованью трибарца уговоренную сумму за понесенную травму. Купцы имеют обыкновение терять память, когда речь заходит о веселеньких кругляшках из драгоценного металла с профилем короля.
– А ты чему радуешься? – рявкнул эльф на расслабившегося было Грина. – Впереди еще три дня пути, лишний меч нам бы не помешал. Чего тут веселого?
«Не боись, уши при тебе останутся», – подумал Грин и едва не ойкнул, получив под нос кулаком, обтянутым серой кожей перчаток.
– Постарайся не злить меня, парень, – не сказал, а скорее прошипел эльф.
«Да что он, мысли читает?!» – изумился Грин, припоминая всевозможные байки, которые приписывали эльфам не только проницательность, но и способность наводить морок, отводить глаза и всяческими иными способами забираться честным людям в мозги. Обо всех эльфах Грин, понятно, судить не мог, так как знакомство свел с этой породой только на примере Альса. Но одно он знал точно. Хоть сей Альс был созданием чрезвычайно вредным, но никаких колдовских приемов не использовал, довольствуясь лишь мастерским владением двумя своими мечами. Тут было иное, догадался Грин. Бабка-покойница бывало говаривала, мол, у тебя, внучок, все помыслы на морде прописаны, как в книге какой. Делать рожу кирпичом он так и не выучился, вот и подловил его эльф, как маленького.
Весна была холодная и затяжная, дорога вкрай раздолбанная, засада бестолковая, наниматель скупой, а настроение хуже всего перечисленного раза в три. Раздражало абсолютно все: и напарники, и погода, и печальные глаза Нили, и бесконечные жалобы Лотара. Альс остервенело поскреб сквозь штаны зудящий шрам на бедре – последнее приобретение с Яттского поля. Шшан-старший с радостью свалил на его плечи все вопросы по части денег и издалека, из-за самого последнего фургона наблюдал, как Альс спорит с Лотаром. А чем больше тот спорил, тем больше ему хотелось придушить жирного скопидома голыми руками. Он даже прикинул толщину этой части тела у купца и решил, что благородный поступок потребует слишком много сил, совершенно не лишних в их нелегком и полном опасностей пути. Лотар упирался до конца, скуля о неминуемых убытках, малых детках, старушке-маме, разорении и гибели в общей могиле.
– Господин Лотар, – отчеканил эльф, равнодушно дослушав трагическую повесть о грядущих несчастьях купца, по-особенному выговаривая каждое слово на койле, отчего певучий в общем-то язык приобрел металлический отзвук поворота ржавого ключа в старом несмазанном замке. – Мы не на базаре, чтоб торговаться. Мы договаривались о чем? О доплате за ранения. Дэнзэл ранен. Значит, придется развязывать мошну, хочется вам того или нет. Я шуток с деньгами не люблю. И не советую вам со мной шутить.
Купец заткнулся, хоть и поджал недовольно губы. Собственно, предупреждения эльфа были совершенно излишни. У Альса была еще та репутация, и если бы не крайняя нужда, то Лотар, любитель экономии на других, ни за что не нанял бы эльфа, славящегося не только мечным искусством, но и щепетильностью в денежных расчетах. Мало кто рискнул бы его обмануть, сколь бы ни было велико искушение, ибо нет ничего опаснее для здоровья, чем гнев эльфа.
– Поднимите цену на свой товар – и окупите затраты на охрану. Мне ли вас учить торговать? – усмехнулся Альс, делая какой-то неопределенный жест рукой в сторону. – Прикажите ускорить движение, чтоб заночевать можно было в Ореховой лощине. Сегодня люди должны хорошенечко отдохнуть.
– Как скажете, уважаемый, – проворчал Лотар нехотя, но соглашаясь. Ему и самому до смерти хотелось поесть горячего и поспать по-человечески.
– Да… и девка пусть ухаживает за Дэнзэлом.
Купец только махнул рукой. Демоны с девкой, быть бы живу да не в убытке, а кобели обозные перебьются. На том и порешили.
Альс вернулся к телеге, в которой везли Дэнзэла, и объявил о решении Лотара всем, в том числе и Нили. И быстро отвернулся, чтоб не встретить ее благодарный, влажный взгляд. Ему надоело каждую ночь слушать тяжелое сопение под рогожами и затем приглушенные всхлипы. Ни вмешаться, ни помочь Альс не мог при всем желании. А он и не хотел, говоря откровенно. Во-первых, ему платили не за охрану девичьей чести, а совершенно за иное, а во-вторых, девка прекрасно знала, на что шла, когда просилась в обоз, в компанию к стаду мужиков. Несмотря на маленький рост и неказистый вид, девчонку оприходовали чуть ли не в первую же ночевку, невзирая на мольбы и слезы. Альс не слишком любил людей, еще меньше он любил дураков, а Нили принадлежала как раз к обоим видам сразу. Ведь не маленькая уже, должна понимать, что к чему, и что детей не в капусте находят, и как взрослые мужчины смотрят на одинокую девушку. Казалось бы, подобное случалось уже не раз и не два, а множество раз, пусть и с другими, и матери талдычат своим чадам о том же, и все равно девчонки продолжают играть с огнем, каждый раз обжигаясь. В одном и том же месте, так сказать.
Когда-то давно Альсу казалось странным неуемное желание людских мужчин подмять под себя любую встречную женщину, оказавшуюся без должной защиты, невзирая на возраст и внешность. Та же Нили уж на что малопривлекательная особа, с кривоватым носом, тоненькими реденькими волосенками, тощая и с ног до головы покрытая веснушками, а все равно ведь польстились и на нее. Хотя почти все мужчины из обоза, что подручные Лотара, что сам купец, оставили дома жен – женщин гораздо красивей бедолажной приблуды.
На взгляд эльфа, пожившего среди людей достаточно времени, чтобы иметь свое собственное мнение, это просто сама людская природа требовала власти над каждым, кто окажется слабее, кто не может дать достойный отпор, а насилие над женщиной – самый простой способ проявить собственную силу даже самому худосочному убожеству в штанах.
Девчонка была готова сапоги лизать тому, кто хоть на пару ночей освободил ее от унижения и мучений. Она ни на шаг не отходила от Дэнзэла, подавала ему воды, поила лекарствами, укрывала тощим одеялом. А стоило только Альсу бросить на нее мимолетный взгляд, как Нили вся напрягалась, чтобы, упаси боги, не упустить ни единого слова, готовая исполнить любое приказание. И от этой ее готовности ему становилось тошно.
Вечером пошел дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, который хорош в разгар лета, а ранней весной превращается в издевательство. Вся Ореховая лощина моментально превратилась в хлюпающее болото, и ни о каком пристойном отдыхе речи идти не могло. Наемники, всякий на свой лад, изошли руганью, памятуя о том, что дежурить всю ночь под проливным дождем придется именно им. Людям легче, они пустили по кругу флягу с крепким ячменным самогоном и кое-как согрелись. На Альса, лишенного такой возможности, они смотрели со всем возможным сочувствием, и дежурить он остался первым.
Именно в такие ночи, темные и сырые, Альс мог как никогда по достоинству оценить качества, доставшиеся ему от предков. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь в окружающей тьме, часовой-человек должен был отойти подальше от костра, повернуться к свету спиной и напряженно вглядываться в непроглядную черноту леса, оставаясь при этом удобнейшей мишенью и первым претендентом в покойники при нападении на спящую стоянку. Эльфу же не требовалось подобных подвигов самоотверженности, все заросли вокруг открывались ему, как на ладони, прямо с самого удобного места возле огня. А все, чего не хватало глазам, дополняли уши, даром, что ли, острый слух эльфов вошел в поговорки и присказки. Но Альс не был бы чистокровным сидхи, если бы не обошел для порядка весь лагерь, прежде чем умоститься на сырой коряге и подставить теплу скрюченные пальцы. За голыми ветками орешника светились глаза по-весеннему тощего зайца, хрустнул тонкий ледок под чьей-то лапой – это жил ночной жизнью лес, жизнью правильной и праведной, заповеданной Творцом.
Нили старалась подобраться незаметно и неслышно, но с Альсом подобный номер не прошел.
– Что-то с Дэнзэлом? – осведомился Альс, не поворачивая головы. – Жар начался?
Девчонка от неожиданности ойкнула.
– Не-а. Спит, и жара нету.
– Так чего ты тут забыла? Ложилась бы спать, как все остальные.
– Я, энто… ну… навроде, – пробормотала Нили. – Навроде спасибо сказать.
Она уселась рядом, одновременно стараясь заглянуть Альсу в глаза и не коснуться его плеча.
– Будь добра, отстань. Ничего хорошего я для тебя не сделал и делать не собираюсь.
– А вот и неправда ваша… – горячо зашептала девушка. – Нешто я не помню, как вы отказом ответили… ну, тогда… когда они… когда… в общем, сталось… со мной. Да еще парнишку вашего прогнали. Ну, того самого… Грином которого кличут.
Почувствовав, как к горлу подкатывается желчная горечь, Альс невнятно хмыкнул. Вот уж чего не делал, так это не насиловал женщин. Убивать убивал, и не раз, о чем никогда не сожалел. Некоторых из них, выдайся такая возможность, следовало умертвить еще раз пять подряд без всякой жалости.
– Я поспервоначалу-то думала, что побрезговали, а потом понятно стало, что вы не такой… ну, как эти.
Альс неслышно рассмеялся, девчонка уже не раздражала.
– Я действительно «не такой». – Он, отодвинув прядь волос с виска, показал Нили классическое заостренное эльфье ухо. – Не великую же тайну ты открыла, человечек.
– Вам смешно, а мне горе, – обиженно заметила девушка.
– Надо было сидеть в своей деревне и не соваться на большой тракт. Здесь сыщется немало охотников до женской плоти. Да что я тебя учу, ты теперь сама ученая.
– А куда деваться-то прикажете, коли из дому гонят. В речке топиться?.. Ретегин обещался жениться… другую взял. У мачехи дите померло – опять я виновата. Ем много, толку мало. Нахлебница я, вот как говорят. Вот и подалась в Квилг. – Она потерла кулаком сухие глаза.
– Если ждешь, что жалеть стану, то не жди, не дождешься, – резко буркнул эльф, надеясь, что девчонка обидится и уйдет.
– Да вовсе я не жалуюсь. Я так, поговорить просто. Нешто я с кем тут поговорить могу? Вот в Долье, говорят, житье полегче, чем в том Квилге распроклятом. Город большой, работы много…
Вот чему Альс никогда не уставал удивляться, чем восхищался и чему даже порой завидовал, так это умению людей видеть надежду там, где оной и быть не может, верить и надеяться на лучшее. Всегда и везде. Вот так вот слепо верить, что за поворотом дороги поджидает удача и лучшая доля, разве это не лучший дар Творца? Долья, конечно, девчушку здорово разочарует. Разросшийся на военных поставках городишко являл собой неоглядное скопище грязных лачуг вперемешку с дешевыми кабаками и борделями, и любая жизнь не стоила там и погнутого медяка.
– А чем Квилг тебе не приглянулся? – поинтересовался Альс.
– Дык хозяин проходу не давал… хозяин лавки, значицца… Хозяйка била чем ни попадя, и скалкой, и метелкой, хозяйкина дочка чуть глаз железякой, ну, которой волосы скалуют, не выколупала. Разве ж это жизнь?
– А теперь, значит, лучше?
– Хуже, – согласилась Нили, погрустнев. – Я дурная была, сначала думала, хуже, чем в деревне, нету, затем думала, что в лавке удавиться можно, а теперь и не знаю.
«То ли еще будет», – мрачно подумал Альс.
– Сколько же тебе лет, человечек?
– Осьмнадцатый пошел, – гордо заявила девушка.
– Иди спать, до рассвета осталось не так много, – сказал Альс уже совершенно беззлобно. – Посмотри, как там Дэнзэл, и ложись.
Когда Нили шмыгнула назад к телеге, Альс только вздохнул. Они всегда так делали. Осторожно подкрадывались, давали повод себя пожалеть, безбоязненно забирались в сердце и оставались там навсегда, делая свои беды и заботы его бедами и заботами, а потом-потом они умирали, уходили, забирая с собой кусочек души. За это коварство Альс и не любил людей, за то, что они были ему небезразличны. И девчонка эта, на кой она ему сдалась?
До конца смены оставалось еще немного времени, и эльф, не доверяя свой мирный сон напарникам, почти слепым и глухим в ночи, сделал еще один круг по краю лощины. Он связал воедино невидимыми нитями все деревья и кусты, благо и те и другие полны были в эту пору свежими соками, струящимися под жесткой корой. Земля щедро отдавала детям своим силу, накопленную за время долгого зимнего сна под белыми-белыми снегами, новая жизнь уже стучалась в твердые почки, и тот, кто смыслил в природных превращениях, мог без труда извлечь волшебство жизни. Тут не требовалось ни особой одаренности мага, ни великих знаний, только умение видеть и чувствовать незримое. Кольцо защитной магии, построенное Альсом, на самом деле не смогло бы отразить даже брошенный камень, только предупредить об опасности, и то только самого эльфа.
Альс заснул сразу, едва только сдал смену Малуну. Он нуждался в сне точно так же, как и люди, и приходил в ярость, когда какой-нибудь умник заявлял, что эльфы, дескать, вовсе не спят, а погружаются в грезы между сном и явью, заодно любуясь лунами и звездным светом. Ему всегда хотелось отыскать того шутника, кто придумал эти враки, и отправить грезить… куда-нибудь подальше и навсегда.
Не успел еще перевариться скорый и невкусный завтрак в луженых желудках наемников, как обоз атаковал целый отряд разбойников. Не меньше дюжины. И это в дневном переходе от Дольи!
– Повозки в круг!!! – заорал Лотар, видя, как со всех сторон к ним бегут разбойники – кто с копьем, кто с мечом, а кто и с самострелом.
Но не тут-то было. Во-первых, с двух сторон от дороги поднимался склон, а во-вторых, у обозных тоже имелись глаза на лбу. Они запаниковали, хватаясь попеременно то за дубье, то за поводья, и тем самым упуская драгоценное время. А потом стало поздно. Каждый сражался сам за себя. И даже это получалось далеко не у всех.
Альсу досталось самому первому. Его ногу намертво пришпилило к боку Лентяя толстенным арбалетным болтом. Несчастное животное закричало от боли, и вот бы рухнуть эльфу под тяжелую тушу и быть раздавленным в лепешку, но Альс все-таки успел выдернуть болт, спрыгнуть на землю и откатиться в сторону, спасая свои ребра, да и остальной скелет тоже. Невзирая на рану, он споро выхватил из заплечных ножен мечи, приняв на себя двоих. Нет, кажется, троих. Неважно, скольких. Время для него утратило свое плавное размеренное течение, разбиваясь на неровные отрезки. Некоторые мгновения вмещали в себя множество мыслей и движений, а иные заставляли вдруг видеть все и сразу, словно с высоты птичьего полета осматривать место боя.
Где-то рядом хрипло дышал старший из Шшанов, ему было пока не до младшенького. А Кармар уже лежал в грязи, разрубленный ровно пополам, и смотрел ярко-голубыми глазами прямиком в вечность. Грин расстрелял две трети колчана, заслонив собой Дэнзэла и Нили. Малун тоже сложа руки не сидел, и каждый его выстрел находил жертву, пока его самого не отыскала Неумолимая Хозяйка. Не сама, конечно, отыскала, а с помощью толстого пегого молодца в рванье, чей арбалетный болт оказался быстрей. Малун и вскрикнуть не успел, когда сталь вонзилась ему через ухо в мозг.
– Ка-армар!!!
Жизнь разделила двух братьев почти на десяток лет, а вот смерть взяла их одного за другим. Пожалуй, Валант даже не успел ужаснуться своей потере, когда и его сразила наповал шипастая разбойничья булава.
Альс прорубил себе дорогу к Грину, все еще невредимому и смертоносному, и встал рядом. Дэнзэлу он уже помочь ничем не мог. Кто перерезал трибарцу горло, так никто толком и не понял. Нили же, отчаянно защищавшая раненого, отделалась только огромной шишкой на лбу и порезанными руками. Она намертво вцепилась в мертвого уже наемника и орала дурным голосом.
В паре с метким стрелком Грином эльф представлял несокрушимую скалу, о которую разбивались все новые и новые атаки. Каждый выстрел Грина оборачивался прорехой в рядах лесовиков, каждый выпад Альса уносил жизнь. И так раз за разом. В конце концов из шестерых наемников в живых остались только эти двое. Маленький отряд принял на себя всю тяжесть нападения. Среди людей Лотара тоже были потери, но в итоге, когда стали считать убитых, обоз недосчитался только девятерых. Еще трое были серьезно ранены, а остальные могли похвалиться лишь царапинами.
Копать могилу Грину пришлось в одиночестве. Задача вполне посильная для крепкого мастерового парня, но тупая лопата и потоки воды, смывавшие комья земли обратно в яму, сводили все его немалые усилия на нет. Из обоза никто не вызвался в помощь, от Нили толку не было никакого, а просить эльфа Грин и вовсе не решился. От забрызганного по самые брови грязью и кровью господина Альса люди шарахались в стороны, как от зачумленного. Нечеловеческая сила, ловкость и жестокость заставили их по-настоящему ощутить его чуждую природу. Оружие нелюдя наносило страшные раны, не оставляющие врагу ни единого шанса уцелеть. Эльф работал мечами так, словно и не догадывался об усталости, с любой позиции, из любого положения, с любым противником. Грину самому становилось не по себе, когда он бросал взгляд на прямую спину наемника, который даже не поморщился, пока Нили неловко ковырялась в его ране.
– Ну, скоро ты управишься? – спросил господин Лотар недовольно. – Мы своих в Долье похороним. По-людски, на жальнике.
– Дык ты ж сам сказал, что телеги для наших у тебя нету, – удивился Грин. – Мне бы помощников парочку…
– Копай быстрее. Вишь, какой умный выискался! Да поторопись, ждать долго я не стану.
– Еще как станешь, – заявил вдруг Альс ледяным голосом.
– С чего бы? – Купчина решил, что теперь до Дольи никакая опасность ему и его товару не грозит, и наглел прямо на глазах. – Тут до города рукой подать. Ежели чего, так и сами отобьемся. Могу прямо счас расчет сделать, – фыркнул он и, подумав, добавил: – По двадцать сребреников, как уговор был.
– Что?!
Грин вжал башку в плечи, едва заслышав, КАК эльф сказал и КАК он поднялся на ноги. Так мог ожить и заговорить один из каменных идолов, что стоят в ряд возле квилгского магистрата, олицетворяя собой добродетели градоначальства. Человек просто не может так двигаться.
– А чего такого? – поспешил прикинуться дурачком Лотар. – Каждому по двадцать монет, а осталось-то вас всего двое. Мертвякам денежка вроде как ни к чему. – И нагло так хохотнул: – Гы-гы-гы.
«Все, счас зарубит на месте», – решил Грин. Они на самом деле остались одни. Одни против трех десятков Лотаровых приспешников, и сколь бы ловок и силен ни был господин Альс, но против такой силы ему не выстоять. А Грина забьют за компанию, чтоб не оставлять свидетелей. По спине, несмотря на ледяной ветер, пронизывающий до костей, потекла горячая струйка пота. Из оружия у Грина имелась только лопата, а у эльфа и вовсе голые руки. Парень напугался, но лопату перехватил поудобней.
– Сто двадцать серебряных ягров и ни соланом меньше, – спокойно сказал Альс.
– Вот еще! С каких делов-то? – заявил купчина, оглядываясь на своих людей, собравшихся неподалеку и недовольно бубнящих что-то о «проклятых нелюдях». И в руках у каждого имелся увесистый аргумент в виде дубинки.
– А с таких.
Альс протянул руку в сторону лежащих рядком покойников и сказал всего несколько слов на незнакомом языке. Земля под телами вздрогнула, тихонько вздохнула и стремительно стала втягивать их в свое чрево, словно ее незыблемая твердь сменила сущность и обернулась водой. Лотар побелел лицом, видя, как тонут в черной разбухшей почве безучастные ко всему мертвецы. Только они и остались спокойны и равнодушны к происходящему. Они да еще эльф. Обозные с отвисшими челюстями сделали шаг назад, позабыв и о дубинках, и своем многократном численном превосходстве.
– Э-э-э… – мучительно выдавил из себя купец.
– Вот именно, – согласился с ним Альс. – Деньги.
– А? – выдохнул тот, а глаза у него стали просто дикие.
– Деньги гони, – сказал эльф жестко и вытянул вперед руку в весьма узнаваемом жесте.
Лотар резво отшатнулся, издав невнятный шипящий звук, но, почувствовав, что наемник не намерен топить его живьем в черноземе, благоразумно поспешил расстаться с кошелем, бросив его под ноги Альсу. Эльф быстро зыркнул на Грина, дескать, подбери, тщательно пересчитал заработок, отсыпал звонкие монетки в ладонь, а сдачу вернул. Швырнул изрядно похудевший кошелек подальше за Лотарову широкую спину.
– Проваливай, курва, и на глаза мне более не попадайся. Еще раз увижу твою рожу – удушу твоими же кишками, – сказал Альс, как плюнул, и добавил парочку непечатных выражений, производя Лотару в кровные родичи мелкий и крупный рогатый скот.
– А как же… Долья?..
– Сами доплететесь, не маленькие. Расчет состоялся.
А делать нечего, пришлось Лотару убираться подобру-поздорову. Никто из остатков ума не выжил и связываться с колдуном не захотел. Грин купца прекрасно понимал. Ему и самому не терпелось поскорее заполучить свою долю и исчезнуть в любом направлении, противоположном от эльфа.
Теперь они остались втроем у крохотного могильного холмика. Почему втроем? Потому что Нили, притаившаяся тенью за спиной Альса, так с места и не сдвинулась.
– Ну, дык, чего теперича-то? Копать не надо? – спросил Снегирь чуть хрипловатым с перепугу голосом. Лопата словно приросла к его рукам.
– Да кинь ты ее, – предложил Альс. – Идем со мной…
– И я… и меня возьмите, – всполошилась девчонка, решив, что о ней позабыли.
Эльф ничего не сказал, и Грин на подгибающихся ногах побрел следом, молча отбиваясь от цепляющейся за руку девушки. «Придушит аль прирежет», – кувыркалась в голове мыслишка. Но, вопреки паршивейшему предчувствию, они в шесть рук притащили плоский с одного боку камень, который эльф неведомо когда приметил возле ежевичных кустов. Теперь место упокоения четырех наемников приобрело вполне пристойный вид.
– Нацарапать бы чего, – предложил Грин после некоторого раздумья. – А то, может, у кого из них есть родичи, жены там аль детишки. Как же они найдут могилку среди леса, да под диким камнем?
– Ты прав, – согласился Альс.
Эльф провел ладонью по неровном шершавому боку самодельного надгробия, не то прислушиваясь, не то разглядывая что-то. Снегирь в очередной раз подивился, какие у него красивые ровные пальцы, без раздутых суставов и выпуклых синих переплетений вен, словно ничего тяжелее гусиного пера эльф в них сроду не держал, не говоря уж о рукояти меча. Портило эти руки только то, что на трех крайних пальцах начисто отсутствовали ногти. Всякий раз Грин задавался вопросом, кто ж тот злодей, что рвал их с мясом, и как Альс отомстил ему за боль и ущерб. В том, что эльф обиды не спустил, сомневаться не приходилось.
Голос у Альса тоже мелодичным не назовешь, но когда он негромко запел на чудном языке, Грин замер и слушал, не отрываясь. Слов он не понимал, но казалось ему, что не только он, но и весь лес, деревья, птицы и зверье внимают этим колдовским словам и готовы вторить им на разные голоса. Отозвался же на песню мертвый могильный камень, когда на его поверхности проступили чуть выпуклые аддические руны. Когда-то мать-покойница заставила Снегиря выучиться грамоте, и он без труда прочел надпись: «Здесь лежат братья Шшан – Валант и Кармар, Малун из рода Паэро и Дэнзэл из Трибара – солдаты игергардского короля».
– По крайней мере я сделал для вас все, что мог, – сказал Альс после недолгого молчания.
В Долью, понятное дело, путь всем троим был заказан. Лотар со товарищи вполне успел отойти от испуга, сполоснуть пересохшее горло местным дрянным и крепким пивом и теперь, несомненно, строил планы жестокого отмщения. Короче, Альс твердо решил обойти злополучный город стороной, Грин с ним согласился, а Нили была готова идти куда угодно, лишь бы не оставаться одной. Кроме отвоеванного серебра в запасе имелось оружие погибших, рукоять меча старшего Шшана украшали крупный опал и россыпь мелких гранатов.
Дожди кончились, дни становились все теплее, и по просохшей дороге они быстро добрались до Лирза. Девчонка, поначалу сильно устававшая, втянулась в бодрый ритм движения двух привычных к долгой ходьбе воинов и через пару дней могла считаться завзятой путешественницей. Привалы делали подальше от дороги, предпочитая обходить стороной многолюдные торговые караваны. В эту пору ночевка среди зверей была куда безопасней, чем меж людей.
Альс не собирался надолго задерживаться в Лирзе. Самое большее два-три дня, чтобы повыгоднее продать камни, поделить с Грином добычу и приобрести лошадь. Беднягу Лентяя пришлось умертвить, а двигаться дальше на север эльф предпочел бы не на своих двоих, а верхом. У Грина имелись свои планы, которыми парень не торопился делиться. Впрочем, на том никто особенно и не настаивал. А вот дальнейшая судьба девушки Альса беспокоила все больше и больше. Просто бросить ее посреди дороги эльф уже не мог, своей волей изменив ее жизнь и судьбу. Она была как забавный зверек, в меру глупый, в меру хитрый. Обычная крестьянская девчонка, незамысловатая, как полевой цветок. И о ней следовало хоть как-то позаботиться.
Всем хорош оказался Лирз, тихий уютный городок в окружении садов и крохотных прудов, но приличной гостиницы без клопов и блох в нем не водилось принципиально. По крайней мере так было лет двадцать назад, когда эльфу довелось вкусить местного гостеприимства в последний раз. И, поскольку людские нравы Альсу были не внове, он справедливо полагал, что ничего там не изменилось. И верно, в первом же приюте для странников воняло так, словно все городские крысы устроили в его подполье свое главное кладбище. Следующий постоялый двор тоже чистотой не блистал, а воровская рожа хозяина настолько не внушала доверия, что Альс, уходя, лишний раз проверил наличие своего кошелька. Третьим заведением возможности Лирза исчерпывались, и если эльф не собирался ночевать на улице, то оставалось только соглашаться на паршивую стряпню и провонявшие мочой комнаты.
– И чего делать станем теперича? – осторожно спросила Нили, увидав перекошенное от злости лицо Альса.
Тот, по обыкновению своему, ответом не удостоил, полыхнув светлым серебром глаз, но Нили на него никогда не обижалась, продолжая смотреть снизу вверх на своего избавителя преданным щенячьим взглядом.
– А мне все одно где дрыхнуть. Можно темноты подождать да на чей-нибудь сеновал нагрянуть. Сто лет уже по-людски не спал, – предложил в свою очередь Грин. – Заморозков ночных, пожалуй, больше не будет.
Эльф уже готов был разразиться злым и громким словом, но, едва он приоткрыл рот, с другой стороны мостовой раздался резкий голос:
– Ириен! Ириен!
Пожилой господин в берете и широком теплом плаще устремился через дорогу прямиком к Альсу и его спутникам.
– Ты меня не узнаешь? Это я, Дугнас, Дугнас Виним.
Эльф сузил глаза, внимательно всматриваясь в старого знакомца, затем улыбнулся и распахнул дружеские объятия. Обнимались они крепко, но недолго.
– Ты вправду узнал меня, Ириен? – воскликнул мужчина.
– Конечно, – заверил эльф. – Не так много времени прошло.
Нет, годы, конечно, сказались на облике бывшего веселого студента Орфирангской академии, русые кудри поседели и поредели, морщины гусиными лапками залегли в уголках глаз, но сами глаза остались прежними, серьезными ярко-серыми. Эти глаза Альс не забыл. Даже по людскому счету Дугнас не мог считаться стариком, разве только в глазах мальчишки вроде Грина. В сорок пять мужчина находится еще в расцвете сил.
– Это для тебя немного. Да ты и не изменился ничуть. Я сначала даже глазам не поверил.
Более всего господин Дугнас походил на завзятого книгочея, кем на самом деле и являлся, а Грин судил по пальцам, покрытым пятнами чернил, длинному острому носу с докрасна натертой переносицей и по сутулой спине человека, все время проводящего над книгой.
– В последний раз я услышал, что ты отправился в Маргар, друг мой, и уже не надеялся увидеться с тобой. Надо же, какая чудесная встреча. – Книгочей радовался, как малый ребенок. – Это твои друзья? Прекрасно. Тогда я всех приглашаю в мой дом.
– Пожалуй, Иррис будет не слишком довольна, – осторожно заметил эльф, помня о былых неприятностях.
– Да что ты. Ее нету уже десять лет, – пояснил охотно Дугнас.
– Иррис умерла?
– Нет, конечно. Просто сбежала от нас. Иррис нас всех переживет, – рассмеялся беззлобно тот. – Исключая, разумеется, вас, сударь мой Ириён, – поправился он. – Что ж вы стоите, гости дорогие? Милости прошу за мной. И вы, милая девушка, тоже.
Милая девушка залилась пунцовой краской и, опустив голову, поплелась следом за остальными. Такого доброго человека Нили еще никогда в жизни своей не встречала.
– А чегой-то вы господина Альса таким именем чудным называете? – подозрительно поинтересовался Грин. Так, на всякий случай.
– Вас как зовут, юноша? – полюбопытствовал Дугнас, щуря на парня близорукие внимательные глаза.
– Грин.
– А его – Ириен, – улыбнулся тот, поспешно добавил, уже обращаясь к Альсу: – Прости, что говорю в твоем присутствии в третьем лице, – и продолжил: – Альс – это прозвище. Вот у тебя прозвище есть, сударь мой Грин?
– Снегирем кличут.
– В переводе с классического эльфийского языка, именуемого ти'эрсон, слово «альс» значит «идущий по следам», то бишь по-простому выходит «охотник», – пояснил господин Виним, назидательно подняв палец.
Точь-в-точь учитель в классе для малышей где-нибудь при храме, решил Грин, определив для себя род занятий гостеприимного старикана, и прикусил язык, опасаясь новых наставлений. До самого дома молчал, слушал, как дружелюбно беседует с ним Альс, который Ириеном зовется. Оказывается, эльфы умеют улыбаться и уважительно разговаривать. Даже с людьми.
Дом Альсова старинного друга оказался под стать хозяину. Такой же узкий и странноватый. На чистую улочку выходил неширокий двухэтажный фасад на два окна, зажатый с обоих боков более солидными особняками. Внутри не чувствовалось женской руки, пахло бумагой и кожей, а в гостевых комнатах толстенным слоем лежала многолетняя пыль. Грин сильно удивился, увидав, что к ужину вместе с хозяином вышла молоденькая девушка. А то, что она оказалась дочкой Дугнаса, стрелка только еще больше изумило. Может, хворая, решил парень. Он и представить себе не мог, чтобы здоровая девчонка не могла навести чистоту в отчем доме. Его родные сестры с малолетства приучались к домашнему хозяйству и к соответствующему возрасту могли достойно содержать дом.
– Это моя младшая дочь, звать ее Илаке.
Издали они с Нили были похожи, но то, что у спутницы было болезненно тощим, непропорциональным и, прямо говоря, некрасивым, у дочки Дугнаса оказалось изящным, аккуратным и хрупким – шея, запястья, линия носа и губ, плечи. Даже волосы, темно-русые и немного вьющиеся, у Илаке казались шелковистыми и гладкими, а у Нили – блеклыми и тусклыми. Природа, как обычно, распределила свои дары необъяснимо несправедливо, и каждой из девушек достаточно было бросить на другую заинтересованный взгляд, чтобы понять эту простую истину. Нили опустила глаза долу и весь ужин не смела оторвать их от созерцания нехитрого узора скатерти. Каждое ее движение было скованным и оттого еще более неловким. Экая красавица, восхищенно думала она без всякой зависти. Живет в городе, в собственном доме, папаша не бьет, а напротив, покупает платья и башмаки, кушает из настоящих тарелок, прямо-таки как благородная дама.
Нили и раньше подозревала, что где-то в большом и многолюдном мире живут красивые барышни с чистенькими ручками, которым от жизни достаются подарки, забота, любовь, а болячки, тяжелая работа и грязные похотливые мужики обходят сторонкой. Так человек, умеющий читать, знает из книг, что на далеком юге, на другом континенте живущие там люди едят диковинные плоды, вкусом напоминающие одновременно яблочный пирог, сливки и медовые коврижки, но при этом прекрасно понимает, что самому ему никогда такого фрукта не отведать. А потому стоит ли переживать, что удивительный деликатес минует твой рот, когда ни разу его не пробовал? Нили даже не сильно расстроилась, что горожанка оказалась настолько лучше и привлекательнее. Иначе и быть не могло. Красивые должны быть богаты и счастливы, уродливые – бедны и обижены. Обозная подстилка не может рассчитывать на милости судьбы, так заповедано всеми богами, и не стоит роптать.
Голос Илаке был мелодичен, как маленький серебряный колокольчик, тронутый утренним ветерком, он вырвал Нили из ее серьезных размышлений.
– Скажите, господин Ириен, вы часто думаете о смерти? – спросила девушка без всякого смущения, глядя в упор на эльфа.
Рука Альса с полной ложкой зависла в воздухе недвижимой. Грин от неожиданности поперхнулся коркой и зашелся в кашле, пока Нили не постучала ему кулаком по спине. «Вот так барышня!» – было написано на его простодушной физиономии.
– Что-что? – переспросил эльф.
– Илаке… – тяжело вздохнул ее отец.
– Я просто задала вопрос, папа. Наш гость наверняка много раз думал о жизни и смерти, – с самым невинным видом продолжила Илаке. – И я хотела бы узнать, не устал ли господин Ириен от своей долгой жизни.
Тот опустил ложку и со стремительно нарастающим удивлением воззрился на девушку. Чего-чего, а такого интереса к своей персоне эльф от юной барышни совсем не мог ожидать.
– Говоря откровенно – нет. Невзирая на все прожитые годы, полные разных событий, плохих и хороших, мне моя жизнь нравится. И я не тороплюсь с ней расставаться, – сказал он довольно холодно и, немного поразмыслив, добавил: – И никому не даю сделать это против моей воли. Вас устраивает такой ответ, маленькая госпожа?
– Вполне, – молвила Илаке и церемонно кивнула головкой.
– О светлые боги, когда ты перестанешь меня позорить? Чем я провинился перед небесами, раз они послали мне такую дочку?
Дугнас постарел прямо на глазах, из зрелого, хоть и немолодого мужчины превращаясь в отягощенного всеми печалями мира старика.
– Прости, папа, – сказала девушка, но и малочувствительный, грубый мастеровой парень Грин почувствовал, как мало в ее словах было искренности. Никакого раскаяния девица не ощущала нисколько.
– Ила, Ила… – пробормотал себе Дугнас под нос.
Илаке же в ответ только пожала худеньким плечиком, дескать, какая досада, что ее вполне невинные слова непонятно почему так расстроили и даже рассердили папочку. Как ни в чем не бывало поужинав, она удалилась к себе, сославшись на головную боль.
– Не обращай на нее внимания, Ириен, – бурчал Дугнас, провожая дочку раздраженным взглядом. – Разбаловал я ее сверх всякой меры, вот и пожинаю плоды воспитания. Порой мне кажется, что книжная премудрость для женского ума есть настоящий яд. Слишком начитанная барышня становится бедой для родителя.
– Вот уж не ожидал от тебя такого заявления, – усмехнулся эльф. – Куда подевалось твое вольнодумие? Уж не злыми ли женскими языками уморено?
– Не говори, друг мой. Воистину, верно сказано почтенным Салмиром Инисфарцем: что в щепотке – лекарство, то в бочке – отрава. Во всем важна мера. Что во врачевании, что в ремесле, что в чтении книг.
– Забавно слышать это из уст человека, который всю жизнь посвятил толстым томам и прочим инкунабулам. Похоже, на тебя самого яд книжной мудрости не действует так пагубно.
Эльф, подперев кулаком подбородок, наслаждался беседой. Он не просто был рад видеть старого приятеля, его вдохновляла сама возможность поговорить с образованным человеком после полугода, проведенного среди отребья, коими полнится любая армия любого государства: солдат, наемников, всякого рода рубак, предпочитающих разговорам жбанчик пива, визжащую служаночку и пол-локтя доброго железа в брюхо излишне болтливому умнику.
– Мой разум – это разум взрослого человека, опытного в жизни, много познавшего и пережившего, – глубокомысленно вещал Дугнас. – Я пришел к выводу, что ребенка полезнее всего приобщать к чтению постепенно. От простого повествования к сложному, от сказок к описаниям путешествий и подвигов древних героев. А уж к познанию философии допускать в последнюю очередь, когда ум сформируется в достаточной степени, чтобы правильно понять раскрывшиеся истины.
По всей видимости, младшая доченька подвигла ученого отца на такие умозаключения, и Дугнас излагал наболевшее с убежденностью одержимого, поначалу не замечая, что гости начали клевать носами. Нили вообще откровенно задремала.
– Да что это я – опомнился хозяин. – Уже, должно быть, и вода для купальни согрелась, и комнаты готовы. Вот старый дурак, – шлепнул себя по лбу Дугнас. – Ты уж извини великодушно, Ириен.
– Ничего, еще успеем и поговорить, и на жизнь пожаловаться, – согласился тот.
Ириен устроился на широком подоконнике, отодвинув в сторону большой горшок с кустиком декоративной розы. Окно выходило на задний двор, превращенный практичным хозяином в маленький огород, чтобы свежая зелень всегда была под рукой. В аккуратных грядках ковырялась Нили, высаживая какие-то бурые луковички ровными рядами вдоль натянутой на колышках бечевки. Комья темной земли, налипшие на пальцы и ладони, ничуть бывшую крестьянку не смущали. Наоборот, похоже, Нили впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему счастливой. И возня на кухне, и работа на огороде были ей ни капельки не в тягость. И даже мелкий моросящий дождик девушку только порадовал, обещая на грядках скорые и щедрые всходы.
Вежливое покашливание отвлекло внимание эльфа от пейзажа за окном. Это Дугнас решил напомнить о себе. Куда подевался тот бесшабашный юноша, для которого двадцать пять лет назад не существовало, казалось, ни сословных, ни расовых и никаких прочих границ? А теперь Дугнас напряжен, как тетива лука: настороженный взгляд, глубокие морщины на лбу…
– Мне нужна твоя помощь, Ириен, – сказал он.
Мысленно эльф усмехнулся, сохраняя на лице маску серьезности. А как могло быть иначе? Память Ириена хранила не менее сотни случаев двадцатипятилетней давности, когда старина Дуг начинал разговор именно с этой фразы. Заканчивались истории для обоих, как правило, тоже одинаково – грандиозной попойкой, дракой и штрафом в пользу короны. Или тем же самым, только в обратном порядке. Что ни говори, а при прежнем короле в Орфиранге нравы были попроще, чем теперь, и Ириену иногда было приятно вспоминать годы, проведенные в столице.
– Рассказывай, чем смогу, тем помогу.
– Не знаю, с чего начать.
– Начни с начала, – ухмыльнулся эльф легкомысленно и почти беззаботно. – Что-то раньше ты не был таким стеснительным.
– Старею, дружище, – грустно улыбнулся в ответ человек. – Надеюсь, тебе не нужно объяснять, какая разница между старостью тела и старостью души?
– Нет, пожалуй, это будет лишним.
– Беда у меня, Ириен. Откуда не ждал и подумать не мог, что появится, – вздохнул Дугнас. – Когда Иррис сбежала… Ты, как всегда, прав оказался. Она все-таки сбежала. Так вот, когда это произошло, Птиер уже большой был, он все понимал. А Илаке… ей едва шесть сравнялось. Совсем малышка еще. Мне тяжело было девочке объяснить, что мама ее не вернется, что она предпочла богатого купца из Ланданаггера. Вот и разбаловал Илаке. Все ей позволялось, и то, за что Птиер получал по заднице, прощалось Илаке. Не подумай, девочка была сама кротость и послушание. Тихонечко в куклы играла в уголке, кашу ела без капризов, с радостью училась грамоте и счету. А уж от книжек ее не оторвать было. Там, где Птиер через пень-колоду проползал, она схватывала на лету. Мне, знаешь ли, здесь, в Лирзе, слепая Каийя улыбнулась по-настоящему. Я всех детей здешних выучил читать и писать, никто из местных на оплату не скупится. Это раньше уважающий себя купец полагал, что лучший счет это денежный. А теперь времена иные, все хотят, чтоб наследники грамотными и образованными были. Уважаемым человеком я стал. Ты не поверишь, но кое-кто доверяет мне свои денежные дела вести, чтоб учет доходов и расходов не абы какой, а по науке.
– Тебя обманул торговец? – спросил Ириен.
– Нет, что ты! – замахал руками Дугнас. – Все дело в Илаке. Видишь ли в чем дело… Год назад, если не больше, две молоденькие девушки, подруги Илаке, отравились насмерть. Специально выпили яд, понимаешь? По своей воле.
Брови эльфа изогнулись в невысказанном вопросе, подстегивая долгое повествование ученого.
– Эрфи и Клисса оставили записку, что жить в этом жестоком мире им тяжело и они добровольно покидают его вместе. Обе девушки были из уважаемых, обеспеченных семей, у них было все. Понимаешь, никаких забот, никаких болезней. Даже женихов у них не было. Страшно вспомнить. Потом, через полгода, юноша, сын лекаря, вскрыл себе вены, а следом за ним из петли вынули десятилетнего мальчишку, сына богатой вдовы Ритт.
– Что могло заставить таких молодых людей оборвать свою жизнь в самом ее начале?
– Никто не знает. Ты ведь помнишь, я никогда не был особенно набожным и в храм меня можно было лишь силой затащить, а тут сам ходил и к Двуединому, и к Властителю Небес, и в священную рощу. Не знаю, каким богам молиться, чтоб напасть эта обошла мой дом. Думал, что уж моя-то девочка никогда и ничего подобного не придумает.
Ириен мгновенно вспомнил странные вопросы Дугнасовой дочки, так поразившие и Грина, и Нили, и даже его самого. Молоденькие девушки над вопросами жизни и смерти задумываются в последнюю очередь. Молодости свойственны беспечность и уверенность в том, что смерть – это то, что случается с другими.
– А совсем недавно, – продолжал Дугнас, – нашел в ее комнате книгу. Вот она. Смотри.
На ладонь эльфа легла пухлая книжечка в дешевом деревянном переплете. «О всяческих свойствах растительных соков и употреблении оных в ядоварении» называлось сочинение анонима и содержало действительно немало интересных опытов. Ириен осторожно пролистал страницы, все больше и больше убеждаясь, что книга не могла оказаться в руках юной девы из чистого любопытства. Таблицы расчетов концентраций декоктов, смертельные дозы, переложенные на вес, описания признаков отравления, а также быстродействие разных ядов могли заинтересовать либо опытного отравителя, либо самоубийцу. Ириен вопросительно взглянул на старого приятеля. Когда-то им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Кое-что в этом мире не меняется даже через двадцать пять лет.
– Она решила уйти, как те две ее подружки. – В словах эльфа не было вопроса.
– Сначала я грешным делом подумал, что моя Илаке убийца. Но потом она призналась, что хочет умереть. И показала порезанные руки… Ее испугала кровь.
Дугнас закрыл лицо ладонями, отгораживаясь в своем горе от всего мира. Отчаяние отца сочилось из каждого слова, готовое прорваться в рыдании. Он тоже не мог понять, зачем, почему молоденькой девушке, только начинающей жить, у которой впереди лучшие, самые прекрасные годы, хочется уйти в могилу, нарушить все запреты людей и богов.
– Может быть, любовь? Юноша обидел.
– В том-то и дело, что нет. Илаке твердит, что смерть сладка и прекрасна, что весь смысл жизни в смерти, что нужно умирать молодым и красивым, а не старым и уродливым. Я отобрал у нее все пояса и шарфы, ножницы и все, что может причинить вред. Держу как пленницу в доме. Не знаю, что и придумать еще, чтобы глупая девчонка руки на себя не наложила.
– Значит, вашим детям заморочил головы какой-нибудь бродячий проповедник. Есть такие смертелюбивые безумцы, – предположил Ириен.
– Вряд ли. Я думаю, они что-то из книг вычитали. Многие философы задавались вопросами жизни и смерти. Это вообще свойственно людям, – невесело усмехнулся Дугнас. – Живем мы мало и тяжело, а почему, никто понять не может, как ни тщится.
– Какой же ты хочешь помощи от меня? – напрямую спросил эльф.
– Птиер с женой живут в Ритагоне уже два года. Устроились неплохо, своим домом обзавелись. Я ведь уже дедом стал. Маленькому Дугу скоро годик стукнет, – признался ученый, не скрывая гордости. – Хочу Илаке к брату отправить, подальше от старых друзей, от мыслей дурацких. Ритагон город большой, там всяческих красот не счесть, самое лучшее место, чтоб молоденькая барышня и думать забыла о смерти. Разве не так? Ты сам много раз говорил, что Ритагон самый прекрасный город, построенный людьми под двумя лунами. Помоги мне, ради старой дружбы, отвези туда мою дочь.
– Как ты себе это представляешь, Дугнас?
– Очень просто, – заверил тот. – Я дам вам лошадей, запасов в дорогу, денег – все что пожелаешь. Дорогу в Ритагон несколько лет назад отремонтировали, так что до места вы доберетесь самое большее за два шестидневья.
Сказать, что Ириену очень не хотелось связываться с разбалованной девчонкой, значило ничего не сказать. Как ни жалел эльф измученного тревогой отца, но где-то в глубине души он всерьез считал, что нежелание жить является глупостью, за которую полагается суровое и немедленное наказание. В конце концов, разве он нянька или что-то задолжал бывшему орфирангскому студиозу? Путь его действительно лежал на север, но в Ритагон сворачивать Ириен не планировал. Когда-то там у него был дом… Случилось это в те годы, когда эльф еще не понимал, что истинный дом тот, который всегда с собой, который невозможно разрушить, сжечь или продать, что настоящий дом можно построить только в глубине души, населить его не вещами, а любовью и радостью, воспоминаниями и надеждами. Но все равно Ириен точно знал, что не сможет не пройти мимо небольшого особнячка на улице Трех коней, скрытого от посторонних взглядов рядом высоких кустов реньи, цветущих в начале лета желтовато-зелеными пышными соцветиями. Дело было даже не в самом доме. Просто Ириен прекрасно знал, что покинутые города причиняют такие же страдания, как покинутые женщины, и новая встреча с ними ничего приятного не сулит, лишь полынно-горькие, как степной ветер, воспоминания.
Дугнас убеждал эльфа как только мог, пуская в ход все свое красноречие, умоляя, прося, давя на жалость, взывая к чести и совести, но все без толку. Тот даже не старался делать вид, что слушает, отрешенно устремив взгляд за тонкий переплет окна. Там крестьянская девушка привычно копошилась в земле, засевая семенами салатницы последнюю грядку. Нили, словно спиной почувствовав, что за ней наблюдают, подняла лицо и, увидев эльфа в окне второго этажа, приветливо помахала грязной ладошкой. Вот кто ценил жизнь и цеплялся за нее обеими руками.
– Хорошо, я отвезу Илаке в Ритагон, – неожиданно сказал Ириен. – Но только с одним условием.
– Каким?
– Ты оставишь у себя Нили. В качестве служанки ли, кухарки ли, неважно. Главное, чтобы у нее была крыша над головой. Договорились?
Дугнас не верил своему счастью. Да что угодно, хоть десяток девушек приютить. Он согласно затряс головой.
– Даю тебе два дня на сборы, – сухо сказал эльф. – Лошадь, припасы и деньги остаются также за тобой, Дугнас. Впрочем, животное я выберу себе сам.
В мужском платье Илаке сама себе безумно понравилась. Темно-зеленый камзол ладно сидел на точеной фигурке, черные брючки из мягкой кожи выгодно подчеркивали стройность ног. Девушка повертелась перед зеркалом так и эдак, прикрепляя к прическе маленькую шапочку с соколиным пером и застегивая на талии пояс с блестящей медной бляхой. Уж как не хотелось ей ехать под надзор к брату, но ради такого восхитительного наряда можно согласиться на многое. Даже на компанию простака-деревенщины и эльфа-наемника. Откуда у ее благообразного скучного папаши отыскался такой знакомец, Илаке только диву давалась. Возбужденная предстоящей поездкой, она быстро выскочила на крыльцо.
Оба телохранителя уже поджидали Илаке, не проявляя никакого нетерпения, пока девушка прощалась с отцом. Дугнас купил для дочери замечательную серую лошадку, не поскупился он и на крепкого трехлетку для лучника Грина. Выбор же эльфа сильно всех озадачил: его кобыла казалась сшитой из нескольких пестрых кусков шкуры – белых, коричневых, желтых и серых. Наверняка торговец, избавившись от нелепого животного, прямиком отправился в храм заказывать небесам благодарственную молитву. Самого же Ириена странность раскраски его приобретения ничуть не смущала, наоборот, он счел сделку более чем удачной и чужим мнением не интересовался.
– Прощай, Ириен, – просто сказал Дугнас, пожимая твердую, как доска, узкую ладонь эльфа. – Прощай и спасибо.
– Прощай, – отозвался тот.
Вряд ли им доведется встретиться еще раз, оба это знали, но если для лирзского ученого подобные прощания внове, то у Ириена их накопилось много, даже слишком много. Он скупо улыбнулся зареванной, но счастливой Нили. По крайней мере от этой обузы он теперь избавлен, пусть теперь Дугнас возится с девчонкой.
Илаке ловко взобралась в седло (спасибо папочке за уроки верховой езды) и, послав отцу воздушный поцелуй, гордо пришпорила лошадь, чувствуя как никогда ранее свою значимость. Жаль только, что утро было раннее и мало кто из соседей смог увидеть, как Илаке покидает отчий дом.
Полусонный стражник у городской заставы хмуро оглядел ранних путников и без лишних вопросов поднял перед ними желтую перекладину, освобождая дорогу. И тут-то Илаке внезапно обнаружила, что, проведя под домашним арестом почти целый месяц, она пропустила приход весны. Молодая листва сияла на солнце нежной зеленью, радуя утомленные за зиму глаза свежестью и новизной. Небо огромным куполом опрокинулось на сверкающий мир, и вечно сумрачный серый Лирз показался девушке забытым сном. Мир был полон красок, звуков и запахов. Все-таки даже в самом чистом городе запахи остаются прилипчивыми и тяжелыми от скопления человеческих тел, от животных, от всяческого ремесла. Нос к ним быстро привыкает, и человек перестает их замечать, пока не покинет пределы людского поселения. Илаке тоже вдыхала запахи земли и травы, жмурясь от наслаждения, пока носик ее внезапно не соприкоснулся с очень неприятной вонью. Она встрепенулась. Так могли вонять только трупы. И верно, совсем рядом с дорогой, прямо с ветки старого дуба свисало два тела. Илаке хотела побыстрее проехать мимо, но эльф, остановив свою лошадь, придержал и ее Крупинку.
– Гляди-ка, каковы красавцы, – сказал он, ухмыляясь самым препаршивым образом. – Еще с зимы висят. Не хочешь рядышком устроиться, сударыня Илаке?
Лучник глупо хохотнул, глядя на вытянувшуюся физиономию девушки.
– Зачем? – не поняла она.
Эльф изобразил крайнюю степень удивления на лице и голосом, полным нескрываемой издевки, спросил:
– Это ведь ты любишь говорить о смерти и считаешь, что жизнь груба, а смерть прекрасна и величественна. Разве нет?
– Так сказала не я, а один мудрый человек, – ответствовала с достоинством девушка. – Я говорю об Эрлионе, орфирангском поэте и сочинителе, если это имя вам знакомо, господин Альс.
– И в чем же, позволь узнать, красота и величие вот этих двух? – продолжал любопытствовать эльф, указывая на куски изуродованной плоти, в которых уже с трудом узнавались люди.
Разумеется, ничего замечательного в мертвецах не было. А кроме того, они смердели на всю округу так, что щипало глаза, но Илаке не желала уступать в споре.
– Я не знаю этих… людей и за что их повесили… Но наверняка за дело. Возможно, они были разбойниками или ворами. И их смерть отличается от добровольного ухода из жизни. Смерть насильственную и добровольную сравнивать невозможно.
Эльф задумчиво оглядел сначала висельников, а затем девушку с выражением крайнего сомнения на лице.
– Ты хочешь сказать, что если повесишься где-нибудь подальше от двух негодяев на цветущей вишне, совершенно притом добровольно, да еще в чистом нижнем белье и розовом платье, то через два месяца будешь выглядеть много лучше и пахнуть гораздо приятнее?
– Это некрасивая смерть! – воскликнула Илаке. – Не нужно все время передергивать. Для того чтобы уйти из жизни по собственной воле, нужно иметь много мужества и духовной силы. Того самого, чего у большинства обывателей нет и в помине.
– Да уж, а еще совершенно необходимо иметь большой запас глупости, эгоизма, тщеславия и наивности, – охотно согласился эльф.
И пока девица, в досаде стукнув кулачком по луке седла, тщетно старалась подобрать нужные аргументы, он шлепнул по шее свою уродину-кобылу и как ни в чем не бывало потрусил дальше по дороге, словно мгновенно позабыл об их споре.
Сглотнув обиду и получив от Грина косую усмешку в придачу, Илаке не столько расстроилась, сколько рассердилась, в основном на себя. В гостиной у подруги Вальтис или у не менее образованного Корда Фери она с легкостью давала отпор любому оппоненту, ловко выстреливая цитатами из научных трактатов, стихотворными строками знаменитых суровой жизнью и трагической смертью поэтов, разбивая встречные доводы одной лишь игрой ума. Поразмыслив, Илаке списала свое теперешнее поражение на смену впечатлений и внезапность эльфьего словесного нападения. Ничего-ничего, она ему еще покажет. Что-что, а смутить начитанную и бойкую на язык дочку Дугнаса Винима не так просто, как кажется. Для начала Илаке надулась и весь день не разжимала губ, играя в молчанку. Однако тактика, которая безотказно действовала на отца, на наемников никакого влияния не оказала. Впрочем, ее телохранители говорливостью не отличались и от того, что девица угрюмо молчит в течение всего дня, никак не пострадали. Им-то что, они привыкли целыми сутками не вылезать из седла, а вот Илаке порядком измучилась, отбив себе весь зад. Но гордячка изо всех сил стараясь воздержаться от жалоб. Еще не хватало, чтоб она просила об отдыхе всяких хамов и неучей. Когда же эльф объявил, что пора сделать привал, Илаке едва сдержала стон облегчения, еще не подозревая, что мучения только начались. Она тяжелым неуклюжим мешком сползла на землю сама не своя от усталости. Ноги болели и отказывались сгибаться в суставах, спину пекло огнем, и каждая жилочка молила о пощаде. Единственное, что девушка могла сделать самостоятельно, это рухнуть на землю.
– Ишь ты, уморилась никак, – хмыкнул Грин.
– Запомни, Снегирь, – насмешливо заметил Альс. – Гордость – это такая роскошь, которая далеко не всем оказывается по плечу. Наша барышня, похоже, почитает себя умелой наездницей и жаловаться на натертую задницу не может по принципиальным соображениям.
– По каким-каким ображениям? – переспросил стрелок.
– Принципиальным, Снегирь. Это когда человек решает сам для себя, что так он будет делать, а эдак – никогда. И строго придерживается установленных правил.
– Ага, у нас в деревне энтот прынсып называют бзиком и крутят пальцем у виска. Ну-ну, буду таперича знать.
– Ну зачем же так. Иногда принципы дело хорошее, даже в чем-то полезное. Вот если, к примеру, трактирщик принципиально откажется разбавлять пиво, почитая такое поведение безнравственным и преступным, то ничего плохого, кроме хорошего, не будет.
– Ежели не считать, что разорится энтот ваш трактирщик в три счета, то оно конечно. А с чего ему прикажете на лапу мытарю давать? Нешто мы не понимаем тонкостев. Пущай разбавляет, но не шибко нагло, да воду берет, которая почище. И ваще, меня от крепкого пива пучит.
– Это ты у нас такой понятливый, а барышня Илаке смотрит на вещи иначе.
Он говорил так, словно Илаке рядом вовсе не было, как о постороннем предмете, продолжая расседлывать лошадей. Грин собирал хворост и возился с костром. А у измученной девушки не осталось сил для обид и достойного ответа. Даже если б она хотела помочь наемникам по хозяйству, то все равно не смогла бы двинуть даже пальчиком. У них и без ее помощи получалось прекрасно. Благо Дугнас дал в дорогу головку сыра, изрядный окорок, целую гору лепешек, крупу и масло. Эльф заварил каких-то сушеных ягод, сладковато-кислых на вкус. И, пока наемники неторопливо смаковали ароматное питье, Илаке торопливо, как голодная волчица, проглотила свой ужин, обжигаясь отваром. Тепло костра, сытая тяжесть в желудке и усталость увлекли девушку в сладкие объятья сна. Она спала и не видела, как Грин, сводив лошадей на водопой, перебирает серебряные монеты, мечтательно любуясь их тусклым блеском, в мельчайших деталях воображая, на что истратит свое нежданное богатство. Как Альс медленно бродит вдоль границы света от костра и кромешной темноты тревожной легкой тенью, не то прислушиваясь к звукам ночного леса, не то выглядывая что-то в черной непроглядности ночи. Утром они на пару будили девчонку битый час. Так крепко и сладко Илаке не спала давным-давно, с тех пор, как ушла мама.
Каждый последующий день был как две капли воды похож на предыдущий. С той лишь разницей, что народу на тракте становилось все больше и больше. Порой Грину казалось, что весь Игергард отправился в путь. Одна половина шла в Ритагон, а другая в обратном направлении. Вдоль дороги, как грибы, росли постоялые дворы, но эльф не слишком стремился к удобствам ночевок под крышей. Оно и понятно, думал стрелок, соваться с молодой девкой в эти вертепы, забитые до отказа озверелым мужичьем, – дело, чреватое очередным смертоубийством. Была б девка как девка, тихая да скромная, а лучше в платьице стареньком, то еще куда ни шло. А так… Да и не было особой необходимости тратить деньги на постоялых дворах. Дни становились длиннее и теплее, а на свежем воздухе сон здоровее будет, справедливо полагал Грин. Что касаемо лично его, то Снегирю путешествие нравилось, очень даже нравилось. Сверху, из седла собственной лошади, смотреть на пеший люд весьма приятно, особенно на таких же, как он в недавнем прошлом, сиволапых крестьян, хорошо знакомых лишь с тяжким трудом. Вот взять хоть его родного папашу, который держался за убогий надел с упорством полоумного, надрываясь от рассвета до заката. Тот за всю свою жизнь даже в соседнем зачуханном городишке не бывал, не говоря уж про Квилг, Долью или Ритагон. И не побывает никогда, и братья Гриновы никуда дальше родного елового леса не денутся, где только лоси да волки. Потому как сами хуже всякого дерева вросли крепко-накрепко в землю, которая год от года родит все хуже и хуже, словно пытается таким образом избавиться от назойливых людишек-паразитов, пьющих ее соки. Грин же чувствовал себя вольной птицей и ничуть, ну ни капельки не жалел о том, что не стать ему продолжателем славного фермерского рода. Ладно, он человек. А если взять того же самого эльфа? Не сиделось же господину Альсу за горами в ихнем эльфьем царстве, где, говорят, ни у кого ни в чем нужды нет, а земля дает урожай сама по себе. Даром что колдун и воин не из последних. Так нет, мотается по городам и весям, и за морем был, и во всех землях Запроливья. А зачем, спрашивается? Папаша Гринов не сможет ответить, и братья у виска пальцами покрутят, а Грин знает точно. Невелика наука, если вдуматься. Ежели ты не трусливая бестолочь, не тугодум и в обиду себя не даешь, то нечего ждать-дожидаться, когда злой бог судьбы ниспошлет свои милости. Надо брать судьбу за хвост, как шкодливую кошку, и совать себе за пазуху. И делать, что душа пожелает. Чего желала душа эльфа, Грин и представить себе не пытался, а вот чего хотелось ему самому, он знал точно. Доберутся до Ритагона, а там можно и на герцогскую службу податься. Глядишь, выбьется Грин Снегирь в десятники, а то и в полусотники. Чем боги не шутят. Дальше загадывать Грин не решался, потому что даже от мыслей таких у него пересыхало во рту. Судьба, мать ее растак. За шкирку ее, за шкирку, шалопутную.
Ириен свернул с тракта внезапно, словно кто-то невидимый громко окликнул его из чащи. Не говоря худого слова, махнув предупреждающе рукой, он нахлестнул свою лошадь и мигом скрылся в зарослях. Грин и Илаке недоуменно переглянулись, но последовали примеру Ириена. Кое-как защищаясь от хлещущих упругих веток орешника и тихонько ругая эльфьи выдумки, они протиснулись в гущу леса, стоявшего вдоль тракта неприступной стеной. Оказалось, не такая уж и стена: тут полянка, там овражек. Словом, захочешь – не заблудишься.
Эльф свесился с седла и что-то разглядывал на дне оврага, но слезать с лошади не торопился. Нефритовые шарики на его косе раскачивались монотонно, как маленькие маятники.
– И чего там видать? – спросил Грин.
– Сам погляди, – предложил эльф. – И ты, барышня, можешь полюбопытствовать, если пожелаешь. Есть что посмотреть.
Грин приблизился, за ним и Илаке. Парень навидался таких картин несчитано-немерено, а вот девушку сразу вывернуло наизнанку. Рой сине-зеленых мясных мух вился над тем, что осталось от семьи крестьян-переселенцев. Мужчину зарубили сразу, начисто снеся голову. Ему просто чудо как повезло. Над его домочадцами измывались дольше, насиловали женщин, невзирая на то, что старшей было крепко за шестьдесят, а младшей едва-едва пятый год пошел, резали уши и нос мальчишке-подростку, порубили на куски молодого парня.
– Вот ироды… – вздохнул Грин, сделав обеими руками знак оберега. – Совсем звери. И малую не пощадили… И чего делать станем?
– Ничего, – отрезал эльф.
– Может, закопаем?
– А кто копать будет? Ты? И чем?
– А может, вы… ну, как тогда… ну, в лощине.
– Нет.
Илаке подняла залитое слезами лицо. Красная от рвотных позывов, ошеломленная нечеловеческой жестокостью, до смерти перепуганная, она дрожала осенним листочком на холодном ветру.
– Это… вы специально? Для меня?
– Смотри, догадливая, – хмыкнул Ириен. – Нет, но тебе тоже полезно взглянуть. Смерть, она и такая бывает. Кому-то забава, кому-то мука. И заметь, ни капельки красоты и величия. Ладно, нагляделись – и будет. Возвращаемся, пока мухи нас самих не сожрали.
– Мы могли бы похоронить этих несчастных… – слабенько пискнула девушка, кивая в сторону мертвецов.
Заставить себя посмотреть в овраг еще раз она не могла.
– Закапывай, – бросил эльф через плечо и направился к дороге.
Грин пожал плечами и, как всегда, остался на стороне напарника. Илаке потопталась на месте и, так ничего и не придумав, устремилась за своими телохранителями. Когда она прикрывала глаза, то окровавленные трупы детей вставали у нее перед мысленным взором, и никакие усилия воли не могли стереть эту картину из памяти. Эльфа она успела люто возненавидеть.
Ближе к вечеру с восхода набежали тучи, заморосил дождик, и ночевка на ближайшем постоялом дворе из возможности превратилась в необходимость. Недавняя война не только не разорила подобные заведения, но и сделала кое-кого богаче. «Белый пес» относился именно к такой категории. Глаза Альса отметили и свежую побелку в общем зале, и бочки с хорошим вином, и чистые передники подавальщиц. Вполне приемлемое место для невинной девушки, решил он, но все равно ночевать решил в одной комнате с Илаке. Тем более что Грин, экономии ради, спать отправился на сеновал.
– Что это вы такое делаете? – злым шепотом спросила девушка, когда эльф вошел следом за ней и, по-хозяйски проверив на прочность засовы на ставнях, швырнул на стул перевязь с мечами.
– А на что это похоже? – фыркнул он.
– Вы будете со мной всю ночь? Зачем? Я никуда не сбегу.
– Конечно, не сбежишь.
– Это… это непристойно. Так нельзя… – пролепетала Илаке. – В одной комнате… с мужчиной…
Эльф окинул девицу уничтожающим взглядом, под которым она быстро сникла, растеряв боевой пыл. Кривая усмешка излучала высшую степень презрения к самому факту ее существования.
– Спи спокойно и не волнуйся за свою добродетель, милая барышня…
Он хотел добавить еще кое-что грубое и малоприятное, но вовремя сдержался, потому что оно не предназначалось для нежных девичьих ушек, пусть даже произрастающих на голове, не обремененной умом. Демонстративно повернувшись к Илаке спиной, он долго сидел, уставившись на закрытую дверь, пока та шуршала одеждой и ныряла в кровать. Девушка натянула одеяло до самых глаз, стараясь даже не шевелиться, и напряженно вслушивалась в каждый шорох, доносящийся с другого конца комнаты. Эльф устроился прямо на полу, перегородив собственным телом вход, и, казалось, перестал даже дышать. Ожидание Илаке затянулось и в конце концов превратилось в крепкий здоровый сон. А вот Ириену не спалось. Отдохнул и всласть отоспался он еще в доме Дугнаса, и целый день, проведенный в седле, не отозвался усталостью в теле. И не к такому привык. Просто одна мысль цеплялась за другую, вытягивая на поверхность воспоминания, которые тянулись нескончаемой вереницей перед внутренним взором, отгоняя прочь всякий намек на сон. Задремал он только перед самым рассветом.
Утром, на скорую руку перекусив вареными яйцами и свежим хлебом, Ириен, Грин и их подопечная присоединились к маленькому сборному обозу, путь которого лежал в Ритагон. Народ подобрался разношерстный: небогатый торговец, его слуга и платный охранник, пышная бабенка с примесью орочьей крови и замашками недавней маркитантки, ковровщик и трое его великовозрастных сыновей, бродячий фокусник и пожилой стеклодув, решивший навестить внуков. Никто не стал возражать, когда к компании присоединились двое вооруженных мужчин, к тому же опытных воинов, пусть даже один из них оказался нелюдем. Ириен не случайно сделал свой выбор в пользу путешествия с обозом. Так сподручнее ночевать в лесу, а не тратиться на оплату постоя в деревнях или на постоялых дворах. Стеречь Илаке и каждую ночь обходиться без отдыха – даже он долго не выдержит. Девушка новшеству не обрадовалась, но ее мнение никому интересным не показалось.
Двигались не быстро и не медленно, Ириен никуда не торопился. Он понемногу присматривал за девицей Илаке, но в основном любовался весенним лесом, живописными речушками, коих в Олироне неисчислимое множество, словом, отдыхал как мог душой. Народ в обозе постепенно перезнакомился, маркитантка одарила своим вниманием всех, кого заинтересовали ее персона и опыт, то есть почти всех, и уже через два дня отношения у людей установились вполне непринужденные. Эльфа все эти послабления не коснулись, его побаивались и сторонились, стараясь совсем не замечать. А тот, привычный к подобному обращению, не обижался и не стремился, в свою очередь, к сближению. Плевать ему было на людей, на их косые взгляды и шепотки за спиной. Грин же оказался в центре всеобщего внимания как спутник и напарник молчаливого эльфа с двумя мечами. И не только поэтому. Его бесхитростная повесть о прошлогодней войне, наемничестве и недавнем разбойничьем налете имела успех у слушателей. Даже критически настроенная Илаке слушала его, раскрыв рот. Она, разумеется, тщательно скрывала свое отношение, но и ей путешествие начало нравиться. Она смеялась над шутками фокусника, непринужденно болтала с бывшей маркитанткой, и, как показалось Ириену, мысли о самоубийстве ее покинули. Пока они не добрались до брошенной деревни.
То ли жителей поселения поголовно унесло моровое поветрие, которое бушевало на этой земле лет пять назад, то ли они просто бросили свои худые наделы и подались на поиски лучшей доли, но деревня встретила обоз безжизненной тишиной и спокойствием. Соломенные крыши сгнили напрочь, но стены еще держались, а остатки плетней вполне годились в огонь. В поисках подходящего булыжника для кострища Ириен забрел на старое кладбище, издали походившее на маленькую рощу. Посаженные когда-то в знак скорби, кусты красноплодной уганты образовали целые заросли над скромными могильными камнями. Эльф побродил без всякой цели от одной могилки к другой, пытаясь рассмотреть насечки рун, но безуспешно. Погода и забвение сделали свое дело, стерев последнюю память о лежащих здесь людях. На одном из холмиков густо росли ранницы нежного бледно-лилового цвета. Насколько Ириен помнил обычаи провинции Олирон, такие цветы высаживали на могилах девушек, умерших до свадьбы.
– Красиво, правда? – спросила Илаке, подобравшись, как ей казалось, незаметно.
– Да. Эти цветы очень красивы, – отчеканил в ответ Ириен.
– Но они растут на могиле невинной девы. Разве это не прекрасно?
В голосе Илаке отчетливо прозвучал вызов. Эльф только усмехнулся в ответ, она до дрожи напоминала своего отца, такого же вечного и непримиримого спорщика, каким его знал Ириен в Орфиранге. Тот всегда хотел оставить последнее слово за собой.
– Смотря где видеть красоту и что понимать под прекрасным. Ранницы для этого подходят, старая могила – нет.
– Как, должно быть, просто произносить прописные истины, если твоя жизнь невообразимо длинна. А может быть, вы просто боитесь смерти? – Илаке презрительно, почти по-кошачьи фыркнула. – Ну, не стоит стесняться, господин Альс. Это вполне человеческое чувство. Только самые отважные, самые возвышенные люди способны отбросить свой страх…
Девушка продолжала свою речь, пуская в ход как расхожие, так и малознакомые цитаты классиков литературы Игергарда, Тассельрада и Маргара, ссылаясь на древних и современных мудрецов, словом, демонстрировала эльфу плоды воспитания и просвещения Дугнаса Винима во всей красе и непревзойденности. Поначалу он слушал заинтересованно, но через какое-то время утомился продираться сквозь дебри причин и следствий, предпосылок и выводов и прочей словесной шелухи. Когда Илаке наконец выдохлась и прервала монолог, Ириен дал себе возможность беззлобно и непринужденно рассмеяться.
– Ты умная девочка, прочитавшая много хороших и умных книжек, – спокойно сказал эльф в ответ на недоуменный взгляд Илаке. – Единственный твой недостаток – это отсутствие опыта и, как следствие, наивность. То и другое жизнь быстро излечивает, и я не стану брать на себя обязанности воспитателя. Слишком я стар для этого утомительного дела. Когда мы доберемся до Ритагона, я сдам тебя на руки твоему братцу и забуду о тебе навсегда, как о ночном кошмаре. А тратить на тебя силы и время… Нет уж, уволь.
Илаке растерялась. Она, уже предчувствовавшая вкус победы и триумфа, вдруг ощутила себя маленькой и глупой, недостойной лишнего внимания со стороны взрослого. Эльф не издевался, не смеялся, не пытался поучать с высоты своего возраста. Ему, оказывается, было попросту скучно. Скучно и безразлично.
– Не надо считать меня ребенком! – взвизгнула она.
На глаза навернулись злые слезы, а ноги как-то сами собой затопали на месте, делая взрослую уже барышню похожей на капризного малыша. За что Илаке удостоилась снисходительного взгляда и предложения вернуться в деревню, пока не совсем стемнело. Сочные удары веток по стройной девичьей спине, когда поверженная спорщица обратилась в позорное бегство, стали ответом.
– Вот видишь, Тиин'танали, как нехорошо вышло, – тихо сказал эльф маленькому лиловому бутону на своей ладони. – Невесть чего теперь они там измыслят. А ведь расскажи я ей, что ты любила жизнь больше всего на свете, тогда… сорок лет назад, разве она поверила бы? Глупая девчонка…
Спроси Ириена кто-нибудь, как он узнал Истинное Имя погребенной здесь девушки, он не смог бы ответить. Как он узнал? Оно проросло молодой травой и нежными цветами, его шептал ветер, оно сочилось сквозь пальцы теплыми комочками земли. Он не просто умел ВИДЕТЬ, он ЗНАЛ. Таким уж редким даром наделил его Создатель, приговаривая заранее к очень странной судьбе, судьбе Познавателя. В старину, в век Пестрых богов говорили, что над Познавателями не властен даже злой бог судеб Файлак. Так это или не так, Ириен не знал, потому что сравнивать ему было не с чем.
Догонять Илаке эльф не стал. Он неторопливо собрал то, за чем пришел: подходящего размера камни, – а заодно и пахучие листики дикого лука в похлебку, запах которой уже достиг его носа. Кто-то решил его приятно удивить, потому что пахло замечательно. Видимо, Грин все-таки подстрелил тетерева.
– А ваша-то королевна примчалась ровно кипятком ошпаренная, – доложил Ириену сразу по возвращении младший из сыновей ковровщика, общительный и веселый парнишка одних с Илаке лет. – Во, сидит, надулась, точно мышь на крупу. Может, спужалась чего?
– Ее спужаешь, как же, держи карман шире, – буркнул в ответ Грин, кривясь в крайне неодобрительной гримасе. – Не девка, а чисто чума. Даром что ученая, как сто мытарей, а толку чуть. Зачем вы только связались с энтой язвой, господин Альс?
– Тебя забыл спросить, – отрезал эльф. – Илаке не наша печаль, а до Ритагона только и терпеть.
– Уж силов нету, – вздохнул парень и переключился на ковровщикова сына, найдя в нем заинтересованного и благодарного слушателя.
Обсуждаемая ими особа восседала по другую сторону костра с видом оскорбленной в лучших чувствах королевы, то и дело бросая на эльфа дерзкие взгляды. И, судя по надутым губкам и вздернутому до небес носу, Ириен ожидал категорического отказа от ужина. Впрочем, от одной ночи с пустым желудком еще никто не умирал. Добродушная маркитантка до краев наполнила миску Илаке чудесной похлебкой из жирной птички, но та так и осталась нетронутой. Остальные же уминали угощение за обе щеки, не исключая и самого Ириена, и, к разочарованию упрямицы, никакого внимания на ее выходку не обратили. За исключением фокусника.
– Ты чего, красавица? – удивился тот. – Вкуснятина. Ешь давай!
– Я не голодна, – ответствовала гордая девица, ожидая дальнейших расспросов и последующего за разъяснением сочувствия.
Но фокусник лишь пожал плечами и вернулся к своей тарелке. Зато их разговор привлек внимание Грина.
– Ты че? Жрать совсем не хошь?
– Да.
– А ну тада я схаваю, раз такое дело, – легкомысленно обрадовался стрелок. – Чего добру пропадать-то? Добавки, чай, не будет.
И он, подхватив миску у Илаке из-под носа, энергично заработал ложкой. Паренек отсутствием аппетита не страдал. В крестьянских семьях дети никогда не ели досыта, даже в праздники, а уж пренебрегать харчами и вовсе считалось большим грехом. Капризной девчонке оставалось только с открытым от возмущения ртом наблюдать, как Грин уминает ее ужин, выскребая лепешкой остатки жира до последней капельки. Ириен не выдержал и расхохотался – так уморительно выглядела вкрай разобиженная на весь свет Илаке.
– А че? – изумился Грин. – Че смешного-то? Мы не прынсэсы какие, шоб от тарелки нос воротить. Верно я говорю, господин Альс?
– Это точно, – согласился Ириен.
Урок должен был пойти девушке только на пользу. Никто ведь не обязан потакать ее желаниям, как это делает достопочтенный Дугнас. Пусть поплачет, пожалеет себя горемычную, голодную и холодную, а в следующий раз станет прежде думать, а только потом делать.
– Норовистая у вас барышня, господин Альс, – сказал негромко фокусник, которого после сытного горячего ужина потянуло на разговоры. – Чересчур ученая да избалованная. Видать, совсем без матери росла.
В отличие от большинства собратьев по профессии Кивар, так звали фокусника, одет был просто, в самую обычную куртку, а на голове вместо пестрого полосатого колпака носил круглую шапочку с кожаными ремешками. И, если бы на первом привале он не продемонстрировал свое мастерство, никто и не заподозрил бы в немолодом тощем дядьке обладателя ловких, проворных рук, способных достать из уха простака цыпленка, медную монетку и яркий платок. Его кожаный мешок содержал в своих неисчерпаемых недрах запас самых неожиданных предметов, от жонглерских шариков до хитроумных ящичков с двойным-тройным дном. Профессиональные фокусники выделялись в отдельную гильдию и никогда не смешивались с бродячими комедиантами, зверинцами и балаганами, почитая свою работу, требующую долгих лет непрерывного учения и самосовершенствования, выше дешевого кривляния перед толпой.
– Отец Илаке поручил доставить ее в Ритагон, к брату, – пояснил эльф, он тоже был не против немного пообщаться.
– Давненько я не бывал в Ритагоне, – вздохнул Кивар. – Там у меня всегда хорошие заработки получались. Один раз даже в герцогском дворце бывать довелось, – похвастался он простодушно. – Я тогда помоложе был, половчее.
– Ну, может быть, и в этот раз повезет. На весенние праздники герцог устраивает большую ярмарку и гуляния.
– Кто знает? Было бы неплохо. Герцог человек Щедрый. А у меня есть чем самого короля удивить. Я в Маргаре выучился дышать огнем, как тамошние мастера. Здесь такого не умеют.
– Ты бывал в Маргаре? – удивился Ириен. – Каким образом?
Путешествие за море было дорогим удовольствием, а для простого человека так и вовсе недоступным, кроме как в трюме пиратской шикки. Догадка Ириена оказалась правильной и в этот раз.
– Э-э-э, – вздохнул фокусник. – Как только Файлак не балуется людскими судьбами. Как в Маргар попадают игергардцы? Рабами, ясное дело. По молодости лет подался на свою голову в море. Но мне повезло, хозяин оказался незлой, дал возможность зарабатывать своим ремеслом для выкупа. Благослови его Светлые боги и Пестрая Мать в придачу, хороший был человек. Тебя, господин эльф, стало быть, тоже в Маргар заносило?
– Да. И в Маргаре я жил, и в Великой степи. Много лет. Вернулся только прошлой осенью.
– К самой войне, стало быть. Очень вовремя. Тогда всех нелюдей в Вольную армию вербовали. С твоими мечами, господин Альс, там, верно, место сыскалось быстро, – рассуждал справедливо Кивар.
Ириен ухмыльнулся в ответ. Стоило только спуститься по сходням на причал, как его со всех сторон обступили вербовщики. Про резню в Митайте он уже слышал, и потому ужасы кровавого погрома, щедро лившиеся в уши, его не удивили. Удивляло другое. Например, сородичи, столь безмятежно жившие почти на самой границе с воинственным и нетерпимым Оньгъеном, давно точившим зубы на богатства эльфийского квартала Митайты. Хочешь жить в Игергарде – живи в Ритагоне, если ты эльф. Самое подходящее место. Когда Ириен отправился за довольным вербовщиком в контору, то менее всего он помышлял о мести кровожадным оньгъе. Игергардский король не пожалел казны для наемников Вольной армии, мудро рассудив, что от головорезов всех рас и мастей будет больше пользы, если их оружие и умения будут направлены против общего врага. Яттская битва проредила число кондотьеров более чем на две трети. Его величество Хальдар оказался очень дальновидным полководцем, когда без колебаний сначала пустил под нож разношерстный сброд Вольной армии, а уж потом двинул на потрепанных оньгъе свои регулярные полки.
– Может, встречали там парнишку-полукровку по имени Даниш? – спросил осторожно фокусник. – Немножко эльфийской крови в нем было, совсем чуть-чуть, а ловкий был, точно белка. Очень гордился он своим дальним родством с Фэйром, хотя от эльфов достались ему только красивые глазищи. Я его в ученики совсем мальчишкой взял, думал гильдийский знак передать. Уж больно способный был мой Даниш. Видно, сгинул на Яттском поле, бедолага.
Их было много, молодых и отчаянных, жаждущих воинских подвигов и возмездия. Среди полукровок и среди чистокровных эльфов, орков, тангаров. Вольная армия приняла их с распростертыми объятиями, обещая одновременно и славу, и честь, и деньги. Но по-настоящему щедрой оказалась только смерть, самая честная и неумолимая из владык.
Осень 1691 года
Накануне битвы всю ночь шел проливной дождь, превративший почти всю долину Ятты в сплошное болото, в котором вязли ноги пехотинцев. Еще хуже все обернулось для конницы. Лошади скользили по жидкой грязи, падали, калечились сами и калечили седоков. К середине дня оньгъе и игергардцы, наемники и ополченцы, новобранцы и ветераны мало чем отличались друг от друга. Все с ног до головы в липкой черно-коричневой грязи, оборванцы с заляпанными кровью лицами, охрипшие и озверевшие. Сама битва, описанная не одним десятком хронистов, запомнится надолго. Пока не вымрут последние из участников, которые с придыханием, вызванным старческой одышкой, станут рассказывать наивному и молодому слушателю о мужестве, доблести и подвигах, коим они были свидетелями. А их не так уж много осталось после того, как сдались генералы короля Веррона, как пали в вонючую кровавую жижу штандарты с оньгъенским соколом, как радостные гонцы поскакали в Орфиранг и Квилг с вестью о славной победе над Оньгъеном.
Ириен очнулся не от дождя и не от холода, а от того, что здоровенная наглая ворона вспрыгнула прямо ему на грудь с явным намерением полакомиться глазами.
– А ну, пшла! – прикрикнул он и рукой сбил с себя птицу.
Ворона удивленно каркнула и как-то лениво отскочила в сторону, но не очень далеко, не теряя надежду на скорую поживу. Ириен оскалил зубы в страшной ухмылке, которая означала обещание жестоко разочаровать в ее лице все воронье. Он не собирался умирать ни до сражения, ни теперь.
Он смотрел в небо, наслаждаясь его тяжелой синеватой мрачностью, и открытым ртом ловил сладкие дождевые капли. Из тошнотворной свинцовости обложных туч сочился бесконечный дождь. Вода заливала лица покойников, и от этого казалось, что мертвые плачут грязными кровавыми слезами. Будь Ириен помоложе, он тоже непременно разрыдался бы. От счастья. Он лежал среди трупов живой, практически невредимый, битва, судя по всему, уже успела закончиться, и Ириен был уверен – в пользу Игергарда. Тысячи людей и нелюдей погибли сегодня, а он остался жив. Разве это не повод для радости? Жить, дышать, пить воду – это так замечательно. Лучшее, что может случиться с воином после сражения.
В голове все еще вертелась карусель от могучего удара древком копья по затылку, зверски болела шишка на макушке, но красные круги уже не мельтешили перед глазами. Колотую рану в бедре Ириен кое-как умудрился перевязать куском ткани, отрезанным от чужого плаща. Охая и скрипя зубами, он приподнялся и, встав на четвереньки, огляделся вокруг.
Мертвые тела лежали кругом, еще не потревоженные мародерами. Да и вороны не успели как следует приступить к обильному пиршеству. Рослый оньгъе, оглушивший Ириена уже в самом конце сражения, лежал почти рядом с проломленной головой, все еще сжимая в руке обрубок злополучного копья. Чуть в отдалении Ириен разглядел пеструю куртку Гравейна. Он подполз ближе, перевернул парня, но тот был давно мертв. Лезвие меча прошло прямо через горло. Яркие зеленые глаза Гравейна даже после смерти продолжали смотреть немного лукаво. Ириен закрыл их. Это единственное, что он мог теперь сделать для покойника.
Ириен собрался с силами и встал, опираясь на обломок копья, как на палку. Раненую ногу пекло огнем, но идти было можно. Он побрел в ту сторону, откуда пахло кострами, равнодушно переступая через отрубленные конечности, вываленные смердящие внутренности людей и лошадей. Приходилось огибать целые завалы из мертвецов, сплетенных в какой-то чудовищный узел. Одного игергардца насквозь прокололи пикой, и он так и застыл, стоя на коленях, пригвожденный к месту, как жуткое насекомое – иглой натуралиста.
Под лошадью убитого влет оньгьенского офицера Ириен нашел Дэвли, чуть дальше. – Полосатого Ульхена с расколотым черепом. Возле него Ириен передохнул, собирая в кулак тающие силы. Он надеялся, что хоть Лиир вышел живым из этой мясорубки, но чем дальше шел, тем призрачнее становилась его надежда. Почти все ополчение из Квилга полегло на Яттском поле. Зеленые куртки Лихих стрелков перемешались с малиновыми гербами Соара, знаменитые белые плащи Ланданнагерской конницы – с разномастным обмундированием Вольной армии. Все нашли свой конец в густой жирной грязи, изрубленные, заколотые, утыканные стрелами. Но и вся оньгъенская армия тоже лежала здесь.
Ириен выблевал желчью прямо на золоченый мундир безголового оньгъе, когда в нос ему ударила нестерпимая вонь. Смесь запахов горелой плоти, крови и волос могла сшибить с ног даже бывалого ветерана. Здесь взорвалось оньгъенское зажигательное ядро. Ириен отвернулся и побрел дальше, стараясь не смотреть на результат ее взрыва.
– По… п… по… мо… ги…
Тощий лохматый мальчишка сипел охрипшим от крика горлом, раскачиваясь из стороны в сторону, как бы укачивая искалеченную правую руку. От пальцев остались только целый большой и половина указательного, остальные и часть ладони были начисто отсечены одним ударом меча. Мальчишка прижимал окровавленную руку к груди и тихонько подвывал.
– Вставай.
– Бо-о-о… льно.
– Вставай, кому говорю. Я отведу тебя в лазарет.
Ириен грубо дернул пацана за мокрые вихры, тот молча вскочил, испуганный, мокрый и дрожащий, как мышонок.
– Как тебя звать?
– Ш. с… шширан.
– Как-как?
– Ширан.
– Иди за мной, Ширан. Понял? Тебе сколько лет?
– Ч-четырнадцать.
– С-суки! Вот суки!
Он не стал объяснять мальчишке, кого имел в виду. Вербовщики накануне сражения хватали всех подряд, лишь бы оказался выше трех локтей ростом. Квилгское ополчение в основном состояло из таких вот сопляков, толком и оружие в руках не державших. Теперь парень останется калекой на всю жизнь, если, конечно, не подхватит заражение крови.
– Ты из Квилга, Ширан?
– Нет, из Канегора.
– Мать-отец живы?
– Померли.
– Это плохо, Ширан. Туго тебе придется, – пробормотал Ириен.
Ему просто хотелось говорить, чтобы слушать свой и чужой голос и снова и снова осознавать себя живым, чтобы отвлекаться от окружающего ужаса. Потому что трижды соврет тот вояка, который скажет, что смерть ему не страшна. Страшна, еще как страшна, до самого нутра, до печенок, когда вокруг только кровь, смрад и грязь.
Уже совсем завечерело, когда они буквально ползком добрались наконец до лазарета, но тут оказалось еще страшнее, чем на поле битве. Там были в основном мертвые, и они молчали, а тут раненые и умирающие взывали о помощи, стонали, выли и орали.
В палатку к хирургу стояла очередь. Все, кому потребовалась срочная помощь, уже лежали под навесами, предоставленные судьбе и воле богов. Хирурги сделали для них что могли. Кому-то отрезали руки или ноги, кому-то заправили кишки обратно в живот и наскоро зашили, как мешок. Теперь настала очередь более легких ранений. Тех, кто не умер от кровопотери и болевого шока, предстояло еще спасти, а врачи уже валились с ног от усталости. Их было мало, и они выбивались из последних сил. Так что раненые не роптали. У них тоже уже не было сил.
Ириен уселся прямо на землю и, то и дело проваливаясь в сон, старался следить, чтобы Ширана не оттеснили из очереди. Он уже начал отключаться, когда его узнал один из хирургов. Круглолицый рыжий мужик с широкими крестьянскими руками, выходец из какого-то глухого северного хутора.
– Ир! Живой, ублюдок!
– Жив, как видишь, доктор Виккер, – прохрипел Ириен, с трудом раздвигая разбитые губы в ухмылке.
Виккер осторожно осмотрел его раны и досадливо поморщился.
– Хотел бы я, чтобы на всех моих пациентах раны заживали так, как на тебе, эльф. Ноздря уже почти затянулась, по крайней мере хрящи срослись, – констатировал с завистью врач после беглого осмотра. – А ногу я заштопаю. Чуть позже.
– Посмотри паренька, – попросил Ириен, указывая на Ширана.
– Дерьмовая рана, Ир. Боюсь, твоему приятелю придется отнять всю кисть, – проворчал врач, недовольно скривив губы.
Мальчик заплакал, а доктор дал ему увесистый подзатыльник.
– Зато жив остался, дурачок. Пойдем, посмотрим твою лапу, герой.
Ириен смотрел, как Виккер уводит пацана с собой в операционную, и думал, что врач прав. Главное – это жизнь, такая как есть. Просто сама по себе. Мальчик этого пока не понимает, для него потеря руки – трагедия и почти потеря всего смысла существования. Так оно и есть. Пока. Пока не зарубцуются раны, пока не привыкнет управляться левой, пока не сотрется в памяти ужас прошедшего дня. А потом он поймет, как сильно ему повезло.
«А тебе тоже повезло?»
Она сидела рядом, склонив голову к плечу. Мокрое серое платье облепило худенькие плечи и спину с выступающими по-детски лопатками. Спокойные светлые глаза, немного усталая поза. Она сегодня действительно устала.
«Мне тоже. Очень».
Он даже растерялся немного от неожиданности. Сегодня он ее не ждал.
«А я и не за тобой. Просто присела рядом ненадолго. Не возражаешь?»
Голос ее был тих и спокоен, как лесной омут, но где-то в глубине маленькой рыбкой скользила ирония.
«Спасибо за доверие, Неумолимая Госпожа». Совершенно серьезно.
«Ах, к чему все эти церемонии между старыми друзьями, Ириен».
Смерти порой не чуждо некоторое кокетство.
«Сегодня у тебя большой день», – осторожно сказал он.
«Просто день».
Она иногда приходила в гости. Старая приятельница, почти подруга. У них было много общего, гораздо больше, чем хотелось. Но он привык.
«Я пришла, чтобы сказать, что рада за тебя, Ириен. Сегодня мы не пойдем вместе».
«Спасибо, ты ко мне как-то по-особенному милостива».
«Считай, что ты сегодня мой любимец».
Неумолимая Хозяйка шутила. Она улыбнулась краешком бледных губ, и ее неуловимая улыбка, как ночная бабочка, ускользнула куда-то ввысь, мгновенно растаяв.
«Возможно, ты даже сделаешь мне подарок и нанесешь свой последний визит лет эдак через?..»
«Возможно. А возможно, я явлюсь по первому твоему зову. Таким, как ты, друг мой, иногда мои хм… услуги… могут стать лучше всякого подарка».
У нее были очень печальные глаза, и Ириену даже почудилось, что в них стояли слезы. Но нет, Неумолимой неведома такая роскошь, как обычные слезы. Просто капельки дождя скатились в уголки глаз.
«До встречи, Ириен».
«До свидания, Госпожа».
Он ощутил, как она снова ушла. Холодное дыхание коснулось грязной, покрытой засохшей кровью щеки. И все.
– Ириен?!
А вот и полевой хирург Виккер.
– Ну что, бродяга, займемся тобой? Но предупреждаю сразу – не выть и не скулить. Наслушался я уже за целый день этого добра.
Эльф скрипнул зубами, но промолчал, не поддаваясь на провокации.
Пол хирургической палатки, залитый кровью, гноем и дерьмом, смердел хуже, чем двор на бойне. Здоровенный однорукий санитар малопродуктивно пытался смыть грязь, опрокидывая на пол ведра грязной воды.
– Пшел вон, – брезгливо приказал Виккер. – Снимай штаны и садись на стол, – бросил он Ириену.
Сказать было проще, чем сделать. Штанина пропиталась кровью насквозь, и крючки на боковой застежке стали липкими и скользкими. В сапоге тоже хлюпала кровь, и эльф мысленно попрощался со своей удобной обувью. Покрой настоящих эльфийских сапожек Ириен предпочитал всем остальным, хотя остальную одежду носил без разбора ее происхождения.
– Ух ты! – сказал хирург, осматривая рану. – Тебе удивительно везет, остроухий друг мой. Такой аккуратной раны я давненько не видел. Удачно, очень удачно. Зальем все спиртом, а потом заштопаем крестиком. Красивенький выйдет шрам для твоей замечательной коллекции.
Чего-чего, а шрамов у Ириена было превеликое множество. От давнишних белесых и тонких, как ниточки, до сине-багровых из последних приобретений. Часть вполне поддавалась искоренению, но эльф жалел денег на услуги хорошего лекаря-мага.
– Живучие вы, эльфы, создания. Аж завидки берут. Человек от такой раны, как у тебя, давно истек бы кровью. Орку и тангару тоже, скорее всего, пришел бы каюк, а ты вот сидишь, ногой машешь. Недаром говорят, что ваши предки в былые времена жили чуть ли не вечно… Ну, терпи, эльф.
Ириен только зашипел по-кошачьи, когда Виккер засунул в открытую рану тампон.
– Храбрый мальчик, – хмуро похвалил Виккер. – За какими демонами тебя занесло на эту войну, эльф? Скучно стало или почувствовал себя патриотом?
– Не то и не другое. Ох-х-хо. Ты лекарь или пыточных дел мастер? – охнул Ириен. – Считай, что просто зашел посмотреть, чего делается в Игергарде. А тут война и все такое прочее.
– Значит, ты дурак, Ир. Ты меня разочаровал, честное слово. Я был лучшего мнения о твоих сородичах. Одно дело ходить в советниках при штабе, а другое – махать железякой в чистом поле.
– В Минайте оньгъе устроили резню в эльфийском квартале. Мне это не понравилось.
– Х-ха, не смеши меня, тоже мне мститель, – хрюкнул Виккер. – Оньгъе резали поголовно всех. И людей, и нелюдей.
Ириен только пожал плечами. Он и сам не мог толком объяснить свое прямое участие в очередной войне Игергарда с Оньгъеном. Не первой и наверняка не последней.
Пока Виккер штопал рану, Ириену пришлось выслушать все нецензурные соображения доктора о минувшей битве и о войне в целом. Зато потом он попытался угостить терпеливого пациента хорошо очищенным спиртом, но вовремя опомнился и недовольно проворчал.
– Совсем забыл, что твое живучее племя не переносит спирт в любом виде. Тьфу на тебя, даже выпить с тобой по-человечески нельзя.
– По-человечески, разумеется, нельзя. Но от простой воды я бы не отказался.
Виккер досадливо сплюнул и крикнул санитару, чтобы принес чистой воды. Полевой врач твердо решил напиться, и ему в принципе было совершенно безразлично, что собутыльник станет хлебать обычную воду.
И конечно, они выпили за проклятую победу, за мальчика Ширана из Канегора и за тех, кому уже не доведется пить ни водки, ни простой воды. А потом они разошлись каждый по своим делам…
– Нет, твоего ученика я не встречал, мастер Кивар, – сказал Ириен, выныривая из нежданных воспоминаний.
– Да я понимаю, разве всех упомнишь. Я Давиша и в Канегоре искал, и в Ятсоуне, и в Орфиранге. Записки оставлял в условленных местах, прождал всю зиму в Долье, да, видно, все без толку, – горестно вздохнул фокусник. – Эх-хе-хех… Проклятые оньгъе…
Ириен не стал рассказывать вконец расстроенному человеку, что его самым лучшим другом был, есть и останется оньгъе Аннупард Шого. Разве кому-то, тому же Кивару станет легче оттого, что он узнает, сколько раз Пард спас жизнь разным нелюдям. Оньгъе, грабившие, насиловавшие и убивавшие на улицах Минайты, не имели ничего общего с Пардом, равно как и он с ними.
Сытный ужин и не по-весеннему теплый вечер расположили путников к лирическому настроению и песням. У Норберты оказалось хорошее настроение, и она запела, уступая просьбам. Голос ей достался низковатый для женщины, но необычайно красивый, глубокий и сильный.
Над ним одна трава теперь растет,
И только мать солдата дома ждет,
Чужой женой теперь его вдова,
И что ее судить за то? Она права.
Дичает сад, и поле в сорняке,
А на войне оно как на войне.
Кто возвратился, кто в земле лежит.
А тем, кто выжил, надо дальше жить.
У мертвых нет обиды на живых.
Их вечный сон спокоен, светел, тих…
Да разве с битвы не вернулся он один?
Вот только без отца остался сын…
Песня эта отмерила не один век. Ириен был уверен, что люди сложили ее еще в те годы, когда его собственный отец был ребенком, а может быть, даже в Темные века. Кто знает? И петь ее будут еще долго. Она переживет его самого.
Эльф поискал глазами Илаке и с удовлетворением отметил, что ее глаза слишком ярко и влажно блестят. Значит, задело. Значит, немного проняло. Пусть хоть так, если ему самому никогда не подобрать нужных слов. И лучше, чем это сказано в песне, не объяснить девушке простую истину, которую знает неграмотная шлюха Норберта, и фокусник, бывший когда-то маргарским рабом, и мальчишка Грин, только и умеющий, что ловко стрелять из лука. Что жить надо ради самой жизни. И ничья смерть не может замедлить вечный круговорот мироздания, без начала и конца возрождающийся сам из себя. Мироздание даже не заметит твоей смерти, но станет беднее и оттого скучнее.
– А вы, господин Альс, не споете ли чего? – осторожно спросила Норберта. – Ваши родичи большие охотники до песен.
– Пожалуй, я откажусь, – улыбнулся Ириен криво, но совершенно беззлобно. – Чего не умею, того не делаю. Боги поскупились в отношении меня. Я простой наемник. А много ли вы, сударыня, встречали певцов среди воинов?
К нему не стали приставать лишний раз, но никто не обиделся на отказ. У людей хватало собственных песен, веселых и грустных, возвышенных и похабных, красивых и не очень. А эльфу представилась редкая для его расы возможность слушать чужие голоса, оставаясь только зрителем. То, что эльфы были народом музыкальным, никто сомнению не подвергал, но неискоренимые россказни о каком-то особо чудесном даре в сем искусстве лично Ириену сильно осложняли жизнь. Его голос назвать мелодичным не мог бы даже самый отъявленный льстец. Хриплый и неровный, как скрип проржавевшего ворота колодца, он годился только для базарной ругани. Тут иногда лучше помолчать, чтобы не навлечь на голову неприятностей, и уж вовсе не до песен. Вот Унанки, тот мог. Пока жив был…
Иногда Ириену казалось, что невозможность забыть и есть самое страшное наказание для живого создания. Тем более для того, кто живет так долго, что в любом случае обязан терять кто-то дорогого, любимого, и необязательно человека. Можно отгородиться от всего мира почти неприступными горами, но даже в благословенном, мирном уж тысячу лет Фэйре смерть сумеет настичь эльфа. И что тогда? Вечно терпеть мучительную боль потери? Пусть не вечно, слава светлым небесам, пусть несколько веков, но рана не заживет и не избудется горе. Волей-неволей задумаешься, за что, за какой страшный грех наказан так жестоко прекрасный народ Фэйра, Валдеи, Серых островов? Кто-то всю свою долгую жизнь ищет ответ на этот вопрос, а кое-кто предпочитает никогда не задумываться об этих болезненных вещах. Тот же самый Унанки, обратившийся ныне в пепел, знавший сотни мелодий и имена всех звезд в обоих полушариях, считал, что Создатель этого мира просто решил так странно пошутить. Иной раз Ириен спорил со старым другом, а иной раз помимо воли соглашался.
Сон подкрался на мягких лапах, как водится у диких лесных котов, один из которых только что щурил золотые глазищи с высокой ветки клена, полагая, что остается невидим для распевшихся посреди ночи путешественников. Ириен на мгновение прикрыл веки… И вот уже душа беспокойной птицей метнулась ввысь, уносясь за внутреннее Вейсское море, за Маргарские горы, в степь и в недавнее прошлое. Туда, где точно так же горел костер и странники сидели подле огня, не торопясь со сном. Только ночь была не в пример более теплая, степь благоухала так, как здесь, на севере, земля не пахнет даже в разгар весеннего цветения. Тор вел нескончаемый теологический спор Мэдом Малаганом. Тангар полагал себя правоверным огнепоклонником, как его пращуры, а эрмидэец вообще ни во что не верил – ни в богов, ни в пророков. А все остальные с удовольствием прислушивались к их беззлобной перебранке. Обратить один другого в свою веру или безверие никто особенно не старался, а потому обсуждался насущный вопрос о происхождении мира в целом. И тут мнения расходились. Тор, в соответствии с верой предков, утверждал, что первоначалом был огонь, и все возникло из него и исчезнет в нем в конце вечности. Мэд же полагал, что мир просто существует, а докапываться, откуда он взялся и куда денется, – занятие для слабоумных бездельников, потому что все равно доказать никто ничего определенного не сможет, а кроме того, какая разница, и на наш век его, этого сволочного мира, хватит сполна и всем сразу.
– Наш мир – это сон Создателя, – заявил Сийгин. – И когда он проснется, все кончится.
Собственно говоря, вся вера орков начиналась этим утверждением и им же исчерпывалась. Первое, что рисовали на нежной смуглой щечке маленького орка из любой касты, было изображение закрытого глаза. Оно имелось даже на лишенном клановой татуировки лице Сийгина.
Пард только смущенно хмыкнул. Все и так знали, что по этому поводу думают в Оньгъене, кого считают избранными детьми Творца, а кого – злобными бездушными паразитами. На данный момент в их компании «паразиты» находились в большинстве.
– Скорее не сон, а шутка, – откликнулся тогда Унанки. – Всемогущий пошутил. Я в этом убежден. Остроумно, неожиданно, немного зло и, может быть, даже не слишком удачно, и похоже, что шутка его затянулась. Хотя я ничего не имею против. Такой мир нельзя сотворить на полном серьезе. – Его улыбка вышла против обыкновения невеселой. – Но я не в претензии. Мне понравилось почти все, – добавил легкомысленный эльф, немного поразмыслив.
Никто так и не понял, что хотел сказать Унанки, насмешничал ли он по своей привычке, или пытался открыть душу, которая не только у людей потемки.
– Кто у нас тут самый ученый? Альс, ты, кажется, у трех мудрецов в учениках ходил? – припомнил вдруг Малаган. – Может, эльфийские старцы знают что-то особенное?
Вся честная компания развернулась в сторону своего командира. Даже короткий пушистый хвостик на затылке Джасс прочертил линию по его шее. Нахалка, до сего момента по-хозяйски использовавшая Ириена как персональное кресло, определенно изготовилась услышать нечто для себя новое. В другой раз он бы сумел отвертеться от бесполезного разговора, послать всех куда подальше, но лангеры были настроены серьезней некуда. Видимо, спор Тора и Мэда задел их за живое.
– Мастера считали, что миры порождают друг друга точно так же, как из желудя вырастает дуб, тот в свою очередь дает урожай желудей, ну, и так без конца. Все великое сокрыто в малом. В самой крохотной песчинке заключена вся гора, в капле воды – все моря и реки… – пояснил он, пытаясь донести до своих друзей древнюю эльфийскую мудрость.
В свое время, с боями продираясь сквозь заумные тексты древних трактатов, коих у Мастера Риннана имелся неограниченный запас, Ириен твердо для себя решил, что на всю свою долгую эльфью жизнь оставит основополагающие вопросы мироздания непосредственно самим богам.
– А где тот самый первый дуб?! Ну, тот, с которого упал первый желудь? – воскликнул запальчиво Малаган. – Опять эльфы понамудрили так, что мозги сломать можно.
– Ты спросил – я ответил. Все уточнения к магам из Цитадели, Мэд. Меня, сам понимаешь, при посадке первого дуба не было, – ответствовал Ириен спокойно.
Что сказала тогда Джасс? Она вдруг стала очень серьезной, даже строгой какой-то, поменялась в лице.
– Один человек… один маг как-то сказал мне, что, возможно, наш мир просто кто-то придумал.
– Как это? – изумился Пард. – Кто придумал?
– Не знаю. Кто-то, кому достало воображения населить землю драконами, эльфами, орками, людьми и тангарами, наделить их разными судьбами, душами и магией. Тот маг, он говорил, что мысль порождает миры, и наоборот…
– Что-то я не понял ничего. – Пард в задумчивости терзал свою бороду, как пес мочалку. – А если немного доходчивее?
Джасс судорожно вздохнула, и Ириен почувствовал, как рядом с его ладонью сильнее забилось ее сердце. Она волновалась, подбирая нужные слова. Редкое явление, обычно хатамитка за словом в карман не лезла.
– Ну, вот ты слышал когда-нибудь историю про Изагиль и Рэнно? Есть даже книга такая. Я ее в храмовой библиотеке читала раз двадцать. Про разлученных влюбленных. Это ведь не легенда. Это сказка, придуманная история. Изагиль и Рэнно никогда не жили по-настоящему. Но, возможно… мне кажется, что есть мир, где они живут на самом деле. Мир, который придумал Ташша из Квилга.
– И ты веришь в… это? – спросил потрясенный до глубины души Малаган. – В то, что ты, живая и настоящая, чья-то сказка, выдумка, байка? Ты веришь?! Нет, уж лучше сон или шутка… Слышь, хатами, я не согласен. Я самый что ни на есть настоящий, доподлинный! Нет, Пард, ты слышал что-нибудь подобное? Бред умалишенного, а не теория.
Ириен ожидал, что Джасс начнет огрызаться, но нет. Она только вздохнула и сказала так тихо, что только он один услышал ее слова:
– Пусть сказка, пусть, лишь бы кончилась хорошо…
…Птица-душа вернулась обратно из странствия в пространстве и времени так резко, что Альса подкинуло на месте.
Хорошо же он поспал. Костер погас окончательно, угли остыли и подернулись седой золой, над землей стелился утренний туман, холодный, как змеиная шкура. Эльф огляделся вокруг, мысленно считая спящих людей. Раз, два, три…
– Ах, сучка! – прошипел он себе под нос, мгновенно вскакивая и на ходу застегивая ремни заплечной перевязи.
Пинок под ребра оказался наилучшим пробуждающим средством для Грина. Тот охнул, дернулся и подскочил как ужаленный, завертевшись на месте юлой.
– А? Де? Чаво?!!
Не говоря ни слова, Альс ткнул его мордой в скомканное одеяло Илаке, уже успевшее растерять тепло человеческого тела.
– Сладко спалось, сударь мой? Все мозги себе отоспал?
Голос эльфа был до того ласковым, что у Грина желудок завязался узлом. Так, должно быть, шелестит шелковая удавка в руках убийцы-душителя, нежно и сладостно.
– Так че, эта дура убегла? – догадался стрелок.
– Убегла, как видишь. И уже довольно давно.
Эльф зло плюнул, метко угодив прямо в центр кострища.
– Неужто, не догоним?
Грин тоже заметил, что девчонка прихватила свою лошадь, и загрустил. Он рассуждал просто. Конного догнать посложнее будет, чем пешего. Да и кто его знает, как далеко девчонка успела забраться и где теперь ее искать.
– Быстро седлай лошадей, – приказал эльф. – Там разберемся.
И, пока стрелок метался между двумя животными, старательно закрепляя упряжь, Альс легким охотничьим шагом направился прямо к дороге, повторяя путь беглянки. Что-что, а следопытом он был отменным. Судя по следам, хитрая девчонка сначала вела свою лошадь под уздцы и, только выйдя на тракт, залезла в седло. А вот куда поскакала, непонятно. Пыльный истоптанный тракт било слишком много ног и копыт, чтобы определить это сразу. Ириен без толку кружился меж обочинами, медленно свирепея. Подлая девка успела достать его до самых печенок, и мысленно он составлял краткий план наказаний, начиная с простой порки.
– Ну и че? – подал голос Грин, выныривая из кустов уже верхом и мигом соображая по перекошенному лицу Альса, что след потерян. – Может, разделимся? Я в обратную сторону возвернусь, а вы – вперед.
Эльф не удостоил парня даже взглядом, птицей взлетая в седло. Он был очень зол.
– Ты мне еще поумничай. Будет тут разное… рот раскрывать, – прошипел Альс. – Сейчас все и так узнаем.
Мастер Ульнари, маг из Цитадели, тратил свое драгоценное время на обучение Ириена совсем не даром. И если бы он мог видеть в это мгновение своего ученика, то, право слово, имел бы лишний повод для гордости и собой, и Альсом. Ни одна дорога, сколько их ни есть под солнцем и двумя лунами этого мира, не могла не отозваться на его приказ. И когда с губ эльфа сорвались жесткие повелительные слова на Истинном Языке, старый тракт незримо содрогнулся, точь-в-точь как половик в руках хозяйки-чистюли. Тысячи тысяч образов ринулись волной на эльфа. Девочка, подвернувшая ногу; королевский гонец с важным письмом; босая старуха-побирушка; неполная сотня злых, невыспавшихся вояк на марше; стадо коров; храпящий в канаве забулдыга; усталая, но довольная заработком шлюха; ведро помоев, выплеснутое из дверей корчмы; покосившийся указатель; монеты, звенящие в полной мошне купца; мертвец, ограбленный ночью и раздетый донага путник; блохастая бездомная шавка, задравшая ногу на забор; беззаботно насвистывающий незатейливую мелодию школяр… Бесконечный поток живых существ тек по дороге в это ранее утро в обоих направлениях. И среди них была, конечно, и злополучная дочка Дугласа Винима. Илаке решила самостоятельно вернуться к отцу и теперь что есть силы нахлестывала свою лошадку. Девчонка чувствовала себя уже гораздо менее уверенно, чем в начале побега из-под опеки ненавистного эльфа и его тупоголового напарника. Страшно ей было, очень страшно. Слишком много алчных и похотливых взглядов провожало хорошенькую молоденькую всадницу. Кого-то прельщала нежная женская плоть, кто-то зарился на одежду и лошадь, а кое-кому не помешало бы ни то, ни другое в разном порядке очередности. Все это имелось и раньше: взгляды и сопливое причмокивание губами вслед. Просто в окружении вооруженных охранников Илаке на всякие такие досадные мелочи не слишком обращала внимание. Эльф злорадно ухмыльнулся. Так тебе и надо, говнюшка безмозглая. Узнав то, что хотел, Альс не торопился разорвать связь Путей, хотя больше всего ему хотелось освободиться от призраков чужих помыслов и чувств, заполонивших сознание до самых краев. Голова налилась каменной тяжестью, кровь стучала в висках, и самым лучшим предприятием сейчас явился бы плотный завтрак, но времени не оставалось. Дорога торопилась развернуться под ноги его пятнистой лошади.
– Если мы поторопимся, то догоним нашу недотрогу еще до полудня, – соизволил сообщить Альс.
Сбитый с толку, Грин только плечами пожал, направляясь следом за эльфом. Светящаяся пустота в светло-серых глазах Альса пугала больше, чем самые страшные ругательства. То, что Альса можно вывести из себя любым пустяком, парень уже успел усвоить и привыкнуть, и то, что нрав у представителя Дивного народа на редкость гнусный, он тоже мог понять, но те немногие колдовские выходки, которые эльф учинил на глазах Грина, сводили на нет все его расположение к необычному напарнику. Пусть нелюдь, пусть с мерзким характером и злым языком, тут можно перетерпеть, но только не колдун. Все беды от колдунов проклятущих.
Если Грин испугался и растерялся, когда спустя три часа безостановочной скачки им навстречу выбежала серая кобыла Илаке с пустым седлом, а следом за ней гнался бородатый оборванец, то Ириен определенно нечто подобное предполагал заранее. Потому что без всяких разговоров, одним взмахом меча прервал погоню. Тело плюхнулось в пыль, а лохматая голова покатилась дальше, весело подпрыгивая, похожая на упавший с воза кочан капусты. Но эльф не стал следить за траекторией ее полета, а устремился дальше, уже примерно представляя, что увидит за поворотом.
Разудалых молодцов, которые с гиканьем гонялись за визжащей от ужаса девушкой между редкими деревцами небольшой придорожной рощи, было не больше десяти. Чересчур много на двоих, если учесть, что половина разбойников вооружена луками и арбалетами. Забава, похоже, была в самом разгаре, и эльф прервал ее на самом интересном месте. Узкий стилет молниеносно выпорхнул из его рукава и с малоаппетитным чавканьем угнездился у одного из загонщиков меж лопатками. Но раззадоренные насильники не заметили потери товарища по оружию. И только меткий выстрел Грина слегка охладил их пыл. А кого не остановит стрела в шее? Умирающий не успел захлебнуться криком, когда Альс доделал начатое напарником.
– Держись на расстоянии! – крикнул эльф Снегирю, уклоняясь от первой стрелы.
Он скатился со спины Ониты, не желая подставлять невинное животное под удар. Теперь, когда эффект внезапности исчерпался, разбойники с воплями кинулись на Ириена, ему оставалось только надеяться, что парни не слишком хорошо обучены воинскому делу и что они набросятся всем скопом, толкаясь и мешая друг другу. Прикрытый чужими телами, эльф мог не опасаться шальной стрелы, а уж в ближнем бою он как-нибудь разберется. При падении с лошади он сильно ушиб колено, но боль пришла, только когда последний из соперников, страшно закричав перед смертью, рухнул на землю. Ириен даже не пытался быть милосердным, и те из разбойников, кто не погиб сразу, а упал, искалеченный эльфийской сталью, попросту изошли кровью.
Беглянка в голос ревела, скорчившись под кустом и прикрыв для верности руками голову. Должно быть, ей впервые довелось увидеть, как людей, словно скот, буднично режут двумя мечами, как разлетаются в разные стороны отсеченные части тела, а кровь льется так густо, что, кажется, она пропитала каждую травинку вокруг.
– И-и-ириен-н! – взвыла девушка, протягивая к спасителю руки.
– Что «и-и»? – передразнил эльф, но не сделал в ее сторону даже шага. Он искал глазами Грина. – Твою мать, Грин!
Парень не шелохнулся. Худшие предчувствия Ириена, которые он гнал прочь во время боя, сбывались. И если болт, застрявший в правом плече, ничего особо страшного не предвещал, то наконечник другой стрелы торчал прямо из печени мальчишки, пробив недостаточно толстый кожаный доспех, а это уже было серьезно. Эльф молча разорвал на парне одежду, пальцы его слипались от густой темной крови, и стало понятно, что вытащить сразу наконечник не выйдет, иначе Грин мгновенно истечет кровью.
– Тащи тряпки! – крикнул он Илаке, топтавшейся рядом. – Торопись, дура, торопись, не стой.
– А?!
– Шевелись, сука драная, или я за себя не отвечаю! – заорал эльф, почти срывая голос и бешено выкатывая белые от гнева глаза.
Он бессильно сыпал ругательствами, проклиная себя, Илаке, богов и демонов. В то, что Грина удастся спасти, ему не верилось. Своего целительского дара Альсу не всегда хватало на собственные раны, тем более на чужие, да еще такие тяжелые. Одна надежда на запас снадобий.
– Лови лошадей! Нет, сначала мою Ониту! – приказал он девушке. – И сумку, сумку мою волоки поскорее!
Осторожно влил в беспамятного обмякшего мальчишку самое сильное свое средство, надеясь только на чудо и на то, что пятнадцать диких трав, способные остановить внутреннее кровотечение у эльфа, сделают то же самое и в человеческом теле. В худшем случае Грин умрет сразу, в лучшем – средство ненадолго отсрочит неизбежный приход Неумолимой.
– Теперь скачи в ближайшую деревню, Илаке, – уже более спокойно сказал эльф, видя, что раненый дышит, продолжая цепляться за жизнь. – Не реви. Привезешь сюда телегу, иначе мы его отсюда не сможем забрать. Да скажи, что заплатим за беспокойство сполна, пусть не сомневаются. А то знаю я этих поселян, за медяк удавятся. Не реви! Тут твоей вины больше всего! Не реви, говорю, и так голова трещит!
Ириен точно знал, что люди с такими ранами не живут, и если Грин дотянет до следующего утра, то это уже можно будет считать чудом. Впрочем, что там люди, он и сам бы околел, получив два димма стали в печенку, и хваленая эльфийская живучесть не спасла бы. Но, невзирая на все опасения, они с Грином дождались телегу, куда раненого перенесли со всей возможной осторожностью. И когда они добрались до небольшого хутора, расположенного в стороне от тракта, Грин продолжал дышать. Хозяева не стали отказывать в помощи избавителям от шайки, державшей в страхе всю округу уже не первый месяц и так некстати для себя решившей поразвлечься с одинокой путницей. За врачевание Грина взялась бабка-травница, которая прежде всего отослала прочь бестолковую Илаке. Мальчишка был плох, очень плох, жизнь в нем едва держалась, но бабка знала толк в кровеутолении, и Альс с чистой совестью передал руководство лечением скрюченной старой карге.
Одолжив у одной из женщин пустую бадью и кусок мыльного корня, Ириен сначала постирал измаранную чужой кровью одежду, а затем наскоро сполоснулся. А чего время даром терять, раз помощи от него не требуется, рассудил он здраво, решив привести себя в порядок. Да и расшибленное колено требовало внимания. И пока он боролся с крючками на сапогах, смазывал багрово-синий отек пахучей мазью крапчатки и, шипя от боли, натягивал обувь обратно, судьба Грина определилась.
– Слышь, господин хороший, – проскрипела за его спиной бабка. – Видать, твой парень покамест помирать не будет. Помучается, стало быть, болезный. Я кровь ему затворила, а там как Хозяйка решит.
– А ты как думаешь? Не помрет?
– Все под богами ходим, – заявила бабка, звучно сморкаясь. – Молодой парняга. Чего ж не очухаться, ежели лечить его и кормить? От заботы оно, вишь, мало кто подыхает.
– Заботу можно неплохо оплатить, – намекнул эльф.
Знахарка хмыкнула себе под нос, удовлетворенная таким поворотом дела. Скоренько позвала старшего из мужиков, огромного бородатого дядьку, хозяина хутора, приходящегося ей не то внуком, не то правнуком. Мужик не стал слишком рьяно торговаться, запросив, по его меркам, несусветную сумму в пять серебреников, а когда Ириен, для верности, добавил еще две монеты, то всерьез вознамерился выдать за Грина свою младшую дочку. Ежели парня не приберет Неумолимая. На том и порешили, плюс эльф взял с хуторянина слово, что тот сохранит денежки раненого стрелка, честно заработанную Грином долю за охрану Лотарова обоза. Не то чтобы местные обладали какой-то особой честностью, но клятву, данную именем Небесного Властителя, пока никто нарушать не осмеливался. Нравы игергардской глубинки по-прежнему радовали своей патриархальностью, как и сто лет назад.
Несмотря ни на что, Илаке не была настолько испорченной барышней и черствым человеком, чтобы не чувствовать свою вину за раны Грина. Если б не ее глупая выходка, то ничего не случилось бы, а парень остался жив-здоров. С тех пор как хуторские женщины отпоили ее теплым молоком с медом, Илаке места себе не находила. Как человек чувствительный, она без остановки корила себя за побег, жалела Грина и тихонько плакала, а как человек эгоистичный, злилась на жестокую судьбу и кривую свою удачу, которая пересекла ее путь с шайкой насильников. При воспоминании о перекошенных от похоти рожах, липких грязных руках и обещаниях, на которые разбойники не скупились, Илаке каждый раз покрывалась холодным потом, вздрагивая от каждого прикосновения или даже резко сказанного слова. До самого вечера ее знобило, и хозяйка заторопилась накинуть на плечи девушки овчинку и посадить ее поближе к печке. Хотя постелили ей прямо в горнице, ночь Илаке провела отвратительно, попеременно то проваливаясь в кошмары, то резко пробуждаясь. Где-то в глубине дома время от времени стонал Грин, заставляя девчонку глотать слезы. Наревевшись, она засыпала, чтобы снова вздрагивать от малейшего звука. Эльф заночевал в конюшне возле своей ненаглядной лоскутной кобылы, и, судя по всему, ни разу не заинтересовался состоянием подопечной. Илаке, конечно, в голову не пришло заговорить первой, она попросту струсила и постаралась исчезнуть из поля его зрения. Сделать это оказалось не так легко, потому что утром за стол их посадили рядом. Опасения Илаке оказались напрасны, ни ругани, ни упреков она от эльфа не дождалась. Ириен молча принялся за кашу, не забывая прихлебывать еще теплое молоко из кувшина. Он вообще являл собой полную противоположность всем устоявшимся представлениям об эльфийской расе. Во всех литературных источниках, начиная от «Рас, народов, племен» Хитри-ир-Хтано до обширного труда Гарани Изумрудного «Мир и те, кто его населяют», из которых Илаке черпала свои знания об нелюдях, следовало, что они, то есть эльфы, должны быть созданиями уравновешенными, сдержанными, склонными к созерцательности, музыкальными и обладать, все поголовно, изысканными манерами. Или великий путешественник и этнограф сильно заблуждался, или первый увиденный Илаке вживую эльф оказался редким исключением из всех существующих правил. Потому что Ириен Альс сдерживать свой гнев никогда и не пытался, мгновенно приходя в ярость от малейшего слова, созерцать предпочитал содержимое походного котелка и обладал неисчерпаемым запасом ругательств, которые в исполнении его скрипучего голоса звучали еще отвратительнее, чем были задуманы изначально.
– Спасибо добрым хозяевам за кров и хлеб, – сказал эльф, едва последний из хуторян закончил трапезу, вставая и неглубоко кланяясь хозяину. – Нам с барышней пора в дорогу.
Илаке от изумления едва не выронила тарелку. А как же Грин? Что ж, его бросить? Может, это шутка такая? Но ровно одного взгляда на эльфа хватило, чтоб уяснить для себя, что время шуток кончилось.
– И ты будь здрав, господин эльф. Мы уж о твоем друге побеспокоимся, все сделаем, как уговор был, без обману. У Карры нашей мало кто помирал, и твой малый, чай, не загнется, – степенно ответствовал дядька.
– Собирай вещи, – приказал Альс девушке, больно сжав локоть твердыми, как клещи, пальцами.
– А Грин? А как же?..
– Не твое дело. Делай, что я говорю, – прошипел он так, что девчонка помимо воли вжала голову в плечи. – Да не забудь поблагодарить хозяйку.
Никто их не провожал, только жена хозяина сунула в руку Илаке маленький узелок с пирожками. Оно и понятно, хозяева, их дети-внуки и батраки были заняты в поле и на такие нежности, как прощания, тратить время не собирались.
Дальше ехали в полном молчании. И день, и два, и три. Теперь Ириен не экономил на постоялых дворах, взяв за правило ночевать под крышей, обеспечивая девушке весь возможный комфорт и присмотр. Илаке уже не помышляла о побеге, но эльф неумолимо проводил ночь за ночью на страже в ее комнате, сопротивляться было бесполезно. При первой же попытке возразить девушка схлопотала не тяжелую, но удивительно унизительную пощечину. Вроде и удар был несильный, а весь следующий день щека горела огнем, цветом не отличаясь от той свеклы. Больше эльф ее не бил, время от времени, в ответ на малейшее поползновение заговорить, окатывая гневным взглядом.
В темноте видеть его лицо Илаке не могла, и, не рискуя натолкнуться на две презрительные щелки, полные расплавленного серебра, вместо глаз, она решилась впервые за целое шестидневье открыть рот.
– Грин останется жив? Как вы думаете? – спросила она и помимо воли втянула голову в плечи.
– Не знаю.
Против ожидания, голос у Ириена был спокоен, как гладь пруда в летний полдень. Видимо, даже эльфам иногда надоедает гневаться.
– Я… я не хотела, чтобы так все получилось… – прошептала Илаке.
В ответ эльф промолчал.
– Нет, правда…
– Ну и что? Кому стало легче? Тебе? Мне? Грину?
– Вы не дали мне даже возможности извиниться. Нам надо было остаться на хуторе и дождаться, когда ему станет легче.
– Что-то я не могу понять, Ила, ты перед кем решила извиниться? – устало спросил Ириен. – Если перед Грином, то ему оно никак не поможет. Насколько я понимаю, покаянные слова целительной силой не обладают. Если он жив, то, скорее всего, рад-радешенек, что избавился от нас обоих. А мне глубоко наплевать на твои душевные порывы. Не стоит их тратить на меня, я скотина неблагодарная.
Илаке жалостливо всхлипнула. Надо сказать, почти искренне, печалясь о судьбе раненого стрелка и о собственном постыдном поведении. Большой прогресс, если учесть, что люди в ее нежном возрасте если кого и жалеют, то исключительно самих себя, свою собственную драгоценную персону.
– Завтра мы будем в Ритагоне, Илаке, и я наконец сбуду тебя с рук, – сказал Ириен, и даже в полнейшей темноте девушка поняла, что он криво ухмыляется. – И мне… мне насрать, поняла ты что-нибудь или прикидываешься. Все возможное впечатление ты на меня произвела и больше не старайся.
– Я не прикидываюсь, – взвилась Илаке.
Она даже подпрыгнула на кровати от возмущения. Злоязычный эльф все же умудрился зацепить ее за живое. И когда? Когда она раскаялась, призналась в своей неправоте и по всем законам, людским и божеским, заслуживала прощения или хотя бы снисхождения к юным годам.
– Тебе виднее. Лицедейка из тебя действительно пока никакая.
– Я… я не хотела его смерти.
– А чего ты хотела? Подразнить нас своей выходкой? Развлечься? И как, понравилось? Нет?! Очень странно. Это ведь так забавно – поваляться под кучей мужиков. Или ты думала, что все на свете жаждут послушать твои ученые речи? От твоего ума, похоже, пострадало больше людей, чем от иной глупости. Скажу тебе прямо, Илаке, ты мне сразу не понравилась.
– Не нужно было соглашаться на предложение отца, даже ради дружбы. Я не хотела ехать к брату.
– А я связался с тобой не ради твоего отца. По мне, так ему давным-давно нужно было бы тебя выпороть, а еще лучше посадить дней на десять на хлеб и воду в чулан, предварительно выдрав как следует. Чтоб ты знала, я променял согласие доставить тебя к брату на обещание Дугнаса позаботиться о Нили.
– Ах, какой мы, оказывается, заботливый и человеколюбивый. Жалко стало бродяжку и солдатскую подстилку? А как же превосходство эльфов над людьми во всем?
– Тут ты совершенно права, любить людей мне совершенно не за что, деточка, – процедил Альс сквозь зубы. – Ничего хорошего в вас нет. Обмен тебя на Нили был в принципе равноценный, хоть она простая крестьянка, а ты начитанная барышня из хорошей семьи. Но в сравнении с тобой Нили просто образец благоразумия и здравого смысла. Похоже, мне следовало досмотреть, чем кончилось бы дело в роще. Тогда и Грин остался бы невредим.
– Я…
Альс грубо оборвал девушку.
– Сделай так, чтоб я слышал и видел тебя как можно меньше! – рявкнул он, а потом подумал и добавил: – А если хочешь, то вали обратно в Долью. Держать не стану.
– Я не смогу одна…
– А со мной ты попадешь только в Ритагон, – отрезал эльф.
Есть на свете людские города прекраснее, есть древнее и величественнее, чем Ритагон. Это Ириен знал не понаслышке, а имел возможность убедиться собственными глазами. Инисфар с его каналами и постройками из разноцветного камня был прекраснее. Даржу основали за несколько тысяч лет до того, как пало Осскильское королевство, и проклятый король Эверанд именно там получил благословение у Первожреца. Величественнее Хисара с его золочеными башнями, улицами, выложенными розовыми плитами, фонтанами и садами, беломраморным дворцом властителя Сигирина не было и не будет по обе стороны Вейсского моря. И все же только в Ритагоне Ириен обретал ощущение дома.
С Симарского холма на Ритагон открывался изумительный вид. Отсюда были видны все храмовые купола и башни, острые шпили дворцов и яркая черепица крыш простых домов и даже кусочек гавани. Когда-то на вершине холма была дозорная крепость, охранявшая подходы к городу со стороны суши. Теперь от нее остались лишь развалины и древний храм Пестрых богов. Сколько помнил Ириен, в храме никогда не было постоянных жрецов или послушников, да и сомнительно, чтобы в Игергарде еще оставались осколки старого жречества. Но всякий конный или пеший путник, собиравшийся спуститься с холма в объятия столицы Лейнсрудского герцогства, непременно сметал пыль с алтарей и оставлял хоть какое-нибудь пожертвование во славу древних богов. И как бы ни старались позабыть об их существовании адепты иных верований, но слишком уж часто всуе поминался и злой бог судьбы Файлак, и слепая сестра его Каийя – богиня удачи-неудачи. Иные малые боги вспоминались чаще или реже, с поводом и без повода, но особенно тогда, когда людям хотелось заручиться поддержкой всех возможных божеств, которыми полнился этот беспокойный мир.
Ириен уже давненько не бывал в этом храме, но за прошедшее время ничего не изменилось. Идеально круглая чаша Сайнена, бога первой крови, до краев наполненная ледяной прозрачной водой. Мягко светилась статуя кошки, посвященная богине встреч и разлук Турайф. Блестящие от бесконечных прикосновений черные бронзовые руки Фай-лака и неровный белый камень бога тайн и лжи Ру-дайса. В храмах Пестрых богов никогда не было более четырех алтарей или менее двух. «Наверное, чтобы люди не выбирали кого-то одного, избранного, из обширного и запутанного пантеона», – подумал Ириен, по очереди разглядывая алтари. Он не считал себя верующим, но истории Пестрых почему-то всегда вызывали в нем отклик сочувствия. Еще бы! Те, которые теперь зовутся Старыми, в свое время потеснили Пестрых, выиграв в неравной схватке, и завладели миром, едва его не погубив. Так утверждали легенды, а в детстве Ириен неизменно сочувствовал бесхитростным наивным богам, у которых бессовестно, обманом отняли власть чересчур резвые новички. А еще говорят, что в древние века мир был совершеннее. Ириен по этому поводу придерживался мнения своего давнего друга, человека по имени Мэд Малаган, утверждавшего, что мир был, есть и пребудет вечно сущим бардаком и никакие боги не смогут упорядочить его настолько, чтобы приблизить хоть на шажок к тому совершенству, которое, несомненно, изначально задумано Творцом.
В храме сильно пахло теплой пылью и немного старыми благовониями. Ириен с удовольствием чихнул, сочтя это за хорошую примету.
Илаке, никогда не видевшая храма Пестрых богов, таращилась вокруг круглыми глазами, но делала это молча. За что Ириен был ей бесконечно благодарен. Пусть смотрит, если хочет, только тихо и без болтовни.
Спешить было решительно некуда. Ритагон ждал его возвращения столько лет, подождет еще немножечко. А посему Ириен выполнил обряд по всем правилам. Согрел руками холодный камень Рудайса. Тайн предстоит выяснить немало, и лжи будет предостаточно. Бросил серебряную монетку в прорезь между лапками кошачьей статуэтки, жертвуя во имя будущих встреч, и, проколов палец булавкой, уронил капельку крови в чашу Сайнена. Согласно обычаю, всякий, кто носит меч, должен отдавать частичку собственной крови, чтобы не лилась зря кровь невинных. И судя по тому, что довелось увидеть в своей жизни Ириену, Сайнен, бог первой крови, уже давным-давно не принимал жертвы.
Файлаку же Познаватель ничего не пожелал пожертвовать. Как всегда. У них с богом были старые счеты.
– Вы верите в этих богов? – спросила Илаке с легким недоумением.
– Верю, – буркнул эльф, лишь бы отвязаться.
– Да они и не боги уже, люди их почти забыли…
– А я вот, например, хорошо помню, – усмехнулся Ириен, глядя, как у девчонки отнимается дар речи. – Для тебя они, может быть, и пыльная древность, а для меня – нет.
Эльф нагло врал, потому что Пестрые боги ушли за много веков до его рождения. Но, в конце концов, временное онемение подопечной было для него честно заслуженной наградой за два шестидневья повышенного напряжения и бдительности.
Они спустились с холма и, благополучно миновав широченные новые ворота, въехали в Ритагон. За двадцать лет город не успел разрастись вширь настолько, чтобы Ириен не узнавал бывших предместий, поглощенных теперь Ритагоном, очутившихся в черте городской стены. Новообращенных горожан магистрат тут же обязал замостить камнем улицы перед домами. Те из домовладельцев, кто поумнее, скинулись в общий котел и наняли строительную артель, сделав положенное сразу и надежно. Иные же, не найдя общего языка с соседями, решили задачу своими силами, от чего улочки получились рябыми от разномастного материала и перемежающихся с ним грязных ям. Такое случалось не раз и не два, люди из века в век совершали одни и те же ошибки, каждый раз выбирая между дешевой и плохой работой и дорогим качеством в пользу первого. И даже непомерно высокие штрафы градоначальства за колдобины на дорогах не могли изжить стародавнюю привычку жадничать по мелочам.
Ириен быстро нашел маленький аккуратный домик Птиера, старшего брата Илаке, недавно перестроенный в соответствии со вкусами нового владельца, с остатками сада за низким забором и миниатюрным огородом. Дугнас ничуть не преувеличивал, когда утверждал, что сыну в Ритагоне живется хорошо. Свежая побелка, посыпанные песком дорожки в саду, пестрые коврики, вывешенные на просушку, – зоркому глазу все говорило о достатке и уверенности хозяев дома в своем будущем.
Птиер оказался до такой степени похож на своего родителя, что эльфу стало не по себе, словно время двинулось вспять и перед ним стоит молодой Дугнас. Те же кудри, тот же смелый взгляд и точно такая же солнечная улыбка. Кажется, он даже обрадовался возможности познакомиться со старинным приятелем отца, о котором наверняка немало слышал в детстве. Птиер представил свою жену, миниатюрную улыбчивую брюнетку, похвастался годовалым наследником, кучерявым ясноглазым малышом, ковыляющим на нетвердых ножках, и Ириен, конечно, принял бы приглашение заночевать, не испытывай он острейшего желания поскорее распрощаться с Илаке.
– Я очень сожалею, господин Виним, но в Ритагоне у меня множество дел, – заверил Ириен. – Я свою миссию исполнил, доставив вам сестру, а теперь вынужден откланяться.
Илаке оставалось только дивиться, каким образом ее вечно раздраженный телохранитель вдруг превратился в вежливого и церемонного господина, раскланивающегося с братцем с изяществом, достойным королевского дворца. Ей тоже перепало от сего пирога вежливости. Ириен не поскупился на любезную улыбку, изменившую его лицо до неузнаваемости. Только глаза оставались холодными и злыми, мол, не стоит обольщаться, милая.
– Всего наилучшего, сударыня. Надеюсь, вас не слишком утомило наше путешествие. Счастливо оставаться.
Девушка в ответ изобразила книксен, не слишком вязавшийся с мужским платьем. Она молча глядела, как зловредный эльф вспрыгивает в седло и покидает ее жизнь, оставляя в душе горькую занозу, слишком болезненную, чтобы быстро забыться. Она даже сама не поняла, зачем побежала следом.
– Ириен! Ириен!
– Чего тебе? – спросил он неласково.
– Вы простили меня?
Он склонился ниже, со странным любопытством разглядывая девушку.
– Для тебя это важно?
– Не знаю… наверное… может быть…
– Простил. Разве дело в моем прощении или непрощении? Все ведь закончилось более или менее благополучно. Грин скоро выздоровеет, ты будешь жить в одном из самых красивых городов мира. Важно ли что-нибудь еще? У тебя впереди целая жизнь, чтобы понять.
– Что понять?
– Все, – ухмыльнулся Ириен и тяжело вздохнул. – Как ты мне надоела, Ила, если б ты только знала.
Когда дом Птиера исчез за поворотом, он со спокойной совестью выкинул вздорную девицу из своих мыслей. Помнить об Илаке было все равно что помнить о камушке, случайно попавшем в сапог. Дугнасу всегда не везло с женщинами, будь то возлюбленные, жена или дочка.