Появление Осташа на выселках было подобно грому среди ясного неба. Уехал он из родного жилища простым отроком, а через год вернулся боготуром. Ну как тут не цокать языками и не качать головами завистливым соседям. Туча, глядя на такое возвышение Молчунов, даже с лица спал. У Кисляев при виде рогатого шелома нового боготура сводило скулы. Брыли чесали затылки и крякали. Теперь к Молчунам и вовсе будет не подступиться, того и гляди, все сельцо под себя сгребут. Вот ведь привалила людям удача! А ведь все от Шатуна пошло, не зря, выходит, Данбор малого Искара в дом притащил. Ныне за Молчунами уже два жилища числятся. Лытарь, родной брат Данбора, отстроился всем на загляденье. Не дом возвел, а целый терем.

— Не к добру все это, — пророчествовал завистливый Кисляй, — помяните мое слово. Не может удача вот так валить и валить в одни ворота.

— Не каркай! — остерег его Серок. — От Данборовой удачи выселкам только польза.

— Никто и не спорит о пользе, — вздохнул Туча, — но все равно завидно.

Слова Тучи встретили смехом, и от этого смеха у всех полегчало на душе. Поселковые старшины дружно потянулись к дому Данбора, дабы погреться в лучах чужого счастья. Хозяин гостей не обидел, приветил, как то положено славянским рядом. Осташ чиниться не стал и обнимался со старшинами как с равными. Видимо, не успел еще по стольным градам набраться спеси. Данбор хоть и не скрывал радости, но держался строго: пусть Осташ и боготур, но перед отцом он младший. Старшины дружно одобрили поведение Данбора — в семье должен быть строгий порядок, идущий от пращуров, когда слово отца — закон.

Осташ каким был говоруном, таким и остался. Но теперь никто его не собирался осуждать, а тем более останавливать. И сидевшие за столом старшины, и набившиеся в жилище женщины слушали нового боготура открыв рот. Многие из присутствующих селян дальше Берестеня носа не казали, а иные и в волостном городе никогда не бывали. А тут, шутка сказать, речь шла о Даджбоговых днях в радимичской столице. Имена боготуров так и мелькали в рассказе Осташа. Великий князь Всеволод лично принял от него боготурскую клятву, а Велесов кудесник Сновид от имени своего бога пометил Осташа священным тавром. В подтверждение своих слов Осташ расстегнул рубаху и показал Велесов знак.

— Не видеть бы мне боготурства, кабы не Искар, — честно признался Осташ. — Он вышел в круг и одолел князя Рогволда.

— Неужели самого князя?! — ахнул Туча. — А ведь говорили, что Рогволд первый боготур в радимичской земле.

— Искар Рогволда выбросил из круга, а я своего соперника опрокинул ударом в голову. Далеко не всем среди радимичских старейшин хотелось, чтобы сын простолюдина состоял в Велесовой дружине. А мне боготур Вузлев сказал: иди, Осташ, и ничего не бойся, ибо Скотий бог с тобой. В глазах Велеса мы все равны — и старейшины, и смерды. Отныне не по принадлежности к старейшинам бог будет набирать дружину, а по доблести и силе.

Почтенные мужи, сидевшие за Данборовым столом, переглянулись: вот оно ныне как. Но если по справедливости судить, то боготур Вузлев, конечно, прав. Для доблестных воинов, хоть бы даже из смердов, путь в боготурство должен быть открыт. Ибо кто в битве храбрее и удалее, тот и к Велесу-богу ближе.

— А за что осерчал на тебя князь Рогволд? — спросил у Осташа Лытарь.

— Братичаду свою он обещал за меня отдать, если выйду в боготуры. А потом, видимо, гордость заела. Да только Велес не допустил, чтобы кривда над правдой восторжествовала.

Старшины после этих слов головами закачали — ох и хват у Данбора сынок! Мало ему боготурства, так он решил с князьями кровью смешаться.

— Для меня в поражении Рогволда явный Велесов знак, — пояснил Осташ. — Союз наш со Златой угоден Скотьему богу.

Боготуру Осташу, конечно, виднее, и не дело выселковых смердов толковать волю Велеса, но многие на месте новоиспеченного боготура остереглись бы ввязываться в ссору с князем Рогволдом, который, по слухам, очень упрям и на расправу скор. Правда, этим многим в боготурах не ходить, с князьями за одним столом не бражничать и уж точно не любить их сестер и дочерей. Поэтому никто и не стал спорить с Осташем. А Серок даже высказался в том смысле, что дерзость и удача всегда идут рука об руку. И все присутствующие с Серком согласились: уж если вышел в боготуры, то ставь себя среди ведунов равным, а иначе затопчут — и останется одна молва, что был такой незадачливый боготур из смердов, да весь вышел.

— Женка-то хоть хороша? — спросил Осташа дядька Доброга.

— Недаром же она гану Горазду приглянулась, — ухмыльнулся боготур. — За ней, между прочим, дают в приданое большой кус земли и усадьбу. На той земле можно будет поставить боготурский городец. Городец мне обещали помочь возвести боярин Драгутин и боготур Вузлев.

— Плохо, что жену берешь от живого мужа, — нахмурился Данбор, — не по-людски это.

— Так ведь не силой беру, — возмутился Осташ. — Не захочет за меня идти — пусть уходит к гану Горазду, неволить не буду.

— Ну если ты этой Злате люб, тогда конечно, — сказал Лытарь, скосив глаза на смурного старшего брата.

Лытарь, в отличие от Данбора, был жадноват, это все в сельце знали. На Шатуненково серебро он себе уже дом отгрохал всем соседям на зависть, теперь, видимо, рассчитывает, что отломится ему кусок и от братичада Осташа. И если боготур Осташ уродился щедростью в отца, то рассчитывает Лытарь не зря.

— Будешь набирать дружину, — прокашлялся Туча, — односельцев своих не забудь.

— А как же! — удивился Осташ. — На кого мне еще в этом мире опираться, как не на родовичей и односельцев.

— Это ты правильно рассудил, — одобрил боготура Серок. — В единстве наша сила. Если станем все плечом к плечу — и князья, и боготуры, и простолюдины, — никто нас не одолеет.

После Серковых слов, которые одобрили все присутствующие, пустили братину по кругу — пора было и честь знать. На мороз старшины выходили разгоряченными Данборовой брагой и Осташевыми рассказами. По сельцу пошли, однако, чинно, блюдя достоинство. Об Осташе говорили больше в похвалу, чем в осуждение. Если в спесь не ударится Данборов сын, то от его боготурства сельцу будет немалая польза.

— Данбор его быстро в чувство приведет, — обнадежил Туча. Однако Кисляй не разделил уверенности Тучи. Молодежь нынче пошла такая, что никакого сладу с ней нет. Отроки норовят выйти из-под отцовской руки, дочери и те норов показывают. А что до Осташа, то человек он, конечно, неглупый, но ведь сколько соблазнов кругом, и как тут не впасть в искушение.

С Кисляем хоть и спорили, но без особого усердия — в жизни все бывает, вот и с Данборовым сыном все еще может повернуться и так, и эдак. Молодость в нем еще играет, горячая кровь берет верх над разумом.

— Это кто ж к нам пожаловал? — удивленно указал рукой Брыль на въезжающего в поселковые ворота всадника.

Всадник был не один, на крупе его коня сидела женщина. Проезжая мимо старшин, гость снял меховую шапку и поклонился. От этого поклона у Тучи сам собой раскрылся рот:

— Шатуненок!

Тут уж вслед за Тучей и другие опознали во всаднике Данборова сестричада Искара и застыли в тяжелом раздумье — радоваться ли возвращению сына Шатуна в родное сельцо или огорчаться. По всему выходило, что огорчаться пока преждевременно, но и для радости причин нет. Оставалось только тревожиться да надеяться, что пронесет нелегкая и в этот раз. На Искарово приветствие ответили хоть и вразнобой, но все старшины без исключения.

— Дела, — протянул Брыль, поглаживая прихваченную морозцем щеку. — Мало нам боготура Осташа, так еще и Шатуненок пожаловал. Неспроста все это!

Старшины тут же пожалели, что слишком рано поднялись из-за Данборова стола. Глядишь, и от Шатуненка узнали бы что-нибудь интересное. Но не станешь же с полдороги возвращаться и лезть в чужой дом незваным.

— Шатуненок — это вам не бакуня Осташ, — покачал головой Кисляй. — От него и в детские годы мы не слышали лишнего слова, а ныне и вовсе. Заматерел Искар — вон как его разнесло в плечах! А ростом он, похоже, перегнал дядьев.

Старшины согласились с Кисляем. По первому взгляду видно, что изменился за минувший год Искар. Ну а что с его душой стало, судить никто не брался.

Данбор шагнувшего через порог Искара узнал сразу и обрадовался от всего сердца. В один день вернулись сын и сестричад. Вернулись живыми, здоровыми и с немалой славой. От радости Данбор не сразу разглядел женщину, которая пряталась за Искаровой спиной, а как глянул на нее, так и обмер. И уже в беспамятстве, видимо, произнес:

— Милица!

Лытарь, стоявший ошуюю Данбора в ожидании родственных объятий, даже пригнулся, чего-то вдруг испугавшись. Отрезвила всех Осташева усмешка:

— Не Милица она, а Ляна, Макошина ведунья.

После этих слов Лытарь вздохнул с облегчением, а то ведь ему невесть что показалось после вскрика Данбора. Мелькнула даже шальная мысль, что сестричад Искар наведался-таки в Страну Забвения и вывел оттуда сгинувшую в медвежьем капище Милицу.

Пока простодушный Лытарь неловко оправдывался за свой испуг, Данбор уже со спокойным сердцем приглядывался к гостье. И пришел к выводу, что не обманули его глаза, не могло такое разительное сходство быть простой случайностью. Но вслух говорить об этом он не стал.

— Отец мой Лихарь Урс был таким же шатуном, каким Осташ сейчас является быком, — прервал извинения Лытаря Искар. — Так-то вот, родовичи.

— Он что же, не был оборотнем? — растерялся от таких слов Лытарь.

— Шатунами звали ближников Лесного бога урсов, — пояснил Искар. —Листяна Колдун был сыном кудесника этого бога Ичкиря Шатура, а Лихарь его внуком. Об этом мне рассказала бабка Горелуха. А мать моя умерла у нее на руках при родах, и случилось это не в медвежьем капище, а в селе урсов. Боги славянские должны были пропустить ее в Страну Света без задержки, ибо Лесной бог урсов не связан с нечистыми духами из Страны Забвения и ничем не хуже всех прочих богов.

Лытарь почесал затылок и растерянно оглянулся на старшего брата. Данбор же слушал Искара с большим вниманием, хотя по лицу его трудно было определить, чего больше в его душе: веры или сомнения. Для семьи было бы лучше, если бы Искар оказался прав. Как ни крути, а судьба Милицы темным пятном ложилась на ее родовичей и вызывала неодобрительные, а то и опасливые шепотки соседей.

— Садитесь к столу, — махнул рукой Данбор, — разговор будет долгим.

При чужих женщин за стол не сажали, но ныне под кровом были только свои, а потому за столом собралась вся семья, за исключением самых малых.

— А кто же тогда Веско убил, — продолжал сомневаться Лытарь, — не Шатун разве?

— Не знаю, — вздохнул Искар. — Я тогда еще не родился. Но у Лихаря Урса было много врагов, быть может, именно они подстерегли Веско.

— Я тогда был еще ребенком, — покачал головой Лытарь, — не говоря уже о Малоге — он в зыбке качался.

Малога был сыном Веско, а Данбору он доводился братаном. В год смерти отца Малоге разве что четыре года исполнилось. Но отца своего он, похоже, помнил, ибо ничем иным его отношение к Искару объяснить было нельзя. Годами он был немногим старше Искара, но дружбы между ними не было никогда. Малога вообще неразговорчив, словно с младенчества решил оправдать родовое прозвище, если сронит, бывало, пару слов за день, то и этого много будет. Откровенной неприязни он никогда к Искару не выказывал, но сторонился его, словно тень Веско разделила их навеки. Семьей Малога обзаводиться не спешил, а жил с Данбором под одним кровом, деля радости и огорчения его большой семьи.

Другой Данборов братан, Доброга, годами был старше Малоги, но нравом куда добродушнее, а в Искаре он и вовсе души не чаял, наверное в память о Милице, которая вынянчила его после смерти матери. Доброге перевалило слегка за тридцать, и чад он успел нарожать со своей говорливой женой полдесятка. Пора было уже Доброге вслед за Лытарем перебираться под свой кров, но он с этим не спешил, резонно считая, что под крылом старшего братана надежнее, ибо чада Доброги еще малы, а тянуть хозяйство одному трудновато.

Слова сестричада Искара заставили дядьев призадуматься еще и потому, что за убитого Веско семья обязана была мстить. Пока его смерть числилась за нечистыми, тут уж ничего не поделаешь, но совсем иное дело, если Веско Молчуна убили обычные люди. Тут уж честь семьи и рода обязывала найти и покарать убийц. Ибо кровная месть не признает забвения.

— Никто Шатуна вблизи не видел, кроме разве что Тучи, — задумчиво сказал Данбор, — но Туча никогда не отличался твердостью сердца и вполне мог приврать от испуга. Что же до Веско, то он исчезал тогда из сельца, и исчезал надолго. Распря тогда шла крутая в радимичской земле, и Веско участвовал в ней. Ходил он тогда под рукой боготура Скоры. Крепко от них досталось каганову наместнику Жиряте. А про Лихаря я от него ничего не слышал.

— А иных имен он не называл? — спросил Искар. — Имени боярина Драгутина, скажем?

— Был какой-то даджан в радимичских лесах, но как его звали, я уже забыл, честно говоря.

— А чужие люди к вам в сельцо не забредали? — спросила доселе молчавшая Ляна.

Данбор метнул в ее сторону быстрый взгляд и ответил после некоторого раздумья:

— Появлялся отрок, расспрашивал о Шатуне, но это было уже после смерти Веско.

— Еще один приезжал, — вспомнил вдруг Доброга. — Я тогда по малости лет здорово его испугался. Мы ходили с Милицей по ягоды. Из девок с нами были Кисляевы и Брылевы. Тот чужак наделал переполоху. Выехал из зарослей черным жуком на вороном коне. Девки бросились врассыпную, одна Милица осталась на поляне. Я затаился под кустом, а Милица вступила с ним в спор. Тот жуковатый был неславянской породы, а Милица называла его каким-то чудным именем. Просил он ее, чтобы она показала ему дорогу к медвежьему капищу. Милица отказала наотрез, а жуковатый пробурчал что-то и уехал ни с чем.

— Женщина еще была, — вспомнил Лытарь. — Расспрашивала меня об Искаре. Но это уже года три спустя.

— Это Горелуха приходила, мать Лихаря, — пояснил Искар. — Рассказывала она мне об этом.

— Вспомнил я имя жуковатого, — подхватился Доброга. — Странное имя, оттого и запало в память — Бахрам.

— Выходит, Бахрам выслеживал Милицу? — спросил Искар.

— Да уж, наверное, не просто так крутился возле болота, — согласился Доброга.

— А Шатун к тому времени уже объявился на болоте? — спросил Осташ.

— Шатун объявился по зиме, — пояснил Данбор. — И сразу же у Кисляев корова пала. А далее начался мор среди свиней. По сельцу пошел слух, что виной этому хозяин медвежьего капища, который прежде владел этой землей и ныне требует от нас плату. Пробовали старшины его ублажить, да не тут-то было, вслед за свиньями начали падать кони. Вот тут Веско и вызвался наведаться к тому Шатуну и вызнать, что он от нас хочет.

— Один пошел?

— С Милицей, — вздохнул Данбор, — а за ними Брыль увязался. Но этот близко к капищу не подходил, ховался где-то в сугробах. Меня старшины с Веско не пустили, а уже после, на следующее утро, нашли мы его близ капища мертвым. И ни Шатуна, ни Милицы в том капище уже не было. А подле Веско мы с Тучей нашли корчагу со снадобьем. Вот с того зелья скот в сельце стал поправляться. Старшины тогда решили, что зелье это от Шатуна и дано оно в уплату за Милицу. И более уже такого мора скота не было на выселках.

— Выходит, Веско уже возвращался от Шатуна, когда на него напали, — сказал Осташ. — С чего вы взяли, что с ним расправился оборотень?

— Брыль рассказал, что слышал звериный рык и крики Веско, — пояснил Данбор. — А после в руке Веско мы обнаружили клок медвежьей шерсти. Кругом были медвежьи следы и много крови. Столько крови из жил Веско не могло вытечь, вот мы и решили, что не только Шатун помял Веско, но и тот поранил оборотня.

— А раны на теле Веско были от медвежьих лап или от меча? — спросила Ляна.

— Рана была на виске, — вспомнил Данбор, — но и следы медвежьих когтей остались на его руке.

— От царапин на руке люди не умирают, — покачал головой Искар. — Брыля надо расспросить, сдается мне, что он далеко не все вам тогда рассказал.

— Брыль хитрован известный, — усмехнулся Лытарь. — Он и сейчас много не скажет.

— А я его позову, — подмигнул родовичам Доброга. — Время еще не позднее, а Брыль большой охотник мочить усы в чужой браге.

Пока Доброга ходил за соседом, Данбор припоминал подробности того страшного дня, когда он потерял разом и дядьку, и сестру. Не послушал он тогда старшин и ночью отправился один в медвежье капище. Никогда и никому он этого не рассказывал, да и рассказывать, в сущности, было нечего, ибо ни единого живого существа он там не обнаружил. Если что и сохранила с того вечера его память, так это звериный запах, не успевший выветриться после ухода оборотня. Вот почему Данбор поверил тогда Брылю. Шатун жил в том капище долго, иначе оно не успело бы пропитаться его запахом.

На лице вошедшего Брыля было написано любопытство. Судя по всему, Доброге не пришлось его долго уговаривать. При виде Ляны Брыль, однако, смутился, сдернул с головы шапку, затем снова ее надел и почему-то попятился назад.

— Ты почему обманул моих братьев, Брыль? — вдруг прозвучал в неловкой тишине голос Ляны.

От этого голоса даже стоявший за спиной гостя Доброга поежился, а Брыль и вовсе покрылся потом. Данбор уже открыл было рот, чтобы вмешаться, но сидевший рядом Лытарь предостерегающе толкнул его в бок. Обоим было ясно, что Брыль принял Макошину ведунью за воскресшую Милицу и пришел в ужас.

— Так ведь ушла ты, — прохрипел Брыль. — Ушла с оборотнем.

— А те люди? — спросила Ляна

— А что я мог сделать, — заныл Брыль, — их было шестеро, а я один. Да и не люди они вовсе, а нечистые. Колдун мне сказал, что если молвлю хоть слово, то не жилец я на свете этом, да и на свете том они мне спуску не дадут. А я ведь не видел ничего, слышал только, как Веско кричал «уходите!». А кому и почему кричал — не знаю. Потом Шатун выскочил из темноты и напал на колдунов. Двоих он сразу заломал, а двоих сильно попортил. Но к колдунам подошла подмога, числом около десятка. Шатун от них ушел, а уж в человечьем или зверином обличье — этого я не видел. Своих побитых и покалеченных колдуны забрали, а Веско так и остался лежать на снегу. Метель мела в ту ночь, вот их следы и присыпало. А может, они по воздуху ушли, кто их разберет, нечистых.

— Колдуны на выселках больше не появлялись? — спросила Ляна.

— Был их главарь на днях, спрашивал про Искара и про Шатуна. Я что от людей слышал, то и рассказал.

— Как колдун себя называл?

— Никак не называл, а я спросить не осмелился. Слышал только, как он называл второго, с которым ко мне в дом входил, ганом Гораздом, Пробыли они у меня недолго, но велели сообщить, как только либо Искар, либо Осташ появятся в сельце.

— Сообщил? — спросил Осташ с усмешкой.

— Не успел, — дернул острым плечом Брыль. — Куда я пойду в такую темень?

— Заплатили они тебе? — спросил Лытарь.

— Две гривны серебром, — не стал запираться Брыль.

— Многовато, — покачал головой Доброга.

— Так ведь и до соседних выселок путь неблизкий, да еще по зимнему лесу.

— И кого следует спросить?

— Булыгу, — не сразу, но все-таки ответил Брыль. — Его дом стоит на самом краю сельца.

— Тебе, Брыль, ноги бить не придется, — усмехнулся Осташ. — Этому Булыге мы сами все о себе расскажем.

— А как же… — начал было гость.

— Все, Брыль, — оборвал его Доброга. — На тех колдунах кровь нашего родовича Веско, и если ты станешь нам поперек дороги, то тебе не поздоровится. Скажи спасибо, что взыска с тебя не будет за то, что не сказал нам правду двадцать лет тому назад.

— Так ведь я ничего не видел. — Брыль смахнул шапкой пот с лица. — А Шатун был, его рев у меня до сих пор в ушах стоит.

— Вот и хорошо, — ласково сказала Ляна. — Нечего тебе, простому смертному, встревать в спор между Колдуном и Шатуном.

— Ну да, — закивал головой Брыль, — мы люди маленькие.

— Ладно, иди, — подтолкнул гостя к выходу Доброга, — но если вздумаешь по селу языком мести — тебе же хуже будет.

Брыль упрашивать себя не заставил и выскочил вон из дома, даже не попрощавшись с хозяевами. Осташ громко засмеялся вслед пугливому соседу.

— Сильна ты, ведунья, — сказал он отсмеявшись. — У Брыля сейчас душа в пятках.

Смех Осташа никто не поддержал. Женщины посматривали на Ляну с испугом. Данбору тоже было не по себе. Брыль-то неспроста обознался: и внешность, и голос у ведуньи — Милицыны. Или Макошина ведунья морок на всех наводит, или нечистый дух над Данбором шутит, застилая ему глаза.

— Этого Булыгу надо навестить, — сказал Искар. — Через него мы сможем выйти на колдуна.

— Я пойду, — сказал Малога, — будто бы от Брыля.

— А если Булыга признает в тебе Молчуна?

— Если признает, то мы по-иному с ним поговорим, — нахмурился Малога.