21

Баронесса Розен начинала свою карьеру фрейлиной императорского двора, но в 1854 году неожиданно постриглась в монахини, а с 1861 года по протекции Фофудьина стала игуменьей в Серпуховском Владычном монастыре. Такие крутые перемены не бывают случайными. На одном из московских балов, устроенных в честь посещения Первопрестольной государем императором, к баронессе подкатил Фофудьин. Разглядев в ней девушку тщеславную, амбициозную и авантюрную, обаял ее и сдал с рук на руки Бомелию, озабоченному в тот момент отсутствием должного уровня ПРА для завершения срочного строительства бань и ресторанов взамен сгоревших в растопчинском пожаре 1812 года. Соблазнив баронессу, Бомелий пристроил ее игуменьей в монастырь. За десять лет игуменья Митрофания, опираясь на свои связи и близость ко двору, накачала для комьюнити посредством мошенничества и подлогов более семисот тысяч рублей. Но уж очень неразборчива оказалась в средствах: поддельные векселя были выявлены возмущенными «принудительными жертвователями», обманутыми зарвавшейся игуменьей. Московский окружной суд признал игуменью Митрофанию виновной в мошенничестве и подлогах и приговорил ее к ссылке в Сибирь. Тут-то и приобщил ее Бомелий доподлинно, а затем выкрал, подменив на одну из монахинь. С тех пор баронесса заправляла финансами комьюнити в качестве главбуха и финдиректора в одном лице, оставаясь доверенным лицом Бомелия. Ее деловая хватка была известна: еще в 1841 году Пречистенский дворец числился собственностью баронессы Розен, которая распорядилась сдать левое крыло под хлебную лавку, а правое – под слесарное, седельное и портновское заведения.

Несмотря на свой крутой нрав и ревнивый характер, баронесса-фармазонка смирилась с появлением у эротомана Элизия сердечной подружки, приобщенной им доподлинно на Кузнецком мосту как раз перед тем, как та угодила под колеса экипажа. Как только в Москве появились профессиональные красавицы – модели, они стали предметом вожделения Дядьки. И конечно, он не смог устоять перед очаровательной француженкой Жу-Жу – любовницей Саввы Морозова, служившей моделью в одной из модных лавок Кузнецкого моста. Бомелий истекал обильной слюной и задаривал красотку бриллиантами. Будучи близко знаком с Саввой, он понимал, что запутавшийся в своих порывах и предпочтениях меценат революции рано или поздно прозреет и, не вынеся стыда и разочарования, уйдет из этого мира. Задача Бомелия сводилась к тому, чтобы спонсор революции не забрал с собой за черту это милейшее, но очень впечатлительное создание – Жу-Жу. Элизий, очарованный ветреностью кокотки, буквально накануне трагического дня, надев ей на шейку сапфировое ожерелье, приобщил-таки девушку доподлинно. Дальнейшее развитие событий навсегда запомнили московские извозчики, враз переставшие возить господ на Кузнецкий мост в вечернее время. Тем утром в 1905 году Жу-Жу ехала по Кузнецкому мосту в экипаже, когда вдруг услышала крики мальчишки-газетчика: «Савва Морозов покончил жизнь самоубийством!» Не помня себя, в порыве отчаяния моделька тотчас выпорхнула из кареты, чтобы купить газету, и в этот момент ее сбил проезжавший мимо другой экипаж. Когда набежавшая толпа зевак вдоволь насладилась зрелищем истекающей кровью красотки, вызвали полицию. Бедняжку увезли в больницу, где она и скончалась. А ближе к ночи в подворотне на Кузнецком мосту нашли юного газетчика, задушенного женским чулком. Как установила экспертиза, чулок принадлежал именно Жу-Жу. С тех пор разносчики газет на этой улице больше никогда не появлялись.

В холдинге ЗАО МОСКВА Жу-Жу отвечала за московский «глянец», игравший существенную роль в накачке ПРА. С тех пор как отрасль превратилась в полноценную индустрию, именно ей редакторы глянцевых изданий привозили на визирование макеты каждого нового номера. Жу-Жу приучила их подавать макеты в специально для нее изготовленных конвертах, в дизайне которых и изощрялись каждый раз редакторы. Конверту пристало быть непременно многослойным, богато декорированным. Вечерами, валяясь на шкуре уссурийского тигра, брошенной перед камином, бывшая моделька, развернув пакет из спецбумаги ручной работы, доставленной из Полинезии, отстегивала, скажем, изящную золотую брошь Тиффани с тафты горчично-голубого отлива и извлекала, к примеру, меховую облатку из выстриженной серебристой норки, выполненную в виде муфточки, в которой таился макет в шелковом саше с пристегнутой аграфом орхидеей. К макету обычно прилагался какой-нибудь милый пустячок, вроде духов Баленсиаги или редчайшей крупной жемчужины прямо в жемчужнице.

Распетрушив обертки и полистав макет, Жу-Жу не затрудняла себя рецензией, а выбрав несколько одежек из рекламируемых коллекций для себя и баронессы, отправляла его с нарочным к рекламистам, трудившимся на благо комьюнити. Здесь проверялся специальным прибором уровень пенно-лакричной накачки ПРА, затем макеты журналов подвергались жесточайшей цензуре: все лондонское тщательно вымарывалось – противостояние с лондонскими было внутренним делом комьюнити, щепетильно и неукоснительно скрываемым от непосвященных. Далее макеты дополнялись рекламой мировых и отечественных брендов, сцедивших ПРА в сосуды московского комьюнити.