16

Утром Передельскому неожиданно позвонил редактор.

– Ты вот что… ты это… Ты на работу можешь больше не выходить.

– В каком смысле? – не понял спросонок корреспондент.

– В каком, в каком… в самом прямом. Ты уволен, Передельский.

– Как это? За что?

– Да за что хочешь. Хочешь – за прогулы, хочешь – за несоответствие, хочешь – за регулярный срыв дедлайна… Но я ж не зверь, Передельский. Можешь написать заявление «по собственному…». И к Фролу не вздумай соваться.

– А куда мне теперь?.. – понимая, что сопротивление бессмысленно, спросил журналист.

– Знаешь, Петя, есть такая газета «Нарьяна Вындер» – «Красный Тундровик», по-нашему.

– Где есть?

– В Коми.

– А зачем мне в Коми?

– Затем, что далеко от Москвы.

К вечеру Передельский был пьян. Так пьян, как может быть пьян человек, у которого рухнул тщательно выстроенный воздушный замок и погреб его под завалами. И теперь мечта, трепетная и запретная, никак не защищенная, одна только и освещает отчаянную темноту руин и жжет руки, как свалившаяся с неба звезда. Как сохранить ее и при этом не сгореть самому? Передельский уже понял, что эфира ему не видать. И вообще ничего публичного не видать. Находка вот уже трое суток принадлежала только ему одному и никак не желала быть предъявленной широкой общественности. Более того, она все больше и явственней угрожала его, Петиной, безопасности. Только бы добраться скорее до дома, и унять молоточки, и остановить ветряки, шумно вращающие своими лопастями в Петиной голове. Запереть дверь и упасть лицом в подушку.

Те, кто третий день ходил за ним по пятам, даже не прятались. Напротив, они вели себя вызывающе демонстративно. На сей раз вместо топтунов за пьяным Передельским тащился милицейский уазик. Наряд терпеливо пережидал, пока Петю рвало в сугроб, и обсуждал сложившуюся ситуацию.

– Куда он мог его деть? – спрашивал сержант. – Все по листочку перебрали.

– А ты хоть знаешь, как это должно выглядеть? – поинтересовался старший сержант.

– Не сказали. Велено искать со звездой, мать их…

– Так, может, это?.. Того его?.. Сам скажет.

– Не, не наша компетенция.

– Если что, разрешили паковать тепленьким, – сглотнул слюну третий, – придется на испуг брать.

– Обгадится борзота…

Тем временем Передельский набирал на кодовом замке подъезда свой номер телефона, но дверь открываться почему-то не желала. Наконец она распахнулась безо всякого Петиного участия, а просто выпуская даму, сопровождавшую собачку, которой так вовремя приспичило на двор. Передельский ввалился в подъезд, захлопнул дверь и, перебирая перила, как рею, пошел на мучительный штурм второго этажа. В квартире его ожидал сюрприз: включив свет, он обнаружил, что все его немногочисленные пожитки вытряхнуты на пол. Петя застонал обессиленно и повалился на диван. Через некоторое время свет погас сам собой, погрузив комнату журналиста во мрак, подсвеченный лишь уличным фонарем. Проснувшись среди ночи, Передельский, влекомый нуждой, поплелся на ощупь в туалет. Возвращение повергло его в леденящий ужас: в окна скалились давешние менты. Звали Петю куда-то делано добрыми, многозначительными глазами. Улыбались зазывно… И уставшее сознание покинуло журналиста.

Утром, очнувшись на полу, Передельский по-пластунски подгреб к окнам и выглянул во двор: высокий второй этаж не допускал возможности заглянуть в квартиру снаружи без каких-либо спецсредств. Напротив подъезда, устроившись на детских качелях, курили двое. И было в этой картинке что-то неправильное, Передельский даже догадывался, что именно, но формулировать не хотел. Так бывает с неглупыми, но слабыми людьми: видят картинку, но гонят от себя напрашивающийся вывод, если он грозит крушением их привычного мира. Эти двое не общались между собой. Они ждали кого-то третьего. И Передельский в конце концов признался самому себе, что курят они тут по его душу. Надо было что-то срочно предпринять для собственного спасения.

Журналист проверил, хорошо ли заперта дверь, задвинут ли засов. Затем прошел в кухню, задернул плотно шторы, достал из ящика отвертку, аккуратно отвинтил вентиляционную решетку и вынул привязанный к ней и запущенный в воздуховод сверток. Расчистив место на столе, Передельский прикрутил к нему небольшой штатив, установил фотоаппарат и страницу за страницей отснял весь архив. Загрузил в компьютер, сбросил на флешку и стер архив из компьютера. Тщательно разобрал аппаратуру и разложил ее по тем местам, в которых застал после вчерашнего погрома.

В холодильнике нашелся кефир, в хлебнице – черствая булка. Не чувствуя вкуса, Передельский поглощал еду и размышлял о том, что хорошо было бы, чтобы и человека, например его – Петра Передельского, можно было записать на флешку, а из реала временно стереть. Ведь что есть, в сущности, человек, если не набор информации, вполне укладывающийся в пару страниц резюме? Так нет же, приходится как-то считаться с собственной плотью, заботиться о ее сбережении. И если обычно плоть доставляла Передельскому приятные ощущения, то сейчас она подвергала его реальной опасности. Ее агрегатное состояние не позволяло утечь из квартиры тонкой струйкой или вылететь в форточку легким облачком.

Завершив скромную трапезу, Передельский решил перепрятать артефакт понадежнее. Для начала его следовало просто вынести из квартиры. Как назло, никого из близких друзей в столице в данный критический момент не было. Да и разные это вещи: водку вместе хлестать или доверить артефакт, который может вознести на профессиональный Олимп или убить. Не было в окружении Передельского такого человека – надежного и бесстрашного одновременно.

Так и не решив это уравнение со множеством неизвестных, Передельский понял, что рассчитывать ему не на кого. Только на самого себя. Хотя он, если бы его спросили, на себя рассчитывать не стал. Не тот предел прочности.

Как ни странно, вывод придал ему решимости и заставил мобилизоваться: он должен срочно найти такое место, где проклятый архив с компроматом будет не угрожать его жизни, а совсем наоборот – станет залогом его безопасности. Если архив не удается обнародовать и сделать себе на этом имя, то его можно попытаться продать. Избавиться от этой бомбы и заодно заработать денег. Вывезти кровавый раритет за рубеж ему не дадут. Вероятно, даже за пределы Садового кольца не выпустят. Может, сунуться к антикварам? Но где гарантия, что эта братия не из числа описанных в архиве? Нет, надо искать что-то крупное, желательно, международное. Аукцион, к примеру. Передельский вспомнил, что готовил материал по первому аукциону «Лотбис» в Москве еще в 2007 году. Материал содержал местами ехидный, местами гневный подтекст о расхищении национальных ценностей. Поставили заслон на границе с целью воспрепятствовать вывозу, так «Лотбис» сам пожаловал за московскими раритетами.

В самом центре Москвы воссело представительство «Пристис» в Доме Пашкова напротив Боровицких ворот Кремля, а представительство «Лотбис» расположилось в Историческом музее на Красной площади. Передельскому тогда свезло взять интервью у князя Никиты Дмитриевича Робанова-Лостовского. Душка-князь на голубом глазу заявил, что беспрецедентное внимание аукционных домов к русскому искусству объясняется внезапно случившимся массовым увлечением российских толстосумов: они стали коллекционировать произведения искусства. Передельский вдруг подумал о Лондоне в совсем ином, упомянутом в архиве Ундольского контексте, полез в компьютер и открыл тот давний репортаж и интервью. Его светлость даже соблаговолил подвести теоретическую базу, лихо оперируя цифрами. Передельский тогда узнал, что количество миллионеров в России перевалило уже за сто двадцать тысяч и продолжает расти на пятнадцать процентов ежегодно. Свободные деньги, потребные для такого дорогостоящего увлечения, как предметы искусства, произрастали на почве, удобренной высокими мировыми ценами на энергоносители и дикими взятками чиновникам-лихоимцам. И эти свободные деньги надо было как-то с пользой вкладывать и с удовольствием тратить, не так ли? Аукционные дома подсуетились и, как могли, объяснили сим господам, куда правильней и престижней вкладывать деньги. И такой вроде бы образовался бум на русском аукционном рынке, что привел к десятикратному росту стоимости произведений русского искусства. Обожравшийся постмодернизмом Запад вдруг якобы открыл для себя русский авангард и соцреализм и возлюбил их. В ход пошли восторженные рецензии, публикации ведущих искусствоведов, смешанные выставки, что и подстегнуло новую буржуазию к значительным приобретениям. В общем, кампания была организована грамотно.

– То есть получается, что произведения русского искусства приобретают только разбогатевшие разными путями русские? – специально уточнил тогда Передельский.

Князь замялся и нехотя пояснил, что в галереях предметы русского искусства приобретают и иностранцы, но на аукционных продажах – главным образом, русские. Для них это еще и немаловажный элемент престижа – вроде дома на Рублевке, яхты, «бентли» и так далее. В этом ряду обязательно должны стоять и картины, приобретенные на «Лотбис» или «Пристис».

– Опытные торговцы аукционных домов прекрасно это понимают, ну и раскручивают ваших богатеев на всю катушку. Отсюда и предаукционные выставки на Красной площади и у Боровицких ворот, «русские недели» с приемами и суетой в Лондоне. Все это затем входит в стоимость лотов и прекрасно окупается. Это и есть современный арт-бизнес на русском рынке, – разоткровенничался князь.

Ах, как ловко все обтяпали эти лондонские: продавать русское – русским, а деньги за это отсасывать в Лондон. А Петя со своей пафосной патриотической истерикой по поводу «вывоза культурного наследия» был тогда, получается, просто смешон. Передельский закрыл файл с интервью и вернулся к архиву.