ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Тряхнуло. И реально так… Не держался – слетел бы вниз. Камушком. А там – всмятку…
«И пораскинул он мозгами на два квартала…»
Ну это вряд ли. Сколько ж мозгов надо?
Это мне с перепугу всякая ерунда в голову лезет. Воображение у меня богатое и опыта хватает: видел, что бывает с теми, кто птицами себя воображают, да с шестнадцатого этажа… прыг. Мордой в бетон. Зрелище не для слабонервных.
Ладно, проехали. Вернее, приехали. Дальше лифты не «ездют» – дальше на своих двоих «ходют».
А Тощая дрыхнет. Даже улыбается. Спит, блин, – никакой у нее не обморок. Во нервы! Как у Наташки.
– … Все, Лёшка, я сплю. Делай, что хочешь, только не буди.
– А если камни с неба?
– У меня зонтик… – Зевает во весь рот. – Откроешь и подождешь, когда я проснусь.
На майские праздники это было. Вино, шашлычки, берег реки, старый дуб… Отметили, расслабились. Ларку на природу только под наркозом вытащишь. Или за отдельную плату. Об интиме и речи никакой – вдруг в кустах кто сидит, подглядывает?..
Блин, а пистолет на что, спрашиваю?
Так и не уболтал. С Наткой поехал…
Полгода еще не прошло, а будто в прошлой жизни все было.
Тощая спит и просыпаться, похоже, не собирается. Придется взять с собой. Оставить так – свалится. За каким тогда я ее спасал? Оставил бы под решеткой – и никаких проблем.
Может, прав был тот умник, что добреньким меня обозвал. Зацепил он меня за живое. Промолчал я в тот раз, в шутку все перевел. С таким ссориться себе дороже. А через месяц его же ко мне и доставили. В разобранном состоянии.
Может, я и добренький, может, и дурак, но у меня хватает соображалки не сажать шлюх на переднее сиденье. И езду с интимом не совмещать. А у этого «гения» сын еще на заднем сиденье был. Четыре года пацану, а порезало так, что латать долго пришлось. Живучий малек оказался. Его папаша на втором часу трупом стал, а этому только раз сердце подтолкнули.
Я потом особую благодарность получил. И от мамаши пацаненка, и от его деда. А смерть папаши спустили на тормозах. У второй бригады никаких проблем потом не было. Повезло тогда Сане. Все ведь по-другому обернуться могло. Не зря у него после операции глаз дергался. И не только от усталости. Клиент-то из очень небедных был.
Вот и у меня в колене что-то творится. И тоже не от переутомления. А идти-то всего ничего. Одна беда: по решетке да на высоте. И нести… килограмм сорок пять, не больше. А ползу, как черепаха, что весь мир на себе тащит. Пока до финиша дотащился, сто потов с меня сошло.
А Тощая спит, только нос морщит. Типа запах ей не нравится. Мой. Но тут уж ничего не поделаешь – не рассчитан дезодорант на такие нагрузки.
Посидел я у начала лестницы, отдохнул и подниматься стал. По карнизу, что вдоль стены. Странный он какой-то – со ступеньками. А стена загибается куполом. И пролом в нем имеется. Не маленький. Я пролезу. И девка, когда проснется. Возле лестницы ее оставил. Так она не свалится, да и тащить с собой не придется. Неохота мне с такой связываться. Я лучше скорпиона прихвачу. Он безопаснее.
Высоко я поднялся. Сначала за стену держался, потом привык – так пошел. Даже напевать чего-то стал. Без слов. И с закрытой пастью. Говорят, во время операций я так подвываю. Когда дела не очень. Ну там я это не просекаю, а тут просек и удивился. Вроде никаких подлянок не видно, так какого… но двигаться стал медленнее. Мало ли… Может, поэтому я и не свалился с лестницы. Успел заметить, что ступени впереди блестят.
Повезло.
Мог и не заметить лед при таком освещении. Сумеречное зрение не у всех работает.
Короче, понял я, что наверх мне не пройти. Облом и западло. Будь у этой лестницы перила, я б еще рискнул. А так… Потом пощупал «лед», вниз посмотрел и быстро потопал обратно. Дыра в решетке, оплавленные (а не обледенелые!) ступени, дыра в куполе – все на одной линии. Не удивлюсь, если счетчик над этим местом трещать станет.
Спускался быстро. И про больное колено забыл. Так увлекся, что вход в туннель проскочил. Темный такой, арочный. Пришлось возвращаться. Выбирать-то особо не из чего. Вход где-то на середине лестницы. И от подозрительных ступенек далеко. Вот только темно в нем. Придется идти осторожненько и по стенке.
А камень-то под пальцами гладкий. Как полированный. Или оплавленный.
Блин!
Сердце бухнуло в горле и ударило под колено. Рука сама собой отдернулась от стены.
Хороша прогулочка! За арбузами – по минному полю. Было дело… По молодости да по глупости. Но ведь повезло тогда, вернулся. Арбуз, правда, неспелым оказался.
То еще у меня везение…
А может, зря я себя пугаю? Ну выжгли этот туннель, но ведь не вчера и не сегодня. А вдруг вся эта фигня давно уже безвредной стала? И воздухом этим дышать не так уж опасно… Тяжелый он, пылью отдает, но не светится же…
Опа-на! Впереди и правее чего-то засветилось. Присмотрелся – вход не так уж и далеко. Постоял я немного, ну и пошел себе… на свет.
Дошел, огляделся, пощупал даже. Вроде ничего особенного. И ничего понятного. Полоса какая-то. Будто светящейся краской провели. Светло-желтой. И ровно, как под линейку. Не хуже факела освещение. А может, и лучше. Глаза быстро привыкли. Даже пыль под ногами удалось разглядеть.
Похоже, здесь лет сто никто не ходил.
Вдруг ноги подогнулись, а перед взором…
Пыль… На горячих камнях, что прячутся под ней от солнца, на сапогах, выгоревших, но еще прочных, на одежде – в такой ходят по караванным тропам… Пыль на зубах, на лице под повязкой… Влажная повязка, а под ней – знакомые черты, но… нечеловеческие… Дрожат веки… открываются глаза – ярко-желтые, с вертикальным зрачком… шевелятся губы… за ними белеют клыки…
– Нет! Не хочу! Блин, не хочу!
Сижу в пыли, справа стена, а я луплю по ней кулаком и ору. Как истеричка. Луплю и ору… А воспоминания-наваждения разлетаются во все стороны. Осколками. Мелкими. Яркими. Как стеклянный Натахин шар, который я случайно грохнул. Я потом ей десяток шаров купил. С разными узорами. Взамен типа… Но такого же не нашел… Бить стену кулаком мне быстро надоело. И орать тоже. Отдышался и взялся за ум.
Реально – подержался за голову. Мокрая она, волосы дыбом.
«И чего это со мной было? Какого рожна меня трясет?»
Еще подышал. Так, кажется, меня учили. Уши помял, шею. Где надо нажал, где надо погладил. Попустило немного…
Ну с физиологией разобрался, с психикой теперь не мешало бы договориться. Не зря же меня в институте учили. Вспоминай и применяй. Место подходящее. Не мешает никто, не отвлекает.
2
Что такое сон и куда он девается, когда мы просыпаемся? Еще вчера я не стал бы заморачиваться над таким вопросом, но сегодня… Блин, мне такое приснилось, хоть кино снимай! А лучше сериал. Подробностей аж на два хватит. Редко мне такие сны снятся. Яркие, подробные. Как живые. Вот после таких-то и начинается раздвоение личности. А по-простому если сказать – крыша едет.
Улетевшая крыша не может съехать.
Это точно. Но съехавшая улететь – это без проблем… До сегодняшнего дня меня некоторые за нормального мужика держали. Да и я себя таковым считал. Иногда. Больше не буду. Нормальным такие сны не снятся. Нормальные в такое не вляпываются.
А ведь еще немного… и я бы поверил, что я не Лёха Серый, а этот… Нип Непомнящий. И что не здесь я, в пыльном коридоре, а в Проклятых Землях. Незнамо где и когда.
Не дай бог еще раз такое приснится! И чем я тогда стану, после такого-то сна? Трупом здесь и Нипом, что вспомнит свое прошлое, там? Может быть. А могу и просто психом стать, что слышит чьи-то голоса и боится каких-то теней. С моим везением все возможно.
Так что лучше мне не видеть таких снов и оставаться собой как можно дольше. Я себя и таким, какой я есть, люблю.
Вот на этой душещипательной ноте я и закончил свой психосеанс. Успокоил, так сказать, «клиента». Пыль с запудренных мозгов стряхнул. Неплохо вроде получилось. Может, я не по профилю работаю? От скальпеля к другим методам пора переходить? Вот выберусь из этого бардака и подумаю. Реально. Как только… так и сразу.
«Вот отрастишь себе крылья, я тебя летать научу», – пообещал аист жабе.
Не знаю, к чему это я. Как увидел Тощую, так сразу с мысли сбился.
Только миг девка в проходе виднелась, а потом затерялась в темноте. А ведь кто-то сам собирался идти. Без малолетки, что опаснее живого скорпиона. Во влип! А что, если не заметит? Или мимо пройдет? В прошлый раз она же одна пошла.
Ага, размечтался!..
Девке больше понравилась левая стена. Под ней она и пробиралась. Правильный в общем-то выбор: левая рука у нее здоровая, ею и щупать. А вдруг ей и щупать ничего не надо – так в темноте видит? Я вот почти не вижу, скорее угадываю, а девка… поди разбери. Но вычислила она меня точно. Аккурат напротив остановилась, а потом присела. Я-то давно сидел, спиной стену подпирал, медитировал типа, а она за каким? Сидит, молчит и смотрит. Знаю, что смотрит. Я чувствую, когда на меня глазеют, даже из темноты. Минута прошла, может, две…
– Что, так и будем молчать?
Ну не самый я терпеливый мужик, чего уж поделаешь.
– Почему?..
– Что «почему»?
– Почему ты меня не убил?
– А на фига мне это надо?
Тощая не ответила.
Занятный у нас разговор получился – одни вопросы. И снова замолчали. Надолго. Я даже успел мозгами пораскинуть. Не «на два квартала», конечно.
Фигня, короче, получалась. Реальная. Быть такого не должно, не «покладено», а вот вышло! «Как?», «почему?» – без комментариев.
Понимал я девку. А она ведь не по-русски со мной говорила. И охранников понимал. А они по-другому слова закручивали. Не как Тощая. С ней попроще: не каждое слово, ясен пень, но смысл я улавливал, да и отвечал без запинки. А это уже полная фигня. Никогда я полиглотом не был. Мне русского, матерного и латыни за глаза хватало. А тут еще два языка выучил и не заметил когда.
«Я такая затурканная, такая затурканная…»
Может, про меня этот анекдот?
Долго шевелить извилинами мне не дали: Тощей опять поболтать приспичило.
– Почему?.. – Похоже, по второму кругу пошли. – Почему ты спас меня?
– Работа у меня такая.
– Ты Спасающий?.. – А в голосе у нее большое такое сомнение. Мне по этому поводу анекдот вспомнился: «Чая кипела?» – «Кипела, кипела!» – «Почему пара нету?» – «А пара за отдельную плату!» – Спасающий… с Ножом?
И дался ей этот ножик!
– Нож я только сегодня увидел. Вечером.
– Ночью, – раздался шелест из темноты.
– Пусть ночью. А днем я еще людей резал.
– Резал?..
– Ну лечил, один хрен!
Блин, цепляется к словам. Русского языка, что ли, не понимает? И тут же вспомнил: не понимает. И я не только по-русски с ней говорю. Во дожил!..
– Так ты лекарь?!
Ну и чему так удивляться? Не первый и не последний небось.
– Лекарь, лекарь. А тебе полечить чего-то надо? Так я могу.
– Не надо… – Помолчав, она добавила: – И не можешь ты теперь.
– Чего это «не могу»?
– Исцелять. Ларт не может быть целителем. И лекарем ларт быть не может.
– Это почему же?
– Нож съедает мозг ларта! Нож становится хозяином ларта!
Девка заговорила как запела.
– Хозяином?! Съедает?! Ну это еще бабка надвое сказала!
Вспомнил, что такое «ларт». Это его прикид я ношу.
– Ты злишься?
– Нет, это я радуюсь! Думаешь, по кайфу целыми днями в чужих потрохах ковыряться?
А сам чуть не рычу. И на фига, спрашивается. В натуре, ведь не самая кайфовая у меня работа. Но в медики меня понесло, не в дворники, и потом работу не сменил, когда понюхал и увидел что к чему. Вот и не фиг злиться, и на девку орать тоже не фиг.
– Ты злишься, – повторила она.
– А что, нельзя?
– Здесь? Не знаю. Нельзя, наверное.
– Может, и быть здесь нельзя?
Надеюсь, ей не видно моей усмешки.
– Возможно.
– Тогда чего мы сидим? Топать надо.
– Надо.
А сама ни с места! Во блин!..
– Особого приглашения ждешь? – Молчит. Посидели, послушали тишину. Медитативное такое занятие. Успокаивает. Некоторых. – Так и будем молчать?
– Ты обещал не мешать мне…
– А я мешаю?!
– … не мешать мне уйти.
– Ну и?..
– А сам шел за мной.
– А разве я обещал не идти?
– Нет, не…
– Я, кажется, ясно сказал: это развлекалово не по мне и я хочу свалить. Сказал?
– Я не…
– Сказал! А подождала б минуту, вместе б пошли.
– А… – она замямлила.
– А ты меня в ловушку завела.
– Нет! Это ты…
Что-то зашуршало в темноте. Похоже, девка уже на ногах.
– Слышь, красуля, ты говори, да не заговаривайся. А то за базар отвечать придется. Реально! Вот кто у нас первым шел? Ты! Перед кем решетка упала? Перед тобой! А я тут каким боком примазался? Ну-ка, ответь!
– Это для тебя Пасть Нуйры открылась! Для тебя!
– Ну здрасте вам через окно! Это почему же для меня?
– Мы вошли там. И Нуйра не проснулась. Я уходила и…
– И лафа закончилась.
– Что?
– Сколько вас было, спрашиваю.
– Зачем тебе знать?
Оказывается, и среди малолеток параноики бывают.
– Не хочешь, не отвечай. Мне в общем-то и так понятно.
– Что понятно?
– На счет «четыре» ловушка сработала – вот что. Или на счет «пять». Знакомо.
– Ты знал, что там Пасть, и не остановился?
Девка, похоже, на середине коридора уже. А если там яма?.. Большая, круглая и… без света.
– Знал?.. С чего это ты взяла?
– Ты же сам сказал…
– Я сказал, что штука знакомая. Приходилось встречать.
– Здесь?
– Нет. В… – Рассказывать долго, да и не хочется. – В другом месте. Далеко отсюда. Тогда девять человек прошло, а под десятым рвануло.
– Что рвануло?
Не понимает.
«А для неграмотных поясняю: на третью и четвертую рейку». Вроде смешной анекдот был, а смеяться почему-то не хочется.
– Что-что, ловушка сработала. Понятно?
– Понятно. А с тем что?
– С кем?
– С тем, кто в ловушку попал? Ты его исцелил?
– Ага, как же! В мешок его упаковали!
– Зачем?
– Затем. Не умею я мертвых исцелять! Понятно?
Девка промолчала. Вздохнула только.
Та-ак, поговорили. Прям вечер вопросов и ответов получился. И все вопросы в мои ворота. Твою ж мать, и так на душе муторно, а тут еще…
Двенадцатым я тогда шел. Сколько лет пролетело, а иногда как вспомню, так вздрогну.
Ладно, пора отлепляться от пола и двигать. А то задница к камню прирастет.
3
– Стой! Туда я не пойду.
Тощая останавливается и только потом поворачивается ко мне:
– Почему?
Я осматриваюсь. Кажется, все это уже было. И поход по туннелю, и светящаяся полоса, и перекресток четырех ходов. Все повторяется. Кажется. У меня нет уверенности, и потому я молчу. Нет гарантий, что это не бред. Гарантии только страховые компании обещают. А сколько у нас обещанного ждут? То-то же. Вот я и помалкиваю. Тощая стоит рядом и ждет. Мы с ней теперь сопопутчики, или сопутчики, связанные клятвой и разделившие путь. Что-то типа соратников, собутыльников, сотрапезников, соучастников и еще кого-то. А клятва древняя и нудная:
«Не причинять вреда жизни или имуществу сопутчика… служить щитом и посохом… делить тяготы… не умышлять предательства…»
И чего-то там еще. Короче, договор о сотрудничестве и ненападении. Время действия – путешествие. Потом хоть на запчасти своего попутчика разбери. И нарушением клятвы это не будет.
Девка предложила, я не стал отказываться. Лучше пусть рядом идет, чем впереди или сзади. Это не паранойя с голубым уклоном, просто спокойнее мне так.
«Если нет глаз на затылке, держи ушки на макушке, пистолет в руке, а попутчика на мушке».
Лёва у нас спец по выживанию и глупых советов не дает.
Тощая поглядывает на меня с повышенным вниманием. Типа я тебе верю. Пока вижу. Ну прям вторая Ларка.
– Что там? – кивает на средний туннель.
Туда она намылилась, когда я сказал свое «стой!».
– Там?..
Яма… круглая… каменная… глубокая… лестница в ней… спиралью… ступени… карниз… еще ступени, еще карниз… Спускаюсь к центру, к свету… каждый оборот все меньше… Узкий карниз… и – я падаю, лечу вниз… Свет притягивает… Из тела что-то уходит… то, что уходит во время сна, обморока или…
Нет! Не хочу!
Тощая стоит рядом, протягивает руку, но не трогает. И правильно делает. Не надо меня сейчас тревожить. Страшно мне. Ударить могу. Она понимает и опускает руку.
– Что там? Ловушка? – тихо так, настороженно спросила. Вроде того больного, что спрашивает у врача: «У меня рак?» И меньше всего хочет услышать «да». Ответить Тощей «нет» я не могу. Только киваю.
– Тоже срабатывает на счет «четыре»?
Пялюсь на девку, будто совсем уж запредельное сказала она. Потом вспоминаю: сам же ее научил.
– Не-э. На счет «раз» это срабатывает. Раз – и тебя уже нет!
– Ты есть, – не соглашается. – Ты не попал в ловушку.
– Попал, – зачем-то спорю я. – Умер я в ней. Кажется.
Узкая ладошка покачивается у меня перед грудью. Вверх, вниз, влево, вправо. Линии на ладони красные. Яркие. Даже в полумраке видно.
– Ты не похож на мертвого. – А в голосе сомнение. Совсем немного, но я умею это слышать.
– А на живого?
– И на живого. Может, все ларты такие?
– Может. Я не специалист по ним.
– Я тоже.
Помолчали.
Стоим перед тремя тоннелями, выбираем. Блин, только камня не хватает, с надписью: «Направо пойдешь – битым будешь, прямо – по шее накостыляют, а налево свернешь – дома получишь. Твоя Василиса».
Ни меня, ни Тощую Василиса не ждала, вот мы и свернули налево. Девка как-то унюхала, что левый ход вниз ведет. А я возьми и брякни, что вниз катиться легче. Так и выбрали.
Идти оказалось нетрудно, только темно. Ну к темноте я быстро привык. А тишина настораживала. Словно не девка впереди, а привидение на антиграве. Хоть бы сказала чего-нибудь.
Только подумал, Тощая тотчас заговорила, будто мысли мои прочитала.
– А какая там ловушка?
Лучше б она молчала. Нашла тоже тему для разговора…
– Страшная, – выдыхаю гулким шепотом.
– Расскажи.
– А вдруг она услышит и сюда придет?
Дурацкая, понятно, отмазка, но очень уж не хотелось о яме рассказывать.
– Тогда не надо! – Она, похоже, купилась. – Лучше скажи, откуда узнал про ловушку.
– А может, я сам в ней побывал?
– Ты не похож на Воскресшего.
– Откуда ты знаешь?
Ничего умнее не придумал спросить.
– Видела. Ты не такой.
Ну дела!.. Тут, оказывается, и воскреснуть можно! Здорово. Или эта лафа не для всех?
– Так откуда узнал? – повторяет Тощая.
Вот привязалась!..
– Приснилось мне. Вот откуда!
При свете дня или под фонарем я бы такого не сказал. Но в темноте многое можно.
– А-а… Тогда хорошо, – вздыхает моя попутчица и замолкает.
– От чего это тебе хорошо?
– Сну можно верить.
Уверенно так сказала. Как отрезала. Похоже, здесь другое отношение к снам. Если то, чего со мной было, сон. Но уж лучше сон, чем реально! В таком реале пусть герои живут. Или самоубийцы. А мне и… Хотел сказать: «…и дома неплохо», но вдруг вспомнил, что дома меня чуть не поджарили. Мне лучше домой не торопиться. Здесь тоже пока хорошо. В темноте. Не стреляют… больше. И пока не убивают. А что еще нормальному мужику надо? Немножко света и жратвы не помешало бы. Но и без них…
«Света», как говорится, пришла. Тонкой полосой справа. Знакомого бледно-желтого цвета.
Мы с Тощей тут же – шире шаг. Даже этого интимного света хватало, чтобы пыль под ногами разглядеть и половину коридора. Моя попутчица отлепилась от стены и пошла рядом. Ноги у нее длинные, да и я не слишком широко шагаю. Не по проспекту все-таки идем… ясным солнечным днем. А темной ночью мы крадемся на полусогнутых ногах…
Во, блин, только стихоплетства мне не хватает. На трезвую голову и пустое брюхо я такого наплету – все человеконенавистники умрут от зависти.
Разговор сдох. В темноте проклюнулся, а свет его безжалостно задавил. Так всегда бывает между малознакомыми.
Шли молча. Ходьба само по себе медитативное занятие, а по пустыне… Стоп! Пустыня была во сне. А здесь коридор, я и Тощая. Ну еще пыль под ногами, что глушит шаги.
Так беззвучно мы и шли. А нам никто не мешал. Словно мы единственные живые в этом коридоре, а может, и во всем этом по-дурацки построенном здании.
Не заметил я, когда полоса стала утончаться. Постепенно это происходило. Глаза привыкали, а мозги не уловили изменений. Вот когда свет совсем пропал, тогда и они очнулись: «Темно, однако!» – сообщили. А я и сам уже вижу, что темно. И что нитка света обрывается сзади. Метрах в двух.
Посмотрел на Тощую. У нее глаза блеснули в темноте.
– Давай к стене, – предложил.
Она пристроилась за мной. Блин! Лучше бы как в прошлый раз. Чтобы она тропу прокладывала.
Я пошел быстрее. Не люблю, когда за мной кто-то идет. Потом еще быстрее. И еще. Сзади слышалось дыхание. Тяжелое, горячее. Волосы на затылке шевельнулись. Воображалка тут же включилась и вместо тощей девки нарисовала жуткую зверюгу, что бродит темными коридорами и харчит заблудившихся туристов.
Блин, с таким воображением надо дома сидеть и книжки писать!
Еще прибавил шагу.
«…Темной ночью мы крадемся на полусогнутых ногах…»
Реально ведь, на полусогнутых!
Впереди резкий спуск. Будто с горы. Подниматься на такую с помощью рук пришлось бы.
Потом я услышал шаги. Свои. И Тощей. И остановился.
«Если уж пыль здесь не держится, то…»
Додумать я не успел. Девка врезалась в меня.
Испуганное «ой!» и «твою мать!» раздались одновременно – и пол вырвался у меня из-под ног.
Зря я не пустил Тощую вперед, зря!
4
Давно я катался на заднице. В мальковом возрасте еще. А тут вот впал в детство, а до старости лет – еще дважды по столько… Это если мне до девяноста дожить удастся. Кажется, тогда мужикам писец улыбается. Пушистый и серебристый.
Хорошо хоть дружбаны моего позора не видят. Жизни б не дали. Только представить: Лёху Серого малолетки с ног сбивают! Стыдоба! Лёха на заднице спускается!.. Дважды позор. Ты б еще ноутбук подложил, – посоветовали бы…
Я и подложил бы, будь он со мной.
Ничего у меня не было. Подложить. Только меч. Повезло, хоть штаны на мне кожаные. Тряпка давно бы протерлась. А мне только ожога на заднице не хватает. И так сегодня не день, а сплошное развлекалово. Аттракцион для тех, кто устал от толпы и сидячей работы.
Меня занесло на повороте, повалило на бок. Где-то сзади пискнула Тощая. Интересно, она на своих двоих спускается, или как и я? И чему здесь скользить, тоже интересно. Вроде по камню шли. А несет как с горки ледяной!
Еще один поворот в темноте – меня приложило об стену так, что аж колено хрустнуло. То самое, больное. И понесло еще быстрее. Теперь уже на спине. Чуть круче – и спуск в свободное падение перешел бы. Даже думать не хочу, какая смертельная машинерия прячется впереди. На такой скорости любая железяка может дел наделать.
Свет я увидел неожиданно. Ярче, чем тот, что в тоннеле. Зажмурился, моргнул, и вот уже меня вынесло на финишную прямую. А скорость конкретная… Как тормозить будем? Где комиссия по встрече?
«Хочешь ходить – научись падать. Или освоишь инвалидную коляску».
Такой вот прикольный плакатик наши физтерапевты соорудили. И рисунок соответствующий пришлепнули. Как глянешь на него, так и зарыдаешь. От умиления. Слабонервные шарахаются от этого «шедевра». Снять просят. А главному нравится. То еще у него чувство юмора. Как у строителей этого «аттракциона».
«Хочешь ходить – научись падать…»
Хочешь – не хочешь, а придется. Вряд ли на выходе медбригада дежурит.
Последние секунды до финиша…
Гора поднатужилась и родила… Лёху Серого.
И приняли новорожденного «нежные» объятия куста.
Костоправы мне не понадобились. Но вот одежка потолще не помешала бы.
Скрестили ежа и ужа и получилось… тот самый куст и получился, который принял меня. Четырех-пятиметровые плети, где колючки длиннее листьев, а цветы пахнут так, что стае кошек хватит кайфануть.
Только я выцарапался из этого «букета», как Тощая в него I попала. И тоже ногами вперед. Но лицо рукавом прикрыла. Повезло девке. Морда целее будет. Мою реально так ободрало. Хорошо, хоть глаза на месте остались. Могло и хуже быть. Девка, например, на башку свалиться. Тощая она-то тощая, но получить полсотни кило на кумпол – мало радости.
А так стою себе в стороне, озираю пейзаж и учусь чужому матерному. Некоторые обороты я в натуре не догнал. Надо будет уточнить. Потом, когда она из куста выберется.
Пейзаж чем-то Крым напоминает. Горный склон, трава, кусты. Ниже кусты в густые заросли переходят, еще ниже – деревья, чего-то хвойное, кажется. На таком расстоянии не разглядеть, да и прячутся деревья в чем-то вроде тумана.
«Лайша» – само собой вспомнилось слово. Так эти деревья называются.
Потом до меня дошло: «вспомнилось», как же! Не знал и забыл – это про меня, а забыл и вспомнил – это уже про кого-то другого.
В башке паника и противный скулеж: «не так все, неправильно…»
Пришлось наводить порядок. Мои мозги, а вытворяют хрен знает чего. И так муторно, а тут еще незапланированная истерика. А нормальный, казалось бы, мужик.
Короче, отвернулся от деревьев с дурацким названием, закрыл глаза и стал дышать, как учили: вдох-выдох, тишина-покой, а вся суета сует мне и на фиг не нужна.
Подышал. Попустило. Вроде. Открыл глаза и впал в ступор.
Восход.
Только глянул на него, и сразу захотелось прилечь и отрубиться. На час или два. А когда проснусь, чтоб все в порядке было. Нормально и привычно.
Зеленое, как неспелое яблоко, солнце цепляется за горизонт. Еще одно, желтое и крупнее апельсина, наблюдается выше.
Может, это и красиво. Может, и удобно даже. На одно типа туча наехала – второе на подхвате. Но мы на Земле не привыкли к таким излишествам. Нам, земляным жителям, и одного солнца вполне хватает.
Посмотрел я на оба солнышка, внимательно так – рано утром это еще можно, – и что-то перегорело в душе. Окончательно. Я ведь до последней минуты надеялся, что на Земле я. Пусть в Африке, в Австралии, у черта на куличках, но на своей планете! Что кто-то из дружбанов поприкалываться решил. Или подарок ко дню рождения сделал…
Блин! А ведь сегодня и впрямь у меня день рождения! Тридцатник стукнуло. Могли и организовать сюрприз по такому поводу. Но устроить круиз на другую планету – такое никто не потянет. Даже всем вместе слабо. Второе солнце Земле организовать?.. Это уж полная фигня! Такое только в фильмах бывает. Или в сказках. Для не самых мелких.
Получается, Земля там, а Лёха Серый незнамо где. Пейзажем любуется. Поздравления нужны или хватит соболезнований?
Еще раз глянул на восход: зеленое солнце отцепилось от горизонта, а на желтое уже и смотреть больно.
Шуршание за спиной прекратилось, и я повернулся к светилам задом. Они не обиделись – светить не перестали.
Тощая выбралась из куста. Растрепанная, с исцарапанными руками и щекой. И смотрит не на меня, а в сторону солнц. Они ей в глаза, а она не щурится. Глаза у нее желто-зеленые. Как у кошки. Что родилась и выросла на улице. Такие дикие киски редко идут на контакт. И собаки держатся от них подальше. Умные собаки, битые жизнью.
Тощая пригладила рыжие, спутанные лохмы, вытащила из них листья и колючки, натянула на голову капюшон. И все это, делая вид, что меня рядом нет. Ни тебе «с добрым утром», ни «с днем рождения, Лёха». Ну про день рождения и сам я не сразу вспомнил, но пару слов-то сказать можно? А то пошла себе и…
– Почему стоишь? Идти надо.
Ну ладно, идти – так идти. Не для того мы выбирались, чтоб рядом с выходом привал устроить. И мы пошли вниз. Светло, тепло и мухи не кусают. Реально, нет мух и комаров! Лафа!
Лафа скоро закончилась. Сотня-другая шагов – и мы побежали со всех ног. То, что я принял за туман, оказалось дымом. Лесной пожар это такая штука… По телику тоже круто смотрится, но в натуре… Блин, не хотел бы я пережить такое еще раз!
Мы бежали. Тощая впереди, я за ней. По узкой ломоногой тропке. Козьей, не иначе. Среди кустов, потом деревьев, тех самых лайша. Вблизи они оказались высокими и тонкостволыми. Бежать было легко. С горы. И местность больше парк напоминала, чем лес. Да еще ветер в спину. Вот только дымом тянуло все сильнее.
– Куда бежим, знаешь? – выдохнул-выкрикнул я в рыжий затылок. Капюшон давно свалился и подпрыгивал на спине.
– К мосту! – И взмах правой рукой.
Ну к мосту так к мосту. Я не против.
Мелькают кусты, деревья, опять кусты. Вот дерево с тремя стволами, скрученными в жгут. Таких уродцев специально растят. Долгие годы. Украшение дома, типа. А это само выросло, вымахало в три обхвата!
От дерева взяли еще правее. Теперь уже без тропинки. Прямиком через поляну, по какой-то траве и цветам. Бежать стало тяжелее. Не по стадиону все-таки… И с горы мы уже спустились.
Впереди заросли кустов – помесь ежа и ужа, а Тощая и не думает сворачивать. Рыбкой ныряем под ветки – и вот она, тропа, выбитая звериными лапами. И мы, как звери, пробираемся на четвереньках. За кустами опять деревья. Высокие. За парком начался лес, за хвойными деревьями – лиственные. Дым, треск, жара. По верхушкам прыгает огонь. Вниз чего-то падает: то ли крупные шишки, то ли тушки мелких зверушек, обгоревшие до неузнаваемости. Мне не до ботаники с зоологией. Тут как бы свою тушку уберечь.
Как мы бежали! Селезенка чуть не выскочила. Да еще корни под ногами и какие-то ямины. А Тощей они не помеха, вроде не бежит девка – скользит, просачивается сквозь заросли. Я-то себя реальным мужиком считал. Охотником, блин! Думал, все могу. Думал, что с моей подготовкой мне сам черт не страшен. Н-да… повезло, хоть рыбалкой не увлекался. Бег по пересеченной местности – это не для рыбака.
Ветер ударил в лицо, и дым отнесло в сторону. Огонь где-то за нами и сбоку. А впереди поляна с огромным камнем. К нему жмутся кусты. Обхватывают ветками. Самый большой из них растет отдельно. Между ним и остальными – метра два свободного места. Тощая рванула туда и вдруг остановилась. Как на стену налетела. Я не успел так быстро затормозить. Вроде легко толкнул, а девка уже на четырех. Пока она поднималась, я разглядел эту «стену».
Здоровый волчара черно-коричневого цвета, а глаза ярко-зеленые. И взгляд равнодушный. Сквозь нас. Кто хоть раз видел волка, с собакой его не спутает.
Головой зверюга до плеча мне мог достать. И лапы у него толще моего запястья. Стоит, нос морщит. Зубы показывает. Предупреждает типа, что дальше нам ходу нету.
Стоим. Не двигаемся. Серьезный зверь.
Может, и подействует против него Нож. А может, и нет. Я его против человеков только применял.
Треск и запах дыма, поляну затягивает белесой мутью. Ветер опять меняется. Скоро здесь будет жарко.
Тощая смотрит на меня, на волка, облизывает губы. «Надо уходить», – шепчет. Ну это я и сам понял. Но ответить не успеваю.
Что-то большое прыгает от камня.
Еще один зверь. Мельче, светлее, с детенышем в пасти. Крупный детеныш, но пузо голое, и глаз только один открылся. Недели нет щенку.
Еще прыжок, и вот уже оба волка рядом. Зеленоглазый следит за нами, а самка оставила детеныша и обратно в кусты вернулась. Малой заскулил, сунулся за ней. Волк прижал его лапой. Мол, жди здесь.
Тощая дергает меня за руку. Я качаю головой.
– Ждем здесь.
Волк рычит. Может, голос мой не понравился. Или еще чего. Вдруг он резко прыгает. В сторону. И детеныша успевает подхватить. А на место детеныша падает деревцо. Горящее. Закрывает проход, ломает кусты возле камня. Листья на них чернеют, сворачиваются. Огонь прячется за вонючим дымом, потрескивает. Из кустов слышится вой-плач. Еще один – из-за горящего дерева.
В руках Тощей комок плаща. Когда его сняла, зачем – не до того. Выхватываю, начинаю сбивать пламя. Оно пытается схватить меня за руки, дотянуться до живота.
Повезло, что дерево тонкое, пламя ослабело на живой траве и листьях.
– Ну давай же, давай!.. – ору, словно меня могут понять, помочь.
Понимают.
Сквозь дым и черные ветки проламывается волчица. В зубах еще один детеныш.
Волк замолкает. Рано оплакивать, все пока живы.
Самка смотрит на меня. Глаза у нее желто-коричневые, цвета гречишного меда. Не волчьи глаза. Не равнодушные. Стоит близко. Серьезная зверюга. На ладонь ниже самца. Таких крупных волков я еще не видел. Даже не знал, что такие бывают. Детеныш тоже крупный. С небольшую дворнягу. Но еще незрячий.
Волк нетерпеливо рыкнул. Пора, мол. Он по ту сторону дерева, самка по эту. Между ними путаница дымящихся веток. Сбитый огонь собирается с силами, лижет кору, тонкие сучья. Дым становится гуще. Острый, сосновый. Такой же запах у костров, что горят после Нового года. Когда в окнах перестают мелькать огни гирлянд.
Треск. Огонь отвоевал крупную ветку. Сейчас полыхнет.
Самка прыгает к большому кусту. Под ним лаз.
Девка полезла за мной, я лезу за волчицей. Когда выбрался, только хвост ее мелькнул.
– Быстрее! – крикнул Тощей и рванул вперед.
Дожидаться не стал. Догонит, не догонит – один черт, а упущу волков – все, финиш. Зверь – он чует, он выведет. Кратчайшей дорогой.
Вспомнилась клятва путников – другого времени, блин, не нашлось! – и как-то само собой выкрикнулось:
– Э-ге-гей, я здесь!
И еще раз. И еще. Возле ручья уже.
Тощая так и не догнала меня, а я так и не потерял своих волков. И не сменил их на другую живность, что мелькала впереди или рядом. Прыгал через овражки, бежал по старым, давно упавшим деревьям, огибал или проныривал сквозь кусты. Будто второе дыхание у меня открылось и глаза на ногах выросли – я перестал спотыкаться. Да и волки мои не так уж быстро бежали. Наверно, детеныши мешали. Короче, не отстал я от них.
Возле ручья они задержались, понюхали воздух, вроде как посовещались. А потом взяли левее.
Мне пришлось выхватывать девку из воды. Тормоза у нее не сработали на мокрой траве. Перед ручьем.
Брызги до неба!
И я, и она обсыхали уже на бегу. Жаль, в другом ручье искупаться не удалось.
Ветер часто менялся. То в лоб, то в правую щеку. И тогда мы плакали и кашляли от дыма. Впереди мелькали волчьи хвосты и ляжки. Тощая только раз крикнула, что мост в другую сторону, а потом бежала молча. За волками. Не до разговоров нам было.
Опять дымовая завеса. И деревья в дыму. Тонкие стволы, тоньше руки, – листьями не шелестят, значит, хвойные. Два метра вперед, три вверх – и уже ничего не видно. Направление держим то же, но как долго оно тем же останется?
К счастью, ветер в лицо – и дым быстро редеет. Мы почти не сбились с курса. Волки взяли чуть левее, а прямо перед нами – горящее дерево. Дождалось зрителей и начало падать. Как в замедленной съемке. Ну прям знаменитый артист на сцене-поляне. Еще и руку-ветку к нам протянул. Горящую. Типа эпизод первый – зацените и не дышите…
Волки пластаются по краю поляны. По границе травы и песка. Чистого, гладкого. С редкими пучками цветущей травы. Сочно-зеленой. Таким же ярким песком дорожки посыпали. Лет пятнадцать назад. На кладбище.
Дерево все-таки падает. Ветки пружинят, переворачивают ствол. Одна, горящая, тянется к волкам, тянется… Волчица останавливается. Резко. Из-под лап трава и комки земли. Волк бежит. И не разглядеть, сколько лап у него.
Ветка не дотянулась, хлестнула траву поляны. Дым, искры, визг. Вонь от паленой шерсти перешибает запах горящего дерева.
Волка вынесло на песок, и задние лапы тут же провалились. Как в яму или в трясину.
Зверь скребнул передними, дернул головой и щенок подкатился к волчице. Она роняет своего, нюхает обоих, лижет.
Не унести самке двоих детенышей.
И опять вой-плач. Блин, как же я ненавижу этот звук!
Волк дергается и проваливается еще глубже.
– Держись, братело!
Сдергиваю с Тощей обгорелый плащ. Про свой и не вспоминаю.
Я не вытаскивал зверей из зыбучих песков. Человека из трясины приходилось, но волка…
Оказалось, это не труднее, чем человека. Только нужно то, чего не перекусят волчьи зубы. Ножны, например, вместе с мечом. Тот еще из меня мечник.
Волки куда умнее собак. А этот волчара, наверно, гений. Не дергался, ждал, пока я начну спасательные работы. Потом рванулся изо всех сил, когда мы потянули. Втроем. Вместе с волчицей. Ну прям бабка за дедку… И не цапнул меня, когда я схватил его за холку. Сообразил, что к чему. И стерпел.
Песок недовольно хлюпнул и выпустил добычу. А мы несколько мгновений лежали тесной кучей: звери, люди, лапы, ноги. Один детеныш полез под брюхо волчицы, второй сунулся мне в ладонь. А я смотрел, как тонет в песке меч с привязанным к нему плащом, и не мог пошевелиться.
И понять не мог: на фига мне эти спасательные работы понадобились… Вроде никогда синдромом Мазая не страдал.
Ну прям идиллия получилась: когда лев возляжет рядом с бараном. Или как там правильно?
Идиллия быстро закончилась. Треснул какой-то сучок, надо мной клацнули зубы. Детеныш обвис в волчьей пасти. Второго волчонка подхватила самка и побежала вперед. Первой. Волк похромал следом.
Ветер дохнул нам в спину.
5
Из пожара мы вырвались. Надолго ли – не знаю. Дым, огонь, бег по пересеченной местности – все это в прошлом. Наше настоящее – это зеленая трава и большие одуванчики. Белые, пушистые… с кулак величиной. Странные такие одуванчики: пахнут и не облетают. При таком ветре они голыми должны стоять, а ни один парашютик не оторвался. Даже у тех цветов, какие мы потоптали.
Над бело-зеленой клумбой раскинулось дерево. Темный, почти черный ствол – Тощая не разрешила к нему подходить – гладкая на вид кора, до нижних веток метров двадцать, а сами они какие-то редкие, листья узкие, врастопырку. Свет сочится сквозь них зеленоватыми сумерками. Никогда не увлекался «зелеными насаждениями», а тут засмотрелся. Красиво в общем-то, хоть время для любования не самое подходящее.
Ветер в нашу сторону, небо бледно-рыжее от близкого пожара. По верхушкам огонь прыгает, скоро здесь будет. И тогда – финиш. Каждый из нас это знает, но деваться-то некуда: с двух сторон горящий лес, а две другие с обрывом граничат. Большим каньоном типа… А может, и еще больше. Дно его даже не просматривается – темно внизу. Другой «берег» едва виден. Даже с моей дальнозоркостью. А от того места, где мы сейчас, до него – ряд столбов. Огромных, каменных. Каждый не уступил бы по размерам небоскребам из «Кинг-Конга». Похоже, здесь начали строить мост, вбили сваи, а потом все бросили. Лет тысячу назад. За это время столбы конкретно выветрились.
Лучше б достроили, а так… Налево посмотришь – дым, направо – огонь. Ну прям как на Земле, только стрельбы не слышно.
– Это и есть твой мост? – киваю на недостройку.
Тощая качает головой.
– Мост там, дальше, – и показывает направо.
«Там дальше» берега каньона сходятся очень близко. Видно, что дальний чуть выше нашего, и между ними – широкая плита типа помоста.
– Не похоже, чтоб это кто-то строил.
– Его строили боги, – говорит девка, хоть я ничего и не спрашивал у нее. – Это Мост Богов.
Ну боги так боги. На Земле тоже хватает причуд природы. И не только из камня.
Горящее дерево валится с обрыва, закрывая обзор. Дым перекинул белесый мост на другой берег. Ветер превращает его в недостройку.
Кажется, наше дерево зашумело еще громче.
– Ты тоже там будешь. Подожди, – успокаиваю его. – А было б умным, упало б на столб. А мы бы по тебе, как по мосту. Вот и спасли бы свои задницы. А тебе «спасибо» перед строем сказали б… За спасение обгорающих. А то стоишь-боишься. Ни себе пользы, ни людям помощи.
И на хрена я затеял этот базар? Можно подумать, дерево «слушаю и повинуюсь» скажет, а потом и на камень повалится.
Тощая пялится на меня, словно я окраску поменял. В клеточку там стал или в горошек, веселенького такого цвета.
– Чего надо?.. – спрашиваю у нее.
– Ты зачем Ему это говоришь?
– Жить мне еще не надоело, вот и говорю. А было б чем срубить этот дуб, болтать бы не стал.
– Это не… дуб…
– Один хрен! Хоть баобаб. Свалить мне его нечем.
Мой меч утонул в зыбучих песках. Вместе с плащом Тощей. А хоть бы и не утонул. Рубить бревно в два обхвата мечом-недомерком… Ну-ну. Я его завалю не раньше, чем резиновая баба кайф поймает.
– Скажи… – Девка трогает меня за рукав. Осторожно так трогает, словно обжечься боится. – Ты истинно готов принять на себя Его смерть?
– А тебе-то что?
– Если ты примешь ее на себя, то я сделаю все остальное.
– Чего сделаешь? Завалишь этот дуб?
– Это не дуб…
– Один хрен! Так завалишь или нет?!
Я начал заводиться. Неподходящее время для шуток, а девка… может, и не шутит она.
– Я не хочу умирать в дыму. Но Его смерть на себя не возьму. На мне и так… – Замолкает, отводит глаза.
– У тебя типа бригада лесорубов в рукаве?
– Мы можем не успеть.
Я едва разобрал ее шепот. Тощая смотрит на дальние кусты Нижние ветки и траву трогает белесый дым. Пока редкий. Но ветер в нашу сторону. Зелень быстро подсохнет и полыхнет. А как горят сухие травы, я уже видел. Если бы не ручеек, так бы и остались на той лужайке.
– Блин! – Хватаю девку за плечо. – Говори, чего делать?!
Она смотрит на мою руку, потом на дерево. Мельком. И тут же отворачивается. Лицо бледное до синевы и веки дрожат. Боится.
– Говори, – встряхиваю ее. Голова дергается на тонкой шее. Глаза кажутся черными от огромных зрачков. В них такой ужас, у меня прям мурашки по спине, а горло… словно крепкое, дружеское рукопожатие на нем. – Говори, – хриплю я.
– Подойди к Нему. Скажи: «Тиама, я готов взять на себя твою смерть. Проснись и услышь». Потом подожди немного и приложи ладони к Нему.
– Это все?
– Да.
– Очень просто вроде как.
– Просто, – соглашается она. – Но если Он не услышит, ты умрешь. Потом – я.
– Почему?
– Потому что научила.
Не это я спрашивал, ну да ладно. С трудом разжимаю пальцы. Ноги как ватой набиты, так и норовят подогнуться.
– Осторожней. – От голоса Тощей волосы шевелятся на затылке. – Он отличает истину от обмана.
До дерева метров сто, а я иду, кажется, полжизни. Качаются шары одуванчиков. «Как же они будут гореть!» – подумал я, и цветы шарахнулись от моих ног.
А вот и наши проводники: волк вылизывает обожженный бок, а возле брюха волчицы копошатся детеныши. Блин, прям идиллия! Только запах дыма лишний.
Останавливаюсь возле дерева, а мне в спину целятся три пары глаз. Говорю то, чего сказала Тощая, и жду. Дурацкое такое ощущение, словно в игру какую-то играю, в какую и в детстве никогда не сподобилось. Постыдную такую игру, не для пацанов.
Кто-то погладил меня по голове. Как пожалел. Вот только этого не надо!
Листья зашелестели. Порыв ветра качнул меня к стволу. Чуть мордой в него не впечатался. Нет, неправильно так. Девка о ладонях чего-то говорила. А ладони уже прилипли к коре. Теплой, шелковистой, похожей на кожу. Гладкую, ухоженную. Такая же черная и душистая была у Саманты. Жаль, не оказалось меня рядом, когда я понадобился чернушке. Хорошая девочка Сама… но до смерти самостоятельная.
Что-то толкнуло меня в грудь, и я понял: с объятиями и воспоминаниями пора завязывать.
Обратно шел легко. Отдохнувшим, спокойным. Словно и не было сумасшедшего бега и не грозит нам изжариться под этим деревом. Понятно теперь, почему Тощая так его уважает, а вот почему боится?..
Она бежала ко мне. Лицо бледное, а рыжие лохмы казались огненными языками. В глазах – коктейль из страха и восторга, желто-оранжевый. Такой же, как у «Знойной страсти», если смотреть на солнце сквозь бокал. Неплохое вино попадается на Кипре.
– Я делаю это для тебя, – выдохнула Тощая. – Повтори!
Я повторил. Девка побежала к дереву. А я не стал оборачиваться. Смотреть, как оно умирает, – не то настроение.
У меня на плече лежал листок. Похожий на ладошку младенца. Только с четырьмя пальцами.
«На память типа, – усмехнулся я. – Спасибо…»
И тут же засунул эту усмешку куда подальше.
Плечо обожгло и сквозь одежду. Рука сама схватилась за больное место.
Проклятый инстинкт! Даже у врачей он срабатывает. Знаю, что нельзя тереть ожог, а сам… Ладонь отдернулась. Как от горячего. Поверх всех линий отпечатался четырехпалый листок.
Волки резко вскочили, зарычали, прижав уши. Взгляд сквозь меня и выше.
Чего-то огромное шевельнулось у меня за спиной, тяжело вздохнуло. Зеленый полумрак дрогнул и пополз к обрыву. Сначала медленно, неохотно, потом быстрее.
Яркий свет рухнул на поляну. Цветы задрожали и стали гнуться под его тяжестью.
Глаза заслезились, как от дыма.
– Ты первый.
Тощая стояла рядом. Руки прижала к груди, кулаки спрятала в рукава, и гнется, словно мерзнет.
– Чего?
– Ты первый иди, – повторила она.
Я пошел к дереву.
Не знаю, как девка сделала это, но… дерево лежало. Я шел к нему и не верил. Глаза видели, а я не верил собственным глазам. Дерево стало мостом, как я и хотел. Ветки на Столбе, конец ствола на нашем берегу. И ни одной опилки возле низкого пня. Срез ровный и гладкий, как скальпелем сделанный.
Под черной корой пряталась ярко-красная древесина.
– Прости, – зачем-то сказал я, коснувшись коры.
Она была теплой.
Мертвые тоже не сразу остывают.
6
У каждого бывает в жизни бесконечно долгий день. Мой закончился вчера. Или позавчера. Когда мы перебрались на макушку каменного столба и стали пережидать пожар, потом грозу, что перешла в нудный, холодный дождь. Пожар давно погас, но возвращаться по мокрому стволу – желающих нет. Мы устроились в гуще веток. Кто как смог. Мерзнем, мокнем, голодаем и спим. Больше здесь делать нечего. Поговорить разве что…
– Иди сюда. Хватит зубами стучать.
Тощая косится на меня, как в старом детском фильме хорошая девочка Маша на Серого Волка, что хотел сожрать бабку у нее на глазах. А может, и не Машей, а Красной Шапочкой ее звали, – давно было, не помню, да и по мне – все равно Маша. И пусть это не ее бабка была – по фигу! – хорошие девочки так смотрят на всех, кто делает плохо.
А дать бы ей такую погремуху! Типа Машка вместо Тощая. Называть эту девку тощей все равно, что воду водянистой. Когда я спросил малолетку про имя – она так на меня зыркнула, будто я это бабку схарчил. Ее собственную. Да еще с особой жестокостью.
– Давай, шевели ногами! Хватит мерзнуть.
Подошла. Стоит, дрожит. Обняла себя за плечи и колотится. А я, на нее глядя, сам инеем покрываюсь. Тут в натуре не Кипр в сезон дождей. Там этот дождь раз в месяц бывает, да и то всего час от силы. А потом всех вином угощают. Типа извините нас, гости дорогие, за плохую погоду. Здесь уже второй день льет, а вина никто не предложил. И зуб даю, не предложит.
– Ну чего стоишь? Ложись! Согрею.
Зыркнула так, что, будь на мне сухой плащ, задымился бы.
– Не льсти себе. Не то у меня настроение…
Среди веток блеснули четыре глаза. Это наши проводники проснулись. В самое время. А то ляпнул бы что-нибудь, типа я на мощи не бросаюсь. Брехня! Бросаюсь, когда деваться некуда. Или если очень настойчиво предлагают. С ножом у горла. Это я дома перебирал: чтоб и баба в теле и чтоб морда как у модели. А здесь, чего было, то и… Даже вспомнить противно! Не люблю, когда мне выбора не оставляют. Огорчаюсь я тогда. А в таком состоянии много чего могу натворить. Реально! Машка тоже может. Как она того охранника!.. Или это он сам? Неосторожное обращение с огнем. Прям как у нас на Земле: пуля в голову – чистил заряженное оружие, вспороли глотку – порезался, когда брился. И никаких заморочек!
А девка стучит зубами, как метроном. Так и замедитировать недолго.
– Давай, Машка, иди сюда. Поделюсь плащом. Добрый я сегодня.
– Как ты меня назвал?
– Как надо, так и назвал. Другого ж имени у тебя нет.
– Есть!
– А мне его скажешь?
– Нет!
– Значит, будешь Машкой. И давай лезь под плащ. Теплее будет. Быстро! Пока не передумал.
Послушалась, залезла, повернулась спиной. И сразу стало холоднее. Согреешься тут, как же! Со всех сторон дуть стало. Все-таки у меня плащ, а не палатка. Подгреб девку ближе, она зашипела, как кошка, царапаться начала. Хорошо хоть перчатки надел.
– Да нужна ты мне! Я спать хочу в тепле!
Затихла. И дергаться перестала. Иногда я бываю таким убедительным, сам себе поражаюсь.
– А сейчас нельзя спать.
– Это почему же?
Машка промолчала, и я начал дремать. Все-таки вдвоем теплее. В натуре. Только не выспишься вдвоем. Один шевельнулся – второй тоже глаза открыл. Какой уж тут сон! Дрыхнуть одному нужно, а вдвоем…
– Не спи! – Девка дернула лопатками. Острыми. Даже сквозь куртки чувствуются. – Скоро Санут придет.
– Да? – спрашиваю, а сам зеваю во весь рот. – И кто он такой, твой Санут?
На всякий случай оглядываюсь, пока Машка молчит. Вдруг подбирается кто?
Но все спокойно. Вроде. Та же мокрая темень, тот же нудный осенний дождь, под который мне всегда хорошо спится. Спалось. Дома, в теплой постели. А здесь… Впереди и слева огоньки светятся. Два зеленых и два желтых. Это волчары не спят. Соседи наши. Жрать небось хотят.
Надо было сразу раскинуть все по понятиям. Чтоб знали, кто в доме хозяин. В смысле, на столбе. Теперь вот присматривай за ними, а то схарчат еще.
Желтые огни мигнули и исчезли. Остались зеленые. «Эти глаза напротив…» Вот ведь где вспомнилось! Двадцать лет не вспоминал – и на тебе! Из песни это. Я тогда совсем мальком был, когда ее пели. Типа ретро. Для тех, из кого песок уже сыпется. Здесь таких песен не поют, ясен пень. Может, и радио не знают. Как в странах третьего мира. Где жрут все, чего не может тебя сожрать. Реально, не шучу! Сам видел. И не хочу, чтоб меня тоже вот так… Это, может, буддисту какому все по барабану: для него душа главное, а тело – темница, а мне мое тело еще понадобится. В ближайшие сорок лет – это уж точно. Слышал, и после семидесяти мужики очень даже могут… но в это я поверю, когда доживу. Если доживу! А то зеленоглазый пялится на меня, как голодный на полную миску.
– Слышь, братело, ты даже не думай на меня как на жратву. Не надо. Я ведь тоже жрать хочу. Могу и тебя за харч посчитать. Или твоих щенят.
Тихо ему так сказал, спокойно. Как Ада Абрамовна с нами говорила. Лучшая училка во всем городе. И в моей жизни. Если бы не она, не дожил бы я до половозрелого возраста. Как сейчас помню, подзывает меня к своему столу, смотрит сверху вниз – а я в десять лет совсем заморышем был, вполовину ниже Машки, – и говорит:
– Лешенька, если ты не бросишь курить, то умрешь. Годик, может, еще поживешь, и все. Твои друзья будут кушать мороженое, а тебя будут кушать черви.
И все это шепотом и с улыбкой. А бас у Ады, ну прям как у Шаляпина! Я потом ни у кого такого голоса не слышал. Ну и остальное все у нее было под стать голосу. Всем бабам баба была! В автобусе она головой потолок подпирала, а в лифте, рассчитанном на четверых, одна ездила. Бедра у нее такие, что им на двух сиденьях тесно, а грудь из-за спины углядеть можно было. Душевная баба, монументальная, теперь таких не делают. И говорила так, словно гвозди заколачивала. На всю оставшуюся запомнишь то, чего скажет.
Вот подумал про нее, и уже мороз по шкуре. А тогда я прям к полу примерз, как услышал: «…а тебя будут кушать черви». В классе так тихо стало, что в ушах зазвенело. У Ады всегда на уроке тишина, а тут гробовая – дышать все забыли. Я потом по ночам просыпался от своего крика, но курить бросил – как отрезало. И не только я. Лёву со Славкой тоже проняло. Это потом мы его Савой стали называть, когда его вверх и вширь поперло. А тогда он был для нас Славкой Ранежским… Вспомнилось вот.
Зеленоглазый моргнул, отвернулся – доброе слово и зверь понимает. Реально! Тут и Машка зашевелилась. Типа повернуться хотела, а потом передумала.
– Ты с кем это говоришь?
– С волком.
– С кем?!
– С зеленоглазым, ясен пень! – Может, и по-другому эту зверюгу зовут, но цвета она должна различать. Машка, в смысле, не волк. Если не дальтоник. – Договорились не жрать друг друга.
– Договорились?!
– А то! Я же нормальный мужик, если не доставать меня. Да и не так уж я люблю собачатину…
Она поерзала, укрылась с головой плащом. Я тоже. Холодно снаружи, сырость пробирает до костей, а под плащом тепло и Машкой пахнет. В смысле, ее волосами. Я ткнулся в них носом, и дремать начал. Сказали б, что с бабой в одной постели спать стану, – без прикола, только спать! – не поверил бы.
Машка зашевелилась, и я открыл глаза. Стало темно. С закрытыми глазами я картинки какие-то смотрел, а так – полный мрак.
– Ты истинно не знаешь, что такое Санут?
Я зеваю. И для этого она меня из сна вытащила?! Чтоб вопросы задавать? Не спится, так лежи молча и не мешай другому!
Еще раз зеваю и только потом отвечаю:
– Знаю! Только притворяюсь! В натуре! – Это я уже ору на нее. Зачем-то.
Машка дернулась, потом затихла. Не выпустил я ее из-под плаща. А мне вот спать перехотелось. Как отрезало. Можно и разговор какой завести. Так девка сжалась вся и сопит. Обиделась. Вот так всегда: сначала рявкну, а потом думать начинаю.
– Слышь, Машка, а когда твой Санут придет?
Вздохнула, но все-таки ответила:
– Уже пришел.
Выглядываю из-под плаща – темно, даже волчара не смотрит в нашу сторону.
– Ничего не вижу. В натуре.
– В такую ночь его не видно.
– Это в какую же?
– В такую, как над нами.
– В дождь, что ли?
Молчит.
– Так, может, его и нет сегодня?
– Есть. Я чувствую его.
Ага, еще одна чувствующая! Знал я когда-то такую. Тоже, кстати, Машкой звали. Так она за два квартала чувствовала, кто ее хочет. Вот так и со мной познакомилась, а потом к Толяну ушла. Через неделю.
– Ну ладно, Машка, спать сейчас нельзя. А чего можно? – Она стала вырываться и шипеть. Блин, прям как девочка! Я прижал ее сильнее. – Хватит дергаться! Ты говори, не дергайся.
– Ничего нельзя!
– Совсем?
– Совсем!
– И спать нельзя?
– Нельзя!
– Не проснешься, что ли, если заснешь?..
– Может, проснешься, может, нет.
Хороший ответ, понятный. Типа для самого умного.
– А когда проснешься, в порядке будешь или как?
– Может, в порядке, может, нет.
– Ну блин, ответы!
– А нет – это как?
– По-разному бывает.
И замолчала. В загадки вздумала поиграть? Ну-ну…
– Слышь, Машка, ты мне мозги не пудри. Не даешь спать, так я живо придумаю, чем нам заняться!
Ноги у девки длинные, стройные. Такими по подиуму ходить надо. А то, что тонкие, так в темноте не видно. А какие на ощупь можно проверить: ее штаны с такими же шнурками и клапанами, что и мои. Разберусь.
– Нельзя! Санут смотрит! – Девка задергалась как под током.
Не знаю, как она язык себе не откусила. Я перестал щупать ее ноги. Так и заиграться можно. Мне ведь поговорить с ней надо, а не что другое. Другое я дня два назад получил. Кайфа – ноль целых шиш десятых.
– Так уж и нельзя… Мы типа единственные, кто забрался под одеяло?
Девка замерла. Совершенно. Я крепче прижал ее. На всякий случай. Она и не пискнула. Только сказала тихо-тихо, я едва услышал:
– Так ты истинно ничего не знаешь…
Будто калеку пожалела.
– Тогда говори! – Я встряхнул ее. Не люблю, когда меня жалеют.
– Ладно, скажу. Только не дави так.
Я немного ослабил хватку и почувствовал, как она вдохнула. Глубоко. Потом выдохнула. Еще вдохнула. Пришлось напомнить, что меня дыхание ее не интересует.
– Если мужчина познает женщину или еще кого-то под взглядом Санута, то мужчина может стать женщиной или еще кем-то, – сказала Машка.
Как из книжки прочитала. Аксиому. В смысле, верно – доказывать можно, если совсем уж заняться нечем. Ну принцип я понял: секс на природе вредит этой самой природе. Кажется, чего-то из заповедей «зеленых». Слышал когда-то.
– А если в доме, то можно?..
– Пока Санут на небе, для его взора нет преград.
Еще одна аксиома. И столько торжественности в голосе, будто Машка сама ее придумала.
– Понятненько. Нигде, значит, нельзя. А если очень захочется и мужик… как бы это сказать?.. станет упорствовать в… познаниях, вот! Так у него чего?.. Свое отвалится, а другое чего-то вырастет? – Во, загнул! Так закрутил вопросец, аж сам себя удивил!
– Нет. – Машка покачала головой, и я чихнул. Не собирался, а вот само собой получилось. Когда по носу елозят волосами, и не захочешь чихать, а чихнешь. Рецепт для тех, у кого проблемы с нормальным чихом.
Ну это я отвлекся, а Машка меня ждать не стала, забубнила чего-то:
– …тела останутся прежними, а сущности могут не только соприкоснуться, но и проникнуть одна в другую, частично или полностью, а то и перепутать тела…
Дальше я не слушал. И так все понятно: упаковка одна, а содержимое другое. Знакомо в общем-то. Только у нас так с товаром бывает, а тут… Ну и мир! Нельзя даже бабу потискать, когда захочешь. Интересно, сколько раз в месяц такое воздержание бывает?
Спросил.
Оказалось, почти каждую ночь. Только время разное: от нескольких минут до нескольких часов. В натуре! А Санут – это луна такая. Желтая. И пока она в небе, вся сексуальная жизнь внизу замирает. Спать в это время тоже нельзя.
Машка сказала, что некоторые не могли себя вспомнить потом. Совсем не могли. Типа файл стерт, восстановлению не подлежит. Кто-то близких забудет, профессию там свою, речь человеческую, а то и зверем себя считать начнет. В общем, как я понял, у тех, кто спит, когда нельзя, глюкается память. Конкретно так, на всю оставшуюся жизнь.
– Ну а чего можно-то делать?! – И я опять тряхнул Машку. Словно она придумала эти дурацкие правила.
– Ни-че-го, – по слогам сказали мне. Как особо непонятливому.
– Что совсем ничего?! Даже думать нельзя?
Тогда я точно свихнусь.
– Думать можно.
Уже легче. Но, кажется, я удивил девку. Или она предположила, что я думать не умею? Ну это она мне польстила. Реально. И очень сильно.
Всю жизнь я прикидывался глупее, чем есть. Да и то не всегда получалось. Ладно, проехали.
– А разговаривать можно?
– Можно.
– Так, как мы, лежа?
– Можно сидя. Можно молча.
– А это еще как?!
Телепаты тут, что ли, водятся?
– Молиться.
– Ага, понятно. А кому?
– Хранителю.
– Не понял. Кому-кому?
– Хранителю. Тому, кто тебя охраняет.
– Ага. А кто тебя охраняет?
Машка замолчала, попыталась оглянуться. Будто могла видеть в темноте. А может, и могла, шут ее знает. Другая игра, другие правила.
– А зачем тебе?
– Чего мне «зачем»?
Задумался я и про девку забыл. И про разговор наш очень уж любопытственный. А помолчи Машка еще немного, уснул бы.
– Зачем тебе мой Хранитель?
– Ну надо же кому-то молиться.
– Не надо! Мужчинам он не помогает.
– Понятно. А чего помогает?
Пожимает плечами. В темноте это не видно, но хорошо чувствуется.
– Разное. В каждом клане по-своему.
– А точнее? – Я легко так прижимаю девку. Тогда она снова начинает говорить:
– То, что охраняет здоровье, богатство, мастерство, семью… Что кому нужнее. У каждого мужа свое.
– И у каждой женщины. Так ведь?
Девка замерла, даже дышать перестала. Потом быстро повернулась, заглянула мне в лицо. Значит, видит в темноте. И я вижу. Кажется. Глаза у девки светятся. Немного.
– Ты кто?! – выдохнула.
Испугал я Машку, реально испугал!
Вот так всегда: как забуду прикинуться дураком, так людей пугаю. А шибко умные долго не живут. И умирают бедными. Проверено веками.
– Кто ты? Откуда узнал?
– Откуда, откуда?.. Догадался! Не так уж и трудно.
Машка перестала светить глазищами, дернула плечом и отвернулась.
– Может, и не трудно. Но никто не догадывался раньше.
А вот в это я не верю. Про мир непуганых идиотов кому другому рассказывайте. Я в сказки давно не верю. С детского сада, ползунковой группы. Думаю, с догадливыми тут чего-нибудь случается. Не очень полезное для жизни. А особо догадливые молчат себе в тряпочку и прикидываются дураками. Может, Хранитель таких бережет их ум?.. Интересно, а чего Машкин Хранитель стерег?
Спросил.
Послала. И не ответила.
Нет, в натуре, интересно же! Чего можно охранять у такой девки? Вряд ли невинность. На нее ж никто два раза не глянет. На девку, в смысле. Хотя черт его знает, вдруг такие, как она, тут самые первые раскрасавицы. Тогда – ужас!
Надеюсь, все-таки здесь не так мрачно, как я подумал. Надеюсь, нормальные бабы тут тоже попадаются. Такие, вроде Ады Абрамовны. Уменьшенная копия тоже сойдет. Только не сильно уменьшенная!..
– Все!
– Чего «все»?
– Санут ушел.
– Какой Санут? А-а… вспомнил.
– Ты что, спал? – В голосе беспокойство и забота. Приятно. Но совсем не нужно. Не нужна ты мне, Машка. В натуре. И беспокойство твое тоже не нужно.
– Нет. Ни в одном глазу!
– С Хранителем говорил?
Догадливая какая.
– Ага. Только чего он хранит, я тебе не скажу.
– И не надо! Об этом никому не говорят.
Тут она меня озадачила. Реально так.
– Что, даже близким?
– Особенно им! Если не хочешь, чтобы тебя предали, молчи!
Хороший такой совет, душевный. Похожий мне дала одна баба лет двадцать назад. Ада-из-ада… Пожалуй, я и Машку так же начну уважать, как ее.
Что ж это за мир такой, где мальки дают такие советы? Мир для нормальных мужиков типа Диснейленд для детей небедных родителей? Тогда я попал туда, куда надо. А то взрослому в детской песочнице, как голодному в бане.
Осталось с Хранителем вопрос решить, и можно жить дальше. В смысле, спокойно и под защитой. Как под «крышей». Это кто ж моей «крышей» здесь будет? И защищать чего станет? Чего тут у меня самое ценное? Да вроде ничего, кроме меня, не осталось. Может, меня и надо беречь, стеречь и защищать? Точно! А то все кому не лень обидеть норовят. Два дня как приехал, и уже пять трупов за спиной. Или шесть? Того, в переходе, я тоже, кажется, достал. Жаль, про Нож тогда не вспомнил…
О, чем не Хранитель!
«…в дни бед и горестных сомнений ты один мне надежда и защита…»
Стоп! Куда это меня понесло? Мне только русского языка и Ады Абрамовны во сне не хватает. Для полного счастья. Лучше уж чего другое вспомнить. Спокойное. Хотя бы день, когда меня зажали три отморозка, обкуренные до зеленых собак… и если бы не Слава с Левой… Хороший такой день рождения выдался, памятный. Но на ночь глядя его лучше не вспоминать. Одиннадцать мне тогда было. И Леве, и Славке. Не мальки уже, но людей до этого еще не убивали. Если тех троих можно назвать людьми…
Чего-то на душевные воспоминания меня потянуло. После таких кошмары могут начать мерещиться. «Слышь, Хранитель, ты уж присмотри, чтоб они обошли меня стороной, а я спать буду. Вон Машка уже сопит, и мне самое время».
7
Я спал и видел сон. Не часто так бывает, чтобы спать и понимать, что спишь. А еще я знал, что это не мой сон. Меня в него пригласили. Как на экскурсию. Я не помнил, кто, но это и неважно. Узнаю в свое время. Или не узнаю. Такой вот пофигизм меня разобрал.
Я шел по туннелям. Камень цвета мышиной шкурки, с потеками и пятнами, как от подсохшей крови, – «веселенькая» такая расцветка. Здорово помогает при паранойе и депрессии: длительный и устойчивый эффект гарантирован.
Знакомыми такими тоннелями шел. Сначала я думал, что в «Дум» попал. Или в «Еретик». Антиквариат тот еще, но когда-то мне нравилось. Днем играешь, а ночью снится. И такое бывало.
Потом пригляделся и понял: не в игру меня занесло, а в Храм. Тот, что в горе. Был я там только раз, и не во сне, а теперь вот опять теми же коридорами иду. Возвращаюсь к тому месту, где незнакомец умер. Тогда я так и не вспомнил, кто он такой, вот и остался он для меня незнакомцем. А тут и вспоминать не пришлось, только глянул и сразу понял – я это. Другую одежду носил, в другом мире жил, а все равно – это я. Пока жил он-я – сходство не так заметно было, умер – и все лишнее исчезло, облетело, как шелуха. Осталась суть, слепок с меня-другого. Полупрозрачный такой и, наверное, проницаемый. Но проверять не стал, обошел стороной.
В этом сне я знал, что оставил безопасный выход за спиной. Но возвращаться не стал, не было ни желания, ни потребности. Впереди ждал другой выход, а может, и не один. А еще там была засада.
В этот раз я переиграл сценарий – напал первым. С Ножом в руке. А хирург с ножом – это опасное сочетание. Даже с осколком стекла – не слабый противник. Было дело. Но это в другом мире и в другой жизни, от которой остались воспоминания. А здесь у меня есть самое лучшее оружие и самый надежный спутник – Нож. Имя у него такое, а не название. И думать о нем надо как бы с большой буквы. Или писать, если есть чем и на чем. Но мне было не до орфографии. Все-таки четыре противника – это больше, чем мне надо.
Все закончилось быстро, быстрее, чем в прошлый раз, и я пошел дальше. Неторопливо и спокойно, как по знакомым местам, когда и под ноги смотреть незачем – каждый камень давно знаешь. И думать не думаешь, что в родных местах с тобой вдруг чего-то случится. Будто не ломают ног в собственной квартире или не тонут в своей ванне.
Остановился я у развилки. Два входа: направо и налево. В правом мне делать нечего. Там мрачный зал, где только ужасы снимать: бочки-колонны, вырезанные из серо-пятнистого камня, между ними приткнулись кубы столов, куда длиннее операционных, а в центре – алтарь, с непременным жрецом и охраной. В реальности была там еще девочка – назовем ее Маша, – разложенная как курица на блюде – окорочками кверху. Но это в жизни, а во сне? Шут его знает! Но если есть там девочка Маша, то пусть и дальше остается девочкой, а я налево пошел. По-дурацки, понятное дело, звучит, но мне-то в левый коридор надо.
По жизни я не задумывался, кто такая Машка, а во сне знал наверняка: ведьма она, ведьмочка. Молодая и глупая. За силой и знаниями она в Храм пришла. Сама в пекло полезла и подружек с собой потащила. А Храм делится силой только со своими слугами. Мертвыми слугами. Какие сами умерли здесь. Потому-то я-второй и хотел быть убитым.
Многое мне понятно во сне. И известно. Вот Машка тоже имела шанс пополнить армию мертвых слуг, но ей повезло больше, чем двум ее подружкам, что угодили в ловушку, как мухи на липкую ленту. Не смогла она справиться с колдовством, замешенным на смерти, хоть и была самой сильной в тройке. А я помог ей. Невольно. И неожиданно. Разозлил ее до белого каления. Вот она и пережгла колдовские путы. А мне чертовски повезло, что остался жив при этом. Но если бы я увлекся ее недозрелыми прелестями, то все – поджарился бы. Как цыпленок табака. До румяной корочки. И это не шутка. Свои у этих ведьмочек отношения с огнем, особые. И не стоит мне вмешиваться в них. Даже попытаться понять. Раньше я думал, что факелом в морду охраннику ткнули, а теперь вот знаю – рукой. И уверен, что, прикоснись стражник к Машке, и она бы тоже обожглась. Могла и насмерть, как ее подружки. «Поцелуй огня» не должен быть взаимным. Он куда опаснее «Горячего дыхания», каким зажигают дрова или свечи. Соответственно, и сил он требует намного больше, и восстанавливаться после него пришлось бы долго…
Такую вот информацию получил я, пока стоял на развилке. Будто книжку какую открыл наугад или инструкцию.
«Что такое воспламеняющая взглядом и как жить с нею рядом». Издание второе, доработанное. Тем, кто пользуется первым и еще жив, настоятельно рекомендуется приобрести!»
Это я над собой смеюсь и над своим героизмом. Как много подвигов совершается по незнанию. Когда человек ничего не знает, он кто? Правильно… А когда не знает и потому не боится? Тоже правильно – героический дурак.
Вот ты и определился с диагнозом, доктор Лёха. А говорят, что врач не может поставить себе диагноз. Брехня! Может, если больше некому. Не терять же квалификацию, когда единственный пациент, что имеется в наличии, это ты сам… Вот только содержательный монолог с собой любимым пришлось временно прекратить.
Что-то заставило меня оглянуться.
Три здоровенных мужика тащили четвертого. Обмотанного сетью. И этим четвертым был тоже я – тот я, который не знал о засаде. Другой же я – тот, что обо всем знал, – стоял себе посреди коридора, но на меня смотрели как на пустое место. Еще один охранник лежал у стены. Он был без признаков жизнедеятельности. Все правильно, так и закончилась наша прошлая встреча.
Выходит, предыдущий сценарий тоже не отменяется? Но возвращаться и спасать себя плененного не стану. Мне-то тогда никто не помогал. Сам справился. Вот и другой я, который подставился стражникам, тоже сможет. Умнее будет в следующий раз. А мне дальше надо. Я ведь не в «День сурка» попал. Надеюсь.
А вот другую ловушку я обойти не смог, не научился еще проходить сквозь стены. И свернуть некуда было. Все как в прошлый раз: одновременно упали решетки впереди и сзади, превращая коридор в маленькую комнату ужасов. Шипы на стенах-решетках, такие же – на опускающемся «потолке»… И светлое небо проглядывает сквозь потолок-решетку. Однако утро снаружи начинается.
Метаться и выть от страха не стал. Не тот характер все-таки. Неврастеников не берут в хирурги. Неврастениками они потом становятся. Некоторые. От «хорошей» жизни. Страха как такового у меня не было – скорее уж досада. Пережил же я ловушку один раз, выберусь снова. Так чего нервы трепать? Если действует старый сценарий, значится, и дыра в «потолке» есть. Та, Машкой пробитая. А то, что ни самой Машки, ни отверстия не видно, так это ерунда, все равно их никто не отменял.
Стал на то самое место, где стоял в прошлый раз, и спокойно так смотрел, как опускается решетка. И даже тени сомнения не было, что выкарабкаюсь из-под нее. Иллюзия целостности сохранялась до последней секунды. А потом я взмыл вверх и оказался на карнизе. В тот раз я шел к нему по решетке. Да еще Машку нес. А вот во сне – полетел. Без крыльев обошелся. Главное, сильно захотеть – тогда все получится.
Уже с карниза посмотрел вниз.
Проклятое любопытство… не только кошек губит оно.
Решетка почти коснулась пола, и сквозь нее виднелось чье-то тело. В знакомом таком прикиде. Очень не хотелось думать, что это мое тело. Того меня, что не смог спастись. Хотя какое мне дело до того, что было или могло быть?! Со мной этого не случилось. Точка! Или имело место в другом сценарии. Том, где Машка осталась в зале. Еще одной кучей тряпья. Мелькала у меня такая мысль. По жизни. Не люблю, когда меня подставляют. Промелькнула мыслишка и пропала. Как и охота смотреть вниз. Что я, мертвецов мало видел? Этого добра в любом мире хватает. И в любом морге.
Ступени вели вверх. Лестница без перил охватывала купол спиралью и исчезала в камне. Вырубленная в горе неведомо когда и незнамо кем. Но мне не было дела до лестничных дел мастеров. Меня манило небо в проломе огромного свода. А как он получился – и этот пролом, и этот свод – меня мало интересовало. Точнее, совсем никак. Занимало меня другое: надо мной был выход, а вылететь я не смогу. Уверен. Не то настроение. Запал, похоже, весь вышел. Или интуиция включилась. Бывает со мной такое. Вот и по лестнице не хочется подниматься выше того, что прошли вместе с Машкой. Помнится, там ступени оплавленные были, а во сне все вроде в порядке. Но чего-то не тянет меня проверять их – и все тут.
Справа скалится знакомый ход. Тогда мы свернули в него. И ничего – выжили. Пыли на полу, конечно, много, а так – все нормально. Как в прошлый раз. Сворачиваю. Иду вдоль широкой полосы. На уровне плеча мне она. Не знаю, чего это за минерал, но светится он так, что и факела не надо. Не понадобился он и во сне. Вниз идти было легко, а без компании спокойней. К перекрестку четырех тоннелей я вышел быстрее, чем в первый раз. И выбирать долго не пришлось: я знал, куда ведут три из четырех ходов. А в тот, что не знал, меня и не тянуло. Странно. Обычно я любопытнее бываю. Но тут как отрезало. Вот и свернул туда, где мы с Машкой прошли. И отговаривать никого не пришлось. Прямо она хотела, а я там уже был. Наверное. Но проверять не захотел. Тогда. А во сне я точно знал, что этот коридор ведет к воронке. Или Водовороту Времени. И мне не нужно подходить к краю ямины, чтобы увидеть серпантин лестницы. Я и так знаю, что она спускается к озеру статиса. А на его поверхности раскинулось тело. Мое тело. Того меня, что подошел к воронке и спустился к озеру. И я очень сомневаюсь, что в этом теле осталась жизнь. Не бывает жизни и смерти там, где время величина постоянная. Но какое мне дело до другого меня, который делал глупости в другом сне. Если это был сон, конечно, а не еще один вариант сценария. И я пошел дальше, быстро, не оборачиваясь.
Закончилась светящаяся полоса на стене. Она становилась все уже, пока не истончилась в ниточку, а потом и совсем пропала. И света тоже оставалось все меньше. А рядом с пропавшей полосой какая-то добрая душа положила связку факелов. На полу, в смысле. Мол, будешь проходить мимо, возьми, если надо, зажги и ступай себе дальше. И как это мы с Машкой их в прошлый раз не заметили?.. Так и топали в темноте. А теперь я сам-один и устроить иллюминацию мне нечем. Не обучен я Машкиному «огненному дыханию». Придется обойтись. Да тут и в темноте не заблудишься. Один коридор – ни развилок, ни поворотов, – все вниз и вниз. Ноги сами несут. А темнота? Плевать! Я ведь не Алик Массуров, что боялся темноты. Вот он и не спал ночью. Даже при свете. Все на ночное дежурство пристроиться норовил. Болтал, мол, зовет его кто-то в темноте, увести хочет. Под психа косил, короче. Так все во взводе считали. А потом ранили Алика, и операцию под общим ему пришлось делать. Так он все просил, чтоб разбудили его потом, не дали спать ночью. Врач обещался и… забыл. Много раненых тогда привезли, вот и замотался. А когда вспомнил, Алик уже мертвым был. А лицо такое счастливое… Ну не должно быть у мертвых таких лиц! Живым завидно становится.
Вот уклон стал еще уклонистее. Или как? Не знаток я русского литературного, и все тут! Я больше матом да по-латыни… Был бы это подъем, сказал бы «охренительно крутой», а чего сказать о спуске? В прошлый раз мы шли здесь, дрожа коленками и сильно откинувшись назад. А сейчас мне не захотелось идти на полусогнутых, и я отчебучил очередную чучу. Каких только глупостей не делаешь во сне! И самое главное – все получается в лучшем виде! Короче, подпрыгнул я, как на трамплине, и щучкой вдоль по коридору полетел. Метров через сто на пузо шлепнулся. Может, и дальше бы получилось, если б удивлялся меньше или хоть руками додумался помахать. А так прилег на камень и заскользил, как по льду. Уклон-то в реальный спуск превратился. В прошлый раз тут Машка упала и меня с ног сбила. Так на спине да на пятой точке мы и спустились. Честно говоря, страшновато было: несет незнамо куда, темно, хоть глаз выколи, да еще скорость совсем неслабая. Повезло хоть, штаны кожаные у меня и у Машки были, а то пришлось бы потом ожоги и потертости лечить. На этот раз я съезжал головой вперед, знакомым уже путем. Еще и руки перед собой вытянул, против всех правил родовой науки. В такой позе меня гора и вытолкнула из себя. Уже в воздухе мне пришлось заняться акробатикой, чтобы опять не попасть в куст «держи-хватай».
Лес ничуть не изменился с прошлого раза. Ветер уже доносил запах дыма, но сам пожар был еще далеко. И дожидаться его у меня не было ни малейшего желания.
Как там шутят: ноги в руки и пошел? Ну я и припустил. Сначала вразвалочку, а потом побежал. Большими прыжками, как говорил знакомый старшина. Ветер переменился, и дымом уже не пахло, а только остатками свежего воздуха. И я бежал куда глаза глядят, а ноги сами несли меня привычной тропой.
Мелькнуло знакомое дерево. Три его ствола скручены внизу, будто кто-то начал плести косицу, да так и бросил. Показался огромный камень рядом с колючим кустом. Из-за этого куста выскочил в прошлый раз зеленоглазый зверюга, которого я посчитал за волка. А сейчас никого. Где-то через минуту слышу за спиной треск дерева. А то дерево падает или другое – разбери-пойми. Поляна, звонкий ручей среди цветочков-василечков. Тогда-то все в дыму было, только ручей звенел, и Машка с размаху влетела в него. И сама забрызгалась, и мне досталось. Она еще упасть тогда пыталась. Пришлось помешать. Не было у нас времени для водных процедур. А сейчас вот никого придерживать не надо, и я сухим перепрыгнул на другой берег. За поляной опять заросли кустов, а еще молодые деревца. Без листьев, зато в цветах. Но их я тоже в прошлый раз не заметил. Цветы. И запаха их не чувствовал. Только тонкие стволы в дыму видел. Иногда. А сейчас дым отстал от меня. Совсем немного, но дышать свежим воздухом еще можно. И запахи различать. Доносится рев огня, значит, ветер опять переменился. Вот и горящее дерево. Падает, едва не задев меня веткой. Может, эта самая ветка и обожгла зверюгу в прошлый раз. Но зеленоглазого нет сейчас рядом – это же мой сон, а не его. А раз он мой, то я могу сделать так, чтобы дым не выедал мне глаза.
Ну вот, только подумал, и дым тут же прижался к земле. И деревья вместе с ним. Самые высокие мне по пояс стали. Хорошо! Так я быстрее доберусь. Вот только искры летят. Как мошкара кусают за руки. Птицы вот еще… мечутся над горящими деревьями, падают в огонь.
Я прибавил шагу. Сверху мне видно полосу белого дыма, что тянется к мосту. Дым становится темнее, и вот уже свечой на именинном пироге вспыхивает дерево. Одно, другое, огонь прыгает по верхушкам, перехлестывает через дорогу. А по ней бегут звери и спешит караван. Падают тюки, о них спотыкаются люди и животные… Те, кто может подняться, вскакивают и, не оглядываясь, бегут к мосту. И никому нет дела, человек рядом или зверь, дикий зверь или домашний. Не до вражды сейчас, общий враг ревет за спиной.
К мосту мне не успеть – это я быстро сообразил и направился к знакомому дереву. Наверное, самому большому в этом лесу. Даже сейчас оно выше меня, а тогда… Мостом оно для нас стало. Спасением от огня. Это сейчас я знаю, почему Машка так тряслась перед деревом, так уважительно говорила о нем. Тиама – это не дерево. Не только дерево. Это одна из форм бывшего, будущего или спящего существа. Настолько духовно продвинутого, что ему тесно в человеческом или зверином теле. Местные считают таких продвинутых богами. А я… не такой уж я и верующий. Да и перебраться мне как-то надо на ту сторону. Вот только нет со мной Машки, и свалить дерево некому в этот раз. Как же мне на Столб Великана попасть? По воздуху аки посуху? Ага, как только, так и сразу!
Смех смехом, а на этом берегу становится все теплее. Еще пара минут – и доктор Лёха станет жареным.
«Веселенькие» сны мне редко снились. Но все-таки иногда бывало. Тогда на самых крутых поворотах я обычно просыпался и слушал, как работает моя сердечная мышца. Иногда даже шептал радостно: «Все-таки сон, все-таки приснилось…» На этот раз, кажется, пробуждением и не пахнет. Зато скоро запахнет паленым мясцом. Моим, между прочим. И чем быстрее я чего-нибудь придумаю, тем больше шансов у меня остаться сырым и живым. Не хочется на практике выяснять, как чувствует себя горящий заживо. Теории мне за глаза хватит. Каким я проснусь после такого выяснения и проснусь ли – вилкой по бульону писано.
Огонь добрался до поляны Тиама, полыхнули одуванчики, и я сделал то, что первым пришло мне в башку: шагнул к Столбу Великана. Идиотизм, понятное дело, но ничего умнее в тот момент не придумалось. И самое странное – у меня получилось. Просто пришлось сделать большой шаг – и все! Я ведь не таким уж маленьким был в этот раз. А захотел перешагнуть, так и еще подрос. На второй Столб уже без напряга ступил. Третий, четвертый… Так и перешел каньон. По остаткам древнего моста А для местных они – Дорога Великанов. Забылось уже, кто такие Хранители. Только посвященные еще чего-то помнят. Да и то…
На другом берегу каньона я оглянулся. Тиама пылал. И даже на таком расстоянии я слышал, как трещат его ветви. Чего-то сыпалось с них вниз, на выгоревшую дочерна землю. А на ней, прямо у ствола, клубок огня – катается, воет. Человек? Зверь? Не разобрать с такого расстояния. Да и что мне за дело? Даже если я это там, под деревом. Сложись все по-другому и… Но все вышло как надо, я выбрался. Спасся из горящего леса. Сначала с Машкой, потом сам. А то, чего было между «сначала» и «потом», лежит теперь под деревом и уже не дергается. Вот и незачем на него оглядываться. Вперед мне надо идти. А зачем – еще не знаю. Но иду. Семимильными шагами, как говорится. А чего, может, и на самом деле семимильными, я же их не мерил, эти шаги. Да и росту во мне – дай боже! Мне сверху видно все, очень хорошо видно.
Горы. Ближе, чем на горизонте. И не такие уж высокие. Два города. Один у подножия, другой по другую сторону хребта. Дорога связывает их оба и башню, что на перевале. По дороге идет караван. Большой. Не тот, что спешил к мосту, а другой. К городу караван направляется. А те, которые спасались от огня, все еще на мосту. Выскакивают из дыма и бегут дальше. Или идут. Это уж у кого сколько сил осталось. Вижу зверя с большими рогами. Манул. Он оглядывается, топчется на месте. К нему бредет еще один, такой же. Вот несколько человек останавливаются возле упавшего животного и перевернутой повозки. Еще звери, еще люди. Вот уже кто-то решил поохотиться… человек на зверя, зверь на человека. Все правильно, жизнь продолжается. Большая смерть отступила, можно поиграть с меньшей.
А меня зовут, торопят. Не знаю еще, куда и кто. Узнаю. Обязательно. Не зря же меня сюда привели.
Запах.
Одуряющий.
Густой.
Почти знакомый.