Жарко. Тени жмутся к ногам поалов. Или прячутся под наши плащи.

Я бы и сам где-нибудь спрятался. В холодильнике, например. Или в морге. Провел бы ревизию ливера у всех лежащих там, да под холодное пивко… что может быть лучше в такую жару? Разве что пивко без «ревизии». А ведь было и такое. И не раз. В этой же самой комнате, с холодными столами. Работающие в ней уже через год используют эти столы по прямому назначению. «Поляну» там накрыть или девушку принять. Не из самых нервных. Но на такую развлекуху они только летом соглашаются. Когда в тени за плюс тридцать зашкаливает.

Здесь в тени, наверно, все сорок. Вот только где взять эту тень, когда солнце над самой макушкой? И ветер с моря не прохладу несет, а мечту об этой самой прохладе. И о воде. Пусть и подсоленной, что третий день задыхается в буримсах, но все-таки воде. Если по-нормальному, то еще час назад мы должны были остановиться и переждать самое пекло. Вот только место неподходящее для привалов. Приходится терпеть и молиться, чтобы поал вынес. Чтобы ремни выдержали, какими наездник к седлу привязан. И чтобы ветер не поменялся. Ветер – это самое главное! Не только я посматриваю на воздушного змея. Огромного, яркого, летящего в белесом небе. Ну это он на земле огромным казался. А теперь – чуть больше носового платка.

Я когда утром этого змея увидел, подумал – обман зрения у меня. Не ожидал, что летучую конструкцию и здесь уже изобрели.

– Знаешь, что это такое? – спросил у меня Первоидущий.

Не оглядываясь, он задал этот вопрос. Осматривая и проверяя «змеиную» бечевку. Знает мужик, что только я такой любопытствующий. Чтобы все бросить и торчать над душой работающего человека. Все остальные найдут себе дело. Или сделают вид, что нашли. А меня водой не пои, но дай на чего-то новое поглазеть. Таким уж уродился.

– Знаю, Идущий. Видел… как-то.

– И для чего он нужен, знаешь?

– Летать, – отвечаю. И больше ни звука. Не так прост этот вопрос, как кажется.

– А летать зачем? – продолжается допрос. Похоже, мужик решил вытянуть из меня все, чего я знаю о воздушных змеях. Даже работу свою прекратил и на меня оглянулся.

– А это, Идущий, ты мне сам скажешь, – говорю, интонации Пал Нилыча используя. И его «душевную» улыбочку. Когда старик разбор полетов устраивает. После операций. Типа доложите, голубчик, почему это ваш пациент взял да помер, если никто за летальный исход не платил?

– Скажу, Много… добрый. И покажу. – Караванщик осторожно переворачивает летучую конструкцию, и на меня скалится такая рожа, хоть на холодильник вешай. Чтобы соваться в него пореже.

– Ветер приманивать будем. Добрый ветер.

С такой-то мордой и «добрый»?.. Ну-ну.

– А злых духов отгонять будем.

Если отгонять, то, наверное, получится, а насчет приманивать… тут я, прям, даже и не знаю. Вслух, понятное дело, говорить не стал. Не все здесь можно озвучивать. Особенно сомнения. Да еще такому, как я. Примут за предсказание и… Только ложных пророчеств не хватает для полного счастья. Тут и от истинных иногда в поту просыпаюсь.

Третий раз караванщик идет этой Дорогой. Третий раз он змея запускать будет. А без него – никак. По местам боевой славы маршрут проходит. Точнее, над местами. Тысячу лет в обед тому бою, а территория все еще запретной считается. И тот, кто пойдет при злом ветре, не доживет до следующего сезона. А еще говорят, что воздух там светится по ночам.

Поверил я словам Идущего, когда «место славы» увидел.

Чаша невысоких скал. Черных. И словно отполированных. Или обожженных. Западный край чаши отломан. Как откушен. А на дне… сизый туман и россыпь огоньков. Туман дрожит, и огоньки шевелятся. Как светляки в банке. Не думаю, что они остались в этом месте. Или чего-то живое там есть. Иногда сквозь туман виднеется нечто темное и бесформенное. Камни? Строения? Остатки боевой техники?.. Хотя через столько лет, вряд ли от них чего-то осталось.

– А вниз пробовали спускаться?

Первоидущий так дернулся, что чуть с поала не свалился. Спасибо ремням, удержали.

– Многодобрый, умереть и быстрее можно. И смерть легче найти.

Понятненько. Не спускались, и в ближайшее время никто туда не собирается. Добровольно. Но почему-то мне кажется, что заглянуть в Проклятую долину придется. Мне. Пусть через десять лет. Пусть через тридцать… Слишком уж хорошее место внизу. Вкусное. Нравятся такие Тиаме. А сколько служитель проживет после такой прогулки, ему по фигу. Если последней будет служба. Когда материал отработан, то его и в утиль можно…

Я погладил браслет. Почти полный. И быстро оглянулся.

На меня смотрел старик-прорицатель.

Этот дедушка, «божий одуванчик», похоже, впал в последнюю стадию маразма. Решил на старости лет пылью дальних дорог подышать. Путешествовать ему, видишь ли, приспичило. С нашим караваном. Ну ладно сам бы пылью дышал, так он еще внучку-малолетку прихватил. (Или кто там она ему?) Первоидущий не возражал. И не отговаривал. А кто в здравом уме станет спорить с таким дедушкой?

Ну может, я бы и смог отговорить старика, если б увидел его перед отходом. Не случилось!

Едва вышли из города, меня на сон растащило. Прям гляделки не глядят и голова на шее не держится. Будь я на работе, умостил бы морду на стол и часок покемарил. А сон в седле – не сон, а сплошное извращение. И выспаться не получается, и проснуться – никак. Так и промучился до вечера. Останавливаться на обед Первоидущий в тот день не стал. У колодца и так не протолкнуться было. Два каравана там собрались. Тот, что перед нами из города вышел, и другой, что в город только направлялся. И двое Первоидущих спорили, кому ждать, а кому воду брать. Потом бега решили устроить. Типа чей вожак быстрее, те поалы и пьют первыми.

Когда мы подошли, у колодца только дистанцию отмеряли. Ждать, чем все закончится, наш Первоидущий не стал. Сказал, что ему неинтересно. И что его поалы потерпят до следующего колодца. Все равно в этом воды на всех не хватит.

Так из вторых мы стали первыми.

И в ближайший же вечер я увидел у костра старика-прорицателя.

Ну кивнул (знакомы вроде как) и мимо почти прошел, когда девчонку возле деда заметил. Вот тогда я и не выдержал. Присел возле костра, за жизнь говорить стал. Любопытно мне было, чего это старикану на месте не сиделось. В его возрасте о дальних дорогах уже не думают. Дочапал от койки до сортира, вернулся обратно… даже такое путешествие не всем по силам, а тут… Вот загнется дед в дороге, с малявкой его чего будет?

Почему-то никого, кроме меня, это не колыхало. Даже деда с малявкой.

Блин, да я что, заместителем – как ее? – матери Агнессы, кажется, или Терезы здесь заделался?!

Старик, кстати, тоже себе заместителя готовит. Заместительницу. И в этом путешествии он ей тренировки на местности решил устроить. Мол, давно собирался, да времени никак не находилось. А всему, чему научить можно, уже научил. Огонь в городе разжечь не трудно, но не так он горит, как у Дороги. И вода возле Дороги другая, и песок, и облака.

Ну это мне понятно. Вот только не на пикник мы вышли – день-два, а там обратно. До Храма топать и топать. И вряд ли караван повернет назад, если деду резко поплохеет. Колдун у нас главный заказчик, не дед.

Чем дольше я говорил, тем шире старик улыбался. А когда я заткнулся, он меня на ужин пригласил. Наверно, в благодарность за заботу.

На следующий вечер дед к моему шатру притопал. И малявку с собой привел. Типа сегодня, Лёха, твоя очередь нас кормить. А у меня на ужин только кровяная колбаса. Крант расстарался. Ну дед смотрел на нее, смотрел, потом решился – попробовал. Сначала маленький кусочек, потом больше, потом… пришлось, короче, свою порцию ему отдать. Не Кранта же мне обделять? Он-то мужик терпеливый: и солнце ему нипочем, и голод, и злых людей он не боится, но… лично мне спится намного спокойнее, когда сберегатель у меня хорошо накормлен.

Ну я, понятно, голодным не остался. Малек за гостями сбегал: за Марлой, за Первоидущим, а Меченый и колдун сами на огонек заглянули. И кой-чего пожевать принесли. Не принято здесь с пустыми руками в гости ходить. Так нежданно-негаданно вместо рядового ужина реальное отмечалово получилось. С шашлыками, тостами и анекдотами. А когда мне фейерверка захотелось, Асс устроил такую иллюминацию, наверно, и в городе видно было. Так я вместо «спасибо» рыжему свой второй шашлык отдал. Дескать кушай, дорогой, большим, сильным и красивым вырастешь. Асс сначала обиделся, а потом, кусок за куском, весь и умял. Еще и добавки попросил. Думаю, третий шашлык был для него лишним. Колдун два дня потом свой походный усул занимал. Кажется, даже спал в нем. А мы по старинке, за кустами и камнями. Не спали, понятное дело!

Вот после того, второго, вечера старик и начал сказки рассказывать. По просьбе слушателей. Не знаю, почему все, чего он рассказывал, здесь песнями зовется. Ни музыки, ни самого пения не было. Был только рассказ о том… нет, десяток рассказов, и все… как бы это сказать?.. на один мотив, что ли. И во всех дело происходило до войны Мостов и Башен. Задолго.

Расклад получался такой, что племени, клану или стае надо было уходить. И так далеко, чтоб даже «любимые» соседи не нашли. И вождь, карс или вожак шли пошептаться с местным мудрецом. Ну а этот шибко мудрый шел уже к Хранителю Моста. Потому как никто, кроме Хранителя, вопросом такой эвакуации не занимался.

О чем мудрый говорил с Хранителем, чем платил за услугу, – об этом песня умалчивает. Но в особый день или ночь все племя, клан или стая топали с вещами на выход – к ближайшему Мосту. Моста из песни не выкинешь: что было, то было. Обычный вроде мост, хожено-эзжено по нему не счесть, но стоило ступить на него Хранителю, приводил он уже не на другой берег реки или ущелья, а в совсем незнакомые земли. И под незнакомое небо.

В конце каждой песни упоминалось, что проводник на прощание давал совет, как жить-обитать на новом месте. И не возвращался проверить, следуют его указаниям или давно положили на них. Только к ипшам Хранители заглядывали больше одного раза. Учили их чему-то тайному и строго хранимому. Может, из-за этого ипш и выбили после Войны. Почти всех.

После разговора об ипшах сидящие у костра подобрались как-то, заерзали. Вроде бы неприличное чего-то старик ляпнул, о чем давно забыть уговорились. Особо мнительные и впечатлительные ушли не прощаясь. Остальные тоже скоро удалились. Но сначала спасибо сказали. Старику за песню, мне – за тепло костра. Раньше обычного разошлись. До Санута еще полно времени.

– Что-то устал я сегодня, – вздохнул прорицатель. – Говорю такое, о чем и думать не надо бы. Прости, Многодобрый, мой глупый язык. И все остальные меня простите.

А всех остальных у костра оставались только Крант, Малек и девчонка.

– Я никого не хотел обидеть. Воссоздателем клянусь!

– Кем?! – не врубился я.

– Воссоздателем, – повторил дед и поклонился еще ниже.

Пока я соображал, нет ли у старца проблем с дикцией, пока на Кранта и Малька глазел, дед тихо ушел. Вместе с девчонкой.

– Чего это с ним?

– Он обидел тебя, господин.

– Тем, что про ипш рассказал? Так это…

– Нет.

Малек замолчал. И, похоже, в ближайшее время говорить не собирался. Заставлять его мне не хотелось.

– Крант, может, ты объяснишь?

Нортор неохотно шевельнулся, подбросил в костер несколько поальих лепешек, а сверху горсть семян, что придавали дыму хвойный аромат. Потом дотянулся до кувшина и разлил по чашам красное.

– Ну ладно, Крант, не хочешь говорить…

Оберегатель быстро вылил в себя вино и повернулся ко мне. Глаза его хищно блеснули.

– Нутер, он обидел тебя. Когда заговорил о норторах и ипшах возле твоего костра.

– Подожди, а если б он сказал это возле чужого?..

– Только тебе служат нортор и ипша.

Счастливой улыбку Кранта я бы не назвал. Веселой тоже. Но кой-чего я понял. Типа не хочешь обидеть хозяина, не ругай его собаку.

– Ладно, Крант, а кем он тут клялся, знаешь?

– Он долго жил среди ильтов.

– С чего ты взял?

– Только они верят в Воссоздателя.

– А подробнее можно?

Оказалось, можно.

Мир, где прежде жили ильты, был создан Создателем. Как и бесчисленное количество других миров. И едва не погиб, как бесчисленное количество других миров. В нем тоже не было того совершенства, к которому стремился Создатель. Но один из Учеников (ильты считают его Первейшим и Мудрейшим) решил, что мир прекрасен и в своем несовершенстве. Долго просил Ученик Учителя, и тот уступил его просьбе. Снял с себя маску Разрушителя и пошел создавать новый мир. Прекраснее и совершеннее прежних. А Ученик остался возле недоразрушенного мира и начал воссоздавать его. Но остальные Ученики, видя печаль Учителя, решили, что оставшийся мир огорчает его. Своим несовершенством. И тогда, тайком друг от друга и от Учителя (ведь Учитель дал слово!) они стали возвращаться к несовершенному миру, чтобы разрушить его. Но у мира нашелся надежный Защитник – Первейший Ученик Создателя. И всякий раз он побеждал и прогонял своего противника, и всякий раз воссоздавал разрушенное. Долгой была эта странная война, забылось имя Первого Ученика, Воссоздателем стали называть его. Но как-то сговорились Ученики и все вместе пришли к несовершенному миру. И случилась битва. Страшная и ужасная. Ибо Воссоздатель перестал щадить побежденных противников. Он начал их убивать! Но с каждым павшим погибало что-то в любимом мире Воссоздателя. Ведь все Ученики помогали творить миры, и каждый вкладывал в творенье что-то свое. Понял тогда Защитник, что не защитить ему любимый мир. И решил спасти хоть творение свое – ильтов. Отправил он свой глаз искать мир, что родился сам по себе. Создатель никогда не трогал такие миры, не пытался улучшить их. Ибо легче создать новое, чем переделать уже сотворенное. И когда самородный мир был найден, оторвал Воссоздатель свое крыло и сделал мост между мирами. Перешли ильты в новый мир, и разрушился чудный мост. Чтобы ни один враг не смог пройти по нему. Но по-прежнему Воссоздатель оберегает своих детей, хоть и не может каждую ночь смотреть на них. Когда к миру приближается враг, глаз Воссоздателя становится кровавым и три дня и три ночи висит над миром. Тогда ильты начинают готовиться к битве. Они знают, что часть своих врагов Воссоздатель подарит им. Чтобы ильты не забыли, как надо сражаться. Чтобы не превратились в слабых и ленивых, как все остальные в этом мире.

Крант замолчал, а я покрутил головой от полноты чувств.

– Ну ни фига себе сказочка на ночь глядя! Что, так и было, как там ильты напридумывали?

Крант налил еще вина, выпил свою порцию и только потом ответил:

– Ильты пришли в наш мир самыми последними. Когда война Мостов и Башен почти закончилась. Воспользовались одним из последних Мостов. Ильты называют себя лучшими воинами. И это почти истина.

– Почти?.. Они такие крутые, что могут сражаться с норторами на равных?

– Могут, нутер.

Не знаю, почему я вдруг вспомнил норторов. Есть еще тиу, ипши, да и народ Марлы не из самых слабых бойцов. Но… что сказал, то сказал. Норторы, значит, норторы. Не зря ведь все остальные их, мягко говоря, опасаются.

– И победить нортора могут?

– Могут. Иногда.

– Обычного или такого, как ты?

– Обычного. Оберегатели не сражаются.

– Правда, что ли?

– Я истину говорю, нутер.

Кажется, Крант слегка обиделся.

– Да уж видел я, как ты не сражался на Дороге. Метровый вал из трупов навалил.

– Я не сражался! Я оберегал тебя!

– А это не одно и то же?

– Нет! – Вот теперь Крант обиделся без «кажется».

– Ну ладно, оберегал, значит, оберегал. Благодарю за службу. – Рявкать «служу тебе, любимый хозяин!», Крант не стал. И я спросил: – А чего-нибудь еще про ильтов ты знаешь?

– Знаю.

Угу. Типа врага надо знать в лицо.

Но озвучивать это я не стал. Чтобы не сбивать Кранта с мысли.

– Ильтов много. Они живут там, где другие не могут. Умеют довольствоваться малым. – Сказал и вздохнул. Горестно так.

– Ты тоже умеешь, – утешил я Кранта.

Но он глянул на меня так, будто укусить хотел.

– Нутер, меня учили. Очень долго. А ильты рождаются такими. И если б жили так же долго, как норторы, то… – Еще один горестный вздох.

– А они рано умирают?

– Нет. Не рано. Но их жизнь короче. А еще у них много детей. Не все дети становятся взрослыми, но из тех, кто выживает, получаются сильные бойцы.

– Вы воюете с ними?

– Норторам не нужны земли ильтов.

Гордо так. Типа мы в подачках не нуждаемся.

– Почему не нужны?

– Много песка, много горячего камня, много солнца, мало воды и пищи.

– Блин, и им нравится жить в пустыне?

– Ильты говорят, что это не пустыня. Настоящие пустыни остались в прежнем мире.

– Ни фига себе! Тогда понятно, почему они стали плодиться, как тараканы.

– Как кто?..

– Забудь. Лучше ответь: много детей – это сколько?

Если по десять-пятнадцать в одной семье, то еще при моей жизни тут может начаться такое!..

– Три или четыре.

– И это «много»?! Ты чего? Совсем считать не умеешь?

– Нутер… – Чаша в руке Кранта вдруг треснула и развалилась надвое. А он будто и не заметил этого. – Ильтов много. Больше, чем норторов. И с каждым годом становится больше.

– Ну это понятно. А сколько детей в норторской семье?

– Один. Потом второй.

– Ну понятно, что сначала один, а потом второй. Вы ведь не тиу, где двойня – это минимум.

– Ты не понял, нутер. Второй ребенок приходит, когда первый уже ушел.

– Как «ушел»? В смысле, умер?

– Не умер. Вырос!

– Что, совсем? И сколько лет на это надо?

– Сорок или пятьдесят.

– Сколько?!

Удивил меня Крант. Совсем не слабо удивил. Это сколько ж лет ему? Если только в пятьдесят они выбираются из подросткового возраста.

– Ну понятно теперь, почему третьего ребенка вы не успеваете родить.

Крант громко брякнул осколками чаши и осторожно – очень осторожно! – положил их в огонь. Будто трудную и особо сложную работу выполнил.

– Нутер, ты опять не понял. – Оберегатель мельком глянул на меня. Костер в его глазах казался красным. – Третий ребенок придет, если он нужнее жизни.

– Как это? Чьей жизни?

Такого я точно не понял. И догадываться не собирался.

– Жен среди норторов меньше, чем мужей, – сообщил Крант, словно это могло мне что-то объяснить.

– Так это у каждого народа так. Или почти у каждого.

– Одна жена и два мужа? Нутер, у твоего народа тоже так?

– В смысле, для каждой девчонки по два пацана рождается?

Оберегатель кивнул.

– Нет. Среди наших новорожденных соотношение другое. Кажется, восемь к десяти. И больше пацанов рождается. Ну а пока дорастут до нужной кондиции, соотношение становится один к одному. Типа каждой Тамаре по Тарасу.

«И матрасу».

Вот только говорить про матрас я не стал. Кто его знает, какой там у норторов брачный ритуал. Я еще тиу не забыл.

– Убить нортора намного труднее, чем… – Опять отсвечивающий красным взгляд. – Чем кого-то другого. Пусть до Ночи Выбора доживают не все, но и тогда мужей больше, чем жен. Чтобы сохранить жизнь новому нортору, жену нортора отвлекают. В первый раз это просто. Во второй – труднее. В третий – почти невозможно.

– Ну ни фига себе! – Голос у меня конкретно осел. – И каждая ва… гм-гм… ваша мамаша так любит своих детей… на ужин… или только оберегательницы?

– У… оберегательниц… у наших «сестер» не бывает детей. – Теперь голос сел у Кранта.

– Потому что они вам вроде как сестры?

– Нет. Потому что их мало. Нельзя забрать ребенка у оберегающей и не убить ее. Забрать первого ребенка… убить оберегающую… Это неправильно!

– Правильнее замочить ту, что родила троих?.. – Крант задумчиво кивнул. Словно он говорил не только со мной, но и еще с кем-то. Кого мне в упор не видно.

– Трижды открывшая сумку может умереть. Она выполнила свой…

– Подожди, мужик, какую сумку? Чего ты буровишь?!

Оберегатель смотрел сквозь меня и слегка покачивался. Кажется, он не услышал вопроса.

– Я видел, как другие выпускают в жизнь своих детей. Жены норторов не могут так… терять столько крови опасно. Кровь будит голод, зовет на охоту. И тогда трудно удержаться.

– Мама дорогая!..

Я вдруг вспомнил, что Крант был рядом, когда я принимал роды. Почему же тогда у меня и опаски никакой не возникло? Или во время операций. Их ведь тоже бескровными не назовешь.

– Нас учили видеть живую кровь и терпеть голод. Учили оберегать раненого хозяина.

«Или хозяина, что лечит раненого. Разницы почти никакой».

– Ага. А другие как?..

Своего голоса я и сам не услышал.

– Норторы быстро заживляют свои раны. Но если бы новые норторы рождались, а не приходили в мир, мой народ давно погиб бы. Даже выбираясь из сумки, нортор пахнет как добыча, но он не измазан кровью! У него есть шанс…

– Блин, опять сумка. Кенгуристые вампиры. Круто, однако. Я прям балдею…

На этот раз Крант услышал и увидел меня. И стал клониться ко мне, прижав руку к животу. Будто у него колики начались. Или с голоду.

Последнее, что я услышал:

– Прости, нутер…

Мне нужно спешить. Моя жизнь зависит от того, как быстро я успею выбраться. Как далеко отползу от почти родного тела, что так долго оберегало меня. Все когда-нибудь заканчивается. Теперь я один, теперь я сам за себя. А привычная защита вдру1 сделалась смертью. Почти. Совсем скоро сделается, если я не смогу ползти еще быстрее.

Подо мной гладкое полотнище. Тело скользит по нему. Еще одно полотнище надо мной и оно скользит по мне. Оно не мешает мне двигаться. И не помогает. Пальцы ведь тоже скользят. Если бы я мог цепляться ими за полотно! Но я не могу. Еще нет силы в руках. Сила потом появится. Если я доживу до этого «потом». Если успею уползти от теплой смерти, что шевелится у меня за спиной. И я ползу, извиваясь всем телом. Так медленно… медленнее, чем надо. Слабые мягкие ногти беспомощно скребутся о ткань. А где-то рядом, между двумя полотнищами, рычит и дергается смерть. Сначала моя. Потом тех, кто зовет и ждет меня.

Смерть освобождается от пут. Не от всех. Но теперь она может ударить. И она бьет по верхнему полотнищу. Еще и еще раз.

Но меня нет на том месте. Я успел. Обогнал смерть на ползок. На половину ползка. На четверть.

Последний удар едва не задел мои ноги. Едва. Но все-таки не задел. А подтолкнул меня. И сдернул верхний покров.

Теперь я вижу тех, кто ждет меня. Руки. Две большие руки. Теплые, сильные. Я впитываю их силу. И мне становится теплее. И я могу ползти быстрей. И я ползу. Ползу!

Еще треск. И рычание. Громкое, торжествующее. Последние путы порваны. Смерть освободилась. Что-то тяжелое и теплое уже рядом.

Рвусь вперед изо всех сил и падаю… в ждущие руки. Хочу кричать. Страх, ненависть и восторг рвутся из моего горла. Смерть не получила меня. И теперь уже не получит. Огромный палец прижимается к губам. И я кусаю его. Изо всех сил. Рот наполняется кровью. Я глотаю ее, глотаю. Кровь – самое вкусное, что есть у жизни.

А где-то далеко, за моей спиной, кричит смерть. Обиженно, разочарованно. Смерть нельзя убить. Но ее можно обмануть, прогнать. От нее можно убежать. Мою смерть прогнали другие. Я еще научусь обманывать и прогонять свою смерть.

Теплая рука гладит меня. От головы до ног. Еще раз, еще. Мне хорошо, приятно. Хочется смеяться. Но тогда я выпущу изо рта палец. Полный такой вкусной крови.

Руки несут меня к свету. Или свет приближается к нам. Руки как-то по-особому обнимают меня, поворачивают, забирают вкусный палец…

– Подожди, малыш. Подожди немного.

Незнакомый голос гремит надо мной. Не так, как рычала смерть, но тоже очень громко. Света становится больше. Света так много, что он уже греет. Почти как руки, забравшие меня у смерти.

Выше, еще выше поднимают меня. Я вижу бледное лицо, огромные светлые глаза. В них ненависть и отвращение. «Урод!» – сказали мне глаза.

– Урод, – повторили серые губы. – Это из-за тебя она умерла. Смотри на нее. Больше ты ее не увидишь.

Руки подкинули меня, поймали. Но я больше не видел лица. Я смотрел на свою смерть. На убитую смерть. Сначала давшую мне жизнь, а потом пожелавшую забрать ее.

– Смотри, урод, смотри!

Руки встряхнули меня и… разжались.

Я падаю, падаю…

Не знаю, насколько затянулось мое падение. Не помню, когда начал его. Где и чем оно закончится, тоже не представляю. А надо мной и сквозь меня течет голос. Полузнакомый, полузабытый. Журчит, скручивается цветными струями. Каждое слово – это струя. Все слова вместе – поток. Он несет меня куда-то. А я падаю в него. Сквозь него. Падаю… Слушаю… Слышу…

– …Сказал тебе не истину. У оберегающей тоже может быть ребенок. Единственный. И последний. Если он нужен Жребию…

Я падаю, падаю. Поток истончается. Я почти пролетел его насквозь. И вдруг вспышка огромного фонтана. Глаза слепнут. Уши глохнут от рева.

– Нутер! Нутер!..

Темнота пахнет землей и травой. Мертвой, выгоревшей. Я лежу, уткнувшись лбом в кулак. А в кулаке Нож. Я загнал его в землю по рукоять. Смотреть мне не хочется. Один глаз видит темноту, другой смотрит на дергающийся огонь костра. Но если я закрою глаза, то опять увижу огромное ложе под черным покрывалом. На покрывале – девушку. Кожа у девушки такая светлая, что кажется бледно-голубой. Девушка мертва. Нельзя выжить, когда шея почти перерублена, а в глазницах торчат стрелы.

И я не закрываю глаза. И не поворачиваю голову. Я знаю, чего там увижу. Еще одну ладонь. И еще одно колено. Того, кто должен меня защищать. Оберегать, мать его так! А вместо этого он затащил меня в свой день рождения. В свой первый день рождения.

Такой вот хеппи-энд и пирожки с мышатами. Такая вот сказочка на ночь от доброго дяди Кранта. После нее и от лошадиной дозы снотворного не уснешь.

И как я Нож сумел отвернуть? И как этого «сказочника» вспомнил? Ведь за такое «спокойной ночи» и убить можно.

Ладно, проехали. Теперь бы подняться.

Поднимусь. Сам. Вот только полежу еще немного и…

– Господин, сейчас нельзя спать.

– Я знаю, Малек, я не сплю.

– Нутер…

– Все нормально, Крант. Я… поднимаюсь. Не трогайте меня.

И таки поднимаюсь. С помощью рук, что скользят и разъезжаются. С помощью халата, что тянет меня вверх и давит, реально давит под мышками. Ну и с помощью мата. А куда без него, родимого? Очень он мозги прочистить помогает.

– Нутер…

Оберегатель сидит на пятках. Колени разведены. Аккурат на ширину моей башки. Что совсем недавно лежала между ними. Морда нортора повернута в сторону. Подбородок вздернут. Шея открыта и подставляется под удар.

– Нутер, если тебе нужна моя жизнь…

– Заткнись, Крант. Убивать я тебя не стану.

У меня за спиной дышит Малек. Мой приказ он выполнил до последней буквы. Даже пальцем ко мне не прикоснулся. А мой халат, это ведь не я, так?

– А пацану сам объяснишь, чего мне вдруг приспичило на твои колени прилечь. Или он слышал наш «семейный» разговор?

– Не слышал. И ничего не видел.

– Почему-то я так и думал.

Над горизонтом лыбится серпик луны. Любопытствует, каких глупостей мы без нее наделали-наговорили. Может, помощь требуется? Эта луна – большая любительница морочить всех и вся.

– Нутер…

– Ну?

– Мне прямо сейчас объяснять?

– После Санута. И…

Желтый серп поднялся выше и стал ярче.

– Да, нутер?..

– Если Малек спрашивать будет, тогда и расскажешь.

– А что мне ему рассказать, нутер?

– Рассказывай чего хочешь. Мне по фигу.

– А может, ему неинтересно будет?..

– Не спросит, значит, не ответишь.

Санут в эту ночь быстренько отсветил свое и спать ушел. А мы – за ним. Новорожденные луны редко дольше часа по небу болтаются.

На следующее утро Первоидущий змея полетать запустил. Типа ветер злой отгонять. (Может, и весь разгонят к тому сроку, как мой тиамный браслет опустеть надумает).

Чудеса-то иногда случаются.

Вон и Крант подтвердить может.

– Никунэ… Странное имя.

– Это не Имя.

Девчонка качает головой и хитро так улыбается. Вроде сказать хочет, что день сегодня хороший, настроение у нее тоже хорошее, так что можно посидеть и послушать, какая глупость забрела в мою многомудрую голову. Говорить такое девчонка, понятное дело, не станет. Что такое субординация и инстинкт самосохранения, она знает, но подумать на дядю Лешу всяких гадостей – это она за милую душу и с большим удовольствием! А вдруг я наговариваю на малявку, что, если у нее просто хорошее настроение…

– Да понял я, что это не Имя. Стал бы твой наставник орать настоящее. Да еще у Дороги.

Имена, настоящие Имена, тут берегут как ключ от сейфа, где деньги лежат. Даже прозвище свое говорят не всем. В основном Уважаемыми и Многоуважаемыми друг друга обзывают. Прозвище только близкие друзья знают. Или хозяин, если таковой имеется. А вот прозвище девчонки только слепо-глухой не знает. Никунэ… Это за что же ей такое? Ждущая и всегда готовая. Да ей до этой готовности лет пять еще расти!

– Так называют всех, кто учится быть Зрящим, – сообщает девчонка и опять улыбается. Будто в мысли мои заглянула, и смешно ей от того, чего в них увидела. – Мой Наставник тоже был Никунэ. И Наставник моего Наставника. Даже Величайшую Одри когда-то называли Никунэ.

Вот теперь малявка не улыбается. А почтительно склоняет голову, прижав пальцы к глазам. Потом убирает руки от лица и заговорщицки шепчет:

– Хочешь, покажу настоящий никунэ?

– Ну…

Оглядываюсь на Кранта. Как он реагирует на это «хочешь»? Никак не реагирует. Стоит рядом и, кажется, спит с открытыми глазами.

– Ну ладно, покажи, – киваю малявке.

Она улыбается. Довольна, как слон после ведерной клизмы. Еще бы! Большой и страшный Многомудрый испугался маленькой никунэ, которая только учится быть зрящей.

– Ну давай, показывай, – не выдерживаю я.

– А мне вода нужна.

– Много?

– Глоток.

– Может, вином обойдешься?

Облом мне топать к поалу, сгружать буримс, набирать воду, опять нагружать…

– А вино невкусное.

Ну в девять лет и мне вино не казалось особо вкусным. Но идти за водой все равно в облом. Блин, а Малек на что?

– Малек!..

Пацан появляется вроде бы из воздуха.

– Никунэ нужен глоток воды. Можешь найти?

– Найду, хозяин.

Исчезает что называется на счет «раз».

Приятно быть лентяем! Жизнь хороша, если жить ее не спеша. Не зря же какой-то умник придумал поговорку: «Зачем делать сегодня то, что может сделать за тебя другой?»

– А без воды это никунэ никак нельзя увидеть?

– Смотри.

Девчонка тычет пальцем на ближайшую груду камней. Рядом, в тени, имеется нечто настолько странное, что не сразу и поймешь, что это. Больше всего оно похоже на рыбий скелет, закопанный в землю кверху хвостом.

– А это… оно живое?

Мне достались энергичный кивок, радостная улыбка и поклон благодарности. Рука благодарящего при этом прижимается к груди, а голова три раза (не больше, но и не меньше!) склоняется в сторону дающего. Ну а свободная в это время принимает то, что дают.

В руке у девчонки оказалась чаша. Почти пустая и незнакомая. В моем хозяйстве такой точно не было. До сегодняшнего дня.

– А теперь смотри…

Щеки у нее раздуваются от воды, пустая чаша ставится на ковер, а сама девчонка крадется к камням.

Всю «рыбью косточку» облить не удалось. Ветер отнес брызги в сторону, и они стали быстро высыхать на макушке меньшего валуна. Но часть воды попала по назначению. Несколько «ребер» возле скелетного хвоста стали серо-зелеными. Такой же цвет у гибрида голубой елки и обычной. Да и сами «ребра» вроде немного потолстели.

– Н-да… забавно…

– Смотри. Смотри еще! – шепнула малявка, и попятилась.

И все-таки я упустил момент.

Кажется, только на секунду отвлекся, и вот уже на каждом зеленом ребре по крохотному желтому цветку появилось. Будто этот самый никунэ глаза приоткрыл и смотрит, чего вокруг творится: дальше ему можно спать или кормят и поят здесь уже по полной программе?..

– М-да, милая зверушка. Вот только гладить его мне что-то не хочется.

– И не надо! – дергается девчонка.

– Понятное дело, что не надо. Сломаю еще…

– Никунэ трудно сломать. Он очень крепкий. И… колючий.

– Да уж. На белого и пушистого он совсем не похож.

– Никунэ пьет не только воду, – сообщает Малек, забирая чашу.

– Вино тоже?

– И кровь, – шепчет мне в ухо девчонка и опасливо оглядывается.

Цветущий кошмарик притворяется совершенно безобидным.

– Никунэ кормится всем, что течет. – Голос у Кранта глухой и какой-то скрипучий. Словно нортор три дня молчал и вдруг сподобился. А может, и молчал. Я с ним не разговаривал в эти дни. А на болтуна он не очень похож.

– Откуда такие познания, Крант? Или это любимый цветочек норторов?

– У норторов нет таких цветов. И мы не садим ничего на землях ипш. – Сберегатель опять замолчал. Наверно, на очередные три дня. А девчонка придвинулась ко мне и зашептала в ухо:

– Говорят, никунэ вырастает там, где умер ипша. Никунэ называют еще «дыхание ипши».

– Дух ипши, – поправил ее Малек.

А я думал, пацан уже ушел. Решил, что он понес чашу туда, где взял. Умеет Малек быть незаметным.

– Откуда ты знаешь про «дух»? – Все-таки Кранту надо срочно промочить горло. Если уж мои уши «царапает» его голос, то…

– Знаю. И все. – Похоже, Мальку он тоже чего-то где-то поцарапал.

– Нутер!..

– На. Пей, – протягиваю Кранту свою чашу. – А ты иди сюда. – Смотрю на Малька и хлопаю подстилку рядом с собой. – Садись и поговори с любимым господином. Ему тоже интересно: когда это ты гулял в этих местах и зачем посадил такой дивный цветочек?

– Я не был здесь. Никогда, – шипит Малек, глядя почему-то на нортора. – И никунэ первый раз в жизни вижу.

– Откуда тогда знаешь? – Горло Крант промочил, но скрип остался.

– А ты откуда про никунэ знаешь? – отвечает Малек.

– Знаю.

– А я знаю, что кровь норторы любят больше, чем тифуру.

– Любят, – согласился Крант. Он присел слева от меня, каким-то неповторимо-бескостным движением. Поставил возле моей руки пустую чашу, облизнулся. Нагло, напоказ. – Я тоже люблю. Но и тифура сойдет, пока нет крови.

Не знаю, чего Малек собирался ответить ему. Не успел он этого сделать. Я впечатал кулак в подстилку.

– Хватит собачиться, мужики. Надоел мне этот базар.

И сразу стало тихо. Я и не глядя знал, что спорщики в последний раз боднут друг друга взглядом, а потом вспомнят про дела. Важные и неотложные. Которые срочно надо выполнить. А на все остальное – положить и забыть.

«Забыть» – это правильно. Ни один из них не начинал войну Мостов и Башен. И не заканчивал ее. Устроить ипшам Варфоломеевскую ночь тоже никто из них не приказывал. В этой жизни точно не приказывал. Да и в прошлой… еще как сказать.

«В прошлой жизни я не был нортором», – сказал… нет – подумал Крант.

А я почему-то взял и услышал его. Малька рядом уже не было. Пошел, наверно, относить позаимствованную чашку. Вот так и случаются чудеса: сначала переворачиваешь весь дом вверх тормашками в поисках пропавшей вещи, что только-только была рядом, а потом находишь ее на самом видном месте. И со мной такое иногда бывало. Когда я про Малька еще ни сном, ни духом. Девчонка тоже ушла. Решила, наверно, что доброму дяде Леше с наидобрейшим дядей Крантом поговорить надо. Без свидетелей. Правильно в общем-то решила. От кого ж Крант тогда таится, от цветочка желтоглазого?

«Это земли ипш, нутер. Тут и камни слышать умеют. А цветы – видеть».

«Неужто осталось кому рассказать про услышанное-увиденное?» – Я только подумал, и тут же ответ получил:

«Остались. Я давно перестал верить, что твой слуга последний из ипш».

Крант осторожно тронул чашу, и она закачалась, как кукла-неваляшка.

– Хочешь? – Я легко поболтал кувшином. В нем тихо булькнуло.

– Хочу, – оберегатель остановил колыхание чаши. – Вино помогает…

«…говорить мыслями», – последние слова он не произнес, но я их услышал.

«А мозги прочистить оно помогает?»

«А зачем их… чистить?»

Крант даже пить не стал. Глянул на меня одним глазом и тут же на камни засмотрелся. Не решается он после ночи «рождения» в глаза мне смотреть.

«Да вот, любопытно твоему нутеру: на фига вам ипш выбивать понадобилось? И почему только ипш? Ты уж постарайся, пошевели мозгами, может, и вспомнишь чего…»

«Мне не надо вспоминать. Я и так знаю».

«Ну?..»

«Мозг ипши нельзя покорить».

«И только из-за этого устроили бойню?»

Не верилось, что из-за такого пустяка началась война.

«Да, нутер. Всех остальных можно покорить или усыпить. На время».

«Ильтов тоже?»

«Усыпить. Если их не больше трех».

«Но даже такого размена вы не хотите…»

«Нет, нутер. Мы не воюем с ильтами. А они не воюют с норторами».

«Тогда с ипшами чего схлестнулись? Совсем из ума выжили? Вряд ли у вас размен один к трем тогда получился. Дороже небось заплатить пришлось. Или до сих пор платите?»

«Платим».

«Ну и на фига было все затевать? Можешь сказать?»

Крант задумчиво посмотрел на чашу с вином, словно в ней мог плавать ответ. Потом взглянул на костер. Свет и тень сделали лицо оберегателя похожим на кованую личину.

«Ипши первыми прошли Мост и встретили Хранителей. Здесь встретили, в этом мире. И начали у них учиться. Когда норторы прошли по своему Мосту, ипши уже были первыми учениками. И могли сами стать Хранителями, когда жизнь их наставников закончится».

«А норторам не один хрен было? Или ипши наезжали на них?»

«Я… я не знаю такого. Знаю, что мозг ипши, ипши с Именем, мог убить мозг нортора».

«И все?»

«Да, нутер».

«М-да, не слабо. Ну и часто большие и злые ипши потрошили мозги бедным и беззащитным норторам?»

Крант дернулся, едва не расплескав вино. Кажется, он тоже сомневался, что норторы были такими уж бедными и беззащитными.

«Ипши могли это сделать. И делали!»

«Ну ясно, что „делали“, раз уж „могли“. Но… вот так сразу и „делали“, как только первого нортора увидели? Или уже потом? Когда вы их мочить начали со страшной силой».

«Я… не знаю, нутер».

Половина вина осторожно выпивается. Остальное колыхается в чаше, играет с солнечными зайчиками.

«Вот и я думаю, что не сразу у вас все это закрутилось. Не пойму только: куда Хранители смотрели? Как войну эту дурацкую допустили? Если уж такими крутыми были…»

«Хранителей мало тогда осталось. Древних Хранителей. Они искали замену и покой…»

«А тут вы подсуетились. Устроили им смену караула и отправили на покой. Досрочно. Так?»

«Нутер, ипшам нельзя было становиться Хранителями! Хранители вышли из народа норторов, и только норторы…»

«Ага, понятно. Только настоящие норторы… А вода только для настоящих рыб. А все остальные могут засохнуть!»

«Нутер…»

«Чего: „нутер“? Хранители тоже считали, что только норторы могут их заменить?»

«Я… не знаю, нутер».

«Ясненько. На фига этих маразматиков спрашивать? Чего умного они сказать могут? А новое поколение выбирает новое… Кто не согласен – с вещами на выход! Так было дело?»

«Я… не знаю…»

«Ну и как, получились из норторов новые хранители Мостов?»

«Мостов больше нет, нутер».

«Ага. Сначала разрушим, а потом строить научимся. Может быть. А не получится строить, скажем, что Мосты нам и на фиг не нужны! Так?!»

«Нутер…»

«Ну чего: „нутер“, чего?! Блин, и здесь такая же беспросветная дурость… Дай сюда!»

Забрал неполную чашку, расплескав вино, налил, выпил, еще налил, еще выпил – попустило немного. Гасить всех и вся уже не хотелось. И чего, спрашивается, я на Кранта наехал? Орать на него вздумал. Пусть даже и мысленно. Да и на хрена мне эта их политика сдалась? Наворотили дел в дни минувшие, а проблемы и в сегодня еще лезут. А кто решать их будет? Дядя Леша? Не-э, не дождетесь!

– Не надо, нутер!

До меня не сразу дошло, что Крант опять заговорил. И что он сидит, уткнувшись лбом в колени, как иудей во время молитвы.

– Крант?!

Оберегатель дернулся, словно я не рукой его тронул, а электрошокером приласкал.

– Крант, ты как?

Руку пришлось убрать.

«Прошу, нутер… не думай… так громко. Мне больно».

М-да увлекся я малость мыслительным процессом.

Извиняться не хотелось. Ни вслух, ни без звука. Да мало ли я делал того, чего не хотелось?.. Если не хочется, но очень надо…

– Прости, Крант.

«И ты меня… нутер. Я скоро… смогу… опять тебя оберегать…»

«Сможешь. А пока лежи, отдыхай. Интересно, а кто Хранителей оберегал?»

«Не знаю, нутер. В те времена еще не было сберегателей. Только норторы…»

«А откуда сберегатели тогда взялись?»

«Я… знаю песню… она такая же древняя, как песня об Исходе и… Мосте. У нас тоже есть песня о Мосте, нутер. Мы помним ее и… молчим».

«Чтобы другие не помнили?» – проявил я догадливость.

«…чтобы не помнили…» – эхом отозвался Крант.

Он уже разогнулся и сидел, упираясь кулаками в подстилку.

«А сами ее забыть не пробовали?»

«Нутер, попробуй не дышать. Может, у тебя получится…»

«Ладно, умник, вижу, тебе уже совсем хорошо. Что там за песню ты собрался петь?»

«Не петь. Эта песня тоже запретная».

«Тогда чего ты о ней вспомнил?»

«Ты спросил об сберегателях…»

«Ну?..»

«Там… в той песне… там умирает Хранитель Моста и говорит… нет, я не стану говорить, что он сказал… Но его убийца стал потом сберегателем».

«Та-ак… И этот убийца, я думаю, был нортором».

«Да, нутер».

«Ну а теперь, как из обычных норторов получаются сберегатели?»

«Не из обычных, нутер».

«Подожди, дай угадаю. Только из тех, в чьем роду уже был убийца, так?»

«Не так. Оберегатели получаются… ну и слово ты придумал, нутер… Дать жизнь новому оберегателю может оберегатель и жена нортора – Сияющая, что уже дважды открывала сумку».

«Или оберегательница, так?»

«Да, нутер. Мне дала жизнь оберегающая. Нутер, а…»

Крант мысленно закрылся. Но даже сквозь барьер я чувствовал смущение.

«Ну чего ты там хотел спросить? Спрашивай!»

«Нутер, а среди… твоих… дающих жизнь не было… случайно ипши?»

«С чего ты взял?!"

«У тебя странный разум, нутер. Страшный…»

Да уж. Еще Пал Нилыч говорил: «Алексей, с вашими мозгами вы далеко пойдете».

Вот и дошел. Так далеко, что обратной дороги не видно.

«Что, у Малька разум такой же?..»

«Нет, нутер, но становится таким».

Блин, какая приятная новость. Над ней стоит подумать. Потом. А пока…

«Вот что, Крант. Я хочу, чтобы ты не цапался с пацаном. Понятно?»

«Да, нутер».

«Вот и ладушки. Пойдем тогда отсюда. А то очень уж цветочек на нас умильно смотрит. Чуть ли не облизывается».

«Нутер, ты тоже это чувствуешь?!»

Похоже, я опять удивил Кранта. И напугал. А ведь только пошутить хотел…

Но цветок, в натуре, пялился и выжидал.

Не зря его назвали никунэ, не зря.

Первоидущий устроил внеплановый привал.

Когда между нами и опасным местом осталось несколько холмов. На карте эти земли называются Злой равниной. И все, чего имеется на Злой равнине – холмы, каньоны, русло высохшей реки, карьер или бывшее озеро – все называется злым. Типа Злые холмы или Злой лес. Именно через него мы только-только прошли. Точнее промчались, теряя шляпы и багаж.

Когда-то на этих землях жили ипши. Когда они еще не назывались Злыми. Может, и сейчас ипши здесь живут. В глубоком, так сказать, подполье. И не вмешиваются в дела всяких праздношатающихся. Те и сами найдут проблему на свою задницу. Один лес чего стоит! Это про него есть песенка: «…Шумел бамбук, березы гнулись, погода ветреной была». Правда, березы в Злом лесу не растут. Кусты и трава – тоже. Только бамбук без листьев. Или нечто похожее на него. Если издалека смотреть.

Особо впечатлительным в этот лес лучше не входить. Вблизи его деревья больше всего напоминают трубы. Ржавые трубы двухдюймовки, торчащие из пыльной щебенки.

Признаться, такой пейзаж и у меня бурного восторга не вызвал.

Расстояния между «трубами» хватало двум поалам разойтись. Но звери старались держаться посредине. А под гнутыми трубами и проходить не хотели. Только чем дальше в лес, так сказать, тем больше гнутых труб. Потом стали попадаться «трубы с муфтами». На каждой примерно трехметровой трубе муфта имелась. А из муфты еще одна труба торчит. Только тоньше и короче. Где-то в середине леса и трехмуфтовые трубы росли. Так они арки из себя изображали. И не поймешь, какой край трубы из земли выбрался, а какой потом к земле прирос. Места под аркой много, но поалам не хотелось туда идти. Пока можно было, обходили. Потом стало некуда.

Мы почти выбрались из-под арок, когда один из поалов упал. Да так неудачно, что всадника придавил. От вопля то ли всадника, то ли зверя все остальные поалы замерли, как заледенели. Только ушами слегка подрагивали.

Солнечный тоже.

Я оглянулся и чуть не утонул в глазищах Кранта.

«Лес проснулся! Он тоже никунэ!..»

Вот тогда я и понял, почему зверей не кормили и не поили перед выходом. И почему мы так тихо шли через лес.

После еще одного вопля, двойного, караван помчался вперед и влево. Пару раз впереди хлопнула петарда (или что-то похожее на нее) – не иначе Асс развлекался. И пару раз мы проносились мимо чего-то рычащего в дыму. Еще имелся странный навязчивый треск. Будто идешь по лесу, где все деревья подпилены и вот-вот начнут валиться. Такое звуковое сопровождение реально действовало на нервы.

Иногда кто-то вскрикивал, кто-то выскакивал из строя каравана и ломился в сторону. Мы добрались до «одномуфтовых труб», когда в сторону ломанулся Меченый.

– Стой! Куда?!

Я не успел рвануть за ним. Крант перехватил Солнечного.

– Нутер, у него поал ранен. Он умрет.

– Да хрен с тем поалом! Пускай умирает! Меченый, назад!!

Раненый, точнее, оцарапанный поал остановился. Меченый завертел головой.

– Ко мне! Бегом!!

Мужик соскочил со своего зверя и помчался наперерез Солнечному.

– Не успеет, – выдохнул Крант.

Я и сам понял, что не успеет. Щебенка возле стоящего поала шевелилась. Двигались камни и перед Меченым. Тот еще бежал, но если упадет… Сомневаюсь, чтобы ему удалось потом подняться. Поал Меченого свалился как подрубленный. Дернулся разок и замер. Хорошо, что мужик не видел этого – он бежал не оглядываясь.

Появилась у меня одна идейка, но слишком уж долго ее озвучивать. Рискнул вывернуть шею – и это на полном скаку! – заглянуть Кранту в глаза, и толкнуть идею ему.

Блин, словно приросший к полу, неподъемный шкаф толкнул. Аж в ушах зазвенело от напряга.

Но Крант меня понял. Идею воплотил, так сказать, в жизнь.

И откуда столько силищи в мужике?! Повезло мне с телохранителем!

Совсем даже непустой буримс перелетел через Меченого, через упавшего поала и врезался в край «трубы». Буримм лопнул, расплескав содержимое, труба завибрировала.

На миг стало очень тихо, потом треск и шорох усилились в несколько раз. Но весь шум происходил на месте внепланового дождя. Под и перед Меченым ничего больше не шевелилось!

Мы вырвались из Злого леса, потеряв пять человек и шесть поалов.

До окраины леса Меченый бежал рядом с Солнечным. Вцепился в сбрую возле моей левой ноги и не отставал. Умеет мужик бегать – талант. И держаться хорошо тоже. Пальцы потом не сразу разжал. Мне ему еще и помогать пришлось. И поала запасного дать.

А вместо «спасибо» на меня глянули так, будто это я в лесу веселуху устроил, чтобы его, Меченого, дураком выставить.

Потом Асс меня еще круче выставил. В тот же день. К рабу своему он меня позвал. Тот ногу сломал и сознание потерял. Пока я шину готовил, раба из седла вынули и на землю положили. Не очень бережно, но он так и не пришел в себя. Повезло мужику: ничего чувствовать не будет. И мне повезло. Со спокойным клиентом легче работать.

Ну перелом простой, сложил кость как надо, зафиксировал, потом клиента в чувство приводить начал. А он не приводится! Трупом стал мой клиент. Обескровленным. Я бы на Кранта подумал – долго ли умеючи умелому вампиру? – но очень уж странная рана была у покойничка. Ссадина пониже колена. Будто наждаком кусок кожи счесало. И клок одежды. Маленький, ладонью прикрыл – и не заметно.

И через эту ранку мужик кровью истек? До смерти??

Не верю!

Но больше никаких следов на теле не было. Внутреннего кровотечения – тоже. Это и без вскрытия определить можно, а вот куда делась кровь, непонятно. Даже вокруг раны одежда мало испачкана.

Ну сообщил Ассу, что его слуга ласты откинул, а «безутешный» хозяин отвечает: знаю, мол. Так что ничего нового я этому засранцу не сказал. Он еще и приколоться решил: заплатил мне за работу. Ну я тоже ответил ему взаимностью: плату взял и Мальку отдал. На сохранение. Вдруг Асс передумает и вернуть захочет? Тогда ищи, Асс, Малька сам и возвращай, если сумеешь. Я и то пацана не всегда найти могу.

До самого вечера палатка колдуна вздрагивала от звуковых и световых эффектов. Крутые, однако, поминки устроил он для своего любимого слуги! А может, и впрямь для горячо любимого? Кто его знает, какая личная жизнь полагается колдунам.

Перед первым закатом из палатки вышел тот, кого я за покойника посчитал.

Ну ни фига себе система реанимации в этом мире!

Реанимированный даже не хромал. Получается, и кость срослась за пару часов?

Оставить такое без проверки? Как же! Я ужин бросил недоеденный и рванул к палатке Асса. Будто мне Злой лес приснился, и только возле нее, родимой, имелось спасение.

Раб занимался костром и, похоже, медитировал. По крайней мере, на огонь, что облизывал его пальцы, внимания не обращал. И на горящий рукав своего халата.

– Тебе жить надоело, дурик?!

Сидящий у костра даже не глянул в мою сторону. Спорить с таким я не стал. Повалил его на бок и быстро затоптал начинающийся пожар. Благо, рукава у халата широкие.

Подниматься мужик не спешил.

Пришлось взять его за ворот, встряхнуть.

Голова раба безвольно мотнулась.

Я заглянул в его глаза и… забыл, чего хотел сказать рассеянному медитатору. И прежде чем сообразил чего-то сделать, появился колдун. Рявкнул какую-то команду, мужик вывернулся из моих пальцев и юркнул в палатку.

Потом мы поговорили. На повышенных тонах. Я и Асс. Но до мордобоя не дошло. Колдун упирал на то, что это его раб и он может сделать с ним все, чего захочет. Хоть бегом через Злой лес отправить. Вот если я чего-то подобного сотворить со своим слугой не смогу, то колдун мне с радостью поможет. За отдельную плату. И еще намекнул, что его палатка – это очень опасное место. И соваться в нее без приглашения очень вредно для здоровья.

Короче, испортил Асс мне настроение.

А я – Марле. Она позвала меня отдохнуть и расслабиться, а я глаза ожившего раба забыть не могу. Прям не глаза, а пустые могилы, из которых вынули труп на эксгумацию.

Начал Лапушке рассказывать, а она слова Асса повторяет Мол, тот своему рабу хозяин и может делать с ним…

Ну я и не выдержал:

– Да мертвый у него раб, понимаешь?! Трупом был, трупом и остался.

– Мертвые рабы не ходят.

– Мертвые у вас не ходят?! Да ты сама рассказывала, как с мертвецом сражалась. И он тебя чуть…

– То был демон, а не раб!

– Для хорошего колдуна что демона замочить, что дохлого раба оживить…

– Так раб живой или мертвый?

– Да мертвый он! Труп! Что ж я живого от жмурика отличить не могу?..

– Не можешь. Ты сам сказал…

Короче, чуть до рукопашной не дошло. Не любит Лапушка, когда на нее кричат. Но и я не в восторге, когда меня за дурака держат.

Наш секс-час закончился через пять минут. Давно меня так активно не… использовали. И не выгоняли сразу же после сеанса.

Ни «пока, Пушистый», ни «сегодня ты превзошел сам себя…» Спасибо, хоть голым на улицу не выкинула.

Кажется, все бабы – обидчивые стервы. А в каком мире они живут – это по фигу.

Нежный и мелодичный скрип. В несколько голосов. Такой концерт устраивали сверчки в моем родном мире. В этом – маленькие крылатые ящерицы. Осторожные звери, ночные. Здесь вся живность ночная. Катиса – самое жаркое место на континенте. Хоть и не такое опасное, как Злые земли. Из них мы выбрались неделю назад.

– Завтра будет банулма, – сказал Первоидущий.

Значит, небо затянут тучи и в землю станут бить молнии. Грохот будет такой, что долго потом еще звенит в ушах. А ветер принесет песок. Много колючего песка. Караван остановится. Поалам спутают ноги и укроют головы попонами. Люди тоже спрячут лица и привяжутся к поалам. Ветер здесь бывает очень сильным. Может сбить с ног, утащить с тропы. Без колдуна искать потом пропавшего – только зря время терять. Пустыня умеет прятать. И ловушек в ней хватает. Иногда унесенных ветром находят слишком поздно. Ну мертвых здесь тоже умеют оживлять, но они потом сильно отличаются от себя прежних.

Мы потеряли и нашли двоих. И пережили три сухие грозы – других тут не бывает. Вода приходит в Катису ночной росой и редкими дождями. Но тогда дует другой ветер. С моря. И здесь все зеленеет и цветет, все пахнет и поет. Катиса значит «радующая сердце». Красивое место, говорят. Не знаю, не видел. Сейчас с нами только камни, жара, песок и скрипучие ящерицы, что устраивают концерты перед грозой.

Завтра будет гроза. В это время она обычно бывает через день. Реже – через два. Трудное время для путешествия. Мало кто из караванщиков хочет так рисковать. Предпочитают переждать сухой сезон в безопасном месте. Бандиты, кстати, тоже. А от них потом защитит охрана. Или объединяют два каравана. Можно и три. Все можно, если есть время.

Но времени у нас нет. Асс спешил пройти Злые земли. В мокрый сезон в них лучше не соваться. А другой дороги к Храму нет. Вроде бы. Или ее не существует только на карте Асса…

Асс. Больше он никого не оживлял. Я ему не позволил. После того, чего он сделал со своим рабом.

Есть народы, где идиотов убивают. Даже тех, кто может что-то делать, когда ему прикажут. Сначала я не принимал такого. Думал, жестоко. А когда увидел этого раба, понял и принял. Все правильно, так и надо.

Когда из глаз человека смотрит пустота, а его руки не шевельнутся без приказа, даже если попадут в огонь… пожалуй, это уже не человек. И любому милосердию есть предел. И приказ может быть любой. И от любого. А его выполнят не задумываясь. Это страшно.

Мертвых я давно не боюсь. Но оживших мертвецов… Обойдусь без таких слуг. Ужин я и сам приготовить могу. И костер разжечь. А делать из зомби защитника… От него-то кто защищать станет? Его же не остановишь, пока не изрубишь в куски. Да и те сжигать сразу надо, пока не срослись.

Не у всех же такой Нож, как у меня. Что и зомби может пылью сделать.

Асс потом долго возмущался. Но я был в своем праве. Мой костер, мой шатер, и нечего чужим рабам возле них бродить. И меня пугать незачем. Я, когда мне страшно, «мама» кричу и за Кранта прячусь. И Ножом махать начинаю, если Кранта обидеть хотят.

Но говорить про Нож я не стал. Вдруг у нашего колдуна с чувством юмора плохо. Как у Марлы иногда.

А с Марлой мы помирились. Рабов колдуна не обсуждаем, оживших мертвецов тоже. Находим, чем заняться. В Камасутре столько интересных поз! Чтобы повторить некоторые из них, цирковое училище надо закончить. Или быть тиу. Но то, чего нельзя повторить, можно рассказать. И нарисовать прутиком на песке.

Увидев «Кормление императорского павлина», Марла смеялась так, что Крант не выдержал и заглянул к нам в палатку. Его мой рисунок тоже впечатлил. А после некоторых пояснений у Кранта даже румянец появился. Бледно-розовый.

А я-то думал, что групповуха избавила его от избытка впечатлительности. Похоже, ошибся. Палатку нортор покинул быстрее, чем при пожаре. Я «Черепаху на Гималаях» не успел дорисовать.

Когда Марла ушла, я подсел к костру. «Помолчать» с сберегателем. Хорошо это у нас стало получаться.

«Крант, я не хочу, чтобы ты туда шел».

Разговор продолжился сам собой, будто и не прерывался приходом Марлы.

«Нутер, я твой сберегатель…»

Будто я этого не знаю.

«А кто меня обережет от тебя?»

Крант дергается от неожиданного вопроса. Или от обиды.

«Нутер, я дал тебе клятву верности!»

«А если ты забудешь о ней?»

«Тогда я умру!»

«После того, как убьешь меня? Думаешь, я воскресну после твоей смерти?»

Крант повернулся к огню. Сейчас его глаза меньше всего похожи на человеческие.

«Нутер, что ты знаешь о Храме?»

Кажется, пришла очередь нортора задавать неожиданные вопросы. Совсем не в тему.

«Что знаю?.. Только то, чего наговорили колдун и шаман. А ты чего скажешь?»

Ведь не просто так он у меня умные вопросы спрашивает.

«Нутер, я знаю немного больше, чем они тебе говорили».

«Тогда рассказывай».

И Крант начинает «рассказывать». Тихим, глуховатым голосом. Таким в кино призраков озвучивают. Не знаю, каким он слышит мой мысленный голос, но говорит, что со своими мыслями не путает.

«Чтобы остановить страшную войну, один могучий колдун позвал на помощь Зверя. Тот спал на могиле своего хозяина. Очень долго спал. Пыль времени сделала его похожим на камень. На огромную скалу, что затерялась среди утесов и леса. Этот лес вырос после того, как Зверь уснул. Колдун приказал человеку, которого звали Волк, разбудить Зверя. Волк разбудил спящего. И горы содрогнулись от поступи Зверя. Огромная армия исчезла в его пасти. Горы содрогнулись еще раз, когда лопнула Ткань Мира. Это колдун разорвал ее, чтобы выпустить Зверя. Холодная темнота заглянула в разрыв, и камни закричали от страха. Колдун быстро зарастил Ткань Мира, но те, кто слышал крик камня, помнили его до самой смерти. Они прокляли колдуна и потомков его. А Зверь ушел в Пустоту, и никто не знает, кем он там стал и что делает. Но когда Зверь уходил, он забыл свой голос в Храме. И все, кто приходит к Храму, слышат Зов Зверя».

Крант замолчал, а я придвинулся к огню. Зазнобило меня вдруг. С чего бы это? Неужто от какой-то там сказочки для детей ползунковой группы? С ума спрыгнуть, какие мы стали впечатлительные!..

Помолчали, допили вино, еще помолчали. Костер начал прогорать, когда я спросил:

«Давно это случилось?»

Крант сразу понял, какое «это» меня интересует, и ответил так, будто мы и не устраивали паузу в полчаса.

«Это не случилось, нутер. Это случится».

«Так ты мне тут будущее обрисовал? То, чего не было и неизвестно еще… Помню-помню, шаман тоже чего-то такого наболтал. Но, знаешь… все эти гадания на тыщу лет вперед… слабо верю я в них. Как бы это помягче сказать?.. Думаю, фигня все это».

– Ты видишь тикса возле расколотого камня? – спросил вдруг Крант. Почему-то вслух.

Я дернулся, завертел головой. Темень, хоть глаз выколи. Так всегда темнеет перед восходом луны.

– Крант, я ни хрена не вижу. Ни камня твоего, ни тикса. Забыл, что я погано вижу в темноте?

– Не забыл, нутер. Но я в темноте вижу. А есть те, кто видят в прошлом. Или в будущем. Ты и сам из таких.

– Ага, как же, – кривлю губы в усмешке, но они не хотят подчиняться. – Хреновый из меня предсказатель, Крант. Недалеко я вижу и совсем немного.

Ответ нортора настолько тихий, что больше похож на мысль. Его мысль в моей голове.

«А я этого не могу, нутер. Он тоже не может».

Крант никогда не называет колдуна по имени. И редко говорит с ним. Вообще-то нортор не слишком компанейский мужик, но сказать «да» или «нет» может. Если захочет, понятное дело. Но колдун для него что-то вроде опасного груза, к которому лучше не соваться. И за которым надо основательно присматривать.

«Скажи, нутер, что ты видишь?»

– Где?! – вырвалось у меня, и только потом я посмотрел на Кранта.

Тот ответил, не открывая рта:

«В огне, в воде. Про меня и Храм».

Блин, ну спросил…

«Про тебя я вижу сны. И про себя. Мы с тобой в Храме и… колдун еще. Плохие это сны, Крант. Я не хочу говорить о них».

«Нутер, покажи мне этот сон».

Мои губы легко складываются в усмешку. Просьба из серии: «бабушка, достань звездочку с неба…» И придумает же – «покажи» …Типа я – Великий и Могучий, чтобы приглашать чужих в свои сны. Слышал я про одного мужика, что проделывал такие штуки. Мне до его талантов, как до луны. Пешком.

«И как я тебе покажу? Крант, как ты себе это представляешь? Сделай одолжение, сообщи в мелких подробностях. Чтоб даже я понял».

«Все очень просто, нутер. – Насмешку он в упор не замечает. – Тебе нужно вспомнить сон и захотеть, чтобы я его увидел. Только очень сильно захотеть! – Секундная пауза. – И посмотреть мне в глаза».

А я сделал вид, что эта пауза мне показалась.

«Захотеть и посмотреть? Ладно, попробуем».

Вспомнил один из первых «храмовых» снов. Тот, где еще не ясно, кто кого убьет. Потом заглянул в глаза нортора и чуть не свихнулся: я будто проваливаться куда-то начал.

В нашем мире всякое болтают о взгляде вампира. Похоже, не зря.

Ну это все пустое. Главное, у меня получилось! С показыванием сна. Но делать это так же трудно, как и объяснить тому, кто ни разу не пробовал. Больше всего это похоже на разговор через дорогу. Широкую. В шесть полос. А по ней то машины шуршат, то трамваи звенят. Вот и приходится надрывать глотку, чтоб на другой стороне тебя услышали. И орешь так, что в глазах темнеет.

Ну если это действо и есть телепатия, то я лучше по старинке. Вслух.

«Нутер, мне не надо идти в Храм. Ты прав. Прикажи, и я буду ждать тебя перед Храмом».

«А приказывать обязательно?»

Блин, похоже, любопытство родилось раньше меня.

«Храм будет звать, нутер. Рабов и слуг слабо. Их хозяев сильнее. Прикажи мне остаться, и я выполню твой приказ».

А в мысленном голосе столько мрачной торжественности!.. Типа ты только прикажи, а уж я до конца жизни ждать тебя стану. Хоть и знаю, что ты хрена с два оттуда вернешься.

«Ладно, Крант, уболтал. Приказываю ждать меня перед Храмом!» – Я тоже торжественно выражаю свою волю.

«Слышу и слушаюсь, нутер».

Отвечает так, будто не замечает насмешки в моем голосе.

«Нутер, и тебе ходить в Храм не надо бы…»

Без особой уверенности советует Крант. Догадывается, наверно, чего я сделаю с его советом.

«Думаешь, я смогу начхать на Зов?»

«Если сильно захочешь, то сможешь».

«Угу. Значится, смогу… А этот пусть идет сам?»

«Да». – Ни тени сомнения. Ни заботы о будущем Мира. Ничего глобального и выспреннего Крант и в мыслях не держит. Ну а мне что, больше всех надо? Не знаю, но…

«Не верю я ему, Крант. Он там такого наколдует, что мало никому не покажется. Присмотреть бы за ним…»

«Он колдун, нутер. Это…»

Крант не успевает закрыться. Я ловлю его последнюю мысль.

«Думаешь, это будет опасно?»

«Да, нутер».

«Крант, я ведь тоже могу быть опасным. Под настроение».

«Я знаю. Ты страшный враг, нутер. Хорошо, что ты не мой враг».

Поговорили, называется. Не каждый вечер услышишь такой комплимент. И от кого?! Все здесь боятся вампиров, точнее, норторов. А оберегателей боятся и сами норторы. И вдруг один из них заявляет такое…

Это что ж получается?.. «Чтобы убить маньяка, нужен другой маньяк», – так, что ли? Ну слышал я этот прикол. Давно и в другом мире. Но, похоже, здесь он тоже срабатывает.

«Ладно, Крант. Когда дойдем, тогда и решать буду».

«Мы скоро дойдем», – предупреждает Крант.

«Знаю».

Точнее, помню. Чего-то такого обещал Первоидущий. Типа дня через три, если удача не… Или через четыре.

Так что какое-то время еще есть. Хотя чего там думать?! Все давно уже решено. Зайду и посмотрю! Не для того я столько шел, чтобы посидеть у порога и повернуть обратно. Я и Пал Нилыча не пустил бы в Храм одного. А уж Асса нашего многохитрого…

– У нас скоро гости будут, – доходит вдруг до меня.

– Ты видишь их, нутер?

Крант лениво потянулся, умудрившись вроде бы случайно глянуть, чего там такого сзади творится. Если б я не знал, что мужик собирается оглянуться, купился бы на его гимнастику для особо ленивых.

– Крант, я Сим-Сима вижу. А это самая верная примета. Видишь, как он моется? Не меньше двух посетителей «намоет».

Котенок старательно трет мордочку лапами. Иногда и за ушами достает.

– Дальние, похоже, гости придут. Дорогие. Может, хватит мыться, Сим-Сим? Мне всех не прокормить.

Сим-Сим сверкнул на меня глазищами, но умываться перестал.

– Спасибо, красноглазый.

– За что, нутер?

Глаза Кранта тоже отсвечивают красным.

– Это я не тебе. Блин, вот везуха! Сидят возле меня двое красноглазых, а мне хоть пугайся, хоть себе такие же отращивай.

И почему-то вспомнился вдруг конкурс, который я вычитал как-то в Интернете. Одну прикольную фразочку из него я потом, наверно, всем знакомым повторил.

Типа присылайте нам свои страшные рассказы, и победитель попадет в самый настоящий кошмар.

Иногда мне кажется, что я и есть тот самый победитель, а все остальное – призовая игра.

Справа от меня шевельнулся воздух. И я тут же услышал:

– Хозяин, я пришел.

«Это не гость, нутер», – подумал Крант и… улыбнулся. Мысленно. Улыбка его ощущалась как легкая щекотка внутри головы.

«Крант, не надо меня ловить. Гости прячутся за Мальком. И ты их видишь лучше, чем я».

«Вижу, нутер. Прости…»

«На шутки телохранителей не обижаются».

– Хозяин, я не один.

За спиной Малька нашлись дед с внучкой. А вместо Жучки – большая белая ворона. Когда «птычка» не дрыхла в клетке, она сидела на плече у хозяина или хозяйки. Ни разу не видел, чтобы эта носатая летала. Или это ниже их бледного достоинства?

Ворона потопталась на плече старика и вдруг громко зашипела. Куда там Сим-Симу до нее!

Котенок тут же запустил когти в мою ногу. Когда я глянул на него, он открыл пасть и издал нечто, похожее на полузадушенное карканье.

– Ну ни фига себе «добрый вечер»!..

Быстро отцепил Сим-Сима от ноги и отправил в «сексуальное путешествие» – поближе к гостям. Котенок шлепнулся на все четыре и сразу же сел вылизываться, нагло поглядывая на меня красным глазом.

– Мышей жрать заставлю! – предупредил я его.

Видел я, как такой же любитель рыбы харчил мышку. Ни азарта, ни удовольствия. Будто одолжение делал кому-то.

Сим-Сим фыркнул и ушел в темноту. Где моментально исчез.

Как найти светлую кошку в темной комнате, если это не кошка, а хрен знает что? Лучше завести нормальную кошку и повесить на нее колокольчик.

– Прости, Многодобрый. Наверно, ты подумал плохо о Си-тане, и она…

– Кто?

Старик погладил взъерошенную ворону.

Ситана, значится?.. Это чего ж получается, она тоже мысли читать может? Во влип! Как тот поручик Ржевский. Ему говорят: «Думайте, что говорите, поручик, когда видите дам». А он: «А я думать не могу, когда дам вижу!» Слышал я и другой вариант этого анекдота, но он вроде как не при детях.

Ворона опять зашипела. Громче прежнего.

– Слышь, Никунэ. Передай этому пучку перьев, пусть перестанет читать мои мысли. А то я все неприличные анекдоты вспомню. Специально для нее. А не вспомню – так придумаю.

– Она слышала тебя, Многомудрый. – Девчонка мельком глянула на ворону и опять повернулась ко мне. – Прошу, не обижайся на нее. Она очень давно с моим Наставником.

– Да, Ситана старше меня, – подтвердил дед. – Она помнит еще моего Наставника.

– А он где взял это чудо в перьях? – любопытствую я.

– От своего Наставника.

– Ну ни фига себе! Может, она войну Мостов и Башен помнит?

– Может, и помнит. Я не спрашивал.

– Понятно теперь, почему она летать не может. Склероз у старушки. Забыла, как крыльями махать надо.

– А Ситана могла летать?! – в один голос спросили дед с внучкой. Заместительница Жучки только презрительно фыркнула.

– Когда я в последний раз видел такую птычку, она летала и каркала. Или голос ваша тоже подавать разучилась?

– Ситана ни разу не говорила. Я никогда не слышал…

– Значит, обленилась. Наверно, кормишь хорошо?

– Хорошо… – У эха был голос девчонки.

– Урезать паек надо. Все равно никакой пользы от этой…

Ворона вспрыгнула на голову старика, зашипела. Глаза птицы вдруг тоже сделались красными. Как у Кранта. И взгляд стал затягивающим. Вампирским. Словно падаешь в пропасть, а дна нет. И темно. И воздух шипит, когда летишь сквозь него.

Дно у пропасти нашлось. И не пропасть это оказалась, а всего лишь шахта лифта. Вместо бетонного пола слежавшийся песок. Было почти не больно, когда ладони и колени толкнулись в него. Голову повело вниз, но до песка она не достала. Повезло.

Свалиться с шестнадцатого этажа и остаться живым-невредимым, вот это я понимаю – чудо!

Знать бы еще, куда я так спешил, что лифт подождать не мог.

Оглядываюсь. Вместо стен – решетка. Со всех четырех сторон. Над головой тоже решетка выгибается. Будто в церкви я стою, под куполом.

Ну и чего я такого сделал, чтоб за решетку попасть? За странную такую решетку, ажурную и золотистую. И чем дольше я смотрел на нее, тем четче сценка из фильма вспоминалась. Того, что только для взрослых. Там заметно озабоченный мужик подходит к клетке, в которой сидит восточная красавица. На ней полпуда украшений и кило косметики. А из одежды – паранджа всего. Настолько прозрачная, что и слепой сквозь нее все разглядит.

Короче, оригинальная экранизация «Тысячи и одной ночи». Где кобылицы необъезженные, а жемчужины несверленые.

Ну а кто меня считает своей новой игрушкой?

Одежду, по крайней мере, мне оставили.

Еще раз оглядываюсь.

Сначала вижу скатерть-самобранку. На ней блюда с фруктами, орехами и чем-то еще. И вдруг понимаю, что дико хочу жрать. Прям в обморок грохнусь, если сейчас, немедленно, не пожую чего-нибудь.

А еще по скатерти разгуливала ворона. Большая, белая. И нагло так поглядывала в мою сторону. И клевала чего-то из тарелки. Потом шла к следующей, и опять косилась на меня. Типа ты там с голоду подыхаешь, а тут жратвы завались.

Наглая птычка. Из таких нахалок бульон хороший получается. Или – «ворона по-пекински».

Как только найду дверь у этой клетки и с замком договорюсь, так сразу и перейду к прикладной кулинарии.

Дверца отыскалась быстро. А замок обычной защелкой оказался. Тряхни дверь сильнее, и она откроется.

Неужто все так просто? Или решетка под током? Вряд ли он меня убьет. Хотели бы прикончить – в трансформаторную будку толкнули бы. Пьяным. Как моего соседа. Типа сам виноват оказался. Двери перепутал…

Но как же не хочется трогать решетку!

Да мало ли я делал того, чего не хотелось?..

Протянул к ней кулак. Ну не пальцами же ее щупать?! Кто разжимать их будет в случае чего?..

Тронул.

И ни фига.

Ни тока. Ни решетки. Ни скатерти.

Только ворона прыгает по земле. Клюв раскрывает. Без звука.

А у меня перед глазами звездочки летают. Редкие. Как новогодний снег в детских мультиках.

Возле вороны оказалась девчонка. В пижаме. И в халате, с разрезами до тазобедренного сустава. На голове – светлый шарф. Из-под него выглядывают тонкие косички и подвески на шнурках. Малявка смотрит мне в лицо. Шевелит губами.

А я стою почему-то на четвереньках и менять позу не спешу. Вдруг от одного неосторожного движения рассыплюсь мелкими огоньками?

Девчонка опять шевелит губами. И я вспоминаю ее имя. Никунэ. Потом слышу голос. Ее. Тихий и настойчивый:

– …Многомудрый?

Кажется, девчонка чего-то спрашивала.

– Убери от меня эту тварь. Пока я ее в суп не засунул. Или в сказку. – Не знаю, зачем я брякнул это. Вырвалось как-то. Ну про суп ладно. А вот сказка – это уже лишнее.

Никунэ схватила птычку и передала деду. Потом вернулась ко мне. Я уже умостил задницу на подстилку, но продолжаю держаться за землю. Двумя руками. Словно опять могу провалиться в шахту лифта. Или еще куда.

– Многомудрый, а что такое сказка?

Блин! Другого времени для вопроса не нашла!..

– У Марлы спроси. Она и объяснит, и сказку тебе расскажет.

– А ты?

Вот прям щазз все брошу и…

Но сказать такое у меня язык не повернулся. И послать малявку – тоже.

Она глазела на меня в ожидании, готовая услышать и запомнить все, чего я наболтаю. Никунэ, чего с нее взять?

– Сказка, значится…

Рассказывать про ворону и сыр нельзя. Там есть два неизвестных персонажа. А объяснять еще про «сыр» и «лису» нет ни малейшего желания. Значит, не будем умножать сущностей сверх необходимого.

– Короче, таких птиц, как Ситана, у нас называют воронами. Обычно они черные. И вдруг в гнезде черных ворон вылупился уродливый белый вороненок.

– А почему уродливый?

– Потому, что не такой, как все. Не сбивай меня… пожалуйста.

С чего бы это я такой вежливый?

– Прости, Многомудрый.

Никунэ склонила голову и прижала ладони к глазам.

– Ладно, прощаю. Только не перебивай меня больше.

Девчонка быстро и молча закивала. Долго смотреть на такое безобразие я не смог и продолжил «сказку».

– Так вот, все остальные вороны – большие и маленькие – дразнили и клевали птенца-урода. Тот прятался от них, где мог. Но белая ворона заметнее черных.

Справа донеслось шипение. Там сидел старик со своей любимой зверушкой. Похоже, ей не нравилось, чего я говорю.

– А будешь много выступать, я тебя под банулму летать отправлю. Наперегонки с молниями.

Ворона нахохлилась и замолчала. Старик погладил ее. Вид у обоих был слегка обиженный. Ну не я первым начал. Но строить из себя неукротимого мстителя уже расхотелось. Как и затягивать сказку.

– Короче, когда белая ворона научилась летать, она улетела от стаи. Потом ворона встретилась с белым вороном, который тоже улетел от своих черных собратьев. Вот от этих двоих и начался род белых ворон. Чтобы помогать провидцам и… Зрящим.

Вовремя вспомнилось подходящее словечко.

Никунэ заулыбалась:

– Спасибо, Многомудрый! А…

– Все остальное спросишь у Марлы. Я спать хочу.

Девчонка поклонилась. Старик тоже.

– Тогда мы оставим тебя, – сказал он. – И придем завтра. Если позволишь.

– Зачем?!

Паранойя не моя вторая натура, но с такими гостями… программу завтрашней встречи желательно знать заранее.

– Мой Наставник хочет поговорить с тобой, Многомудрый, – сообщила Никунэ, будто у старика дар речи пропал.

– Птычка тоже хочет поговорить?

Я не всегда такая язва, только в особо «удачные» дни.

– Нет.

Девчонка замотала головой, и подвески на ее косичках тихонько зазвенели.

– Тогда приходите без нее.

– Придем, – кивнул дед.

Они ушли.

А я остался у костра. Забираться в палатку не хотелось. Прилег на подстилку. Стал смотреть на костер. Он догорал. Слабые, полупрозрачные язычки облизывали угли. Маленькие и красные. Как глаза Кранта. Или Сим-Сима. Будто целая стая Сим-Симов смотрит из темноты. Моргает. Двигается. Подбирается ближе. Еще ближе. Потом огоньков стало меньше. Мало. Я мог бы их посчитать. Если бы захотел. Но заниматься такой ерундой не было желания. На меня навалился великий облом. Ни двигаться, ни говорить… Даже полностью закрыть глаза было в облом. Так и смотрел сквозь ресницы на гаснущий костер. А в голове ни мысли, ни желания…

Кажется, я заснул, когда от костра осталось всего два уголька.

Трескается земля, рвет корни кустов и трав, ломает норы зверей, живущих в земле…

Середина сухого сезона. И середина дня.

Нормальный человек в это время находится в тени и ждет первого заката. Если уж Зов Дороги не дал отсидеться дома. Если уж такой зуд в пятках завелся.

Не знаю, чего погнало меня – зуд или Зов, но явно нечто сильное, если я топаю по самой жаре и без дороги. Нет, дорога здесь все-таки была. Когда-то. Задолго до моего рождения. И по I ней прошли люди. Много людей. Но они все умерли. От старости. Давно. Тоже до моего рождения. И я первый человек, кому приспичило пройти Забытой дорогой. Хармат-Хасми – Затерянной-в-песках.

Пески времени затирают следы прошлого и разрушают миражи будущего.

Миражей я не вижу. Только небо цвета песка и песок цвета неба. А между ними – я, как таракан в песочных часах. Как и ему, мне некуда спешить. Спускаюсь с одного бархана, чтобы подняться на другой. Знать бы еще, какой по счету. Но барханы я не считаю. Может, бросил, когда сбился, а может, и вообще не начинал этот счет.

Но одно я знаю точно: я не перво-, а второпроходец. Кто-то совсем недавно шел этими местами. И этот «кто-то» не человек. Иду за ним, хоть и не вижу следов. Они не нужны мне. Я, как пес, беру верхним чутьем. (Такого о себе я, понятно, никогда не скажу. Вслух. Но подумать-то можно?..)

Передо мной катится большой серый шар. Будто сделанный из тонкой проволоки. Когда-то он был кустом. Живым, зеленым, цветущим. Когда-нибудь он снова им станет. Там, где найдет достаточно влаги. Чтобы напоить корни, разбудить листья и цветы. Этому никунэ лет триста. Ветер уносит его за бархан. И быстро затирает кружевной след. Мои следы ветер затереть не может. Я их не оставляю. Не знаю, как я дошел до жизни этой и где обзавелся таким странным умением.

В моей памяти имеется провал. Не с Большой Каньон величиной, поскромнее, но сутки в этом провале запросто могут затеряться. Или двое. Похоже, в этом же провале осталось и второе зерно из тиамного браслета. А на чьих землях я мичуринствовал, кого «осчастливил» – не помню и вряд ли вспомню.

Да и не тянет меня возвращаться назад.

Как не тянет пройтись по улице Счастливой. Позвонить в дом тридцать девять. Когда-то там жила Снежана. Может, и теперь еще живет. Если не переехала. Слишком неудобный там подъем, чтобы зимой легко было по нему ездить. Но в другое время года – это самая красивая улица города. Так говорила Снежа. И я не спорил с ней. А о чем тут спорить? Если спуститься и немного пройти, то окажешься возле реки. Поднимешься – и выйдешь к старому парку. Безлюдному, как пустыня в Сухой сезон. Весной и осенью Снежа рисовала парк. А вот восходы и закаты – на берегу реки. Думаю, восходы этого мира ей бы тоже понравились.

Два сиреневых солнца среди желто-серых облаков. Такое я, признаться, тут видел впервые. И совсем недолго. Только моргнул, и солнц не стало. Но облака никуда не делись. До самого вечера висели надо мной. Луны, кстати, в эту ночь не было. Ни одной. Так же, как и в прошлую. Странно. Но такое иногда случается. А вот чтоб у меня никаких человеческих потребностей не было – поесть, там, или наоборот – такого еще не припомню.

«Все иногда бывает в первый раз», – любила повторять Снежа. И как же она радовалась, когда я сложил свое первое корявое трехстрочье! Говорила, что хокку написать проще, чем вскрыть фурункул. Я не спорил. Вскрыть просто. Если умеешь. А если нет, то со вскрытием лучше не экспериментировать. Даже простого фурункула.

То, чего Снежа считала простым, я бы не сделал, даже если б вывернулся наизнанку. «Это же просто осенний ветер!» – смеялась она, когда я хотел поймать летящий лист, а рука наткнулась на стекло. Картина на стекле вместо оконной шторы – это тоже просто. Для кого-то. Кому дано. Кто умеет.

Так же просто, как ходить по песку, не оставляя следов.

Так же просто, как говорить с Берегущим Закон. Говорить, не открывая рта. Или скользить рядом с мокари. Не чувствуя усталости и жары. Радуясь бегу и ветру.

Все-таки этот мир мне нравится больше, чем тот, где я родился. Время здесь течет по-другому. Медленнее как-то. Тут если и приходится бежать, то не потому, что проспал и опаздываешь. Просто вдруг кто-то решил, что из меня может получиться хороший обед. А у меня совсем другие планы на вечер. Или наоборот, мне надо кого-то поймать, а он не хочет быть пойманным. Хороший мир. Правда, в нем нет телефона, телевизора, Интернета и еще кучи полезных вещей, но… с этим можно смириться. Трудно, но можно. Особенно первые пятьдесят лет. Потом станет все равно.

Интересно, с чем пришлось смириться моим сопровождающим? Для ильтов этот мир тоже не совсем родной. Все-таки их предки пришли сюда. И Берегущий Память помнит другое небо и другие звезды. С ним я тоже могу говорить, не открывая рта.

Два Берегущих смотрят на меня и молчат. Они ни о чем больше не спрашивают.

Все вопросы после большого праздника. Который устраивается для великого героя. То есть для меня. Воин, прошедший Хармат-Хасми, не может не быть героем. Целитель, в пробитом на животе улжаре, не может быть плохим целителем. Перед таким путником можно открыть лицо. Ибо великие герои равны Берегущим.

Говорить, что меня неправильно поняли, и извиняться, кажется, уже поздно. К нам несут огромное блюдо с лежащей на нем тушей. Аромат жареного мяса разбудил во мне зверский аппетит. И желудок громко потребовал свою пайку.

Оба Берегущих переглянулись и удовлетворенно заулыбались. Если гость так радуется угощению, то в дом пришла радость. Остальные мужчины и женщины, достойные видеть нашу трапезу, тоже, похоже, улыбаются. Их лица закрыты повязками, но глаза так и лучатся весельем. Странные глаза. Желтые. Или медовые. Только у одного синие. Даже сине-сиреневые. Где-то я уже видел такие. Но точно не здесь.

Запах мяса сводит с ума, и я опять поворачиваюсь к столу. Передо мной, на большой тарелке, голова жареного зверя. В глазницах – драгоценные камни. Уши и лоб украшены вроде бы кольчужной сеткой. Ну очень похожей на золотую. Из пасти торчит какая-то драгоценная фиговина. Но сама голова и пасть… Даже размером с корову, мышка останется мышкой. И ее не перепутаешь с коровой.

И временный склероз от меня отступил.

– Сим-Сим! – выдохнулось с рычанием.

Синеглазый оказался возле меня. И он уже не улыбался.

– Ты что ж это делаешь, сукин кот?!

Сидящий рядом задрожал, словно я смотрел кадры, снятые пьяным любителем домашнего кино.

– Ты кем это здесь притворяешься?!

Человеческая фигура растворилась, как в тумане, а вместо нее появилось нечто хвостатое и четырехлапое.

– А ну домой! Быстро!! И меня с собой возьми!

Хотелось мне прихватить блюдо с огромной башкой да накормить ею Сим-Сима. Но котяра так резво рванул в сторону, что я едва успел поймать длинный хвост.

Возмущенное «мяу!?».

Боль в руке.

Темнота.

Темнота пахла кровью.

Потом я понял, что у темноты не только запах, но и вкус крови.

Не сразу сообразил, где я и что со мной деется. А когда сообразил и посмотрел направо, то увидел Сим-Сима. Котяра весьма старательно вылизывал хвост и нервно дергал спиной. Тарелки с угощением и толпы гостей поблизости не наблюдалось. Вид окружающей среды напоминал мою палатку. И сидел я, похоже, на своей собственной подстилке. Знакомой и привычной.

Дом, милый дом.

– Ну и сукин же ты кот, Сим-Сим, – поздоровался я и лизнул кулак.

Привычно и машинально, словно не в первый раз делал это.

Во рту появился сладковатый, металлический привкус. Мой правый кулак украшали четыре глубокие, уже не кровоточащие царапины.

– Нутер!..

– Господин!

В палатке стало тесно. И шумно. А только что было так тихо и спокойно. Это напомнило мне Ларкин дом. Когда я попал в него во второй раз. Сначала-то показалось, что в нем нет никого, кроме нас двоих. А потом – что в дом вселился полк вместе с полковым оркестром. Жилище у Ларки совсем не маленькое. Но в нем поселились три человека и одна собака. Ньюшка Сильва, двух лет от роду и восьмидесяти кило весу. Но дружелюбия и энтузиазма у Сильвы хватило бы и на сто восемьдесят. А когда Ларка завела еще и кошку, дом превратился в испытательный полигон. На прочность испытывалась не только мебель.

В палатку вошла Марла, и все мысли о Ларке исчезли сами собой.

– Привет, Пушистый. Вижу, ты уже проснулся…

– Что значит «проснулся»? Я только что вернулся из…

О возмущении пришлось временно забыть. Потому что я и сам не знал, откуда «только что вернулся».

Марла села возле подстилки, умостила локоть на колено, подперла щеку кулаком. Малек и Крант пристроились рядом с ней. Все внимательно смотрели на меня и чего-то ожидали.

– Ну и…

Тишина и ожидание. Как у постели тяжелобольного.

Я прокашлялся, словно с докладом собрался выступать, и попробовал еще раз:

– Ну и долго я спал?

Если я дрых во время Санута, то у меня могут быть большие неприятности. А могут и не быть. Тут кому как повезет.

– Долго. До самого Храма, – улыбается Марла.

– Что – все три дня?!

– Четыре, – Марла улыбается еще шире. С такими зубами ей зубную пасту надо рекламировать.

– А как же Санут? – поворачиваюсь к Кранту. На него последняя надежда. Если этот серьезный мужик не сможет доложить внятно и кратко, я уже и не знаю, к кому обращаться. Может, к Ассу?

– Был, – сообщает серьезный мужик.

– Что, все четыре ночи?!

– Только три.

– А-а… – облегченно вздыхаю я.

Будто дрыхнуть трое суток подряд это еще ничего, а вот четыре…

– Эта ночь четвертая. Санута пока нет. – Крант продолжает свой доклад. Таким голосом обычно глубочайшие соболезнования выражают. По радио и телевизору.

– Блин, почему меня сразу не разбудили?! – Я посмотрел на трех незваных гостей.

– Я будил тебя, нутер.

– И я, господин.

– Я тоже тебя будила.

Мои гости переглянулись и сказали почти хором:

– Мы все тебя будили. – Это прозвучало довольно смешно, но смеяться мне не хотелось. Только не в этот раз.

– Значит, плохо будили, – буркнул я и лег.

Ну не чувствовал я себя выспавшимся и отдохнувшим!

– Пушистый, тебя трясли, кусали, обливали водой, но ты не просыпался. Наверно, тебя околдовали.

– Я тоже так подумал, – сказал Крант.

– Ну и…

– Я хотел поговорить с колдуном.

Малек улыбнулся.

И этого можно снимать в рекламе зубной пасты.

Потом я представил Кранта, разговаривающего с нашим великохитрым, и мне тоже стало весело.

– И чем закончился разговор?

– Я его не нашел.

– Как это? – Спрашивать, кого Крант искал – разговор или Асса, мне уже не хотелось. Не до смеха, когда колдуна не могут найти. – Блин, куда ж он делся с подводной лодки?

– Прости, нутер. – Крант опустил голову, а Малек захихикал. Сначала тихо. Но чем больше он старался сдержаться, тем громче хрюкал. Оберегатель смотрел на него подозрительно. Марла – спокойно и с легким любопытством. А я… я просто спросил:

– И чего смешного ты хочешь мне сказать?

– Надо было искать его в усуле, – сообщил Малек, давясь смехом.

– Где?!

Ответ на такой вопрос я решил выслушать сидя.

– В усуле, – повторил Малек. – Когда мы не смогли разбудить тебя… еще в первую ночь… он навесил на себя… и на усул… все защитные талисманы и… закрылся внутри… я успел заметить… господин… его лицо… видел бы ты…

Пацан уже не смеялся – он рыдал. Согнувшись и покачиваясь. Мы с Марлой тоже не скучали. Смех – он заразительная штука.

Нортор остался единственным серьезным среди нас.

– Почему ты мне ничего не сказал?

– А ты у меня ничего не спросил.

Серьезность Кранта оказалась тоже заразительной.

Вряд ли он сможет задать трепку Мальку, но мечтать-то никому не запрещается. А когда у «мечтателя» такое выражение морды лица… Вот я и решил, что присмотреть за этими двумя совсем не помешает. Или отвлечь их.

– Ладно, кто пойдет освобождать нашего многорыжего?

Марла едва заметно улыбнулась:

– Я.

– Только осторожно, Лапушка. Кто его знает, что там за талисманы…

– Я проведу Меченого и Первоидущего мимо усула и скажу, что ты проснулся. Так громко скажу, как только смогу.

– Умница, Лапушка. А потом уходи оттуда еще быстрее. Не хочу, чтобы он видел тебя. Вдруг…

Я едва успел захлопнуть свою пасть. Не надо болтать, что колдун может сглазить своих освободителей. Даже думать о таком не надо. Понятно, что Асс будет не в самом лучшем настроении, но… Вот именно «но». Пусть он иногда дурак дураком, но колдун-то он всегда. И не из самых слабых.

– Подожди, Марла. Малек, чего ты там говорил насчет лица колдуна?

Пацан задумался, потом ответил, старательно подбирая слова:

– У него было очень странное лицо. Такого не будет у… – Еще миг паузы. – Короче, – я дернулся, услышав знакомое слово, – думаю, не его колдовство усыпило тебя, господин. И похоже, он не знал чье.

– Понятно. Иди, Лапушка. Только представь, что тебе надо пройти мимо никунэ и…

– Я буду осторожна.

Марла улыбнулась и вышла. В палатке сразу стало просторнее.

– Ну а теперь вы, оба-двое. Расскажите, чего вы делали с моим телом, пока я… ну скажем так, спал.

«Оба-двое» переглянулись.

– Ничего не делали, – пожал плечами Малек.

– Нутер, я сажал тебя на поала и привязывал. А когда останавливались, – отвязывал и укладывал. А он… – Крант покосился на Малька и замолчал.

Тот ответил за себя сам:

– Я ставил шатер, готовил еду, пытался тебя разбудить, убирал шатер… Ну вот и все.

– А кто кормил меня и за камни носил?

Крант дернулся:

– Нутер… ты не хотел… кормиться. И другой… еды не хотел. За камни… тоже.

– По-оня-атно. Значится, я лежал как бревно и ничего, прям совсем ничего не хотел?

– Да, господин.

Нортор только молча кивнул.

– Ладно. Не хотел, значит, не хотел. Зато теперь хочу. И за камни. И поесть.

– Я приготовлю, господин.

– Я проведу, нутер.

Блин, еще немного и они дуэтом петь будут.

Я вышел, посмотрел на небо. Звезды радостно подмигивали. Облаков не было. До восхода Санута больше часа.

А я… ну не чувствовал я себя, как проспавший трое суток. Даже сутки неподвижности как-то сказываются на человеке. А тут…

– Крант, ты точно уверен, что я был здесь все три дня или сколько там их было?..

Ответили мне почти сразу. Но не вслух.

«Нутер, я не знаю, где ты был. И что делал, не знаю. Но я оставался возле твоего тела. Даже, когда… твой слуга и Марла трогали тебя. После второй ночи я запретил им тебя тревожить».

– Ладно. Будем считать, что мне все приснилось.

– Что приснилось?

– Прогулка по Хармат-Хасми, ильты, пир с Берегущими… ну и все остальное.

Крант молчал, пока я делал свои дела за камнями. Старательно стерег меня. А на обратном пути заговорил. Вернее, подумал:

«Нутер, я слышал о Затерянной-в-песках, и о… Берегущих. Они не садятся за один стол с чужими».

– Чего только не бывает во сне. Кстати, Сим-Сима ты в эти дни видел?

Крант задумался.

– Нутер, он твой чатыр, не мой. Я редко его вижу.

– Ладно. Забудь.

Дальше мы пошли молча.

Однако странные сны я научился видеть!

Лизнул царапины на руке. Почти не болят. Ну их я и в обычном сне получить мог. А вот Тиаму в обычном сне посадить можно? Или только во Сне с большой буквы? Все-таки двух «патронов» в браслете не хватает. А перед «великой спячкой» там только одно свободное место было. И если не я, то кто? Вопрос, как говорят монетолюбивые американцы, на сто тысяч баксов.

Еще одна неожиданность поджидала меня возле палатки. И называли эту неожиданность Асстархусионий. Великий и Могучий. Вроде бы так.