Музыка зажигала. Буйный ритм барабана и страстная песня гитары просто завораживали. У Лины дрогнуло сердце. Тело будто качнуло волной, на шаг приблизив к белому зданию с темно-синей крышей.

Тихо-тихо. Успокойся. Ну же, феникс. Соберись. Считай, что это такое задание — понять свое прошлое. Вот и шагай. Узнаешь — получишь ключ к разговору с матерью или, в крайнем случае, Хранительницей. Она должна вернуть себе силу феникса. Она должна быть рядом с Лёшем — сейчас, когда все так непросто.

— Девушка, вы записаться? — окликает веселый, чуть запыхавшийся голос из окна второго этажа. — Что, дверь заело? Я сейчас спущусь.

— Не надо! Мне нужен Даниил. Даниил Орешников.

— Да? — заинтересовалось окно. — А зачем?

— Поговорить.

Окно промолчало, то ли озадаченное нежеланием записываться, то ли искало Орешникова. Но зато в диалог вступила дверь — сначала тихонько скрипнула, а потом уехала в сторону, явив на пороге фигуру высокого мужчины в белой майке и легких брюках.

— Я Орешников. Девушка, вы… — Мужчина вдруг замолк, прикипев взглядом к знаку феникса на ее руке. Поднял глаза — карие, светло-карие. Совсем как у… — Вы… феникс? Вы от Лизы? Что вы молчите?

Ничего. Я просто поняла наконец, на кого я похожа…

Сегодня что-то долго не затихали. Обычно старшие кланы, к коим относил себя и клан Долински, следили, чтобы на территории все погружались в сон после «полуночи». Конечно, никакой луны на Уровнях не было. Но слова в дей-бра, демонском наречии, остались. И луна, и полночь. И полнолуние. Откуда бы?

Ян усилием воли вернул уплывающие неведомо куда мысли. Все тяжелее было держать их под контролем, сосредоточиться. Головокружение и изматывающая слабость уже стали привычны, а вот эту текучесть-размытость собственных мыслей не предусмотрел. Да откуда знать было?

Ничего. Скоро все кончится.

Только что ж так долго не затихают за стеной? Нервничают. Кажется, клан то ли готовится на кого-то напасть, то ли, наоборот, сам ждет нападения. Интересно кого. Хотя нет, неинтересно.

Мысли, мысли… опять уплыли. Сосредоточиться.

Кажется, наконец угомонились. Теперь пусть еще задремлет охрана.

Ян лежал тихо. Совсем тихо. Даже глаза прикрыл. Сквозь ресницы рассматривал пещеру. Серые базальтовые стены, струйка воды в изломанном, неправильном углу, стопки книг, пучок мха, пропитанный светящимся составом, — ночной светильник. Неужели он видит это в последний раз? Неужели уже сегодня он увидит солнце?

Только надо выдержать. Выдержать.

Как тихо.

— Вы проходите! — спохватился Даниил Орешников. Ее отец Даниил Орешников. — Пожалуйста, проходите. Что-то случилось?

Зал был наполнен светом. Светильники, которые кольцом охватывали просторное помещение, по дневному времени не работали. Но сквозь распахнутые под потолком окна вливались целые снопы солнечных лучей и множились в огромных зеркалах. Мягко отсвечивал паркет теплого медового цвета. У дальней стены возвышался небольшой помост, окрашенный в два цвета — тепло-коричневый и сливочно-белый. Пахло мокрым деревом и почему-то кофе. Всё было таким уютным и знакомым, что Лина на миг забыла, зачем пришла.

Пустой зал словно звал к себе.

— Пойдемте туда, там комната, где мы можем… — Орешников вдруг замер на полуслове, глядя куда-то в сторону. Лина невольно насторожилась, но Даниил смотрел не на нее. Точнее, не совсем на нее. Карие глаза изумленно разглядывали два отражения в зеркале — мужское и женское. Она была ниже ростом, и плечи у Орешникова, конечно, были пошире, но сноп густых черных волос, но лица, лица! Одинаковый излом бровей, точно распахнутые крылья ласточки. Одинаковые черты лица, у него крупнее и резче, у нее — словно смягченные, более тонкие и плавные. И даже глаза — разрез, цвет, удивленное выражение.

Лина невольно коснулась некрупной красноватой родинки у линии волос. Копия, копия…

— Значит, она и в этом соврала, — выдохнул мужчина.

В следующую секунду отражение исчезло, заслоненное подлинником. Карие глаза испытующе всмотрелись в нежданную копию.

— Ты… как тебя зовут?

— Лина.

— Только не уходи, хорошо? Черт, я совершенно не представляю, что говорить! Не каждый день к тебе приходит взрослая… взрослая дочь.

Слово, выговоренное чуть с запинкой, все же прозвучало. И разом отрезало путь назад.

— Пойдем, — попросил Даниил. Не скомандовал, именно попросил — очень мягко. — Мы… не знаю, как ты, но мне точно нужны ответы на вопросы!

Вот почему пахло кофе — в небольшой комнатке на галерее, куда они поднялись по лестице, их поджидала целая кофеварка.

— Садись, пожалуйста. Налить тебе кофе?

Здесь не было зеркал. Небольшая комнатка с двумя дверьми, умело скрытыми в узорчатых светлых панелях. Стол «серво», из новомодных конструктов, позволяющих при необходимости произвольно передвигать части, формируя нужное хозяину. В меру мягкая мебель — диванчик и два уютных кресла. Большие фото на стенах. Орешников, замерший в поклоне. Орешников, пойманный в прыжке. Орешников в старинном кафтане и парике. Где-то она уже видела эту фотографию.

Орешников поймал ее взгляд.

— Это из кино, — пояснил он чуть напряженно. — Может, ты видела… Хотя неважно. Не о том сейчас. Расскажи о себе. Можешь?

Теперь, наверное, могу. Наверное.

— Сначала ты.

Мама бы на такое взвилась. Отец тряхнул головой и неожиданно улыбнулся:

— Наверное… да, конечно, ты имеешь право. Что ж, слушай.

История была простой и обычной. И очень, очень в мамином духе. Парень по имени Данька вернулся из армии. Он был счастлив и безудержно весел, их компания переходила из кафе в бар и из бара в ресторан, в сердце кипела радость, в руках пел аккордеон, каким-то образом в очередном ресторане он оказался на сцене… замер, увидев зачарованный взгляд красивой блондинки.

Компания незаметно исчезла, остались только Данька и девушка, и они всю ночь бродили по Санкт-Петербургу, целовались на разводном мосту под непривычно светлым небом, потом и вовсе оказались непонятно где. В Питере просто не могло быть такого теплого моря и крупного, белого, чистого песка. Но в ту ночь Даньке ничего не казалось странным. Он был влюблен и счастлив, как тогда казалось, на всю жизнь.

Отрезвление пришло нескоро. Мимо сознания Дани как-то проскальзывали мелкие странности типа нежелания любимой знакомить его со своей семьей или невесть откуда появляющиеся ножи. Он не думал, куда она все время исчезает, почему не рассказывает о своей работе и отчего пришла в такой бурный восторг, когда он, Данька, раскидал компанию приставших к ним хулиганов. Почему постепенно перестала появляться вместе с ним в людных местах. Отчего старалась пристроить его на работу в армию, в телохранители, называла «мой воин», все нетерпимее относилась к его успехам в студии. Пришла в ужас, когда режиссер вместе с Данькой пригласил на съемки и его подругу.

И наконец все рухнуло. Лиза уже носила ребенка. Может, поэтому она стала такой раздражительной и откровенной? Но когда однажды после съемок он примчался в их маленькую квартирку, девушка вывалила ему на голову все о фениксах, заказах и традициях. И то, что из-за него она нарушила закон. И что теперь ей не быть главой клана. А он стоял как оглушенный. Лиза — убийца? Феникс. Ведьма. Ведьма. Это было дико.

Она выкричалась и умолкла, напоследок расшибив о стену принесенный им торт и испепелив словарь имен — вечером они собирались подобрать имя будущему ребенку.

Они не сразу разошлись. Он пытался примириться с новым знанием о любимой, она боролась то с ним, то с собой. Но ничего не вышло. Лиза хотела в мужья воина. Хотела стать главой фениксов. И это разрушило их отношения.

Однажды она просто исчезла, и в следующий раз Даниил увидел ее лишь через полгода. Она сказала, что ребенок не родился.

И еще велела прекратить поиски — они, мол, ее компрометируют. Она наконец получила то, к чему шла с детских лет, поэтому любовь ей больше не нужна. И муж тоже. Так что он может считать себя свободным. Если она снова услышит про розыски Елизаветы Орешниковой, то он об этом пожалеет.

Даниил прекратил розыски. Не потому, что испугался. Просто та женщина с ледяными глазами уже не была его Лизой.

Охрана не спала, а дремала — чутко, вполглаза, с пробуждением на каждый шорох. Но времени не было. Без еды его и так невеликие силы тают с каждым часом, и скоро он просто не сможет телепортироваться.

Голова кружится уже не только на подъем, а на любое, даже крохотное усилие. Но он… должен… увидеть солнце.

Ян зажмурился, глубоко вздохнул, так, что перед глазами замелькали радужные пятна… постарался максимально четко представить то тихое место с фотографии. Только одна попытка.

И «шагнул». Как был, не вставая.

Мир выцвел. Рассыпался бледными искрами. Погас.

Как же она должна была меня ненавидеть. Изо дня в день, каждое утро, перед глазами живое напоминание о твоем проступке. Подрастает маленькая копия бывшей любви и каждой черточкой, каждым движением бьет по панцирю, за которым ты спрятала свою вину. А заодно и сердце спрятала.

Лиз от всего отреклась. Постаралась забыть свое небезупречное прошлое. А оно жило рядом. Смотрело карими глазами, такими похожими… пробовало танцевать. Удивительно, что Лиз меня вообще не убила за это.

Лина шагала по плиткам бульвара, неосознанно стараясь ступать по солнечным пятнам. Но они гасли. Солнце садилось.

Даниил не хотел ее отпускать. Рвался проводить домой, расспрашивал, уговаривал не пропадать, дать адрес. Убеждал, что его семья не против новой дочери — он поздно женился, его детям, мальчикам, всего десять лет, они будут рады.

Но ей очень, просто очень надо было сначала привыкнуть. Уложить в своей голове мысль о том, что у нее есть отец. Доброжелательно настроенный родич, который, если ему верить, готов принять ее в свой дом и семью. Да нет, верить, верить… у отца были такие виноватые глаза… теплые и виноватые. Ей надо привыкнуть.

И поговорить кое с кем.

Здесь было темно. Темно. Жестко. Больно. Где он? Ян приподнялся на подламывающихся руках… и рухнул обратно.

Пещеры. Опять.

Слабость после голодовки сыграла с юношей злую шутку — телепорт сбился. И ему очень повезло, что не вплавило в камень.

Где он?

Неизвестная пещера, хотя серые стены почему-то ему знакомы. Если это чужая территория — убьют. Надо как-то выбраться. Телепортом нельзя, он не знает точки опоры. Надо… надо встать.

Стены кружатся серым покрывалом.

Надо встать. Встать. Но получается только сдвинуться, обдирая локти. В скопище серости мелькают какие-то цветные пятна, словно мох пропитали разноцветными смесями, словно он горит в несколько цветов… сияет. Бред, бред.

Но впереди и правда что-то блестит. Близко и одновременно недостижимо далеко. Не достать. Какой ослепительный алый блеск. Не может быть. Оно ведь желтое, а не алое. Но… неужели?

— Вот он!

— Хватай!

— Ах ты!

На плечах и на запястьях смыкаются чужие руки, а он пытается посмотреть еще раз, увидеть, навсегда запомнить это удивительное явление.

Солнце.

Собираться на Уровни дома было совершенно невозможно. От отцовской телепатии, положим, можно было защититься блоком — Лёш, к примеру, с детства освоил это средство защиты, причем даже пораньше Дима, — но как спрячешься от всевидящих маминых глаз? Младшее поколение магов Соловьевых опытным путем установило, что глаза Людмилы обладают каким-то сверхъестественным даром мгновенно постигать любые, самые мелкие неприятности, которые случались весьма и весьма часто. Ну куда денешься от неприятностей, если ты — маг, причем юный и неопытный? Вспомнить хоть, как мальчишки развлекали малышню, формируя из варенья довольно миленькие подобия зверюшек. Особенно старался Вадим — среди малышни сидела тогда одна девочка. Перед восхищенными детскими взорами уже дефилировал целый зоопарк, когда в комнату вошла мама. Лужицы из варенья пришлось отдраивать самим мальчишкам, пока мама в ванной отмывала пищащее стадо девочек — незадачливым зрительницам дождь из варенья тоже не прибавил красоты.

Дим неожиданно улыбнулся, чувствуя, как теплеет на душе от этого неожиданно всплывшего воспоминания. Теплеет. И словно стало легче. Словно тяжесть, не отпускавшая его с того утра у барьера, подтаяла. Тот взгляд двойника, тяжелый и бесконечно усталый… взгляд, словно переливший в мозг Дима драконье пламя, — отступил. За последние несколько дней это было первое светлое воспоминание. Все можно исправить. Все еще, несомненно, можно исправить.

— Дим, что-то не так?

— Нет.

Сейчас мама смотрела точно так же, как в детстве, словно предчувствовала, что ненаглядные сыновья снова наладились в опасные места. Прости, мам. Так надо.

Не убежденная, но временно примирившаяся с секретами мама отступила и принялась кормить семейство, одновременно выведывая новости остальных и пререкаясь с рыбками. Вообще-то рыбок, памятуя об их нраве, покормили первыми, но Екатерина с сестрами никогда не успокаивалась на достигнутом. Характер у всех них был не тот. Больше всего они напоминали старушек, вечно сидящих на скамеечке у подъезда. С теми милыми дамами дому и охраны никакой не надо — каждый входящий взвешивался-просвечивался-обсуждался так, как и Стражам порой не под силу. Да еще и воспитывался на ходу.

— А можно еще немного того вкусного корма из пакетика?

— И витаминок!

— И червячков!

— А потом — аквариум побольше. Вы на такой кормежке в этот помещаться перестанете.

Рыбки негодующе растопырили плавники.

— Могли бы и аквариум, кстати! — бросилась в атаку Екатерина. — У вас отдельные комнаты есть, а у нас? Коммуналка!

— Все бы вам наговаривать на бедных рыбок.

— Вот писать научимся — жалобу на вас настрочим. В общество защиты прав животных.

— Марина, сыпани этим вымогательницам добавки.

Привычная полушутливая перепалка тоже была теплом. И якобы небрежные вопросы Игоря и Маринки. Молчаливое присутствие Лёшки. Щебетанье Маргариты о новостях. Дом грел. Интересно, почему того Вадима не остановили его родные?

— Гизур! — слово хлестнуло вместо плети. — Вытвар.

Тварь. Выродок. Ян принял это почти равнодушно. Болела голова, ломило тело — охрана налетела так, словно хватала не ослабевшего от голода юнца, а воина-диверсанта с другого Уровня или команду мародеров. Про перчатки даже не вспомнили, сразу кинулись наказывать за побег.

Раньше его никогда не били. Даже братья. Алтарь не в счет, на первых обрядах была не боль даже, а ослепительная сеть из боли, жуткая в своей безысходности и размеренности. Кулак в лицо — это совсем другое.

Но боль — это неважно.

Ему не удалось вырваться. Он не смог скрыть телепорт. Не смог даже перенестись за пределы своего Уровня. Его схватили всего в нескольких шагах от выхода.

Что теперь будет — Ян не думал. Уже неважно. Дорога все равно была одна. Больше с нее не сойти. Как именно его убьют, здесь ли, в запале, или все же оттащат на алтарь? Подпорченная жертва, кажется, все равно годится. Только сил с нее получают меньше. Ян слизнул с губы кровь — каждая капля драгоценность — и увидел взгляд Старшего. Глава рода смотрел так, будто Ян отбирал что-то, принадлежащее именно ему, отцу, что-то редкостное и ценное. Ну да. Яну не принадлежит даже его кровь. Ему ничего не принадлежит. Он никто. Одно из золотых пятнышек на родословном дереве — тупиковых.

Выродок.

Пусть. Зато он все-таки видел солнце. Алый кусочек света.

— Ты… — холеные губы Долински-старшего буквально выплюнули это слово. — Ты… ходячий амулет, жертвенный агнец, как ты посмел удрать?

Но Ян не стал отвечать. Нет смысла.

— Ты ушел из пещер, — снова проговорил старший демон. — Удрал! Зачем?

Тон чуть изменился, это был знакомый раздраженный голос отца, который интересовался, какого ангела сыну понадобилась очередная человеческая книжка. Привычный голос. Может, поэтому у юноши вырвалось:

— Я хотел…

— Что?! Что-то подсмотреть? Стащить? Попасться в лапы пришлым тварям? Мы едва не лишились… Чего ты хотел?!

— Жить, — устало ответил Ян. Он не ждал, что отец поймет. Что изменится хоть что-то. Просто сказал. Но и такой реакции тоже не ждал. Долински-старший вдруг шагнул к сыну — резко, вплотную, и голос его стал яростным шепотом:

— Как ты смеешь? Ты никто. Ты вещь! Специально выращенная вещь. Как ты посмел думать, что имеешь право на какие-то желания?

Вещь. Младший сын молча смотрел на отца. И не мог понять, почему не попытался уйти раньше. Почему слушался этого демона? Всю жизнь. Почему? Пещера качнулась, странно выворачиваясь из-под ног.

— Вещь? — проговорил он онемевшими губами. — Вот как. А ты, значит, отец вещи.

— Ян!

— У вещей не бывает имен. И отцов… тоже.

Секунду — целую секунду — он смотрел на летящую к лицу узкую ладонь. Почему-то секунда растянулась в длинный, почти зримый кусок времени, и ладонь летела медленно… он даже глаз не закрыл. Это неважно. И не больно… больше нет.

Но его так и не ударили. Наверное, пожалели портить вещь еще больше.

— Алтарь возьмет тебя и такого, — наконец сдавленно проговорил глава рода Долински. — Мы, конечно, могли дать тебе еще… еще времени. Но ты сам выбрал. Готовься.