Ломкие страницы хрустели под пальцами. «Забытые свитки, найденные и переведенные Рагуном Истеиром, с присовокуплением его собственных размышлений по поводу прочитанного».

«Откуда взялись столь наивные представления? Я много странствовал, беседовал с великими учеными просвещенных стран и жрецами диких племен, и все они, хоть и отстаивали каждый свои заблуждения, сходились на том, что верховный бог возник на грани Света и Тьмы. Он есть полное и безраздельное слияние того и другого, он легко управляет тем и другим, поддерживая равновесие Добра и Зла. Все же прочие уверения мои собеседники единодушно называли глупостью…»

Шуршали под пальцами свитки пергамента. «Спор Многоума и Леорва, волхвов двух вер, о Добре и Зле, а также их ответы невеждам».

Скрипела в пальцах береста. «Свод ливейских ересей».

Пальцы скользят по навощенным дощечкам. «Списки Баатских камней», «Свидетельство Ибрэя», текст 4.

«Был демон именем Телгир, который правил в городе Баат в годы Белого Кипариса и первый год Копья. Телгир сказал царю Баата: «Будь мной, а я тобой», и царь Баата, да не будет названо его имя, сказал: «Да будет так». И сел Телгир на троне в образе царя, и сказал подданным: «Я исполню ваши желания, числом три, а взамен заберу души на службу себе. А будет два желания или одно — не заберу душу». И возликовал Баат. Шесть лет Белый Кипарис слышал смех и взирал на цветение Баата. Но оказалось, что многие желали зла, и в седьмой год между желавшими была великая война за желания. Потом был покой, но на девятый год никто не мог удержаться от третьего желания. И на двенадцатый год не осталось никого, кто сохранил бы душу. Но пришел с восхода юноша из народа ками, в руке которого было копье, и сказал: «Это красивая страна, я хочу жить здесь». И построил дом. Потом увидел по соседству печальную девушку и сказал: «Она прекрасна, я хочу жениться на ней». И женился. Потом был юноша на охоте и, увидев могучего медведя, сказал: «Вот достойный противник для моего копья, я хочу сразить его». И сразил. Тут пришли души тех, кто умер в годы Белого Кипариса, и с ними один живой, и они отвели юношу к Телгиру, и тот сказал: «Три желания твои исполнились на моей земле, теперь твоя душа станет моей». Воскликнул юноша: «Не ты исполнил мои желания, я сам! Исполни хоть одно — тогда требуй». Телгир сказал: «Желай!» Юноша подумал: «Если пожелаю, чтобы он ушел из Баата, — останется уговор его с городом. Пожелаю, чтобы расторг договор, — при нем останутся уже захваченные души. Пожелаю, чтобы отпустил их, — к нему попадут новые. Как быть?» Разум его молчал, но ответило сердце, и, послушав его, сказал юноша: «Стань един с телом царя!» Исполнил Телгир и был сражен копьем, и души получили свободу. Юношу нарекли царем, и стало имя его Истлан, годы его — годами Копья. Я, недостойный Ибрэй, был тем живым, что пришел за юношей с душами, я был рядом, видел и знаю».

Текст 5.

«В конце первого года Копья Истлан убил последнего из злобных и завистливых ками, и некому стало порочить величайшего из царей Баата. Во второй год Копья боги даровали Истлану победу над городом…» Часть записи стерлась, но Нехлад уже отложил дощечку. Не понравился ему царь Истлан, так мало похожий на хитроумного юношу, и читать про его завоевания и прочие сомнительные подвиги совсем не хотелось. Ему более чем достаточно тех, с кем имели дело такие вот истланы.

«Прародители зла» — очень похоже, очень близко, но о других. «Звезды ада» — для совершенно сумасшедших, кто готов довериться нечистым духам. «Жаждущие крови» — почти то, что надо, но очень наивно, а главное — ни слова про демоницу из Ашета. «Родословное древо упырей» — опять не то.

Демоны-разрушители, демоны — лживые хитрецы, демоны — олицетворения человеческих пороков… Тошно, и от усталости ломит глаза…

— Ничего?

— Она другая.

— Вот еще, посмотри, — сказал Ростиша, придвигая новую книгу. «Суждения о темных сущностях», записанные нетвердой рукой на серой бумаге…

Наутро Белгаст покинул город, и за ним шла отобранная Брячиславом дружина. Ослепительное июльское солнце вспыхивало на оковке шлемов и щитов, свечными огоньками дрожало на концах копий; на древках колыхались флажки. Люди толпились по улицам и подле ворот, махали воинам с городской стены.

Близ Белгаста и Ярополк обнаружился.

На все Верхотурье оставалось около пяти сотен опытных ратников. Дружинный дом, чтоб не пустовал, заселили отроками. До этого кремлевское ристалище не умолкало дни напролет, теперь оно казалось пустым.

…Сосредоточиться на упражнениях не удавалось — в голову шли мысли о прочитанном. Имеет ли смысл корпеть над старинными рукописями, вылавливая крупицы знаний, если Древлевед наверняка сможет рассказать все, что нужно?

Нехлад пытался представить себя и кузнецом, и резчиком по камню, и еще каким-нибудь ремесленником — ему казалось, что уж на их-то месте он бы тотчас разгадал смысл заветов мага.

А что может подсказать сердце, когда ты держишь в руках меч?

Когда смотришь на ближников, готовых идти с тобой хоть в преисподнюю?

На посторонних людей, которые что-то слышали о тебе, но и на сотую долю не представляют, насколько ужасно потерять отца на чужбине, знать, что он пал от руки нечисти.

На тех, кто знает о тебе чуть больше — и смотрит на тебя с сочувствием, к которому подмешивается гаденький страх: а вдруг ты принес свои беды вместе с собой?

Да нет же, дело не в людях! Осознание сверкнуло в голове, точно молния. Дело-то именно в тебе: в том, что сердце твое разорвано пополам. И ведь ты давно это знал, Яромир Нехлад, сын Булата. Твое сердце жаждет недоступной любви и самоубийственной мести — одновременно.

Так что неважно, какими глазами смотрят на тебя люди. В конце концов, плохого отношения к себе ты не встретил, если только не вспоминать о стабучанах. Просто пора уже сделать выбор — и тогда, должно быть, голос сердца станет отчетливо слышен…

Нехлад поднял глаза на волхва и вернул ему бересту.

— Кто это пишет?

— Обрядник в одном из отдаленных нарожских поселений. И поверь, он не единственный, кто в последние годы задается вопросом, что случилось с нашей верой. Или с нами. Под этим письмом могло бы стоять и другое имя.

— Какой же ответ я могу извлечь из его письма?

— Наверное, никакого. Тот, кто его написал, не нашел ответов, он только ищет нужные вопросы.

— Зачем же ты дал мне письмо?

— Ты спросил о демонах. И я захотел показать тебе, что ты не одинок в своих сомнениях. На первый взгляд все так просто, — невесело усмехнулся волхв. — Какие заботы могут терзать людей, живущих по старинке? Погода, урожай, благосклонность лесных духов. Внимание душ предков. Как просты добродетель и порок у наших прадедов — или сейчас у северо-восточных славиров! Или у лихов, о которых ты говоришь с такой любовью. Как просты правила жизни… У нас не то. Новая жизнь, которую избрали себе нарожские славиры, предъявляет совсем другие требования. В наших городах можно не нарушить ни одного правила — и все равно быть подлецом, достаточно только вовремя закрыть глаза, промолчать, отвернуться. И многие уже задаются вопросом: откуда взялось в людях такое зло? Равнодушное, слепое, ленивое — откуда? Может, это боги сотворили людей такими — готовыми ко злу? Или они допустили, чтобы зло пришло извне — но почему? Родились ли новые демоны — и если да, то не ждать ли рождения новых богов? — почти прошептал он.

Нехлад сказал:

— Или, может, эти демоны жили на земле всегда, поражая то один народ, то другой? Просто мы никогда с ними не встречались — доселе…

Волхв, тучный человек с усталым лицом, служивший во Всебожественном храме Верхотура одним из помощников верховного обрядника, пристально посмотрел ему в глаза и проговорил:

— Да, может быть. Но не означает ли это, что существуют и боги, с которыми мы еще не встречались? — Он помедлил, словно обдумывал собственные слова, и вздохнул: — Это было бы ужасно…

Яромир не стал продолжать разговор. Поблагодарив собеседника, он вышел из храма.

В кошеле на поясе, сплетенном Незабудкой, лежал бронзовый светильник древнего городища с двумя наконец-то законченными хрустальными глазками.

Некоторая опаска, с которой он думал о предстоящем опыте, сменилась нетерпением, и, доехав до боярского дома, Нехлад почти вбежал в свои покои, еле дождался, пока слуга зажжет лучину и закрепит ее на поставце. Только потом он поставил светильник на стол. Чуть нетвердой рукой заправил его маслом и запалил от лучины, которую тут же задул. Огонек подрожал, потом разгорелся ровно.

Нехлад сел, положив руки на столешницу, и уставился в хрустальные глаза сокола. Свет, преломляясь в них, переливался двумя крошечными причудливыми радугами. Это было красиво, но ничего особенного не произошло.

Он, собственно, не представлял себе, чего ожидать. Не того же, в самом деле, что бронзовый сокол оживет и ответит на его вопросы? Но сладковатое предчувствие никуда не девалось, заставляя сердце биться учащенно.

Яромир вздохнул, не отрывая взгляда от хрустальных очей. Его вздох поколебал огонек светильника, и радуги заиграли, как цветные ленты в косах лихой плясуньи. Молодой боярин замер. Что за чудо! Переливы эти были так прекрасны, что, наверное, одно зрелище их стоило того, чтобы потратить время на поход к резчику…

Хотя голос разочарования уже звучал в его груди, Нехлад странным образом успокоился. Розблески лучей всех цветов и оттенков заполняли пространство вокруг, и вот уже не стало ничего, ушло так и не заявившее о себе разочарование, ушли предчувствия и надежды.

Нехлад уже не ощущал своего тела, он словно бы тоже ушел от самого себя — так захватила его красота двух радуг, такая простая и такая невозможная, не сравнимая ни с чем, разве что с воспоминаниями о Незабудке…

При первой же ясной мысли о ней цветной хоровод сплелся в образ девушки. Нехлад увидел ее, словно воочию, играющей на гуслях в саду. И показалось ему, что его Незабудка глубоко несчастна.

Где-то в неизмеримой дали сжалось сердце Нехлада. Однако взор остался незамутненным — точно разделилось его существо, и та половина, что витала в вихре красок, сохраняла хладнокровие, другая же терзалась и стремилась к Незабудке…

Но он не успел ни подивиться своему необычному состоянию, ни вообще о чем-либо подумать: на него вдруг обрушился бурный поток видений, столь пестрый, что далеко не все образы удалось осознать, тем паче запомнить. В один миг он увидел башню из Хрустального города, не тронутую огнем, и девушку в ее окне; увенчанного короной старца с посохом; смеющуюся упырицу; Буевита с обнаженным мечом и чью-то могилу в полутьме, которую с трудом разгоняет свет факела… и изумрудную степь Ашета от края до края. И череду лиц, которые не смог запомнить. И чьи-то голоса, которых не смог различить.

А под конец — величавые лесные чертоги, пахнувшие на лицо сочной прохладой лиственной тени…

— Нехлад, ты слышишь меня? — пробился сквозь тьму голос, уже не принадлежавший миру видений.

Шлепок по щеке вырвал Яромира из забытья.

— Хватит, — хрипло сказал он, отводя руки Торопчи. — Я в порядке… просто заснул за столом.

— Когда мы вошли, ты лежал на полу и метался, как в бреду, — сказал Торопча.

— А в лице — ни кровинки, — добавил Тинар.

Только сейчас Нехлад обнаружил, что полулежит на своей постели, куда перенесли его друзья.

— Я сразу вспомнил упырицу, — признался Торопча.

— Ее здесь не было. Дело в другом. Я просто…

— Что? — Не дождавшись продолжения, лучник проследил за его взглядом. — Что это блестит?

— Хрустальные очи, — ответил Нехлад. — Кажется, я забылся, глядя в них. Меня посетило какое-то видение…

Торопча решительно шагнул к столу и задул огонек.

— Оставь! — воскликнул Нехлад.

— Эта вещь чуть не убила тебя, — отчеканил Торопча, — От нее следует избавиться.

— Нет! — Яромир вскочил, пошатнулся и схватился за стену, чтобы удержаться на ногах. — Боярским званием своим заклинаю: не прикасайся к светильнику.

— Нехлад, опомнись! Ты сам говорил, что с этой птицы, быть может, все беды и начались.

— В моих видениях не было Тьмы. Светильник — великий Дар…

— Чей? И кому?

— Этого я пока не знаю. Но надпись на крыльях гласит, что он — оружие против Зла. Оружием надо научиться владеть.

— Для этого нужен учитель, — ничуть не утратив подозрительности, сказал Торопча.

— Надеюсь, он у меня будет. Я виделся с Древлеведом, и он обещал помочь.

— Ты уж воздержись от опытов, пока он тебя не научит, — проворчат стрелок. — И… не оставайся с горящим светильником один на один.

Не меньше часа пролежал Нехлад, изображая ровное дыхание и ожидая, пока Торопча уснет. При этом он ругательски ругал себя за такое мальчишество, но ничего с собой не мог поделать. Тинар, без сомнения, видел уже десятый сон, а вот про Торопчу этого с определенностью сказать было нельзя. В конце концов усталость превозмогла волю, и Яромир не заметил, как заснул…

А спустя какое-то время проснулся в поту, с трудом сдерживая крик.

Как он не понял этого сразу? Пожар привиделся позже, а сначала — девушка, стоящая у окна, а под ней — уже сожженный город…

Она выжила! Ни жар, ни угар до нее не добрались, и она умерла — несомненно умерла, ведь никого не было рядом, чтобы помочь ей, — много позже… должно быть, от истощения. Или от горя.

Или… или все-таки явился на пепелище победитель, кем бы он ни был? Этого сон Нехладу не открыл.

Он посидел, переводя дыхание. Ближники крепко спали. Не вполне осознавая, что делает, Нехлад выскользнул за дверь, прихватив бронзового сокола.

В боярском доме стояла тишина. Гостей, кроме сурочцев, не было, и слуги, которых за ненадобностью и так оставалось немного, давно уже почивали. Нехлад спустился в молельню. Юный послушник при его появлении вскочил с лавки с такими круглыми глазами, что Яромир счел необходимым представиться.

— Уснуть не могу, — объяснил он. — Оставь меня здесь одного.

— Конечно-конечно. Только уж ты, боярин, окликни меня, как помолишься… — пробормотал тот, удаляясь за дверь.

Нехлад поставил светильник перед кумиром Весьерода и поклонился. Руки сами сложились на груди, губы зашептали:

— Мудрый среди мудрейших, Весьерод, отец всякой мудрости, правды радетель и закона учредитель, око недреманное, сердце чуткое! Вразуми сына своего смертного, укрепи дух мой и сердце мое поостри. Великая загадка загадана мне — помоги же ее разгадать!

Иных слов он не подобрал, не вспомнив ни одной подходящей молитвы, поэтому закончил так:

— А если я ошибся и светильник из Хрустального города несет в себе Тьму и Зло — яви всю мощь свою…

После этого Нехлад поспешно возжег светильник. Кумиры молчали. Огонек разгорелся, и Яромир опять погрузился в пляску радужных лучей. «Только не забыться, — твердил он как заклятие. — Только не потеряться там, среди огней… Только не утратить себя…»

И это ему удалось, но удача едва не обернулась гибелью.

Он жаждал увидеть башню — желание исполнилось. Вновь открылась перед ним мертвая пустыня, светилось на вершине башни знакомое окно, и хрупкая фигурка царевны чернела в проеме. Что-то тянуло туда — как бывает во сне, когда собственные поступки, хоть и кажутся закономерными, при воспоминании потом удивляют и смущают.

А вдруг неведомая сила увлечет его слишком далеко от тела?

Повинуясь наитию, он прислушался к биению своего сердца, которое ощущал уже как посторонний звук. Оно оставалось единственным путеводным знаком, ведущим обратно, но Нехлад, не желая пока возвращаться, как бы притянул сердце — и тотчас что-то изменилось. Он наконец почувствовал окружающее, сухой ветер и колючий песок.

Он не воплотился посреди страшной пустыни, но обрел подобие плоти, видимый облик!

Однако он по-прежнему не мог ни управлять видениями, ни воздействовать на окружающее. А видение между тем отчего-то сменилось: теперь чудовища рвались внутрь, а их сдерживала горстка храбрецов — восставших из забытья пленников башни.

Нехлад ощутил, как его толкнули, почувствовал смрадное дыхание страшилищ. Не раздумывая, он выхватил из-за пояса невесть откуда взявшийся меч и вступил в бой.

— Держитесь! Ваша воля здесь — оружие, сражайтесь! — послышался сквозь шум голос царевны. Она говорила на незнакомом языке, но Нехлад странным образом понимал каждое слово.

Стук собственного сердца потерялся в криках, реве и стонах. Слишком поздно Яромир понял, что сражение какое-то ненастоящее: отчего-то никто не мог ни взять верх, ни остановиться. При этом сам Нехлад не видел возможности хоть на миг отвлечься и задуматься над происходящим.

Пожалуй, он рисковал застрять в этой битве, позабыв, как рассчитывал вернуться назад. Его существование в мире пустыни стало слишком телесно, и, наверное, здесь нетрудно найти смерть, если забыться и позволить законам этого мира покорить себя.

Вдруг чудовища дрогнули. С несказанным удивлением Нехлад обнаружил рядом с собой еще одного бойца: зрелого высокого мужчину со светло-русыми волосами и бородой. Он был одет в простые рубаху и портки, но препоясан поясом с самоцветами, на плечах его лежал богатый плащ, а шею прикрывала сияющая гривна. Свет исходил от его могучей фигуры и великолепного меча цвета молнии.

Нехлад опустил оружие — и тут же твари пустыни исчезли, словно и не было их. Защитники башни обернулись неподвижными телами. Неведомый воин вложил меч в ножны и кивнул Яромиру:

— Идем со мной.

Они взлетели, легко, как туман, пронзив перекрытия башни, и поднялись над тучами. Взору открылось звездное небо. Внизу посветлело, тучи превратились в серебристые облака, и на них воздвигся роскошный терем.

— Где мы? — прошептал Нехлад.

— Я думал, твой первый вопрос будет иным. — Голос незнакомца звучал раскатисто, как весенний гром.

— Прости, — смутился Нехлад. — Кто ты?

— Не догадался еще? Ну так пойдем внутрь. Не многие удостаивались такой чести.

Следуя примеру незнакомца, он встал на облака — и обнаружил, что они похожи на снег. По ним можно ходить, их можно зачерпывать ладонями и мять в руке. Клочья облаков были хрусткими и прохладными, но не таяли в пальцах.

Перед теремом росла яблоня, ветви которой — странное дело! — были усеяны и цветами, и плодами. Подле золотилась на серебре облаков тропинка, по которой Яромир вслед за хозяином подошел к крыльцу.

В тереме никого не было, однако он не казался пустым. Стены как будто хранили тихие отзвуки голосов, музыки и песен. Здесь царила безукоризненная чистота, пахло хлебом.

Столы в светлице стояли вдоль стен, а напротив входа возвышался престол. На подлокотнике его, смотрясь немного неуместно, лежало несколько ржаных колосков. Воин подошел к нему, сбросил плащ, водрузил меч на подставку по правую руку, и теперь только гривна говорила о его высоком происхождении — прочая одежда была точь-в-точь как у обычного славирского землепашца. Не без удивления — хотя, казалось бы, сколько можно удивляться! — Нехлад обнаружил, что на ногах хозяина терема красуются обычные лапти.

Впрочем, нет, он поторопился с выводом… Царственная осанка и властный взор не могли принадлежать простому человеку.

Яромир преклонил колено перед престолом. Конечно, по деревянным изображениям трудно судить об истинном облике…

— Догадался? — спросил тот, кто сидел на престоле.

— Благодарю тебя за помощь, великий Весьерод.

— Надеюсь, ты не возьмешь этих слов назад, когда поймешь, что благодарность много больше моей помощи.

Ошеломленный Нехлад не знал, что сказать. Весьерод грустно покачал головой:

— Я не всесилен. Так уж устроен мир. Понимаю, каково тебе слышать такие слова, но, поверь, меня это нисколько не печалит. Признаться, будь у меня всемогущество, я бы не знал, что с ним делать. И возможно, я остаюсь верховным славирским богом лишь потому, что хорошо это понимаю, — добавил он с улыбкой, которая тотчас угасла. — Хотя сейчас лишние силы пришлись бы кстати… Ты выбрал путь, на котором едва ли встретишь помощь, а я могу только ответить на вопросы… если на них есть ответы.

Нехлад, как мог, собрался с мыслями.

— Я не дерзаю понять глубинные помыслы бога, — решился он наконец. — Но ответь: почему ты выбрал для беседы меня, когда тысячи людей жаждут услышать таое слово — и не слышат его?

Весьерод улыбнулся:

— Хороший вопрос. Но он больше пристал волхвам, моим служителям. Например, помощнику верховного обрядника Верхотура, веру которого подтачивают сомнения.

— Однако я хочу услышать ответ. Почему тот волхв не заслужил его?

— Он заслужил право сам понять истину. На свете нет ничего неизменного. Люди называют себя детьми богов, но отчего-то не хотят признать, что детям когда-то нужно вырасти. В былые времена мы часто вмешивались в дела земные. Тогда в этом была необходимость. Вы, славиры, наше возлюбленное племя, были подобны младенцам, нуждались в защите и покровительстве. Однако долго ли может народ оставаться ребенком? Как и для человека, этот срок когда-то кончается. Пора вам взрослеть.

— Значит, настанет когда-то пора и стареть? — прошептал Нехлад, глядя в пол и вспоминая догадки Ростиши, который тоже говорил о кончине племен и народов.

— И умирать, — кивнул Весьерод. — Все смертно.

— Все? И даже… — У Яромира не хватило смелости договорить, но бог его понял.

— И мы. Хотя наша жизнь иная. Боги бессмертны, однако время нашего существования ограничено. Не пытайся понять: для смертного эта загадка не имеет разрешения. Разве что можешь сравнить это… со сном. Когда мы нужны, мы пробуждаемся к жизни. Потом опять засыпаем… не зная, когда и где проснемся вновь, только зная, что будем снова нужны.

— А… кто-то решает, когда вам спать, а когда пробуждаться?

— Об этом не спрашивай! — воскликнул Весьерод, вскидывая руку. — Тут — опасный предел. Поверь, не тебе и не сейчас суждено пересечь его. Остановись, Нехлад, вернись к действительно насущным вопросам.

Яромир понял, что продолжать бесполезно, и спросил о другом:

— Почему ты не хочешь помочь мне?

— Хотел бы я, пожалуй, чтобы Тьма никогда не вступала в Ашет. Однако я сказал, что не могу помочь тебе..

— Это было не твое время и не твой мир? — понимающе кивнул Нехлад. — А где был ты в годы Хрустального города?

— Ты слишком любопытен, Кисть Рябины, — усмехнулся бог. — Ведь понимаешь, что я не отвечу. И это не тот вопрос, ответ на который тебе нужен.

— А где сейчас боги Хрустального города? Они спят?

— Да, — помедлив, кивнул Весьерод. — Назовем это так.

— Но может ли хоть кто-нибудь рассказать мне, что там произошло?

— Кое-что мне известно. Хотя в большей степени это догадки… — Весьерод долго молчал, прежде чем продолжить: — Боги Хрустального города допустили страшную ошибку. В могуществе своего возлюбленного народа они увидели то, чего не было: мудрость и доброту. Боги уснули, а оставшийся без присмотра народ погубил себя, играя с величайшими тайнами мироздания. Они простили людям даже приобщение к нави. — Весьерод покачал головой. — Тот, кого ты называешь Огнеруким, принес людям из небесных чертогов Огонь Прозрения, который был помещен в светильники, имевшие вид бронзовых соколов. А боги не только не наказали — похвалили его за то, что оказался достаточно силен, чтобы похитить одну из их великих тайн.

— Неужто же в светильнике таится эта огненная пагуба? — воскликнул Нехлад.

— Нет, пагуба всегда — в самих людях. В злых помыслах и ленивых сердцах. А светильники всего лишь помогают видеть навь и входить в нее.

— Навь?

— Во всем ее многообразии, — пояснил бог, — Навь не однородна, как явь, и многогранна, хотя ей недостает земного простора и разнообразия на каждой из граней. Навь губит слабую волю, но подчиняется сильной, поэтому боги и демоны живут в нави, преобразуя ее по своему желанию, а иногда творя из хаоса новые грани. На одной из них находится мой дом, — сказал он, обведя рукой скромную обстановку терема. — На другой, наверное, до сих пор высится та башня, которую ты прозорливо назвал Башней Слез.

— Наверное? Разве не в ней я побывал? Весьерод отрицательно покачал головой.

— Путешествовать в нави куда сложнее, чем просто переходить с грани на грань. Твои сны о башне вещие, они — отклик на зов царственной узницы Данаилы. Ты оказался способен услышать зов, но слишком трудно его понять. Светильник помог тебе заглянуть в забытую и непонятую часть снов. Собственно, только поэтому я и смог прийти за тобой.

— Те, кто в башне, — они еще живы? — спросил Нехлад.

— Во всяком случае, Данаила по-прежнему не сломлена. И она может многое тебе рассказать, но, чтобы встретиться с ней, ты должен либо возжечь светильник на руинах Хрустального города, либо освоить вершины магического искусства и научиться странствовать в нави. Что до остальных — я надеюсь, что они живы. Оцепенелые души, ждущие своего часа в бесконечной пустоте… Тысячи лет уже провели они там.

— Но почему? Что значит это заточение?

— Я могу лишь догадываться, — развел руками Весьерод. — Не знаю, кто посмел вызвать на землю Неугасимое Пламя Недр, но после этого у Хрустального города, конечно, не оставалось надежды. По-видимому, царевна была сильной волшебницей… Она сумела перенести свою башню в навь и собрать в ней души людей, погибших в пожаре. Беспримерный подвиг! Должно быть, она отняла у Неугасимого Пламени обещанную кем-то жертву. Однако подарить истинное спасение душам она, будучи смертной, конечно, не могла… а боги Хрустального уже спали!

— Но разве нельзя ей помочь? Весьерод, ведь ты мог бы разогнать всех тварей пустыни!

— Весьероду — Весьеродово, — ответил бог не совсем понятной горькой усмешкой. — Эти сломленные души посвящены не мне, и Ашет — не моя земля. Возможно, ты — единственная надежда этих несчастных.

Нехлад ошеломленно уставился на верховного бога, не зная, рассмеяться ему или обидеться в ответ на очевидную насмешку.

— Весьерод, я до сих пор не знаю, с чем встречусь и как буду сражаться. Не думаю о возвращении и не знаю, что буду делать, если наткнусь на навайев. А ты сулишь мне еще одно полчище потусторонних бесов?

— Неужели, Кисть Рябины, ты думаешь, что бог твоего народа станет насмехаться над тобой? Я вовсе не хочу, чтобы ты сложил голову в бессмысленной борьбе. Я только догадываюсь, что демоны, осаждающие башню, кому-то подчиняются. Кто-то все еще надеется вернуть долг Неугасимому Пламени Недр. Если ты победишь, быть может, опасность исчезнет. Если это произойдет, — он помедлил, — души в башне получат надежду на спасение.

Нехлад не сразу освоился с услышанным. Он хотел идти в Ашет, движимый чувством мести. А теперь выяснилось, что на нем лежит и груз ответственности за души давно погибших людей, судьба которых волнует чужого бога, в то время как их боги спят.

— Во вселенной нет ничего легкого, как, впрочем, и ничего сложного, — сказал Весьерод, угадав его мысли. — Звучит противоречиво, но из таких чудесных противоречий и складывается таинство жизни.

— Неугасимое Пламя Недр — что это?

— Нечто гораздо древнее меня, — нахмурился бог. — Страшная сила, которой нечего делать на земле. Но, полагаю, ты можешь ее не опасаться, ибо, пока долг не уплачен, никто не сможет призвать силу Пламени второй раз.

— И про демоницу ты тоже не знаешь?

— Только то, что зовут ее Иллиат и силой она обладает огромной.

— Что означает это прозвище?

— Имя, Кисть Рябины, ее истинное имя. В древности разумели под этим словом «Снежная Дева», но точнее было бы перевести как… «Ледышка».

Имя! Нехлад испытал некоторое облегчение. Пусть он не сумеет воспользоваться знанием — во-первых, возможно, это удастся Древлеведу, а во-вторых, просто приятно сознавать, что хоть в чем-то он с демоницей теперь на равных.

— Это она призвала Неугасимое Пламя Недр? Весьерод глубоко задумался над его вопросом и покачал головой:

— Думаю, нет. За свою долгую жизнь Иллиат сотворила много зла, однако никогда не стремилась к слепому разрушению. Ее интересуют души, и завещать их Пламени она не стала бы.

Настоящей уверенности в его голосе, правда, не было. Яромир отвел глаза. Волхвы могут сколько угодно спорить о точном значении слова «всеведение», но, если отбросить хитросплетение словес, для любого человека очевидно, что бог всеведущ. Однако Нехладу довелось убедиться в обратном.

Крамола, ересь! Скажи ему кто подобное еще вчера, он бы слушать не стал. Но правда налицо: бог знал только то, что знал посвященный ему человек. Лучше понимал, глубже рассуждал, но — в известных пределах. Нехладу вспомнилось: «Что есть бог? Не более чем качество поклоняющегося ему народа…» Неужели ливеец Кандин, которого он про себя окрестил глупцом, прав?

Весьерод с легкой улыбкой следил за его лицом.

— А может быть, народ — не более чем качество того или иного бога? — спросил он. — Кисть Рябины, ты отвлекаешься. Время нашей встречи на исходе, поторопись.

— Ты сказал, ее интересуют души… Зачем ей понадобился я?

— К сожалению, не могу этого сказать, ибо, к счастью, ни один из посвященных мне людей прежде не встречался с ней.

— Древлевед действительно в силах помочь мне?

— Возможно. Он не посвящен мне, я и мало знаю о нем. В Древлеведе чувствуется огромная сила, его речи мудры… Но судьбою отмечен ты, Кисть Рябины.

— Я ли пробудил Зло в Ашете?

— Пробудил? — Бог наклонился к нему. — Ведь ты и сам видишь, что все загадки связаны между собой. Пламя Недр уничтожило Хрустальный город, завершив то, что не смогла сделать Иллиат, повелительница мертвых синтан и навайев. Они были союзниками в той войне, вероятно, они союзники и сейчас. Однако, загнав души людей в ловушку, силы Тьмы и сами оказались в западне. Ты услышал зов Данаилы, а значит, можешь стать ключом, который разомкнет оковы… Стоит ли говорить, будто в этом есть твоя вина?

Других вопросов Яромир в себе не нашел.

— Что бы ты сам хотел мне посоветовать, Весьерод?

— Кроме самого Ашета есть еще одна область, куда не проникает мой взор…

— Эйаткунваут!

— Верно. Непроглядный покров надежно скрывает лес от посторонних взоров, но я не чувствую в нем дыхания Зла. Повелитель Эйаткунваута уже помог тебе однажды. Возможно, в нем ты обретешь союзника, хотя это не более чем надежда. Но в одном я уверен: судьба избрала тебя. Для того чтобы все свершилось как должно, нужны твой ум и твое сердце… Однако не будем об этом. Узоры судьбы слишком прихотливы, а боги тоже могу ошибаться. И нет ничего страшнее их ошибок.

— Понимаю. Пусть лучше предсказания будут туманны, как то, что сделал Радиша, который посулил Безымянным Землям две судьбы.

— Безымянным? Вернее будет сказать — Земле Забытых Имен, — вздохнул Весьерод.

— Я благодарен тебе за этот разговор, — сказал Нехлад.

— Я знаю, — улыбнулся Весьерод.

Вернувшись в спальный покой, на ощупь поставив светильник на стол и забравшись в постель, Нехлад еще испытывал двойственные чувства. И вдруг понял: весь разговор был затеян для того, чтобы помочь ему обдумать все, что известно! И наверное, такая помощь была лучшей, на которую он мог рассчитывать, взывая к богу. Потому что любое высшее знание только принесло бы тысячи новых вопросов…

Тень разочарования испарилась. Засыпая, он вновь подумал: «Я благодарен тебе, Весьерод». И ему представилось, как где-то за облаками бог отвечает с улыбкой: «Я знаю».